Май в том году выдался скверный.
Моросящий дождь, мелкий и липкий, добавлял уныния в и без того мрачную картину городских улиц. Внизу – мокрый уставший асфальт, треснувший до самой ограды из серого, медленно осыпающегося бордюра, а сверху камень, сухой и безжизненный, но ещё крепкий или, может быть, только кажущийся таковым. Машина была старая – «пятёрка» или «шестёрка». Глеб плохо разбирался в этом, «дворник» со стороны пассажира не работал, и Глеб почти ничего не видел через покрытое частыми каплями стекло. Зато с таксистом им повезло: отличный водитель, он ещё и прекрасно ориентировался в хитросплетённой паутине проездов и переулков и уж конечно не останавливался, чтобы спросить дорогу у прохожих, поэтому в аэропорт они прибыли раньше намеченного, почти за три часа до вылета.
– Вот и хорошо, – сказала Полина, когда, пройдя через рамку металлоискателя, они оказались внутри здания. – Оформимся без очереди и выберем твои любимые места. Там ты удобно вытянешь ноги, и спина не будет беспокоить тебя так сильно.
Они нашли свободную тележку и, сложив в неё вещи, медленно двинулись к регистрационным стойкам.
– Хочешь, я её повезу? – спросила Полина, кивнув в сторону тележки.
– Зачем? Я и сам справлюсь.
– Но твоя спина? – настаивала она.
– А что с ней такое? Прекрасная спина и ничуть меня не беспокоит, – улыбнувшись, ответил Глеб.
Это было ложью. Он почувствовал острую боль в пояснице, ещё когда доставал чемодан из багажника. Водитель хотел всё сделать сам, а Глеб почему-то заупрямился. Теперь он понимал, что поступил глупо: спина болела, но признаваться в этом Полине ему не хотелось.
Пассажиров у стоек регистрации почти не было. Только трое мужчин в дорогих костюмах оформлялись на краснодарский рейс. Энергично жестикулируя руками и издавая при этом резкие каркающие звуки, двое из них о чём-то спорили. Третий молча слушал, одной рукой перебирая чётки, а другой поглаживая чёрную смолянистую бороду.
У свободной стойки скучал служащий аэропорта – худощавый юноша в белой рубашке с позолоченным бейджиком и ярким значком на бордовом галстуке. Лицо юноши казалось прозрачным и каким-то безжизненным.
Поздоровавшись, Глеб достал из сумки паспорта.
– Рейс семнадцать два ноля, – сказал он.
– Простите, – вдруг вмешалась Полина, – а свободных мест ещё много?
– Весь самолёт, – равнодушно ответил служащий и лениво ткнул пальцем в клавиатуру, – ещё никто не регистрировался. Вы первые.
– Тогда дайте нам, пожалуйста, места в проходе рядом с аварийным выходом. Точно не помню, кажется, это двадцать четвёртый ряд, – попросила Полина, – у мужа спина больная, а лететь почти девять часов.
Служащий поднял голову, и на его лице появилось заметное оживление.
– Увы, не так это просто, – со вздохом произнёс он и скорчил гримасу сожаления, – очень даже не просто.
– Почему? – искренне удивилась Полина.
– За эти места нужно доплатить.
– Доплатить? Как доплатить? Где доплатить? – в тоне Полины появились холодные металлические нотки.
– Там, – произнёс служащий, и вяло махнул рукой в каком-то неопределённом направлении, – по тысяче за место. Но…. – Тут его лицо изобразило сопереживание, настолько правдоподобное, что в него даже захотелось поверить. – Можно заплатить и здесь, прямо мне. Это дешевле, всего по пятьсот рублей с каждого.
Полина ещё только набирала в грудь воздуха, чтобы высказать всё, что она думает по поводу такого бесстыдного и наглого вымогательства, как Глеб, расстегнув молнию на сумке, вынул кожаное портмоне.
– Оформляйте. Мы согласны, – сказал он и достал требуемую сумму.
Служащий мастерски смахнул со стойки банкноту и, расплывшись в самой доброжелательной улыбке, быстро проштамповал посадочные талоны и, перегнувшись через стойку, доверительным тоном сообщил, что, если при посадке будет очередь или возникнут ещё какие-нибудь осложнения, им следует сразу обратиться к нему, его зовут Эдуард, и он с радостью окажет им услугу. Уже отойдя от стойки, Глеб обернулся, и служащий тут же поймал его взгляд, и его лицо улыбалось, и подобострастность была искренней и ничуть не портила ему улыбки.
– Ну и зачем ты это сделал? – обиженно фыркнула Полина, – зачем заплатил этому наглецу? Ты что, не видишь, что он прохвост.
– А ты бы хотела вывести его на чистую воду?
– Конечно. И что в этом плохого.
– Ничего. Возможно, у тебя бы даже получилось. Хотя не думаю, что это так просто. Он только сдаёт, он не банкует. Молод ещё.
Полина обижено молчала.
– Да не дуйся ты! Просто у меня чертовски болит спина, и мне совсем не хочется бегать по всему аэропорту в поисках правды. К тому же пока мы будем её искать, нужные нам места непременно окажутся заняты.
– Вот. А говорил – не болит, не болит, – миролюбиво пробурчала Полина и взяла Глеба под руку.
– Мир? – спросил он и поцеловал её в родинку, едва заметную точку на мочке правого уха.
– Посмотрим, – ответила Полина и ближе прильнула к мужу.
– Всё ведь правильно. Мы получили то, что хотели, и места получили, и фирменную улыбку. И даже персонаж.
– Какой ещё персонаж?
– Небольшой персонаж для моего рассказа. И всё это за какую-то тысячу. Недурная получилась сделка, скажу я тебе. Совсем недурная.
– Ну, раз так, то я больше не сержусь. Правда, не сержусь. Давай лучше где-нибудь посидим. У нас до вылета ещё куча времени.
В кафе они выбрали самый дальний столик в углу зала, где было тихо и довольно уютно. Подошедший к ним официант оказался на удивление приветлив, только вряд ли он был простым официантом. Он один не носил униформы и выглядел гораздо старше остальных, и вёл себя уверенно и с достоинством. Полине он сразу понравился.
Они спросили пива. Желательно тёмного, а ещё лучше, если это будет «Леффе Брюн», вкус которого они оба находили превосходным, с тех пор как впервые попробовали его в «Леоне» на Елисейских полях. Официант извинился, к сожалению бельгийского пива у них нет, но есть свежее чешское, и он уверяет, что, заказав его, они ничуть не пожалеют. Пиво действительно оказалось неплохим, с немного размытым вкусом, но всё же неплохим.
Глеб достал из сумки нетбук и, сдвинув в сторону пивную кружку, положил компьютер на стол.
«Зря мы сюда прилетели, – подумала Полина, наблюдая за тем, как пальцы мужа ложатся на клавиши, – зря. В прошлый раз всё было не так. Тогда мы много гуляли, бродили по старым запутанным улочкам, а Глеб говорил. Очень много говорил. А потом мы поймали такси, и поехали в Измайловский парк, и кормили там уток, и вдруг пошёл снег, первый ноябрьский снег, а он всё рассказывал и рассказывал, и мне казалось, что у него есть история про каждый камень, про каждую скамейку. А ещё он ловил снежинки на моём лице, нежно ловил, губами, а после мы целовались. А в этот раз не так. Всё не так. Он только пьёт и пьёт. И я вижу, что ему здесь плохо. И мне тоже плохо. И не было в этот раз ни уток, ни снежинок, и нежности не было. Был полковник Евгенин, преподаватель Глеба, недавно овдовевший старик с больным сердцем. Полковник рассказывал про жену, про госпиталь, про конверты, про врачей. Про пять тысяч, которые он отдал, чтобы после операции зайти к ней в палату. Увидев деньги, капитан в белом халате поморщился, он презирал такую мелочь, но у полковника больше не оказалось, и капитан позволил ему пройти. А Глеб слушал Евгенина и пил. И на следующий день они поехали на кладбище к жене полковника, Глеб сам захотел поехать, он какое-то время жил у них, когда ещё учился в Военном институте. На главной аллее топорщилось громоздкое сооружение из карельского гранита с зарытым под ним героиновым бароном. А рядом с могилой жены Евгенина лежал поваленный памятник, брошенные венки и развороченная земля. Глеб тогда удивился – неужели и здесь не убирают мусор? Но полковник сказал, что это нормально, это не мусор. Наверное, хоронили в родственную могилу второго, а может уже и третьего постояльца, а заплатить, чтоб сделали по-людски, не хватило денег. Но это не мусор. Это нормально. Вернувшись с кладбища, Глеб опять пил. Но хуже всего не то, что он пьёт. Он не напивается. Лучше бы он напился. Может тогда ему стало бы легче. И мне тоже. Зря мы сюда прилетели. Зря».
– Ну, как там мир без нас поживает? – стараясь быть весёлой, поинтересовалась Полина.
– Не знаю. Я почту проверял. Не думаю, что он сильно изменился за те дни, что мы здесь. И уж точно не стал лучше.
– Так и есть. Nada de novo, – добавил Глеб после короткой паузы.
– Опять ты на своём португальском. Ведь знаешь, что я ни слова не понимаю.
– Ничего нового, говорю. С миром всё в порядке, люди по-прежнему кушают друг друга и, надо признаться, делают это с большим аппетитом, чавкая и урча от удовольствия.
– Брр. А что-нибудь не такое мрачное есть? Про красивое или про великое, – спросила Полина.
– Про великое? Есть и про великое. В Тихий океан запущен очередной спутник.
– И в чём его величие?
– Он продержался в воздухе на минуту дольше предыдущего.
– Разве это может быть великим?
– Теперь может. Теперь величие только такое, минутное, – хмуро сказал Глеб и добавил, – А вот ещё есть про справедливость. Хочешь про справедливость?
– Не нужно, – перебила его Полина. – Ни про величие не нужно, ни про справедливость. Ничего не нужно. Потерпи немного. Скоро мы будем дома.
– А там разве по-другому? – с вызовом спросил Глеб.
– Наверное, нет, – растерянно проговорила она. – Но ведь это не навсегда. Не может же быть, чтобы навсегда.
– Я тоже думаю, что навсегда так быть не может. И что будет ещё и красивое и великое. Не минутное, а по-настоящему великое и по-настоящему красивое, – сказал он.
– И всё равно хорошо, что скоро мы будем дома, – радостно сказала Полина. – Там есть тайга, ты ведь любишь тайгу. И горные реки, и в них ещё осталось немного рыбы. И там есть море. Пусть и не очень тёплое, но наше, родное. И мы можем арендовать катер и отправиться на рыбалку или на прогулку к островам.
– А давай и вправду так сделаем, – вдруг оживился Глеб. – Я знаю одного капитана. Он опытный, очень опытный. И ещё он не пьёт. Многие пьют, а он не пьет, а я не люблю, когда пьют в море. Мы будем ловить симу. Ты ведь никогда её не ловила. Сейчас она ещё тощая и только начинает заходить в Амурский залив, но мы подождём, до июня подождём, пока она нагуляется, и тогда арендуем катер. Это будет здорово. Ты сама увидишь, как это здорово. Раннее утро. На море штиль. Тихо. Лишь изредка вскрикивают чайки, резко и пронзительно. В густом, похожем на молоко тумане медленно крадётся лодка. На выходе из Славянского залива туман рассеивается, лодка огибает мыс Брюса и, набрав полный ход, несётся мимо пары зелёных островков и одиноко торчащего из воды и напоминающего каменный парус кекура. На густо измазанной птичьим помётом скале толкутся бакланы, а у подножия лениво плещутся пятнистые нерпы. Восходит солнце, и бывшее сонным море вмиг преображается, а серые волны наливаются светом и становятся сине-зелёными.
– Это действительно будет здорово, – сказала Полина и накрыла ладонь мужа своей. – Я так рада, когда ты такой. Живой. Как раньше. Наверное, нам потому здесь плохо, что мы Дикие. Ты и я.
– Наверное, – усмехнулся Глеб. – Но мне нравится быть таким.
– И мне, – воскликнула Полина. – Я всегда была такой в душе, даже когда ещё не знала тебя и не носила твоей фамилии. Я – Полина Дикая, и я счастлива быть женой Дикого Глеба.
Он рассмеялся и, перегнувшись через стол, поцеловал её в губы, и Полина почувствовала, что на душе у него стало легче и, радуясь своей маленькой победе, тоже рассмеялась.
Когда бокалы опустели, Глеб предложил заказать ещё и, оглянувшись в поисках официанта, того, что не носил униформы, увидел, что последний направляется к только что вошедшему в кафе посетителю, высокому седому старику в помятом, но добротном костюме, крепко сжимавшему в руке баночку пива. Старик рассеянно озирался по сторонам и, переминаясь с ноги на ногу, похоже не решался пройти дальше. Официант о чём-то коротко переговорил с ним и вопреки ожиданиям Глеба провёл нового посетителя через весь зал и усадил за ближайший к ним столик. После чего удалился, но вскоре вернулся, неся пустой бокал и, поставив его перед стариком, открыл баночку с пивом, которую странный посетитель всё это время крепко сжимал в руке.
Курить в кафе запрещалось и, сделав заказ и оставив Полину за столиком одну, Глеб решил прогуляться. Правда, сперва ему изрядно пришлось потрудиться, чтобы выбраться из здания. Все двери с надписью «Exit» оказались заперты, а стоящие подле них стильные никелированные указатели только усложняли дело, направляя в прямо противоположные стороны. Отчаявшись выйти из аэропорта с их помощью, Глеб принялся наблюдать за другими пассажирами, ведь как-то они выбираются на улицу, и действительно выход вскоре нашёлся. Им оказалась неприметная дверь с надписью «Вход» расположенная слева от рамки металлоискателя.
Выйдя на улицу, Глеб зябко поёжился. Погода теперь окончательно испортилась. К усилившемуся дождю прибавился свежий ветер, и Глеб с досадой подумал, что при взлёте самолёт будет сильно болтать. Быстро и без всякого удовольствия он выкурил сигарету и поспешил вернуться обратно в уютную теплоту кафе.
Их столик оказался пуст, а Полина теперь сидела подле странного старика пришедшего со своим пивом, и измеряла ему давление ручным тонометром, который повсюду таскала с собой. Заметив Глеба, она помахала ему рукой, и, когда тот подошёл, представила ему своего нового знакомого.
– Познакомься, Глеб. Это – Пётр Николаевич.
– Можно просто дед Петро, – смущённо проговорил старик и заёрзал на стуле.
– Представляешь, он здесь уже семь дней, – сказала Полина.
– Ну и что тут такого? – перебил её Глеб. – Мы тоже.
Он давно привык к тому, что Полина всегда и всем старалась помочь. Будь то человек или бродячая собака. Её врождённая доброта очень часто оборачивалась против неё же самой и приносила много разочарований и огорчений. Но по-другому она не могла, и Глеб смирился с тем, что жена не хочет жить по принципу «Не делай добра, не получишь зла», которого твёрдо придерживался он сам. Глеб знал, что её сострадание и помощь были искренними и люди зачастую с удовольствием принимали их, и только позже, оправившись от своих невзгод, платили ей злобой и предательством. Но были такие, чья благодарность была чистой и естественной, как и доброта Полины, и тогда она бывала счастлива, и в такие моменты Глеб немного завидовал ей, потому что сам он не мог испытать столь же сильных чувств. А теперь она, похоже, решила спасать этого странного старика, до которого ей с Глебом, в общем-то, нет никакого дела.
«Петро… дед Петро. С Украины, наверное. А выглядит он и в самом деле скверно, даже очень скверно, и лет ему, наверное, уже за восемьдесят. Вот помрёт сейчас у неё на руках, а у нас через час вылет», – с досадой подумал он.
– Нет, ты не понял. Он семь дней здесь. В аэропорту, – взволнованно сказала Полина.
– Здесь? – удивился Глеб.
– Ну, конечно же, здесь. Я пытаюсь тебе сказать, а ты совсем не слушаешь. Он летел в Кёнигсберг на встречу с однополчанами.
– Я в Пруссии войну начинал, – робко вставил старик. – А теперь Совет ветеранов приглашение прислал тем, кто остался. Хотели свидеться напоследок. Всё-таки шестьдесят пятая годовщина.
– Рейс был стыковочный, – продолжала Полина. – Вылет только вечером. И он отправился посмотреть репетицию парада. Зашёл в кафе в ГУМе. Взял кофе, а сумку повесил на стул. И её украли. А там документы, билеты, деньги, награды. Одним словом, всё.
Глеб внимательно посмотрел на старика и с раздражением подумал: «Сейчас попросит денег. Чёрт, как я этого не люблю. Никогда точно не знаешь, обманывают тебя или нет. И после обязательно чувствуешь себя или сволочью, или дураком».
– Я к милиционерам пошёл. Они рядом были и отвели меня в посольство. Вот так, – подытожил старик.
– А в посольстве что? – холодно поинтересовался Глеб.
– Сначала выгнать хотели, потом справку дали и сказали, чтоб через десять дней приходил, а пока будут личность устанавливать.
Старик дрожащей рукой полез в карман пиджака и достал аккуратно сложенный вчетверо серый листок бумаги.
– А почему хотели выгнать? – спросил Глеб, быстро пробежав глазами протянутый стариком документ. Справка, похоже, была настоящей, с печатью. Хотя печать сейчас не проблема.
– Я им «здравствуйте» сказал.
– А что здесь такого? – удивился Глеб.
– С ними так нельзя. Они так не любят. Беситься начинают, – с грустью сказал дед Петро.
– А как же тогда надо?
Старик произнёс по-украински какое-то странное приветствие, славящее какого-то пана и какую-то пани и ещё какую-то ерунду, которой Глеб не понял, но осадок от приветствия остался неприятный.
– К тому же полковник я, – продолжил старик. – В отставке. Из Луганской области. Одним словом, для этих «кацап».
– И целую неделю вы живёте здесь один? – недоверчиво спросил Глеб.
– Ну, конечно, – воскликнула Полина. Она ни на секунду не допускала, что дед Петро может говорить неправду. – Наконец-то ты понял!
– Я сначала в зале ожидания спал. А потом милиционеры меня в медчасть отвели. Женщина там хорошая. Койку мне дала и поесть. Только не смог я там. Душно очень и лекарствами воняет. Я опять в зал ожидания и вернулся. Там лучше.
Старик помолчал и тихо, как будто признаваясь в чём-то крайне неприличном, добавил: «Сердце у меня больное. Вот я и не смог в медчасти. Душно там очень и тоскливо, и людей нет. А врач мне с собой таблеток дала. Вот, полный карман. А здесь мне лучше – люди здесь».
«Чёрт возьми, неужели это правда, – подумал Глеб. – Но, похоже, старик не врёт. Что же он ел эти семь дней?».
– Вы ведь голодный, наверное. Мы сейчас вам что-нибудь закажем.
– Спасибо, внучок, не нужно, – перебил его старик и категорически замахал сухой бледной рукой. – Девочка твоя мне уже предлагала, хорошая она у тебя. Не голодный я, не нужно. Я сегодня уже ел, а много мне теперь нельзя.
– Почему нельзя? – удивился Глеб.
– Желудок-то сжался, – виновато сказал старик.
– Тогда может пива?
– И пива не нужно. Меня вот тоже добрый человек угостил баночкой, а больше не надо.
– Но что же вы едите, если денег нет? – спросила Полина.
– В пиджаке оставалось немного, – сказал старик и, помолчав, добавил. – Здесь столовая есть, но там дорого. Я первые дни кипяток пил. Кипяток там бесплатно. Я к нему с войны привычный. А потом перестал к ним ходить. Стыдно стало, как будто я нищий какой-то.
При этих словах у Глеба предательски запершило в горле. Он взял кружку с пивом, но вдруг подумав, что она обошлась ему почти в пять евро, поставил её на стол, так и не пригубив.
– А теперь я другую столовую нашёл, – продолжал старик, – рядом с аэропортом. Для строителей она. Там дёшево, очень дёшево. Только галдят не по-русски. Зато совсем дёшево.
– А жена у вас есть? – спросила Полина.
– Конечно. Она у меня молодая, – с гордостью сказал старик. – На пять лет меня моложе. И дом у нас хороший. Жаль только, дети разъехались. У меня и пенсия хорошая. Восемнадцать тысяч. Вы не думайте, я не нищий.
– А почему вы домой не позвоните? – спросил Глеб. – Вот возьмите мой сотовый. Жена ведь волнуется, наверное.
– Спасибо, но нет у нас телефона. На хуторе мы живём, – сказал старик. – В посольстве обещали с ней связаться, чтоб денег выслала на билет. Она же думает, что я с ребятами в Кёнигсберге. А я вот здесь без вести пропал.
– Мотя, та точно волнуется, – вдруг добавил он. – Мотя всегда волнуется. Даже когда я в город уезжаю.
– А кто это? Внучка? – спросила Полина.
– Нет, – впервые улыбнувшись за время их знакомства, ответил старик. – Собачка это наша. Болонка. Смешная такая. Дети разъехались, и внуки не приезжают больше, вот мы её и завели.
– А у нас тоже собаки есть, – сказала Полина. – Две. Только они большие.
– А вы где служили? – спросил Глеб. Теперь он, как и Полина безоговорочно поверил старику.
– В войну в пехоте. Я тогда совсем молодой был. А после – в редакции «Красной звезды». Газета такая.
– Да, я знаю.
– Глеб тоже офицером был, – сказала Полина. – Он ВИИЯ заканчивал. Переводчик он. Их после выпуска в Анголу должны были отправить, но не отправили, тогда в начале девяностых многое рухнуло. И он потом недолго служил.
– Ангола это в Африке? – поинтересовался старик.
– Да. Там тоже война была, – ответил Глеб. – Но Союз развалился, и мы не поехали. Сначала расстраивался, а теперь наоборот рад.
– Хорошо, что не поехали. Войны лучше не видеть. Никакой. Война – это худшее, что бывает с людьми, – сказал старик и о чём-то задумался.
Все замолчали.
– А я сегодня побрился, – вдруг нарушил тишину дед Петро.
Он улыбнулся и с удовольствием провёл ладонью по щеке. На выбритом подбородке виднелся свежий порез.
– Это капитан-пограничник бритву дал. Ко мне здесь уже привыкли. Вот и в кафе пускают. Жаль только порезался. У меня электрическая была. А к такой я не привык. Вот и порезался. Капитан ещё посмеялся. Сказал, что я как из фильма. Он и название сказал, только я не запомнил. Странное такое название, не наше.
– «Терминал», – сказал Глеб. Он несколько раз смотрел этот фильм и теперь никак не мог поверить, что видит нечто похожее прямо перед собой.
– Точно. Капитан так его и назвал.
– Хороший фильм с Томом Хэнксом. Не думал, что увижу здесь славянскую версию.
Они опять помолчали, а потом снова разговорились, и голос старика теперь был бодрее, и в потухших глазах появились огоньки, только правой рукой он по-прежнему держался за сердце.
«Чету Диких просят пройти на посадку к выходу номер восемь», – вдруг объявил равнодушный металлический голос.
– Ой, – воскликнула Полина. – Это же нас зовут.
– Пора нам, Пётр Николаевич, – вставая, сказал Глеб.
– Идите, ребятки, идите, – сказал старик и с благодарностью в голосе добавил. – Спасибо, что посидели со мной.
Глеб сунул руку в карман куртки и достал пятитысячную купюру.
– Вот, возьмите. Вам они пригодятся.
– Не нужно, – старик вдруг отшатнулся, как будто его ударили по лицу. – Вы думаете, я нищий? Я не такой. У меня пенсия хорошая, и дом хороший, и жена. Дети только разъехались. А денег не нужно. Я не такой.
Голос старика дрожал, и казалось, что он вот-вот расплачется от обиды за то, что кто-то мог подумать о нём как о пройдохе и попрошайке.
Глеб смутился и убрал деньги обратно.
– Извините нас, – сказала Полина и погладила старика по сухой морщинистой руке. Потом вдруг повинуясь какому-то порыву, она наклонилась и поцеловала его в щёку. – Извините, мы хотели как лучше.
Дед Петро молча кивнул, и в глазах его стояли слёзы.
На прощанье Глеб с уважением пожал тёплую сухую ладонь гордого старика, и чета Диких отправилась на посадку к выходу номер восемь, где им нетерпеливо махал рукой услужливый Эдуард.