Иван Кожемяко
КНЯЖЕСКИЙ
ПОДАРОК
© Кожемяко Иван Иванович
21 июля 2013 года
Компьютерный набор
и вёрстка автора
МОСКВА
2013 г.
***
КНЯЖЕСКИЙ ПОДАРОК
Войдя в свой рабочий кабинет – я даже вздрогнул – на стене висела та самая богатая старинная шашка, которую мне сегодня, в моих уже привычных ночных видениях, в буремную ночь декабря 1916 года, подарил князь Феликс Юсупов.
Страшная была ночь.
Мы, хранители чести и славы империи, решились и привели в исполнение приговор о казни Григория Распутина.
Тому минуло почти столетие, но и историки, и политики только и говорят об убийстве старца.
Нет, мы не были убийцами.
Мы казнили святотатца и извращенца, того, кто попирал и мораль, и совесть, и честь, кто, как никто другой, внёс такой разрушительный вклад в дискредитацию монархии и самодержавной власти, что никакая революция большего просто не могла свершить.
Всё это так.
Об этом и сам писал немало. И у других прочитал ещё больше.
Но я ведь не мистик, а нормальный и здравый человек, и верить в то, что по какому-то божественному промыслу эта шашка, сама, перенеслась через столетие и нашла своё пристанище в моём кабинете – я, конечно же, не могу.
Но и объяснить это естественными причинами невозможно.
***
Я взял клинок в руки, извлёк его из ножен.
На солнце сталь заиграла, даже запела, и я, словно в каком-то сладостном сновидении, поплыл по реке времени.
Назад. В ту среду и в то время, изучением которого я занимался всю жизнь.
***
Депутат Думы Пуришкевич был неприятен.
Жёлчный, высохший, с остатками жидких и сальных волос над ушами, в полувоенном френче какого-то мышиного цвета, он, брызгая слюной, бегал, а не ходил, по просторному кабинету Феликса Юсупова и кричал:
– Покончить с монстром сегодня же. Больше терпеть нельзя.
А потом – как улыбался мне сегодня князь Львов, повторив десять раз:
«Ну, что, заговорщики. Когда уже разродитесь какими-нибудь действиями?
Всё только болтаете. А на действия не способен никто».
– Вот так, поняли? Наши намерения уже стали известны.
И эта хитрая и подлая лиса – Распутин, я думаю, что-то о наших планах знает тоже. Осведомителей у него больше. чем в царской охранке.
– Тогда – сегодня, – нервно закурив папиросу, сказал Юсупов.
– Тем более, он всё напрашивается ко мне в гости. Эта похотливая свинья, как увидела мою Ирину, так всё и не может отрешиться от паскудства и скотства в своих мыслях.
Пуришкевич досадливо поморщился:
– Ах, Феликс, Вы опять за своё. Мы – о спасении Отечества, а Вы – о непорочности своей Ирины.
Юсупов помрачнел, и твёрдо сказал Пуришкевичу:
– Милостивый Государь!
Ежели Вы ещё раз позволите подобный тон в отношении Ирины, Вам более не будет позволено бывать в этом доме.
Пуришкевич поджал свои тонкие губы и замолчал.
Я при этом сидел за столом и молча курил.
На моей гимнастёрке отсвечивал лишь один Георгиевский крест, а на плечах холодным серебряным цветом блестели погоны войскового старшины.
– Друзья!
(Господа я не мог, помню, по какой-то причине сказать)
Вы не обижайтесь, но Вы, оба, не знаете реальной жизни, никто из Вас не воевал и в окопах не сидел.
Поэтому стрелять буду я.
Я вынул из кобуры свой офицерский наган-самовзвод, со ствола которого за три года войны даже воронение сошло, и провернул барабан.
– Думаю, семи пуль будет достаточно.
Юсупов зябко поёжился, но ничего не сказал.
С облегчением принял моё решение и Пуришкевич.
Кому хочется в крови, любой, искупаться – хоть праведной, хоть грешной?
А далее я отметаю все сказки и байки, которые вокруг этой истории существуют.
Никто никакими пирожными, с цианидом, это чудовище не угощал, никакой мадеры, отравленной, ему не наливал.
Этого шанса я ему просто не предоставил.
Как только Распутин зашёл в дом Юсупова, я вышел из другой двери в прихожую и спокойно сказал:
– Поворотись, гад, посмотри в лицо своей смерти.
В спину я тебе стрелять не буду, как фронтовой офицер.
Распутин прислонился к стене и от страха стал сползать по ней спиной.
– Солдатик, солдатик, ты подумай, что ты делать хочешь-то.
Божьего старца жизни лишить. За что? По какому праву?
Что я тебе плохого-то сделал?
И уже через секунду он, на коленях, полз ко мне, умоляя сохранить ему жизнь.
Первый же мой выстрел, прямо в сердце, был смертельным.
Но я всё нажимал и нажимал на спусковой крючок нагана, разрядив его до последнего патрона.
И только после последнего выстрела в прихожую, по лестнице, сбежали Юсупов и Пуришкевич.
Они были в крайней степени возбуждения, а наган в руках Пуришкевича дрожал так, что я своей рукой отвёл его в сторону, брезгливо улыбаясь:
– Вы, любезный, хоть нас не перестреляйте. А то вместо старца – придётся от Вас принять смерть.
Пуришкевич меня не слушал, он осатанело хватал за одежду Распутина, и всё норовил прислушаться – бьётся ли у того сердце.
Наконец, он обрёл дар говорить, и, обернувшись ко мне, спросил:
– Что, всё? – спросил трясущимися синими губами Пуришкевич.
– Да, от семи пуль в сердце ещё никто не оживал.
Я лично проследил, как слуги князя натянули большой мешок на тело старца, скорее – это был какой-то чехол с дивана, перевязали его верёвкой и, погрузив в экипаж, уехали к Неве.
Их сопровождал штабс-капитан Половцев, который вернувшись, доложил мне, что мешок с телом они бросили в Неву, привязав к нему большой камень.
Так закончилась жизнь Григория Распутина.
Всех участников этой истории наказали. Правда – по-барски. Как ни бесновалась Алис, требуя от Государя самых страшных мер для участников казни Распутина, тот на эти меры не пошёл.
Я же, в тот же день, убыл на фронт, в свой полк.
Уже в первом бою был тяжело ранен. Долго лежал в госпитале.
И когда стал выздоравливать, ко мне приехал князь Феликс Юсупов и вручил ту памятную шашку, которая, странным образом, и оказалась у меня на стене в рабочем кабинете уже в наши дни.
Но эта история имела два интересных продолжения.
Генералом Врангелем я был представлен к вожделенной каждым офицером высокой награде – Георгиевской шашке.
Дала сбой отлаженная чиновничья машина – я до сей поры удивляюсь, как это представление не похоронили в столе или не завернули обратно. Ведь моя фамилия была известна всем, как главного действующего лица в истории с казнью Распутина.
И в госпиталь прибыл Государь, лично вручать награды отличившимся.
Начальник госпиталя, милейший полковник Лебедев, которому были известны все детали казни Распутина, о которых я ему сам и рассказал в один из вечеров, сам зашёл ко мне в палату и попросил:
– Голубчик, Вы уж там… как-то не высовывайтесь. Прошу Вас об этом лично.
И когда царь, получив в руки от свитского генерала Георгиевскую шашку, стал искать меня глазами, он прямо застыл на месте.
Густо покраснел, но всё же справился с собой и молча, без единого слова, не вручил даже, а просто переложил в мои руки, боясь до них дотронуться, дорогую награду.
Я, помню, даже не ответил по уставному, а лишь буркнул, к немалому удивлению свиты:
– Благодарю Вас, Государь!
А в сорок втором году мы встретились с Феликсом Юсуповым в Париже.
К нему зачастили фашистские эмиссары самого высокого ранга с предложениями стать их наместником в оккупированных районах России.
Я, выполняя задание советского командования, встретился с Феликсом и начал с ним разговор на эту непростую тему.
Феликс меня решительно оборвал:
– Владислав, я русский князь. Неужели ты можешь даже подумать о том, что я способен предать Отечество, Россию?
Никакого предложения фашистов я не приму и завтра об этом решительно заявлю самому Шелленбергу.
Он прибыл на встречу со мной, как глава всей внешней разведки Германии.
– Нет, Феликс. Никакого заявления ты делать не будешь.
Вы, Ваше Сиятельство, ещё послужите России…
Мы проговорили всю ночь.
Даже сегодня не пришло время открывать все тайны этого дела и этой выдающейся операции, которую провёл Феликс Юсупов.
Отмечу лишь одно – он оказал неоценимую помощь нашему народу в достижении Победы над фашизмом.
Его несомненная заслуга состоит в том, что фашисты так и не смогли вывести из Югославии ни одной своей дивизии.
Ох, как они были нужны немцам под Сталинградом, Ржевом и на Курской дуге.
Благодарное Отечество увенчало князя Юсупова высокими отличиями, высшими боевыми полководческими орденами государства.
Жаль только, что эти награды так и не были ему вручены.
Сказывали, что их хотел Юсупову вручить сам Верховный, но по каким-то причинам этого не получилось.
Но князь об этом знал и был счастлив, что смог послужить своему Отечеству в пору суровых испытаний.
И когда я бывал в Париже, сейчас годы уже не позволяют делать этого, я всегда заходил на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где под гранитным крестом, с 1967 года, покоится один из достойнейших сынов Отечества – князь Феликс Юсупов, с которым мы встретились в том сне-мареве в декабрьские дни семнадцатого года.
А 17 декабря свершили свой праведный суд над чудовищем.
И всегда я привозил на его могилу горсточку русской земли.
Из разных мест, где мне приходилось бывать.
В последний раз, помню, из Крыма, непосредственно из родового имения Юсуповых.
Эта земля хранит память о юном и дерзновенном Феликсе Юсупове, который в этом дворце неоднократно бывал и очень его любил.
Мир праху твоему, князь, и вечная память за дела достойные и богоугодные.
Во благо и честь России.
***