Никто не знал, сколько Ивану Николаевичу лет. Даже, глядя на его жену, этого не определишь: вместе переступали они из года в год, совершенно не меняясь внешне.
Иван Николаевич был богатырского телосложения, голова стрижена "под черепушку"*, то есть, в кружок. Чёрные волосы почти без седины, красиво обрамляли лицо. Ходил он в рубашках-косовортках, какого-то особого покроя портках - штанах. Рубахи были "навыпуск", подпоясывались плетёным пояском-шнурком с маленькими кистями на концах.
Заканчивались пятидесятые годы, а весь уклад жизни его семьи был старинным, домостроевским. Свою жену он называл Палагеей. Она заведовала кухней. В отведённое время завтракали, обедали, полудневали, ужинали. Даже детям в промежутках не удавалось урвать куска хлеба.
Старинный длинный обеденный стол был придвинут к стене. Семья из шести человек и так умещалась за ним. Прошло время, когда сыновья-орлы сидели вокруг стола, уплетая вкусную мамину стряпню. Их забрала война, где и сложили они свои буйные головушки. Остался при них один младший сын, тоже Иван, со своей женой и
двумя детьми.
Иван Николаевич заведовал абсолютно всем, настоящий свёкор. На его пояске висела связка ключей. На замки запиралось всё: сараи, многочисленные кладовки, чуланы и даже какие-то ящички в этих чуланах. Сын и сноха отдавали ему все заработанные деньги, а он решал, на что их потратить. Было даже смешно, когда его внучка ходила с дедом в магазин выбрать какой-нибудь ситчик или обувку.
Однажды у них на стене появились ходики с репродукцией с картины Шишкина "Утро в сосновом бору" на циферблате.
- Дед в прекрасном настроении, - шепнула внучка пришедшей к ней подружке, - часы стоят всего рубль шестьдесят. Но, надо сказать, деда никогда и никто не видел в дурном расположении духа.
Иван Николаевич и Палагея были очень набожными людьми. Каждое воскресенье
в обязательном порядке посещали храм.
Дети любили приходить к ним на крыльцо, где иногда чинно сидела бабушка Палагея. Она, вся аккуратная, домашняя такая, в белом платке "кулёчком" на лбу, разговаривала даже с детьми, размеренно, серьёзно, никогда не улыбаясь, или отворачивалась, скрывая улыбку.
Редкие прохожие здоровались с ней уважительно, почти кланяясь. Она отвечала без улыбки, суховато, и никогда она не выходила и за палисадник своего дома, не то что для посиделок со своими ровесницами-соседками. Только ради посещения храма покидала дом.
- "Чужадомки" или "межадворки" - коротко бросала она о собравшихся перед
чьим-то домом балагуривших старушках.
Но вот на крыльцо выходит, пригибаясь, дед. Обычный дверной проём низковат для этого исполина.
- Хим-хирим,- произносит он мягким голосом, весело улыбаясь собравшейся
детворе.
- У-у, сто-т табе в живот, - ворчит Палагея. - Здоровайся, как полагается.
Дети не знали, что отвечать на такое "приветствие", но годилось любое: и "хирим-хим", и "здравствуйте".
Почти каждый раз дед спрашивал:
- Азбуку знаете?
- Конечно, - хором отвечали ему.
- А читать - умеете? - дед знает, что это одноклассницы его внучки, четвёртый класс заканчивают, но каждый раз задаёт этот вопрос.
- Пойдём, почитаем.
Все заходили в дом, читать дед выбирал кого-то одного. Остальные рассаживались,
внимательно слушали.
Избранник или избранница садились с дедушкой за их огромный стол. Раскрывалась иногда большая и толстая, иногда маленькая старинная церковная книга, которую девочка или мальчик читали, поначалу сбиваясь, из-за непривычного шрифта, непонятных слов, архаичных "ер", "еры", апострофов и других сложностей. Но быстро выравнивались, звонким голосом и с хорошей дикцией читали вслух.
Тут и дедушка подключался. Лист за листом произносил он наизусть тексты, как-то умудряясь на полслова опережать чтеца.
Праведная жизнь, бережное отношение друг к другу и, Бог знает, что ещё, но, кажется, очень многое, держало на плаву этих глубоко пожилых людей.
Однажды дети спросили у бабушки Палагеи, как они с дедушкой познакомились и поженились. Неожиданно она с радостью отнеслась к этой просьбе и поведала коротенькую, но такую интересную историю.
- Мы были очень молодыми, жили на разных концах села и не знали друг друга. Как-то вечером постучали к нам, нежданно-негаданно, гости. Объявили, что есть у них голубь, ищут ему парочку. Прослышали, что в этом доме есть беленькая голубка...
Я, как услышала, помертвела: кто же ко мне сватается? А "голубь"-то не пришёл, работал в поле. Родители обо всём и сговорились... без нас.
Я день и ночь плакала, подушку горючими слезами за ночь смачивала. Умоляла
не отдавать меня, неизвестно за кого. Моя бабушка меня успокаивала:
- Есть у тебя на примете, за кого ты пошла бы с радостью?
- Нееет, - плачу я, - никого нет. Не хочу ни за кого идтииии...
- Так не бывает. Ты не маленькая, в года вошла, понимать должна.
- Бабушкааа! Ой, беда-лихо на меня навалилиииись, - в голос рыдаю-приговариваю.
- Милая, ты разве не знаешь, что не бывает худа без добра?
Не знаешь, что Бог ни делает - всё к лучшему?
Ничто не могло успокоить меня, слезами изводила себя.
Дааа... А там, у жениха та же история: "голубь" приехал с работы, а его новость ждёт - невесту ему высватали. Как узнал - не пил он, не ел две недели, пока не пошли на большой сговор, и он увидел меня.
Пришлось нам с ним попереживать! Света Божьего не видели, но Господь сжалился над нами - понравились друг другу: как посадили нас с ним рядом за стол и... потянулись мы рука к руке, сами того не думали-не гадали. До глубокой старости дожили. Каждый наш денёк перед моими глазами. Со мной мой Ваня и в радости,
и в горе.
- Бабушка, вы так сильно полюбили друг друга? - спросила у неё внучка.
- Не знаю я, что это - любить. Вот любишь ягодку или медок и хочется съесть. Ныне сходятся по любови... вот и едят друг друга.
- А моя бабушка права была: не бывает худа без добра,- будто спохватившисЬ,
закончила бабушка Палагея.
...Вспоминим этих замечательный людей, живших с Богом в душе, поступавших по Его заповедям, достойных уважения, любви, подражания, вечной, светлой памяти...
.............
* - черепушка - глиняная посуда, по форме напоминает чугунок.