Зульфия-ханум оглядела идущего к её месту парня и мысленно скинула четверть цены пирожков. Позавчера ещё пекла, с утра только пережарила. Нынешний день уж к закату клонится, местных покупателей можно не ждать. Фуры по трассе поехали редко, дорожные рабочие все по домам разошлись. Ежели не возьмёт прохожий хоть пяток, считай - пропал подукт. Ладно хоть не жарко: ветерок обдувал лоток, приютившийся на отвороте с федеральной трассы на деревню Чубычи.
-Манты, самса, чебуреки свежие! Пирожки горячие! С капустой, с рыбой, с яйцом,- привычно заголосила она, когда до покупателя оставалось ровно пять шагов. Поведя плечами, застегнула чёрную пахнущую маслом куртку. Зульфия-ханум не первый год торговала на трассе. На жизнь зарабатывала, да и нравилось ей с разными людьми словечком перекинуться. Парень, видать студент, автостопом разъезжающий - не шибко богатая братья, да выбирать не приходится - слегка походил на башкира. Волосы светло-русые, глаза миндалевидные, разве что васильковые, как у вогула. Веки красные, припухшие, похоже, давно вдоль автотрассы идёт - пыли в глаза надуло. Нос тоже покраснел, облупился. На голове - платок уши оттопыривает. Платок, был некогда белой тряпкой с надписью "мама-анархия" чёрным маркером, но после пары стирок приобрел неровно-лиловый цвет. Болотно-зелёная футболка выглядывала из-под джинсового плаща с розоватым двубортным воротником. Крой у плаща явно женский, но сидел на парне как влитой. Чёрные штаны спортивные закручены и в носки заправлены: по траве высокой, видать, ходит много. На ногах-калоши. Странноватый типчик, явно не местный. Но за свою жизнь Зульфия и не таких видала.
Юноша не по возрасту степенно стянул с плеч рюкзак и поставил перед собой. Рюкзак явно тяжёлый, туристический, тёмно-зелёного цвета с нарисованным золотым глазом. К клапану рюкзака примотана деревянная коробка.
-Здравствуй, добрая женщина,- автостопер улыбнулся, обнажая мелкие, словно жемчуг, зубы:- Угости меня пирожком, в долгу не останусь.
"Угостить?! Вот наглец! Я пекла-старалась, а ему подай-принеси!"- вмиг разгорячилась торговка. Набрала уже воздуха в грудь, чтоб облаять попрошайку хорошенько, но...Вдруг тревожно звякнул талисман "рука Фатимы" на запястье старой татарки. Словно обжёг грудь полумесяц под одеждой.
-А что взамен-то?- До седых волос дожив, чутьё и ум Зульфия развила невероятные и в людях разбиралась. Чувствуя неладное, решила повременить с руганью.
-Я вылечу твою левую руку, уважаемая Зульфия, - не моргнув и глазом ответил путник.
"Колдун!"- мелькнула в голове старой женщины тревожная мысль. Из давнего прошлого, всплывали в памяти старые сказки. Судорожно она припоминала прабабкины советы: быть с колдуном вежливой надо, но имени своего не называть ни за что. Жадничать тоже не стоит.
-Да угощайся, с меня не убудет,- татарка пошуршала целлофановым пакетиком и резво запихнула туда истекающие маслом пирожки.- А откуда ты узнал, как меня зовут?
-Тут через пару километров дорогу ремонтирют. Так на обеде рабочие очень пироги от Зульфии-ханум хвалили, - парень лукаво улыбнулся.
- А что у меня запястье болеет? Я мужикам про это точно не говорила,- в старой женщине проснулось любопытство.
-Работа у меня такая: травник я. Травки всякие собираю, сушу-настаиваю и продаю кому что надо. Вот приучился в людских болезнях разбираться. Ты левую руку на весу держишь и не двигаешь ею, - взяв пакет за край, путник повторил неуклюжее движение, и продолжил:- Да и сустав у тебя припухлый.
Благодарно улыбнувшись, травник сунул пирожки за пазуху и взялся за лечение: обещал же как-никак. Слегка развязав шнурок на торбе, он принялся искать нужную мазь. Заглянувшая ему через плечо Зульфия восхищённо поцокала языком: рюкзак был забит под завязку.
-Я сейчас от Владивостока еду. На границе с Китаем затарился немого. Женьшень там, кедр, лотос...Тут чуток пособирал. Мужики из дрожников бензокосу дали на часок, иван-чая в перелеске накосил. За ночь подвялится, глядишь в райцентре, в аптеке, за сухой примут...
- А зовут-то тебя как? – Запястье и впрямь побаливало, а в дождливую погоду и вовсе ныло. Даже от одной надежды, что с болью можно что-то сделать становилось легче.
-Да так и зовут все,- путник улыбнулся чему-то своему: - Аптекарь.
За разговором он достал плоскую берестяную коробку, с чем-то вязким, пахнущим горечью и с силой натёр старушке запястье.
- Бумага, газета там, есть у тебя? Завернуть кое-что надо бы.
Зульфия резво кивнула и достала из-под прилавка целый лист упаковочной бумаги, грубой, но чистой. Парень усмехнулся: вот была же у хитрой бабки нормальная бумага, в которой пирожки хоть весь день таскай-ничего им не будет. А рассовывала всё по пакетам. Отпластал он краем того же бумажного листа немного того снадобья, со столовую ложку где-то и тут же завернул: "Вечером ещё раз руку натри и после бани, а то опять болеть начнёт". Торговка только кланялась.
-А не знаешь ли, любезная, где да у кого тут заночевать можно?- уже отойдя было спросил путник.
- Тут через поле дом один только. Сама деревня Чубычи -старушка кивнула на знак поворота:- дальше, ещё километров восемь, до темна не успеешь.
Назвавшийся Аптекарем только головой мотнул, вроде как кивком поблагодарил. Зульфия посмотрела ему вслед. И вдруг совестно ей отчего-то стало, будто хорошего человека обманула.
-Эй, молодой человек! -окрикнула его. Путник остановился и выжидающе посмотрел на торговку, мол, что ещё?
-Ты через поле-то осторожно ходи, там, говорят, люди пропадают. В доме том ночевать не думай: заброшенный он, съехали хозяева лет десять как. Сгнило там всё, чего доброго потолок на голову молодую рухнет! Ты лучше со мной посиди, в восемь за мной сын на машине подъедет, до Чубычей подбросит.Там и заночуешь.
Аптекарь медленно, как будто преодолевая внутреннее сопротивление, повёл головой. Потом прошелестел что-то вроде "спасибо за наводку", повернулся и зашагал к полю. Через пару минут его скрыли высокие стебли кукурузы. Зульфия-ханум вздохнула было: своего ума нет, чужой не пришьёшь. Да стала собираться потихоньку.
Неровная тропа вела странника через поле, заставляя перешагивать борозды. Лабиринт из высоких сочно-зелёных стеблей. Пронзительно-синее высокое небо вместо потолка. Жирная, чёрная земля под ногами. И петляющая тропа. Сколько не иди по ней - всё равно никуда не уйдёшь, кругом по-прежнему небо, зелень и земля. Можно бежать, а толку-то? От себя не убежишь.
Да и куда бежать-то? Назад, к старушке-продавщице? Дождаться с ней машины и уехать в Чубычи. А кому он там, нафиг, нужен, в Чубычах-то? Его путь лежит не туда. Через чёртово поле, в заброшенный дом.
...там, говорят, люди пропадают. В доме том ночевать не думай: заброшенный он, съехали хозяева лет десять как...
-Нет, не хочу!- сквозь зубы зашипел парень и остановился. В крышку деревянного короба что-то требовательно заколотилось. Человек прошел пару нетвёрдых шагов и упал, поскользнувшись на лужице, притаившийся в неглубокой меже. Плеск, грязь. Путник сел в ложбинку. Он не хотел идти дальше. Хотя и должен. Правда, непонятно кому и за что. С искренней и чистой ненавистью он взглянул на собственное отражение в мутной луже. А то - лишь улыбалось нарисованными, как на маске, губами. Как не мог пройти человек это поле, не мог он и отделаться от этого образа. Вся жизнь-театр, а люди в нём - актёры. Театр Кабуки. А он, вот, играет Аптекаря.
А начиналось всё просто прекрасно! Первый приз в номинации "Лучший Косплей" в родном городе... кажется, это было в начале зимы, да. Тогда ведь у него ещё было имя... Паспорт Олега Александровича Коперника до сих пор болтается на дне рюкзака. Да только - зачем? Просто выкинуть - рука не поднимается. Всё равно, что выкинуть ту жизнь, в которой была и семья, и учёба и друзья...
...В деревянном коробе стучало. Требовательно и всё громче...
Друзья и уговорили попробовать себя на других фестивалях. Сначала покорился Екатеринбургский Чибифест, потом - Питер, наконец - Москва. Олег чувствовал необъяснимое родство с персонажем аниме "Мононоке"- ловким и таинственным Аптекарем, защитником людей от демонов, притаившихся в душах. Это восхищение заставляло штудировать толстенные книги по истории костюма, изучать японский язык, японскую культуру и мифологию, просто чтобы понимать, о чём там идёт речь в аниме. Халтурить Олежка с детства не любил, поэтому и ткань закупал и шил всё сам, и реквизит выпиливал со всем возможным старанием. Учился он на фармаколога, участвовал в студенческих вёснах, благо, актёрскими талантами природа не обделила. Короче, взял первый приз, вырвал из сотен рук настоящих профессионалов косплея. Помнится, не особенно-то и обрадовался, лишь улыбнулся польщено. Тогда он впервые увидел Зависть. Словно могильные черви, она разъедала проигравших, искажала их лица, коверкала души... Тогда же Олег впервые за свою двадцатилетнюю жизнь упал в обморок.
...Назойливый, мерзкий долбёж! Человек орёт: "Заткнись хоть на минуту! Заткнись"! и снова проваливается в воспоминания...
Потом думал, что ему от волнения и переутомления почудилось. Надеялся, что первый приз, поездка в Японию на международный конвент, с экскурсиями и прочей развлекательной программой поможет отдохнуть. Фигушки!... Последний раз он видел мать, когда махал ей рукой, поднимаясь по трапу самолёта "Москва-Токио". Что было после - как отрезало.
...Минута прошла. Шум, пугающий, путающий мысли, возобновился...
Очнулся он на выезде с Владивостока. Ни денег, ни телефона... Ни имени. Зато в костюме, в гриме и со всем "стаффом". Особенно-с деревянной шкатулкой, в которой лежал меч. Хотя Олег сам вырезал его из дерева и текстолита, сам покрывал золотистой эмалью, меч не вылезал из ножен. Совсем. Меч, способный убить даже демона, покидает ножны, лишь узнав Суть, Форму и Желание мононоке...
...Сейчас меч бесновался, силясь открыть коробку из красного дерева. Мешали, опутавшие её верёвки...
Парень было решил, что просто перепил где-то в гостинице, вот память и отрубило. Да и боялся вспоминать. Попытался вернуться домой автостопом. Но чем дальше - тем больше маска Аптекаря захватывала его, прирастала к лицу. А потом он увидел их. Аякаси. Духи, чей мир разнообразен та же, как мир живых существ, как мир людей и животных. Русалки и лешие, домовые и дорожники... Соединяясь с людской алчностью, гневом, развратом они превращались в мононоке - одержимых духов. Идущий домой очищал их, почти всегда - рискуя жизнью... И с каждым разом таяли его шансы к своей, привычной жизни вернуться. Это только Бэтменом можно быть вечерочком после рабочего дня. А вот Аптекарь-это навсегда. Он может доехать до родины, но домой не вернётся. Не сможет после того, что видел, что пережил.
...Удары всё реже, зато - явно сильней. Тренькнула, лопнув, одна из верёвок...
Он пытался вернуться. Смывал грим, порвал костюм и запихнул в мусорный бачок. Но без одежды как-то холодно. Пришлось просить у людей... Словом, лучше не стало. Образ проступал на нём, не желая отпускать. Парень пытался закинуть коробку с мечом в реку, но вода вновь и вновь приносила деревянный ларец к его ногам. Попробовал просто вышвырнуть на свалку. Внезапно выскочившая из кустов псина, виляя хвостом, принесла "палочку". Всё бесполезно.
...Треск...
С каждым исцелённым от мононоке, путника по капле покидала человечность. Похоже, эта капля - последняя.
Меч повис перед стоящим на коленях человеком. Морда, вырезанная на рукояти, вытаращила красные глаза. Скрипучий, металлический голос:
-Назови свою Суть, Форму и Желание!
Такому голосу нельзя не повиноваться. Путник усмехнулся, и усмешка отозвалась болью в прокушенной до синевы верхней губе.
-Вот она, моя суть! Вся моя судьба из-за тебя под откос! Слышишь, из-за тебя! Почему я вдруг должен защищать людей от их собственной глупости?! Я даже себя не смог защитить...
Меч клацнул зубами.
- Форма тоже простая: я человек! Как есть - человек! Слабый и жалкий! Я не могу сражаться с мононоке, пойми уже, деревяшка ты глупая!
Меч клацнул зубами. Второй раз. И потребовал:
-Желание!
-Желание... Да как у всех: жить хочу. В фармакадемии на парах спать, анимешки ночи напролёт смотреть, девчонок щупать. Закончу академию, аптеку для старушек открою, женюсь, таких же дураков как я настрогаю. Может, и бестолковая жизнь, зато моя.
Меч молчал, требовательно и гневно буравя распластанного перед ним взглядом. И тот сломался.
-Устал от этих всех мононоков, видеть их не могу. И люди, которые такую мразь в себе разводят - хуже горькой редьки достали. Не могу так больше. Не могу ведь! Ну вот какая тут разница: жить или умереть?
-Абсолютно никакой! - неожиданно легко согласился меч. И клацнул третий раз зубами. Кожа человека потемнела, проступил на ней золотистый рисунок. Глаза его закрылись. Последним жестом он достал из-за пазухи пирожки, пахнущие домом и заботливыми, как у матери, руками. Показалось слепящее снопом искр лезвие. И вошло в грудь, вырезая слабое, человеческое сердце...
Тишина.
Небо. Вечное сияющее небо, чуть тронутое на западе закатными лучами. Такое же, как тысячи, миллионы лет назад. Словно осколок небесной лазури - одежды идущего по меже человека. Да человека ли?
Линялый платок цвета лаванды прикрывает от палящего солнца выцветшие волосы. Уши его островатые, как у дикого зверя, или эльфа с картинок. За плечами - тёмно-зелёный, окованный короб. Дорожное кимоно не пускает за пазуху холодный вечерний ветер. Широкие чёрные штаны подогнуты. Ноги обёрнуты портянками. На них - деревянные башмаки - гэта, сидят как влитые. Хоть целый день иди! Он и идёт.
Путник нехлипкого сложения, но лицо его миловидное, а руки тонкие, с длинными тёмными ногтями... или когтями даже. Говорил один мудрец: "рука-учитель разума". Вот и как понять, что же у такого на уме? А ещё, говорят, глаза - зеркало души. Глаза он щурит, словно кот двуногий. Цвет у глаз глубокий, синий. Чтоб солнце не напекало, веки густо обведены карминно-красным. И на носу того же цвета полоска, не шелушился чтобы. По щекам - словно дорожки кровавых слёз. А на губах - замёрзшая улыбка нарисована. Лицо его застыло, словно маска.
Время от времени он останавливается, поправляет короб и оглядывается вокруг, на бушующее море трав, на проносящихся стрекоз, на простор. Вдалеке осталось кукурузное поле и забытый пакет с пирожками. За начинку уже вовсю дерутся вороны.
Жизнь прожить - не поле перейти. Тоже верно сказано. Да только он уже не одно поле прошёл. И не одно ещё пройдёт. Вдалеке замаячил заброшенный дом.