Отказавшись от третьей чашки чая, предложенной бабушкой моего воскресного ученика, я нетерпеливо барабаню пальцами по столешнице. Молодой человек жует медленно, будто в замедленной съемке, и, похоже, готов съесть еще пару кусков пирога, лишь бы затянуть это чаепитие на кухне и сократить время предстоящего занятия. Насытившись, а может, вспомнив мой принцип: «Позже сели — позже встали», юноша неохотно поднимается и направляется в комнату. Иду за ним.
Каждый свободный уголок здесь облюбован кем-то из классиков мировой литературы: книги повсюду. Усаживаемся за стол, и я почтительно отодвигаю томик Пушкина в изящном переплете, который всякий раз будоражит мое воображение капитанско-библиотекарской дочки. В доме так много хороших книг, что со стороны молодого человека будет просто преступлением не стать великим писателем в будущем.
Смущенно прикрыв бессмертные строки «Евгения Онегина» грамматическим справочником, я молчу, ожидая оправданий по поводу домашнего задания.
— Май диэ тичэ! Хэппи ту си ю!
Далее следует ряд дежурных комплиментов, к которым у меня выработался иммунитет: сессия в моем учебном заведении в самом разгаре. Интуиция подсказывает, что и в этот раз выполнение задания пало жертвой размышлений над судьбами отечества или темой вечной любви. Разочарованная, но не застигнутая врасплох, движением фокусника я достаю заранее приготовленные «карательные» материалы. Ученик смиренно выполняет упражнения, а мне становится стыдно за негуманные меры. В конце концов, он же не проспал и не проиграл в компьютерные игры! Он просто читал Александра Сергеевича, и неважно — Пушкина или Грибоедова. Мысленно ругаю себя за жестокое обращение с юношей, но требую выполнения всех упражнений до конца. Видимо, годы работы преподавателем вызвали необратимые изменения в моей личности, отчасти лишив мою душу жалости и сострадания. Нет, я не могу нарушить свой прокурорско-педагогический принцип: «Незнание или невыполнение не освобождает от ответственности».
Во время разбора новой темы взор ученика остается неясным, как очертания Лондона в дымке и копоти индустриальной революции, но вскоре я замечаю, как просветлело его лицо. «Вот оно! Работает! Наступает-таки момент, когда процесс познания приносит не только страдания, но и удовольствие!» — радуюсь я. Мой пыл, однако, сразу охлаждает мысль о том, что тень улыбки на лице юноши появилась вовсе не от постижения нового аспекта английской грамматики — просто время урока подошло к концу. Ученик начинает театрально благодарить меня, уверяя, что только здесь и только сейчас он понял, что такое СТРАДАТЕЛЬНЫЙ залог.
Я растрогана и не замечаю его иронии. Украдкой смахивая слезу, иду к выходу. Учтивая поспешность, с которой парень провожает меня до двери, возвращает чувство чуть было не утраченной реальности, и я протягиваю ему листочек формата А4.
— Только это? — ухмыляется хитрец.
— Это список того, что нужно сделать из этой книги, — победно говорю я, потрясая учебником грамматики, который по толщине может поспорить с любым из полных собраний сочинений классиков в этой комнате.
— Все? — возмущается подросток.
— Ну это как совесть позволит! — парирую я словами своего самого эффективного педагогического принципа.
«Он все сделает. Закон для всех один», — с чувством выполненного долга покидаю я комнату своего сына и иду на кухню. Там моя мама, бабушка будущего писателя, наливает чай в большую кружку и тайно мечтает о лаврах пушкинской Арины Родионовны.