ИВАН КОЖЕМЯКО
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
© Кожемяко Иван Иванович
26 ноября 2013 года
Москва
2013 год
Слабому человеку неведом
его завтрашний день.
Да и Господь не всегда скажет,
что нас ждёт
впереди, не обережёт
своё дитя от ошибок и прегрешений.
Много нас у Него,
за всеми не уследить…
И. Владиславлев
***
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
Куприн задыхался. Я его просто не узнавал…
От моего любимца, творчество которого я знаю, полагаю, весьма недурно, не осталось и следа.
Предо мной сидел старец, у которого уже на жизнь не было времени.
А вот к молитве, по моему убеждению, о прощении грехов перед Отечеством, он так и не дошёл…
Я напоил его чаем. Дал сердечные капли, и он немножко прибодрился:
– Спасибо, вот, спасибо, голубчик.
Так хорошо мне ещё ни разу… по возвращению… домой, не было.
Покойно и тихо. Даже сердце, слышу, стучит ровно и чисто.
Так бы и доживать…
Я выждал, пока он успокоится совсем и отдохнёт:
– Александр Иванович! Всё офицерство России выросло на Вашем творчестве. Мы почти наизусть знали все Ваши произведения на армейские темы.
– Спасибо, голубчик. Мне это очень приятно…
– И у меня, Александр Иванович, вопрос, который меня мучает до сей поры, и не даёт покоя:
Как же Вы могли встать на сторону тех, с которыми боролись всю жизнь? Деяния которых изобличали и в своём «Поединке», «Прапорщике армейском», «Юнкерах».
– Ох, Голубчик, я ведь знал, что неспроста Вы явились в эту страшную ночь предо мной.
Знал, что этот вопрос непременно всплывёт, и о чём бы мы ни говорили – мы выйдем на него.
Отвечу очень кратко – это мой неискупимый грех перед Отечеством.
Никто, даже сам Господь Бог, не освободит меня от этой вины.
И та моя служба в рядах белого движения – умопомрачение.
Неужели Вы думаете, что я не знал истинной цены всем этим деникиным колчакам, юденичам?
Знал!
Знал, что эти вожди пекутся лишь о собственном благе и благополучии. О возврате утраченных возможностей.
Это ведь мы сегодня знаем уже все их будущие деяния:
Колчак был прямым агентом Великобритании, выполнял волю правящих кругов Америки;
О Деникине же – стыдно даже говорить – цареотступник, цареубийца, так как в результате его предательства, совокупно с Алексеевым. Корниловым, Рузским и даже милейшим Алексеем Алексеевичем Брусиловым, отступились от Государя, чем и предрешили как его судьбу, так и судьбу его всей семьи.
Этот человек, оставивший армию за семь месяцев до падения Крыма, позорно бежавший на английском эсминце в Константинополь, а затем – и в Европу, в Париж, разве мог быть русским патриотом-государственником?
Тяжело отдышался. Выпил, шумно, почти стакан воды, и продолжил говорить дальше:
– А предав единожды – он был готов предавать и дальше.
Вы знаете о его письме Гитлеру в 1934 году?
– Да, Александр Иванович. И об этом знаю, и о его последнем письме в 1947 году президенту США Трумэну, в котором он наставлял и инструктировал этих властителей – как вести войну с нашим Отечеством.
И после этого – слезливый и ностальгический плач наших демократов о том, что Антон Иванович Деникин в сорок пятом году поднял бокал за победу русского оружия в войне с фашизмом.
Каково?
Отступник и изменник, благословивший своим письмом поход Гитлера – поднимает тост за наши победы?!
Да в сорок пятом году весь мир поднимал тосты за наши победы.
А Деникину, всему извалявшемуся в грязи отступничества и предательства – разве можно было поступить по-иному?
– К несчастию, Александр Иванович, Ваша деятельность на посту редактора белогвардейской газеты, такое же свидетельство неразборчивости.
Господи, мне не верится, что написанное Вами за этот период – это дело рук самого Куприна, на которого мы молились и которого истово любили.
У меня есть подборка всех газет того времени, которые Вы выпускали.
Сколько же клеветы и измышлений в Ваших репортажах, статьях, заметках…
– Да, голубчик, но этого не изменить и не вернуть вспять.
Это, к несчастию, было…
Но я ведь искренне повинился пред Россией.
Тяжело опёрся на руки, посидел в задумчивости, и продолжил:
– Ах, если бы не было тех окаянных лет, которые я провёл вне России. Без России. В стане её врагов.
Сколько бы я мог ещё явить, сколько написать…
– А теперь, – он как-то жалко покачал головой, – уже ничего не могу. Нет сил. Душа моя как-то истлела, нет в ней уже былого огня.
Желания даже творить нет.
Надо уже, наверное, собираться в самую дальнюю из дорог.
Он с большим трудом встал из кресла, подошёл к окну и сказал мне:
– А знаете, о чём более всего скорблю?
О том, что не довершил своей борозды на ниве жизни.
Не отдал всего себя России.
Вот за это более всего болит душа.
Он тяжело зашаркал ногами, приблизился ко мне, заглянул в глаза:
– Не судите меня сурово. Я уже себя осудил самым страшным судом.
И – прощайте, голубчик.
Устал я очень.
Нет сил больше говорить.
Да и незачем…
Пойду, отдохну…
***