Глава 23
О том, что имели в виду турки, когда писали про «праздник»: «Кадир геджеси» – «Ночь предопределения».
«Наступило хмурое утро 15-го ноября 1808 года. Дворец визиря казался пустым – после ссоры с Мануком Мустафа стал избегать шумных увеселений. Несмотря на постный месяц Рамазан, в который турки обыкновенно ничего не делают, он неутомимо продолжал набирать и учить сейменов и уменьшать число янычар, сих опасных охранителей Оттоманского престола. Еще прежде Мустафа Байрактар издал повеление, чтобы мусульмане перестали употреблять слово гяур (неверный), ибо всякой христианин, какого бы ни был исповедания, поклоняется тому же Богу, в которого веруют Мусульмане. Сии и подобные сим человеколюбивые распоряжения окончились ужасным бедствием: 14-й, 15-й и 16-й дни Ноября были днями кровопролития в Константинополе. Янычары напали на сайменов; Верховный визирь, видя, что враги одолевают, своею рукою зажег пороховой магазин и взлетел на воздух. Сказывают, что прежний Султан Мустафа, низверженный при воцарении нынешнего Магмута, лишился жизни. Ноября 16-го большая часть Константинополя была в пламени»1.
Шла последняя неделя Рамазана. Днём мусульмане, по обычаю, бездействуют. На берегах Босфора царило лето, кипарисы очаровывали взоры, сады Константинополя зеленели, и в роскошных кронах виднелись плоды. На приёме визиря сеймены блистали роскошью недавно пошитых одежд, а янычары толпились в потрёпанных и неприглядных. Ревность и зависть янычар привели к кровавой стычке у первой же мечети.
Янычары кричали:
Мы под страхом живём,
Без вины, без греха,
Правит нами бандит!
Низложил падишаха,
Стал насильно визирем,
А теперь стал топтать
Янычар и улемов!
Мы пойдём, отомстим!
Вот теперь пусть узнает
Гнев и злость янычар!
Tarih-i-djevdet, IX, s. 21*
Кроме того сегодня правоверный праздник Кадир геджеси (Ночь предопределения: на исходе Рамазана Аллах ниспослал Мухаммеду Коран, так стал он пророком), и великий визирь вечером должен нанести визит муфтию. В Ночь благодати все разошлись по своим домам.
Кое-где попадались охранники, и Мустафа-паша вышел из дворца, окруженный конвоем. Охранники, как всегда, расчищая визирю дорогу, дубасили зевак, толпившихся на пути его следования. Один из попавших под дубинку янычар оказался нежней, чем остальные, и истошно завопил:
– Кул аякланды!
Как по команде, клич подхватили, и еще более истошно: Кул аякланды! Янычары восстали!
Вдруг толпа задвигалась и, охваченная единым порывом, бросилась к дворцу. Загремели выстрелы, и Байрактар приказал послать войско охранять ворота султана. А сам, по неумолимой логике, совершил ошибку – вместо того, чтобы с позором бежать, заперся в своём дворце, надеясь на подмогу. Но подмоги не было. Успел ли отважный визирь горько пожалеть о войске, отправленном из Константинополя? Успел ли подумать, как правы были друзья, твердившие ему о необходимых мерах безопасности? Но он успел запереться во дворце, отрезав себе пути отступления и угодив в ловушку.
Грозный и отважный Алемдар, униженный одиночеством и бессильный перед угрозой разъяренной бесчинствующей толпы, продолжал бороться. Но даже усилия Кади-паши не смогли отразить атаку янычар, они стали поджигать всё подряд, круша и ломая все, что попадалось на их пути. А под утром с победными криками к ним присоединилась константинопольский черный люд – от мала до велика, даже женщины и дети неслись по узким улицам города. Сначала запылали сейменские казармы: полусонные сеймены заживо горели в ночных кострах, вознося вопли к небу и Аллаху, погибали под обломками руин, а тех, кто успевал выскочить, рубили на куски. Зловещее пламя взметалось вверх над домами, неслось дальше, пожирая строения и освещая дикое обличье толпы, почуявшей добычу. Слава о невероятном богатстве Байрактара всколыхнула и направила всех к его дворцу. Войско, всего 500 человек, ничего не смогло сделать и разбежалось. Байрактар кидал из башни камешки, безделушки, шали, трубки, надеясь на помощь Рамиза-паши. А тот с кораблей палил из пушек по Этмейдану и был слишком далеко.
Столь тщательно спланированный «рушчукскими друзьями» переворот потерпел бездарный крах, так как не была разработана элементарная система безопасности власти, к которой они пришли. Всё, от чего отговаривали друзья и Манук и чем Байрактар так беспечно пренебрёг, сработало точно в цель.
В отчаянии, вырвав у янычар обещание выпустить охрану и слуг, он уже был согласен бежать, но пламя и подоспевшие янычары числом около тысячи отрезали все пути.
И тут раздался страшный взрыв, башня дворца взлетела в воздух, от взрыва и обломков погибли все, кто окружил башню и не успел отбежать. Остальные кинулись разгребать обломки, надеясь отхватить от сокровища визиря. Грызня и избиения шли теперь из-за разлетевшегося наследства великого визиря. Много позже его тело нашли между мешками золота и драгоценностей, которые сдали в султанскую казну. Рядом валялись тела его евнуха и юной наложницы-джарие (но это была не Камертаб). Верный слуга не захотел жить без своего хозяина, а рабыня предпочла смерть с возлюбленным повелителем.
Так трагично и бесславно закончилась жизнь османского революционера Мустафа-паши, великого визиря Алемдара. Но смерть его продолжалась: ненасытные враги-янычары отрубили голову визиря, посадили на кол в Этмейдане, выкрасили тело в красный цвет и долго еще глумились над ним…
Много, очень много лет спустя память Байрактара будет увековечена в многочисленных монографиях, художественных романах, спектаклях, где воспевается его героизм. Прах Мустафы спустя столетие будет перенесён и поставлен памятник, на котором высекут слова «отца турок» Кемаля Ататюрка: «Я хотел быть похожим на него, но не хочу кончить как он». Остаётся добавить, что похожим на Байрактара «отец турок» всё же не стал. Мустафа-паша Байрактар расправился с кучкой врагов, пошедших ему наперекор, а Кемаль-паша Ататюрк истреблял сотни тысяч невинных христиан, продолжая дело своих недавних соперников во власти, уничтоживших миллионы…2
Можно быть уверенным, что Мустафа-паша был предупреждён о готовящемся бунте. Ведь если Баба-ага знал и даже рассказал об этом графу Ланжерону, то и Манук знал и, конечно, предупредил. Остаётся предположить, что великий визирь просто потерял чувство опасности. Всего лишь на время, и это время его враги использовали сполна.
Толпа опьяненных успехом янычар ринулась во дворец, многие янычары добрались до третьих ворот дворца падишаха. Говорят, что они, как вкопанные, остановились перед величием и красотой султанского дворца. А услышавший крики и выстрелы султан Махмуд понял, что трон и он сам в опасности. Ему оставалось только одно: чтобы сделать свою жизнь священной в глазах самых дерзких мятежников, принести в жертву брата – единственного оставшегося в живых принца османской крови. Наученный горьким опытом и исполняя законы сераля, а также давние советы «рушчукских друзей», он велел задушить своего брата Мустафу IV в кафэсе, чтобы остаться единственным на троне из династии османов3. Увидев труп задушенного Мустафы, бунтовщики пошли на попятный. Их начальники, янычар-агасы, вознеся руки к небу, пали ниц перед своим падишахом и отказались от всех своих требований. А тот отказался от реформ. И действительно, когда в городе узнали, что Мустафа IV задушен, восстание стало стихать.
Это окончательно успокоило янычар, теперь они бросились убивать всех, кто был близок к Байрактару, составили список приговоренных и разбрелись по Константинополю исполнять новые казни…
За трое суток янычары угробили около 15 тысяч человек, сожгли и покорежили более 7 тысяч зданий.
А русского курьера, капитана Краснокутского, поневоле ставшего свидетелем чудовищной трагедии, спешно увели спать в дом мадам Пизани, сын которой служил переводчиком у русских. Позднее он сумел вовремя скрыться в направлении Петербурга…
Дневные поездки капитана Апшеронского мушкетерского полка в Константинополь в 1808 г. М., 1815 г. (отрывок)
…31 октября 1808 года я послал Габриэла, брата Богоса Себастьяна, уведомить о моём приезде Манук-бея, с которым был знаком в Рушчуке. Я просил, чтобы он безотлагательно сообщил обо мне верховному визирю, Мустафа-паше.
Манук-бей – первый любимец Мустафа-паши и Первый Драгоман Порты. Все его визирские дела на нём, в его руках. Все драгоценности и сокровища в его распоряжении. Находясь несколько лет при Мустафа-паше, он знал свойство, нрав и страсти его. Это знание весьма важно там, где сердца движутся тщеславием и честолюбием. Манук остроумен и сметлив, хоть и не получил никакого воспитания. Он был сперва богатым армянским купцом, а при восшествии Мустафа-паши на степень Верховного визиря произведен в Беи, или князья. В Турции нет природного дворянства, там быстро возносятся на верх блестящих почестей и так же скоро погибают от рук палача.
Сам Верховный визирь был простым Барехтаром, то есть приказчиком у одного паши близ Рущчука. Собрал банду, убил господина и благодетеля своего, был беспокойным и строптивым разумом своим, везде грабил и умножал скопище своё. Провозгласил себя начальником Рушчука и всей Румелии. Угрожал нашествием на Константинополь. Султан принужденно сделал его трехбунчужным пашой. Байрактар был султаном по делам, а Махмуд – по имени.
… Пришел брат хозяина, Габриэл, и сказал, что Манук-бей поехал к Мустафа-паше, куда и меня пригласил. Тотчас же я отправился с Габриэлом через пролив на ту сторону, где жил Верховный визирь. При самом входе меня встретил Манук-бей и пошел доложить. Визирь сразу позвал к себе.
Азиятская роскошь есть смесь пышности и ужаса. С важным видом он сидел на диване. На чалме блестело бриллиантовое перо. За поясом – алмазный кинжал, подаренный ему султаном Махмудом. Вокруг стояло до 500 воинов.
– Сафа гелды, хош гелды! (с приездом)
– Принимаю вас как своего старого друга, а не как чиновника.
Приняв от меня письмо фельдмаршала князя Прозоровского, несколько раз радостно повторял: «сафа гелды, хош гелды», наверное, поздравляя меня с сиим приездом. По мановению его головы все чиновники вышли, кроме Манука и второго драгомана Порты. Потом распечатал письмо и, не умея читать, отдал оное драгоману.
Байрактар спросил, верно ли, что получил отставку Лашкарев? Получив утвердительный ответ, великий визирь заметил: «Это очень справедливо государь ваш сделал, он человек старый, и был обманываем французским полковником Гильемином». Мустафа Байрактар готовил реформы и был чрезвычайно занят. В рамазан ничего не едят днем. А он угостил нас вареньем, кофием и трубкой! Все вышли по мановению его руки, кроме Манук-бея и второго драгомана Порты.
– Турки давно желают мира с россиянами. А французов я ненавижу. Они предложили мне 300 000 войска, чтобы выручить Молдавию и Валахию. Но Франция помогает только тем, кого после этого хочет захватить. Они не раз обманывали Турцию.
– Столь умного человека весьма трудно два раза обмануть, – учтиво посмел я вставить в разговор.
Султанский дворец простирается на несколько верст и возносится там, где была древняя Византия.
А в 8 утра пришел Манук-бей и сообщил, что Мустафа паша днем в рамазан ничего не делает и примет меня вечером ответить фельдмаршалу (Прозоровскому) и отправит меня ночью обратно. Турки очень медлительные, любят тянуть, и вечером Манук-бей известил о том, что 3 посланника уже назначены в Яссы к переговорам о мире и через 3 дня отправятся.
Хотел тюрьму посмотреть, стражник был европейцем и отговорил, уверяя, что «господин содрогнется при воззрении на злополучных несчастных заключенных в сих стенах».
Вечером я сел в каик, чтобы переплыть Золотой Рог из Галаты в Стамбул. Но тут пришел чиновник из Порты и сказал, что Мустафа-паша извиняется, и переносит встречу на завтра».
Чиновник проводил капитана Краснокуцкого в виллу Манук-бея. Там были еще другие гости и офицеры.
«Дом Манук-бея был освещен, музыка играла, пищала, нескладные песни раздавались. Пышный и великолепный ужин закончился к полуночи. На вечеринке присутствовали сын владетельного князя Молдавии князь Константин Мурузи, назначенный от Порты Драгоманом, и три посланника. Говорили весь вечер по-французски. Байрактар перенял для армии некоторые построения, офицеры приехали обучать войско из Европы. Они говорили, что туркам очень не нравится то, что гяуры будут им указывать. И что янычар всех хотят истребить».
Печальное предчувствие беспокоило курьера, когда пришел Манук-бей и сказал, что всё готово к отправке и что султан приготовил подарки.
«Я отказался от подарков, не приняв ничего, отвечая, что русские служат Государю, умеющему награждать за заслуги…
Янычары ночью подняли бунт. Такого кровопролитного бунта не было во всей истории турецкой империи. Угрожали дому Богоса, он и Габриэл исчезли. Янычары решили отомстить Байрактару за устроение войск и что власть он отдал сейменам. Они напали на его дворец и не решались сжечь, зная, что там хранятся его сокровища и важные бумаги визиря. Визирь бросал им ценные камни, шали, трубки из сокровищ, зная их алчность и корысть, а те грызлись как собаки и дрались. А в конце он взорвал свой зал со словами: «Прощай, Константинополь!». (Интересно, кто передал эти слова капитану?)
А янычары утром прикрепили турецкие стихи: «Разбойник, пришедший из Ромелии, нагло ограбил янычар. Янычары отомстят!»
Их начальник, янычар-гасы, был изрублен, а турецкий капедан-паша стрелял с кораблей по янычарским домам.
500 янычар напали на дом калифа-эфенди, но чауш-паша спас его тем, что в отчаяньи закричал: «У него в голове все дела и бумаги, а бумаги сгорели! Как мы будем заключать мир с русскими?!» (По-видимому, речь идёт о Галибе-эфенди, который впоследствии вёл переговоры с М.И.Кутузовым.) Янычары ненавидят Францию за то, что они подали мысль заводить Турции строевое войско.
Манук-бей отплыл на корабле со множеством слуг, и встречали его отряды конвоя…»
Курьер приводит в записках сообщения Манук-бея для Прозоровского: «В Константинополе ожидают английского посланника, который находится в Дарданнелах. Мустафа-паша написал в Далмацию, чтобы не продавали французам съестные припасы. Французы находятся в Корфу и голодают, а английский флот спешит в Корфу, чтобы напасть на них. Наполеон предложил австрийскому двору объявить войну туркам, но римский император отказался от греха подальше. Тогда, принудив угрозами вооружаться греков и армян, они победили».
Бедный курьер не понимал, как во имя народа грабили, жгли, умерщвляли, прикрываясь благом Отечества.
«Как-то Вольтер сказал, что палач должен писать историю Англии. Тогда кто должен писать историю турецкую?!»
Краснокутского принял в Рушчуке главный начальник Ахмед-эфенди.
«У него 10 тысяч войск, весь двор полон телохранителей.
– Мы очень о вас беспокоились, особливо фельдмаршал по причине возмущения в Константинополе. Но я в поручительстве за вас и послал в Бухарест моего душевного друга Манука, за которого готов жертвовать своею жизнью, и ежели, избави Боже, с вами приключилось неприятное, то Манук обязан был за вас пострадать.
И меня снова отвели в дом Богоса, где я всегда останавливался… Всего от Константинополя до Рушчука 226 часов, по 5 верст в час…»
Глава 24
О том, что очень часто жизнь – борьба не плохого с хорошим,
а плохого с ужасным.
Нервы у Манука были напряжены до предела. Ему сообщили, что янычары ищут его у стамбульских армян. Искали также сокровища, золото и драгоценности Байрактара, полагая, что он прячет их у себя. Один из богатых торговцев, Нубар-ага, поклялся аге янычар, что Байрактар, еще когда стал великим визирем, перевез золото поближе к своей спальне, да и драгоценностей у него было не так много. Он даже был должен Мануку Нубар-ага якобы сам присутствовал при их разговоре.
Хотя насчёт присутствия добрая душа Нубар-ага всё же лукавил, но долгов у Мустафы действительно не было. Предусмотрительнй Манук совсем недавно взял у него расписки о том, что и у Манука нет долгов перед Портой: все налоги за шелк он отдал, и у Порты нет к нему финансовых претензий.
Аккуратный и дотошный Манук-бей и в этот приезд запасся книгой расходов, где были записаны его расчеты с Мустафой. 8 ноября, буквально за несколько дней до событий кровавой ночи, рукой Байрактара там записано: «Тщательно и по одному проверив все наши долги с моим другом драгоманом Манук-беем, в том числе, касающихся Трновского шелка, нашли, что долгов больше нет, а его 37988 курушей полностью заплачены в казну. Свидетельствую я, Мустафа Байрактар, затем, чтоб показывал он это везде, где будет необходимо. 1223 Рамазан, 10. Мустафа».
Предосторожность Манука была нелишней, его архив изобилует множеством расписок и долговых свидетельств: кто знает, где и когда могут пригодиться свидетельства! Аккуратность в деньгах была его отличительной чертой. Крайне необходимое качество для банкира. В то время, когда он отказался от княжеского титула, он даже заказал копии удостоверений и с указа о воеводстве, и с «диван терджюмана»1. Все эти бумаги хранятся сейчас в его архиве, а тогда давали ему право жить в Бухаресте ещё четыре года.
Но в такие смутные времена, да еще в состоянии войны с Россией, победившие повстанцы бродят по всем закоулкам империи и под видом расправы с политическими противниками попросту занимаются грабежом.
Вокруг не осталось ни защиты, ни людей, на которых можно положиться. Всего за несколько дней Турция стала чужой, злобной страной, в которой каждый правоверный мог убивать и грабить. Нет, нельзя здесь оставаться. Надо уходить, и немедленно, в другую страну.
Этой страной могла быть Валахия, полуавтономый статус которой позволял в некоторой степени чувствовать себя свободным. В Мунтении его очень ценили и уважали, помня о множестве услуг, оказанных Манук-беем: диван помнил о спасении Бухареста, а после его разорения воюющими сторонами Манук-бей выделил большой беспроцентный кредит пострадавшему городу. Граничащая с ней Россия, конечно же, имела виды на эту землю, и на Бессарабию, и на часть придунайской Румынии. С русскими Манук сотрудничал давно, те высоко ценили его участие в решении многих балканских проблем, в которых сараф2 досконально разбирался.
А в Константинополе все влиятельные силы, с которыми был связан Манук-бей, были разгромлены или покинули столицу, боясь преследований.
Манук думал о том, как у него сложится теперь с русскими. Теперь он должен искать покровительства у них.
Всем известно, богатому человеку покровитель просто необходим – всегда следует находить подходящих людей и отстёгивать им, чтобы стерегли твоё добро. Все его ожидания насчет улучшения жизни армян и, в первую очередь, его собственной безопасности, рухнули с убийством Мустафы, друга и покровителя. Манук вздрогнул, представив, что он мог принимать Краснокутского во дворце Алемдара… Вот так и спас его русский офицер Краснокутский, сам того не зная… Да и не только он. Секретный российский паспорт и российское подданство тоже помогли, он чувствует себя уверенней, хотя русские друзья всё время меняются. Да и государь российский переменчив в своих настроениях… Правда, русские друзья часто бывают высокомерны – дворяне, своими старинными родами и фамилиями пыжатся, что ли… Ну да Манука такими штучками не удивишь: захотел – заслужил, купил…
Новая война с Россией могла стать причиной еще больших несчастий и бесконечных восстаний. Здесь оставаться нельзя. Манук сознавал, что жизнь его висит на волоске. Слишком видный он человек, чтобы спрятаться на время – до лучшей поры. Впрочем, разве для турка имеет значение, большой ты человек или маленький? На каждого свой муштари3 …
Погос и Месроп после пожаров сразу исчезли в нужном направлении. (Погос Себастьян укрылся в доме бывшего драгомана русского посольства Фонтона, а его брат Габриэль – у князя Мурузи.)
Пока Манук-бей устраивал проводы русского курьера, Папик Ягубич, его верный соратник, заявил, что останется с ним в Ортакёй, чтобы помочь спрятаться. Да и янычары, видя его, будут думать, что Манук в городе, просто еще не пришел. Оба предпочли не спать – ведь янычары могли нагрянуть в любую минуту, но свет в доме потушили.
Еще позавчера роскошная вилла переливалась праздничным освещением, звучали музыка, пение… Курьер Прозоровского, посланники были препоручены Мануку, равно как и несостоявшиеся переговоры с Портой: ведь не для того же приехал Манук-бей, чтобы разом потерять всё и бежать из Стамбула или прятаться в чужом доме. Он мучился неизвестностью, не зная о судьбе Байрактара и не в силах оставить его одного в Стамбуле и уехать. Но, слыша выстрелы с того берега, наблюдая зарево пожаров, они с Папиком поняли, что надо немедленно исчезнуть, и Манук ждал двух надежных друзей-турок, которые вызвались помочь им доплыть до Адрианополя незамеченными.
Неожиданно раздался тихий стук за воротами, кто-то умолял впустить его как можно скорее. К нему или за ним?
Папик4, храбрый вояка, никак не соглашался отпереть, хотя за воротами стоял лишь один человек. Но когда тот поклялся Аллахом, что Манук-бей спас ему и брату жизнь и он хочет его отблагодарить, Манук всё же подошел. Оказалось, что это сам янычар агасы, и его полк сейчас доберется до ортакёйской виллы.
Янычар-ага умолял Манука поскорей спрятаться в соседнем доме, чтобы спастись.
– Манук-эфенди, Аллах свидетель, твою доброту невозможно забыть, заклинаю тебя именем Пророка, ты спас нам с братом жизнь в Разграде, теперь наша очередь! Я дам тебе знать, когда можно выехать отсюда!
Мануку оставались секунды на раздумье. А вдруг это предатель, и тогда безвинный сосед тоже потеряет и жизнь и свой дом – взбешенные янычары спалят все вокруг. Но тут он вспомнил этого янычарского агу. Он с братом обвешивали покупателей при продаже мяса, и кади-судья постановил отрубить головы горе-продавцам и повесить их на крюки с тушами баранины5. Их мать прислала слугу к Манук-бею, умоляла спасти сыновей. Айяном Разграда тогда был Мустафа Байрактар, и Манук-бей выкупил обе «головы» за один кисет. И если сейчас он спасется, только одна его голова, выходит, стоит целый кисет, – с усмешкой подумал Манук. – Интересно, чей Бог сохранил ему жизнь в этот раз?..
Но на раздумья времени не было: снизу уже раздавались глухие крики. Манук быстро выбрался через окно на крышу и спустился в соседский сад. Подбежавший хозяин почтительно поздоровался с уважаемым человеком и отвел его в дальнюю комнату, откуда можно было наблюдать за виллой.
Оба, затаив дыхание, смотрели на ворота, облепленные толпой янычар, кричавших, что не место гяуру на земле, если он решил водиться с преступником Байрактаром и прятать у себя его сокровища. Толпа под предводительством того самого янычар-агасы ворвалась в дом и стала обыскивать все углы. На их грубые расспросы Папик отвечал, что Манук не приходил после пожара и никто не знает, жив он или нет. А если жив, то давно убежал…
Не найдя никого и обшарив дом, но не обнаружив драгоценностей, они хотели увести с собой двух немолодых служанок и Папика, но за них вступился агасы:
– Кому нужны их головы? На Этмейдан надо выставлять головы преступников из банды визиря! Эти жалкие райеты6 его даже не знали. Нам нужен сам Манук-бей! Но ведь он не стал бы нас дожидаться… Давайте сторожить дом до утра, а там у нас в списке еще немало народу.
Янычары рыскали в доме еще несколько часов. Папик вынес им огромный котел с пловом, и, насытившись, янычары поплелись дальше, так и не отведав крови. Но сторожей оставили по всем углам виллы.
Манук с хозяином соседнего дома долго сидели молча в темной комнате, и каждый из них думал о своём. Хороший человек был сосед, его всегда приглашали сюда за хороший стол. Но даже он, мусульманин, не был уверен в своем завтрашнем дне…
На третий день агасы пришел сам и сообщил, что опасность миновала и Манук-бей может быть свободен. Город почти успокоился, янычары поверили тому, что все, кто боялся расправы, успели бежать, и теперь праздновали победу. Сказал, что в списке первыми идут Галиб-эфенди, Рамиз-паша, Ахмед-ага, сам Манук-бей и другие известные соратники Мустафы. Вздыхая, янычар-агасы предупредил, что если кто попал в список – кара настигнет всех.
Янычары победили. Но сможет ли эта армия воевать с русскими? Как и о чём договорятся русские с французами и что останется от княжеств?
Манук-бей торопливо натягивал на себя короткую, узкую одежду Папика, темную и неприметную. Он давно отвык от этого цвета, но теперь важного господина Манук-бея, сарафа и драгомана Порты, успевшего (или не успевшего) побывать князем Молдовы, невозможно было узнать…
Папик был давно готов, и через несколько минут двух близких людей поглотила непроглядная южная ночь…
Манук никак не мог успокоиться. По ту сторону залива догорали пожарища Стамбула, проливной дождь подгонял мрачных и усталых путников. Переплыв разлившуюся от дождей реку на лошадях, Манук с Папиком и двумя слугами навсегда оставлял Стамбул. Сколько труда и денег положил он на то, чтобы на троне сидел султан, радеющий о своем народе, как надеялся он добиться справедливой жизни для своих соотечественников-христиан, и вот теперь одни обломки разбитых надежд везет в Рушчук. Без друга, который мог вместе со своими соратниками превратить Турцию в новую страну без омерзительных вековых установлений…
Сердце Манука разрывалось от скорби и отчаяния. «Ах, Байрактар, если бы ты был осторожней и не торопился убивать всех подряд, если бы слушал Рамиза, умного и знающего Рамиза… Или хотя бы меня, ты же всегда говорил: Манук, если бы мне, правоверному, твой ум… Я бы стал султаном!» – беззвучно причитал он, пригнувшись к лошади и сливаясь с нею в темноте…
С рассветом они достигли Адрианополя, где жил старый знакомый Манука, Сулдан Татарлар, выходец из старинного и славного крымского рода. Сулдан кинулся к лошади Манука, мокрых и усталых путников быстро отвели в дом, развели огонь, обогрели. Услышав, как и от чего спасся его друг, Сулдан тут же послал в Рушчук гонца, чтобы Кёсе Ахмед выслал отряд телохранителей навстречу Мануку. Несколько дней гостил Манук бей у Сулдана, который собрал его в дорогу, снабдив всем необходимым, а Папик спрятал под седло длинный нож. Слава Богу, без происшествий отмахали 140 верст до Рушчука, хотя на каждом шагу шныряли разбойные банды янычар. Через вздувшуюся от дождей Киадхане7 с трудом переправились верхом, вот где пригодилась любовь Манука к лошадям. Искусный наездник шутил всю дорогу, что во-он они, еничери, за поворотом! А Папик всё не мог понять, как можно шутить после всех пережитых ужасов…
Путь через Балканы в это время года был труден и опасен. Вершины Балкан одни покрыты густым туманом или снегом, другие исчезают в облаках. Тропинка вела по скалистым горам, мимо шумных водопадов и горных отвесов, внизу зияла пропасть. Манук-бей посылал слуг за новыми лошадьми, и с каждой переменой сменялись зима и осень. Рядом блестел снег, а внизу зеленели изумрудные поля.
Конвой из ста пятидесяти всадников, которых выслал Ахмед, встретил Манука у переправы, и, уже спокойно добравшись до своего теплого дома, Манук сразу переоделся и поехал к Кёсе Ахмеду.
Скоро он узнал, что «рушчукские друзья» Рефик и Тахсин зверски убиты. Перед смертью Рефик успел крикнуть янычарам очень смелые по тем временам слова: «А все-таки вы кончите тем, что наденете вместо чалмы шляпу!»8
Галиба-эфенди судьба пощадила и на этот раз. Хитрый и умный Мехмед Галиб, побывав в Париже, стал дипломатом, и репутация незаменимого переговорщика помогла ему убедить янычара-агу в том, что пожар уничтожил все бумаги и архивы, и реис-эфенди единственный, кто держит в голове все договоры и способен продолжать переговоры с Россией и Англией о мире, да ещё на франкском языке. По такому счастию и был уполномочен Галиб-эфенди вести переговоры от Порты в 1812 году.
Глава 25
О том, что нельзя останавливаться на полпути, особенно когда кругом идёт война.
Жизнь продолжалась, а вместе с ней и война. Через несколько дней Манук-бей, опасаясь оставаться в Рушчуке, переместился в Румынию1. Генерал Милорадович по указанию фельдмаршала Прозоровского приказал пограничникам в Журже встретить Манук-бея на румынской земле. В Бухаресте он остановился в домах Подул Тргулу де Сфари, которые купил давно, получив благосклонное позволение отцов города2.
Прозоровский хорошо знал Манук-бея и доверял ему полностью. В 1808 году, в декабре, учитывая заслуги Манук-бея в вопросах, связанных с русско-турецкими отношениями, с самого начала войны, русский главнокомандующий приказал не трогать и не конфисковывать дома бывшего драгомана Порты. 18 декабря 1808 года генерал-фельдмаршал Прозоровский в предписании на имя командующего Бухарестским корпусом Дунайской армии генерала Милорадовича писал: «Драгоман Манук-бей, не находя себя в безопасности во владениях турецких, изъявил мне желание переселиться навсегда сюда со всем своим семейством, тем более, что и недвижимое его имение в Валахии находится. Я дал ему на то мое позволение, а потому на таковой случай и поручаю вашему превосходительству учинить надлежащее распоряжение дать кому следует от себя предписание, дабы он и его семейство через наши форпосты из турецких владений были пропущены» 3.
Фельдмаршал обрадовался приезду Манук-бея и отправил к турецкому драгоману и другу погибшего визиря Мустафа-паши коллежского советника Безака, с целью узнать о современном положении дел в Константинополе.
Безак узнал от Манук-бея, что янычары противятся миру.
– Я подозреваю, что французы подстрекают янычар и сумели уверить их, что, как только с Россией будет заключен мир, султан и визирь примутся за них, и тогда им несдобровать.
Надо заметить, что янычары весьма точно предчувствовали обстоятельства своего конца.
– Но, – продолжал Манук-бей, – янычары на войну не пойдут: побоятся оставить столицу, ибо сразу потеряют своё влияние.
Безак спрашивал Манука, точно ли Порта хочет мира, на что Манук ответил очень искренне:
– Меня несколько раз хотели лишить жизни за мою приверженность миру и даже союзу с Россией. Но и султан, и новый визирь, и главные начальники ничего так не желают, как мира с Россией, старого доброго мира…
Манук-бей в неофициальной обстановке с полнейшей откровенностью высказывал Безаку свои мысли, выражая взгляды и турецкой администрации.
– Россия может многое сделать в Дунайских княжествах. В мирном трактате следует выговорить множество пунктов в свою пользу. Например, чтоб не выдавать Порте христианских подданных – тогда населения прибавится. А хлеб… – тут он высказал наболевшее, – хлеб продавать не по тем ценам, которые турок назначит, а вести торговлю на свободных началах.
Манук предлагал Безаку убедить командование, что лучше бы оба княжества соединить в одно, поставив во главе его одного князя. Русский консул может наблюдать, чтобы князь не добивал жителей поборами.
– А греков, – здесь Манук предостерегающе поднял палец, – греков ни к какой важной должности не допускать, и к княжеской тоже… Тогда оба княжества процветать будут.
– А не лучше ли оба княжества уступить, а границу по реке сделать? Дунай широк, всем хватит!
При эти словах Манук лишь усмехнулся:
– Мысли вашего фельдмаршала мне давно известны. Но Мустафа-паша и в письмах ему писал, а султан об этом даже говорить запретил. Порта на это никоим образом не согласится: закон веры не позволяет, народ взбунтуется. Конечно, силы Порты против русских войск невелики, но она до последней возможности будет продолжать кровопролитнейшую войну, – грустно заключил Манук-бей4.
Добравшись до княжества, Манук-бей превратил свой дом в настоящий дипломатический центр. Кареты с офицерами приезжали и отъезжали, жизнь кипела и в доме было полно народу. С собой Манук привез Аствацатура (Богдана) Аведяна и Папика Ягубяна (Ягубича), своих близких соратников.
Хотя, переселившись в Бухарест, он оставил Константинополь навеки, агентурная сеть в столице Османской империи продолжала действовать. Манук-бей был осведомлен обо всём, что происходило в Стамбуле, Рушчуке и в Румелии с княжествами.
В письме от 17 января 1809 г. в МИД России консул Кирико сообщал, что рушчукские турки не согласны с Портой, передавал разные важные сведения, полученные им от мануковских агентов, добавив, что Манук-бей изъявил желание продолжать сотрудничать с русскими. Это означало, что уцелевшие «рушчукские друзья» продолжали быть вместе и находились в тесной связи с российской стороной.
Кёсе Ахмед, прибыв в Рушчук и узнав, как погиб его великий друг Мустафа паша, не мешкая женился на его вдове, таким вот легитимным способом овладев всеми богатствами Мустафы Байрактара. На вопрос одного недалекого и «слишком» православного грека, мол, как же так, на жене друга… он столь же удивленно ответил: «А что, пусть бы досталось другому? Ведь это я его друг!»
10 декабря 1808 года Лука Кирико пишет Прозоровскому, что Манук-бей и Мартин Себастьян явились к нему со вторым письмом Кёсе Ахмеда и что Манук-бей обеспокоен известиями о тайных сношениях французского посольства с янычарами, считая, что, возможно, идёт обработка этих полуграмотных вояк с целью всячески препятствовать мирному соглашению5. Переговорный процесс с приездом Манука оживился, русское командование уже готовилось послать представителя в Стамбул для переговоров с Портой. Но именно в это время диван озаботила проблема Кёсе Ахмеда. С одной стороны, Виддинский айян Мола-паша вознамерился уничтожить влияние и мощь Ахмеда, готовясь завладеть Рушчуком. С другой стороны, под давлением янычар султан Махмуд (которого именно Кёсе Ахмед спрятал и таким образом спас ему жизнь, а потом и трон после убийства Селима), подписал фирман о смертной казни и Ахмеда, и Рамиза-паши. Привести в исполнение смертную казнь было поручено Молла-паше, айяну Виддина, и Хусреву-паше (был и такой). Те в свою очередь вручили кровавый фирман коменданту Журжева Айдыну. Проблема же оказалась в том, что комендант Айдын категорически отказался стать слепым орудием против своих друзей. Интеллигентного и образованного Рамиза-пашу Айдын вообще боготворил.
Но фирман был уже обнародован, что означало для них неминуемую смерть, ибо количество желающих исполнить фирман султана и получить немалое вознаграждение, само собой, составило целый отряд.
Трудно было связать стремление русских воспользоваться ослаблением Турции в свете событий, разыгравшихся в ноябре, и естественное стремление Ахмеда и Манук-бея обезопасить свою жизнь. И Рамиз-паша, и Кёсе Ахмед должны были быть готовы к своим черным дням. Появление Манука в Бухаресте могло возбудить рушчукских турок и янычар, поэтому Кёсе Ахмед по его совету распустил слух о том, что Манук едет начинать переговоры вместе с Галибом-эфенди, которого Порта действительно делегировала на это дело. Свою семью Манук оставил на попечение верного Папика Ягубича.
Манук-бей и Галиб встретились очень тепло, между ними всегда было взаимопонимание двух людей, уважающих себя и друг друга. После разговора с Галибом-эфенди Манук почувствовал, что до мира ещё очень далеко, и велел Папику немедленно готовиться к переезду в Бухарест.
После отъезда Галиба в Константинополь в конце декабря пришлось опять распускать слух о том, что Манук остаётся в Бухаресте и якобы назначен заменять Галиба, пока тот не вернется из Стамбула. Рушчукские турки, будучи под воздействием янычарских побед и связывая Манук-бея с Байрактаром, роптали и были недовольны его переездом.
Чувствуя себя заложником, Папик вернулся в Рушчук, в опустевший, ещё совсем недавно самый гостеприимный в Бухаресте дом Манук-бея, где решались тысячи вопросов…
Комнаты для домашних выходили на другую сторону двора, так что детям не мешало такое количество людей. Слуги получили распоряжения и с унылыми лицами разбрелись по дому. Каждый час был дорог.
Новость всё-таки вырвалась наружу – армяне Рушчука со скорбными лицами и тоскливыми глазами заходили друг к другу в гости и начинали причитать и хлопать себя по коленям. Отсутствие Манук-бея сулило массу неприятностей для армян Рушчука. Богатый и влиятельный армянин среди чужих по крови немало платит и за то, чтобы соотечественников не трогали, Повсюду и всегда, как только у мусульманских границ появлялись русские, хуже всего приходилось христианам, так что армяне, сегодня мирно живущие бок о бок с турками и не помышлявшие о новой вражде с правоверными, начали уже бояться за своё пошатнувшееся из-за русских положение. И что им оставалось делать? Трогаться с места.
В первую очередь в Бухарест потянулись его родственники, друзья, близкие знакомые, то есть все, кого могли из-за Манука сделать «козлом отпущения».
10 января 1809 года Лука Кирико сообщил Прозоровскому, что, по сведениям Манук-бея, Рамиз-паша еще раздумывает, так как надеется на новый переворот. А Кёсе Ахмед готов сдаться русским, так как его положение совсем шаткое – армии почти не осталось. Через неделю Манук сообщил, что известный Пегливан (Баба-ага), который в своё время так доблестно защитил Исмаил, покинул его и взял путь на Рушчук.
Манук-бей, передаёт дальше в своём донесении Кирико, уверен, что Ахмед оставит Рушчук на произвол судьбы, в Журжеве не будет скапливать войско, что явится «счастливейшим и благоприятным случаем» для русского командования.
Манук очень просил сохранить в строжайшей тайне это своё сообщение, так как семья его ещё находилась в Рушчуке и любая утечка информации могла обернуться трагедией.
В конце Кирико слово в слово передал и просьбу Манука: «Не смею забегать вперед и, ничего не обещая, надеюсь, что мои сведения Прозоровскому должны быть действеннее, чем армия 20 000 русских солдат в этом районе».
В связи с этим письмом Луке Кирико было поручено постараться всеми способами удерживать весьма полезных для государственных интересов людей – Месропа Себастьяна и его сына Мартина6.
И всё же нить доверия и дружелюбия, протянутая ещё Байрактаром, тянулась до сих пор, и казалось, Порта старалась не обрывать её: 24 февраля в Бухарест, а через три дня в Яссы, где располагалось российское командование, прибыл реис-эфенди Мехмед Сеид-Галиб во главе турецкой дипломатической делегации. Что ж, в эти дни туркам мир был даже нужнее, чем русским.
Но каждый день менял картину мира и отношения между странами. Наполеон сметал с карты одни королевства и рисовал другие. Россия и Австрия, памятуя о былой мощи и дружбе, растерянно пытались заявить о своей державности. Наполеон вихрем носился от одного обещания к другому; покорял, обольщал и стращал.
Интернунций австрийский довёл до сведения Порты, что Наполеон на своём дне рождения в беседе с Меттернихом цинично и бесцеремонно делил Турцию в присутствии всего дипкорпуса. Турки, напуганные французами, теперь начали воодушевляться англо-турецким союзом и уже не уступали русским ничего такого, чтобы русские могли заключить выгодный для себя мирный договор.
Манук-бей в беседе с Кирико заметил, что все противники Мустафа-паши подняли голову, даже Бошнак-ага. Да и Ахмед ничуть не лучше – поселил Рамиза-эфенди на том берегу, чтобы соперника – трёхбунчужного пашу – под носом не иметь, затруднив таким образом сообщение Рамиза с единомышленниками. А когда султан Махмуд издал фирман о возвращении земель, отвоеванных когда-то Байрактаром преемнику Пазванда-оглу Молла-паше, Молла расценил этот фирман как сигнал к действию против Ахмеда, и в Румелии настали тяжкие времена. Дорога от Константинополя до Рушчука стала непроезжей из-за грабежей и разбоев.
Дальновидный Манук стал искать пути возобновления переговоров. Он отчетливо понимал важность этого события именно сейчас, когда турки должны были стать более уступчивы в свете неожиданных поворотов судьбы османского трона, а русские должны были видеть, что их достижения малы и ничего не получается с крупными победами.
Обратившись к русскому командованию, он предложил свою помощь, а также помощь Кёсе Ахмеда в деле заключения мира. При этом Манук-бей настаивал на сохранении княжеств за Турцией, считая, что этой уступки быть не может, а именно из-за этой уступки мир невозможно заключить.
Но Прозоровский решил, что раз турки обратились сами, то можно требовать с них всё что душе угодно. Тут умный фельдмаршал всё же выдавал желаемое за действительность. Ведь обратились не те турки, которые решали или подписывались под договором о мире и его условиями. Эти турки (минуточку, один из них и вовсе гяур!) могли только раскрыть суть сложившейся ситуации и помочь в некоторых других. Но Прозоровский опять ничего не понял в витийных восточных «проходах» и послал депешу в Петербург о том, что «человечество вопиет от всех таковых несчастий, и как раз сильно благоприятственно достижение наших целей».
Манук же, даже в смятении, хладнокровно оценил ситуацию и боролся за мир в создавшихся условиях.
Да, он изменил своё отношение к Турции, изменил радикальным образом, ведь все личные, имущественные и классовые интересы Манук-бея были связаны с надеждами на прочный порядок в Османской империи. Если Байрактар являлся для Манук-бея другом, защитником, выгоднейшим клиентом и могущественным покровителем, то Манук по праву считал его олицетворением тех сил, которые могли навести этот порядок, прекратить своеволие янычар, айянов и пашей, что было непременным условием процветания его торгово-финансовой деятельности. Других никаких идеологических или иных рассуждений у Манука не было, да и быть не могло в период его постоянной борьбы за право имущества и вообще существования в избранном им поле деятельности.
К несчастью, он ничем не был связан с национальным движением неосманских народов и даже собственного, армянского народа. Или болгарского, на территории которого он родился и проживал и, естественно, считал своей родиной. И где национально-освободительное движение существовало в самом зародыше. Манук-бей искренне считал, что реформы могут изменить существующее положение, не меняя господства мусульман. Можно быть рядом с властью и даже влиять на власть. Веротерпимость султанской империи казалась вечной и безоблачной.
И вдруг ему открылся ее «звериный оскал». Не сразу, но выжив после янычарского бунта, после дикой жестокости обезумевшей толпы, Манук-бей выбрал единственный путь спасения – жизнь под сенью единоверцев.
Манук-бей и дальновиден, и умён, но Нострадамусом всё же не был. Разве мог османский армянин, выбравший Россию, предвидеть, что произойдёт с его соотечественниками ровно через сто лет, когда потомки недавних султанов, благоволивших к «сыновьям нации Иисуса», вдруг озвереют, потеряв человеческое обличье? Или с теми же русскими, единоверцами и спасителями, всего лишь через столетие, когда русский генерал станет требовать «Армению без армян», а высокопоставленные чиновники будут закрывать армянские школы7 и начнут притеснения образованной части армянства, арестовывая и ссылая представителей этой нации?..
Родиться не в своей стране – уже неудача. Жить там, оказавшись не таким, как титульная и господствующая общность, – неудача вдвойне. Но огромная, генетически заложенная жизнеспособность, заполнив его кипучую сущность деятельностью, направленную на постепенную и полную (как он надеялся) реорганизацию полубольной империи, захлебнулась. Так тщательно спланированные перемены натолкнулись на самые обыкновенные и вечные человеческие слабости. Империи не сдаются. Они могут только разваливаться. И везёт обычно тем, кто оказался первым осколком Дальше, выучив урок, его не прощают…
Ничто не предвещало развития больших и малых неудач в трагедию.
Гибель друга, олицетворявшего эти перемены, рассеяние «рушчукских друзей» по всей Турции и даже за её пределами положили конец всем ожиданиям и надеждам.
Манук-бей сразу оценил и немощь Рамиза, и неспособность Ахмеда удержать то, что Терсеникли-оглу и Мустафа-паша завоевали… Грабежи и смуты в Румелии не прекращались, принимая ещё более чудовищные формы.
Вся эта возня потеряла для Манука всякий смысл. Политические дрязги турок отныне казаться ему бессмысленными. С Турцией Манук-бея ничего больше не связывало, и он решил с ней порвать. И свои мысли он откровенно выразил русскому консулу Луке Кирико, с которым был очень дружен. Он подытожил этот разговор, заявив, что не желает больше рисковать собой и если, порывая все свои связи, он многое теряет, то готов к этому, ибо они уже разорваны.
– Эта нация столь же непостоянна, как и неблагодарна! Хватит! Я буду работать только на благо христианских народов! Прежде всего с Россией!
Лука Кирико тут же передал содержание этого разговора в рапорте Прозоровскому, как и Бервиц – обо всех разговорах и беседах с Мануком.
Такое признание сильно обрадовало Прозоровского, и он предложил Манук-бею выполнять поручения русского командования, пообещав орден и солидную денежную субсидию. Например, Таяру, сказал он, платили 25 тысяч рублей в год.
Манук-бей рассмеялся, услышав про денежную субсидию.
– Денег у меня предостаточно, ваше сиятельство и уважаемый фельдмаршал! Я и сам могу вам заплатить, лишь бы вы смогли договориться с турками и хоть раз обойти их в хитрости. От ордена не откажусь, когда заслужу своими делами. А что до поручений – почему бы и нет! До сих пор я сам предлагал свою помощь. Посмотрим, что вам теперь нужно?
И, помедлив, добавил:
– Вот братьям Себастьянам – моим Папику и Аведу – всё полагается: трудятся в поте лица на вашу империю, а плачу им до сих пор только я. Они ваши «субсидии» давно заработали! Оплачивайте хотя бы дорожные расходы, остальное я возьму на себя.
Прозоровский немедленно назначил братьям по 60 червонцев в месяц и столь же немедленно, в декабре 1808 года, написал рапорт Румянцеву, дабы отчитаться о расходах: «Кроме Манук-бея все получили от меня пенсионы, употребленные по конфиденции в Рушчуке».
А фельдмаршалу Прозоровскому – что за вопрос! – было нужно только выигранное сражение. Занятая и сдавшаяся крепость! Он готовил Ясскую конференцию, и надо было возобновить военные действия. Еще светлейший князь Потемкин учуял продажность турок, и ни Суворов, ни Кутузов «традицию» с супостатами не нарушали. Турок и на должности-то не назначает, он продаёт их – кто больше даст, того и назначают.
Манук тихо постукивал пальцами по столу, ожидая ответа Прозоровского. Самому Мануку было нужно то же самое, и он как раз собирался переговорить об этом с Ахмедом-пашой. Но русские должны подготовиться и стать гарантом такого опасного мероприятия.
– Пусть Рамиз-паша и Ахмед сдадут ВСЕ турецкие крепости на Дунае и перейдут на сторону России, – гостеприимно предложил фельдмаршал.
Манук-бей уже ничему не удивлялся, но наивность предложений русского командующего его изумила. Все турецкие крепости?
– Ну, тогда и Константинополь не помешало бы. Но там янычары, с ними не договориться… – на полном серьёзе ответствовал Манук. – Давайте пока с Журжево начнём, я поговорю с Ахмедом… Но сейчас его позиции не слишком благоприятны, попробую начать с Рамиза. Но имейте в виду, что Рамиз честный турок, разве только если Порта пришлёт третий шнурок…
– Рамиз на измену не способен, это не Ахмед! – твёрдо добавил Манук, – и ещё он уверен, что сможет уничтожить янычар и готов к новым событиям…
– Манук-ага, Рамиз может быть абсолютно уверен в нашем покровительстве! А сдача крепостей полностью изменит расстановку сил!
Пылкую любовь Рамиза к своей родине и к единственно «верной» религии Манук уважал, так как он тоже считал своего Бога единственно возможным, но прежде всего ему было нужно одно – чтобы наступил мир и чтобы его не трогали и не мешали торговать.