Принес Михаил Васильевич книгу домой и спрятал ее в комод. Да и как не спрятать. Ведь если жена Катерина увидит книгу и узнает, сколько Михаил Васильевич за нее денег отвалил, то и скандал ему устроит и «пилить» будет. Днями «пилить» будет.
А зачем Михаил Васильевич купил книгу – он и сам не знает. Подошел Михаил Васильевич к газетному киоску, а у киоска щит рекламный, такой яркий, броский щит. Еще с противоположной стороны улицы Михаил Васильевич на него свое внимание обратил. И щит этот рекламный сообщает Михаилу Васильевичу об издании серии книг «Великие философы мира». И еще сообщает ему щит, что уж и первый том этой серии в продажу поступил. И как-то Михаил Васильевич сразу и заинтересовался, и двести рублей заплатил, и книгу получил, а на переплет взглянул и фамилию философа прочитал – Платон. Но фамилия эта Михаилу Васильевичу известна не была – ничего он о философе Платоне не слышал. Подумал: «Еврей какой-нибудь этот Платон. Они, евреи, все умные».
Засунул Михаил Васильевич книгу в карман внутренний и домой пошел.
Но надо сказать, что не совсем случайно Михаил Васильевич книгу купил. Давно уж он хотел какую-нибудь умную книгу прочитать – ума поднабраться. Последний раз читал Михаил Васильевич какую-то книгу аж пятьдесят лет тому назад и помнит он, что книга была умная, но о чем в ней говорилось, уж не помнит. «А сейчас умного нигде и ни от кого не услышишь – ни от окружающих, ни в телевизоре, ни в газетах не прочитаешь. Только и остается – умную книгу найти и прочитать». Так думал Михаил Васильевич, потому и купил книгу, потому и двухсот рублей не пожалел.
И как-то поверил он: Платон этот, ему что-то умное скажет. Быть может, от этого Платона он хотя бы немного ума наберется.
Дождался Михаил Васильевич, когда Катерина в магазин ушла, достал книгу из комода и стал ее рассматривать. К удивлению Михаила Васильевича философ Платон оказался не евреем, а греком, жившим аж за четыреста лет до нашей эры. И Михаил Васильевич даже засомневался: в такие-то древние времена и уже умные люди жили! А на титульном листе книги было напечатано: «Платон. Диалоги». Что означает слово «диалоги», Михаил Васильевич не знал. Но когда он стал читать, то обнаружил, что все тексты книги представляют собой разговоры каких-то людей, и часто в разговорах этих участвует какой-то Сократ, который почему-то всех поучает и наставляет. Читает Михаил Васильевич и удивляется – не может он понять, о чем говорит Сократ. Ну вот хотя бы: какой смысл может быть в таком разговоре?
Сократ. Подобным же образом обстоит дело с распределением неразумия: тех, кому досталась большая его часть, мы называем безумцами, тех же, у кого его чуть меньше, – глупцами и слабоумными. Если же кто хочет употребить смягченные выражения, то либо называют их восторженными или наивными, либо простодушными, не ведающими или туповатыми. Впрочем, еще много других имен. Все они означают неразумие, но его виды различаются между собой так, как согласно нашему объяснению, различаются между собой ремесла и болезни. Согласен ли ты с этим?
Алкивиад. Да, согласен.
Читает Михаил Васильевич и чувствует, что ума не только набирается, а как бы и глупеет. И удивительно ему, как может соглашаться какой-то Алкивиад с такой явной бессмыслицей.
Перелистывает Михаил Васильевич страницы книги, читает... А это уже другой разговор – беседует Сократ с каким-то Гиппием.
Сократ. Но разве все органы чувств – уши, ноздри, рот и другие – не подчинены одному и тому же определению, гласящему, что из них, кои невольно вершат зло, нежелательны, ибо они порочны, те же, что вершат его, добровольно желанны, ибо они добротны?
Гиппий. Мне кажется, это так.
«Ну вот, и еще одна явная бессмыслица, а этот Гиппий почему-то соглашается с ней!» – возмущается Михаил Васильевич. И уж голова идет у него кругом. Но продолжает читать.
Сократ. Например, какое кормило лучше – то, которым приходится дурно править поневоле, или то, с помощью которого неверное направление избирается добровольно?
Гиппий. То, с помощью которого это делается добровольно.
Сократ. А разве не так же точно обстоит дело с луком и лирой, с флейтами и со всеми остальными?
Гиппий. Ты говоришь правду.
Сократ. Ну а что касается норова лошади – будет ли он лучше, если кто-то из-за него станет скверно наездничать добровольно или поневоле?
Гиппий. Если добровольно.
Сократ. Значит, с лошадью менее норовистой ты дела, зависящие от ее норова, будешь добровольно совершать дурно, и с лошадью более норовистой – поневоле?
Гиппий. Конечно же.
В толк не может взять Михаил Васильевич, о чем Сократ с Гиппием говорят. Лук, лира, флейта, норовистая лошадь – галиматья какая-то! Обижен Михаил Васильевич на философа Платона, обижен он и на издателей книги, и на рекламу яркую, броскую. И возмущает его Сократ с его заумными разговорами. Да и где сам-то философ Платон, почему он-то в разговорах не участвует?! Непонятно это как-то ему.
«Нет уж, – думает Михаил Васильевич, – заканчивать надо с этим философом Платоном, а то и последнего ума лишишься». Сплюнул он с досады и книгу закрыл, чтобы больше и не заглядывать в нее.
И долго Михаил Васильевич не мог успокоиться. И когда Катерина из магазина пришла, спросил ее: «Катька, а ты слышала что-нито о Платоне философе? Как-никак, а ты десятилетку окончила, поумней меня-то будешь?»
Удивилась Катерина такому вопросу, и даже как-то и обиделась. Говорит: «Вечно ты, Мишка, какие-то глупые вопросы задаешь, ни о каких твоих Платонах я не слышала и слышать не хочу. Мне, вот, щи варить надо, ты бы хоть картошки начистил».
Вздохнул Михаил Васильевич и в кухню пошел.
Когда Михаил Васильевич проходит мимо газетного киоска, то уже не останавливается и на рекламный щит не смотрит. Думает: «И без философии, и без диалогов как-нито свой век-то доживу, дураком помру, но уж хрень всякую читать не буду».
И очень жалко Михаилу Васильевичу двухсот рублей, которые он за философа Платона отвалил.