Родная кровь

Иван Кожемяко


РОДНАЯ
КРОВЬ





© Кожемяко Иван Иванович
14 июля 2013 года


Компьютерный набор
и вёрстка автора


МОСКВА
2013 г.

Он тихо улыбался в свои усы, внимательно разглядывая подошедшую к его столику девушку.
Ох, и девка. Курортная шлюшка, но какая же красавица. Такой и не видел даже в жизни.
Он сидел в уютном ресторанчике, на набережной Ялты, сделав, как всегда, свой постоянный заказ.
Официантка, миловидная, маленькая ростом, худенькая Алла, меню ему уже не приносила.
Она просто спрашивала у него, завидев в ресторанчике:
– Вам – как всегда?
– Да, Аллочка. Только сегодня принесите коньяку грамм триста.
– Ой, а не много ли Вам будет?
– Нет, милое дитя. Сегодня не будет много. Я знаю. У меня сегодня три часа. Аллочка.
И он, ожидая заказ, закурил душистую сигарету и тяжело задумался:
«За что же ты меня, жизнь, так? Словно солнце взошло, осветило всё вокруг – и вот, уже одиннадцать лет, как один».
У него за этот период не было ни одной женщины даже в друзьях. И сёстры, и знакомые, друзья – всё норовили его познакомить с видными и достойными, на их взгляд, женщинами.
Но они уж очень хотели за него замуж, и для них было неважно – какой он человек; каковы его взгляды; во что он верует и что исповедует; какие ценности духовного плана у него в чести…
Они видели его звезду Героя, генерал-лейтенантские погоны, хорошую квартиру в столице – а всё остальное было уже не важно.
И он, через несколько лет, стал уже раздражённо и зло даже, на предложения подобного рода, отвечать: «Нет, я буду жить один. Не хочу ничего менять».
И через некоторое время от него отстали, но, как он заметил, прекратили и сами приглашать его в гости. Даже родство.
Остались только проверенные и близкие друзья. И ему стало легче.
Он днями не выходил из квартиры, которую очень любил. Там всё было сделано под него. И он сам, всегда, поддерживал образцовый порядок и уют.
В этом году вышла его двадцать восьмая книга и он, усталый и разбитый, уехал на две недели в Ялту, которую так любил и отдыхал здесь душой.
А красавица, в тяжёлой чёрной шляпе «а-ля Боярский», что никак не вязалось с тёплой и солнечной Ялтой, стояла пред ним и чуть развязно, но, вместе с тем – и, смущаясь, наверное, его возраста, и сдержанности, даже некоторой чопорности, спросила тихо и спокойно:
– А вы не могли бы меня покормить немножко? Очень есть хочется.
– Садитесь, – односложно ответил он.
Он встал из-за стола и отодвинул стул напротив себя.
Она красиво села.
«Молодец, – отметил он, – не закидывает ногу на ногу, как это делают сейчас поголовно все, и он осмотрел зал – именно так сидели полуодетые или полураздетые, – он даже ухмыльнулся своему каламбуру, родившемуся в мозгу, – девицы во всём зале. Терпеть этого не могу».
– А сигарету можно?
Он, молча, пододвинул к ней пачку «Давыдова», которые курил всегда, и щёлкнул зажигалкой.

 

Она курила и изучала его, не отводя своих глаз от его лица.
Проявила заметную осведомлённость, остановившись взглядом на его Золотой Звезде.
– О, так Вы – последний Герой Советского Союза.
– Нет, не последний. Но в десятке последних, пожалуй.
– А хотите, я скажу, кто вы?
– Хочу.
– Вы – бывший военный. Генерал.
Он даже засмеялся.
– А как Вы это определили? Я даже отмечу, что это – правда, я генерал. Точнее – генерал-лейтенант. Только бывших военных не бывает. Лишь одна Ваша неточность
И уже от любопытства:
– А как определила?
– Посмотрите вокруг. Эти жлобы даже жене стул не пододвинут, а тут – девке какой-то, такой почтенный и красивый, да, – уже с каким-то вызовом сказала она, не отводя своих глаз от его лица, – красивый, не спорьте, – хотя он и не думал с нею спорить, а лишь заинтересованно смотрел на неё, – очень красивый мужчина, из-за стола поднялся, усадил. Это только и осталось, да и то – островками, у военных.
– Умница, спасибо. Вот меню – заказывай, что хочешь. Ничего, что я на «ты»? У меня сын, по возрасту, такой же.
– Ничего, мне даже легче так, но меню – не надо. А что Вы себе заказали?
– Салат из помидоров и лука, крымского; уха, прямо с огня, очень горячая; бараболька с картошечкой и коньяк.
– О, это очень много. Мне чуть-чуть, чего-нибудь попроще. Просто, – она как-то виновато и по-детски растерянно, улыбнулась, – давно ничего не ела.
Он жестом подозвал официантку и попросил её весь заказ, кроме коньяку, повторить.
Официантка осуждающе смотрела на него, так как навидалась этой публики, сродни его нежданной знакомой, уже вдоволь.
Но он, молча, погасил её сопротивление, и твёрдо сказал:
– Алла, а девушке, вместо коньяку, бокал красного хорошего вина.
– Пойдёт? – обратился он к нежданной гостье за столом.
– Спасибо!
 
Пока официантка несла заказ, они беседовали, практически, ни о чём.
Трудно объяснить, чем он руководствовался, но он тут же достал из сумки свою последнюю книгу «Крымские истории», и, спросив, как её зовут, подписал ей своё последнее детище.
Она не стала её листать, посмотрела лишь на его портрет, в форме, на обложке, и просто сказала:
– Сегодня же прочитаю…
Засиделись они до позднего вечера.
Было видно, что она стала зябнуть, так как с моря резко потянуло прохладой. И он снял свой пиджак и накинул ей на плечи.
Она вздрогнула всем телом и сказала первое, что пришло на ум:
– У Вас хороший парфюм. Приятно пиджак пахнет.
– Ну, куда Вас проводить, милая барышня? Поздно уже…
– Никуда. Я перекантуюсь на автовокзале, а утром поеду дальше. На автовокзале менты хорошие, – и она как-то зло засмеялась.
– Услуги окажешь у них в дежурке, и можешь спать хоть до утра. Пока уборщицы не придут. Вот уж стервы-то, – вырвалось у неё с такой ненавистью, что он даже подёрнул плечами.
– Вы мне этого не должны говорить. Всё же я – отец Ваш, по возрасту.
Она замолчала. Молчал и он.
Так они и дошли до остановки такси, и он ей прямо сказал:
– Ни на каком вокзале Вы спать не будете. Сегодня. Я приглашаю Вас к себе. Я живу в «Интуристе».
– Ну-у-у, кто меня туда пустит? Мы туда даже не ходим. Охрана – волки. У них иностранцы и они берегут свою репутацию.
И тут же, дерзко:
 

– А знаете что – я принимаю Ваше предложение. Если проведёте. Да и не мной придумано – кто девушку кормит, тот её и танцует. Он посуровел:
– Мне не нравится тон Вашего разговора и тема. Давайте её сменим.
– Тогда не надо машины. Давайте пройдём вдоль моря, – предложила она.
– С радостью. А то весь день просидели с Вами. Не двигаясь.
Собеседником она была интересным. Имела хотя и поверхностные познания, но о многом.
И ему это понравилось.
– И сколько же лет такому очарованию, – спросил он.
– О, я уже старая. Малолетки старухой называют. В мае двадцать шесть исполнилось.
И чем больше он с ней говорил, тем больше убеждался, что он её уже где-то видел. Особенно, жест левой рукой, которой она отбрасывала волосы со лба.
И от этого какой-то червь тревоги стал грызть его сердце. Но он, тут же, отгонял эти мысли прочь и больше к ним не возвращался. Не позволял себе возвращаться.
– А с каких же Вы мест, милое дитя?
– Не знаю, честно. Мамы не стало давно, выросла я в детдоме, и вроде бы помню, как мать говорила мне, что я родилась где-то в Туркестане. А потом мы переехали в Крым.
Долго шли молча и он не торопил её, пока она не заговорила вновь:
– В Ленино, между Керчью и Феодосией, на берегу Азовского моря почти, знаете, выросла. Там же окончила школу, поступила в учительский институт в Симферополе, но в школе не работала. Не моё это. Так… как-то зряшно… жизнь прошла.
Как-то вскинулась, даже встала впереди него и продолжила:
– К слову, помню, мать всё говорила о какой-то великой, но несчастной любви с военным. Вот так. Но она очень тяжело заболела и сгорела, практически, за несколько дней. Что-то её иссушило изнутри, не могла она жить. Да и не стремилась.
Смутная явь какой-то тайны, к которой он был причастен, вновь стала точить его сердце, но он её прогнал от себя и в этот раз.
Они вошли в просторный холл гостиницы. Расплатой за его, более чем странный поступок, стал ядовитый взгляд моложавой администраторши, которая уже давно стала с ним приветливо здороваться по утрам.
А сегодня в её взгляде было столько презрения, которое явственно читалось на её лице: «Ну, да, шалаву гулящую, да ещё и малолетку, по отношению к твоему возрасту, привёл, а меня так и не замечал, в упор, всё это время. Ещё и в пиджак свой, со Звездой Героя, обрядил».
Он даже улыбнулся: «Да, за всё надо платить».
Наконец они пришли в номер.
Добротный полулюкс, из двух комнат, её впечатлил.
И не тем, что номер был превосходным. А тем, что в нём царил образцовый порядок.
– Да вы – молодец! Сразу видишь, кто есть кто. Живёт один мужчина, а у него порядка больше, чем у женщины.
– Привык. За одиннадцать последних лет привык делать всё сам. А потом – здесь убирает горничная, мне остаётся только в личных вещах не допускать хаоса.
– А почему за одиннадцать лет?
– Одиннадцать лет назад не стало человека, который прошёл со мной всю жизнь.
– И Вы не нашли себе никого?
– Нет, не нашёл, милая девушка. К слову, а как Вас зовут?
Она засмеялась:
– Да, Вас я знаю. На книге – вот, Владислав Святославович Игнатьев. Ну и имячко у Вас. Не выговоришь. А у меня всё прозаичней – Валерия. Друзья Лерой зовут.
– Да, Вы это говорили и я Вам даже книгу подписал. Так вот, Валерия, держите гостиничный халат. Я его не надевал, не люблю и никогда не ношу, вот – тапочки, к нему же. К слову, они выдаются гостиницей в подарок, заберёте потом. Вот полотенце. Я тоже им не пользовался.
И в душ! А я, пока Вы будете мыться, озабочусь ужином. А то обед был у нас с Вами уже очень давно.
Там порошок, постирайте... своё, если хотите. Щётка, розовая, новая, там же и фен. Мне он без надобности и я им не пользовался.
И он, легко, шутя, подтолкнул её к ванной.
Но отчего же так при этом забилось его сердце? Он, дотронувшись рукой до её красивого оголённого плеча, загоревшего, молодого, испытал волнения не мужчины, который видит эффектную женщину, а какое-то иное – щемящей жалости, осознания того, что он ничем не может помочь этой девушке.
Сказку на один вечер устроить можно, а вот решить что-то принципиально, на жизнь – увы. Таких возможностей у него не было.
Размышляя об этом, он быстро, без суеты, накрывал журнальный столик.
Мылась она долго. Он уже завершил все свои дела, выкурил на лоджии две сигареты, а вода в ванной комнате всё лилась и шумела.
Она что-то там напевала в полголоса, поэтому он и не тревожился и никуда не торопился.
Затем зашумел фен, и она скоро вышла из ванной.
Всё же он относил себя к сильным людям, умеющим управлять собой – но скрыть чувство восхищения её красотой он не смог.
Блестящие, чёрные волосы рассыпались у неё по плечам.
От неё исходил такой аромат свежести, ухоженности и безмятежности, что он даже засмущался от волнения и сказал:
– С Вас только в Храм икону писать – как же Вы прекрасны.
– Спасибо, не скрою, мне приятно это слышать. Но, только, наверное – грешницы…
Она же, в свою очередь, с восторгом смотрела на него – в тёмно-синих брюках, белой сорочке, он казался моложе своих лет, а так как был худощав от природы, то походил на молодого человека, только с белой совсем головой.
Она перевела взгляд на стол:
– Ой, ну зачем Вы? Мы же так хорошо пообедали, а тут – на пир целый.
Стол, действительно, был накрыт изящно и красиво – бутылка вина, коньяк. Фрукты, колбаса, сыр были разложены по тарелочкам, он даже не забыл о салфетках и баночке красной икры.
– Да, какой же Вы молодец, Ваша жена была очень счастлива с Вами. Вы – надёжный…
– Садитесь. И хорошо покушайте. Никуда не торопитесь. У нас с Вами – целая ночь впереди…
При этих его словах она как-то смутилась, и, не глядя ему в глаза, проскользнула за стол.

***

– А можно и мне коньяку? Что-то я сегодня себя не узнаю. Тяжело мне будет из рая возвращаться в реальную жизнь.
Ему не понравилось, как она сама налила себе почти полстакана коньяку и залпом его выпила.
Ещё раза два-три повторялась эта сцена, пока он не убрал бутылку со стола.
На его лице, не справился, пробежала мина брезгливости и осуждения. Она это увидела
Пьяной она не казалась. Хотя и выпила более полбутылки коньяку, к которому он сам так и не притронулся.
– Не нравлюсь?
– Нет, не нравитесь, Валерия. Такой не нравитесь. Сейчас я Вам простелю, и Вы хорошенько выспитесь.
– С Вами рядом? Ничем иным я Вас отблагодарить не смогу.
Он даже не стал ей отвечать. Постелил в спальне постель для неё, сам же – перешёл в гостиную, где разобрал себе диван.
Но её уже понесло:
– Э, нет, кавалер, я так спать не буду. Я боюсь спать одна.
– Валерия, я думаю, что Вы намного лучше, чем выставляете себя в эту минуту.
Он подтолкнул её в спальню и закрыл за ней дверь.
– Спать, спать! Маленькие дети должны спать уже давно. Натворить глупостей я тебе сегодня не позволю. Хотя бы сегодня…

***

Ему редко снились сны.
А в эту ночь, подогретое коньяком сознание, так как он, уложив её спать, выпил весь оставшийся коньяк залпом, не позволяло ему забыться и крепко уснуть. Сон был какой-то фрагментарный, словно тяжёлый дурман навалился на его душу и всю её просто истерзал и измучил.
 
Снились ему события в Оше.
Они тогда взорвали общественное мнение в России и за её пределами, шокировали всё население уже умирающего Союза.
Кровь, тысячи смертей, пожарища, руины…
И он, молодой командир дивизии в ту пору, встал со своими бойцами между узбеками и киргизами, и в значительной мере предотвратил дальнейшее роковое развитие событий.
Четверть века минуло с тех дней, а ужас увиденного его так и не отпускал…

***

Он даже и не знал – зачем тогда пригласил в свою машину зачумленную, всю в гари, молодую девушку. Наверное, встретившись, лишь на миг, с её глазами, он увидел такое отчаяние, такое безбрежное море горя, что оставить его равнодушным оно не могло. А ещё то, что она была не чистокровной узбечкой, а в ней зримо проглядывали черты русской…
Как она здесь оказалась в эту пору – он не знал, но и выяснять не стал.
Ни слова не говоря ей, после приглашения садиться в машину, привёз в свой штаб, напоил, накормил, обеспечил одеждой, деньгами и сказал, что завтра её вывезут за пределы мятежной области и посадят на поезд.
Конечно, разумом он понимал, что подобным образом он может поступить в отношении одного человека, но он не мог так спасти всех.
Поздним вечером она сама пришла к нему. Ослепительная, юная, она приникла к его груди и страстно шептала:
– Хороший мой, ты не думай ни о чём. Ты ничего мне не должен. Но видишь, что за жизнь вокруг? Завтра ничего этого может не быть. Иди ко мне, только не отталкивай, молю тебя…

***

Утром он сам повёз её на вокзал. Сзади его машины шёл УАЗ с охраной.
Оба молчали.
И когда он повернулся к ней, чтобы что-то сказать, она наложила свою ладонь на его губы:
– Не надо, ничего не надо говорить, мой хороший. Ни слов не надо, ни обязательств. Я не возьму даже твой адрес. Ничего… пусть всё идёт так, как идёт…

Провела своей дивной рукой по его лицу и продолжила:
– Просто знай, что одна душа всегда будет молиться за тебя на этой земле.
На вокзале он передал ей сумки с вещами, едой. Подозвал к себе начальника караула, сопровождающего поезд, и поставил ему задачу:
– Досмотри до границы с Россией за этой девушкой.
И тут же, повернувшись к ней, уже чужой и далёкий, спешащий по своим многочисленным и неотложным делам, бросил ей, второпях:
– В купе Вы будете одна. Так что – закройтесь, и без нужды не выходите. Продукты и чай – вот, там несколько термосов.
И было видно, что он тяготился этими, никому не нужными минутами, когда говорить было совершенно не о чем.
И она это хорошо почувствовала, поняла.
– Прощайте! Пусть Вас хранит Господь! Секунду постояла недвижимо, кинулась к нему, но тут же остановилась и быстро поднялась в вагон.
Решительно повернулся и он, пошёл быстро к машине, и уже через минуту заставил себя вообще не думать о произошедшем.

 
Слишком много было забот иного плана. И от его воли зависела не эта конкретная судьба, а жизнь тысяч и тысяч людей.
Он даже во сне задал себе вопрос:
«А почему я это вспоминаю? Зачем мне это? Я же ни разу не думал об этом за прошедшие более чем двадцать пять лет».
И вдруг вскочил с дивана, весь в тяжёлой испарине. Ему нечем было дышать. Сердце тяжело и больно проворачивалось в груди:
«Родинка, родинка необычайной формы, в виде цветка, на левой ноге, с внешней стороны коленного сустава. Точно такая же была и у той девушки, в Оше… И у этой случайной знакомой – такая же родинка, когда она вышла из ванной и куталась в халат, он увидел эту родинку.
«Господи! Неужели…».
И он даже похолодел от мысли, что только Господь и судьба спасли его от страшного, но такого возможного шага.
Он еле дождался утра.
Тихонечко повернул задвижку, открыл дверь в спальню, прошёл, беззвучно, к окну, и отворил балконную дверь.
Свежий утренний воздух хлынул в комнату. Слышен был шум прибоя. На балконе, как всегда, сидела белочка, которая к нему повадилась и ждала угощения.
Он вынес ей горсть орехов, и она прямо из его рук стала их есть.
За этим занятием он забылся и к жизни его вернул голос:
– Господи, никогда не видела ничего подобного. А как она здесь оказалась?
– А она каждое утро ко мне прибегает. Попрошайничает, – ответил он, не поворачивая головы.
– Ну, Вы выспались?
– Да, спасибо Вам. И простите меня за вчерашнее. Мне самой гадко. Простите.
И она дотронулась рукой до его плеча.
– Ну, слава Богу, если Вы это поняли – дальше всё будет хорошо. Умывайтесь, одевайтесь и пойдём завтракать.
И тут же обратился к ней:
– Валерия! А Вы не помните, у Вашей мамы, на левой ноге, как и у Вас, была родинка? Да ещё и такая необычная, такой же формы, в виде цветка?
– Да, – ещё ничего не понимая, – ответила она.
– Мне мама говорила, что по этой примете нас можно везде найти. Не потеряемся.
– Валерия, ты не волнуйся, он перешёл на «ты», – но я думаю, что ты – моя дочь.
Она даже отшатнулась от него:
– Разве этим шутят?
– Я и не шучу. Вот, возьми, прочти этот рассказ, – и он протянул ей книгу, которую подарил.
– Прочти. Здесь около двадцати страниц.
Она взяла книгу и стала читать. И по мере прочтения – всё чаще смотрела на него, в волнении отбрасывая волосы тем особым жестом левой руки, который он запомнил на всю жизнь.
Последние слова рассказа она прочитала вслух:
«Если бы я мог отмолить у Тебя, Господи, свою вину и свой грех. И узнать, где та прелестная девушка, которая всегда стоит у меня перед глазами – в копоти, саже, потерянная и никому не нужная среди хаоса, крови и пожарищ.
Прости меня, милая девочка, которую я встретил почти тридцать лет назад. Встретил, но никогда, затем, не искал».
Слёзы ручьём стекали по одухотворённому лицу Валерии.
– Господи, неужели так бывает в жизни? Неужели так вообще может быть? Ты – мой отец?! Уже только во имя этого следовало жить. Правда, не так, как жила я до этой поры.
Он заключил её в свои объятья и стал нежно целовать в лоб, волосы, щёки.
Когда они, оба, справились со своим волнением, она, зардевшись жаром, да так, что покраснели и уши, повернулась к нему:
– А можно задать один вопрос?
– Не надо! Я знаю, что ты хочешь спросить. Помолчав мгновение, и, глядя ей в глаза, ответил:
– Так вот, ежели бы… произошло то, на чём ты… почти… настаивала, спьяну, и я бы узнал после этого, что ты – моя дочь, я бы застрелил и тебя, и себя.

 
И тут же, выходя из неловкости, в которой пребывали оба, слегка шлёпнул её ниже спины, сказал:
– Иди, собирайся, горе… Нам очень много надо сделать: одеть тебя прилично, купить билеты – и в Москву.
Теперь у меня две дочери и сын.
Ты же должна скорее познакомиться с ними, и в особой мере – со своими очаровательными племянниками и племянницей.

Она села на пороге балкона и заплакала.
И он ей не мешал.
Это были слёзы счастья, облегчения и очищения.
При этом она прижимала к своей груди открытую книгу и шептала:
– Мама, мамочка, как жаль, что ты не дожила до этой минуты… Ты так мечтала об этой встрече… Мы не были близки с тобой при жизни, но сейчас, я прошу у тебя прощения…
И она заплакала навзрыд.
Он её не утешал. Знал, что такие минуты бывают у каждого в жизни. Сам человек, только сам, должен дать ответ на самые главные вопросы, которые перед ним и ставит эта самая жизнь…
Ни по какой подсказке и по чужой тропе свою судьбу не пройдёшь…
***