- Вот так, Рыжий. И говорю я ей, что, мол, сколько не брожу-хожу по свету, а такой красоты не встречал. Она само собой раскраснелась вся, глазки опустила, задышала, а я молодой, горячий, ну и…а потом и свадьбу сыграли. Да ты знаешь все, сколько я тебе рассказывал. Я вот, забывать стал.
Каждый вечер перед сном, в любую погоду, и в любое время года старый Человек со своей собакой выходят из дома. До темноты гуляют по округе с фонариком и стареньким транзистором, в хрипении которого еще можно различить звуки музыки.
Пес слушает человека, узнает каждый звук его голоса, сочетание звуков, длинные комбинации звуков. Он не понимает их смысла. Зато прекрасно чувствует, что Человек говорит о чем-то дорогом ему. О том, что у него было когда-то, чего уже нет, и о чем он с таким теплом вспоминает.
Таким голосом Человек всегда говорит о своей женщине, доброй и веселой. От нее всегда так вкусно пахло едой. Однажды ее на носилках вынесли из дома хмурые люди, и больше пес ее не видел.
Человек часто курит и кашляет. Пес не одобряет этой его привычки, фыркает и трясет головой, когда дым долетает до него. И все равно, эти вечерние прогулки он любит больше всего на свете. Еще больше он любит только Человека.
Пошел мелкий дождь. Человек поднял воротник и поежился.
- Дождик-дождик, моросюга, мокнут под тобой два друга… - пропел он на какой-то нелепый мотив, - слышишь, Рыжий, это я про нас с тобой.
Разумеется, пес это понимает. Человек часто поет, хотя петь совсем не умеет. Уж Рыжий-то знает толк в пении, умеет, любит это дело. Вот только мало кто понимает его искусство. Ну, так ведь это всегда так, даже у людей.
Приемничек потрескивает, бормочет что-то, потом еле разборчиво что-то поет. Рыжий вслушивается, ему нравится песня, хочется подпевать. Он косится на Человека и молчит. Слишком спокойно и мирно им сейчас вместе, чтобы затевать дискуссию о различии взглядов на прекрасное.
Комариным писком вклинился звук, далекий, на границе слышимости. Человек его пока не улавливает, а вот пес – совершенно отчетливо различил, вычленил этот звук из всех прочих. И этот писк ему, почему-то, не нравится.
Разумеется, пес не объяснил бы причину своего беспокойства даже самому себе, с чего бы? Сложные, абстрактные умопостроения не были коньком Рыжего. Может быть, другие собаки и отличались от него чем-то в эту сторону, он не знал. Он вообще не очень страдал от своей неспособности длинно думать, поскольку о подобной способности и не ведал ничего.
Рыжий повел ушами, поднял голову, втянул ноздрями влажный вечерний воздух. Остановился.
- Ты что? Пойдем, - Человек тоже остановился чуть впереди, удивленно посмотрел на пса, хлопнул себя ладонью по бедру, - Ну-ка, ко мне.
Снова пошли рядом. Человек, поглядывая на пса, думал о своем.
- Дай-ка я тебя, все-таки, на поводок возьму, дружище. Дорогу перейдем – отпущу, мало ли…
Комариный писк превратился в пчелиное гудение. Он усиливался, нарастал. Вместе с ним росла и тревога собаки. Рыжий тихо проскулил, глядя вперед. Он не знал, куда надо смотреть, откуда ветерок веет чем-то непонятно тревожным. Выходило, что со стороны нарастающего звука, уже превратившегося в гул автомобильного мотора.
Кто-то, форсируя двигатель, летел по трассе на последней передаче. Когда Человек и собака подошли к дороге, та была пуста. Но за поворотом, далеко, уже сверкнули дальним светом фары.
- Постоим, пропустим. Слышишь, как газует? Надо куда-то человеку.
Остановились на обочине. Человек взял поводок покороче, хотя, Рыжий и сам бы не вышел сейчас на дорогу. Неясное, но очень неприятное чувство встало в нем во весь рост, заставляя подняться шерсть на загривке, а голосовые связки издать низкое рычание.
- И куда так летит? Да еще и по мокрой дороге, - задумчиво проговорил Человек.
Из-за деревьев, мгновенно разогнав темноту перед собой мощным белым светом фар, вылетел автомобиль. Он как-то неправильно вошел в радиус поворота, не по нужной дуге. Это сразу же увидели и поняли Человек и собака.
Машину занесло на мокром асфальте, мотор взревел, авто рыскнуло вправо-влево, силясь вновь обрести надежное сцепление с дорогой. Потом автомобиль, все же, развернуло. На миг мелькнуло перекошенное в крике лицо водителя, бешено вращающего руль…
Человека снесло с обочины как кеглю в боулинге. Поводок, намотанный на кисть его руки, страшно дернул пса за шею. Рыжий понял, что летит вслед за летящим Человеком. Полет их был не долог, Человек ударился лицом и грудью о растущую у обочины сосну, не крикнув, не ахнув, скорее всего, будучи уже неживым. Он упал, и Рыжий упал с ним рядом.
Казалось, прошла вечность, вязкая, медленная, как струйка меда с ложки, гудящая, как большой трансформатор в кирпичном домике, с черепом, нарисованным на железной двери. Такой стоит рядом с их домом…Дыхание Рыжего медленно восстанавливалось. Вместе с ним пришло понимание.
То, что неясными, размытыми пятнами формировало обитавший в Рыжем с самого щенячьего возраста страх, страх остаться одному, сейчас бездной раскрылось перед ним. Развернулось в полной своей, непреодолимой завершенности.
Каким-то своим чутьем пес сразу понял, что Человека больше нет, и то, что лежало сейчас рядом, не он. Рыжий дотянулся, ткнулся носом в еще теплую ладонь, не чувствуя в ней живого запаха. Он тихонько заскулил, еще сохраняя в своем невеликом разуме крошку прошлой, прежней своей жизни, удерживая иссыхающую капельку той своей реальности. Но уже знал, что с этой минуты все пойдет по-другому. Неизвестно, как, но иначе.
Щелкнул замок дверцы. Из машины на дорогу вышел Враг. Он шел к лежащему Человеку и псу Рыжему. К мертвому и к живому. Освещенный фарами своего автомобиля, он выглядел гигантом. Почти до верхушек растущих у обочины сосен возвышался Враг над убитым им Человеком и уже ненавидящим его псом.
А потом он присел на корточки, и сразу же стремительно уменьшился до обыкновенных размеров. Враг зачем-то потрогал шею лежащего Человека, охнул, отшатнулся, и, наконец, повернулся к Рыжему. И пес увидел лицо Врага. Немолодой, худой, с запавшими глазами и черными кругами вокруг них. Враг открыл рот и заговорил:
- Прости меня, собака. Я не хотел, машину занесло…мне так жаль. Прости, дружище…
В его голосе слышалась боль и страх. Страх Рыжий чувствовал совершенно отчетливо, тот волнами, удушающим потоком шел от Врага. Пес задыхался этим запахом, сердце его колотилось.
“Уйди”, - думал пес, - “Умоляю тебя, уйди от меня, унеси от меня эту вонь, не называй меня “дружище”! Человек так называл меня, ты не смеешь говорить мне это слово. Прошу тебя, уйди”…
Враг, вероятно, почувствовал во взгляде собаки что-то такое, что заставило его вскочить и отступить на два шага.
- Прости меня, дружище…
Пес тихонько завизжал, пытаясь встать и броситься, поводок, намотанный на руку трупа, не позволил ему этого.
“Замолчи!” – вопило что-то в Рыжем, - “ Приказываю тебе молчать!”
Враг понял. Пятясь, он отступил еще на шаг, еще, потом повернулся и побежал к своей машине. Уже садясь, пес это видел, Враг бросил взгляд на него. И в глазах его ничего не было. Никакой мысли, никакой жизни. Это был взгляд мертвого человека. И вот, странно, именно этот пустой взгляд, почему-то заставил боль Рыжего немножко стихнуть.
Если бы глаза Врага сверкнули гневом, ужасом, злорадством, чем угодно, если бы в них был хоть отблеск чего-нибудь живого, это ничего не смогло бы породить в сердце Рыжего, кроме всесжигающей ненависти и ярости. А сейчас пес чувствовал в себе лишь недоумение, растерянность и смертельную усталость. Как, если бы он вышел драться насмерть с другим псом, большим и свирепым, а тот, вдруг, оказался трусом, и скулил бы, ползая перед Рыжим на брюхе. Ничего, кроме досады и брезгливой жалости он бы не испытывал. И сейчас он ощущал в себе именно это.
Завелся двигатель, машина развернулась, скрипнув чем-то внутри, и реванув мотором, умчалась в темноту. А Рыжий остался совсем-совсем один.
Рыжий.
И началась жизнь Рыжего без Человека. Вернее, сам бы он не назвал эту вереницу одинаковых дней жизнью.
Время медленно ползло солнцем по небу, тенями домов и деревьев по дороге, божьей коровкой по зубчатому листу одуванчика. Все теперь воспринималось не единым целым, органичным, исполненным смысла, а какими-то фрагментами, склеенными в случайном порядке кусками киноленты, без начала и конца, непоследовательно и нелогично.
Вот – наступает утро. Приезжает фургон, такой же, какой увез женщину Человека. Человек крепко сжимает поводок в окоченевшем кулаке, поэтому с ошейника Рыжего отстегивают карабин. Человека увозят вместе с его, Рыжего, поводком…
Вот – Рыжий сидит на крыльце их дома, пустого, и, кажется, уже тоже неживого. Пес замечает, что дом начинает стремительно выцветать, терять краски, запахи. Даже, как будто, очертания дома размываются, утрачивают свою четкость. Рыжему все равно…
Потом – это место, куда увозят всех мертвых в деревянных ящиках. Кладбище, называл это место Человек. Два холмика рядом. Один пониже, поросший травой, с металлическим памятником. На памятнике кое-где уже облупилась синяя краска, на белой эмалевой табличке что-то написано, а с фотографии смотрит женщина Человека. Второй холмик свежий, он повыше, пахнет землей. На этом холмике нет памятника, лишь табличка с буквами на невысоком шесте, и одинокий венок.
Пес часто приходит сюда. Не потому, что он по своему животному скудоумию все еще надеется: вот, спрятавшийся здесь Человек, вдруг, снова выйдет к нему, потреплет загривок, почешет за ухом и скажет:
- Ну что, дружище, пойдем, погуляем…
Нет. Что Рыжий понимает хорошо, так это то, что Человек никуда от него не прятался, не уходил на время, чтобы вернуться. Пес очень хорошо помнит, что тогда случилось на дороге. У собак, вообще-то, слабовато с причинно-следственными связями, и оперативная память небольшая, они могут быстро забыть какой-нибудь пустяк, например, пинок ни за что. Но события значимые, поворотные в их жизни, собаки помнят очень хорошо. И Рыжий как сейчас видит: вот, зримо и отчетливо, на его глазах, из Человека уходит жизнь. И Человек сейчас лежит здесь в деревянном ящике, на этом самом месте, под землей. И он не живой.
Просто Рыжему некуда больше идти.
Закрытый на ключ, дом стоит пустой. Есть конура во дворе, но пес ни разу после гибели хозяина не спал в ней, предпочитая ночевать на крыльце, благо ночи теплые, лето.
Приходят какие-то люди. Рыжий их видел несколько раз, они какие-то близкие Человека, но раньше приходили редко. А сейчас приходят почти каждый день, ходят по двору, по дому, все осматривают, о чем-то спорят. Рыжий равнодушно смотрит на это, ну ходят и ходят. Пусть. Эти люди не были своими, но не были и чужими. А кто не чужак – имеет право.
Люди что-то говорят про дом, говорят о Рыжем, поглядывая на него. Псу не очень нравятся их голоса и их взгляды. Насыпают в миску Рыжего какую-то еду, он ест. Может и не есть. Ему все равно.
А внутри пса поселилась пустота. Часть его, из которой ушел Человек, так и осталась ничем не заполненной. Пес даже не мог подумать, что кто-то или что-то когда-нибудь сможет занять это свободное пространство его, Рыжего, сердца. Он бы не смог жить тогда предателем и слабаком.
Не сознавая сам, пес обладал неким подобием того, что люди называют кодексом чести. Только в отличие от людей, вряд ли что-то было способно заставить Рыжего нарушить хотя бы один пункт.
А потом пошел дождь. И ничего не предвещало его. Казалось, все народные приметы, из века в век, из поколения в поколение устанавливавшиеся путем наблюдений, сравнений, сопоставлений, как крупицы золота, вымывавшиеся из груд породы, вдруг, стали несостоятельны и голословны. Так растерянно вертится в поисках Севера стрелка компаса, простейшего и вернейшего прибора, вблизи аномалии, становясь бесполезной. И ласточки со стрижами летали высоко, ловя и поедая там, в вышине, забравшуюся туда беспечную мошкару, тоже, вдруг, утратившую свою извечную способность предчувствовать непогоду, и прятаться кто куда.
Рыжий лежал на своем крыльце, положив морду на лапы, и дремал. Начинался еще один день одиночества. Новый лист на дереве одиночества. Пес не умеет считать, и все эти долгие, пустые дни и короткие ночи сливаются для него в одну бесконечную ленту размытых и неинтересных картинок. Вернее в склеенную в кольцо ленту с рисунками, с бесконечно длящимся бегом цирковой лошади по кругу. И это тоже человеческое сравнение, ассоциация, слишком сложная для разумения собаки. А с чем сравнивал, да и сравнивал ли вообще с чем-то эту череду дней и ночей Рыжий, никогда никто не узнает. Рыжий никому не скажет.
Вдали громыхнуло. Через минуту еще раз. Далеко, тихо. Пес лишь дернул ухом. Потом ударило ближе, раскатистее. Рыжий поднял голову, прислушался, втянул ноздрями воздух. Что-то изменилось. Другой запах, еще ничего не говорящий, не лучше и не хуже прежнего, не встревоживший ничем, просто другой. Пронесся в листве ветер, зашелестив, взъерошив ее своей невидимой пятерней. Рыжий обратил внимание, как все стихло вокруг, как все мелкое живое попряталось, наконец, сообразив, что уже - пора.
Первые несколько капель, тяжелые как пули, звонкие, упали на шиферную крышу сарайчика, в пыль двора, на крышу крыльца, над лежащим Рыжим. И вот – зазвенело, застучало, забарабанило! Плотное, тугое тело июльского ливня заполнило все свободное пространство между землей и небом, соединяя их, родня и венчая.
И что-то случилось с Рыжим. Как будто ливень наполнил каким-то смыслом его собачье сердце, пониманием чего-то важного и обязательного для исполнения. Пес еще сидел на крыльце, ошарашенный происходящими в нем переменами, пытаясь изо всех сил осознать, что же произошло? Почему тупое, безысходное равнодушие уходит из него, выдавливаемое звонким, живым потоком теплой воды?
Перед Рыжим внезапно открылась картина. Он увидел себя мертвым на этом самом крыльце. Скоро. А эти ежедневные люди стоят над ним, качают головами и чувствуют облегчение, что пес сам все решил за них.
И в Рыжем волной поднялось странное чувство, смесь гнева и радостной решимости, протестующее против всего этого неправильного и несправедливого мира, отнявшего у него все, что он любил, что было Рыжему действительно дорого.
Пес выбежал под уже слабеющий ливень, уже дождь, пересек двор, протиснулся в полуоткрытую калитку и побежал по улице.
И не спрашивайте ни у меня, ни, тем более, у него самого, куда несут его молодые и сильные лапы. Он не сможет сказать, куда влечет его, звучащий внутри его сердца голос. Рыжий не знает этого. Он знает лишь, что теперь ему нужно двигаться, двигаться. Бежать вперед. А там, впереди все станет понятно. Потом когда-нибудь.
Спирин.
Спирин стал бояться водить машину. И двадцать пять лет водительского стажа в одночасье утратили свой вес и значимость. Простите за избитую метафору, но точнее не скажешь, как будто что-то сломалось в нем.
“Как та сороконожка, что задумалась, какой ногой ступать, за какой и перед какой, и в какой последовательности…и разучилась ходить”, - думал он сам о себе.
“ Ведь нет же в том несчастье твоей вины”, - убеждал он сам себя, и сам себе же возражал: “ Нет, есть. Кто тебя гнал? По мокрой трассе, на такой скорости, кто? Молчишь?..”
Возразить самому себе было нечем.
“ Ты прав, Спирин, что ты неправ”.
“И что?”
“ И все. Не знаю, что”.
Времени прошло уже достаточно много. Тот животный страх, испытанный Спириным тогда, на темной дороге, когда в свете фар мелькнули на миг пожилой мужчина с собакой, и когда он на ватных ногах подходил к ним, уже лежащим на обочине, стал истончаться, сглаживаться. Стал уходить. Как, если бы он вернулся на сорок лет назад, и стоит над растоптанным случайно (случайно, ясно вам?!) цыпленком, и сам себе внушает:
“Это не я. Это не я, я не мог...” – и страх уходит. И цыпленок становится ненастоящим, надувной игрушкой. И алые капельки-крошки из клювика, это рассыпавшийся бисер. И бабушка поверила и не сердится. И что она думает о тебе на самом деле, не суть важно. Важно, что говорит, что не сердится…
“ Это не я был тогда. Это не со мной случилось тогда. Я неправильно искал пульс, он жив”.
А когда садился за руль своей “Мазды” с вмятиной на левом переднем крыле и левой передней дверце, долго не мог двинуться с места. Так не может перейти пустую улицу по пешеходному переходу на зеленый светофор, трясущийся после недельного запоя джентльмен.
Но потом привычно включалось развитое чувство ответственности, и Спирин ехал работать. Вся его работа – командировки. Вся жизнь за рулем, начиная с первого его “жигуленка-пятерки”.
- Спирин, что с тобой? - жена поставила перед ним тарелку с курицей и рисом.
- Со мной? А что со мной? Все нормально со мной, - Спирин шутливо оглядел себя, даже нюхнул у себя под мышкой. Жена не улыбнулась как обычно.
- Не свисти, Спирин. Я спрашиваю, что с тобой происходит в последнее время?
Спирин молча смотрел в тарелку и ел.
- Может, расскажешь? – мягко спросила жена.
Спирин ел. Жена помолчала еще немного, ожидая, и вышла из кухни.
“Нужно на воздух,” – думал Спирин.
Рыжий
Каким-то образом Рыжему удалось загнать свою боль куда-то глубоко внутрь себя. Достаточно глубоко, чтобы регулярно хотеть есть, иногда удивленно замечать открывающийся перед ним, каждый день всегда новый Мир.
Вот, вчера Рыжий сбился с бега и бросился за нахальным шмелем, видать, ослепшим на полуденном солнце и звонко щелкнувшим Рыжего по лбу. Не догнал, конечно. Остановился, поводя боками. Он не устал, нет. Бег его – размеренной трусцой, скупой, волчий. Лет ему – пять, что в пересчете на собачьи года составляет наши тридцать – тридцать три. Расцвет сил.
Мир вокруг искрится запахами и солнечными бликами, он прекрасен и жив. Он всеми своими оттенками и гранями, всем естеством своим уверяет Рыжего в покорности его молодости и силе. Он готов с радостью и без боя сдаться на милость лохматого победителя.
А ночью приходят сны. Точнее сказать, сон. Один и тот же, с небольшими вариациями, он снится Рыжему уже много ночей подряд. Вот, он сидит на холме, над ним темное небо, но все вокруг, почему-то яркое, будто бы, светится изнутри. В сторону холма идет Человек, по обширному лугу, или полю, Рыжий не знает. Идет по высокой, в пояс, траве, может быть, по ржи или пшенице. Рыжий этого тоже не знает.
Человек тоже видит пса, что-то кричит ему, улыбаясь, и машет рукою, зовет к себе. Рыжий сбегает с холма и бросается к Человеку. Перед ним теперь только трава (или рожь, или пшеница, он не знает), хлещущие по морде жесткие стебли и узкие листья. Рыжий слышит, как голос Человека:
- Рыжий, Рыжий, ко мне, дружище!..
Он бежит на этот голос, и никак не может приблизиться к хозяину, найти его. Он повизгивает в нетерпении и зарождающемся вновь отчаянии, нюхает воздух, пытается прыгать на бегу, но даже для его роста трава высока.
Рыжий несется назад, на холм. Вот он, Человек, идет к нему и машет рукой. Пес снова бросается к нему. И снова не находит его в высокой траве…
Рыжий всегда просыпается с колотящимся сердцем. Если бы он умел кричать и плакать…
Спирин
Ах, если бы Спирин умел пить!.. Он сам иногда думает об этом. Вот бы он умел пить алкоголь регулярно, много, с закуской и без, сколько и когда захочет. И когда нужно. И, главное, без особых видимых последствий для семьи и организма. Пьют же люди. А Спирина, как он сам о себе шутит, Создатель не счел нужным одарить таким прекрасным амортизатором.
Черт его знает, может, прабабка бурятка виновата, наделив его своими азиатскими генами, не пригодными для нормального пьянства, может, еще какая-нибудь аномальная особенность, но только Спирину всегда плохо, сколько бы он не выпил. То-есть, не то, чтобы, выпей он пятьдесят граммов, или целый литр, ему плохо одинаково. Нет, конечно, чем больше доза, тем мучительней для него ее последствия.
Спирин рано осознал эту свою особенность, и с тех пор вся его жизнь проходит под унылым знаменем победившей трезвости.
- Ты у меня какой-то омерзительно положительный, - с улыбкой горгоны Медузы смеется супруга, - не пьешь вот, куришь едва-едва пачку в два дня, зарабатываешь хорошо, все в дом тащишь…
И всегда непонятно, действительно ли она смеется, или же не совсем.
Детей у Спириных нет. Что-то там у нее по женской части. Сначала бегали по врачам с анализами, результатами обследований. Потом по бабкам-ведьмам. Все без толку. Отгоревав, стали решать с приемышем. Спорили всю дорогу, всегда что-то мешало. Потом и это пережили, все реже и все неконкретнее возвращались к этой теме.
И жили они вместе уже двадцать лет. Спирин уже и не знал, любит ли он свою супругу, или уже нет, или еще нет. Такой срок совместной жизни все ставит с ног на голову. Сначала думаешь, что любишь, или, наверняка любишь, скорее всего. Потом – любовь до дрожи сердечной мышцы. Дальше уже – точно любишь, как же иначе? Широко и спокойно. Через двадцать лет…люблю, люблю, отстань!.. какая любовь?.. пионеры, что ли?.. Или же все наоборот.
Как бы сейчас хорошо было напиться! Чтобы ничего не помнить, выключить, стереть, дематериализовать все прошлое. Все?.. Почти все.
Ах, если бы Спирин умел пить…
Рыжий
Рыжий лежит на животе, замерев, вытянув нос, морду, все свое тело в струнку, в стрелу. Пока не пущенная стрела нацелена на беспечно жующего что-то суслика. Сытого и жирного по причине обильного прошедшего лета, теплого сентября, и почти полного отсутствия естественных врагов в этих местах. Другими словами, конкретно на этом лугу суслик есть вершина недлинной пищевой цепочки, что позволяет ему становиться все толще, жирнее и вкуснее, благоденствовать до поры.
И сегодня, очень похоже, настала та самая пора.
Взметнув облачко пыли с начинающей уже жухнуть травы, молча, без единого рыка, могущего вспугнуть раньше времени приговоренного грызуна, Рыжий стремительно рванулся вперед.
Суслик поздно обнаружил опасность у себя за спиной. Неимоверно быстро извернулся, и оказался у входа в свою нору. Но не успел. Короткий, отчаянный писк, и все кончено.
Пес съедает суслика целиком, не оставив даже шкурки. И здесь не только голод и инстинктивное стремление впрок усвоить все, до последней калории. Еда для него, это чистая энергия, сила и бодрость. То-есть то, что ему нужно, чтобы двигаться. Куда? Не спрашивайте.
Рыжему на пути встречаются люди. Как правило, они провожают бегущего куда-то пса равнодушным взглядом. Есть такие, что читают в его глазах что-то такое, что пробуждает в них сочувствие к одинокому путнику. И тогда они делятся с Рыжим своей едой, у кого что есть с собою. Пес не брезгует. Не чувствует он и благодарности. Это всего лишь еда, а еда, это сила, и так далее.
Иногда на него кричат, отгоняя, когда он пробегает рядом с детьми. Это нормально, он понимает и согласен. Несколько раз в него бросают камни и палки. Рыжему не составляет труда увернуться, движения людей, как правило, мужчин и мальчиков, медленны и предсказуемы.
А однажды, он пробегал мимо группы людей в пятнистых одеждах. Вдруг, раздался гром, и над головой Рыжего ширхнуло что-то, и, чавкнув, влепилось в ствол сосны. Он оглянулся на людей, над теми расплывалось облачко сизого дыма, и некоторые из них держали в руках продолговатые предметы.
Собачья интуиция подсказала Рыжему определить этих людей как нечто непонятное, с тройкой по пятибалльной шкале опасности, и скрыться от них в лесу.
Спирин
Спирин смотрел, смотрел в потолок, и уснул. Потом произошло какое-то движение, неясное в темноте, без привязок к ориентирам, просто короткий полет, дуновение, шорох и промельк чего-то…
Над головой черное, или темно-синее небо с огромными звездами. Какое-то поле, или луг с высоко растущей травой, почему-то ярко освещенной. Как на картинах Ван-Гога. Спирин стоит среди травы, или колосьев, не важно. Он оглядывается по сторонам. Вдалеке лес неясной темной полосой. Справа невысокий холм с одиноко растущим деревом.
На холме…черт, не видно, нужно подойти ближе… Кто это там? Или…что?
Спирин идет к холму. Идти трудно, как в воде, высокая трава сковывает движения. Но не только это мешает Спирину идти. Как часто бывает во снах, бег, шаг замедленный, болезненный, тяжелый. И даже это не все. Спирин пытается разобраться в себе и в окружающих его декорациях сна, что же еще не пускает его вперед, к этому холму, толкает его в грудь, вставая преградой.
Во сне думается не так, как наяву, все больше визуальными образами. И вот, методом исключения, отбросив все неподходящие к случаю картинки, фото, слайды, открытки, Спирин перед своими глазами, нет, где-то внутри его самого, оставляет одну единственную. Как фокусник, перетасовав колоду, не глядя, вынимает из нее ту самую карту, что вы загадали, и шлепает ее перед вами на стол.
Па-ба-ба-баааммммм... Это страх. Да-да. Именно. И не какой-то страх из детства, не заключенное в зримые и осязаемые формы опасение, боязнь чего-то, и не подсознательный ужас, включающийся щелчком пальцев.
Это тот самый страх, что мучает Спирина вот уже четвертый месяц.
…рев мотора…мелькание деревьев в свете фар…двое на обочине…человек и собака…удар…
Теперь Спирин знает, кто там, на холме. И он видит, как этот кто-то сбегает со своего холма, и скрывается в высокой желтой траве.
Спирин стоит столбом, не в силах пошевелиться. Страх чернильным пятном расплывается по его сердцу, легким, по сосудам и нервным магистралям подбирается к мозгу. Скоро он поглотит его целиком, и тогда ничего уже нельзя будет сделать, изменить. А что сейчас?..
Стали слышны быстрые легкие шаги, прыжки, шорох раздвигаемой полусухой травы. Или колосьев?
Что-то, уже сформировавшееся в сознании Спирина в раз виденный, но четкий и узнаваемый образ, перемещалось перед ним, сбоку, позади него. Оно искало его. Или не его? Спирин слышит нетерпеливое повизгивание, с нотками…не может быть!.. радости и обожания.
Внезапно движение прекращается, и, как будто, вокруг устанавливается, вдруг, великая тишь. Что-то сейчас было прямо перед ним, за стеной травы. И оно нашло его.
Легкое шевеление стеблей, и перед Спириным неуловимо быстро возникает большой рыжий пес. Сейчас, в этом освещении, и в этом сне он кажется красным, кроваво-красным. И Спирин чувствует, что вот теперь уже он ничего не успевает, не может, да и не хочет. Даже если очень постарается. Ему слышится, вдруг, откуда-то снизу, легкий скрежет и шорох. Даже не глядя, он понимает, что из его босых ступней вырастают и уходят, извиваясь, в землю телесного цвета корни. Это чтобы он даже двинуться не смог?
“Излишняя предосторожность, судари мои, я и так не смогу”, - почти спокойно думает Спирин.
Пес всматривается в стоящего перед ним мужчину, пару раз неуверенно взмахивает хвостом, коротко скулит в недоумении. И, вдруг, узнает.
Поджав хвост и прижав уши, пес наклоняет голову, не сводя со Спирина остановившегося взгляда, ставших огромными, как небо, ненавидящих зрачков. Откуда-то из глубины его, не из горла, рождается низкое, рокочущее, похожее на стон рычание.
Спирин отшатывается, пытаясь бежать, падает навзничь. Он видит, как красный пес подобрался, присел на задние лапы, и, наконец, бросился.
Рыжий
Горячей, не рассуждающей волной Рыжего выносит из сна. Он осознает себя стоящим посреди заросшего травой, полуразрушенного строения, сложенного из бревен, почерневших от времени. Рыжему иногда приходится ночевать в брошенных деревушках и хуторах, нередко встречающихся на его пути.
Рыжий понимает, что он стоит в угрожающей позе и рычит, в груди частым барабаном колотится сердце, исходящее странной смесью гнева, ненависти, растерянности и страха.
Как он смог? Как посмел Враг пробраться туда, куда и сам Рыжий не всегда имеет доступ? Куда никто его не звал. Ах, как радостно бежал Рыжий со своего уже родного холма, по знакомому до каждого колоска полю, к своему Человеку, к любимому хозяину. Который давно уже умер, но здесь он живой. Только здесь он и живой. Ищет Рыжего, зовет и ждет его здесь. И Рыжий очень хочет отыскать его среди этой высокой травы, живого и веселого, положить ему лапы на грудь, лизнуть в теплую, морщинистую щеку.
И в этот раз он почти нашел Человека, боковым зрением заметив сквозь траву неподвижную фигуру, неясную в полумраке. И вот здесь что-то остановило Рыжего. Почти обезумев от радости, Рыжий, все же, не бросился вперед, очертя голову. Последние метры он медленно, шаг за шагом, шел и шел… а, подойдя ближе, понял, что этот, стоящий посреди поля, не Человек. И зарождавшееся в нем понимание медленно, неотвратимо переполнило его сердце, и, переливаясь через край, превратилось в рычание и обжигающую ярость.
Перед ним стоял Враг. Ничуть не изменившийся, даже одетый, кажется, так же, как и тогда. И когда Рыжий понял, кто это, он прыгнул. Сейчас ему хотелось только одного, погрузить, наконец-то, свои немаленькие клыки в ненавистную плоть, и рвать на части, уничтожать свою боль, измучившую его, свой страх и свое одиночество.
Рыжий промахнулся и был выброшен вон.
Спирин
Спирин с криком вынырнул из своего сна. Нет, еще там ему казалось, что он кричит, воет, сейчас разбудит жену и даже соседей. Но здесь, в этом мире все стало иначе. Крик превратился в еле слышный стон, трава стала одеялом, а кроваво-красное чудовище с ощеренной пастью осталось где-то внутри Спирина. Он чувствовал его в себе как инородную сущность, как эмбрион.
А еще он чувствовал, нет, даже знал, что красный пес однажды убьет его. С этой ночи Спирин стал думать о смерти. Спокойно, и почти равнодушно, как думают о трамвае, что вот-вот появится из-за поворота.
Рыжий
Ночь шла к своему финалу, и бегущее со всех ног утро чуть приглушило блеск звезд, размазало его по уже начинающему сереть небосводу.
Рыжий так и не уснул. Но сердце его успокоилось, бьется ровно. Умиротворение и штиль? Скоро солнце явит миру свою силу и красоту, и все двинется по новому кругу. Живое продолжит жить, мертвое продолжит спать.
Тьма на время уходит из мира, покидает она и собачье сердце. Красный монстр из ночного кошмара вновь становится прежним псом Рыжим, добродушным, смышленым и смертельно измотанным. И репьи у него в хвосте, и старая заноза в подушечке левой передней лапы.
То сторожко задремывая, то внимательно всматриваясь в полутьму, из которой опять может выплыть стена желтой травы, холм с одиноким деревом, и стоящий вдалеке кто-то, Рыжий лежит, свернувшись калачиком, сунув нос в тепло своего густого подшерстка. И вопреки стереотипам, сейчас у него ничего нет на уме, и не стоит перед глазами, ни картинки из детства, ни светлые образы Человека и его женщины, ни черный силуэт Врага. Лишь шуршащая в такт его пульсирующим артериям пустота.
Время утратило свой привычный формат, все свои физические величины. Времени всегда либо не хватает, либо его слишком много, и оно имеет способность реально влиять на любого задумавшегося о его значимости или бесполезности, о нехватке времени, или же об его избытке. Рыжий сейчас пуст и выжат. Совершенно невосприимчив к чему бы то ни было. И его величество Время утратило над псом свою власть. Рыжий завис в безвременье. Время шло своим путем, минуя Рыжего, как вода в ручье обтекает камень. Вода и камень существуют в разных временных и физических плоскостях, относительно друг друга, как две параллельные вселенные, соприкасаясь не по желанию своему, но лишь по безвыходной необходимости. Вот и Рыжий, вдруг, понял, что вокруг него уже день, шумит листвой деревьев и щебетом птиц.
Рыжий выходит и жмурится от яркого солнечного света. Сразу же близко слышится гудение. Пес мотнул головой, клацнул зубами, и тут же проглотил невезучего жука, имевшего неосторожность пролетать мимо. Что-то не так. Псу это сразу же становится ясно. Странный привкус, быстро усиливающееся жжение в пасти, в гортани, в пищеводе. Это был неправильный жук, и Рыжий, в силу особенностей своего собачьего зрения, даже не подозревает, что насекомое было красного цвета.
Красный, цвет тревоги, угрозы. Цвет предупреждения об опасности, предостережения…
Рыжий добегает до небольшого, заросшего осокой пруда, и долго лакает теплую, пахнущую тиной и ряской воду. Постепенно живительная влага гасит жгучий костер внутри пса. Жук оказался вредный, но не смертельный, и, сам того не желая, сослужил Рыжему хорошую службу. Вместе с огненным вкусом жука, пес вновь почувствовал вкус самой жизни. Тут ведь вот как…
В жизни людей иногда случаются события, которые, спустя какое-то время, по осмыслению происходящего, причин его и последствий, приобретают статус знаковых, переломных. Это как некая точка на маршруте, пройдя которую, выходишь на новый уровень, этап, неизведанный и таинственный. Наверное, так люди когда-то открывали мир. Доходили до границ знакомых земель, немного раздумывали, переминаясь с ноги на ногу, и делали шаг в новую жизнь.
Бывает, что человеку приходит в голову мысль, нехарактерная для него, выпадающая из повседневного ряда обычных мыслей. И она, мысль эта, что-то меняет во взгляде человека на привычный мир вокруг него. Позволяет взглянуть на него под иным углом.
Мысли этой может способствовать некий толчок, какое-либо нестандартное для человека происшествие, часто незначительное, какому в другое время и значения не придашь. Но при сложении всех предложенных факторов, всех, от дождика вчера вечером, до прогнозов на предстоящий матч сборной, иногда могут возникнуть нужные условия для этого самого происшествия, толчка. А он в свою очередь дает импульс мысли, а уже та ломает привычную схему, меняя и человека, и мир вокруг него, и мир внутри него. В лучшую ли, в худшую сторону - это уже другой вопрос.
И вот еще что. В какой-то мере это относится и к собакам тоже, как ближайшим друзьям и спутникам человека. Меньше к кошкам, хомякам и прочим попугайчикам. Из всех домашних животных собаки наиболее точно настроены на человеческие эмоциональные частоты. Собака, живущая, или достаточное время жившая рядом с человеком, перестает быть просто собакой, она уже немножко человек. Следовательно, на нее тоже распространяются законы людского бытия.
Съев невкусного жука, Рыжий получил нужный комплект эмоций, в данный и конкретный момент необходимых для инициации более объемного понимания происходящих с ним событий, причины их и последствий…
А теперь беги, Рыжий, беги, мой хороший. Ты ведь, и вправду, начинаешь понимать, куда бежать тебе, и, главное, зачем. И это правильно. Хорошая собака, хорошая собака…
Спирин
Земля замерзла, покрылась утренним инеем, как и жухлая трава на ней, ветви деревьев, телеграфные провода и, кажется, само свинцовое, ноябрьское небо. Все ждало снега. А тот все собирался, укладывал чемоданы, присаживался на дорожку, просил не отпускать такси…и все тянул, не двигался с места, все ждал чего-то.
Спирин подал руку, и помог жене выбраться с переднего пассажирского места. Они стоят рядом, молчат и изредка, коротко взглядывают друг на друга.
- Ну, что ты думаешь? – супруга смотрит на Спирина.
Всю дорогу от детского дома они молчали, не решаясь заговорить о том, что было на сердце у обоих. Не хотелось пустословить, произносить легковесные, малозначащие фразы. Но говорить, все же, нужно. Девочка Иринка. Чудесное чудо, сероглазое, и с ямочками на щеках, и с голосом-звоночком, и с задорными косичками…
- Хорошенькая… - улыбается Спирин. Жена тоже улыбается, она за долгое время впервые видит мужа таким, как правильно сказать, счастливым…да, именно счастливым. Такое впечатление, что его покинуло что-то нехорошее, последние, почти что, полгода съедавшее его, выпивающее его силы и кровь, по капельке, по глоточку, через соломинку. Ну, или уж, как минимум, на время оставило в покое. Спирин улыбается! Это невероятно.
- Слушай, мне уже ехать надо. Давай так, завтра вернусь, и мы обо всем, обо всем поговорим. Слово даю. Сядем рядом, даже свет включать не будем, и все разложим по полочкам. Все обсудим, и все окончательно решим. Ладно?
- Хорошо, дорогой, давай так, - супруга поймала себя на мысли, что слово “дорогой” сейчас далось ей без малейшего усилия, без внутреннего напряжения. Ей не пришлось, впервые за уже долгое время, переступать через что-то, мешающее ей спокойно и уверенно произносить “люблю”, “дорогой”, “любимый”.
“Что с нами обоими происходит? И что это было? Дурной сон, морок, кома?” – думала она, глядя, как Спирин выносит из дома заранее приготовленную сумку со всем необходимым в командировке, и укладывает ее на заднее сиденье. Она смотрит на мужа с нежностью и жалостью. Не той жалостью, как к нищему или калеке, чуть брезгливой и нечистой. Эта жалость – совсем иного рода. Материнская и светлая.
А еще, ей пришло в голову, Спирин не зря обмолвился, что они не станут зажигать свет.
“Детей добрые люди обычно зачинают ночью, в темноте. Это таинство”, - так думала счастливая Спирина, - “И оно ни для кого третьего”. Даже не для их собственных глаз двадцатилетней давности, смотрящих со старой свадебной фотографии из-за стекла книжного шкафа. И даже не для пластмассовых глаз ее любимого плюшевого поросенка. А они сядут в темноте, может быть, возьмутся за руки, и будут говорить о самом важном на свете. По крайней мере, о самом важном для них двоих. Это и будет оно, таинство, зачатие их первенца, их доченьки Ирочки.
- Хорошо, дорогой, - с удовольствием повторяет она это странное слово, - приезжай, не задерживайся там, обязательно обо всем поговорим.
Спирин становится серьезным, и немножко “тем самым”, что и все последние месяцы. Он смотрит в мерзлую землю под ногами.
- И я еще кое-что должен тебе рассказать. Это важно.
- Ладно, расскажешь, как приедешь, - Спирина улыбается, но уж чуть-чуть не так. Она чувствует, что сейчас они коснулись темы совсем иного рода, той, о которой она именно сейчас совсем ничего не хочет знать.
- Езжай осторожнее, не лети, как ты любишь.
Спирин еще раз, молча, смотрит на нее, кивает, садится в машину, и выезжает со двора.
Рыжий
Пес бежит по обочине дороги. Дорога пустынна, холодна, ветер гоняет по промерзшему асфальту мелкую снежную крупку, сметенную с травы и веток изморозь. С одной стороны дороги лес, с другой серое поле, тоже жаждущее укрыться от ледяных ветров под добрым, пушистым снегом. Рыжий бежит по обочине, за которой лес.
Пес голоден. Пойманная утром и немедленно съеденная небольшая птица, неизвестного рода-племени, давно уже разложилась в Рыжем на много нужных, и совсем немножечко ненужных фракций, разбежалась молекулами и атомами по молодому, урчащему от голода организму. Самому Рыжему было наплевать на голод, но этот самый организм требовал уважения к себе, и настойчиво намекал, что с ним тоже нужно считаться.
Скоро будет темнеть, сейчас уже рано темнеет. Рыжий всматривается в окружающее пространство в поисках чего-нибудь, где можно провести ночь, хотя бы укрывшись от ветра. Пока ничего подходящего не видно. Значит, нужно двигаться.
В последнее время Рыжий изменился. Он как бы окоченел изнутри, как будто все внутри него стало небольшим, плотным, не эластичным. Все в нем стало предельно функциональным, ничего не болело, не саднило, не уставало. Пес высох, исхудал. Мышцы стали тоньше, но крепость их невероятно возросла, они стали как стальные тросики. Голова Рыжего была светлой и ясной. Давно уже не приходили сны. Наяву перестали посещать его картинки из прошлого. Нет, пес не забыл Человека, его голос, добрые, большие руки, просто спрятал воспоминания о нем далеко внутрь своего сознания. Так старый букинист прячет на дальних полках драгоценные инкунабулы, и достает их редко, бережно вынимает из кожаных футляров, поглаживает переплеты, благоговейно втягивая ноздрями древний, благородный запах, осторожно перелистывает, всматривается в текст, читает немного, впитывая прочитанное, как сухая земля первые капли долгожданного дождя. И убирает все на свои места, до следующего раза. И трудно представить себе, что может вынудить его когда-нибудь продать эти сокровища.
Так же стал размываться, уходить четкий образ Врага. Рыжий поначалу пытался удержать его, не дать ему сбежать, улизнуть. Но со временем это стало казаться Рыжему не важным. Даже, в какой-то степени, мелким и недостойным, как, если бы, пес все еще мечтал растерзать того, кто когда-то сам убил его, отняв, вырвав из жизни Рыжего самое дорогое, что у него было. Так он полагал сейчас. Что будет завтра? Пес не задумывался об этом, зачем?
Рыжий остановился, понюхал морозный воздух, в недоумении оглянулся по сторонам. Показалось, или правда, что-то вокруг изменилось, как будто воздух сгустился, что ли. Или внезапно стало светлее? Что-то нарушало общую картину. Пес прислушался к себе, все было без изменений, все работало как отлаженный механизм, тело здорово, подвижно и голодно, желудок пуст, голова ясная, мыслей нет. Вокруг тоже, все как обычно. Но что же тогда?..
В уши тонкой паутинкой влился далекий звук. Рыжий прислушался, и мгновенно узнал его. Сейчас же на пса со всех сторон обрушилась лавина из воспоминаний, боли, ужаса, чувств, беззвучного крика из раззявленного за стеклом рта, шума сосен, капель дождя…
Пес снова лежал на мокрой, усыпанной сосновыми иголками обочине дороги, полузадушенный, оглушенный и испуганный. Рядом лежал мертвый Человек, и медленно приближался, наползал черным, высотой до неба, столбом дыма Враг.
Приближался звук автомобильного мотора. Звук, который Рыжий узнал бы из миллиона таких же, похожих. Лапы пса вросли в землю, странное безволие сковало его. Он стоял и ждал. Хотя сознание его, придушенное навалившимся, тяжелым и потным страхом, откуда-то снизу вопило:
“Уйди с дороги!.. Уйди, дурак, с дороги… Скройся с его глаз… Он не должен видеть тебя… Ты не готов… Не сейчас… Уйди-и-и-и..."
Рыжий опрометью кинулся в близкий кустарник, проломился сквозь него, оставляя на колючих ветках клочки рыжей своей шерсти, бежал, не глядя, дальше. За спиной он слышал нарастающий, набирающий силу рев мотора, как тогда, до ужаса, как тогда, в точности…
Вдруг, тембр голоса двигателя изменился, мотор взвыл, снова, раздался визг тормозов, глухой удар, еще один, потише, и все стихло.
Рыжий еще какое-то время вслушивается в наступившую тишину, в которой медленно проявляется все, что на какое-то время исчезло для него, вытесненное нахлынувшим страхом, деревья, клочки жухлой травы, мох, кусты, пар от его тяжелого дыхания. Пес ждет, что снова взревет мотор, и звук удалится, стихнет, оставит его одного.
Пес, вдруг, почувствовал себя маленьким и беззащитным в самом сердце огромного, беспощадного мира. Он уверен, что Враг затаился, ждет его там, на дороге. Вот, Рыжий выйдет из леса, тут-то ему и конец. Враг нашел его. Неизвестно, как ему это удалось, но он здесь. Точно так же, как пробрался в сон Рыжего, сейчас он снова пришел в его жизнь.
Пес тихонько скулит, растерянно вглядываясь сквозь деревья, в сторону дороги. Он ищет в себе силу и ярость, как в том сне, но не находит уже ни того, ни другого. Все изменилось, он сам изменился. Рыжему хочется только, чтобы его оставили в покое. Он ни в чем не виноват. И он никого уже ни в чем не винит. Это бессмысленно, это ничего не изменит. Зачем все это снова?
А потом Рыжий, вдруг, как-то сразу успокоился. Всколыхнувшиеся в нем воспоминания и страхи улеглись, как быстро успокаивается вода, после брошенного в нее камня. Наверное, за это последнее время, пес сумел выработать в себе некие защитные механизмы, построить порог страдания и страха, проходя который, он как бы слышал щелчок тумблера, и боль уходила.
Ну, так, или иначе, природное любопытство и живость характера берут верх над осторожностью. Рыжий медленно, принюхиваясь, и внимательно осматриваясь по сторонам, идет обратно к дороге.
Спирин
“Мазда”, перелетев неглубокий кювет, и два раза перевернувшись, остается лежать на крыше. “Ушла” удачно, без заломов, легла на вспаханное под озимые мягкое поле. Нормальный перевертыш. Машине, можно сказать, повезло. А вот Спирину – нет.
Что уж там поймало на чистом асфальте правое переднее колесо – непонятно, и вряд ли станет известно когда-нибудь, да уже и не важно. Факт, что на достаточно крутом левом повороте, на приличной, за сотню, скорости, раздался негромкий хлопок. Машина клюнула носом, и тут же, не слушаясь руля, ушла в кювет. Сделала два бортовых переворота и легла на крышу. Вот, собственно, и все.
А Спирин забыл пристегнуть ремень безопасности. Точнее, он пристегнул сначала, а потом, остановившись где-то у обочины, отщелкнул ремень, чтобы достать из сумки на заднем сиденье пластиковую бутыль минералки. Попил, положил бутылку на соседнее сиденье, и поехал себе дальше. Не пристегнувшись снова. Так вот.
Его ощутимо прокрутило во взбесившейся кабине, как в отжиме стиральной машины, больно приложило парой мест, и выбросило в распахнувшуюся дверь.
Спирин приподнимается на локтях, охает:
“Больно, спина, но двигаться могу, уже хорошо…что у нас в плюсах? Жив, в сознании…голова…кружится, немного тошнит, нормально, легкое сотрясение…позвоночник, точно, не сломан…хорошо. Кровь?”
Спирин, как может, осматривает себя. Крови нет. Болит бок и макушка. Проводит ладонью по волосам – сухо. Прекрасно.
“Теперь минусы. Что с машиной? Нормально, восстановлению, безусловно, подлежит, но сейчас не на ходу. Ну да, на крыше не далеко уедешь, ха-ха…” – Спирин хрипло засмеялся, булькнул горлом…
“А вот и кровушка…”
Изо рта алыми брызгами, вместе со смехом, выплеснулось немного ярко-красной крови.
“Либо отшиб, либо, что скорее, ребро сломалось и повредило легкое. Тоже не смертельно, но нехорошо, нужно в больницу…телефон…”
Спирин помнит, что его “Nokia” была в держателе на “торпеде”. Он снова приподнялся на локте, кашлянув кровью, всматривается в салон перевернутой машины. Держатель пуст.
“Так, связи нет. Где его теперь искать?.. Еще один минус. Что у нас дальше?..”
Он все не решается перейти к главному, что обеспокоило его сразу же, но он оттягивает этот момент, как-то по-детски наивно надеясь, что эта проблема, если не думать и не говорить о ней, каким-то волшебным образом решится сама собой. Но тянуть дальше уже некуда.
Спирин, в очередной раз, выкашляв на землю порцию крови, с усилием садится, опираясь на руки.
“Ну, и что у нас там, с ногами?”
Ноги вытянуты перед ним. Они болят, но никакой неправильной вывернутости и крови не видно.
"Пробуем двинуть?”
Спирин пытается согнуть ноги в коленях и подтянуть их к себе. Колени послушно сгибаются, но тут же ноги пронизывает очень сильная боль. Он падает на бок и глухо стонет. Черным червем, постепенно вырастая, в сердце Спирина оживает отчаяние.
“Вот это - плохо. Это очень плохо. Сломаны обе, в голенях. Переломы закрытые, но это небольшое утешение. Я не могу двигаться. Итак – минусы. Морозный вечер конца ноября, к ночи мороз, вероятно, усилится, может подняться ветер. Я обездвижен, связи нет, куртка в машине, попробую добраться и достать. Там же и вода. Ноги сломаны, в легком дырка, в мозгу – сотрясение”.
Спирин думает быстро, подсознательно, как бы, экономит время и силы, уже готовясь выживать.
“ Что еще? Огня нет, курить я, все-таки, бросил. Нож в сумке. Темнеет уже. Если сумку выбросило - не найду. Дорога глухая, машины ездят, но редко. В темноте могут и не заметить”.
Спирин лежит на мерзлой земле, чувствуя, что тело его уже отходит от шока, и нормально включает свои сенсоры. Он начинает мерзнуть. Еще не сильно, но впереди у него куча времени.
Он с тоской наблюдает, как солнце медленно скрывается за дальним краем поля, как над дорогой, с противоположной стороны, где лес, желтой дынной скибкой поднимается месяц. И - тихо. Так тихо, что слышно, как свистит и булькает его дырявое легкое.
“Ежик резиновый шел и насвистывал дырочкой в правом боку… шел, ага… я бы пошел…”
Вспомнившаяся старая, забавная песенка нисколько не развеселила его. Даже наоборот.
“Господи, как же не вовремя…Жена ждет. Уже должен быть дома… Волнуется, наверняка, уже дергается”.
Откуда-то, с другой стороны машины слышится звонок его телефона. Спирин рычит и пробует перевернуться, чтобы ползти на руках. Резкая боль, кашель с кровью. Он почти теряет сознание.
Бывает, что, вдруг, непонятно как, возникает уверенность в том, что именно в этот момент происходит что-то нереальное. И полное осознание самого этого факта уже превращает нереальное в обыденность. Уже представляется само собой разумеющимся, что сказки основаны на реальных событиях, ну, может, немного отшлифованных для лучшей читабельности авторской фантазией. Со многими случались подобное, а с кем нет, так у них просто память короткая, или наблюдательность неразвита.
Вот и Спирин сейчас, немного отдышавшись, перетерпев вспышку боли, чуть успокоившись, понял, что он здесь не один. Он осторожно приподнял голову, потом медленно сел, и осмотрелся.
Чуть выше него, на гребне дорожного полотна, освещенная последними, оранжевыми лучами уходящего солнца, сидит собака.
Просто сидит и смотрит на него, спокойно и недвижимо. И собака эта, крупный, лохматый пес – красного окраса. Конечно, тут сработал эффект красного света закатного солнца. Но ведь, согласитесь, черное, или серое, даже белое, трудно принять за красное. Пусть и при необходимом освещении. Следовательно, собака изначально красного цвета. А поскольку красных собак не бывает, то пес либо светло-коричневый, либо… рыжий?..
- О-о-о… кого я вижу. Ну, привет, дружище. Я мог бы догадаться, зачем это все. И не убеждай меня, что это все случайное совпадение, не бывает таких совпадений.
Пес не двигается. Он слушает, даже не склонив характерно голову на бок, как все собаки, просто молчит, смотрит на Спирина и не двигается с места.
- Ну, что скажешь? Нашел меня, да? Просто по дороге шел, и чего-то, вдруг, нашел, да?
Спирин хрипло смеется, кашляет, изо рта его течет кровь, пачкая желтый свитер, уже, впрочем, изрядно мокрый, и тоже, на груди красный.
- А я вот тут отдохнуть прилег, видишь? Устал я чего-то. Все бегаю, бегаю… не от тебя, нет, не дождешься. От жизни, наверное, бегаю. Вот и добегался. Ты-то как здесь, а? Вот уж, и вправду говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком… Ты ведь, человек у нас, да? Ты же не можешь быть просто собакой. Не бывает таких собак. Красных…
Снова короткий смешок, и новая порция крови.
Рыжий
Перед Рыжим лежит Враг. Чуть поодаль, внизу, у перевернутой машины, той самой, что когда-то настигла Рыжего и его Человека. Теперь машина повержена и не опасна. И враг повержен и не опасен. Он что-то говорит, смеется, кашляет. Рыжий не пытается вникнуть в смысл его слов, ему это не нужно. Не интересно.
Рыжий спокоен и собран. Сейчас он должен сделать что-то важное. То, для чего когда-то выбежал под дождь. Пес слушает звуки, которые издает Враг. Они ничем не напоминают ему речь его Человека. Все другое, неправильное. Но в звуках нет угрозы, жестокости, агрессии. Самое главное, в них нет страха. Это непонятно. Враг не может не знать, что с ним сейчас может произойти. Почему он так спокоен, мало того, даже, как будто бы, весел?
Это озадачивает, но не более того. Рыжего сейчас трудно чем-то удивить, сбить с толку, он высох изнутри. И сердце его уже разучилось плакать и смеяться.
Рыжий принюхивается. Пахнет свежей кровью. И запах этой крови, не похож на запах крови животных и птиц, которых пес убивал для еды. Так однажды пахло от Человека, когда он, купаясь в озере, порезал ногу бутылочным стеклом. Точно так же пахло. Что это? Враг не имеет права пахнуть как Человек.
Рыжий чувствует, что в нем растет недоумение, вот-вот могущее перерасти в раздражение, а потом…
Того, что может произойти потом, Рыжий не хочет. Он пытается отыскать в себе что-то, что оторвет сейчас его зад от холодного асфальта, заставит подойти к поверженному Врагу, и прикончить его, поставив тем самым точку во всей этой бесконечной, длиною в целую жизнь, истории.
Пес не может найти ничего такого. Он снова понимает, что пуст и равнодушен.
А Враг, похоже, что-то такое читает в глазах собаки. И интерпретирует по-своему.
Спирин
- Ну, что задумался? Давай, делай, что ты должен сделать. Ты же не зря здесь оказался, правда? Не спроста-а-а… Ты умная собака. Ты прав, во всем прав.
Спирин снова падает навзничь, он тяжело дышит. Ему холодно, больно. Но страха, как не удивительно, никакого нет. Только досада, что все так быстро и не вовремя. Когда все начинает налаживаться. Когда завтра все уже могло пойти иначе…
Он сейчас не видит пса. Спирин смотрит в уже чернеющее небо. Никаких последних мыслей. В голове пронзительно пусто. Даже странно.
Он поднимает вверх руку, машет ею, зовет пса:
- Эй, там, наверху, как тебя… Рыжий пес, Красный пес?.. Рыжий! Рыжий? Точно, так тебя и звали тогда, как я не понял сразу? Иди сюда, дружище… вот он я весь.
Рыжий
Враг назвал его имя. Его имя? Да, кажется, так его когда-то звали. Странно. Рыжий… Рыжий… это его имя, так его звал Человек. И вот, странно, сейчас ему не кажется противоестественным, что Враг обращается к нему по имени, смеет произносить многие слова, которые Рыжий когда-то слышал из уст Человека. Сейчас это не выглядит святотатством.
Мир Рыжего расширился за время его одиночества, многократно раздвинул свои границы. В нем появилось много людей. Разных, но живых и настоящих. Из них мало кто напоминал псу Человека. Это тоже уже выглядело нормальным, даже обязательным.
Рыжий узнал, что в мире вообще много всего, хорошего и плохого. И то, что плохое постепенно берет верх над хорошим, медленно скручивает ему голову, для собаки не является уже такой уж потрясающей новостью, как полгода назад.
Тем не менее, что-то в нем, собачье ли, человеческое, противилось установившемуся порядку. Оно не позволяло ему немедленно, сейчас, принять однозначное решение, ожидаемое от него кем-то.
И вот, так ничего и не решив для себя сейчас, Рыжий встает, и медленно двигается к лежащему Врагу.
Спирин
Спирин услышал, даже, скорее, почувствовал движение рядом с собой. Потом явственно скрипнули когти о мерзлую землю.
“Ну, все. Вот теперь ты, действительно, отбегался, Спирин. Так никуда и не прибежал, ничего не нашел. А нашел, так вовремя и не увидел, не разглядел. И поделом же тебе, Спирин. Все правильно, око за око…”
Высоко-высоко над ним, на фоне почти черного неба показалась собачья голова. Сейчас она не была ни рыжей, ни красной, она была никакой, в сумраке все равно не видно. Не видны глаза, но совершенно отчетливо ясно, они смотрят на тебя, они видят тебя лежащим, поломанным и побежденным, уже почти трупом. Остались формальности.
Лохматая собачья голова… так близко, такая большая… буквально, в полнеба.
Спирин оттянул ворот своего свитера, обнажая жилистую шею, с чуть заметно пульсирующей под кожей артерией.
- Давай, Рыжий, сделай то, зачем пришел. Все равно. Измучил ты меня…
И вот здесь, кто-то огромный и добрый явил последнюю милость. Спирин, все-таки, потерял сознание.
* * * * *
Пребывая в беспамятстве, Спирин почти все пропустил. Он не видел, как красный пес Рыжий улегся с ним рядом, вытянувшись вдоль всего его тела, и положив голову на сломанные ноги.
Не видел он, как с неба, наконец-то, посыпался снег, и стало заметно теплее. Снег летел огромными хлопьями, при полном безветрии, густо, как на новогодней открытке. И скоро их с Рыжим почти полностью занесло.
Не мог видеть Спирин, как остановилась-таки проезжающая машина. Уж каким чудом ее водитель разглядел в темноте, при сплошном снегопаде, лежащую недалеко от дороги перевернутую “Мазду” – не известно, но хлопнула дверца, и кто-то в сером, оглядевшись, проворно подбежал, забрался в салон, и стал рыться в поисках чего-нибудь ценного. Как взметнулся неприметный сугроб, и из него с грозным лаем вылетело мохнатое чудовище, и этот серый опрометью метнулся к своей машине, и уехал.
И еще он не видел, как Рыжий снова улегся рядом, только уже с другого его бока. А снег все так же летел, густо и красиво, только снежинки стали тяжелыми, влажными. Стало еще теплее. Снег укрывал человека и собаку ровным белым одеялом, лишь на лице Спирина он таял и таял…
Беспамятство Спирина уже перешло в обыкновенный, хоть и нездорово-глубокий сон. Это мудро устроенный организм, сам зная, что ему делать, отключил все свои ненужные, отбирающие сейчас драгоценную энергию, опции, и пытается сам в себе устранить возникшие неполадки. Во сне Спирину холодно, только он никак не фиксирует это, справедливо полагая своим подсознанием, что этого просто не может быть, ведь трупы не мерзнут, правда? Та нестыковка, что у мертвых наряду с сознанием, отсутствует еще и подсознание, Спирина мало волнует.
Так же мимо его внимания прошло то, что уже ночью подъехала еще одна машина, и ее водитель, даже не спускаясь с дороги, стал что-то говорить в свой мобильный. Потом он, все-таки спустился, осмотрелся. Из небольшого сугроба навстречу незнакомцу выбрался рыжий пес, пытливо и напряженно посмотрел на него, потом завилял хвостом и носом поддел, выпростав из снега, руку лежащего на земле человека.
Не чувствовал Спирин, как этот водитель вытащил его из снега, нес на руках до дороги, уложил его на меховой чехол с сиденья, и укрыл своим пальто.
Не помнил, как этот человек растирал ему лицо и кисти рук водкой, влив предварительно в рот пострадавшему пару глотков.
А рыжий пес все это время сидит неподалеку, и наблюдает, смотрит своими умными и спокойными глазами.
- Все хорошо, собака, живой будет твой хозяин, скорая уже едет, я перезванивал… - весело приговаривает незнакомый хороший человек.
А потом, уже когда начало светать, наконец-то, приехала дорожная полиция, эвакуатор и карета скорой помощи. Ее водитель все оправдывался, что, мол, дороги замело, застряли они, выбирались, снегопад-то какай!
А когда Спирина укладывают на носилки, он, вдруг, приходит в себя. Он глядит вокруг, на окружавших его людей, не понимая, где он находится? Что с ним произошло?
Потом внезапно все вспоминает, вертит головой, кого-то ищет. Носилки несут к распахнутым дверям “скорой помощи”, а он все ощупывает свою шею, и ищет, ищет глазами кого-то…
- Ух, и собачка у вас, уважаемый! – восторженно качает головой его спаситель, совсем молодой парень, улыбчивый и худенький, - Ни на шаг от вас не отошла, грела и охраняла.
- Собака?.. Да. Рыжий. Где он?..
- Да вот же он сидит. Не хочет подходить, чего-то. Испугался, наверное, народу вон сколько незнакомого.
Спирин, наконец, находит глазами сидящего поодаль Рыжего. Они, уже не отрываясь, смотрят друг на друга. Спирин делает движение рукой, зовет пса. Рыжий не трогается с места. Носилки ставят на салазки, и задвигают внутрь кареты.
- А собачка-то как же? – волнуется паренек.
- С собакой нельзя, - хмурится не выспавшийся санитар, - Хочешь, сам его вези следом за нами.
“Скорая помощь” трогается и, газанув, уезжает. Паренек оглядывается на Рыжего, хлопает себя по бедру:
- Ну что, поехали, собака? Догоним твоего хозяина.
Пес смотрит на него пристально, встает и медленно трусит по дороге в противоположную сторону.
- Эй, ты что? Нам не туда, - кричит парень.
А пес, не оглядываясь, все так же бежит по дороге к повороту. Из-за леса показался край солнца, сегодня оно будет большое и красное, это, говорят, к перемене погоды.
Добежав до поворота, рыжий пес, все же, останавливается и оглядывается на парня. Сейчас, в лучах всходящего светила, он кажется ярко-алым, красным.
Красный, цвет тревоги и беды, цвет живой крови. Цвет борьбы и победы.
Красный пес скрывается за поворотом.