Космонавт номер 50 о времени и о себе

Александр Зинковский
В преддверии 50-го Дня космонавтики я направляюсь в Московский государственный университет геодезии и картографии, что¬бы взять интервью у его президента — летчика-космонавта, дважды Героя Советского Союза, члена-корреспондента РАН Виктора Петровича Савиных. Он встречает меня в своем рабочем кабинете — стройный, под¬тянутый и все такой же спортивный, как и на фотографиях двадцатилетней давности. Здесь многие предметы напоминают о его «космическом» прошлом, особенно гигантский, в рост человека, глобус. Такой космонавт номер 50, наверное, видел нашу планету из космоса, когда работал на космических станциях «Салют-6», «Салют-7» и на долговременной станции «Мир».
 

— Виктор Петрович, в этом юбилей¬ном году 12 апреля исполняется 50 лет со дня исторического полета Юрия Гагарина. Это было время Вашей молодости. Интересно, а лично Вам приходилось когда-нибудь видеться и разговаривать с первым космонавтом нашей планеты?

— Мне посчастливилось видеть Юрия Алексеевича Гагарина и ощутить дружескую крепость его рукопожатия. Это случилось в августе 1964 года в Крыму. Я тогда был еще студентом и участвовал в празднике «Нептуна», который состоялся в международном молодежном лагере «Спутник». Начался он с морского парада. Мы с группой ребят на катере добрались до буйков и там остановились. Когда закончился морской парад, мы прыгнули в воду, и начался массовый заплыв. Я к финишу пришел первым, и мне было предоставлено право зажечь олимпийский огонь праздника. Вот тогда-то Юрий Гагарин и пожал мне руку, пожелав побеждать в дальнейшем всегда и быть первым. Уже потом, работая в КБ Королева, я многое узнал о Гагарине от его товарищей — космонавтов, вплотную познакомился с результатами его трудов. И на космодроме, и в Звездном до сих пор ощущается незримое присутствие первого космонавта. Юрий Гагарин... Может быть, случайность, но то, что он стал в своем роде единственным и неповторимым, это уже из разряда закономерностей. Знавшие его свидетельствуют, что с ним было приятно общаться и легко работать. В нем были аналитический ум и животворная энергия, которой он заряжал и других, а еще — неиссякаемый запас человечности, мужества и доброты.

— Как видится Вам, советскому летчику-космонавту номер 50 и космонавту планеты Земля номер 100, этот прорыв нашей страны в космос, когда неожиданно для всех мы оказались лидерами в той, теперь уже далекой «космической гонке»? Какое у Вас сегодня психологическое ощущение того замечательного события? Это был действительно прорыв «сквозь тернии к звездам»?

— Ну конечно! И я ни капельки не сомневаюсь в том, что это был уникальный полет! В то время существовал огромный риск, по¬скольку ракета была еще не совсем отработана. Сегодня мы летаем в космос несравненно более уверенно, и то мы опасаемся всего, что может случиться «не по плану». Пять девяток надежности не существует, а перед полетом Гагарина были пуски вообще неудачные, но Королев принял решение о полете человека. Тогда была гонка вооружений, где главной была борьба США и СССР за первенство в космосе. Королев знал, что американцы готовят запуск своего корабля, Фон Браун этого не скрывал, и они даже афишировали, что готовятся к полету первого человека в космос. Поэтому, естественно, что Сергей Павлович принял такое решение, и хорошо, что все прошло удачно! Особых-то замечаний в том полете не было. Все ступени ракеты отработали точно, и ориентация была успешно сделана для включения двигателя на возвращение с орбиты, и, естественно, парашютная система тоже не подвела. Все тогда сработало как хотелось. А с точки зрения сегодняшнего дня, глядя в прошлое, — это был очень большой риск! Но ведь кто-то же должен был первым полететь? Вот Юрий Алексеевич и был первым!

— Тогда не было таких ЭВМ как сейчас и даже для того, чтобы рассчитать орбиту и траекторию, нужен был, наверное, целый институт?

— Ну, орбиты, все-таки, считали. Были уже тогда большие машины, которые рассчитывали орбиты, например, «Эльбрус». Орбита, конечно, была посчитана, только здесь особенно большого расчета чисто для баллистики, для орбит не нужно было. Тут, собственно говоря, все было понятно. Был один виток и, естественно, там ни сближения не предполагалось с другим кораблем, ни точного местонахождения на орбите. Корабль «Восток» вывели на простую орбиту, которая позволяла сделать один виток вокруг Земли, а дальше был выдан тормозной импульс. Но ведь надо было посчитать, когда этот тормозной импульс выдать.
 
— А если бы случилась нештатная ситуация, сколько бы Юрий Алексеевич продержался в космосе? Автономность его корабля была рассчитана на виток или больше?

— Автономность корабля была больше, но, сколько бы он ни продержался, все равно помощи никакой бы не последовало. Это сегодня, если корабль улетел, у нас есть возможность послать другой, состыковать их, спасти людей или в любой момент приземлиться. А тогда такой возможности не было.

— Значит, в том первом полете присутствовал элемент везения? Какое значение личность самого Гагарина имела для такого рискованного полета?

— Если бы там был не Гагарин, а любой из первого отряда, этот полет все равно прошел бы успешно. Но и спустя 50 лет ясно: лучшей кандидатуры, чем Гагарин, быть не могло.

— А Королев разве не был тогда такой же ключевой фигурой?

— Королев-то как раз и был ключевой фигурой, поскольку взял на себя ответственность, а Гагарин — испытатель. Разумеется, что все люди, готовившие этот корабль, тоже несли большую ответственность.

— А у меня все-таки сложилось субъективное впечатление, что вот Гагарин в 68-м погиб, Королев умер в 66-м, и с тех пор мы начали терять темп в космических делах. Это так?

— Нет, я думаю, что мы свой темп не потеряли. Уже в тот момент задел был большой. Совет главных конструкторов вместе с Королевым создали эту кооперацию, и после смерти Королева сброса темпов не произошло. Но был момент, когда наши застряли с «Лунной программой», поскольку, после того как полет Гагарина состоялся, американцам было необходимо нагнать лидерство, и Кеннеди принял решение о том, что американцы полетят на Луну. У Королева не было мысли лететь на Луну. Сергей Павлович собирался лететь на Марс. Для этого он задумал ракету «Н-1». Но примерно в 1965 году Королева заставили заниматься «Лунной программой», поскольку наше правительство решило, что, раз уж американцы готовятся лететь на Луну, то и мы тоже должны, и заставили над этим работать фирмы Королева и Челомея. Вот тут-то и началась не совсем удачная для нас «полоса», в 1966 году умер Сергей Павлович Королев. Конечно, это был хороший конструктор, хороший организатор, но, все равно, «лунной гонки» как таковой не получилось, да и гнаться было незачем, но мы выполняли постановление правительства и ЦК КПСС. Согласно проекту нашей «Лунной программы» в начале должен был состояться облет этого спутника Земли. Корабль был готов, экипажи тоже. Облет Луны можно было сделать даже раньше американцев, но вот посадку на Луну мы вовремя сделать уже не могли, потому что этот этап у американцев был готов раньше. Я как раз в 1968 году закончил МИИГАиК, пришел в КБ Королева и занимался там как раз одним из приборов для посадки корабля на Луну.

— И все-таки странно как-то получается! У нас — первый человек в космосе (Гагарин), первая женщина в космосе (Терешкова), первый выход человека в открытый космос (Леонов), первая сборка долговременных станций на орбите, начиная от «Салют-6» и до станции «Мир»! Но как же все-таки американцы смогли нас так обойти в последний момент?

— Вначале планировалась сборка в космосе двух Союзов, вот только неудачный полет Комарова нас немного затормозил. Первым был сделан корабль «Восток», потом более совершенный — «Восход», а потом, еще при Сергее Павловиче, был за¬ложен новейший корабль «Союз», но его испытания были проведены уже после Сергея Павловича Королева. Тут была загвоздка, но потом состоялась первая стыковка, позже и американцы тоже стыковались на орбите. А когда полет первого «Союза» не получился и закрыли проект с Луной, мы начали быстро делать орбитальную станцию «Салют-1», которую запустили в 71-м году.

— И, все-таки, у нас был тогда неплохой прорыв в космических технологиях, а потом еще и станция «Мир» 15 лет отработала, так ведь?

— Это потом, но, прежде чем появилась станция «Мир», была проделана большая работа. Вначале была сделана станция с одним стыковочным узлом — «Салют-1». А уже «Салют-6» был сделан с двумя стыковочными узлами, и там уже можно было летать долго, поскольку был создан грузовой корабль, который снабжал станцию запасами топлива, воды, кислорода, пищи для экипажа. И только после появилась очередная станция, которую назвали «Мир». На ней поработали и американцы, поскольку они тогда не могли сделать ничего подобного. И так бы и не было ничего, если бы не развал Советского Союза. Ведь первый модуль для американской станции, т.е., для Международной Космической Станции (МКС) был сделан на Хруничева у нас и за американские деньги.

— Получается, что многие пользовались нашими разработками, и китайцы тоже?

— Китайцы скопировали довольно-таки много с наших кораблей, с наших скафандров. В прошлом году состоялся конгресс участников космических полетов в Малайзии, и китайцы докладывали о своих результатах. Даже визуально было видно, что их скафандр — это тот же самый скафандр «Сокол», который был сделан у нас. Ведь китайцы проходили тренировки у нас. Всем известна их «работоспособность»: они пролезали в любые наши организации вроде бы незаметно, и все потихонечку перенимали. Следующий проект, который они показали на этом конгрессе, это почти один к одному сделанная наша станция «Мир».
 
— Выходит, что китайцы у нас все копировали и американцы тоже, и европейцы свое не упускали?

— Американцы-то, собственно говоря, ничего не «сдували». Они не воруют, а покупают. Разработка совместного стыковочного узла «Союз» — «Аполлон» была наша, но все делали американцы, и заплатили за это деньги. Этот модуль изготавливали на наших заводах наши специалисты, это было экономически выгодно для России.

— А Европейское Космическое Агентство (ЕКА) тоже у нас все время что-то берет?

— ЕКА пользуется нашими станциями. Во-первых, была программа «Интеркосмос», и начиналось это в 60-е годы. В 76-м году наше правительство подписало проект «Интеркосмос», и тогда же пригласило слетать на наши станции многие страны. Первыми полетели чехи, потом полетели поляки, и т.д. Все кто летал, естественно, имели доступ к этой информации. Они довольно много тогда получили. Ну а дальше было создано Европейское Космическое Агентство (ЕКА). Французы, фирма «Кнесс» (Французское Космическое Агентство) и многие другие фирмы активно сотрудничали. На базе нашего грузового корабля они сделали свой грузовой корабль. Он один полет уже сделал с МКС. Технологии разрабатывались в России, но, конечно, что-то было адаптировано к европейским программам, хотя сами европейцы разрабатывают довольно-таки много.
 
— Похоже, что сейчас новый «космический виток» предстоит, поскольку американские шаттлы устарели, и теперь вся надежда только на наши корабли «Союз», так ведь?
— Сейчас еще только два полета запланировано у американцев. Один должен был состояться осенью, но они перенесли этот запуск, у них там были проблемы с двигателями, и теперь планируется еще один запуск американского шаттла, и еще один — весной, для достройки МКС. А дальше все полеты будут проходить без участия американских «космических челноков», хотя и сейчас, между прочим, американцы преимущественно летали на наших кораблях. И вся доставка будет скоро производиться пилотируемыми кораблями «Союз» и грузовыми кораблями «Прогресс». Между прочим, японцы тоже сделали грузовой корабль, но пока у него было только один полет. Немцы грузовой сделали корабль, выполнивший один полет, но этого недостаточно, и все ляжет на плечи России.

— Но ведь нам будут за это платить?

— Естественно, это будет за деньги, но нагрузка-то все равно будет на Россию.
 
— Кажется, сейчас наметился очередной технический прорыв, поскольку американцы планируют построить свой новый космический корабль «Орион»? Только у них все время идут дебаты?
— «Орион» у них практически «на выходе», но они сейчас отказались от него, как от пилотируемого корабля для полета на Марс или на Луну. От Луны они пока, в общем-то, тоже отказались, но корабль делают, мы тоже делаем новые корабль и ракету для нового космодрома «Восточный».

— Внешне и «Орион», и наш новый корабль похожи не на самолет, а, скорее, на конус, верно?

— «Орион» похож на «Аполлон»: схема почти та же самая, и посадка тоже планируется на парашюте в океан или на землю. Но в общем это будет новая техника.

— Интересно, каким образом Вы, по профессии инженер, а не летчик, стали космонавтом?

— Между прочим, у нас в стране половина космонавтов — инженеры! Когда я пришел на работу в КБ Королева (НПО, теперь РКК «Энергия»), то сначала занимался там созданием аппаратуры, в частности, приборов для ориентации и навигации кораблей «Союз» и станций «Салют». Я работал в отделе, где раньше работал Елисеев. Он потом прошел медкомиссию и поступил в отряд космонавтов. Этим отделом тогда командовал Черток Борис Евсеевич. Мне тогда, естественно, приходилось бывать в Центре Подготовки Космонавтов (ЦПК), чтобы читать лекции космонавтам. А на фирме Королева существовало правило, что каждый инженер мог написать заявление главному конструктору с просьбой отправить его на медицинскую комиссию для того, чтобы поступить в отряд космонавтов. Поэтому у нас был все время и до сих пор на фирме Королева существует открытый конкурс в отряд космонавтов. Проходил, правда, из ста человек примерно один, но так медицина отбирала. И вот, после того как я года четыре проработал, и однажды ехал из Звездного городка, где читал лекции космонавтам, Николай Николаевич Рукавишников порекомендовал мне написать заявление. Я написал. Потом долго проходил медицинскую комиссию, но, все-таки, прошел ее успешно и в 1979 году был зачислен в отряд космонавтов.
 
— Ваш второй полет, проходивший в течение почти полугода в 1985 году, был для Вас, по-видимому, намного труднее первого? Но ведь и за первый 75-ти-суточный полет 1981 года Вы тоже получили звание Героя Советского Союза!

— Да, второй полет оказался значительно трудней, но и первый полет был очень ответственным! Тот первый полет был на станцию «Салют-6». Я уже говорил о программе «Интеркосмос», в рамках которой функционировала «Салют-6», которая заканчивала к тому времени свое существование. Вообще-то, к моменту моего полета она была уже достаточно старенькая. Были проблемы с самой станцией, но я довольно-таки хорошо ее знал, знал ее системы, поскольку в свое время готовил эту станцию к полету. Мы с Коваленком за 75 суток проделали там очень большую работу. Полностью восстановили энергопитание и систему терморегулирования. Прежде чем мы приняли монгольский экипаж, нам пришлось заниматься еще и обычными ремонтными работами по восстановлению самой станции. Но там, конечно, были не такие большие и тяжелые объемы работ как на станции «Салют-7». Так вот и случилось, что я, в общемто, и в первом полете много занимался ремонтом, и во втором полете с Володей Джанибековым тоже «не скучал». Я думаю, мой второй полет был не только уникальным и самым сложным в моей практике, но и вообще самым трудным из полетов такого рода и в американских, и в наших программах. По сложности наш полет можно сравнить, пожалуй, только с полетом американского корабля «Аполлон-13», на котором случилось несчастье, когда взорвался кислородный бак, и он не смог лететь дальше на маршевом двигателе. Экипажу «Аполлона-13» пришлось возвращаться обратно на Землю на лунных двигателях, и, когда он облетал Луну, у них там температура была низкая, где-то порядка ноля градусов. Но мы-то прилетели на станцию, которая была вообще мертвой: все жизнеобеспечение — «на нуле», а температура внутри была «почти как в Антарктиде». Первая наша задача была — найти мертвую станцию в космосе. Вторая задача — состыковаться с объектом, который не отвечал и не реагировал на сигналы. Получалась почти космическая стыковка «с астероидом». В наше время достаточно часто рассматривается вопрос защиты Земли от астероидов и вопрос о посадке на них. Так возник американский фильм «Армагеддон», когда его герои полетели на астероид и спасли Землю от страшной угрозы. Что-то похожее вышло, только не в кино, а у нас в реальности, поскольку неуправляемый «Салют-6» мог упасть где угодно и нанести огромный ущерб любой стране. Так что это был сложный полет, но мы состыковались. Когда вошли на станцию — нас встретило полное отсутствие электроэнергии и элементарных условий для какой-либо жизни. Это было довольно сложно.

— Но, ведь, были и положительные моменты во время ваших полетов? Вы провели в космосе так много времени, что, наверное, осталось от этого какое-то интересное впечатление на всю жизнь?
 
— Ну конечно осталось, и хотелось бы снова побывать в космосе, потому что это совершенно другая среда, совершенно другие условия, там можно иногда, в свободное время, взглянуть в иллюминатор, чтобы посмотреть на родную планету, увидеть какая она есть, что на ней хорошего и что плохого. Все это, так сказать, затягивает.
— Вы уже писали в своих работах, что Земля казалась Вам из космоса очень маленькой и беззащитной. Действительно было такое ощущение?

— Да, да! Было это ощущение, конечно!

— Про космонавтов говорят, что они испытывают в космосе какие-то необычные состояния и эмоции. А что, по-вашему, переживает человек в космосе и, особенно, после возвращения «с небес на Землю»? Действительно ли после этого начинаешь все видеть как-то по-другому?
 
— Я не думаю что человек меняется в связи с длительным пребыванием в космической невесомости. Если он нормальный человек, то остается таким же.

— Вы, в целом, находились на трех космических станциях более 8 месяцев, привыкая там к невесомости и совершенно не похожим на земные условиям существования и работы. А что происходило с Вами потом на Земле, когда надо было снова втягиваться в привычную жизнь?

— Если ты оторвался от земного притяжения и находишься в условиях невесомости, где нет гравитации, весь организм начинает перестраиваться. На Земле у нас все работает правильно, все органы, особенно кровеносные сосуды. Сердце обычно работает таким образом, что у тебя сначала кровь спускается вниз, а потом оно как мотор гонит ее вверх, а в невесомости этого нет. Там кровь в основном гоняется по малому кругу. В космосе есть проблемы с физиологией, и потом, там ведь не ходишь, а «летаешь», и у человека все довольно быстро «отмирает», уменьшается его мышечная масса. Особенно заметно это на ногах, поэтому необходимо два раза в день заниматься физкультурой: бегать и на велосипеде педали крутить.

— Вы пробыли на орбите в 1985 году около полугода. Без гравитации трудно было обходиться так долго?

— Да, но у меня был до этого опыт 75-су¬точного полета. После него было уже легче привыкать. Организм все понимает, быстренько запоминает все это.

— Когда Вы ушли из отряда космонавтов в 1989 году, Вас выбрали ректором института, или все было наоборот? Говорят, что тогда было сложное время, но Вы не позволили МИИГАиК «пойти на дно»?

— Да, был момент, это были первые выборы вообще в высшей школе, по-моему. Елисеев к этому времени уже стал ректором, а я вернулся в 88-м году из третьего полета и меня назначили на новую работу в КБ Королева. Я стал тогда руководителем комплекса международного отдела, собирался снова летать и работать в космосе. Но Василий Дмитриевич умер, а позже начались выборы в моем родном институте. У меня к этому времени уже была кафедра в МИИГАиКе, а точнее филиал кафедры в НПО «Энергия». Меня тогда пригласили, поскольку начались какие-то «распри», появились люди из совершенно других организаций. А когда я пришел, все сразу сняли свои кандидатуры и меня избрали ректором. Но я при этом ставил условие, что останусь в отряде космонавтов, даже если буду ректором. И, все-таки, как только меня избрали, стало ясно, что я не могу быть в отряде космонавтов, поскольку в нашей стране было постановление ЦК КПСС и Совета Министров о том, где могут работать космонавты. Было только 9 министерств, где они могли находиться, а высшая школа не входила в эту девятку. Но меня уже избрали, деваться было некуда.
 
— Зато Вы спасли МИИГАиК! Ведь, именно при Вас все было модернизировано?

— Нет, это громкое слово — «спасли»! Куда бы он делся? Я не хочу, чтобы считали, будто я что-то спас, потому что МИИГАиК не находился на краю гибели. Этот университет был в хорошем состоянии, и он был известен, популярен, все было нормально. Просто когда я стал ректором, у него поднялся авторитет, и в трудные годы ему было проще выживать, используя какие-то мои знакомства, «вхожесть» куда-то.

— Многие вузы серьезно пострадали в те годы, а Ваш уцелел. За счет чего это удалось?
 
— Мы быстро сориентировались в той ситуации. Поскольку появилась необходимость подготовки новых кадров, а земля вошла в частную собственность, стали нужны новые специальности, и мы открыли новый факультет — «Управление территориями». Это все связано с землей, кадастром, и благодаря этим специальностям мы получили дополнительное финансирование, студентов прибавилось, конкурс появился, платных студентов стало больше. Мы открыли новые специальности. Вот все говорили, что не должно быть в технических университетах юридических факультетов. Мы вернули то, что было раньше в нашем университете до 17-го года. У нас была такая специализация, поскольку земельное право — это главное в кадастре, вот мы и открыли специальность «юриспруденция» по направлению «земельное право». Появился бум строительства малых зданий, сооружений, дач, коттеджей, и мы открыли еще одну новую специальность — «Ландшафтная архитектура». Это тоже стало востребовано. К сожалению, с развалом Советского Союза у одной нашей важнейшей специальности до сих пор остается проблема. Мы ее держим, потому что если мы закроем эту специальность, то дальше ее восстановить будет сложно — это оптика. Но оптическая промышленность в последнее время возрождается, и я думаю, что за оптикой — будущее. Не может быть информатика без оптики, лазерной техники.
 
— Дистанционное зондирование Земли из космоса тоже без оптики не обойдется?

— Совершенно верно, и поэтому у нас есть космический факультет.

— А в перспективе у Вас в университете предполагается проводить картографирование Луны, Марса и других планет? Сейчас ведь уже участки продают на Луне, скоро на Марсе начнут то же самое? Карты понадобятся…

— Только это — не наш бизнес, и это дурной бизнес. Мы уже выполнили довольно много проектов по созданию карт на Луне, на планетах земной группы. Мы выпустили огромный атлас по снимкам наших автоматических станций и по снимкам американцев. Сейчас вот мне поручено в академии Наук направление «топонимика». Оно у нас в стране было давно заброшено, но мы пытаемся сейчас воссоздать атлас всех названий на всех планетах, где они уже есть. Это, прежде всего, планеты Венера, Марс и Юпитер, где уже проделана очень большая работа, и наш университет сейчас продолжает заниматься этой проблемой. И, естественно, у нас также идет проект «Фобос — грунт».

— Что-то его притормозили, похоже, немного недофинансировали?

— Там были проблемы по срокам старта в связи с приближением-удалением Марса, и не было сделано до конца академией Наук оборудование для забора грунта. Из-за этого проект был перенесен, а мы теперь ищем место для посадки космического аппарата на самом Фобосе. У нас сделан атлас Фобоса, есть макет, даже глобус сделан, хотя форма у него геометрически неправильная, такая вот «картофелина».

— Я недавно узнал, что мы запустили метеоспутник, значит, теперь будем наращивать российскую группировку метеоспутников! А для ГЛОНАССа (глобальной навигационной спутниковой системы — прим. ред.) нам осталось запустить всего 3 спутника?

— Для нашего университета и вообще для геодезии и картографии очень важна именно система ГЛОНАСС. Раньше мы должны были ходить с теодолитами, делать замеры, а сейчас — встал на точку, определился и получил координаты. Это очень ускоряет возможности прикладных работ, которые становятся в некоторых случаях в сто раз быстрее.

— А можно сегодня что-то мгновенно сфотографировать с орбиты и тут же превратить это в карту?

— Да, сегодня карты практически все делаются с помощью космических снимков. Разрешающая способность в полметра позволяет в наши дни делать карты любого масштаба, от двадцатитысячной и до километровки, но их надо все время обновлять. Скажем, что-то сделано, картографическая основа есть, но ведь сегодня все быстро меняется, строится, и уследить за этими изменениями может только очень точная и быстрая космическая съемка. Мы вот недавно сняли Луну, там был луноход, видно было все детали этого лунохода. Неплохо было бы в будущем его вернуть, поскольку там есть приборы, сделанные нашим университетом.

— У Вас много книг, статей о космосе. А в последнее время Вы что-нибудь готовите к печати?

— Написал книгу «Вятка — Байконур — космос», а вообще в последнее время занимаюсь журналом «Российский космос». Я — главный редактор этого научно-популярного журнала, которому в этом году исполняется уже пять лет. Когда мы начинали его выпускать, многие говорили, что, дескать, пять — шесть номеров выйдет и закроетесь, потому что финансирование дадут в начале, а потом выживайте, как хотите. Но мы и сегодня выпускаем этот журнал.
 
— Как Вы думаете, будут к концу 21-го века поселения, так сказать, колонии землян в космосе?

— К концу века нам придется заниматься этим, потому что истощенные ресурсы Земли заставят нас вывозить с Луны Гелий-3.

— Не испортим ли мы все окружающие Солнце планеты, если мы с ними начнем обращаться так же, как с Землей?
 
— Ну, Луне ничего не будет, а Марсу — тем более! Они, так же как и другие планеты, будут нужны нам только как сырьевые базы.

— Если на Земле будет экологическая катастрофа и там все погибнет, тогда хотя бы в космосе что-то от нашей цивилизации останется. По Вашему мнению, мы успеем его «заселить»?

— Ну, чтобы туда добраться, надо опять же что-то построить, те же ракеты, а это — огромные расходы!

— Можно построить «космический лифт», и это будет намного дешевле.

— Космический лифт — это тросовая система, но все равно это огромные деньги, и большие людские и технические ресурсы!

— Но, ведь, если мы не выйдем за пределы Земли, то погубим нашу планету!

— Надо просто начинать думать о том, что не надо ее губить. Ограничить себя давно уже пора во всех своих потреблениях.

— Китайцы пытались ограничить рождаемость, но все равно их уже 2 миллиарда.

— Ну, рождаемость, да, может быть это и неправильный путь.
 
— А в целом, как Вы считаете, будет ли человек жить в космосе?

— Жить нет, не будет! Работать — будет!

— То есть, нам нужна еще одна планета или планеты подобные Земле? Нужно искать экзопланеты на расстояниях за десятки световых лет от Солнечной системы, в которой, кроме самой Земли, нет ни одной планеты, на нее похожей?

— Выход нашей земной космонавтики за пределы Солнечной системы будет еще очень нескоро, но нам действительно нужна запасная планета в ближнем или дальнем космосе. Недаром ведь говорят: «Ищи запасной вариант, запасной дом!». Другого выхода у нас нет.
 
— Виктор Петрович, Вы — такой заслуженный, известный и занятый человек, но все-таки, как-то ухитряетесь «не сгорать на работе» и выглядеть значительно моложе календарного возраста! Как Вам это удается? Поделитесь, пожалуйста, этим секретом с нашими читателями!

— Все очень просто. Во-первых, я с детства уважал физкультуру, спорт, да и вырос я в «спартанских условиях», благодаря чему успешно прошел очень суровую медкомиссию, давшую мне «добро» при поступлении в отряд космонавтов. А во-вторых, я до сих пор увлекаюсь плаванием, теннисом, горными лыжами, охотой, рыбалкой и даже филателией. Не так давно издал книгу «Моя космическая почта». Как говорится, «в здоровом теле — здоровый дух»!

 
Беседовал Александр Зинковский


Это интервью было опубликовано в рубрике «Актуальное интервью» в газете ВУЗОВСКИЙ ВЕСТНИК -  4(124) февраль 2011 г., стр. 6-7.

Рисунок – коллаж автора