Ещё одна история об Алисе Селезнёвой

НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ПЛОТНИКОВ
или
ЕЩЁ ОДНА ИСТОРИЯ ОБ АЛИСЕ СЕЛЕЗНЁВОЙ
(по циклу произведений Кира Булычева «Приключения Алисы»)

«Слышу голос из Прекрасного Далёка,
Он зовёт меня не в райские края».
Ю.С.Энтин «Прекрасное Далёко»

«Все книги рассказывают о других книгах».
Умберто Эко «Имя Розы»


Оглавление:
Часть I. ЧП на Блуке
Глава I. Гераскин ошибается
Глава II. Встречи в космопорту
Глава III. Блук
Глава IV. Знакомый незнакомец
Глава V. Пашка хандрит
Глава VI. Исчезновение Алисы
Глава VII. Ложный след
Глава VIII. Мы её нашли!
Глава IX. Катастрофа
Глава X. Редчайшая птица Галактики
Часть II. В логове монстров
Глава I. Незваные гости
Глава II. alas moro helllllll
Глава III. Полёт в неизвестность
Глава IV. Спор с богом
Глава V. Сладкая парочка
Глава VI. Побег
Глава VII. Непризнанный гений
Глава VIII. Смысл, которого нет
Глава IX. Монстр
Глава X. Да будет так!
Часть III. Пиратский рейд
Глава I. Благородные корсары
Глава II. Контрабандист Шрапнелька
Глава III. Предатели
Глава IV. Космический цирк
Глава V. Густаф получает выговор
Глава VI. Вмажем рок-н-ролл!
Глава VII. Сектор №13
Глава VIII. У всего своя цена
Глава IX. Сумерки богов
Глава X. Пашка вернулся!
Пояснения и комментарии



Часть I. ЧП на Блуке
Глава I. Гераскин ошибается

  В мартовские иды Юлий Цезарь…
  Ах, простите! Забылся! Это же из другого рассказа…
  Но наша история тоже началась в середине марта, спустя 2138 лет после событий в римском сенате. [1]
  Мало кто из москвичей обратил внимание на эту дату. Для них, занятых своими заботами стремительного XXI века, во весь опор мчащегося в следующее столетие, это был лишь ещё один день календаря, такой же, как и 364 его брата. Но для учеников станции Юных Биологов, что скрыта от любопытных глаз и городского шума в парке на Гоголевском бульваре, невзрачная календарная циферка была связана со знаковым событием.
  В этот день к ним на станцию прилетел первый грач, принеся на своих иссиня-чёрных крыльях весну. Не ту, чей приход люди тысячелетия отмечают множеством замысловатых хронометров, а настоящую весну, явление которой предопределёно биоритмами самой Природы. Ту весну, что мы можем наблюдать в чернеющих проталинах, усыпанных цветами подснежника и прострела, в перезвоне капели, в распускающейся листве деревьев и в возвращении из сезонной миграции птиц. То есть во всех тех мелочах, которые остаются незаметны среднестатистическому жителю мегаполиса. Что ему, избалованному климат-контролем, вечнозелёными парками и аллеями, самоочищающимися от грязи и снега тротуарами, прудами с подогревом и прочими подобными благами цивилизации, до каких-то там «народных примет». Современный обыватель узнаёт о приходе зимы не потому, что за окном пурга и на стекле филигранные морозные узоры, а из короткого сообщения по телевизору «Поздравляем с Новым годом!» Тогда он бросается к календарю и с удивлением обнаруживает, что на дворе тридцать первое декабря, а не середина августа. И до него начинает доходить смысл неясных пертурбаций, ранее замеченных глазом, да не принятых своевременно в расчёт.  Как то: облетание листвы с некоторых деревьев – а он-то думал, что они старые и больные. Или странное исчезновение комаров и мух – а он  размечтался, что наконец-то изобретено средство, раз и навсегда избавляющее от них. И становится ему понятным изобильное появление в квартире банок со всяческими соленьями-вареньями, явно не магазинными, а кустарного производства. И припоминает он что-то из ворчания бабушки о ранних заморозках. И снова он недоумевает: как это он упустил из виду ход времени. Наивный! Он думал, что часы позволяют видеть его. Нет! Они просто помогают не опоздать на работу.
  А само время, как призрачная мелодия блюза, разбитая на двенадцать тактов, остаётся неуловимым фоном, сопровождающим всю людскую суету. И люди отвыкли прислушиваться к обертонам и гармониям этой мелодии, что отражаются в плавной, а порой резкой смене сезонов. Жизнь, превращённая искусственным климатом в одно постоянное лето, прекрасна! Но красота её утратила очарование непостоянства и взбалмошности характера погоды – частичку естественности, делавшую её такой трогательной в своих капризах и сюрпризах. Из древней мелодии исчезла импровизация, интрига. «Музыка стала комфортом», – как сказал старый поэт… [2]
  Вот в этой скучной, как казалось юннатам, обыденности прилёт птицы, подчиняющейся воле вековечного инстинкта, а не прихоти человека, был сравним с маленьким чудом. Ведь, рассудить здраво, чего этим грачам не сидится на месте, когда в Москве теперь такие же субтропики, как в забугорной Африке. Но пернатые упрямцы продолжали из года в год кочевать туда-сюда по планете, чувствуя неощутимую людьми смену сезонов.
  Такое бессмысленное растранжиривание энергии легко можно было бы принять за банальную глупость. Однако поведение птиц меньше всего заслуживало скоропалительных выводов об их здравомыслии.
  Во-первых, как заметил Фабр, [3]  инстинкт слеп. Но слепота не есть признак глупости. А, во-вторых, в инстинкте этом было больше мудрости, чем у иных профессоров.
  В самом деле, если бы грачи не улетали к зиме на Юг, где бы они жили? Конечно же в городах, где поддерживался искусственный климат. Потому что территория Евразийского материка, лежащая в умеренных широтах и лишённая поселений, таки подвергалась всем прелестям межсезонья. А во что бы превратились города при нашествии миллионов птиц? Прежде всего, как бы это нашествие отразилось на работе транспорта, которого в небе было не меньше, чем на земле? Сколько бы аварий случилось из-за столкновений с пернатой помехой!
  Наука отрицает целенаправленность эволюции Природы на пользу человеку. Но такие мелочи, как миграционный инстинкт грачей, давал повод всё же предаться философским изыскам на этот счёт. Нет! Человек достиг многого за свою историю, но он всё ещё зависим от Природы. Он не царь, а в лучшем случае наместник этой великой кудесницы.
  Обсуждением этих вопросов и были заняты ребята на станции, наблюдая, как грач с деловитым видом клюёт брошенный ему кусок колбасы из искусственного белка.
  Только Аркаша Сапожков не примкнул к общей компании. Он удалился с целью украсить лабораторию станции очередной картиной – собственной, его, Сапожкова, кисти.
  Аркаша обладал талантом художника. То есть он не занимался моделированием графики на компьютере, а действительно умел пользоваться такими «орудиями Палеолита», как краски, кисти, карандаши, чернила, пастель, мелки и даже уголь, создавая с их помощью образы и сюжеты, близкие его натуре юного учёного. Он мог с фотографической точностью Ивана Шишкина [4] воспроизвести на картине игру света и тени в пышных кронах деревьев, скрупулёзно прорисовав отдельным оттенком зелёного каждый листочек. Ему ничего не стоило настоящим пером, об употреблении которого сохранилась память лишь у работников музеев, скрупулёзно вычертить тончайшие детали предмета. И, подобно великому Доре [5] и Шарлю Бланшару, [6] варьируя густоту штриховки, придать черно-белому изображению гравюры иллюзию трёхмерной голограммы.
  Но Аркаша предпочитал работать для души. А владели его душой художники-импрессионисты Клод Моне и Ренуар. Полотна их были насыщены светом. А сочные многоцветные мазки создавали потрясающую оптическую перспективу. На глубоком фоне среди каскада вспышек и прозрачных теней на уровне подсознания виделось то, что хотел изобразить художник – движение! Холсты импрессионистов напоминали размытый кадр фотокамеры, получающийся, когда в момент съёмки фотограф не успевает сфокусировать чёткость. Но именно такой подход великолепно и изящно предавал динамику навек застывшего мгновенья.
  На подобную живопись было сложно смотреть вблизи – она походила на ковёр с неясным пятнистым узором. Но встань подальше, и глазам открывался проступающий из буйства оттенков аскетичной палитры живой образ. И мягкие тени успокаивали взор. И от картины сложно было оторваться, любуясь, с какой нарочитой простотой выполнены сложнейшие цветовые гаммы.
  В такой же манере, что и знаменитые французы, работал кумир Аркаши – анималист Константин Флеров. [7] Хотя к движению импрессионистов Флеров, естественно, не имел отношения, но в его полотнах, украшающих залы Палеонтологического музея, легко угадывалось влияние школы этих революционеров от живописи. Например, его холст «Стегозавр» навевал мысли о творчестве Ван Гога.
  Картина же Сапожкова была портретом мужчины средних лет с красивым округлым лицом, исполненным пытливой проницательности. Через круглые стёкла очков на зрителя смотрели умные добрые глаза. Высокий лоб, лишённый морщин, говорил об умиротворённом открытом характере, но чуть сведённые брови и плотно сжатые губы указывали на привычку к упорному труду и умению отстаивать своё мнение. Мужчина был одет в скромный чёрный пиджак, из-под которого виднелся глухой стоячий белый воротничок – деталь, которая современному человеку показалась бы, чрезвычайно неудобным предметом одежды. В правой руке мужчина держал стебелёк бобового растения.
  Портрет покоился в роскошной ажурной рамке из бронзы поверх каркаса из болотного кипариса. Специально для этой картины её изготовил кузнец Семён Иванович Бордаев –  прославленный конструктор первой и пока последней подземной лодки. Семён Иванович был большим другом Алисы Селезнёвой, которая вместе с Пашкой Гераскиным помогла однажды кузнецу воссоединиться с пропавшим братом. [8] По её просьбе Бордаев и смастерил для Аркаши оправу к его полотну.
  И вот, пока другие ребята станции с умилением следили за тем, как крылатый гость расправляется с угощением, Аркаша опасно балансировал на табурете с тяжёлым портретом размером почти с самого художника, пытаясь водрузить детище своего творческого порыва на малюсенький крючок высоко на стене. В таком состоянии его застал праздный Гераскин.
  – Привет! – гаркнул Пашка, грохнувшись на ближайший стул. – Что на грача не любуешься?
  Аркаша, весь обращённый в борьбу с негабаритным предметом, огрызнулся нечленораздельной тирадой на каком-то мёртвом языке. Сапожков знал тьму таких языков и виртуозно их использовал, украшая свою речь заковыристыми оборотами и ёмкими определеньями, аналогов которым в обычных языках современников не имелось. Полиглотство было ещё одним его талантом и хобби.
  Вальяжно развалясь на стуле, Гераскин принялся командовать процессом, по его выражению, «повешенья мужчины». Не иначе как благодаря его чуткому руководству, Аркаше таки удалось нацепить картину на крючок, одновременно испытав все недостатки земной гравитации, – он рухнул с табурета.
  – Кривовато… – поморщился Пашка. – Говорил же «правее».
  Сапожков, потирая ушибленную поясницу, разразился речью на шумерском. Непонятной, но звучащей столь грозно, что не возникало никаких сомнений: именно такими словами Гильгамеш проклинал змею, укравшую у него цветок вечной молодости. [9]
  – Но-но! Без выражений! – съехидничал Гераскин, тайно завидовавший Сапожкову в его способности к языкам.
 Он прищурился, приглядываясь к портрету.
  – Вот, Аркадий, интеллигентный ты человек: рисуешь, классической музыкой увлекаешься. А такими словами поносишь друга! Как так можно? Гений и злословие несовместимы!
  – Поношу потому, как не выношу, – Аркаша потянул картину за край, выравнивая её. – И не увлекаюсь я классической музыкой… Это вон Селезнёва на скрипке играет…[10] 
  Сапожков досадовал за падение своего авторитета в глазах такого наглого субъекта, как Гераскин. Да и больно было. Искусство требует жертв, но на подобные жертвы Аркаша совершенно не рассчитывал. А Пашка со своим подзуживанием сыпал соль на раны.
  – Вот я и говорю, что вовек бы не догадался, будто ты увлекаешься «Битлз»! Скрытный ты. Это всё от брожения излишней науки у тебя в голове.
  – Зато у тебя в голове ни намёка на брожение. И если ты, Гераскин, девять лет посещая станцию Юных биологов вместе со мной, не догадывался, что я увлекаюсь энтомологией [11]  и жуками, в частности, я могу предсказать, что и через двадцать лет брожения в твоей голове не появится. В вакууме ничего бродить не может.
  Пашка вспыхнул, как солома, облитая бензином.
  – При чём тут жуки, Сапожков?! Я о «Битлз» говорил!
  – Сначала определись, на каком языке ты со мной хочешь говорить, а потом… Потом – молчи!
  – Я с тобой на человеческом языке говорю, мой переутомлённый наукой товарищ, – Гераскин, уже свирепо сопя, возвышался над Аркашей, словно голодный Минотавр над жертвой.
  – О жуках? – с завидным спокойствием спросил Сапожков.
  – О «Битлз»!
  – Давно ли ты, Гераскин, проходил аттестацию по английскому? Или ты в это время бороздил просторы Млечного Пути, превращая его в Простоквашу? Тогда авторитетно должен заметить, что “beetles” по-английски – «жуки». «Б», «и», «и»…
  – Эй!    
  – Что «эй»?      
  – Не «и», а «эй»! «Эй»!
  Гераскин напоминал торжествующего на поле под Ватерлоо Веллингтона, который увидел вдали чёрные мундиры гусар Блюхера, спешащего ему на помощь. Его приветственный клич «Эй!» и размахивание руками усиливали сходство.      
  В лабораторию вошли Алиса, Джавад Рахимов и близняшки Белые. В окно заглянул печальными глазами однорогий добродушный жираф Злодей. На подоконник сел заинтересованный шумом грач в компании местной воробьиной шпаны.      
  – Ребята, вы чего шумите? – Джавад своей внушительной комплекцией и солидным голосом испускал флюиды миротворца. Этакий дронт с оливковой ветвью. Ведь дронт тоже голубь, только в двадцать раз больше обычного.      
  – Гераскин учит меня английскому, – фыркнул Аркаша.      
  – Ничему я тебя не учу, башка премудрая! Представляете, этот человек не знает, как пишется слово «Битлз». Какая там третья буква «и» или «эй»?      
  – «И», – уверенно сказал Джавад.      
  – «И», – в один голос подтвердили Маша и Наташа Белые.    
  У Пашки челюсть отпала, и глаза вылезли из орбит. Алиса стояла, задумавшись. И терпящий поражение Веллингтон-Гераскин с немой мольбой впился в неё взором. Как будто от её мнения зависела победа в споре, где число голосов уже перевесило не в его пользу.      
  – Смотря о чём вы беседуете, – улыбнулась Алиса.      
  – Вот! – Гераскин подпрыгнул до потолка и захлопал в ладоши, чуть на ушах не заходил, как маленький мальчик, получивший от Деда Мороза целый транспортный модуль с подарками.      
  Сапожков и его союзники с недоумением переводили взгляды с ликующего Пашки на Алису. А у той на лице застыла загадочная улыбка Джоконды.      
  Приняв гордую позу Юлия Цезаря, объявляющего миру о покорении Галлии, Гераскин блеснул очами и вдохновенно провозгласил:      
  – Узнайте же, несчастные, меру своего невежества! Придя сегодня в нашу alma mater, [12] я застал здесь Аркадия, водружающего на стену портрет Джона Леннона, – перст Гераскина нацелился на картину. – Я решил завести с ним разговор о старинной музыкальной группе Beatles, в которой этот самый Джон Леннон играл. Но Сапожков прикинулся, что не понимает, о чём я говорю.      
  Пашка присмотрелся к портрету.   
  – Кстати, Леннон у тебя какой-то не такой… А чего вы хохочете?      
  Нет, ребята не просто хохотали – они умирали от истеричного сумасшедшего смеха. Они кашляли и задыхались уже беззвучным гоготанием, кто лёжа на столе, кто привалившись к стене. Пашка растеряно стоял среди этого аристофанова хаоса [13] и взывал, чтоб ему объяснили шутку юмора.      
  – Гераскин, ты...Ты, – Сапожков (серьёзный Сапожков!) катался по полу, корчась от несусветного ржания!      
  – Л-ле-ле-нно-ннн! – надрывался от смеха Рахимов, стуча по столу своим кувалдообразным кулаком, и несчастный предмет мебели пронзительно трещал.      
  – Пашка – б-б-б-балбес-с-с-с! – утирала выступившие от смеха слёзы Алиса.      
  – Селезнёва?!      
  Павел оскорбился. Над ним смеялись, его обзывали, но худшим было то, что он не понимал, чем же всё это вызвано. Казалось, даже жираф за окном ухмыляется, а воробьи на подоконнике чирикали всё равно что хихикали. И грач отчётливо крикнул «Кха-кха-ха!», присоединяясь к веселью. И у мужчины на портрете разве не играла на губах снисходительная улыбка?    
  – Вы с ума спятили?! – взбесился Паша. – Что не так-то?!      
  Сапожков еле-еле дышал, пытаясь придти в себя.   
  – Нет, я погорячился, сказав, что у тебя через двадцать лет ничего в голове не появится. Там и через сто двадцать лет ни намёка на мысль не будет. Дж-дж-джонн…      
  Аркаша снова зашёлся хохотом.      
  Гераскин метнулся к нему в красноречивом порыве физической расправы с оппонентом. На миротворца Джавада момент перехода комедии в трагедию сразу подействовал отрезвляюще, и он навалился Гераскину на плечи.      
  – Остынь-ка, Леннон!      
  – Пусти! И тебе достанется!      
  Пашка кипел, Пашка напоминал вулкан Кракатау.      
  – Паша, прекрати! – голос Алисы был твёрд и суров, хоть она всё ещё не могла отдышаться от смеха.      
  Остальные тоже перестали смеяться, но улыбались, во всю ширину лица. И Пашке это было противно до жути!      
  – Павел! – нотационно начал Сапожков. – Перед тобой не музыкант Джон «Кактамего», а отец-основатель генетики, австро-венгерский натуралист девятнадцатого века Грегор Мендель! И тебе как учёному, подчёркиваю «учёному», биологу конца двадцать первого столетия, девять лет посещающему станцию Юных Биологов и семь лет проводящему опыты по генной инженерии, стыдно не знать подобных людей.      
  Лаборатория снова наполнилась смехом, но уже не таким припадочным. А у Пашки словно землю из-под ног вышибли. Или наоборот, подвесили над землёй, как мешок, вырвав ноги. Коварный кинжал Каски [14]  не нанёс такой раны Цезарю, как сразили Гераскина слова Аркаши. Он ощутил себя опустошённым, уязвлённым и… удивительно глупым! И это его злило. Он злился на себя за свою глупость. И злился на ребят, что они смеются над его глупостью, а, возможно, и над тем, как он бесится и страдает из-за этого чувства унижения. А тут ещё эта Алиска!      
  – Пашка-Пашка! Балбес!      
  И смеётся так задорно! А сколько раз этот «балбес» тебя из беды выручал, – хотелось возопить Пашке. Но он лишь вжал голову в плечи, весь ссутулился, съёжился и со всей злостью и отчаяньем, клокочущими в его душе в ту минуту, прохрипел:      
  – И ты, Алиса? Ну-ну…      
  Пашка оттолкнул Джавада и направился к двери.      
  – Гераскин, ты чего?      
  – Пашка?      
  – Паша, ты обиделся, что ли?      
  Хор удивлённых возгласов разбился о его спину, как морская волна об утёс. Пашка не ответил. Он быстро шёл прочь из здания станции, долой из парка и дальше-дальше. И в горле у него стоял комок, а сердце жгло грудь, словно раскалённый кусок железа.

* * *

  Пашка больше не появлялся на станции. А в школе не здоровался с ребятами, держался в стороне и всем своим видом выражал увлечённость учебником по космогонии. [15] Гераскина словно подменили! Из его образа ходячей катастрофы, сухопутного воплощения «Летучего Голландца», гонимого по валам жизни с галса на галс малейшим поветрием приключений, часто плачевно заканчивающихся для окружающих и самого Гераскина, исчезла бравада, порывистость, нетерпение. Будто неведомая сила усмирила вихрь в парусах его души и поставила мятежный фрегат на многотонный якорь угрюмой задумчивости. Паша был тих и замкнут. Вопреки обыкновению, не шумел на уроках. Если его спрашивали, не устраивал циркового представления из своих ответов. Но по предмету отвечал строго то, что от него требовали, ни больше, ни меньше. Успеваемость его по алгебре и химии, например, резко повысилась. Чему учителя не могли нарадоваться. И в их разговорах часто высказывались счастливые замечания, что Провидение, таки, вдохнуло разум в казавшегося безнадёжным горе-сорванца. Только компании юных биологов «обновлённая версия» Гераскина вовсе не нравилась.      
  – Пускай дуется, – пожимал плечами Аркаша. – Как будто мы виноваты и в его характере, и в том, что он путает учёных с музыкантами.      
  Джавад был солидарен с Сапожковым. Но девочки и особенно Алиса тяжело переживали Пашкин бойкот и перемены, происходящие с их другом.      
  Незаметно пролетели семь дней, и на горизонте замаячили двухнедельные каникулы. Правда, «каникулами» эти полмесяца назывались лишь номинально. Ребятам рекомендовалось пройти в данный срок профильную практику на пользу обществу и науке. То есть в случае с юными биологами от них требовалось проявить полученные в школе знания трудом в учреждениях биологической направленности. Конечно, от этого можно было и отказаться. В конце концов, отдых – святое дело! Но ведь класс готовился к выпуску – летом уже нужно было поступать в институт. А отметка о практике в аттестате давала лишние баллы к экзаменационной оценке при прохождении конкурса в высшее учебное заведение. Новый век с его гиперскоростным полётом научной мысли спрашивал с будущих профессоров и академиков способности к самоотверженной работе и оперированию тысячами терабайт информации. Отбор в институты вёлся строжайший – учитывалось огромное количество нюансов. И абитуриентам следовало заранее позаботиться, чтобы плюсов в этих нюансах оказалось больше, чем минусов. Вообще, если ты хотел стать учёным, начинать им становиться следовало буквально с пелёнок.      
  Так же заветная положительная закорючка в графе «практика» снижала риск в будущем, по окончанию студенчества, попасть под маховик целевого распределения кадров. И позволяла выбрать место будущей работы самому, а не заниматься целый год прививкой яблочных дичков на Марсе [16]  или выращивать хлореллы [17]  в какой-нибудь Тьмутаракани.      
  Но юных биологов мало волновали все эти меркантильные аспекты практики. Сама возможность проявить себя, быть полезными воодушевляла их на подвиг отказаться от заслуженного отдыха ради зачастую скучного и неблагодарного труда, который доставался всем салагам-практикантам ещё со времён египетских фараонов. И лентяев среди них не было! Наоборот, каждый стремился перещеголять друзей, взвалив на себя непомерные обязательства. И только сознательность ответственного по приёму практики взрослого наставника уберегала детей от чрезмерных нагрузок.      
  Ученики должны были представить план о проведении практики на последнем занятии по биологии. Преподаватель Галина Петровна по очереди вызывала их с вопросом о краткой характеристике места и способа работы. От её внимательности зависело, чтобы её подопечные не вернулись с каникул измотанными, как рабы с соляных рудников. Если чей-то план её смущал своей излишней сложностью, она вносила в него коррективы, снижающие трудозатраты, к великому огорчению будущего практиканта.      
  Сапожков на пару с Джавадом, однако, добились для себя предприятия внушительного масштаба. В Галактическом Институте Ботаники за полвека скопились тонны препаратов и гербариев, доставляемых неутомимыми путешественниками и натуралистами с самых разных планет. Многие из этих, как принято говорить, «голотипов» числились лишь под кодовыми индексами хранилища, не имея положенного научного названия и, тем более, правильного научного диагноза. Вот мальчики и решили – хоть немного подсобить учёным в этом вопросе – дать описание 5-6 тысячам образцов в закромах БИГ(а). Джавад как раз специализировался на ботанике и был просто гением систематики. А Сапожков не хуже родного языка знал латынь, на которой по линнеевской традиции составлялись диагнозы растений.      
  Сёстры Белые изъявили желание лететь на Венеру. После неудачной попытки людей поменять орбиту этой планеты [18] для превращения её в подобие Земли было принято решение основать на ней колонию. Если гора не идёт к Магомету, то Магомет пойдёт к горе! Строительство города на планете, представлявшей из себя бочку с серной кислотой, явилось вызовом конкистадорам с Земли. Но они справились с этой задачей! И теперь девочки собирались отправиться в этот «край обетованный», названный, кто бы сомневался, Купидонополисом, [19] с целью изучения местной кислотоустойчивой фауны и влияния венерианской биосферы на человека.    
  – Я лечу на Блук, – встала со своим планом Алиса. – Мне доверено, как представителю КосмоЗо и планеты Земля, сделать доклад на конференции Галактического Ветеринарного Общества. На обратном пути я заскочу на планету Пустую. Буду наблюдать за местной бионтой [20]  в естественной среде обитания. Это согласовано с экологами и является их заданием.      
  – Пустую планету не зря назвали «пустой», – хохотнул Кирилл Родимов, сгоравший от зависти к Алисе. Ещё бы! Доклад на межпланетной конференции – это вам не помывка пробирок в НИИ цитологии.      
  – Пустая известна людям всего тридцать один год. А загадка живых существ на ней приоткрыта лишь семь лет назад, [21] без лишней скромности замечу, при моём непосредственном участии. И до сих пор научное сообщество не проявляет интереса к уникальной экологии её биоценозов. Наверно, из-за зависти? – Алиса выразительно посмотрела на Родимова. – Даже если бы на Пустой не было бы высших форм жизни, на ней, наверняка, существовали бы микроорганизмы, которые встречаются не то что на планетах, но на каждом втором астероиде. И никому нет до этого дела. Подумаешь, какая мелочь: Пустая планета и её обитатели! Но я скажу так: мелочи не имеют решающей роли, мелочи решают всё! Собственную планету человек не до конца познал, прожив на ней десятки тысячелетий. И отмахиваться от изучения других планет, даже самых неинтересных на первый взгляд, но хранящих тайн не меньше, чем наш Дом, планет, с которыми у Человека лишь «шапочное знакомство», я считаю непозволительной скаредностью учёного таланта.      
  – Это слова взрослого учёного! – просияла Галина Петровна. – Какие же вы все у меня молодцы! Гераскин? Паша, а ты чего такой молчун последнее время? Ты куда направишь энергию своего пламенного мотора? Пойдёшь в звероловы, небось?      
  – Улетаю в Академгородок на астероид Z-4004, – буркнул Пашка.      
  – Золото что ли искать? – не удержался от язвы Сапожков.      
  – Углеродный анализ астероида указывает, что ему более одиннадцати миллиардов лет. Предполагают, что внутри него сохранилась материя Планковской эпохи. [22] Для выяснения этого набираются добровольцы, – с флегматичным видом сказал Пашка.      
  – Чушь какая! – воскликнул Рахимов. – В Планковскую эпоху даже атомов не существовало, а тут целый астероид! Лженаучные поползновения… Это в твоём духе, Гераскин.      
  – Джавад, постыдись так говорить о друге! – с укором произнесла Галина Петровна. – Паша, твой план, конечно, хорош. Но это как-то не сильно связано с биологией. И почему я тебя на станции уже неделю не вижу? У тебя проблемы?      
  – Я ухожу со станции и с биологического курса, – сухо ответил Пашка.      
  Общий вздох изумления содрогнул кабинет. Два десятка шокированных взглядов уставились на Гераскина.      
  – Уходишь? Но почему? – плохо скрывая растерянность, спросила Галина Петровна.      
  Павел промолчал.      
  – Ну, дело, конечно, твоё… – развела руками учительница. – Все свободны. Успехов и до встречи через две недели!      
  Дети попрощались с преподавателем и, бурно обсуждая сюрприз, преподнесённый Гераскиным, вышли из класса.      
  – Гераскин, подожди! Разговор есть, – окликнул Пашку Рахимов.      
  Ребята нагнали мятежного однокашника у гардероба.      
  – Между собой разговаривайте. Чай, от скуки не помрёте, – огрызнулся Павел.      
  – Паша, не уходи! – пискнула из-за плеча Джавада Наташа Белая.      
  Гераскин отмахнулся от них и, накинув ветровку, направился к выходу.      
  – Это некрасиво! Не по-дружески! Не по-мужски! Не по-человечески! – выстрелил ему в спину Сапожков.      
  – Аркаша, не сгущай краски, – тихо сказала Алиса. – Паш, не сердись. Давай поговорим.      
  – Сапожков уже всё сказал, – отрубил Гераскин. – Я вам не друг, не мужчина, не человек. Бывайте!      
  Хлопнула дверь.      
  – Дурак! – цыкнул с досады обычно сдержанный Джавад.      
  Близняшки Белые по очереди всхлипывали и шмыгали носами. Алиса стояла, словно контуженая взрывом. Ей не верилось, что её друг – наверно, лучший друг – мог озлобиться до такой степени.      
  – Паша на себя злится и мучается от этой злобы. А ты его дразнишь, Сапожков, – вздохнула она.      
  – Перебесится! Что мне с ним цацкаться!      
  Аркадий тоже начинал злиться на себя, за собственную несдержанность и отсутствие такта. И, естественно, искал кого-нибудь на роль громоотвода. Ну почему все мальчишки, даже прекрасно понимая, что виноваты, пытаются найти крайнего для выхода негативных эмоций собственной несостоятельности. Алиса заметила, что Сапожков нацелился как раз спустить псов личных фобий, и решила не давать ему такого повода – не продолжать дискуссию. Зачем, если собеседник готов придраться к самым нейтральным понятиям? Девочка выразила уверенность, что всё в итоге наладится и, попрощавшись с друзьями, отправилась домой.
      

* * *

  – Ах, сегодня раньше обычного вернулась! – встретил Алису домашний робот Поля. – Суп только приготовился. Свеженький!      
  – Я не хочу есть, – Алиса погладила робота по шару, венчавшему кастрюлеобразное туловище домроботника. – Нет настроения, и устала очень…      
  – Что случилось? – сразу перешёл в атаку Поля. – Кто посмел обидеть мою Алисочку?! Какой la sot [23] мнит себя недостижимым для возмездия моей полипропиленовой десницы?!      
  Нужно заметить, что Поля заведовал хозяйством семьи Селезнёвых с первых дней жизни Алисы и за это время совершенно очеловечился. Такое не редкость для роботов, если их искусственный интеллект не ограничен для восприятия абстрактной информации. Алису Поля считал, в зависимости от ситуации и порой от собственной выгоды, то дочерью, то сестрой, но чаще беззащитной дамой, требующей постоянной помощи бравого кавалера, каковым робот мнил себя. Домроботник был страстным поклонником романов-фельетонов и через них приобрёл замашки пикаро и заправского бретёра. [24] Но его конструкция даже близко не подразумевала владения холодным оружием. И, конечно, как у всякого робота, в программу Поли была заложена блокировка на членовредительство. Поэтому всё его фанфаронство вызывало у наблюдателей лишь потеху, в то время как его пышные угрозы приобретали оттенок драматического фарса. Ведь, возглашая их, Поля старательно имитировал интонации героев бесчисленных фильмов жанра «плаща и шпаги». Поверьте, сложно сдержать слёзы умиления, когда помесь кухонного комбайна и пылесоса голосит “En guarde, canaille!” [25]. Себя Поля именовал не иначе, как «домрОботником», и утверждал, что благосостояние Селезнёвых покоится на одних его пластмассовых плечах. Кто-кто, но Алиса с этим не спорила. Потому что знала: этот забавный электронный мажордом при случае готов был лечь костьми, вернее, каркасной арматурой, во имя интересов своей бесценной хозяйки.
  Мягким голосом Алиса попыталась охладить пыл домроботника:         
  – Никто меня не обижал, mon chevalier. [26] Успокойся! Мне просто нужно побыть одной, подумать. Понимаешь?      
  – Понимаю? Bien s;r! [27]
  Роботы не умеют обижаться, но Поля превосходно изображал эмоции. За эти способности его даже приглашали в театральный кружок. И лишь проблема с нанесением на свою неказистую «личность» грима и других атрибутов перевоплощающегося в героя пьесы актёра заставила отказаться домроботника Селезнёвых от лестного предложения.      
  – От еды нос воротят! Секретничают! В другой раз в утиль сдадут оплот их семейного счастья! – негодовал Поля.
  Свирепо гудя вентилятором охлаждения аккумуляторных батарей, он скрылся на кухне.      
  Алиса прошла в свою комнату и села за стол. Голова болела от мыслей, большая часть которых была, в общем-то, бесполезным переливанием из пустого в порожнее. А бесполезная работа, как известно, и умственная в том числе – самая утомительная вещь на свете. «Что не так с Пашкой?» – вертелось в голове Алисы. Она точно знала ответ на этот вопрос, но никак не могла от него отделаться, сколько бы на него ни отвечала. Из-за этой занудной назойливости вопроса о ненормальном состоянии Гераскина Алиса не могла ответить на другой вопрос, скромно ждущий своей очереди, пока она разбиралась с первым: чем она могла помочь другу? Алиса жалела Пашку. И она скучала по нему, скучала всю неделю, что он дулся на неё и ребят. А теперь ещё, судя по последним событиям в школе, возникла угроза, что Гераскин навсегда исчезнет из области её контактов. Это угнетало девочку и лишало сил. Она включила видеофон и набрала номер мамы, находящейся в командировке на маленькой планете Кастера. Алисина мама работала архитектором, и на Кастере по её проекту строилось здание посольства Земли.      
  – Привет, дочка! Как дела? Что нового? А что это ты нос повесила? Что-нибудь случилось? – и ещё десяток вопросов пальнули в Алису, как из пулемёта.      
  – Всё хорошо! Привет, мамочка! – рассмеялась Алиса. – Мне нужно с тобой посоветоваться.      
  – О-хо-хо! Моей самостоятельной девочке нужны советы? Вот так чудо! Это радость для меня! Спрашивай – помогу, чем смогу!      
  – Спасибо, мам! – и Алиса рассказала матери о ситуации с Гераскиным.      
  – Ну… – мама, задумавшись, закусила губу и сразу стала выглядеть лет на пятнадцать моложе.      
  – Да подождите вы! У меня с дочерью серьёзный разговор! – закричала она вдруг на кого-то. – Вон в той папке чертежи! Нет – в синей! Да! Ах, извини, доча, отвлекают!      
  – Ничего-ничего! Я могу потом перезвонить.      
  – Нет-нет! Я… Да откуда я знаю, где ваш полиуретан! Я его на завтрак не ем! У прораба спроси! Где Сергеич? Вот к нему и обращайся!      
  В кабинете мама появлялась лишь по недоразумению, всё рабочее время проводя на строящемся объекте. Поэтому Алиса позвонила ей на портативный видеофон, что мама носила на запястье. И теперь, когда её отвлекали по неведомым Алисе вопросам, мама дополняла свои ответы бурной жестикуляцией, а видеофон послушно следовал движениям несущей его руки. От чего перед взором девочки мелькали то небо, то чьи-то ноги, то каркасы зданий. И весь этот калейдоскоп сопровождался перебранкой архитектора со строителями.      
  – Уф! Надоели! – на экране появилось раскрасневшееся лицо мамы. – Я лишнего не сболтнула?      
  – Совсем немного, – невинно улыбнулась дочь.      
  – А? Досадно… О чём это мы? Ах, да! Послушай, ты же не первый день Пашу знаешь?      
  – Не первый.      
  – Так вот. Я его знаю хорошо. Конечно, похуже тебя. Но не плохо. И я могу сказать, что он человек чрезвычайно гордый. А гордые люди очень ранимы.      
  – Я знаю, – шепотом сказала Алиса.      
  Мама тоже перешла на шёпот.      
  – А сейчас он ещё и под воздействием гормонального стресса, переходного возраста и прочего. Ты – биолог – понимаешь, о чем я говорю?      
  – Яснее ясного. Но мне-то что с этим делать? Я друга не хочу потерять! Да и Пашка мучается и в пугало превращается.      
  – Алиса, всё очень просто. Пашка – дурачок. Его следует принимать таким, каков он есть. Смириться с этим, как с ещё одной данностью жизни, навроде энтропии. [28] Конечно, не надо давать ему спуску в его гордыне, но и угнетать не стоит. Здесь необходимо найти золотую середину и балансировать на ней. Как? Тут всё зависит только от тебя, ты же с ним общаешься, а не я. Но, замечу, если его оскорбил такой пустяк, о котором ты мне рассказала, нужно, закрыв глаза на причину его обид, пусть даже он сам виноват, извиниться перед ним.      
  – Извиниться?   
  – Каким бы глупым ты это ни сочла, но перед Пашей надо извиниться! А вот если он не примет твоих извинений, то он не «дурачок», а «идиот». И можешь радоваться, что подобный индивид выпал из твоего круга общения.      
  Может быть, мама и шутила, но голос её был строгим.    
  – Спасибо, мамочка! Я подумаю над твоими словами. До свидания! – Алиса помахала рукой экрану.      
  – Счастливо, милая! – мама помахала в ответ, и изображение исчезло.      
  – Компот-то хоть будешь? – прогнусавил из-за дверей Поля.      
  – И суп тоже!      
  Алиса потянулась и встряхнулась. Нужно было собраться в путешествие на Блук, а не раскисать. И что делать с Пашкиной бедой, она теперь знала наверняка.


Глава II. Встречи в космопорту

  По расчётам компьютера, чтобы прибыть на Блук утром в день Конференции Общества Ветеринаров, что приходилось на 24 марта Земного календаря, Алисе надо было вылетать из Москвы в десять часов вечера 23-го. И, конечно, не рейсовым лайнером, а челноком с пересадкой на Плутоне, а после на Фиксе. Она бы с удовольствием избежала этой муторной процедуры, отправившись в путь на верном Гай-до. Но, увы, кораблик проходил недельный профилактический ремонт. И на момент, когда девочка обратилась к нему за помощью, пребывал как раз в его пиковой форме, возвышаясь среди яблонь на даче Тадеуша Сокола под Вроцлавом с разобранными двигателями и торчащими во все стороны узлами электропроводки. Ещё три дня минимум металлическому другу Алисы предстояло приводить себя в порядок. Ждать она не могла, потому что не могла ждать конференция ветеринаров. Юная учёная только договорилась с Гай-до, что он прилетит за ней на Блук, чтобы отвезти на планету Пустую – ни один челнок и, тем более, лайнер туда не летал.      
  Так Алисе пришлось жертвовать комфортом во имя науки. Отец ворчал. Бабушка причитала. Поля истерически иллюминировал лампочками и уверял, что умрёт от нервной коррозии за страдания ребёнка, который не выспится с таким диким перелётом.      
  – Прекрасно высплюсь после! – махнула рукой Алиса. – На Блуке ночь двадцать земных часов.      
  – Как так? – робот самозабвенно изобразил изумление тем, что где-то во Вселенной время может отличаться от московского. Индикаторы происходящих в нём активных процессов чуть не полопались от интенсивного перемигиванья.      
  – А так! – сказала Алиса. – День на Блуке равен трём земным. И полети я отсюда утром или днём на рейсовом лайнере, то прибыла бы на Блук кромешной ночью. И из-за смены часовых поясов напоминала бы мороженую треску, а то и вовсе проспала конференцию. А так, пусть маленько помурыжавшись, попаду прямо с «корабля на бал».      
  Доводы Алисы и особенно слово «помурыжавшись», понятие которого Поля с трудом нашёл в словаре блока памяти, где оно объяснялось, как «претерпевание мук во имя чего-либо бесполезного», вызвали у домроботника короткое замыкание.      
  – Рано тебе ещё на балы ходить, – заохала бабушка.      
  – А папа считает, что давно пора, – Алиса подмигнула отцу. – Вдруг я там свою судьбу встречу?      
  Папа аж закашлялся.      
  – Что рот разинул, обормот?! Распустил дочь! Где это видано, чтобы дитя четырнадцати лет по балам шастало и женихов ловило? – накинулась бабушка на опешившего папу.      
  – Джульетта у Шекспира. Наташа Ростова у Льва Толстого, – начала с невозмутимым видом загибать пальцы Алиса. – Маргарита у Гёте, Суломифь у Куприна, Ольга Ларина у Пушкина, Долорес у Набокова… Если не упоминать Тиндариду, [1] похищенную Тезеем, когда ей было всего десять лет… А вот у Петрония Арбитра… [2]    
  – Что? Что это такое? Этому что, в нынешних школах учат? Куда катится мир! – схватилась за сердце бабушка.      
  – Да… Да шутит она, – не нашёл, чем лучше защититься растерянный профессор.      
  – Ну и шуточки в этом семействе! Такого даже в безобразном начале этого века не позволяли!      
  Сопя страшнее рассерженного носорога, бабушка ушла на кухню доставать из духовки пирог внучке на дорогу.      
  Папа укоризненно посмотрел на дочь, притворившуюся белой овечкой.    
  – Знаешь, иногда мне не по себе от твоих выходок. Вот ты улетишь, а мне ещё придётся объясняться с ней, – он многозначительно кивнул в сторону кухни.      
  Судя по звукам, что оттуда доносились, бабушка занималась не выпечкой, а вызыванием бури на головы министров культуры и образования.      
  – Папочка, а ты не забыл, что я биолог? – невинно улыбнулась Алиса. – И вопросы этики взаимоотношения полов для меня не являются секретом. Так ей и скажи!      
  Профессор только крякнул от такого заявления.      
  – Ну, а Петроний-то тут причём? Это Гераскин тебе «Сатирикон» подсунул?      
  – Нет. Мы с Аркашей изучали бытовую латынь. [3]      
  – Зачем? – схватился за голову профессор.      
  – А вдруг мне захочется слетать в древнеримскую эпоху?      
  – Я вот тебе задам и «захочется», и «слетать»!      
  – Ну, папа!      
  – Что «папа»? Посмотри, до чего ты Полю довела!      
  Робот, словно оспинами, весь был покрыт красными огоньками индикаторов, сигнализирующих о перегрузке.      
  – Он сам себя довёл.      
  – Так помоги мне привести его в порядок, – устало вздохнул профессор. – И не вздумай изучать санскрит, [4] пока шестнадцать не исполнится!      
  Странные эти взрослые, – подумала Алиса. – Давно уже наша система образования научилась давать знания детям не так, чтобы те подталкивали учеников к глупостям. А, наоборот, – так, чтобы уроки предостерегали молодёжь от необдуманных импульсивных поступков. Просвещен, значит – защищён. А по поведению родителей можно было подумать, что было бы лучше, если б их ребёнок рос в блаженном неведенье об устройстве этого мира. И это бы в итоге принесло ему сплошные неприятности! Сколько взаимного доверия вложено в диалог между родителями и их чадами современными психологией и социологией, но, похоже, проблема «отцов и детей» будет ещё долго бродить призраком по древнему замку людских предрассудков.
      
  Московский Космический Порт, КосМоПорт, КосМо или просто КМП, не отличался выдающимися размерами, типичными для подобных учреждений, ни на Земле, ни, тем более, в Космосе. Так, Звёздная Пристань в Аризонской пустыне значительно превосходила его, при этом имея огромный ресурс для расширения. А Малая Перевалочная База на Луне, несмотря на название, могла на своей площади вместить пять таких систем, как КосМо, и ещё осталось бы место для вокзала монорельса. Но даже при своих средних параметрах КосМоПорт, по сути, представлял собой отдельный город, раскинувший корпуса своих зданий и коммуникаций на десяток километров вокруг. И, как выразился классик, редкий склисс долетел бы до середины обширного взлётного поля КМП, где можно было наблюдать сотни звездолётов самых разнообразных конструкций со всех уголков Галактики.      
  Хочешь узнать о характере планеты? Не ищи ответ в энциклопедии – загляни в её космопорт!   
  Земля, сравнительно недавно вступила в Союз Млечного Пути. Пока она оставалась местом экзотического туризма. Удовольствию гостей здесь предлагались путешествия по многочисленным природным ландшафтам в разнообразных климатических условиях. Благо природа Земли была роскошна. Но не менее её красот космических туристов привлекало общение со странными, немного сумасшедшими, но добродушными людьми, называвшими себя «сапиенсами». [5] В Совете Галактики ещё не определились, чего в землянах больше – «сумасшедшинки» или «сапиенститости», и относились к ним с осторожным уважением. Зато земляне готовы были обнять за раз всю Галактику, и часто первыми приходили на выручку другим планетам, порой даже не дослушав просьбу о помощи. А те инопланетяне, что испытали на себе дружелюбие «сапиенсов», отзывались о них только в превосходных степенях. И не скупились восхвалять их радушие, отвагу, находчивость, кажущуюся неиссякаемой энергию. И ещё замысловатое чувство прекрасного, что проявлялось в культуре Цивилизации землян пёстрым карнавалом образов на многотрудном творческом пути в поиске извечного «Кто мы?».
  Вот этим-то сочетанием широты души, уверенной спокойной силы и детской страсти заглянуть за горизонт в своей архитектуре и бурлящей среди неё жизни встречал КосМоПорт путешественников с иных планет. И он был для них особенным не потому, что представлял собой прихожую в другой мир. Он сам был другим миром, в котором легко можно было раствориться, увлекшись его кипучей динамикой, производимой и неутомимыми хозяевами, и тысячами восхищённых галактических паломников. КосМоПорт пленял! Кто был здесь однажды, тот обязательно возвращался сюда снова. Порой лишь для того, чтобы ощутить, как приятно в нём наэлектризован воздух, напитанный яркими эмоциями своих обитателей.      
  Алиса сидела в глубине зала ожидания, вспоминая, как отец привёл её сюда впервые. Сколько ей тогда исполнилось? Четыре? Три года? Или два? Бессчетное количество раз она уже бывала здесь, но, всё равно, те детские чувства восторга перед силой Человека, упорно покоряющего время и расстояние, то трепетное волнующее сердце ощущение пребывания на пороге в сказку жили в ней, не поблекнув и на тысячную тона. Они снова будоражили её. Только теперь она научилась их скрывать, чтобы не смущать окружающих своей страстной дрожью, порождённой нетерпеливым желанием ринуться навстречу приключениям.      
  От размышлений её отвлекли громкие, даже по меркам КосМоПорта, голоса. Неподалёку теснилась группа свирепого вида людей. По специфическим понятиям, проскальзывающим в их шумной беседе, Алиса подумала, что это геологи-разведчики. Реплики, исторгаемые «наверно-геологами», были грубы и полны желчи, что совершенно не вязалось с замечательной доброй атмосферой КосМо.
  Девочка поёжилась от зацепившейся за ухо скабрезной шутки. Она как раз выбирала между тем, чтобы просто пересесть подальше от этой компании или подойти и сделать ей замечание, когда заметила чуть в стороне от злой кучки гео-разведчиков знакомую фигуру. Там, в обществе дамы нервной наружности, стоял Пашка! Женщина что-то объясняла ему, энергично водя пальцем по планшету. Она была ниже юноши на две головы, и Гераскин смешно сутулился на согнутых в коленях ногах, чтобы его ухо находилось ближе к источнику информации, исторгаемой из уст женщины. Её резкие отрывистые реплики Пашка сопровождал механическими кивками, так, что будь в здании ветер, можно было решить, будто это его порывы качают голову юноши. Этим внимание Алисиного товарища к словам женщины ограничивалось. Весь его vision divine [6] хранил индифферентность маринованной устрицы.      
  Селезнёва направилась к другу.      
  – Ой, Паша! Привет! Ты на свой астероид летишь? – голос Алисы выражал полное забвение тех натянутых отношений, что забурьянили дружбу с Гераскиным в последнюю неделю.      
  – Привет, – хмыкнул Пашка. – Лечу…      
  Гераскин с ней заговорил! Уже прогресс!      
  – А далеко это от Блука?      
  – Меньше миллиона километров…      
  – Так мы соседями будем? Здорово! – Алиса вложила в радостный возглас все теплые чувства, что пробуждал в ней КосМоПорт и что она испытывала к своему непутёвому однокашнику.      
  Оторвав загипнотизированный взгляд от планшета женщины, Пашка обратил его к Алисе. И та с облегчением заметила живую искорку в глазах Гераскина. Словно он хотел сказать: «Спасибо, что уделила мне внимание!» Но, может, это свет диодных ламп так отразился в его зрачках. Потому как в следующий миг Пашкины очи снова соперничали своей леденящей остекленелостью с мёртвым холодом Планеты Кристаллов.      
  – Девушка, не вежливо вмешиваться в чужой разговор! – женщина, уперев руки в бока, грозно зрила на Алису снизу вверх (девочка, как и Пашка, была выше неё).      
  – Здравствуйте! Извините, это – мой друг. Мы давно не виделись, – интонации Алисы источали елей лучшего дипломата Галактики.      
  Она слегка погладила локоть Гераскина, мол, подыграй мне!      
  – Извините, Валентина Федосеевна. Познакомьтесь, Алиса Селезнёва. Мы… Мы давно не виделись…      
  – Та самая Алиса? – Валентина Федосеевна наморщила нос и стала похожа на мопса в чёрном завитом парике. – Всё равно, не воспитанная, хоть и знаменитая! Не отвлекайся, Павел! А вы, Алиса, ступайте! Кажется, вы уже удовлетворили потребности своей коммуникабельности.      
  Лицо Алисы залилось румянцем гнева. Мало того, что эта Федосеевна оскорбляет её за сущий пустяк, так ещё и является досадной помехой в налаживанье контакта с другом. А то, что гордыня Пашки начала сдавать свои позиции, Алиса чувствовала так же ясно, как свежий бриз в раскалённой пустыне. Вот-вот будет выброшен белый флаг!      
  – Паша, а ты можешь уделить мне минутку? – со скромной настойчивостью спросила девочка.      
  – Эээ… – только и успел выдавить Гераскин, прежде чем Федосеевна грубо одёрнула его за рукав.      
  – Паштет, живо на посадку! Через две минуты шлюз откроют! – крикнул широченный и высоченный мужчина из группы геологов.      
  – Ты всё понял? – Валентина Федосеевна дернула Пашку за руку с такой силой, что он чуть не рухнул на неё.      
  – Да. Понял, – ответил Гераскин, не отрываясь, глядя на Алису.      
  – Держи! – женщина всучила Пашке планшет. – Остальные инструкции получишь от Альвареса. Счастливого пути!      
  Она с хищной торжественностью зыркнула на Селезнёву и засеменила к выходу на стоянку флайеров.      
  – Пока, – буркнул Пашка.      
  Он через силу развернулся и, вздохнув, побежал за удаляющейся бандой геологов.      
  – Пока, – разочарованно бросила ему в след Алиса.      
  Вот же ж невезение! Минутки, да что там, двадцати секунд не хватило, чтобы погасить конфликт. Ну, хоть основа будущему примирению заложена, успокоила себя Алиса.      
  Она стояла в задумчивости, когда к ней подошёл отец.      
  – Это не Гераскин был? Или двуногий гепард? – спросил он, протянув дочери стаканчик мороженного. – Он хотел тебя похитить, а я его вспугнул?      
  – Спасибо, – рассеяно отозвалась Алиса, продолжая смотреть в направлении, в котором скрылся Пашка.      
  – Что это вы не вместе на этот раз каникулы проводите? Поссорились?    
  – Нет, что ты! Пашка, конечно, невыносим порой, но чтобы с ним ссориться… Просто доклад ведь на двоих не разделишь.      
  – А на Пустой тебе бы пригодился помощник, – не обращая внимания на растерянность Алисы, словно сам с собой рассуждал профессор.      
  – Возможно…      
  – Он выглядел каким-то потерянным. У него всё в порядке?      
  – Пашка как Пашка, – пожала плечами Алиса. – Откуда у тебя такой интерес к нему?      
  – А откуда у тебя такое раздражение в голосе? Ладно-ладно, храни свои секреты! – рассмеялся папа хмурому взгляду дочери.      
  Досадуя, что её настроение читается, как на афише, и, проигнорировав совет отца поберечь горло, Алиса принялась беспощадно уплетать мороженное. Шоколадное? Отлично! Серотонин [7] ей сейчас нужен до зарезу!      
  – Игорь?! Селезнёв?! Мать моя – женщина! Вот это встреча! – сотряс зал ожидания громовой бас.      
  От неожиданности и мощи звукового извержения половина народа в зале дружно подпрыгнула, а другая упала в обморок. К Селезнёвым от дальнего входа мчался удивительный человек. Он походил на нелепого гигантского палочника. Вытянутый – выше Алисы на добрые восемьдесят сантиметров – тощий, как прутик, с длиннющими руками и ногами, которыми он размахивал, словно жердями на шарнирах, да с такой скоростью, что могло показаться, будто это не человек бежит, а огромное велосипедное колесо катится по залу. И многолюдная шумная толпа, наполняющая зал ожидания КосМоПорта, в страхе оказаться смятой этим худосочным Джаггернаутом [8] раздалась в стороны, уступая ему дорогу, словно волны Красного моря перед Моисеем. Мужчина-палочник налетел на Селезнёва, сгрёб его в объятия и, без видимых усилий при своей скелетообразной худобе оторвав от земли далеко не лёгкого профессора, закружил юлой по залу, хохоча гулкими раскатами горной лавины, совершенно не соответствующими его облику.      
  – Селезнёв! Селезнёв! Селезнёв! Что за встреча! Что за день! Расскажу Любаше – ни за что не поверит! – грохотало это живое торнадо, захватившее ошеломлённого отца Алисы, вертя круги и восьмёрки в пространстве.      
  Вихрем описав дугу из одного конца зала в другой, по территории, где и стадо слонов могло незаметно приютиться, верзила поставил директора КосмоЗоо на прежнее место. Всё это произошло настолько быстро, что Алиса и глазом не успела моргнуть, а её папа уже походил на жертву центрифуги, и над ними нависал этот человек-палочник, совершенно не запыхавшийся от собственной скорости.      
  У иссушенного Гаргантюа [9] были редкие торчащие во все стороны волосы. Подбородок венчала жидкая эспаньолка. А на носу сидели огромные очки, делавшие хозяина ещё больше похожим на насекомое.      
  – Илья, ты нисколько не изменился, – прокашлял Селезнёв, пытаясь централизовать свое тело со своим рассудком после дикой карусели. – Счастлив тебя видеть, дружище!      
  – А я-то как счастлив! – загремел Илья. – Кисну здесь, как голотурия, застигнутая отливом. Рейс на Тетис [10] задержан на сорок минут! Я же не сухопутный краб, чтобы торчать лишних сорок минут на земле! Ха-ха-ха! Но как ты? Рассказывай! А что это за красавица с тобой?      
  – Дочка! – с гордостью сказал профессор. – Алиса, познакомься, профессор Колюшка Илья Семёнович.      
  – «Колюшка» – это не псевдоним! [11] – по залу покатился смех Ильи Семёновича, похожий на нестройный оркестр луров.  [12]    
  – Здравствуйте! – протянула руку Алиса, и её кисть утонула в лопатообразной ладони Колюшки.      
  – Папа мне много рассказывал о знаменитом ихтиологе звезды Альриши, [13] – комплиментом на комплимент продолжила приветствие девочка.      
  – И я о тебе наслышан, – пробасил Илья Семёнович. – Но видеть приходилось лишь на викадах. В жизни ты другая.    
  – Я плохо получаюсь на викадах? – кокетливо спросила Алиса.      
  – Получаешься отлично! Но я думал, что ты повыше.
  Алиса ответила, что у неё ещё всё впереди. Теперь, когда ей представлен такой пример для подражания, она обязательно подрастёт не менее чем на фут. [14] Профессор-ихтиолог расхохотался, подхватил Алису и, усадив её у себя на сгибе локтя так, что ноги девочки повисли более чем в метре над землёй, снова обратился к Селезнёву.      
  – Ну, старина, жалуйся на жизнь! – глаза его искрились озорством, а огромные очки превращали эти искорки в два большущих солнечных зайчика.      
  – Ох, тяжела жизнь! – с притворной обречённостью выдохнул Селезнёв, всплеснув руками. – Что делать, когда даже с друзьями-однокашниками мы видимся раз в пятнадцать лет, да и то по счастливой случайности капризной Фортуны.      
  – А что делать? Ты же знаешь, что на Тетисе ни клочка суши – один океан! Со связью там проблемы, а работы для ихтиолога – край непочатый!      
  Колюшка красноречивым жестом полоснул себя под подбородком, изображая, до какой степени он поглощен рутиной. Но его довольная физиономия говорила, что иной судьбы он знать не желает.      
  – Не оправдывайся! Всё я понимаю, – утешил друга директор КосмоЗо. – Но что-то же заставило тебя выбраться из морских глубин в наши пустоши?      
  – Коллекции в музей привёз, да запасов взял, чтоб снова уйти в пучину лет на пять.      
  – И Люба с тобой? Как она тебя терпит, сельдяной король? [15]    
  – Она меня не терпит, но любит!      
  Илья Семёнович достал из кармана горошину, надавил на неё, и перед Селезнёвыми появился голографический викад с бойким карапузом, гоняющимся среди кораллового леса за пёстрой рыбой.      
  – Сыночек наш, – умиляясь, смотрел на викад ихтиолог. – Подарков ждёт с Земли. Увидит ли он её, горемычную?      
  – Он что, с жабрами родился? – хихикнул Алисин папа.      
  – Нет, ну что ты! Мы же с Любой обычные люди. Хоть и провели под водой половину жизни, жабр не отрастили. Это имплантаты. Мало ли что! Вдруг он не ту дверь на станции откроет, знаешь же этих любопытных безобразников. А станция на глубине в полсотни метров. От такого мокрого дела одними подгузниками не отделаешься!      
  – А учиться он как будет? Так и вырастет селёдочным Маугли? Вернее «Мугиле»! [16]   
  – Селезнёв, у тебя безобразный юмор! Не умеешь каламбурить, не берись! – фыркнул Илья Семёнович, но глаза его по-прежнему смеялись. – Не настолько мы отрезаны от мира. На станции две тысячи человек. И учителя они прекрасные. Правда, с практикой у паренька будут проблемы… Особенно с геофизикой и иной поверхностной чепухой… М-да…      
  – Зато вы воспитаете замечательного Нептуна! – чирикнула Алиса, словно диковинная птица, сидящая на руке учёного с Тетиса.      
  Ихтиолог снова разразился хохотом.      
  – Ах, время-время бежит! – томно закатив глаза, прошептал он. – Вот нам с тобой, Селезнёв, и смена подрастает. А где наши товарищи? Как нашего брата-биолога раскидало по Молочной Речке! А новые берега-то порой совсем не кисельные.      
  – Да уж! Я один домосед, – виновато сказал Селезнёв. – Остальные с нашего курса разлетелись кто куда.      
  – Мико помнишь? На Жесте экосистему восстанавливает. Как там местные всё загадили! Слыхал, поди? – словно сам себе говорил ихтиолог.      
  Папа Алисы, соглашаясь, кивал.      
  – А Филипп? «Филипп Красивый» мы его дразнили, – в свой черёд подхватил он нить воспоминаний. – Теперь академик! Заведует институтом вирусологии на S40-15.      
  – Да! Да! Года три назад удалось до него дозвониться. И Надя с ним…      
  – И Надя с ним? Не знал. Они же друг друга терпеть не могли!      
  – М-да…Кажется, этот хитрец синтезировал вирус любви, – ухмыльнулся Колюшка.      
  Илья Семёнович заметил, что Алисе скучно слушать эти непонятные обрывочные разговоры. Он опустил её на пол, погладил по голове и спросил;      
  – А вы куда собрались, друзья?      
  – Я Алису на Блук провожаю, на конференцию ветеринаров.      
  Ихтиолог расплылся в улыбке, которой было мало места на его узком лице.      
  – Лечение и защита братьев наших меньших, что может быть благородней! Тебе бы с нашим непризнанным гением Николаем познакомиться!
  – А ты знаешь, где он? – насторожился профессор Селезнёв.      
  – Полтора года назад я созванивался с Кавертовым, и он мне сказал, что Милюшин прислал ему сообщение с пересадочной станции на Паталипутре. Тому срок – ещё год. Говорил, что на пороге сенсационного открытия. И как в воду канул, хотя это только моя привилегия!      
  Колюшка хохотнул.      
  – Так он пропал почти три года назад? И его не ищут? – удивилась Алиса.      
  – Пропал? Честно, не хочется так думать, – извинительным тоном ответил ихтиолог. – Но, знаешь, эти этологи такой народ: вечно на «полевых работах». Под рукой у них не то, что видеофона - захудалой рации нет! Порой даже спички с собой не берут.      
  – Это как? Почему?    
  – Сливаются с Природой! – похлопал по плечу Алису папа. – Николай Валерианович Милюшин это умеет делать как никто другой!      
  – Точно-точно! – оживился акванавт с Тетиса. – У нас шутили: выброси Милюшина в одной пижаме на Северном Полюсе, и через три дня он будет ждать тебя в твоей же квартире в компании белого медведя и требовать, чтобы его нового друга напоили чаем!
  – Однако странно, почему он сообщил о грядущем открытии Кавертову, а не мне? – ни к кому особо не обращаясь, пробормотал отец Алисы.      
  Колюшка пожал плечами.      
  – Может, дозвониться не смог?      
  – А что тут удивительного? – полюбопытствовала Алиса.      
  – Да просто у них профиль несколько разный, – задумчиво рассуждал Селезнёв. – Кавертов ведь заседает в коллегии по Научной Этике, и специализированными отраслями биологии особо не интересуется.      
  – Но они всегда были близки с Милюшиным в вопросах защиты животных, – заметил ихтиолог.      
  – Так, может, Николай Валерианович готовился сделать открытие как раз в этой области? – загорелась догадкой Алиса. – Может, он межпланетную банду браконьеров выследил или испытателей оружия массового поражения? Он ведь о сенсации говорил? Это должно быть преступление планетарного масштаба!      
  – Ну, когда дело касалось «прав животных», Коля мог из мухи слона сделать! – скептически пригладил бородку Колюшка.      
  – Ты не хуже меня знаешь, что многие из сделанных им «слонов» оказались жизнеспособней сотен докладов о «мухах»! – в голосе профессора Селезнёва раздались металлические нотки. – Мне не известен ни один человек, обладающий равной ему интуицией.      
  – Что верно, то верно! – согласно закивал Илья Семёнович. – Но иногда его заносило…    
  – «Занесло» его всего однажды! Когда он отказался от места директора КосмоЗо! – неожиданно вскипел Селезнёв.      
  – Ему предлагали твоё место? – ахнула Алиса.      
  – Я ему его и предлагал! Как кандидат он превосходил меня по всем пунктам.
  Тот факт, что некто оказался достойнее кресла директора Космического Зоопарка нежели её отец, привёл Алису в необычайное изумление.      
  – Но почему он отказался? – растеряно спросила она.      
  Профессор тяжело вздохнул.      
  – Николай не выносит вида животных в клетках, даже если эти клетки невидимы…    
  – А уж как его звери любили! – поддакнул ихтиолог. – Ведь с каждой последней букашкой мог найти общий язык. Никогда не забуду его фокус с асмодианским вепрем.      
  – Ой! Что за фокус? – у Алисы заблестели глаза.
  Ихтиолог опустился перед ней на корточки и шепотом с долгими паузами, словно рассказывая страшилку на ночь, заговорил:      
  – Мы были зелёными практикантами-первокурсниками. И вот отправили меня, твоего папу, Николая Милюшина и ещё парочку студентов с нашего биофака на планету Асмодиана, что за созвездием Змееносца. Тихая такая планетка: зверья много – народу мало. Но есть на этой планете один жуткий хищник. Мы его прозвали «вепрем». Хотя это даже не млекопитающее, а какой-то анамний. На кабана только пяточком и похож. Свирепости лютой! Жрёт всё подряд. Когти – во! Клыки – во! – ихтиолог разводил руками перед затаившей дыхание Алисой, изображая размер клыков и когтей вепря. – И угораздило нас столкнуться с этой тварью на одной из экскурсий. Он меня лапой пришиб – позвоночник сломал. На твоего папу бросился. Раз когтями махнул и всю грудь ему на ремни порезал, аж рёбра повылазили.      
  – Папа, это правда? – поразилась Алиса. – Ты мне такого никогда не рассказывал.    
  – Правда, дочка, правда, – смутился отец. – Меня по кускам собирали. О чём здесь рассказывать… К тому же, зная твой характер… Ты же сразу бы и помчалась на Асмодиану потолковать тет-а-тет с этой амфибией за то, что она меня поцарапала.      
  – Ему пять пластических операций сделали, чтобы шрамы свести, – доверительно сообщил Колюшка.      
  – Папа?!   
  – Четыре, дочка. Всего четыре операции.      
  – И что же дальше? Как вы спаслись?!      
  – Милюшин нас спас! Зверюга уже пасть разинула, того и гляди, сейчас остатки твоего папы проглотит...      
  – Илья! – заливаясь краской, возмутился Селезнёв.      
  – …И тут Николай встаёт у неё перед носом и тихо так ласково о чём-то говорит. Вепрь лапищу поднял, сейчас саданёт своими секирами! – ихтиолог рубанул рукой воздух у девочки перед носом. – А Милюшин стоит, словно перед ним не дикий хищник, а красна девица. И воркует что-то и шепчет. Зверь лапу опустил, глаз не сводит с Коли. Пятиться начал! И тоже так курлычет, будто вода в засорившейся раковине. Я лежу переломанный, кошу на них глаз. И смешно мне до жути! Милюшин такой крохотный рядом с этой лягушкой-переростком. А она от него пятится. И оба курлычут, что твои голубки.      
  – И вепрь ушёл?      
  – Ушёл! Милюшин его на прощание почесал под челюстью и говорит: «Ступай! Не шали!» И зверь ушёл… А Николай подмогу вызвал из лагеря...    
  Ихтиолог смотрел на Алису взглядом, требующим полной веры в правдивость рассказанной истории. Словно малейшее сомнение в этом явилось бы для него смертельным оскорблением.      
  – Папа… – начала, было, Алиса.      
  – Это правда, дочка, – вздохнул отец. – Я, к сожалению, тогда не потерял сознания и чувствовал ужасную боль, но и видел потрясающее чудо.    
  – О, да! Это было Чудо! Чудо! Чудо… Чудовищно! – внезапно заголосил Колюшка. – Сорок минут! Мой рейс! Селезнёв, счастливо! Спешу! Спешу, извини! Счастливо, Алисочка! Увидимся!      
  И ихтиолог помчался к одной из многочисленных дверей туннельных маршрутов на взлётное поле, вновь обратившись в гигантское велосипедное колесо со спицами руками-ногами. Селезнёв печально улыбался, глядя в след однокашнику. Добрые воспоминания студенческих лет и невесёлые размышления рисунком морщинок лежали на его лице.      
  – А почему «непризнанный гений»? – спросила Алиса.      
  Профессор помрачнел.      
  – Часто люди не верят в то, что не могут объяснить. А то, как обращался с животными Милюшин, они понять не могли. Ведь каждая былинка на дороге к нему льнула! Удивительной доброты человек! Этолог… – папа призадумался. – Раньше была присказка. Если человек имел талант в чём-либо – говорили, что это от Бога. Так вот, Николай – этолог от Бога! Мы сейчас читаем мысли животных с помощью миелофона и знаем, что зачатки абстрактного восприятия окружающей среды, а, следовательно, и мыслительные процессы свойственны многим представителям фауны, даже имеющим сравнительно примитивную нервную систему. Но Милюшин знал это задолго до того, как был изобретён этот замечательный аппарат. Он сам не мог объяснить толком, как у него получается понимать животных и общаться с ними. Это-то его и подвело! Научное сообщество считало его в лучшем случае чудаковатым фокусником, даровитым дрессировщиком, но никак не учёным, пусть и вслепую, но нащупавшим путь к живому контакту с братьями нашими меньшими. История с вепрем это только вершина айсберга из тех чудес, на которые он способен.      
  Профессор снял очки и вытер предательскую влагу с глаз.      
  – Что за Человек! Что за Учёный!    
  – И такой человек пропал? Да как такое может быть? Вдруг он действительно пытался раскрыть какое-то преступление против Природы или Науки, и злоумышленники погубили его!      
  – Ох, дочка, тебе бы всё в детективов играть!      
  – А тебе, значит, всё равно?      
  – Не горячись! – грустно улыбнулся отец. – Мне совсем не «всё равно». Я свяжусь с Кавертовым. Может, он сообщит какие-нибудь подробности. А ты сосредоточься на взятых на себя обязательствах. От тебя сейчас зависит гораздо больше, чем отметка о практике. Будь умницей, пожалуйста. Я обещаю, что когда ты вернёшься, мы вместе займёмся поисками Николая Валериановича. Тебе пренепременно нужно с ним познакомиться!      
  – Уверена, мы станем друзьями! Ах, только бы с ним всё было хорошо!      
  Отец взъерошил Алисину чёлку.      
  – Не переживай! Вряд ли он «пропал» так, как ты это подразумеваешь. Сколько я его знал, он всегда тяготел к одиночеству. Вернее, он находил контакт с Природой, но не мог в полной мере найти его в обществе людей. Человеку, увы, в отличие от животных, свойственно прятать свои истинные чувства под ворохом социальных проблем и пороков. И здесь мало быть гениальным натуралистом. Нужно знать психологию себе подобных. А это Николая не увлекало… Наверно, он просто стал отшельником.      
  Алиса с сочувствием смотрела на погружённого в свои мысли родителя. Встреча со студенческим товарищем и последующие воспоминания пробудили в нём жгучую тревогу. И девочка ощущала совершенно явственно её излучение, чувствовала каждую капельку молчаливых переживаний отца.      
  Селезнёв заглянул Алисе в глаза и тихо произнёс:      
  – Дочка, пожалуйста, будь осторожна.    
  – Обязательно, папа! – Алиса горячо обняла отца.



Глава III. Блук

  Алиса верно рассчитала возможности своего организма. Ей удалось перехитрить сбивающийся при смене часовых поясов биоритм тела, не прибегая к помощи парамедицины и экспериментов с шоковой стимуляцией нервной системы.      
  При пересадке на Плутоне она чувствовала утомление. И, едва звёздный челнок покинул гравитационное поле планеты, провалилась в забвение на всё время полёта через гиперпространство до Фикса, где специальный робот, не потревожив сна девочки, перенёс её на маршрутный лайнер Блука. Когда бортпроводница будила её по прибытии на космодром Палапутры, Алиса ворчала на непонятном стюардессе-ушанке русском языке о варварских нравах космических рейсовых перевозок. Но, как только её озарило приветливое солнце Блука, когда она вышла из салона лайнера на трап, всю сонливость как рукой сняло. «Вперед! Нас ждут великие дела!» – подбодрила сама себя Алиса, поздравив со счастливым прибытием в пункт назначения. Она подхватила сумку со своим нехитрым багажом и направилась к станции телепортации, предоставляющей простейший способ добраться до столицы.      
  Мекка всех коллекционеров Галактики и сочувствующих им, городок Палапутра, сплошь состоящий из самых разнообразных гостиниц и складских помещений, по сути, являлся всего лишь жилым сектором огромной космической гавани, по сравнению с которой КосМо показался бы провинциальной железнодорожной станцией времён Дикого Запада. Но космопорт Палапутры в равной степени проигрывал московскому собрату, не имея в своём облике романтики фронтьерства, [1] которой прославился Дикий Запад, той романтики, что пропитывала каждую пядь на КМП. Здесь же преобладали, воплощённые в королите, бетоне, пластике и прочих стройматериалах, строгость и практичность, не лишенные, однако, собственной художественной специфичности. Так создавалось впечатление едва уловимой незавершённости во всёй монументальной целесообразности архитектуры и планировки космопорта Блука. Словно его строители имели более грандиозный план, который воплотить в жизнь им помешала банальная лень, и они, махнув рукой, сказали: «И так сойдёт!» На такой случай у землян есть поговорка: «Размах на рубль – удар на копейку». К чести ушанов – коренных жителей Блука – нужно отметить, что они всё-таки реализовали потенциал своего «размаха» на целых «пятьдесят копеек»!      
  Вместе, комплекс, объединяющий Палапутру и космодром, представлял из себя внешнее кольцо гигантского мегаполиса Маулаты. Правда, чтобы хоть немного приблизиться к пониманию его колоссальных размеров, нужно было повторить приставку «мега», как минимум, пять раз! И вот тут-то упрекнуть градостроителей в бездуховности не повернулся бы язык и у последнего циника. Маулата стала своеобразным полигоном архитекторов всего Союза Галактики. Добродушные ушаны не могли отказать кому-либо в желании построить у них то или иное здание. И счастливые архитекторы, получившие добро на эксперименты, не стеснялись пускаться во все тяжкие. В итоге столица Блука приобрела вид настоящих каменных джунглей. Применительно к ней эта старая метафора становилась даже эвфемизмом. Каких только произведений зодчества здесь не было! Среди самых обыкновенных коробчатых небоскрёбов возвышались каменные, пластиковые и металлические подобия цереусов и буджумов; [2] грибов и пальм всех форм; баньянов, [3] окружённых десятками дочерних стволов, чью роль здесь выполняли внешние шахты лифтов. С рукотворным лесом смешивалась натуральная флора бесчисленных парков, аллей, садов и скверов, расположенных как на земле, так и в воздухе, подвешенных на специальных антигравитационных подушках или модулях воздушных дорог. Здесь были собраны все растения Галактики, способные существовать в природных условиях Блука, и Маулата часто именовалась Ботаническим Садом Млечного Пути. А из буйства листвы всех оттенков, зелёного, синего и охристого цветов виднелись порождения необузданной фантазии архитекторов. Сферические здания, дугообразно изогнутые на манер радуги здания, спиральные здания, здания похожие на что угодно только не на здания. Многогранные, словно искусно выделанные брильянты, дома, чью схожесть с драгоценными камнями усиливали зеркальные плиты обшивки из солнечных батарей. Конструкции, напоминающие дирижабли, подвешенные среди транспортных многоуровневых магистралей монорельсов и ракетного метро. Строения в виде полипов и животных со страниц Бестиария. Античность, готика, барокко, футуризм – здесь смешалось всё! Здесь было всё: от состоящей из сложнейшей системы фонтанов водяной пагоды планеты Гид-Билд до Пирамиды Хеопса и от раскалённой ратуши холодной звезды Флам до избушки на курьих ножках.      
  И это буйство objets d'art [4] возводила в степень гениального хаоса такая банальная штука, как лимит территории. Маулата исчерпала резервы для расширения своей площади лет сто назад. Чтобы строить что-нибудь новое, необходимо было освободить место, снеся что-нибудь старое. Но с таким кощунством не был согласен ни один из приложивших руку к строительству города. В связи с этим, в головах неугомонных архитекторов родилась идея, смысл которой заключался в том, что если нечто не может разрастаться вширь, нужно попробовать нарастить его вверх. Так у столицы Блука появился второй уровень. Город над городом! А теперь полным ходом строился каркас и третьего этажа этого несуразного человеческого муравейника. Добавьте к этому тот факт, что на глубину километра под городом уходили его корни из технических коммуникаций, реакторов, генераторов, турбин, водоочистных станций и прочих полезностей цивилизации, и вам станет понятна пословица: «Не заблудился в Маулате – не заблудишься нигде!»      
  Алиса же своей резиденцией выбрала маленькую гостиницу в тихом микрорайоне на втором уровне мегаполиса. Гостиницу строили французы, и выполнена она была в стиле старинных сh;teau. [5] Фасад её оплетал плющ и бугенвиллия, цоколь скрывали розовые кусты, а небольшой парк во дворе окружали, чередуясь, низкорослые блукские дубы с шаровидной голубой кроной и строгие конусообразные среднеземноморские кипарисы. Посреди дворика на клумбе из белых лилий стояла небольшая скульптурная композиция, изображающая Жюль Верна, пожимающего руку Эклаурату – первому космонавту Блука.
  Кто-то, должно быть, удивиться столь не «экзотичному» выбору Алисы. Мол, это ж надо – отправиться на другую планету, практически в другой мир, полный манящей необычайности, но вместо погружения с головой в эту самую необычайность, остановиться в гостинице самого привычного (читай «скучного») «домашнего» вида.
  Всё это так. Только Алиса была отнюдь не жаждущим новых впечатлений космическим путешественником-экстремалом. Нет, она придерживалась правил безопасности межпланетного туризма. А они рекомендовали: в независимости от того, насколько условия жизни на ином космическом объекте идентичны соответствующим параметрам родной планеты туриста, но поселяться для временного проживания на этом объекте следует по возможности в отелях и гостиницах, требования к техническому устройству и навыкам персонала которых согласуются со стандартами привычными постояльцу. Исполнение данного нехитрого совета избавляло и аборигенов, и гостей от случайных (и неизбежных) недоразумений или недопонимания и различных связанных с ними казусов, порой забавных, а порой трагичных. Не сложно догадаться, что ни то, ни другое, ни вообще какие-либо форс-мажорные обстоятельства в планы Алисы не входили.   
  До конференции оставалось без малого четыре блукских часа, то есть двенадцать наших часов. Можно было спокойно привести себя в порядок, ещё раз повторить доклад, связаться с местными друзьями, сообщить, что она, Алиса, прилетела в гости, и распланировать встречи (многие из которых носили совсем не развлекательный характер) на ближайшие два дня, продолжительностью в Земную неделю.
  Алиса немного завидовала ушанам. Миллионы лет эволюции приучили их, как, в прочем, и всё живое Блука, к необычно долгому с точки зрения землянина суточному режиму. Жизнь здесь была плавной, размеренной, а большинство народа отличалось степенностью, рассудительностью и невозмутимостью, граничащей с флегматизмом.  Наверно, это здорово, не спать почти двое земных суток без всяких энергетических стимуляторов, – думала Алиса. Правда, потом наступала блукская ночь, соответствующей дню продолжительности. И человека ждало двадцать пять часов в царстве Морфея. Но разве это высокая цена за лишни три десятка часов светового дня? Столько всего за них может успеть энергичный сапиенс!
  Рассуждая так на гостиничном крыльце, Алиса вздохнула и достала из сумочки пузырёк с пилюлями-энергетиками. Ох, не самая полезная штука… Но подстраховаться нужно! Всего одна маленькая таблеточка не навредит её железному здоровью. «За Науку!» – мысленно провозгласила тост Алиса и отправила в рот синюю дробинку с сильным мятным вкусом.
  Зарегистрировавшись у портье, девочка поднялась в свой номер и сразу включила видеофон. Первым делом нужно было связаться с родителями, как они условились, и сообщить о благополучном ходе вояжа. Алиса набрала домашний номер. Московские часы показывали три часа ночи, но отец ждал её звонка. У Селезнёва лежали под глазами красные мешки. Лицо осунулось. Но по виду профессора, однако, легко читалась, что недосыпание не главное, что его мучает.      
  – Ах, Алиса, ты уже на месте! – улыбнулся он.      
  И в этой улыбке невозможно было скрыть, чего стоило профессору это «уже». Алиса со строгой нежностью заметила, что отцу вовсе не стоит так волноваться из-за неё. Пусть бы он спокойно спал, а дочь оставила бы ему сообщение, что с ней всё в порядке. И не надо выдумывать, будто ему «какие-то» отчёты для КосмоЗо нужно срочно напечатать, или его укусил «какой-то» жук, заразив профессора бессонницей. Совершенно не стоит себя так истязать. Он беспокоится за дочь – это понятно. Но дочь сама беспокоится, что папа из-за своих излишних переживаний подхватит серьёзное недомогание.      
  Отец перестал оправдываться и только обречённо кивал головой, мол: «Да, всё верно, но я ничего не могу с собой поделать».      
  – Совсем взрослой ты у меня стала, Алиса, – вздохнул он. – Вот уже меня подменяешь на научных конференциях.      
  – Никто тебя не подменяет и не заменит, папочка. И никакая я не взрослая. Что за разговоры такие? Не дают ребёнком побыть!      
  Отец и дочь рассмеялись друг другу. Алисе нравились такие пустячные споры с папой. Когда он сетовал, что Алисочке, де, пора повзрослеть, Алиса гордо заявляла, что давно уже взрослая, просто борода у неё по объективным причинам не растёт, и потому её возраст незаметен. А когда профессор, как сейчас, намекал на скоротечность времени, Алиса возражала, что ей ещё рано выходить во взрослую жизнь, для этого её голова переполнена сказками и не отвечает температурному режиму взрослых.      
  В этот раз, однако, привычная шутка вызвала в душе Алисы неожиданные для неё колебания тоски и странного чувства одиночества. Ну, какое, скажите на милость, может быть одиночество, когда она разговаривает с любимым папой, а за стенами её гостиничного номера раскинулся, можно сказать, родной Блук, где у неё сотни товарищей и знакомых, по единственному её слову готовых скрасить грусть девочки с Земли? А если этого мало, к её услугам целая Галактика, не говоря уже про Родину, с многотысячной армией друзей, стоящих на страже того, чтобы их героиня знала об одиночестве лишь по определению из словаря Даля. Но чувство неприкаянности настойчиво скреблось в сердце когтем. Это была не иллюзия.      
  Вот они – прелести переходного возраста, – подумала Алиса, – резкие смены настроения, беспричинные фрустрации и депрессии. Тьфу ты, слова-то какие понапридумывали! Но причина нечаянного недуга лежала на поверхности. И Алиса прекрасно понимала, что самокопанием, даже понарошку, заниматься незачем. То, что она принимает за одиночество, является просто острым осознанием собственного возраста. Не биологического, где Алиса ещё подросток, а возраста, определяемого количеством знаний, и по меркам которого она давно уходила на четвёртой космической скорости [6] из галактики под названием Детство. И вот это-то её и беспокоило сейчас – Алиса уразумела, что не хочет взрослеть.      
  Чего добился Человек за последние сто лет – чудеса! Покорён Космос, найдены братья по разуму; побеждены болезни; уровень жизни легко взял ту высоту, что пророчили ему старинные писатели-фантасты. Никого не удивишь юбилеем в 120-130 лет. А к моменту, когда Алиса сама будет отмечать этот юбилей, другим, может статься, уже исполнится и по двести пятьдесят! Такая долгая жизнь – дух захватывает! Но что из этого времени отпущено на детство? Тринадцать или, даже, всего десять лет! А что будет дальше? Алиса вспомнила, как встретилась с призраком Будущего – своей правнучкой – на Сумлевском озере. [7] Несчастный ребёнок, скучающий от того, что в мире не осталось явлений, о каких бы он не знал или не мог предположить на основе корреляции. «Множащий знания умножает скорбь», – говорили древние. Как это верно! Скорбь принимает нас в свои объятия, когда мы пересекаем невидимую линию горизонта на своём жизненном пути. Детство – это поиск ответов на множество «почему?» Когда вопросы заканчиваются, заканчивается детство. Эти вещи взаимосвязаны. Невозможно быть ребёнком, не ища знаний. Невозможно оставаться им, обретя их. Поиск с начала дней – путь в один конец. Отрезок, как на уроке геометрии. Из пункта А (нашего рождения) в пункт В (пресловутого point of no return [8]) мы движемся с определённой затратой энергии, которую можно выразить как угодно, в том числе, и количеством вопросов доступных нашей любознательности. Скупое условие задачи не подразумевает остановки на середине пути и обратного хода. Находя ключ к новой загадке, мы захлопываем за собой очередную дверь, отделяющую нас от юности.      
  У Алисы засосало под ложечкой. А что будет, когда все вопросы не только детей, но и Человечества будут исчерпаны? Люди уже сейчас получили так много знаний. Не лишатся ли они большего за все эти знания? Не утратят ли они в итоге своё Детство?      
  «Если бы мне показали все эти рассуждения записанными на бумаге, я бы приняла их за размышления древней старухи – с горечью подумала девочка. – Может, я и есть старуха!»      
  Как же не хочется взрослеть! Но все эти мысли тащили Алису, словно щенка на поводке, как раз туда, куда она не желала уходить из собственного отрочества. Она чётко представила картину, как маленькие весёлые дети входят в огромное здание с вывеской «НАУКА» с одного конца, а с другого выходят серьёзные взрослые с тюками проблем на плечах. Брррр!
  У всего своя цена. И розничная стоимость Науки – наши детские дни…      
  – Что, милая?      
  Пока отец что-то объяснял Алисе по предстоящей конференции, она совершенно забылась за своими мыслями и не заметила, что говорит вслух.      
  – «У всего своя цена». Так любит повторять пират Крыс, – улыбнулась Алиса, прогоняя тоскливое наваждение. – Извини, папа, я немного отвлеклась.      
  – Ой! Давай, в этот раз обойдёмся без пиратов, – засмеялся профессор Селезнёв.    
  – Конечно, папочка! Мне не до пиратов.      
  «А жаль!» – чуть не добавила Алиса. Она внимательно дослушала наставления отца, чертыхнулась на его пожелание «ни пуха, ни пера» и, тепло попрощавшись, переключила связь на номер мамы. Побеседовав с ней о своих планах, погоде и превратностях женской доли, снова чертыхнувшись на охотничью присказку и выразив желание скорой встречи, Алиса осталась наедине с пустым экраном. Против её воли в голову лезли размышления о детстве. «Я взрослею! Катастрофически взрослею! – думала она. – Вот сижу здесь и прям старюсь на глазах! И никто меня не утешит».      
  Чтобы хоть немного нейтрализовать негативные эмоции от собственных дум, Алиса направила ход нерадивых мыслей на поиск возможных способов подольше задержаться в детстве. Становиться аналогом Питер Пена она не собиралась – во взрослости есть и свои плюсы, и отказываться от них было бы глупостью. Вот найти бы какую-нибудь золотую середину! Это пробудило в ней воспоминание о некогда прочитанном утверждении, что ребёнок живёт во всяком романтике. А значит, романтик может существовать как бы в двух мирах, детском и взрослом. Интересная гипотеза! Не панацея, конечно, но средство, доступное каждому, и, по-виду, безвредное. Алиса обратилась сама к себе с вопросом: романтик ли она? Вопрос оказался сложным. С одной стороны, её постоянные приключения указывали на то, что сие поэтическое чувство живёт в её сердце. Но с другого ракурса не менее ясно было видно, что эти приключения она встречает сдержанным восторгом сангвиника. Если отталкиваться от образа беспечного мореплавателя как идеального романтика, то Алиса на него мало походила. Она убирала лиселя, [9] едва свежел ветер, постоянно следила за стрелкой компаса и с точностью до дюйма [10] знала расстояние до ближайшего берега. Здорово? Всё это свойственно умудрённому опытом Солёному Псу, но не романтично настроенному юнге. «Если я и романтик, то самый прагматичный романтик на свете!» – хмыкнула Алиса.      
  «Вот Пашка настоящий r;veur! [11] – продолжала она свои рассуждения. – Этому перекати-полю море по колено. Хлебом не корми, дай ввязаться в incidents dangereux! [12] В пламени его азарта кто угодно почувствует себя ребёнком! Ну, кроме его мамы, наверно… И то не факт, что она тайно не восхищается его глупостями, как юная Дездемона подвигами Отелло».       
  Кстати, о Пашке!      
  Свой портативный видеофон – ПВФ – Гераскин заблокировал на входящие звонки от одноклассников ещё две недели назад. Но загоревшуюся идеей Алису это не смутило. Она набрала в Информатории запрос об Академгородке на астероиде Z-4004 и узнала номер видеофона дежурного по станции.      
  – Здравствуйте! – улыбнулась Алиса появившемуся на экране женскому лицу неопределённого возраста, из-за бледности и вялого заспанного вида напоминающему глубоководную рыбу. – Пожалуйста, вы бы не могли сообщить мне номер практиканта Павла Гераскина. Он должен квартироваться в общежитии Академгородка.      
  Женщина стеклянными глазами аргиропелекуса [13] пялилась на Алису. Селезнёва повторила просьбу. Рыбообразное существо кивнуло и принялось рыться в куче бумаг на столе, бухтя под нос что-то о наглых пассиях и брошенных невестах. Спустя минут десять Алису снова осчастливил её безучастный взгляд двух бутылочных донышек.   
  – Не прилетел он ещё, – прожевала женщина.      
  – А ему зарегистрирован номер? Я оставлю сообщение.      
  Снова потянулись минуты ожидания, сопровождаемые шорохом бумаг и бурчанием о назойливых пигалицах.      
  – Записывайте! – рыкнула женщина, уткнувшись в мятый листок. – Код «латиница» ZZ. «Звёздочка». Слитно Z4004. Тире. Код. 400. Тире. 400. Тире. 80. Код. Тире. ZW.      
  – Спасибо большое! Извините за беспокойство, – Алиса едва сдерживала смех, глядя на эту ворчливую глубоководную особу.      
  Женщина отключилась, послав то ли Алисе, то ли всему мирозданию напутствие катиться в тартарары.      
  «Ну и нравы у них в Академгородке! – возмутилась девочка и, вспомнив попутчиков и провожатую Гераскина, добавила. – Да и на Земле не лучше…»      
  Набрав Пашкин номер, Алиса переключила видеофон на запись и наговорила сообщение.      
  – Вот так! – удовлетворённо выдохнула она и выключила компьютер.      
  Дело сделано! Алиса потянулась, ощущая на душе приятную лёгкость от сброшенного груза слов. И тоскливые рассуждения о своём возрасте подёрнулись пеплом. Она была довольна собой. Что теперь? Теперь в ванну на пару часиков!
 
* * *

  Дворец научных съездов Маулаты представлял собой полусферическое здание диаметром в семь сотен метров. Оно возвышалось, подобно врытому на две трети в землю хрустальному шару в центре площади, куда сходились три дюжины аллей, ограждённых живыми изгородями. Зеркальная поверхность Дворца рассеивала на несколько километров вокруг радуги из преломляющихся в его боках лучей солнца планеты, [14]  прекрасной Астарты. Так называли её земляне – созвучно и более-менее однозначно с местным именем этой звезды: «Аказареста – мать, ласкающая дитя». 
  Внутри здание разделялось центральной перегородкой на две равные части. Первая его половина была выполнена в стиле оригинальной базилики из семи нефов, выстроенных внушительными подпорками из лабрадорита, и похожей на него местной разновидности мрамора – руадолката. Второй и третий неф от центральной залы возносили свои колонны на сорок метров ввысь. Но они далеко не доставали до свода Дворца, а перекрывались обширными открытыми галереями, образуя снизу строения портики, а сверху балконы. Со смещением от центра вглубь на этих галереях, не уступающих по ширине главной зале, возвышались колоннады четвёртого и пятого нефов, но уже всего на двадцать метров. И так же они не упирались в купол, а перекрывались плитами, создавая хоры третьего яруса помещения.
Таким образом, конструкция базилики носила в себе схожесть с амфитеатром из-за конусом сходящихся к залу четырёх балконообразных площадок, образованных первыми нефами. Купол же поддерживался только внутренним краем крыш портиков четвёртого и пятого нефа и фронтальными архитравами шестого и седьмого нефов. Здесь, из-за понижающейся высоты купола, опоры достигали лишь пятнадцати метров. Во фланговых нефах скрывался многоэтажный комплекс с различными хозяйственными помещениями: кухней, котельной, подстанцией, вентиляционными шахтами и кондиционерами, лифтами и лестницами, комнатами служащих Дворца съездов и прочим.      
  Купол здания из-за своей невероятной величины с редкой поддерживающей конструкцией зодчие выполнили из особого пластика. И со стороны базилики он был проницаемый для света солнца. Потому что базилика была самым настоящим райским садом. Её так и называли «Эдем».      
  Колонны словно стволы каменных секвой и эвкалиптов вырастали из специальных клумб, куда были посажены древовидные лианы. И их ползучие стебли, поднимаясь по колоннаде, оплетали подпружные арки и балюстрады балконов, вились к самому куполу, где умудрялись зацепиться за выступы его каркаса. Усы и воздушные корни лиан свисали гирляндами и серпантином, превращая портики своим переплетением в уютные и таинственные тенистые гроты. Душистые цветы, распускавшиеся в сочной зелени побегов и листьев сполохами ярких красок, пьянили своим ненавязчивым, но крепким ароматом. В зарослях порхали, перекликаясь, птицы. В том числе и знаменитые говоруны, популяцию которых на Блуке с трудом удалось восстановить при активном содействии профессора Селезнёва. За что аборигены были бесконечно ему признательны.
  Здесь же можно было наблюдать удивительных бабочек и стрекоз Блука и наслаждаться трелями таящихся в листве цикад. Естественно, это сапиенсы так называли наполняющую Эдем живность по привычке проводить параллели между бионтами Земли и других планет. Играла свою роль и некоторая инертность языка, пример которой хорошо знаком всем по обиходным названиям морских животных: «морской ёж», «морской заяц», «морской конёк». Но ведь весь этот «морской» зверинец не имеет к млекопитающим, чьи названия он носит, никакого отношения. Вот и обитающая в Эдеме, жужжащая и летающая братия, на самом деле, зачастую мало походила на существ, именами которых была наречена. А о родственных связях речи и вовсе не шло!
  Некоторые «птицы» здесь имели сетчатые крылья ручейников и были голыми или имели чешуйчатый покров. А «бабочки» наоборот носили перья. Иные вовсе напоминали клочки разноцветного пуха или праздничные фейерверки. А певуний-цикад доводилось видеть только самым упёртым энтомологам – отличить их от сучка или листика на ветке было просто не возможно!      
  В центре главного нефа располагался натуральный пруд с пурпурными в золотую полоску кувшинками и толстыми ленивыми рыбами. А среди этого водоёма мелодично журчал многоструйный фонтан. Его чаши и раструбы покрывал столь пышный и витиеватый орнамент, что на изучение одного квадратного вершка [15] его узоров можно было легко потратить целый день. И то этого оказалось бы мало! Потому что каждый завиток вязи, украшавшей фонтан, в точности повторял весь рисунок, покрывающий его поверхность, но соразмерно уменьшенный. То есть о количестве микроскопических меандров и арабесок страшно было подумать!      
  Всё здесь: буйная растительность, сладкое амбре нектара, щебет птиц и стрёкот цикад, тихий плеск воды, лучи Астарты, растворённые в тенях портиков, величественное спокойствие мощных колонн под изящной линзой дворцового куполам, – располагало к созерцательности и воодушевлению, одновременно утешая и волнуя сердца, измождённые научными изысками.      
  Нельзя сказать, что вторая часть Дворца съездов являлась антиподом умиротворённого вдохновенного Эдема. Но всё же это был типичный конференц-зал на тридцать тысяч мест: точный и строгий, располагающий к мыслительным процессам и скуке. От центральной перегородки, разделяющей здание на два разных мира, к трибуне, казавшейся спичечным коробком посреди горного ущелья, амфитеатром сходились сотни разномастных скамеек и кресел, в разнообразии своих конструкций подразумевающих удобство для учёных мужей самой разной физической комплектации и формы тела. Вдоль стен протянулись подии [16] с герметичными кабинками для посетителей Съезда, не переносящих кислородной атмосферы. В каждую из таких кабинок подавался соответствующий нормальной жизнедеятельности учёного-инопланетянина, газ: фтор, метан, сероводород и другие на наш вкус неприятные смеси. Нижний ряд амфитеатра занимал бассейн для водоплавающих профессоров и академиков. За трибуной, загибаясь по дуге непроницаемого с этой стороны Дворца свода купола, на десяток метров распластался панорамный экран.      
  В конференц-зале царила та форма оживления, когда каждый уверен, что ему одному открыта Истина, и Истина эта в том, что он один её знает. Не то чтобы столпы науки спорили с пеной у рта, но их профессия состояла из диспутов, и предполагала бурные дискуссии. И учёные специально учились искусству спора. Зачастую в этом и состояла суть их учёности. В некоторой степени дебаты были для них развлечением, смысл которого не понять простым смертным. На смельчаков, дерзнувших ступить за трибуну, обрушивался поток каверзных вопросов по темам их докладов. И порой нужно было обладать железной выдержкой, чтобы на очередное не ответить, как древние греки: «Смотри! И разбирайся сам!»      
  Председатель Съезда, тучный Оклаф Пусс, походивший лицом, обрамлённым шикарными ушами редкой гофрированной формы, на безмерно довольную жизнью плащеносную ящерицу, объявил докладчика «сапиенса профессора Селезнёва». По залу покатился приветственный гомон. Но на трибуну, к удивлению Пусса, бойко вышла высокая худощавая девушка в простом, но элегантном платье бирюзового цвета с открытыми плечами. Ровный мягкий загар кожи подчёркивал спортивно развитую мускулатуру и не скрывал редких детских веснушек. Выцветшие на солнце короткие волосы были чуть небрежно уложены, чтобы скрыть непослушную чёлку. Чуть курносое открытое лицо не выражало тревоги или волнения. Серо-голубые глаза блестели азартом.      
  Девушка положила на трибуну папку и с ангельской кротостью протянула председателю файловую карточку. Пусс с недоумением повертел презент, но всё же вставил его в свой планшет, отвечающий за отображение видеоряда содержания доклада. Улыбка, расплывшаяся по лицу председателя, поглощенного информацией, высветившейся на планшете, говорила о том, что степень удовлетворения жизнью, которая одухотворяла его образ минуту назад, оказалась занижена.      
  – Уважаемое Собрание! – благоговейно воскликнул Пусс. – К сожалению, мы не можем сегодня приветствовать нашего дорогого друга, профессора Селезнёва с планеты Земля. Но, я думаю, вы все, как и я, извините его за отсутствие, которое он с лихвой компенсировал, прислав вместо себя свою очаровательную дочь! Прошу любить и жаловать, Алиса Селезнёва!      
  Конференц-зал вздрогнул от бури аплодисментов.      
  Девушка кашлянула в кулак и ровно с выражением произнесла в микрофон:    
  – Здравствуйте, коллеги!      
  Зал снова задрожал от рукоплесканий, приветствий и криков «Ура Селезнёвой!»      
  Алиса одарила собрание лучезарной скромной улыбкой.      
  – Сегодня мой дебют. Поэтому…      
  Её слова потонули в грохоте оваций и ободряющих возгласов. Следящему за регламентом шеф-академику Блука пришлось несколько минут призывать учёных к вниманию.      
  – Поэтому, – наконец смогла продолжить докладчица, – я очень рассчитываю на строгость к себе моих друзей и благосклонность тех, с кем я не имею удовольствия быть лично знакомой.      
  Воздух заволновался от гула тысяч одобрительного голосов.      
  – Доклад, который я собираюсь представить на ваш суд, на девять десятых принадлежит моему отцу, – Алиса не скрывала гордости в голосе. – На мою долю выпали лишь полевые наблюдения… Я вроде того кота, снимающего сливки с чужого молока. Но мой родитель говорит, что сливки полезны для моего растущего организма.      
  Учёное собрание разразилось дружным хохотом. Ничто так не расслабляет от волнения, как самоирония. А Алиса, хоть и не подавала виду, но страшно переживала: от неё зависела учёная честь целой планеты – её Дома.      
  Она открыла папку, собираясь перейти к официальной части, как вдруг ей захотелось сымпровизировать.      
  – Этот труд профессор Селезнёв, директор Космического Зоопарка города Москвы, планеты Земля посвятил своему другу, учёному-этологу, Николаю Валериановичу Милюшину.      
  «Посвящение» встретили нестройные аплодисменты и шелест удивлённого перешептыванья. Собравшиеся уважали профессора Селезнёва, но им, похоже, и дела не было, кого уважает сам Селезнёв. Милюшина здесь не знали. Папа был прав: для мирового сообщества человек, когда-то спасший ему жизнь, не существовал. Эх! Алиса встряхнулась и уверенно начала:      
  – Об особенностях строения вегетативной нервной системы [17] червеобразных растений типа Пустотел обыкновенный (Vanitasoma tubaemorpha) [18] и вопросы практического использования способности его нейронов к трансдукции. [19]    
  На экране позади Алисы высветилось несколько гистологических таблиц. [20] Селезнёва взяла лазерную указку и ринулась в бой.



Глава IV. Знакомый незнакомец

  Что ж, стоит отдать должное профессору Селезнёву. Три года он посвятил изучению пустотела, терпя всё это время, как коллеги склоняют его работу на разные лады. «Селезнёв переливает из пустого в порожнее», «Пустая затея», «В пустую потраченное время», «Профессор Пустодел» и тому подобные шуточки и сожаления слышались со всех сторон. Но директор КосмоЗо был уверен в двух вещах. Во-первых, в Природе не бывает мелочей, и даже «пустота» имеет своё значение, а потому заслуживает внимания науки. Во-вторых, пустотел, по мнению Селезнёва, был вовсе не так прост, каким он казался всей Галактике. Профессор кропотливо анализировал и десятки раз перепроверял данные опытов с этим странным существом. Целыми днями он просиживал то у аппаратов рентгеноскопии, дотошно изучая каждый миллиметр нервных волокон пустотела, то расшифровывал километры графиков нейрографов, считывающих динамику нервных импульсов животного. В итоге, опустошённый работой до состояния предмета своего исследования, Селезнёв подвёл итог накопленной эмпирике, написав доклад, снабжённый объёмным фактическим материалом, предусматривающим все возможные подводные камни, какие готов был щедро насыпать в поток мыслей изыскателя скепсис коллег. Так что у Алисы на руках оказалась не просто монография с неопределённым будущим, а настоящий билет беспроигрышной лотереи. Отец сделал всё возможное, чтобы у дочери не случилось заминки на конференции из-за какого-нибудь пустячного довода ареопага учёных, который бы противоречил представленным в докладе выкладкам.      
  Да и сама девочка отлично подготовилась по предмету. Хотя она и заметила, что её вклад в работу «О Пустотеле» занимает всего десять процентов, но это были те самые проценты, предопределившие появление доклада. Ведь именно благодаря живой, неординарной интуиции Алисы и её убеждённости, что пустотел способен на высшую нервную деятельность, директор КосмоЗо в своё время и заинтересовался этим животным, больше похожем на остов ствола гигантского дерева. И профессор настоял на том, что именно Алиса, а не он, должна представить миру плоды их труда.      
  Но следует воздать по заслугам и профессионализму собравшихся на конференцию деятелей науки. Их не растрогали и не смутили ни обаяние юной докладчицы, ни многочисленные доказательства верности выводов и теорий, представленных профессором Селезнёвым, в их совместной работе. Когда Алиса после рассказа основной части доклада предложила учёным перейти к прениям над поднятыми в нём проблемами, девушку беспощадно атаковали в течение почти трёх часов самыми каверзными вопросами и демагогическими возражениями. Алиса стоически выдержала испытание. И когда после слов блюдущего регламент председателя о завершении дискуссии конференц-зал провожал дебютантку стоячей овацией и криками «Браво!», сомнений не осталось – это не вежливость Собрания, а заслуженная дань научному труду Селезнёвых.      
  Со всех сторон на немного обалдевшую от успеха Алису сыпались поздравления, слова восхищения и пожелания дальнейших побед на научном поприще. Пусс аж прослезился и настоял на том, чтобы Алиса непременно приняла участие в конфиденциальном собрании, намеченном после Конференции. Это была огромная честь! На подобные собрания приглашались исключительно выдающиеся умы современности, перечисление регалий некоторых из них занимало по целой странице в справочнике учёных Галактического Союза. Пусса невозможно было упрекнуть в предвзятости. Приглашение красноречиво говорило о признании учёного таланта дочери профессора Селезнёва.      
  Усталая, но счастливая Алиса вышла из конференц-зала в Эдем. Ей было необходимо отдохнуть, набраться сил и успокоить кипящий в крови адреналин в услаждающей атмосфере этого рукотворного элизия. Но тут с ней приключилась беда. Она попала в руки лаира M’ыэ с планеты Ш’аа.      
  Профессор M’ыэ слыл проклятьем учёного мира – его боялись, как чумы. Учёный он был не плохой. В том плане, что никому не мешал отстаивать собственное мнение на нелёгкой научной стезе и сам особо не совался на этот тернистый путь. Суть его тихого конфликта с многоумной общественностью состояла в том, что лаир якобы создавал неверное представление о научном братстве в глазах обывателей.      
  Учёное звание ш’аанин получил за изобретение Perpetuum Mobile [1] на основе «биогенного» источника энергии. За основу своего творения M’ыэ взял запаянную колбу с химически стабильным раствором и популяцией анаэробных инфузорий в его среде. Инфузории размножались простым бинарным делением, а питались себе подобными. M’ыэ рассчитал, что при определенном Х количества инфузорий в популяции, её самовосстановление и самоистребление достигнут паритета, и популяция фактически обретёт бессмертие в отрезке времени, стремящемся к бесконечности. Двигаясь туда-сюда по пространству колбы, размножаясь или охотясь друг на дружку, одноклеточные производили энергию, которую можно было уловить генератором и передать на накопительный элемент какого-нибудь прибора. Ну, настольной лампы, например.      
  Синклит Ш’аа высоко оценил изобретение M’ыэ. И решил, что негоже такому таланту прозябать на нивах отечества, когда он может принести пользу какой-нибудь отсталой планете. Под благовидным предлогом научно-технического обмена новоиспечённого гения выслали с родины в институт микробиологии города Питтсбурга на Земле. Чтобы сапиенсы не сразу поняли, какую свинью им подложили ш’аане, в рекомендательном письме M’ыэ красовалось внушительное «почётный профессор эль-и-ментарных мат-и-терий Общества Синтеза Абракадабры». Но земляне оправдали своё гордое имя «разумных» и быстро назначили не в меру активного волонтёра на должность ответственного по шумовым эффектам.      
  Так бы профессор и закис на этом посту от сплина - ведь никакого шума в институте микробиологии, по определению, быть не может. Но Проведению было угодно, чтобы оставшийся неизвестным для Истории дьявол соблазнил лаира страстью к куртуазной литературе. M’ыэ поглощал её в неимоверных количествах и даже, на радость питтсбургских микробиологов, перевёлся из их цитадели в библиотеку. Но оказалось, что ликование сапиенсов преждевременно. Музы планеты Ш’аа не обделили «профессора абракадабры» фантазией, а средневековая романистика землян катализировала её запас, превратив лаира в дальнего родственника барона Мюнхгаузена. Блудный учёный вернулся в порт приписки, но не для работы с «шумами» или Protozoa. [2] Теперь всей целью существования M’ыэ стал отлов слушателей для потока историй из его учёной практики. Только с наукой эти истории имели меньше общего, чем произведения Шарля Перро с трудами Теслы.  [3]      
  Вот это-то и раздражало сначала земных коллег витающего в облаках лаира, а после, когда M’ыэ решив, что перерос обыденность Голубой Планеты, пустился в паломничество по Галактике, – и всех остальных учёных Союза Млечного Пути. Дошло до того, что кое-где общение с M’ыэ считалось самым компрометирующим аргументом против учёной состоятельности несчастного, имевшего неосторожность попасть на прослушиванье его басен тысяча и одной ночи.      
  Алиса ничего не знала о злополучном профессоре и без опаски дала добро на его вопрос, не желает ли дитя выслушать совет умудрённого опытом старца. Спустя две минуты она уже ни о чём так не сожалела в жизни, как о своём неосмотрительном согласии поговорить с этим треклятым лаиром. Но было поздно! Как ни желала Алиса избавиться от прицепившегося к ней болтуна, но её удерживала в его обществе восставшая против здравомыслия вежливость. И окружающие не спешили на выручку, а только сочувственно качали головами. M’ыэ же, дорвавшись не просто до слушателя, а до особы, как он считал, знающей толк в приключениях и рыцарстве, разошёлся не на шутку. Он развивал перед бедной девушкой сюжет, по меркам которого «Троянский Цикл»  [4] показался бы памфлетом.      
  – …И тогда я схватил свой могучий воулджь и принялся рубить мерзкого спрута! – шумел M’ыэ, воинственно сверкая единственным глазом.      
  Вообще-то, у лаиров три глаза. Но два M’ыэ, по его уверениям, потерял, отстаивая честь прекрасных дам, в невообразимых баталиях на просторах Галактики, происходивших из рассказа в рассказ всегда с разными оппонентами: пиратами, тиранами, чудовищами всех мастей. Сегодня это был километровый космический кальмар, с которым отважный профессор сошёлся в рукопашную в Крабовидной туманности. На самом деле M’ыэ лишился драгоценных органов зрения при взрыве в школьной лаборатории во время проведения химических опытов. Причиной взрыва был сам малолетний лаир. Не потому что ему, как всем мальчишкам, захотелось набедокурить, соорудив бомбу. Просто будущий профессор не выучил домашнее задание: иначе бы он знал, что калий следует держать подальше от воды.      
  Завывая военные марши планеты Ш’аа, M’ыэ наступал на Алису, размахивая «могучим воулджем», то есть профессорским стеком, изображавшим непонятное оружие. Профессор рассекал воздух указкой с такой свирепостью и воодушевлением, будто хотел образовать вокруг себя вакуум. В некотором смысле у него это получалось – никто ни за какие коврижки не пожелал бы приблизиться и на пять метров к ш’аанскому дервишу, за секунду воспроизводящему треть упражнений из учебника Пачеко де Нарваэса. [5]    
  – Профессор, осторожнее! Я же не кальмар! – бодрясь, смеялась Алиса, осторожно пятясь от боевого лаира.      
  – …Я сразил его одним старым приёмчиком, – с упоением голосил ш’аанин, отчаянно фехтуя стеком.      
  Алиса поняла, что лаир достиг той степени экстаза, в которой легко мог по неосторожности совершить что-нибудь, о чём после бы сожалел. Но больше него будет сожалеть она, если импровизированный воулджь вонзится ей в живот. Эпическому сражению с кальмаром становилось тесно в вымышленном лаиром мире, и Алиса сочла благоразумным убраться по добру по здорову из расширяющегося района боевых действий. Она развернулась на каблуках, готовая привести в исполнение план по эвакуации женщин и детей с поля битвы, и натолкнулась на чью-то руку.      
  Оказывается, манёвры M’ыэ оттеснили его слушательницу в глубину третьего нефа, где возле колонны стояли двое мужчин в костюмах, которые было принято носить на Земле лет сто назад. Один из них держал термос и как раз передавал второму стакан с напитком. Этот-то роковой момент и совпал с дезертирством Алисы из-под флагов победоносного лаира. От критического нарушения равновесия содержимое сосуда выплеснулось, перепачкав скользкой жидкостью с сильным запахом яиц и мужчин, и Алису.      
  – Dammit! [6] – прорычал компаньон мужчины с термосом.      
  Он метнул на растерявшуюся Алису злой взгляд и неожиданно приветливо улыбнулся.
  – Ах, простите, леди! Я такой неуклюжий!      
  – Ой, нет! Это я виновата. Извините, пожалуйста! – залепетала Алиса, пытаясь на скорую руку определить моральный и физический ущерб от столкновения.      
  Сзади, сопя, подлетел M’ыэ.      
  – Где ты? Я как раз перехожу к самому интересному! – взревел он немейским львом.      
  Нечаянный визави Алисы устремил на лаира взор божества, раздражённого появлением непокорной ему моли. Словно пощёчины хлестнули по ш’аанину чётко проговариваемые властным насмешливым тоном слова:      
  – Calamar cosmique ne peut pas ;tre tu;. Parce qu'il n'existe pas dans la nature. [7]      
  – Чего? – опешил M’ыэ.
  А мужчина продолжал так же на французском:      
  – И как вы собираетесь воевать углом стены? Клянусь, вы скорее убьете кого-либо своим кошмарным диалектом, чем «могучим wall edge»! Что вы подразумевали? Алебарду вульж? [8] Вы вообще имеете представление, что это за предмет?      
  – Чего?      
  Алиса едва удержалась, чтоб не расхохотаться от меткого сарказма незнакомца и из-за того, как нелепо выглядит растерявший перья бравады M’ыэ. А мужчина подмигнул ей и обратился к профессору сладким увещеванием:      
  – О, извините! Мне показалось, вы говорите по-французски. Или ваш французский сильно отличается от моего?      
  – Что это вы там мелете, уважаемый! – надулся, приходя в себя, профессор. – Что это за тарабарщина из «ту» и «ля»?      
  Мужчина убийственно сверкнул глазами. Он перешёл на космолингву, и в голосе его вновь зазвучала сталь.      
  – Я сказал, что нахожу эту юную леди напуганной вашей персоной! Не проявите ли вы любезность, оставив её в покое?      
  Предательница Алиса в образе оскорблённой Беззащитности энергично закивала, соглашаясь со словами незнакомца.      
  Лаир чуть последнего глаза не лишился - так он у него выпучился, рискуя лопнуть.      
  – Но послушайте… – упавшим голосом забубнил он, переводя потерянный взгляд с незнакомца на Алису и обратно.      
  Мужчина положил ему руку на плечо. И Алиса заметила, как выделяющийся массивной комплекцией профессор просел от тяжести возложенной на него длани. А незнакомец вновь перешёл на мягкие интонации арсенала своего голоса, сопровождая ими ироничное обращение к M’ыэ.      
  – Увы, нам некогда слушать! У меня есть предложение. Напишите книгу о ваших подвигах. И леди, я уверен, с удовольствием её прочтёт. В тишине. Наедине сама с собой.      
  И снова Алиса кивком выразила согласие со словами мужчины. У неё был самый извиняющимся вид, какой только позволял ей напустить на себя еле сдерживаемый смех.      
  M’ыэ попытался возразить. Но его невнятные оправдания разбились, как об айсберг, об твёрдую настойчивость незнакомца в желании разлучить лаира со своей слушательницей. Профессор принёс скомканные извинения, попыхтел, помялся ещё пару секунд и, сделав вид, что увидел знакомого, исчез из поля зрения. Однако, через минуту с другого конца залы вновь раздалось его фальшивое исполнение боевых гимнов Ш’аа перед очередной жертвой.      
  – Благодарю, что помогли от него избавиться, – с облегчением выдохнула Алиса. – Кажется, вы его обидели.      
  – Пустяки! Он это переживёт. Было бы нелепостью, если человек, победивший космического кальмара, умер от обиды на слова плебея.      
  Самоуничижение своего спасителя Алиса сочла более чем странным.      
  – В детстве вместо конфет меня кормили скромностью. Я сохранил зубы, фигуру и научился ненавидеть себя, – ответил на её замечание мужчина.      
  Алиса удивилась ещё больше. Незнакомец, наверно, шутил. Но в его интонации не было и намёка на иронию, с которой он только что разговаривал с M’ыэ. Как он мог серьёзно относиться к себе с такой критикой, когда весь его образ был исполнен если не совершенства, то качества, близкого к нему?!      
  Алиса поймала себя на том, что украдкой любуется этим человеком. Блондин не более сорока лет. Но в чуть вьющихся волосах проглядывает седина. Выше Алисы на голову и держится со строгой военной выправкой, даже подбородок гордо вздернут. Под идеально сидящим костюмом угадывается атлетическая фигура. Лицо – зеркало души – принадлежало человеку, словно всю жизнь проведшему в борьбе с сильным встречным ветром. Черты его были угловаты, как у роденовского «Мыслителя», и так же, как в знаменитой скульптуре, в них застыл невысказанный сложный вопрос. Но внешнюю каменность лица одухотворяла лёгкая вальяжность, проступающая из-под напряжённых мимических мышц и резко очерченных костей черепа. От него веяло неким благонравным снисхождением аристократов с портретов Эпохи Возрождения. Это был лик упрямца, привыкшего всё делать по своему, борца, рассчитывающего лишь на себя, интеллектуала, ищущего нетривиальных решений. Девочка в его живом облике из соразмерных форм и чётких линий не заметила ни намёка на модные нынче пластические операции, для придания «правильности» лицу. Если такая операция и имела место, то её делали «наоборот»»: будто прекрасное чело мраморного изваяния Аполлона наспех обработали стамеской. Но это-то и привлекало к незнакомцу внимание. А мужчина подавал себя с таким благородством, что все недостатки нарочитой грубости в линиях его лица воспринимались положительно. И подобная природная безыскусная красота, сочетающая силу и решительность сорвиголовы со спокойствием вдумчивого наблюдателя, особенно импонировала Алисе в людях.      
  Однако более всего в мужчине увлекали глаза: большие и широкорасставленные, со слабым прищуром, сверкающие, как два чистейших сапфира, в своей необъятной глубине хранящие опыт человека, наизусть знающего все восемнадцать тысяч томов Малой Энциклопедии Союза Млечного Пути.      
  Незнакомец смотрел на Алису этими чарующими глазами со смесью интереса и дружелюбия, но с невежливой пристальностью.      
  «Меня словно под микроскопом разглядывают!» – думала она, неловко поёживаясь под лучистым взором мужчины. Удивительное дело! Она сама, всегда непосредственная и лёгкая в общении с людьми всех возрастов, сейчас растерялась и не смела лишний раз поднять очи на Избавителя-юных–учёных-от-прилипчивых-лаиров. Её смущала и неясная ей энергия, исходившая от мужчины, и пронзительность бесконечной синевы его взгляда. Чувство беззащитности и наготы перед взором этого человека лишало воли и пугало. Но одновременно Алису страстно влекло к свету этих глаз и к загадочной энергии, окутывающей незнакомца.      
  – Если «плебеи» выглядят так же респектабельно, как вы, то я не представляю, какой вид должны иметь патриции, – проговорила Алиса.      
  Она всегда старалась быть открытой с людьми и высказывать то, что о них думала. Но сейчас стеснялась собственных мыслей.      
  Незнакомец добродушно рассмеялся.   
  – Не представляете? Но ведь для этого нужен всего лишь простейший прибор, известный человечеству тысячи лет.      
  – Какой же?      
  – Зеркало, конечно!      
  Алиса вскинула изумлённый комплиментом взгляд на собеседника и встретилась с его всепоглощающим взором. Волнующие смешанные эмоции радости и смущения быть окутанной волнами синего волшебства зрачков незнакомца захлестнули девочку, словно порыв горячего ветра.      
  «Я его знаю!» – стрелой пронеслось в голове Алисы. Необъяснимая тревога потянула её с небес на землю.      
  – Простите, мы уже встречались? Мне знакомо ваше лицо, – робко заметила Алиса.      
  На мгновение, всего лишь на мгновение по лицу мужчины скользнула мрачная тень.      
  – Вряд ли. Я редко показываюсь на людях, и круг моих контактов ограничен парой тысяч реторт, пробирок и мензурок в моём кабинете.      
  Алиса осмелела, заметив, что глаза мужчины утратили гипнотическое сияние и теперь выражали рассеянность и скуку.      
  – Странно, но мне кажется, я вас уже видела. Вы англичанин? Я часто бываю в Великобритании и в Австралии и…      
  – Если я не ошибся в вашем возрасте, то вы не настолько стары, чтобы застать время, когда я покинул Землю, – оборвал её мужчина.      
  – Но я совершенно точно уверена!      
  Подобная настойчивость граничила с бестактностью. Но Алису сжигало ощущение загадочности, окутывающей собеседника. Он словно скрывал некую тайну и, едва Алиса нащупала её присутствие, мужчина сразу отгородился от неё холодным безразличием.      
  – Юная леди, – тонкие губы мужчины растянулись в снисходительной улыбке, – я так часто в ваши лета бывал в чём-либо «совершенно уверен», от чего спустя всего лишь час открещивался, как от сущей ереси!      
  – Вы писали научные статьи, и я видела ваше фото в журналах? – попробовала догадаться Алиса, пропустив мимо ушей иронию незнакомца.      
  – Нет, я не пишу статей, рассказов, стихов et cetera. [9] Я, видите ли, коплю знания, а не создаю их. И моих фотографий нет в журналах. Я ненавижу фотографироваться. Почему? – человек пожал плечами и засмеялся. – Потому что ненавижу себя!      
  – Да я готова поклясться, что видела вас где-то! Мы точно встречались! Может, вы меня забыли? Я забыла, как вас зовут, но помню лицо, а вы забыли меня совсем? Я – Алиса. Алиса Селезнёва.      
  Этот штурм больше напоминал женский каприз. Ведь, кроме едва намеченного интуитивного чувства знакомства со странным человеком, у Алисы не было на руках никаких фактов, подтверждающих прежность встречи с ним.      
  – Селезнёва? Алиса? – проговорил про себя незнакомец, словно пробуя имя девочки на вкус. – Увы, нет, леди. Я вас не знаю. У меня исключительно навязчивая память на лица. А имена в моей голове хранятся всё равно, что в книге Азраила. [10] Вас там нет…      
  Алиса обиделась. Она же самая знаменитая девочка Галактики! Да между прочим, в её честь звезда названа! [11] А этот субъект, выглядящий столь просвещённым, уверяет, будто никогда о ней не слышал.      
  – Я читала здесь доклад, – словно оправдываясь, начала она.
  Но незнакомец отмахнулся от слов, как от мухи.         
  – Извините, не застал этого исторического момента. Мы с компаньоном зашли всего полчаса назад.      
  – Наверно, вы похожи на кого-то из моих знакомых, – убито вздохнула девочка, – извините…      
  – Доктор Уайт похож только на самого себя и ни на кого другого.      
  Это подал голос второй мужчина. О таких говорят «бесцветная личность». Фигурой он был мощнее доктора Уайта, но уступал ему в росте. Выражение лица отсутствовало напрочь. Движения носили вялый характер. Если, конечно, за движения принимать единственный поворот головы в сторону Алисы. А так, всё время разговора Уайта с девочкой, этот тип стоял по стойке «смирно», сжимая в левой руке термос и отрешённо пялясь в пустоту – ни дать, ни взять, нелепый предмет интерьера Эдема.
  Доктор Уайт полоснул «компаньона» взглядом, способным запросто расщепить атом гелия, [12] и, обратившись к Алисе, превратился в одну сплошную улыбку.      
  – Это мне следует просить прощения, юная леди! Я совсем одичал в своей лабораторной келье. Кажется, так принято знакомиться на Земле? – он протянул девочке руку с длинными изящными пальцами. – Гарольд Кристофер Уайт. Скромный ветеринар зверинца на Обрио.      
  Алиса, торжествуя, пожала руку Уайта. Та оказалась холоднее льда, а пальцы удивительно гибкими и сильными – ладонь девочки словно узлом из стальной арматуры стиснуло.      
  – Обрио! Ну конечно! Я гостила там с папой пару лет назад у директора Газалууса Арка. Я точно видела вас там!      
  Чувство тревоги в душе Алисы сменилось ликованием. Гора с плеч упала – она не ошиблась в своих подозрениях.      
  – А вы не могли бы припомнить, во время вашего визита не происходило ли на планете какого-нибудь землетрясения, урагана или цунами? – прищурясь, спросил Уайт.      
  – Нет, кажется.      
  – Тогда я в недоумении, как вы могли меня видеть. Только внезапное стихийное бедствие могло выгнать меня из лаборатории на свет божий, пред светлые очи такой умницы, как вы!      
  Алиса зарделась. Уайт снова говорил о себе в насмешливо-уничижительной форме, а по отношению к собеседнице не допускал ни капли юмора в своём тоне, замечая положительные качества девочки. Содержание слов о ней было глубже, чем приветливая симпатия, облечённая в вежливые формы этикета. Он всё больше и больше нравился Алисе.      
  – Доктор крайне занятой человек, – механически поддакнул невзрачный мужчина.      
  Он лениво наклонился, поднял стакан, лениво наполнил его, даже не глядя, попадает ли в стакан жидкость из термоса, и лениво протянул его Уайту.      
  – Это мой коллега и помощник – бакалавр Сёд, – подмигнул Уайт Алисе, принимая стакан от бакалавра.      
  – А зовут вас случайно не Ричард? [13] – невинным голосом спросила Алиса помощника доктора Уайта. – Вы такой мрачный!      
  Доктор расхохотался, как мальчишка, чуть снова не разлив содержимое стакана.      
  – Вижу, вы действительно часто бывали в Англии. И даже умеете ценить наш юмор!      
  Отсалютовав Алисе стаканом, он залпом выпил жидкость. Сёд же на слова Селезнёвой не обратил и толики внимания, даже голову не повернул.      
  Доктор Уайт наклонился к Алисе и, прикрыв рукой рот, выразительно поморщившись, произнёс громким шепотом:      
  – А вот у моего драгоценного коллеги юмора вообще нет. Зато это самый лучший помощник во всей Галактике!      
  – Доктор переоценивает мои скромные возможности, – проскрежетал Сёд. До сходства с говорящим снеговиком в этот момент ему недоставало белого цвета и морковки вместо носа.      
  – Миляга! – Уайт потрепал коллегу по плечу.
Зрачки доктора вновь блестели и переливались фантастическим ультрамариновым туманом, словно к лампе поднесли два крупных сапфира. Вновь в них пробудились любопытство и заинтересованность Алисой. Вновь на неё были устремлены два туннеля в блаженную синюю бесконечность.      
  – Вы говорите, что выступали здесь с докладом?      
  – Да.      
  – О, какой потрясающий сюрприз, обнаружить в рутине дней, что Наука прекрасна не только своими знаниями, но и учёными!      
  Алиса покраснела, словно раскалённая печка.      
  – Ну, что вы, доктор… Спасибо!      
  Она привыкла слышать комплименты в свой адрес, но все они носили иронический или снисходительный оттенок обычной дружеской любезности. Алиса знала себе цену и адекватно встречала все похвалы по поводу своего ума и внешности. Сейчас же слова доктора Уайта, произнесённые ласковым тоном с возвышенной чувственностью, её смущали. Полупрозрачная ширма деликатности не скрывала всей серьёзности восхищения собеседника стоящей перед ним юной учёной. И этот едва скрытый восторг, вот-вот готовый перерасти в прямолинейное обожествление, без намёка на наигранность или пафос, вызывал в душе Алисы одновременно и гордость, и неловкость за себя.      
  – Извините необузданность моих эмоций. Я стесняю вас своими безыскусными мадригалами? – вкрадчиво осведомился ветеринар, угадав настроение собеседницы.      
  – Немного, – едва слышно отозвалась та.      
  «Немного» подразумевало, что она не просто стеснена, а зажата в угол обаянием мужчины.      
  – О! Мне следует впредь поостеречься, коль это причиняет вам неудобство. Но, слово не воробей…Замечу лишь, что с возрастом вы будите слышать комплименты всё чаще. И вам ни к чему переживать из-за них. Уверен, это не повредит вашей скромности. Пускай смущаются дерзнувшие воздать вашим интеллекту и красоте. Ведь вы достойны много большего, чем всех хвалебных фраз, изобретённых поэтами в этой Галактике. Поверьте, я растерян не меньше вашего! Зная сотню языков, я не способен выразить, насколько моя душа тронута вашим образом. Прошу прощения ещё раз.      
  «Да что ж он такое делает! Я же сейчас сгорю от стыда!» – кусала губу Алиса. Противоречивые желания, спрятаться от проникновенного взгляда доктора Уайта или наслаждаться его обволакивающей нежностью, будоражили ей сердце.      
  – Доктор Уайт, пожалуйста… Я самая обычная…      
  – Разве в том, чтоб быть «самой обычной», нет своей прелести? Мы все обычны, а различаемся и выделяемся из серой массы лишь субъективным восприятием друг друга. Возьмите хоть здешнее солнце. Это самый обычный «жёлтый карлик». [14] Но как ему радуются! Как его светом счастливы Блук и этот сад! И вспомните имя этой звезды. Разве не самое обычное чувство вдохновило ушан дать его. Что ж удивительного в том, что вы являетесь или можете стать для кого-то подобным обычным солнцем?      
  Девочка не нашлась, что ответить.      
  – Можно узнать предмет вашего доклада? – любезно сменил тему доктор.      
  – Пусто… Пустотел трубчатый…
  Алиса ожидала, что за её ответом последует смех или стандартная шутка про «пустое место». Но доктор продолжал смотреть на неё с серьёзной лаской и улыбкой, не подразумевающей насмешку над работой Селезнёвых.      
  – Вот как? У вас неординарный ум, раз вы занялись такой банальностью. Нашли что-нибудь интересное?      
  Алиса пришла в себя от делового подхода визави.      
  – Ещё как! Пустотел вовсе не банален! У него уникальная нервная система. Он не способен воспринимать известные нам формы раздражения, как то: зрение, слух, осязание, обоняние и вкус. Но зато его нейронные тела могут улавливать импульсы нервной ткани других животных, и человека в том числе! Получается, что он воспринимает этот мир чужими органами чувств! И не просто воспринимает, а формирует эмоциональный синопсис [15] – правда, практически идентичный тому, что выстроен его «донором». Вы понимаете? Мы никак не могли уловить мысли пустотела, найти нужную волну в миелофоне, потому что эта самая волна совпадала с нашей амплитудой на 99,99%, – протараторила девочка.   
  – Поразительно! Сёд, ты понимаешь, чего мы оказались лишены, припозднившись с визитом в эту Habitatio Scientiam? [16] Какое фундаментальное значение имеет работа Алисы для соционики! [17]    
  – Да, босс, – безжизненно отозвался бакалавр, всем своим инертным существом доказывая, что вообще ничего не понимает ни в работе Алисы, ни в целом Мироздании.      
  – Вообще-то, это труд моего отца, – смущённо заметила Алиса.      
  – Позвольте вас поздравить: ваш отец гений! О, как ваше совместное открытие расширит возможности в общении для разумных существ!      
  – Доктор, вы верно уловили суть. Отец считает, что свойства пустотела можно будет использовать для развития или прививки способностей телепатии.      
  Алиса восхищалась Уайтом. Ей потребовалось больше четырёх часов, чтобы объяснить доклад Собранию, а этот человек понял её с полуслова!      
  – Это ст…– заикнулся, было, доктор, но не договорил.      
  Лицо его исказилось болезненной судорогой. Он закрыл ухо рукой и так замер, уставясь в пол.      
  – Вы пытаетесь поговорить со мной с помощью телепатии?      
  Но Уайту было не до шуток. Он поднял на Алису мрачный взгляд, раздражённо проговорил: «Простите. Это по работе», – после чего отошёл за колоннаду пятого нефа.      
  Столь внезапная и масштабная перемена настроения доктора вызвала у Алисы оторопь и недоумение. Она перевела взгляд на бакалавра, намереваясь задать ему соответствующий вопрос. Но Сёд вёл себя так, будто ничего необычного не заметил. Как стоял, прикинувшись поленницей, так и продолжал стоять. Алиса не знала, что ей делать. Вроде и собеседник её серьёзно отвлёкся, а, с другой стороны, он с ней не прощался и будет невежливо тихо улизнуть. И как вообще можно «улизнуть» от такого интересного человека!      
  Уайт вернулся через несколько минут. Если он и пытался скрыть следы гнева на лице, то получалось у него это с тем же успехом, с каким можно было поймать сачком солнце. Энергия ярости доктора, бушующая под маской отрешенности, парализовавшей его лицо, передалась и Алисе. Она забеспокоилась. Что такое сказали доктору «по работе», что он теперь напоминает тасманийского дьявола [18] с зубной болью?      
  – Доктор, что-нибудь не так?      
  – Да, «не так»!      
  Мужчина взглянул на Алису, и его глаза наполнились мучительной тоской – самим воплощением насыщенного синего цвета.  [19]    
  – На минуту нельзя отлучиться, как начинаются проблемы! Меня доконает эта работа! – он горько ухмыльнулся. – Увы, наше время не подразумевает спокойной профессии плотника.
  Алиса растерялась перед непонятными речами и нервозностью нового знакомого.    
  – Вы хотели бы стать плотником?      
  – Да хоть гробовщиком! Они, в отличие от меня, не множат скорбь, а лишь живут за её счёт!      
  Девочка обомлела.      
  – Удивительно! Я несколько часов назад думала над тем же самым…      
  – Что!?    
  Алиса отшатнулась от взгляда Уайта, словно ей в лицо пустили струю из огнемёта.      
  – «Умножать скорбь», копя знания… Вы же это имели в виду? – пробормотала она.    
  – Ах, вот вы о чём… Конечно-конечно! Это из Библии… Вы её читали?      
  – Только отрывки в контексте философских доктрин.
  Алиса с облегчением заметила, что доктор успокаивается.      
  – «Множащий знания, умножает скорбь», – отрешённо проговорил он. – Это точное замечание. И пророческое. Долгие века Библия сама, являясь базовым источником знаний для большинства людей, становилась и яблоком раздора для разных концессий, многочисленных церковных орденов и просто религиозных фанатиков. Сколько скорби принесли знания, содержащиеся на её страницах! Человека с детства приучали зубрить «Книгу Книг», утверждая, что в ней спасение и утешение. Но много ли народу нашло в ней обещанное, под мечами крестоносцев, истребляющих в Константинополе таких же христиан, как они сами? Или на кострах инквизиции? Или во мраке Варфоломеевской ночи…[20] И во что вылились «библейские знания» в утопленном в крови двадцатом веке!
  Уайт снова закипел.      
  – Да, то были жуткие времена мракобесия! Но они прошли, – примирительно заметила Алиса.      
  Доктор презрительно осклабился.      
  – Да уж! Теперь на человека пролито столько света падающих звёзд – только успевай желания загадывать!      
  – И что загадали бы вы?      
  – Мне не по карману сделки со звёздами, – сухо открестился Уайт, но, предупредив готовый сорваться с уст Алисы вопрос, продолжил, смягчая тон. – Но если вы настаиваете… Я бы пожелал у звезды, подарить мне несколько часов в вашем чудесном обществе. Вы бы рассказали мне подробнее о своём докладе?      
  – Ой! Как досадно! У меня всё расписано по минутам. Столько встреч… – замялась Алиса, не в силах выдержать умоляющий взгляд Уайта и найти извинения для отказа.      
  – Не сомневаюсь, что ваши встречи заслуживают большего внимания, чем моя персона. Но, может статься, вы не настолько заглядываете в будущее, чтобы расписать и завтрашний день?      
  – Вообще-то, он распланирован. Понимаете, у меня практика…      
  – Понимаю, юная леди, не утруждайте себя оправданиями. Невезение – моё второе имя, – вздохнул доктор.      
  – Ну, что вы! Есть же запись Конференции. Там все материалы по докладу.      
  – Я учту.    
  – Вы обиделись?      
  – Это не позволительная роскошь для меня.    
  – Ах, извините, доктор! Но я не привыкла отменять назначенные встречи.    
  – Ничего. Переживу как-нибудь.      
  Повисла напряжённая неприятная пауза. Алисе было совестно перед Уайтом. Тем более, ветеринар с Обрио действительно без обиды смотрел на неё затуманенным печалью взором. Девочка уже собиралась, не подобрав подходящих слов, просто распрощаться с доктором, когда тот вдруг расплылся в улыбке и хлопнул себя по лбу, как человек, которому пришла в голову отличная идея. Уайт выхватил у стоящего столбом Сёда термос, наполнил стакан и протянул его Алисе. На пальце тускло блеснул серебром тяжёлый перстень.      
  – Выпьем за встречу? Попробуйте! Это весьма тонизирует.      
  – А что это?      
  Жидкость цвета «кофе с молоком», маслянистая и склизкая, со специфическим запахом концентрированного органического полимера не вызывала у Алисы никакого желания близкого знакомства.      
  – Гоголь-моголь. Приготовлен по одному старинному рецепту, – Уайт вопросительно смотрел на девочку.      
  – Нет, спасибо, – Алиса изобразила, что и рада бы попробовать напиток, но у неё правило: не пить гоголь-моголь до ужина.      
  Суровая мрачность едва укрыла крылом лицо доктора, но была тут же развеяна его озорной улыбкой. Он перелил напиток из стакана обратно в термос.      
  – Вы правы! Кажется, я вас уже достаточно угостил, – ветеринар кивнул на Алисино платье, сплошь покрытое коричневатыми разводами засыхающего гоголь-моголя.      
  Алиса взвизгнула. Она так увлеклась беседой с доктором Уайтом, что совсем забыла, какая неприятность сопровождала их rendez-vous. [21] Катастрофа!      
  – Мне же через полтора часа нужно быть на приёме у Оклафа Пусса! Где же я платье достану?       
  Колесо Фортуны сделало свой оборот, и Алиса сорвалась с вершины его обода далеко не в метафорическую грязь. Со смесью потерянности и обречённости в глазах она уставилась на Уайта.   
  Нет, Алиса не была модницей или кокеткой. Она предпочитала платьям более практичную одежду – брюки или комбинезоны. Будь её воля, она бы и на Конференцию заявилась в походной экипировке юного биолога. Какое ей дело до того, что «встречают по одёжке». По ней сразу бы и было видно, кто она есть! К тому же её гардероб был не рубищем, а имел собственную эстетику простоты и утилитарности. Но этикет («Глупый этикет!» – подумала Алиса) любой конференции, собрания, торжества и прочего требовал от всякой особи женского пола, к какой бы расе, нации, цивилизации, планете она ни принадлежала, ношения на официальных приёмах соответствующих этим самым нациям-цивилизациям форм верхней одежды. Специальная комиссия жёстко следила за выполнением этих нормативов. Ей было прекрасно известно, что землянки ходят в платьях, а, допустим, муовы с планеты Нудс носят только набедренные повязки. И пожелай Алиса прийти на Конференцию в набедренной повязке Нудса, а муова в Земном платье – их просто бы не впустили! Не потому что они бы неприлично выглядели, а из-за банального несоответствия справочной информации придирчивого комитета по дресс-коду. И никакие доводы о научных заслугах и связях в обществе Алисе бы в такой ситуации не помогли. Вот и пришлось ей идти на Конференцию Галактического Ветеринарного Общества в платье. Оно предназначалось именно для таких разовых мероприятий и не имело дублёра. И теперь, когда девочке предстояло ещё посетить и фактическое продолжение конференции – собрание у председателя, а её облачение было безнадёжно испорчено, Алису охватило удручающее чувство провала высокой миссии. Ведь она, без оговорок, сейчас являлась для Галактики лицом планеты Земля! А кому будет приятно смотреть на лицо в пятнах кофейного цвета?      
  – Ужас! – простонала Алиса.    
  Уайт заботливо положил ледяную руку на её плечо.      
  – Пустяки! Ничего страшного.      
  Его улыбка на тысячу процентов убеждала, что действительно не произошло ничего страшного.


Глава V. Пашка хандрит

  Астероид Z-4004 являлся lapis offensionis [1] для учёных и в прямом, и в переносном смысле.      
  Эта каменюка, диаметром в пять раз меньше Меркурия, слегка эллипсоидной формы по горизонту оси вращения, была известна давно. Что не удивительно, ведь она находилась в каких-то 812703 километрах от Блука. И как сапиенсы, осваивая Космос, в первую очередь посетили спутник своей планеты – Луну, – так ушаны, едва изобрели обитаемые звездолёты, отправились на Z-4004, который их астрономы именовали Пкас – «Капля».      
  «Ласковая мать» Блука была для астероида не просто мачехой, а адской печкой. Температура на безатмосферном небесном теле днём поднималась до двух сотен градусов, а ночью опускалась до -20. Поверхность космического булыжника претерпевала температурный шок, но он был бы значительней, будь Капля больше и вращайся медленнее. А так при сутках длительностью, едва дотягивающей до половины Земных, Z-4004 просто не успевал остыть сильнее. Естественно, при таких условиях жизни на астероиде не было.      
  Исследования показали патриархальный возраст Пкаса. И учёные сочли, что за внушительный срок своего существования на астероиде из-за температурной коррозии и космического ветра не осталось никаких полезных ископаемых. На него махнули рукой, быстренько закончив очередную главу в бесконечной книге Научного Поиска.      
  Для обывателей Капля составляла интерес лишь в том вопросе, что букмекеры делали ставки, когда же эта злополучная глыба сойдёт со своей орбиты и рухнет на Блук под действием гравитации последнего. Некоторые особы, объятые паникёрскими настроениями, предлагали уничтожить Z-4004 от греха подальше. Но Научная курия Блука установила, что подобный шаг может неблагоприятно сказаться на магнитном поле планеты и даже привести к отклонению её оси вращения.      
  По расчётам учёных оказалось, что астероид играет роль своеобразного противовеса между Блуком и Аказарестой. Планета обладала перпендикулярным относительно эклиптики [2] орбитальным вращением. Смен времён года по этой причине на ней не было. Здесь царила вечная весна! Устранение Пкаса спровоцировало бы с высокой долей вероятности наклон одного из полюсов планеты в сторону солнца из-за возросшей силы притяжения светила, не испытывающей сопротивления, обеспечиваемого доселе астероидом. Думаете, это ужасно звучит? Значит, вам не приходилось видеть математических выкладок теории этого процесса! Как бы там ни было, говоря человеческим языком и не мудрствуя лукаво, ликвидация Z-4004 обеспечила бы Блуку в один прекрасный день снегопад. Ушанам нравился снег в России на Земле, но на родной планете они его желали видеть разве что в холодильниках. По постановлению Академии Наук астероид оставили в покое, присвоив статус космогонического заповедника.      
  Здесь следует отвлечься и вспомнить, что похожие причины остановили амбициозный проект сапиенсов по сдвижению орбиты Венеры в сторону Земли. Отрезвление пришло вовремя –  вместо обретения второго дома земляне могли лишиться первого!      
  Ну, а Пкас продолжал летать, необитаемый и никому ненужный, пока астроном Оппрекуок с Блука, продолжавший подозревать астероид в коварных намереньях однажды свалиться на крышу его профессорского дома и потому следивший за каменным соседом с особой тщательностью, установил интересный факт. Учёный обнаружил, что реликтовое излучение [3] расширяющейся Вселенной, проходя через эклиптику Блука, усиливается, когда в её плоскости оказывается Z-4004. Оппрекуок выдвинул гипотезу, что под корой астероида находится некий источник радиоактивного или электромагнитного поля, схожего с природой реликтового излучения и проявляющегося в момент, когда реликтовое излучение поглощается Пкасом в направлении от Аказаресты.      
  Вот тут-то Учёный Союз разделился на два лагеря. Одни учёные уверяли, что астероид – это своеобразный «орех» или «яйцо». А внутри него содержится в сжатой форме новая галактика. Или, возможно, даже вторая Вселенная! Представители же лагеря оппонентов этой гипотезы – а их было большинство – называли Оппрекуока и его последователей фантазёрами. Но, как ни силён был перевес в голосах скептиков, а в итоге, после продолжавшихся целый год прений, Союз дал согласие выделить ресурсы на подробное изучение объекта.      
  Тщательный анализ возраста Z-4004 показал, что булыга старше, чем думали, по крайней мере, миллиарда на четыре годков. Так же подтвердилось, что Z-4004 испускает слабое электромагнитное излучение, напоминающее по ряду признаков реликтовое.      
  На астероиде решили построить Академгородок для дальнейших исследований. За несколько месяцев на Пкасе были воздвигнуты тридцать типовых зданий, больница, космодром и генератор защитного купола для создания искусственной атмосферы и гравитации. На астероид потянулись пилигримы из институтов Физики и Геологии.      
  Но астероид оказался, как пелось в старой песне, «твёрдым орешком». У учёных начались проблемы. А журнал «Хочу всё знать» [4] даже в виде факела не мог разогнать сгустившийся мрак таинственности.      
  Сперва случилась забастовка роботов. Причём иначе как капризом поведение машин язык не поворачивался назвать. Особенно он «не поворачивался» у журналистов, раздувших скандал с роботами до эпического триллера с заголовками «Скайнет пробуждается!» [5] На самом деле всё оказалось прозаичнее, но не менее досадно. Обычные компьютеры хоть и подвисали и давали сбои, но продолжали с горем пополам функционировать на астероиде. Более же сложные электронные помощники наотрез отказывались это делать. Вернее, их отказ проявлялся не в бунте, как грезилось газетным писакам, а в погружении в коматозное состояние, такое, что даже автономный тест-блок контроля работы их систем не мог дать объяснение причин подобной оказии. Механические узлы роботов были в порядке. Тесты микросхем и процессоров также показали положительные результаты работоспособности. Но необъяснимая сила приковывала роботов к полу ангара, едва звездолёт с ними на борту касался поверхности Z-4004. А как только он отлетал от него на несколько километров, механические работники, как ни в чём не бывало, начинали суетиться, выполняя главную заложенную в их программы функцию – служение человеку, – которой они столь красноречиво пренебрегли на Капле. Учёные посчитали, что вероятной подосновой дисфункции машин является пресловутое излучение астероида. Но определить это со стопроцентной уверенностью не удалось. Если его влияние и имело место, то не проявляло себя в форме, располагающей к его фиксированию в деятельности, или, вернее, «бездеятельности» роботов. Как бы там ни было, от услуг кибернетических товарищей отказались. Решили продолжать работу своими силами. В конце концов, люди не какие-нибудь замухрышные машины. Из них, как сказал поэт, можно гвозди делать! [6]      
  Однако iron men [7] вскоре убедились, что россказни о подобной человеческой выносливости пока что остаются поэтической метафорой.      
  Вскрытие коры астероида не давало никаких результатов. Всё, что поднималось из его недр, мгновенно подвергалось окислительно-восстановительным реакциям либо из-за искусственной атмосферы, либо из-за солнечного ветра, если работы велись за пределами сгенерированного жилого купола. Работающие же в забоях утверждали, что видели сгустки чёрной плазмы, которая с громким пшиком превращалась в мгновенно выгоравшие капли водяного конденсата.      
  Так продолжалось два года. Энтузиазм учёных улетучился. Поговаривали уже о потакании лженаучным тенденциям и общей ошибочности гипотез о физической природе астероида. Само мероприятие грозило «пшикнуть» на учёную репутацию так, что не отмоешься. Космос хранил куда более интересные загадки, чем Z-4004. И интересность их заключалась, прежде всего, в перспективе обнаружения разгадки, чего упорно не предоставлял Пкас.      
  Но главная причина нежелания учёных заниматься вопросом Z-4004 заключалась в ином – на астероиде было просто невыносимо работать! Искусственная атмосфера, ужасная жара, унылый пейзаж, короткие день и ночь, не позволяющие войти организму в нормальный трудовой режим, – всё вызывало упадническое настроение. Полевые работы из-за низкой гравитации вызывали дополнительную расслабленность. Люди буквально спали на ходу! Этому состоянию сопутствовали бесконечные ошибки в расчётах, аварии и всяческие казусы, не позволявшие говорить о точности получаемых данных. Кроме всего прочего, восторга не вызвало открытие, что, если с роботами вопрос отрицательного влияния излучения Пкаса оставался открытым, то в отношении живых организмов можно было утверждать совершенно определённо: оно подавляющие влияло на психику. Люди озлоблялись, замыкались в себе. Добавьте к этому, что над их трудом открыто смеялась большая часть Галактики, и поймёте, какое нервное напряжение они испытывали.      
  Ситуация с проектом «Познай Каплю» (кое-кто добавлял «лиха») складывалась критическая. Самые упрямые из людей [8] – сапиенсы, обуреваемые приступом приснопамятной сумасшедшинки, – и то готовы были поставить жирный крест на астероиде, расписавшись: «Мы здесь были! Не повторяйте наших ошибок!» На Земле ехидно ворчали: «Избавились от Свидетелей Иеговы, [9] так обзавелись Свидетелями Планковской Эпохи». Заманить на Пкас добровольцев становилось не легче, чем на эшафот. Геологов командировали сюда на декаду-две по программам спец-распредиления. Популярности эта мера астероиду добавила лишь в непечатном фольклоре. Каждый воспринимал такую поездку, как ссылку, за какую-нибудь одному начальству ведомую, провинность.      
  Вот из-за такого положения дел куратор по исследованию астероида от планеты Земля, Валентина Федосеевна Вожжа, обрадовалась пришедшему записываться в экспедицию, «где людей поменьше и работы побольше», Пашке, как явлению апостола. И она сделала всё возможное, чтобы явленный ей святой не передумал лететь на Z-4004. В аванс предстоящего волонтёру подвига она, якобы, договорилась с нужными людьми, что Гераскина без штрафных баллов переведут на геологический или палеонтологический курс. Пашка серьёзно решил разорвать отношения с одноклассниками и всем, что могло о них напоминать. Поэтому искал пути по смене школьной специализации, что, само по себе было непросто, а накануне выпуска так вообще невозможно.
      
  У Гераскина было прескверное настроение ещё до прилёта на астероид. Капля стал последней каплей, обрушившей его барометр окончательно.      
  Пашка не просто имел холерический характер, он был его воплощением. Покой ему только снился и только в кошмарах. Первородное пламя, подаренное Прометеем людям, заменяло кровь в жилах Гераскина. Всё, что обещало славу и подразумевало опасность, притягивало магнитом пылкого юношу. Что ж, Пашка прославился своей взбалмошностью, и искомым источником опасности являлся сам по себе.      
  Переживая, что сын примется собирать у себя в комнате ядерный реактор, мать строжайше запретила Пашке поступать на химический или физический школьный курс, предпочтя, по её мнению, спокойную биологию. Святая простота! Мама не учла, что эта дисциплина сочетает в себе то, от чего она пыталась уберечь своё чадо. Отвлечённый от идеи создания философского камня или домашнего коллайдера, Гераскин и в «спокойной» биологии стал стихийным бедствием. Землянам неведомо, каких усилий стоило Пашкиному ангелу-хранителю защищать их от угрозы проснуться однажды заражёнными вирусами, выведенными лёгкой рукой и фантазией юного биолога. Но и без заразы хватало проблем! Вместо чумы Пашка разводил гигантских комаров и превращал центр Москвы в тайгу. [10]    
  Из-за безответственного отношения к науке Гераскин стал мишенью для оттачивания остроумия однокурсников. «Голова и тело Гераскина – это пример симбиотической связи двух организмов, не получающих от совместного существования никакой пользы». «Мозг Гераскина – рудиментарный орган». «Гераскин – атавизм на эволюционном древе Человечества». Такие и менее изысканные шутки раздавались за Пашиной спиной. Потому что, в отличие от головы, кулаками Гераскин умел и… любил работать. Любую критику он воспринимал остро и болезненно. Болезненной она могла оказаться и для своего источника. Но, принеся кровавую жертву поруганному эго, Гераскин быстро остывал и шёл на мировую с обидчиком. Киснуть от злобы было не в его правилах.      
  В трагической истории с портретом Менделя всё было иначе. Пашка не мог ограничиться простым призывом к барьеру мальчишек – над ним смеялись и девочки. А на драки с ними для Пашки было наложено табу. Да и сама форма оскорбления, которую придал своим словам Сапожков (Ах, оскорбление ли это подразумевало?) была взрослой, и детской дракой её было не решить. И решения Гераскин не находил. Это его угнетало. А депрессии холериков имеют свойство цепной реакции, когда одна причина становится следствием другой, и обе провоцируют третью, а та возвращается к первой. И длится эта карусель без конца, совершенно изматывая человека.      
  Всю неделю, что Пашка точил зуб на ребят за их насмешки, он скучал по ним, хоть постоянно одёргивал себя от подобных мыслей. Особенно он тосковал по Алисе и злился на неё больше, чем на других.      
  «Друг называется!» – ворчал Пашка. – «Уж она-то знала о Битлз, знала о Ленноне. Мы же вместе слушали их у меня дома! Ведь понимала, поди, что этот Мендельсон [11] похож на Джона, как близнец. А этот Сапожков – художник от слова «худо» – ещё и нарисовал своего любимца не пойми как. Импрессионист-экспериментатор! Чтоб ему съесть свою кактусную оранжерею и подавиться! И Селезнёва хороша! Могла бы и знак подать, что я заблуждаюсь. Ну… или не смеяться, по крайней мере».      
  Но чем дольше Гераскин винил Алису, тем крепче убеждался, занимаясь этим, он, просто, не хочет признавать того, что совершил ошибку по собственному почину, а не чьему-то злому умыслу. Эта вина раздражала его. Если он виноват, а виноват он в том, что напыщенный самоуверенный балбес, то ему необходимо попросить у ребят прощения за то, что он от них отрёкся. Рассуждал Гераскин верно, да только несвоевременно. Пашка с ужасом обнаружил, что он стал пленником собственной обиды. Ему проще было продолжать дуться, хоть до скончания времён, чем зарыть топор войны. «Теперь тебя поднимут на смех за твою глупую обиду», – скрёбся в голове противный голосок – «Ты хочешь, чтобы над тобой смеялись?» Пашка не хотел. И продолжал упрямо закрывать глаза на то, что уже сам de facto признал ошибочным.      
  Встреча с Алисой в КосМоПорту могла разрушить эту стену отчуждения. Но у Пашки были обязательства перед людьми, которым он обещал помощь в экспедиции. Нельзя налаживать отношения с одними, предавая других. И у Гераскина начался новый виток злобы на себя с переложением вины на второе лицо: на геологов, которым приспичило изучать этот чёртов камень, на Алису за то, что не остановила его, да что там, даже на собственную маму, примерно за то же самое!      
  Пройдя инструктаж по технике безопасности, по прибытии на Z-4004, Гераскин отправился в отведённую ему комнату с единственным желанием – забыться сном. Убранство «кельи»  было спартанским: кровать, стол с компьютером, подключённым к видеофону, стул, тумбочка для личных вещей. Пашка окинул взглядом камеру, в которой ему предстояло провести десять земных дней, с чувством отчаянья и опустошённости. Нужно отвечать за последствия своей гордыни – пусть эта работа станет для него искуплением!
Он заметил горящий индикатор принятого сообщения на панели видеофона.      
  «Мама, ну, когда ты поймёшь, что твоя забота излишня!» – подосадовал Паша и включил компьютер.      
  На экране появилась не мама, а сияющее лаской и дружелюбием лицо Алисы. У Гераскина сердце ёкнуло.      
  «Паша, здравствуй!» – говорила Селезнёва. – «Я хочу извиниться за себя и за ребят. С нашей стороны было глупо так смеяться над тобой. Я надеюсь, ты не окажешься глупее нас, упорствуя в своей обиде. Не оставляй нас, пожалуйста. Жду твоего звонка. Если хочешь, прилетай на Блук. Ты найдёшь меня в Маулате, гостинице «Авалон». До встречи!»      
  Гераскин прокрутил запись пять раз. Он уважал Алису за способности находить компромиссы и дипломатический такт. Но сейчас, понимая, что своими извинениями, которых, кстати, он, Гераскин, вовсе не заслуживает, Алиса приносит в жертву собственные принципы,   Пашка чуть не расплакался. Ради чего она это делает? Ради сохранения дружбы с никчёмным оболтусом, за свои четырнадцать лет не удосужившимся выучить, кто такой Мендель, и ещё смеющим на это обижаться? Строить из себя фифу, чтобы вот такой прекрасный человек, как Алиса, перед ним извинялся?      
  Гераскин был себе противен. И это ощущение омерзения остановило его, когда он метнулся, было, к космодрому, чтобы лететь на Блук. Стыд поглотил Гераскина. И, как Пашка был чрезмерен в своей браваде, так же он был чрезмерен в стыде – ведь в Природе всё уравновешено.      
  «Пока не стану связываться с Алисой», – угрюмо думал Пашка. – «Вернусь домой, там видно будет, что делать. Сейчас нельзя отвлекаться от работы, на сантименты. Пора уже повзрослеть! А Селезнёва меня поймёт. Может быть… Зачем ей вообще такой истеричный тип, как я?»      
  Кое-как покатились скучные, похожие из-за своей кратковременности на проносящийся перед взором бесконечный состав товарного поезда, будни на Z-4004.      
  Тяжёлая монотонная работа по сортировке образцов руды. Постоянное напряжение в шахте из-за вероятности взрыва при переходе энергетической плазмы в атомарное состояние, хотя это плазма пока на глаза не показывалась, а напоминала ночную страшилку… Перманентное недосыпание и магнитные бури… Всё это превратило Пашку в зомби. Он больше не вспоминал об Алисе. И вообще слабо соображал в этом забытом богом лагере, чтобы о чём-то помнить, кроме своей усталости.      
  Утром девятого дня, едва проснувшись, шаркая, точно сомнамбула, по комнате и тратя остатки сознания на придумывание проклятий в честь Пкаса и собственной глупости, сподобившей его застрять на поганом гарбиче, Пашка увидел на видеофоне сигнал приёма сообщения. Он включил компьютер. На экране всплыла надпись: «Письменный код. Пройдите по ссылке». Гераскин удивился. Среди его знакомых не нашлось бы любителей писать письма. Зачем, когда есть быстрая видеосвязь? Он нажал на ссылку. На экране высветился новый титр: «Неверный код. Расшифровать?»      
  «Ещё не лучше! Спам какой-то», – подумал Гераскин, но обратился к предложенной функции расшифровки.      
  Компьютер принялся восстанавливать форму сообщения. Пашка уже думал, что ползунок процентов хода операции никогда не дойдёт до финиша, когда на мониторе появилась фраза: «Расшифровка завершена. Пройдите по ссылке».    
  «Издевательство!» – озлобился юноша, пытаясь проткнуть пальцем сенсорную кнопку ссылки.      
  На чёрном фоне вырос столбец:      
  Error. Invalid address.      
  Error. Invalid code.      
  Error. Address is not defined.      
  alas moro helllllll      
  Send Time. Error.      
  Receipt Time. 0:21:47:72 [12]      
  Далее шла куча цифр и кодовых значков сбоя компьютерной программы.      
  «Увы большо адааааааа», – машинально перевёл Гераскин.      
  «Бред какой-то! Точно вирус! Узнать бы, кто его распространяет и руки вырвать», – продолжал бухтеть Пашка, упаковываясь в скафандр.      
  Труба звала! Вот только Гераскин променял бы что угодно на удовольствие увидеть эту трубу в мартеновской печи.



Глава VI. Исчезновение Алисы

  Павел обладал неописуемым богатством – четвертью часа послеобеденного отдыха. Он ввалился в свою каморку с твёрдым намереньем по максимуму реализовать весь потенциал этого благосостояния, конвертировав его в сон. Не раздеваясь, юноша рухнул на кровать и с блаженством ощутил, как тело наливается тяжестью.      
  «Прогуляю! Пусть ставят незачёт! Пусть хоть расстреливают!», – словно пузыри лопались мысли в воспалённом мозгу.      
  Загнусавил вызов видеофона. Гераскин чертыхнулся. Кого надо убить, чтоб его сослали на Землю и больше оттуда не выпускали? Он кое-как сполз с кровати и нажал на кнопку приёма. Перед ним появилось встревоженное лицо мамы.      
  – Паша! Почему ПВФ отключен? Немедленно признавайся, где ты есть?    
 – Мам, ты мне на Z-4004 звонишь. Если ты меня видишь, значит, я на Z-4004, – пробубнил Пашка удивительно логичное для его состояния заключение.      
  – А Алиса с тобой?      
  – Алиса на Блуке. Будет там ещё два дня. Потом полетит на Пустую, – механически промямлил Гераскин.      
  – Да-да, – смутилась мама. – Милый, а с тобой всё хорошо? Ты выглядишь усталым.      
  «Я подыхаю!» – хотел проорать Пашка, но сдержался. Наоборот, он выдавил из себя улыбку и сказал, что у него всё отлично. «В отличие от нормальных людей! Это точно», – подколол он сам себя.      
  Мама велела ненаглядному отпрыску хорошо питаться, побольше отдыхать и поддерживать с ней связь. А кроме,  надавала ещё массу советов и поучений, которые Гераскин вынес с кротостью христианского мученика, как ни подмывало его разразиться истерикой. Наконец, родительница, потеряв нить сто второго или сто двадцатого пожелания, запнулась и решила-таки оставить несчастного сына в покое.      
  Пашка выключил связь и, повернувшись к кровати, решил прям от стола прыгнуть в её объятия и всю оставшуюся жизнь признаваться в любви подушке. Вновь загудевший видеофон застал его как раз за подпружиниванием коленных суставов. Пашка заскрипел зубами.      
  – Гераскин, здравствуй! – приветствовал его профессор Селезнёв. – Алиса с тобой?      
  – Здравствуйте, Игорь Всеволодович! Алиса на Блуке, – Паша на автопилоте просопел то, что говорил матери.      
  – Да, конечно. Всё так, – будто сам себе растерянно сказал отец Алисы. – Извини, Павел! Отдыхай. Удачи!      
  «Отдых и удача! Не желали бы, а позволили бы ими насладиться!» – возопил про себя Пашка.    
  Опять звонок! Теперь его беспокоила мать Алисы.      
  – Паша, привет! Алиса, случайно, не с тобой?      
  Гераскин, чувствуя, что становится автоответчиком, повторил свой ответ предыдущим вызовам.      
  – А что случилось?      
  – О, пустяки! – у Алисиной мамы плохо получалось храбриться. – Алиса больше пятидесяти часов не выходила на связь. И пеленгатор у неё отключен. Пока, Паша! Всего хорошего!      
  «Да мне бы и четверти всего хорошего хватило», – хотелось съязвить Пашке, но экран уже погас.      
  Гераскин с отчаяньем понял, что время, отведённое на отдых, показывает ему кукиш из безвозвратного прошлого. Поминая последними словами Селезнёву, умудрившуюся куда-то затеряться на просторах Блука, и тех, кто её ищет, за то, что это всё сказывается на его недосыпании, Пашка потащился на работу.      
  Вернулся он позднее обычного из-за случившегося на базе пожара. Не по вине Пашки в этот раз, а из-за банального недосыпания одного из сотрудников. Сам Гераскин, правда, тоже пребывал в том состоянии, когда для просмотра снов необязательно иметь горизонтальное положение с закрытыми глазами. На видеофоне было не меньше сотни сообщений и от одноклассников, и от их общих друзей с Алисой. Все обращались к Гераскину с одним вопросом: «Где Селезнёва?» Были даже сообщения от кораблика Гай-до и домроботника Алисы. Поля, в частности, грозился предать Пашку аутодафе, если тот не вернёт миру похищенную хозяйку робота, обездоленного коварной выходкой Гераскина.      
  «А где, в самом деле, Селезнёва?» – сквозь зыбь дрёмы пытался сообразить юноша. Что это ей взбрело в голову от всех прятаться? И стоит ли ему сейчас за это отчитываться перед донимающими его ищейками?      
  Ожил звонок видеофона.      
  «Интересно, а машины действительно не чувствуют боли? – со злобой думал Паша. – Ах, было бы наоборот! Вот бы я потерзал этот напичканный микросхемами утюг!»      
  Его вызывала агент ИнтерГалактической полиции под кодовым номером 003, большая подруга Алисы, Кора Орват.      
  – Павел, здравствуй! – голос и лицо Коры были каменными. – Алиса точно не с тобой?      
  Нет, это же просто смешно!      
  Пашка нервно рассмеялся. И тут случилось то, что возможно лишь в третьесортных фантастических романах – Кора закричала на него. Вообще-то, агенту космической полиции следует оставаться сдержанным во всякой ситуации, хранить хладнокровие при любых обстоятельствах, держаться с невозмутимостью Джомолунгмы, как бы ни складывалось положение дел. Но ситуация, обстоятельства и дела, видимо, приняли такой оборот, что даже у лучшего сотрудника полицейского департамента не осталось сил терпеть их давление. Орват сорвавшимся от крика голосом упрекала Пашку, что, пока он прохлаждается (что!?) на своём астероиде, вся Галактика (что!?) ищет Алису, а кретин (что-что!?) Гераскин изволит смеяться! Завершив свой монолог такими междометьями, что, напечатай их, и бесстрастная бумага заалела б от стыда, Кора в гневе отключилась.      
  Сон у Пашки смыло, словно ледяной струёй из брандспойта. Сколько времени? Во сколько звонила мама? Алиса больше шестидесяти часов не выходила на связь! Её пеленгатор отключен! Её ищут сотни людей, и даже полиция! Дело действительно серьёзное!      
  Пашка решительно направился к выходу из общежития. Через полчаса, ловя спиной причитания и проклятья обитателей лагеря, он поднимал космический челнок.
      
  Ещё на подлёте к Блуку Павел связался с Корой и умолял её о прощении. Девушка упрекала парня в безалаберности, эгоизме, глупости, грубости и прочем-прочем, наличие чего Пашка и подозревать не мог в самых критических оценках собственного естества. Агент 003 изливала на него нескончаемый поток обличительных обвинений в полной никчёмности, но Гераскин уже понимал, чем вызвана её злоба. Коре был абсолютно неинтересен Пашка и его асоциальность. Она сейчас страшно переживала за пропавшую подругу и вся была обращена на её поиски. Это-то напряжение и нашло нечаянный выход в ругани Орват на Пашку. Юноша же благоразумно позволил ей использовать себя в качестве громоотвода. И наконец, когда Кора исчерпала резервы хулы, а Пашка бессчетное количество раз повторил «Корочка, ты права – я идиот!», агент смягчилась над ним, спросив, какого чёрта он отвлекает её от работы своими звонками. Гераскин перешёл ко второй просьбе. Добиться по ней положительных результатов, пожалуй, было сложнее, чем получить прощение суровой девушки. Он спросил, позволит ли ему лучший полицейский Галактики оказать посильную помощь в розыске Алисы. На это Кора ответила, что и так тратит большую часть времени не на поиски Селезнёвой, а на препирательства с теми, кто хочет помочь, но своей навязчивостью и бессистемным метанием за, кажущимися им одним важными, фантомами лишь мешают следственным действиям. Поспорив, Пашка нашёл компромисс с несговорчивым агентом: он не станет вмешиваться в поиски, но Кора расскажет ему, что уже известно по этому делу. Девушка сказала, что через пару часов у неё запланирован обед с отцом Алисы и Ирией Гай, где они собирались обсудить ход поисковой операции. Если Гераскин успеет, то может присоединиться к ним в столовой гостиницы «Авалон». Удовлетворённый Пашка уверил красавицу полицейскую, что он уже идёт на посадку в Палапутре.      
  Едва космический челнок коснулся взлётной полосы космодрома, Пашка пулей выскочил из него и ринулся на поиски транспорта в Маулату. Тут его окликнул знакомый гудящий голос:      
  – Павел! Смилуйся надо мной! Если тебе что-нибудь известно об Алисе, сообщи, пожалуйста! Я же не могу передвигаться ни по городу, ни над.      
  Это было детище гения-мизантропа с планеты Вестер, Самаона Гая – разумный кораблик Гай-до. Амбициозный учёный – Самаон – положил жизнь на алтарь Науки и техногенного чуда, сотворив уникальную машину. Он наделил её не просто искусственным интеллектом, который был и у других  роботов, а способную мыслить абстрактными понятиями; если не чувствовать по-настоящему, то всецело осознавать процесс чувственности, и посредством этого равняться с людьми. Создать развед-корабль экстра-класса Самаону помогала дочь Ирия, которую он по своей прихоти пытался перевоспитать в мальчишку. Алиса и Пашка познакомились с Гай-до и его хозяйкой Ирией два года назад, в ходе драматической детективной истории, развернувшейся вокруг секретной базы Космических Странников. С тех пор они вместе пережили множество необыкновенных приключений. В итоге Ирия, отвлечённая от путешествий по Галактике семейными заботами, подарила кораблик Алисе. Но тот продолжал обитать в хозяйстве своей прежней госпожи и помогать ей в уходе за дочкой Вандочкой. [1]      
  Гай-до примчался на Блук с Ирией на борту, едва узнав из новостей, что Алиса пропала невесть куда и не даёт о себе знать более двух суток. Однако кораблику, сколь он ни был деятелен и ни горел желанием обратиться к поискам девочки, пришлось томиться на космодроме. Хоть его скромные габариты и не шли в сравнение с другими звездолетами, но он, всё же, оставался космическим катером и в разы превышал любой городской транспорт. Да и скоростной режим мегаполиса не подразумевал стремительности космической техники – Гай-до с трудом мог ограничить свой полёт отметкой в 200 км/ч.
  Пашка тепло приветствовал железного друга и с сожалением сказал, что ему известно об исчезновении Алисы ещё меньше, чем кораблику. Он, наоборот, сам попросил Гай-до рассказать новости. Кораблик посетовал, что вся информация, которой он располагает, идёт из Информатория, куда её, изрядно не договаривая и видоизменяя, передаёт полиция.      
  Ситуация же складывалась следующая.    
  Этим утром, в пересчёте на земные часы в 20:14, Алиса выписалась из гостиницы «Авалон» и скрылась в неизвестном направлении. Она не выходила на связь с родителями или с кем-либо из знакомых со вчерашнего вечера (по земному времени 52:38). Её портативное устройство связи не отвечает на вызовы и, похоже, выключено, как и пеленгатор. Последнее обстоятельство особенно волнующе, потому что никто всерьёз не может допустить, чтобы Алиса добровольно отключила прибор слежения. Отрабатывается версия о похищении. Но никаких малейших оснований, кроме косвенно подтверждающего этот факт нерабочего пеленгатора, для данной гипотезы нет.      
  Пеленгатор вещь совершенно необходимая в космических вояжах. Хотите вы или нет, чтобы за вашим местоположением следили, но этот простой прибор мог оказаться той соломинкой, которая вытащит вас из болота неприятностей, если вас туда угораздит попасть. Детям, людям, облечённым властью, знаменитостям устройства слежения предписывалось носить обязательно. Мало ли что: человек мог заблудиться или на него могли напасть злоумышленники с целью похищения. В таких случаях пеленгатор-то и выручал бедолагу, направив спасателей в точку его дислокации.      
  Естественно, что у Алисы имелся подобный гаджет. Она не разлучалась с ним не только из-за договорённости с родителями, не ограничивающими передвижения дочери, но требующими, чтобы она поддерживала связь с родными каждые двадцать четыре часа и всегда была на мониторе ближайшего полицейского патруля. Пользоваться пеленгатором ей строго велел начальник Земного отделения ИнтерГалактической полиции комиссар Милодар. Алиса числилась у него внештатным сотрудником. И на поприще детектива-самоучки не просто насолила, а давно пересолила и переперчила жизнь десяткам различных негодяев и преступников Галактического масштаба. Так что, врагов у неё хватало с избытком. И устройство слежения являлось одним из пунктов её самосохранения от мести какого-нибудь бандюги.      
  Пашка поблагодарил Гай-до за сведенья. И, посочувствовав тому, что кораблику приходится стоять в космопорту наедине со своими переживаниями за судьбу вице-госпожи, обещал в ближайшее время передать ему всё, что удастся выведать на совете с Корой Орват. Напоследок он осведомился, не известно ли Гай-до, как быстрее попасть в столицу. Получив ответ от всезнающего электронного товарища, Гераскин попрощался с ним и отправился в Маулату названным ему путём: телепорт – стоянка такси.      
  На гостиничном крыльце вместо швейцара стояла пара крепких ушан в форме ИнтерГалактической полиции. А вокруг здания, по аллее среди деревьев тут и там блуждали странного вида личности и зыркали голодными глазами на парадный вход. Полицейские остановили, сунувшегося было в двери, Гераскина и потребовали назвать себя и цель своего визита в «Авалон». Пашка ответил, кто он есть и что здесь ему назначена встреча со старшим офицером следствия, агентом 003 Корой Орват. Один из полицейских связался с Корой и, получив подтверждение слов Гераскина, протянул ему карточку пропуска.      
  – А что здесь происходит? – удивлённо озираясь, спросил Пашка. – Что это за акулы рыщут повсюду?      
  – Это поклонники пропавшей девушки, коллекционеры и журналисты, – пояснил один из охранников. – Поскольку гостиница является местом, где последний раз девушка дала о себе знать, оставив роспись в регистрационной книге, для этих одержимых она теперь считается чем-то вроде святыни. Видишь? Кому-то нужен фетиш, на память о кумире, кому-то сувенир – рынок-то рядом, там сейчас любую ерунду можно продать по баснословной цене, только объяви, что к ней прикасалась девочка с Земли. Ну, а журналисты, само собой, охотятся за сенсационным репортажем. Просто сумасшествие какое-то из-за этих заграничных звёзд! А ну оставь в покое Эклаурата!      
  Полицейский бросился к зелёнолицему марсианину, приладившемуся отпиливать кусок стоящей посреди гостиничного дворика статуи.      
  Пашка подивился, до чего может довести людей идолопоклонничество и жажда наживы. Но он не стал тратить время на созерцание расправы над предприимчивым марсианином, а, не без удовольствия чувствуя на себе завистливые волчьи взгляды толпы коллекционеров и журналистов, нырнул вовнутрь «Авалона».      
  В вестибюле гостиницы его встретил монотонным ворчанием пожилой портье-ушан.   
  – Вы тоже искать пропавшую землянку? Так у нас в гостинице номеров не хватит! Но, какая неприятность, ай-яй-яй! Не припомню, чтобы на Блуке кто-нибудь пропадал. Ай-яй-яй! А что с нашей землёй обетованной сделали, видели? Все цветы с клумбы повырывали! Пока полиция наряд не оставила, здесь просто кавардак творился! Каждый хотел урвать себе кусочек мира, где совершила последнюю стоянку эта землянка. У меня вот галун сорвали, смотрите! Ай-яй-яй! Какой хаос она навлекла на наши головы своей пропажей. Ай-яй-яй!      
  Уши портье от избытка эмоций свернулись беляшиками и горестно обвисли. Гераскину даже стало его чуть-чуть жалко. Он уверил несчастного служащего, что после того, как найдёт злополучную землянку, засадит всю территорию перед чудесным «Авалоном» лучшими в мире цветами – стапелией и гиднорой. [2]    
  Зарегистрировавшись, Пашка попросил проводить его в столовую, что ушан и сделал, беспрестанно вздыхая и сокрушаясь, о произошедшем ЧП. Их путь занял меньше двух минут, но Гераскину до крайности надоели постоянные «ай-яй-яи» портье. Он посоветовал провожатому углублённо, а не любительски заняться исполнением оперного йодля в трагических постановках Большого Кошачьего Театра. Ушан ничего не понял, но проникся серьёзностью слов юноши, заверив, что непременно последует его рекомендации.      
  В столовой за столиком сидела Ирия Гай с дочкой. Прекрасная дщерь планеты Вестер ещё не приобрела вид воинственной амазонки, какой её воспитал одержимый Самаон, и в какую она перевоплощалась теперь из тихой домохозяйки, когда её друзьям или семье грозила опасность. Но черты её миловидного лица заострились в мрачном напряжении бойца, готового ринуться в отчаянную рукопашную. Волнистые пышные пряди волос были собраны в тугой хвост. В малейшем движении девушки чувствовалась порывистость и далеко не женская сила. С безразличием помешивая в тарелке гарнир, Ирия смотрела на Вандочку. К бесконечной любви и нежности в её взгляде удивительных глаз с сиреневыми зрачками добавились отблески лилового пламени томительных размышлений. Своё беспокойство об Алисе Ирия безотчётно проецировала на дочь: что было бы, если б потерялась она? Можно не сомневаться, мать перетряхнула бы всю Галактику, по атому просев её через сито, но нашла бы пропавшее дитя.      
  Пашка поздоровался. Ирия холодно улыбнулась и поприветствовала его в ответ, словно офицер солдата.      
  – Сейчас Кора с профессором подойдут. Закажи себе что-нибудь поесть. Ты на скелет похож. Вандочка, не безобразничай!      
  Вандочке уже исполнилось четыре года, и она просто не могла усидеть на месте. Тем более, что это было её первое межпланетное путешествие. Всё вокруг её удивляло, поражало, восхищало, восторгало, будоражило, волновало и делало совершенно неуёмной в стремлении всюду сунуться, просочится, пролезть, проползти, прокрасться, чтобы всё пощупать, нажать, дёрнуть или лизнуть.      
  В дверях появились Орват и профессор Селезнёв. Пашка похолодел. Алисин папа, всегда бодрый, подтянутый, своей непосредственностью и весёлостью напоминающий жюль-верновского Паганеля, вдруг превратился в сутулого изнурённого мужчину с деревянными неуклюжими движениями и отсутствующим взором. Он слегка улыбался, что-то говорившей ему, Коре. Но неослабевающая морока взволнованности делала его напряжённое лицо похожим на погребальную глиняную маску.      
  Рассевшись по местам, товарищи по несчастью молча переводили взгляды друг на друга, будто и не понимая, что их собрало вместе. Орват кашлянула и извиняющимся тоном обратилась к профессору с просьбой рассказать о последнем звонке его дочери.      
  – А когда придёт тётя Алиса? – радостно спросила Вандочка звонким, словно колокольчик, голоском.      
  По лицу Селезнёва прошла судорога. Он отвернулся. Ирия шикнула на дочь и, усадив её себе на колени, велела молчать. Голос её и интонация были настолько строгими, что Вандочка сразу перестала возиться и смеяться и, казалось, даже вздохнуть опасалась, чтобы не вызвать раздражения матери.
  Кора осторожно вернулась к своему вопросу.      
  Селезнёв тяжело вздохнул, но в глазах его появилась живая искорка удовольствия от приятных воспоминаний о моменте общения с дочерью. Он сказал, что, когда Алиса звонила вчера домой, он в её поведении не заметил никаких признаков заражённости авантюризмом. Дочь просто сияла от счастья. Ему давно не приходилось видеть её такой. Он посчитал, что это связанно с успехом на конференции, о котором ему поведала Алиса. О своих планах девочка упоминала вскользь. За исключением нескольких перенесённых встреч по вопросам взаимодействия зоопарков разных планет с коллегами её отца, деловое расписание её не отличались от того, которое она составила ещё на Земле. Алиса не стала скрывать сильной усталости и сказала, что сразу после разговора с отцом намерена отправится в гостиницу и лечь спать. Откуда она звонила? Из паркового автомата...    
  Орват попросила обратить на это внимание. Поскольку профессору больше нечего было сказать, она приступила к отчёту. Сперва она сообщила то, что уже было известно – время ухода Алисы из гостиницы. Далее последовали предположения о местонахождении девочки и рассказ о процессе её поисков.      
  – В регистрационной книге стоит роспись Алисы – отпечаток руки, – говорила Кора. – Ключ сдан. Её вещей, багажа, с которым она прилетела на Блук, в номере нет. В комнате полный порядок. После того, как Алиса выписалась, там прибрались. Но из отчёта робота-горничной можно заключить, что никаких следов криминальной деятельности обстановка номера не носила.      
  Мы проверили архив запросов в Информаторий с компьютера в номере Алисы. Последние тридцать шесть обращений относятся к поиску данных о фауне Блука, магазинах, турестическо-экспедиционных маршрутах и прочем. Всё это косвенным образом говорит о том, что Алиса либо отправилась в путешествие по планете… Либо дальше… По крайней мере, нами проверяются все корабли, взлёт которых совпадает по времени с моментом её ухода из гостиницы. Но основная версия остаётся та, что Алисе вздумалось посмотреть Блук.      
  Присутствующие горестно закивали.      
  – Я вот запру её под замок за такие «просмотры»! – профессор пытался придать голосу бодрую суровость. Но всё в нём говорило о том, что он готов простить дочери что угодно, лишь бы она дала о себе знать.      
  – Нашими агентами уже проверена большая часть оговоренных маршрутов и адресов магазинов, которыми интересовалась Алиса. Там похожей девочки вспомнить не могут. Учитывая, что земляне на Блуке встречаются нечасто, это обстоятельство…      
  Кора запнулась и с опаской взглянула на Селезнёва.      
  – «Настораживает» – это ты хотела сказать? – спросил он. – Перестань меня щадить! Не маленький…      
  – Вот поэтому вас и щадят,– Ирия ласково погладила руку профессора.      
  Тот ей благодарно кивнул.      
  – Да, это обстоятельство странно. Но поводов для беспокойства пока что нет, кроме самого факта, что Алиса не выходит на связь.      
  – Однако, возможность похищения не исключается, – заметив очередную заминку Орват, с силой выдохнул директор КосмоЗо.      
  Пашке профессор сейчас казался птицей, отчаянно борющейся с ураганом.      
  Ирия сжала кисть мужчины.   
  – Не подстёгивайте себя, пожалуйста! Этим вы никому не поможете.   
  – Конечно-конечно… Спасибо, – вяло отозвался профессор.
  – Но Игорь Всеволодович прав! – вмешался Пашка. – Нельзя игнорировать тот факт, что Алиса не даёт о себе знать, и что её устройство обнаружения выключено. Не батарейки же у него сели! Здесь что-то не чисто!      
  – Никто этого и не игнорирует. Но позволь узнать, что ты с этим будешь делать? Трубить, что Алису действительно похитили? В этом случае подобный шаг лишь усложнит её поиски. И потом, порассуждай! Если её похитили с целью выкупа, то почему похитители до сих пор не объявили о его форме. А если это совершенно из мести, то подобная скрытность так же не ясна. Ведь удовольствие приносит не только отмщение, но и эффект, который оно производит на окружающих. Злоумышленники не стали бы прятать своего преступления. А мы пока даже не знаем, имело ли оно место! Профессор? Профессор, вам плохо? Ах, извините мои слова!      
  – Ничего-ничего, – голос Селезнёва доносился, словно со дна Марианской впадины. – Ты верно рассуждаешь, Кора. Твои выводы успокаивают…      
  – Ну, не трубить уж, – растерялся Гераскин.      
  – Павел, лучше помолчи! Мы отрабатываем все варианты. В том числе и… Профессор, вы позволите озвучить ваше предположение?      
  – В том числе и love affair, [3] – угрюмо отозвался Игорь Всеволодович.      
  – Чего? – подскочил на стуле Гераскин. – Простите! Мы об Алисе говорим или о камеристке Галантного Века?      
  – Гераскин, девочки в её возрасте подвержены непредсказуемым аффектам психики, – нотационно сказала Орват.      
  – Да Алиса может чувство долга в аренду сдавать вагонами! Её никогда не увлекали глупости, о которых вы говорите. К тому же доведённые до такой крайности, как разрыв связи с внешним миром, – закипел Пашка.      
  – Чувство долга и разум часто сдают свои позиции перед глупостями сердца, – вставила Ирия. – Вспомни, хотя бы, как любовь повлияла на меня. Ради Тадеуша я предала идеалы, в которых выращивал меня отец, и даже беднягу Гай-до. Я совершенно изменилась и поменяла образ жизни, преображённая этим сильнейшим из чувств. И что ты ждёшь от Алисы? Она обычный человек. Правда, сердце у неё горячей, чем у многих.      
  Пашка клацнул зубами.      
  – Я, если честно, заметил у неё предрасположенность к подобным настроениям, – вздохнул профессор. – Может, я был слишком строг с ней, и потому она не захотела мне довериться? Как жаль, если это правда, что её чувства нашли такое выражение. Бедная моя девочка!      
  – Не вините себя. Всё будет хорошо, – вновь обратилась Ирия с утешением к профессору Селезнёву.      
  – Уму непостижимо! – ахнул Гераскин.      
  – Уму непостижим ты и твоя недальновидность, – рассердилась Кора.      
  – Не надо, друзья. Не ругайтесь, – призвал к спокойствию отец Алисы.      
  – Извините, профессор, – хором отозвались спорщики.      
  Пашка и Орват смерили друг дружку кровожадными взглядами. Ирия только головой покачала от досады.      
  – Сейчас устанавливаются те, кто мог последними видеть Алису и знать о её планах, – вновь обратилась к отчёту Кора.      
  – Устанавливаются? – переспросил Гераскин.      
  – Дело в том, – ответила Кора, – что портье не было на месте, когда Алиса покидала гостиницу. Его что-то отвлекло от поста. Приходил ли к ней кто-нибудь вечером, мы также не знаем. Дежуривший прошлой ночью ушан уехал из города и вернётся не раньше завтрашнего дня.    
  – А куда он уехал?      
  – На рыбалку. Нам неизвестна точная дислокация. Связаться с ним мы не можем.      
  – Подозрительно… Отвлечённый дежурный, уехавший из города, – начал рассуждать Пашка.      
  Но Ирия и Орват устремили на него дубль из таких жёстких взглядов, что юноша мгновенно отказался от дальнейших комментариев.      
  – Пока у нас нет показаний названного портье или кого-либо другого, видевшего Алису после момента её звонка отцу, мы не можем быть уверены, что она ночевала в гостинице.      
  Профессор уткнулся лицом в ладони. Ирия смущённо потупилась. Пашка открыл, было, рот для возгласа, но Орват нетерпеливым жестом пресекла его намеренье вступить в спор.      
  – Могу догадаться, что ты спросишь. По адресам её друзей и знакомых на Блуке она не гостила и даже не интересовалось такой возможностью. Но это всё равно не доказывает, что она провела ночь в «Авалоне».      
  – А обращения Алисы в Информаторий, – не унимался Пашка. – По ним же можно узнать, когда она была в своём номере?      
  – Верно подмечено, – утомлённо согласилась Кора. – Но нельзя сказать, что она в нём оставалась между сеансами связи, а это почти сорок часов. Вообще, именно с этими запросами в Информаторий у нас самих вопросов пока больше, чем ответов. Они разбиты по времени на два блока. Первый из них из девятнадцати вопросов поисковику произошёл спустя чуть больше часа после звонка Алисы домой.      
  – Ну?      
  – Что «ну»?      
  – Разве это не доказывает, что Алиса, как и сказала отцу, отправилась в гостиницу спать, а перед сном немного посидела за компьютером.      
  – Нет, Павел, здесь как раз и начинаются странности! Я обратила ваше внимание на то, что Алиса звонила домой с уличного автомата. По коду связи мы определили его местоположение: он находится в пяти минутах ходьбы от «Авалона». Теперь задумайся, почему Алиса звонила домой с него, а не из номера? Куда-то спешила? Но ей оставалось пройти всего треть километра для того, чтобы предаться разговору с комфортом в гостинице. И, по её словам, она туда и направлялась. Но вместо этого, судя по времени её обращения к гостиничному компьютеру, посвятила прогулке ещё час! И это притом, что она планировала быстрее лечь спать, сказавшись усталой. А если допустить, что она, таки, сразу после разговора с отцом пришла в гостиницу, то в постель опять же не поспешила. А спустя час принялась работать с компьютером. И, в частности, угадай, что она искала? Четыре запроса этого периода посвящены местным ночным дискотекам!      
  – И вы их проверили? – недоверчиво прищурился Гераскин.      
  – Естественно.      
  – И?      
  – Гераскин, чёрт побери! Это не Мытищи, а Блук! На здешних дискотеках динозавра не заметят, не то что девочку с Земли!      
  Ирия попросила Кору не сердиться и спросила:      
  – А вы серьёзно считаете, что она могла пойти на дискотеку, сказав профессору, что устала, и даже отменила из-за этой, якобы, усталости деловые встречи? Очень странно!      
  – Просто – бред! – конкретизировал Пашка.      
  – Бредишь как раз ты! Что у тебя с глазами? Ты будто неделю не спал, – фыркнула Орват и обернулась к Ирии, – Нет, я не утверждаю, что Алиса пошла на дискотеку. Но я не исключаю этого. По крайней мере, до тех пор, пока мои подозрения не развеет хотя бы дежуривший вчера портье. По поводу странного поведения Алисы, в смысле: сказать одно, а сделать другое, выразить желание спать, а самой сидеть за компьютером, спешить в гостиницу и продолжать гулять, а так же по поводу совокупности достаточно разнообразных одновременных запросов в Информаторий, я консультировалась с психологом-криминалистом. По его мнению, девочка пребывала в состоянии борьбы с некой моральной проблемой-выбором. Отсюда её противоречивые действия. Кроме того, профессором отмечено крайне возбуждённое состояние Алисы, близкое к эйфории.      
  – Это так, – тихо отозвался Селезнёв.      
  – На основании совокупности этих фактов психолог выразил подозрение, что Алиса, действительно увлеклась неким мужчиной Х. И этим объясняется её радость и интерес к развлечениям и, одновременно, рассеянность и даже, гм, скрытность, выраженная в обмане.      
  Пашка взорвался.      
  – Нет, Кора! Извини, но увлекаешься как раз ты! В топку вашего горе-психолога! Допустим, повторяю, только допустим, дикую мысль, что Алиса влюбилась без памяти. Пускай! Не зря вас называют «слабый пол». Допустим, что она решила, гм, сбежать с этим гипотетическим ухажером. Пускай! Но сейчас ты подозреваешь её в преднамеренном обмане! Игорь Всеволодович, ну скажите же, наконец, что это безобразие! Никогда, ни при каких обстоятельствах Алиса бы себе не позволила подобного уничижения собственного достоинства! Недомолвки – это одно. А ложь – это совсем-совсем другое!      
  – Павел, успокойся! Сядь, будь добр, – попросил Селезнёв. – Вот молодец! Послушай! Я благодарен тебе за такоё высокое мнение о характере моей дочери. Но она всё же живой человек, так допусти в ней наличие и слабости живого человека. Погоди, не перебивай! То, что говорит Кора – всего лишь версия следствия. Пока у нас нет фактов, опровергающих её, но есть те, что её подтверждают. Вероятно, это ошибочная версия. Но мы должны рассматривать все возможные варианты, чтобы не стать заложниками какого-нибудь одного из них. Если Алиса действительно повела себя подобным образом, это, конечно, очень неприятно, особенно мне – отцу. Но ничего страшного, в итоге, я не вижу. В самом деле, это не худший вариант событий… Только бы она нашлась! Только бы нашлась…      
  – Но, – заикнулся Гераскин.      
  – Держи себя в руках! – твёрдо сказала Ирия и добавила более мягко. – Мы понимаем тебя. Пойми и ты нас: нервы нам сейчас не помогут. Нам следует оставаться беспристрастными.      
  Пашка угрюмо кивнул и извинился перед Корой и собравшимися.      
  – Ничего страшного, – сказала Орват, – Если никто не против, я продолжу?      
  – Да. Конечно. Пожалуйста, – ответили ей три голоса.      
  Агент ИнтерГалактической полиции откашлялась и вернулась к своему отчёту.      
  – Мы так же проверяем всех, с кем Алиса контактировала с момента своего прилёта на Блук. К сожалению, количество свидетелей, которые ничего не видели, огромно. Нашими сотрудниками опрошено более сотни человек. И каждый из них назвал ещё не менее трёх других, с кем он видел Алису. О точном количестве контактов мы не можем судить, так как опрошенные дают крайне скудные описания тех, с кем они её наблюдали. Нельзя исключать вероятность перехлёста разных показаний на одном и том же лице. Увы, но анализ всей информации требует времени, а у нас на это не хватает человеческих резервов. Несмотря на то, что поиски взяты под личный контроль комиссара Милодара, операция остаётся стеснена в ресурсах.      
  Профессор Селезнёв благодарно улыбнулся критике агентом 003 собственного ведомства.
  – Кора, ты и твои коллеги отлично справляетесь.   
  – Должна отметить и некоторую пассивность местного населения, – Кора выразительно закатила глаза. – На наше объявление о розыске Алисы и просьбе откликнуться всех, кто её видел, отреагировали буквально единицы.      
  – У ушанов своеобразное представление о тревогах инопланетян, – кивнул профессор. – Но мы не в праве их в чём-то упрекать…      
  – Возвращаясь к архиву Информатория компьютера Алисы, должна заметить, что в нём так же содержалось много информации о людях. В основном это были дружеские и деловые связи. Их проверили одними из первых, кроме двух.      
  – Что это за люди? – насторожился Пашка.      
  – Здесь, я должна признаться, для меня существует некоторая обеспокоенность, – сказала Кора.   
  Ирия сверкнула глазами, из сиреневых ставших пурпурными.   
  – Вы хотите сказать, что люди, о которых Алиса узнавала в Информатории, могут быть причастны к её исчезновению?      
  – Это маловероятно. Но запросы об этих людях Алисой кажутся мне малообоснованными. И отсюда моё смущение.      
  – Смущение? – не понял Пашка.      
  – Да «смущение», а не «подозрение», – кивнула Орват. – Эти запросы относятся ко времени, когда Алиса вернулась в «Авалон» после последнего звонка домой. Они предшествуют всем остальным её обращениям в Информаторий. Первый из этих людей: ветеринар из зоопарка с планеты Обрио, по происхождению землянин, Гарольд Уайт. Он был на Блуке, и, возможно, Алиса с ним встречалась.      
  – Вы говорите «был»? – голос Ирии напоминал скрежет металла.      
  – Он покинул планету прошлой ночью в 69:02 по времени Земли. Звездолёт, на котором он летит, «Гордость Сириуса», приписан одному из портов Обрио. Пока мы не имеем возможности связаться с этим кораблем.      
  – Почему? – загорелся Гераскин.      
  – Скорее всего, корабль возвращается на Обрио. Его маршрут лежит мимо двух красных гигантов. [4] Там страшные звёздные бури и связь нестабильна.      
  Мы проверили личность Гарольда Уайта. За ним не числится никаких правонарушений. Директор зоопарка, Газалуус Арк, отзывается о нём только в положительных словах. Уайт умный, сконцентрированный трудоголик, работающий у Арка уже семь лет. Он практически не покидает Обрио, проводя огромную работу по благоустройству зоопарка и заботе о его питомцах. Этот его прилёт на Блук был вызван необходимостью. Человек, командированный на Конференцию в качестве члена-корреспондента от зоопарка Обрио, заболел. И его пришлось подменить Уайту. Арк утверждает, что Уайт крайне неохотно согласился лететь. Это отвлекало его от работы.      
  – Действительно, подозревать такого человека в причастности к исчезновению Алисы сложно, – задумалась Ирия.      
  – Профессор, вы, кажется, налаживали контакт с Обрио. Вы знакомы с Гарольдом Уайтом? – спросила Орват.      
  Селезнёв рассеяно поводил глазами.    
  – Мне знакомо это имя. Наверно, мы встречались…      
  – А кто второй человек? – спросил Пашка.    
  Кора нахмурилась.      
  – Профессор Гай Рафаэль Эннингтон. 
  – Гай Эннингтон? – в глазах отца Алисы блеснуло страшное пламя. Он весь напрягся. Пальцы его впились в столешницу. Брови свирепо сдвинулись. И даже волосы встали дыбом, как иглы у ощетинившегося ежа.      
  – Вот-вот, – промолвила Кора. – Поэтому я и говорю, что меня смущает интерес Алисы к этому типу.      
  – Но кто он? – растерянно задала вопрос Ирия.      
  – Один подонок! – с необычайной яростью прорычал профессор, так, что Вандочка на руках Ирии взвизгнула от страха. – Мразь, возомнившая себя новым Прометеем! Создатель Homo artificialis! [5]      
  Директор КосмоЗо презрительно скривился.      
  – Кого создатель? – недоумённо переспросила Ирия, изумлённая эмоциональным взрывом профессора.
  – Неважно, – ответила Кора. – Для всей Галактики Эннингтон – просто убийца.      
  – Назвать этого ублюдка «просто убийцей» всё равно, что сказать Совет Млечного Пути «просто орган самоуправления»! Павел! А ведь ты, кажется, должен его знать? Ты, наверно, вместе с Алисой проходил его историю по школьной программе?      
  Пашка кивнул. Хотя он не мог припомнить, о ком идёт речь. Он вдруг осознал, что не спал уже семнадцать часов, а до этого три земных дня его организм подвергался ужасному перенапряжению и стрессу. Теперь его с каждой секундой всё больше клонило в сон.      
  – Но если это опасный преступник и Алиса искала о нём информацию, не значит ли это, что она что-то разузнала об этом Гае, что могло привести к её исчезновению? – осторожно, но с угрозой в голосе осведомилась Ирия.      
  – Что! – взревел Селезнёв.      
  Вандочка, дрожа, прижалась к матери и заплакала. Вздрогнули до основания и Кора с Пашкой. Буфетчица за стойкой уронила поднос с посудой и громко запричитала, что совершенно неприлично пугать честных людей подобными воплями.    
  Профессор извинился и сел на место, глубоко задумавшись. В зрачках его, словно лава в жерле вулкана, клокотал гнев и… страх.      
  – Ирия, – сказала Кора, – об Эннингтоне невозможно «что-то разузнать», о нём и так всё известно. Кроме того, он умер в пенитенциарном учреждении двадцать восемь лет назад, не раскаявшись в своих преступлениях.      
  – Вот как? – смутилась Ирия.      
  Она поудобнее усадила всхлипывающую Вандочку на коленях и начала шептать ей на ухо слова утешения. Профессор с совестливостью наблюдал эту картину.      
  – Да, именно так… Но до сих пор, когда о нём заходит речь, многие не могут сдержаться… Прости, Ирия.      
  – Ничего, профессор. Я понимаю.      
  Кора продолжила:      
  – Компьютер Алисы также содержит запросы по судебному процессу над Эннингтоном и о Законодательстве и Этике Биологических Наук Союза Галактики. Возможно, на Конференции Алиса была озабочена этим вопросом и решила прояснить его для себя.      
  – Это логичное заключение, – хмуро согласился Селезнёв.
  Орват обвела присутствующих усталым взглядом.      
  – Извините, но пока это всё, что я могу вам сказать, поскольку большего мне не известно. Как видите, даже в этих данных мы оперируем по большей части только домыслами. Но я гарантирую, что мы приложим все усилия и обязательно разыщем Алису! Мне пора продолжать работу. Нужно проверить кредитную историю Алисы за последние три дня. Если у вас нет вопросов…      
  – Всё хорошо, Кора. Ты молодец! – ответил профессор. – Спасибо!      
  – Я хочу помочь, – очнулся Пашка.      
  Кора усмехнулась.    
  – Выспись сперва, помощник. На тебе же лица нет!      
  – Кора права, – озабоченно сказала Ирия, – тебе нужно отдохнуть, Павел.      
  Пашка зевнул, и даже папа Алисы, поглощённый своими тревогами, рассмеялся.      
  – Ну, ладно-ладно, – пробухтел Пашка, – высплюсь ещё.      
  Он спросил у Коры разрешения пройти в номер Алисы. Та ответила, что делать там нечего. Но выразилась она без раздражения, словно подразумевая: «Смотри, если хочешь. Но там уже всё изучено. Ты ничего не найдёшь».      
  Друзья сдержанно распрощались, пожелав друг другу удачи. Селезнёв остался в столовой. Ирия с Вандочкой отправились к Гай-до. Кораблик с нетерпением ждал известий и ещё больше встречи с малюткой Ирии. Он немного ревновал Вандочку к её собственной матери, будучи уверенным, что Ирия, наверняка, навредит ребёнку. Орват же с Павлом поднялись в номер Алисы.      
  Пашка осмотрел пустую комнату. Здесь действительно не за что было зацепиться взглядом. Десять агентов и сама Кора изучили каждый квадратный дюйм помещения, а до этого ещё и робот прибрался. Следов присутствия его подруги не осталось, но Гераскину почудился запах её мягких лавандовых духов, и он слабо улыбнулся. Как ему не хватало последние десять дней такой мелочи, как этот призрачный аромат. Как ему не хватало пустяка, о котором он никогда прежде не задумывался: просто знать, что его подруга рядом, что у неё всё хорошо.      
  «Как мало нужно для счастья, Гераскин! Как мало! Ты был счастлив только тем, что находишься в компании ребят с биологического курса. В компании Алисы. На что ты вздумал променять это счастье?»      
  На собственный вопрос Пашка не смог ответить. У него кружилась голова. Он опёрся о компьютерный стол, ненароком задев панель сенсорной клавиатуры. Она сдвинулась, и из-под неё показался уголок пластиковой карточки. Пашка вынул её. Визитка? «Самая быстрая химчистка на Блуке! Держите свою совесть в чистоте, а мы очистим всё остальное!» – гласил слоган на космолингве, под адресом химчистки. Гераскин спросил, обратила ли полиция внимание на эту карточку.      
  – Вот в первую очередь туда отправили группу спецназа, проверить, не спрятана ли Селезнёва в стиральной машине, – сказала Кора.      
  Гераскин ответил, что понимает, как устала Орват. Но не стоит так сердиться, он же всего-навсего хочет помочь!      
  – Тогда иди спать и не путайся под ногами! – не смягчился самый привлекательный агент ИнтерГалактической полиции.      
  Но, увидав залитое краской лицо юноши и желваки, играющие на его скулах, Кора улыбнулась и добавила:      
  – А потом возьми эту визитку и сходи проверь, была ли в этой химчистке Алиса или это просто взаимная реклама двух сфер услуг.      
  На том и порешили.      
  Пашка прошёл в свой номер, бухнулся на кровать и, несмотря на заливавшее сквозь жалюзи комнату солнце и свои терзания по поводу пропавшей подруги, забылся крепким сладким сном.



Глава VII. Ложный след

  Гераскин проснулся засветло от жуткого голода. Ещё бы не проголодаться! Вчера из-за аварии на Пкасе, засоси его в Чёрную Дыру, он не поужинал. Потом сорвался на Блук, где был отвлечён от питания совещанием о ходе поисков Алисы. И из-за сморившего его после сна так нормально и не поел. Пока Кора отчитывалась о работе полиции, он бросил на зуб какую-то канапушку – и всё! А ведь Пашка привык всегда есть, как в последний раз. Чревоугодие для него являлось не роскошью, а средством существования. Из-за клокочущей в крови юноши энергии ему требовался повышенный лимит калорий. А когда Пашка волновался – этот повышенный лимит умножался в два раза. Сейчас Паша не просто волновался, его трясло, как в пляске святого Витта, [1] из-за переживаний о пропавшей подруге.      
  Гераскин спустился в столовую. В гостинице стояла гробовая тишина. Ни в холле, ни в вестибюле не было портье или консьержа. Столовая тоже была необитаема. Пашке стало жутко. Он вспомнил о прочтённой однажды книге, где рассказывалось о том, как один человек, очнувшись ото сна, обнаружил, что проспал несколько веков, а за это время вся планета вымерла. Вот только ко всем проблемам такого финала не хватало!      
  Оглядываясь с тревогой и удивлением, Гераскин на цыпочках, дабы не нарушить величественности царившего кругом безмолвия, прокрался к витрине-холодильнику у стойки буфета. Здесь он и замер в тоскливой обречённости, не зная, что делать дальше.      
  С витрины на него призывно смотрели десятки соблазнительных яств и кушаний. Таких неприкаянных! Таких одиноких! Желудок настойчиво требовал сатисфакции. Но обслужить Пашку было некому. Не самому же лезть в витрину?      
  Так он и стоял, с каждой секундой всё чётче осознавая, что к моменту, когда буфетчица займёт свой трудовой пост, на месте Гераскина останется лишь лужа слюны, в которой он и найдёт свой безвременный конец.      
  – Вам не спится? Чего вы хотите? – окликнул его тихий голос на плохой космолингве.      
  Пашка подпрыгнул от неожиданности и обернулся. Полная ушанка в резиновых перчатках и переднике, без единого звука, словно привидение, протирала стол и косилась на Пашку.      
  Гераскин выразил своё желание и стеснения обстоятельствами, препятствующими его исполнению. На что горничная ответила, что юноша может совершенно спокойно брать, что душе угодно из холодильника. Ничего страшного в этом нет. Только нужно оставить отпечаток руки на планшете регистрации – вот он, рядом с витриной, – и выбранные блюда автоматически включатся в гостиничный счёт.      
  Поблагодарив ушанку за разъяснения, Пашка принялся опустошать продовольственный Клондайк. Он переставил себе на стол почти всё, что было в холодильнике, и спустил аппетит с цепи.      
  Едва схлынула первая волна агрессии против кулинарных изысков, Гераскин, немного отвлекшись от зверского истребления продуктов питания, обратился к горничной с набитым ртом:      
  – Скажите, пожалуйста, а у вас всегда так по ночам?      
  – Как «так»?   
  – Ну, никто не следит за залом. Вдруг кто-нибудь проникнет тайком? Что-нибудь украдёт?
  Ушанка не поняла вопроса. На Блуке никто ничего не воровал. Пашка попробовал ей объяснить суть своих опасений. Не сразу, но у него это получилось. И весьма красноречиво. Потому что возмущённая ушастая дама чуть не пристукнула его.      
  – Да где ж это видано, чужое присваивать? Так не бывает! Это оскорбление планетарного масштаба!
  Пашка принялся её успокаивать, говоря, что очень здорово, что на Блуке такая доверчивость. Но ему, Гераскину, приходилось бывать на многих планетах, где подобные настроения скорее исключение, подтверждающее правило: воровство лишь вид товарооборота, легализовать который у юриспруденции не хватает времени. Ушанка пожелала Пашке отправляться на эти планеты, раз он привык к их порядкам.      
  – Кроме того, коль вам угодно знать, мимо меня и комар не пролетит! – гордо заявила она в заключение длинной тирады, которой выражала презрение миру, не соответствующему славным традициям Блука. – У меня бессонница и отличный слух.      
  В последнем, в принципе, вообще можно было не сомневаться. Даже у плохо слышащего ушана слух в десять раз лучше, чем у сапиенса.      
  – Так вы выполняете обязанности дежурного портье? – догадался Пашка.      
  – Нет. Просто прибираюсь.      
  – Но разве этим занимаются не роботы?      
  – Конечно они! Но, видите ли, у меня гермафобия. [2] Мой психотерапевт посоветовал мне находить разрядку в подобной работе.      
  – И находите?      
  – Это успокаивает, но немного утомляет.    
  – Ну, ещё бы… Вы каждую ночь так прибираетесь.    
  – Да. Это уже привычка.      
  – Скажите, а вот, например, вчера в семнадцатый номер никто ночью не приходил?      
  – Ночью? Нет. Точно нет. Я даже не слышала, чтобы там кто-нибудь спал.      
  – Что вы имеете в виду? – напрягшись от предчувствия ответа, спросил Пашка.      
  – Я же вам говорю, слух у меня отличный! Я дыхание человека через дверь за двадцать шагов слышу. А в семнадцатом номере вчера ночью так тихо было, словно там и нет никого.      
  Гераскин поперхнулся. Неужели Кора оказалась права, и Алиса не ночевала в «Авалоне»?! Cпит она тихо, не храпит. Но и ушанка ведь подразумевала обычное незатруднённое дыхание спящего человека.      
  – Вы не проверяли, есть там кто-нибудь? – собрался с духом юноша.      
  – Нет. На замке горел индикатор «занято».      
  Пашка приуспокоился: ушанка могла и переоценивать свой слух.      
  – Ну, а утром, вот примерно в это время, тоже никто не приходил в этот номер?      
  – Тоже нет.      
  – А не видели ли вы, как уходила девочка из него?      
  – Во сколько это было?      
  Гераскин назвал время. Ушанка отмахнулась.      
  – Что вы, что вы! Я к этому часу уже работу закончила.      
  Пашка поблагодарил «горничную поневоле» и, жуя за обе щёки, стал анализировать полученную информацию.      
  Нравы аборигенов просто были созданы для всякого рода жульничества! И пусть себе доверяют, сколько хотят, но здесь же жители и других планет, и некоторые из них воспитаны не такими пуританами, как ушаны. Безалаберность, стало быть, для них в порядке вещей. Отсутствие портье в момент отбытия Алисы не случайность, а следствие привычки. С одной стороны, можно предположить, что кому-то хватило ума этим воспользоваться. С другой – не скажешь, что служащего отвлекли намеренно. Доверять словам ушанки, что ночью или ранним утром к Алисе никто не приходил, тоже не стоит. Всякое могло случиться. Вдруг горничная увлеклась единоборством с каким-нибудь пятнышком на паркете и не заметила, как кто-нибудь прокрался в семнадцатую комнату. Может, она вообще была в другом крыле здания и не то что видеть, даже слышать не могла, что происходит рядом с Алисиным номером. Ну, а слова о том, что номер показался ей пустым? Именно «показалось»? Или всё-таки…      
  Не хотелось Пашке о таком думать. Он словно подглядывал за подругой! Неужели все детективы испытывают подобные угрызения совести? Но крамольные мысли о том, что Алиса провела ночь не под крышей «райского острова», были не просто неприятны Пашке своим абсурдным, как он полагал, содержанием. Они причиняли ему боль, характер которой он себе объяснить не мог.      
  Рассуждения завели Гераскина в тупик. Чтобы дать отдых мозгам, юноша сосредоточился на остатках своей трапезы.      
  Наевшись от пуза, он взглянул на часы, циферблат которых был адаптирован к земному времяисчислению. Его импровизированный завтрак длился пару часов. Что бы сказала Алиска по поводу такого обжорства? Наверняка бы пошутила, что Гераскин по недоразумению родится человеком, а не хиазмодоном. [3]    
  Пашка тяжело поднялся. Нужно было сходить в химчистку. Кора, конечно, отличный агент, но её вчерашнее пренебрежение к тому, что Алиса могла там быть, Пашке не нравилось. Но, если задуматься, у полиции сейчас и так тьма свидетелей, с кем встречалась Селезнёва. Одним больше – одним меньше. Гераскин с грустью осознал, что он, вероятнее всего, занимается бесполезной работой, пока другие могли напасть на след Алисы. Но сидеть без дела было невыносимо! Не ужираться же он сюда прилетел. Хотя пока это-то у него получалось лучше всего.      
  «Пойду пешком – растрясусь! – решил Гераскин. – Всё равно до открытия химчистки ещё больше часа».      
  Он взял навигатор и вышел из гостиницы. У входа вместо ушан-полицейских стояли, скучая, сапиенсы той же профессии. Благоразумно! Землянам не придёт в голову оставить пост в угоду сну или иному соблазну. Количество страждущих обзавестись кусочком «святой обители» и журналистов сильно сократилось. Лишь несколько, из особо упорных, спали прямо под кипарисами гостиничной аллеи.      
  День едва занимался. Гераскин с наслаждением вдохнул полной грудью насыщенный растительным благоуханием воздух, пронизанный ночной прохладой, ещё не развеянной лаской Аказаресты, перекинулся парой фраз с земляками об их нелёгкой службе и отправился по запланированным делам.      
  Маулата медленно со вкусом пробуждалась от долгой ночи. По пластиковым тротуарам деловито, словно муравьи, спешили по своим нуждам ушастые аборигены. Транспорта ещё было мало: редкие маршрутные аэробусы величаво проплывали в пряном воздухе, да в туннельных магистралях, паутиной оплетавших весь город, бесшумным вихрем проносились ракеты монорельсов. На первом уровне, что сосредотачивал больше коммуникаций жизнеобеспечения мегаполиса, уже стоял нестройный гул деятельности машин и людей. Но там, где медленно в задумчивости брёл юноша, сохранялась барская вальяжность, хотя солнце светило здесь сильнее, рассыпаясь алмазным дождём в росе зелёного убранства сказочной столицы Блука.      
  До химчистки он дошёл, против своих ожиданий, быстро. Двери были заперты – рабочий день ещё не начался. Пашка принялся в нетерпеливом ожидание расхаживать у входа туда-сюда, понося относительность времени.      
  – А, и до нас добрались! А я-то всё думаю, когда же вы придёте? – к химчистке спешила девушка-ушанка с приветливой милой улыбкой на юной мордашке.    
  Пашка подумал, что у себя на планете она считается первой красоткой – даже огромные уши были ей к лицу.   
  – Простите? – не понял Гераскин её энтузиазма.    
  – Вы из полиции по поводу пропавшей девочки? – спросила через плечо девушка, торопливо открывая дверь. Она шмыгнула в помещение и угнездилась за стойкой приёма заказов. – Проходите!      
  Пашка воспользовался приглашением. Видимо, ушанка приняла высокого спортивного вида юношу за агента ИнтерГалактической полиции. Что ж, меньше проблем!      
  – Вы нас ждёте? У вас есть информация?      
  – Нет, – рассмеялась девушка, – Но во всех новостях твердят о поисках этой землянки, опрашивают всех, кто её видел. Вот я и решила, что заглянут сюда. Такой переполох!      
  Последнюю фразу ушанка сказала с деланным пренебрежением, будто считала, что чудаковатые земляне занимаются глупостями. Пашка не стал её убеждать, что, привыкшим к длинным дням своей планеты, ушанам не понять, что такое бесследное исчезновение землянина, теперь уже больше, чем на семьдесят два часа.      
  – Вы будете меня допрашивать? Как волнительно! – продолжала тем временем трещать красавица.      
  Пашка оторопел от такого темперамента.      
  – Я не стану вас допрашивать. А просто задам несколько вопросов.      
  Девушка заметно скисла. Пашка напустил на себя солидный вид, входя в образ полицейского детектива.      
  – Для начала, скажите, как вас зовут? – пробасил он.      
  – Кибела.      
  – Кибела? В честь богини?      
  – Какой богини? – навострила свои соблазнительные ушки девушка.      
  Гераскин выругал себя за излишнюю болтливость.    
  – На моей родной планете люди в древности верили в богиню Кибелу. Она символизировала собой Любовь.      
  – Вы шутите? – жеманно ахнула ушастая воплощённость богини.      
  Пашке стало жарко под взглядом томных глаз, обрамлённых пышными ресницами.      
  – Я похож на того, кто имеет обыкновение шутить с волшебным даром сильной половине человечества – прелестницами, вроде вас?      
  – Да.      
  – Хм… А у вас, значит, отличное чувство юмора? И вы любите шутки?      
  – Да.      
  – Так сделайте вид, что верите моим словам! Доставим друг другу такое маленькое удовольствие, милая Кибела?      
  Ушанка сделала вид, что крайне смущена, но ответила бойко.      
  – О, с радостью! Вы думаете, у меня есть родня на вашей планете?      
  Пашка понял, что ему придётся играть по правилам склонной к романтике свидетельницы.      
  – Мне, к сожалению, никогда там не встречалось у местных жителей таких же симпатичных опахал. Если ваши родичи и были на Земле, то покинули её вместе с богиней Кибелой очень давно.      
  – Жаль!      
  – Чрезвычайно! Но я рад, что мне посчастливилось встретить богиню здесь, в обители Чистоты и стерильной Свежести! Вы мне готовы помочь?      
  – Конечно! А как вас зовут?      
  – Что? А! Павел.    
  – Апавел? Тоже в честь бога?    
  – Почти… Не такого знатного, как богиня Любви.      
  – Апавел, приятно познакомиться! – Кибела протянула Гераскину изящную ручку.      
  – Взаимно! – Пашка со всей доступной ему галантностью поцеловал мягкую ладошку. – Теперь, когда с формальностями покончено, мне хотелось бы вернуться к тому делу, что свело меня по долгу службы с таким обворожительным созданием, как вы.      
  – Какому делу?    
  – Пропавшая девочка, – на распев проговорил Пашка, пряча под улыбкой растущее раздражение от этого несвоевременного флирта.      
  – Ах, ну какая же я глупая! – засмеялась любвеобильная Кибела.      
  – Только не переоценивайте себя с этой стороны, – с той же резиновой улыбкой процедил Пашка. – Так Алиса была здесь?      
  – Была-была! Я её хорошо запомнила. Ужасные пятна!      
  – Что? – не понял Гераскин.    
  – У неё платье было перепачкано. Мы еле справились! Десять минут отскребали! Какой-то клейстер. Они его пили! Фи! Представляю, что творится у них в животе от такой гадости!      
  – Десять минут – это долго? – Гераскин не успевал за трескотнёй ушанки, которая, видно, ожидая визит полиции, уже разучила все ответы и предугадывала вопросы.      
  – Долго? Целая вечность! 
  Пашка на пару секунд растерялся от негодования Кибелы, но вспомнив, где находится, усмехнулся по себя: «Простофиля! Это же почти полчаса по земному времени. Даже на Марсе химчистки работают быстрее. Не удивительно, что Алисины пятна их так раздосадовали».
  Взгляд его упал на знакомый предмет.      
  – Вы регистрируете заказы?      
  – Конечно! Это помогает составить отчёт об эффективности нашей химчистки. Ну, и естественно, информация об услуге вносится в кредитную историю клиента.    
  – Значит, здесь есть данные, когда Алиса была у вас? – указав на регистрационный планшет, спросил Пашка.
  – Землянка? Да, естественно.      
  Гераскин попросил показать ему эту информацию. Кибела пробежала пальчиками по сенсорной панели и придвинула планшет Пашке. Гераскин перенёс данные в электронную записную книжку – мини-компьютер, прозванный «кухней» из-за аббревиатуры аппарата КУХНИ – Карманное Устройство Хранения Необходимой Информации.      
  «Сразу после конференции», – смотря на цифры, прикинул в уме юноша.   
  – Вы сказали «они». Девочка была здесь не одна?      
  – С землянином, – кокетливо сказала ушанка.      
  – «Мужчиной», – полупоправил-полуспросил Пашка.      
  – Да, так это правильно говорится. Он тоже был весь в пятнах.      
  – Вы хотите сказать, его одежда была испачкана?
  – Ну да! Говорю же, они пили какую-то гадость.
  – Пили? Гадость?
  – Вот именно! При мне по стакану. А судя по пятнам упились ещё раньше.
  У Пашки уже кружилась голова от этой балаболки.
  – Так! Понятно – пробормотал он, растирая висок. – Мужчина в пятнах… И он тоже воспользовался вашими услугами?      
  – Он отказался от химчистки, – ответила Кибела, пресекая движение Пашкиной руки к планшету.      
  – Отказался? Его нет в регистрационной книге?      
  – Да, – энергично кивнула девушка.      
  – Но почему?      
  – Он сказал, что у него амапергия на стиральный порошок.      
  – «Аллергия»? – поправил Пашка.    
  – Точно! Алпергия!      
  – Кибела, а вам не показалось это странным?      
  Ушанка пожала плечами, всем видом выражая безразличие к причудам сапиенсов и их алпергие. Гераскин решил зайти с другого конца.      
  – Вам не кажется, что он отказался, чтобы не проходить регистрацию?    
  Кибела грозно фыркнула и расправила во всю ширь полотна своих ушей. Словно причудливое жабо они обрамляли лицо девушки, от чего она походила на кобру. Горящие гневом глаза усиливали сходство.      
  – Я порядочная девушка и уважаю право каждого на частную жизнь! Не захотел чистить костюм, значит, это его дело.      
  «Свобода, равенство и феминизм!» – усмехнулся про себя Гераскин и обратился елейным голосом к оскорбленной защитнице прав человека.      
  – Хорошо! Я так и думал, моя очаровательная гамадриада. [4] На Земле каждый второй ходит в грязном костюме и не желает где-бы-то-ни-было регистрироваться.      
  – Фи! Какие негигиеничные нравы! А что такое гарамдиада?      
  – Имя ещё одной земной богини. У нас их много! – отделался полуправдой Гераскин. Вряд ли бы ушанка оценила остроумное сравнение её персоны со змеёй.      
  – Она тоже богиня Любви?      
  – Благочестия, – соврал Пашка.      
  – О! Вы такой душка! – сменила ушанка гнев на милость.      
  «Вот бы я придушил тебя, узнала бы, какой я душка!» – подумал Гераскин, а вслух спросил:      
  – Вы говорите, что они пробыли здесь долго. Целых десять минут. Вы хорошо разглядели этого мужчину?      
  – Ах, только не думайте, что я за ними следила, – застенчиво опустила долу очи ушастая красавица.      
  – Ну что вы! И в мыслях не было!      
  «Ага! Как же! Все глазки, поди, проморгала, на них глядючи», – хихикнул про себя Гераскин.      
  – Просто, они были такой красивой парой! На них приятно было смотреть. Особенно на землянина. Девушка тоже ничего. Но я бы на её месте не пренебрегала косметикой, – словно извиняясь за свой интерес к клиентам, рассуждала Кибела.      
  Пашке стало не по себе от её мечтательно-сентиментального тона и того, как она отзывалась о спутнике Алисы. «Красивая пара»? Что же это такое творится-то, господа хорошие!      
  Юноша украдкой пребольно наступил сам себе на ногу, чтобы прогнать нахлынувший на него туман из мелодраматичных картин с Алисой в главной роли. Никогда он её не считал «Василисой Прекрасной» – симпатичная глазастая девчонка, не более того. А то, что она не пользовалась косметикой, пусть не украшало её, зато выделяло из толпы миловидных модниц, на которых, что скрывать, Гераскин порой стрелял глазами. Но сейчас этот простой, одухотворённый словами постороннего человека образ непритязательной красоты затмил всё сознание юноши. Он так привык к нему за десять лет их знакомства, что не замечал, насколько же Алиса ему нравится!      
  – Кибела, гм… Вот что, – Пашка никак не мог собраться с мыслями от клокочущих в нём чувств. – Ах, да! Вы могли бы описать этого землянина?      
  – Это сложно, – в замешательстве задумалась ушанка. – Извините, но вы все для меня на одно лицо.      
  – И, всё-таки, попробуйте, пожалуйста! – умоляюще произнёс Пашка и одарил Кибелу взглядом, каким не раз добивался на дискотеке согласия от любой девушки подарить ему медленный танец.      
  Уши Кибелы грациозно затрепыхались, словно крылья бабочки. Она ответила взгляду Гераскина многообещающей улыбкой.      
  – Я попробую!      
  Красавица выдохнула, будто штангу подняла, и уставилась в потолок, не иначе ища там репродукцию с изображение Алисиного провожатого. 
  – Он такой… Такой… У него здесь так… А это так, – задвигала руками в пространстве ушанка, пытаясь изобразить загадочного мужчину.      
  Пашка пал духом от вида этой пантомимы.      
  – У вас есть бумага и карандаш?      
  – Что? – удивилась девушка.      
  – Рисовать, – Пашка повёл рукой, словно рисовал картину.      
  – Ах! – догадалась ушанка и указала на планшет. – Здесь можно.      
  Она передала юноше лучевой стилос. [5]      
  – Смотрите на меня и говорите, чем мужчина, которого вы видели здесь с Алисой, отличался от меня. А я попытаюсь его нарисовать, – строго сказал Пашка. – Начнём с овала лица.      
  – Ну… Он был похож на вас.      
  – На меня? Вы подразумеваете, что не можете отличить одного землянина от другого, или то, что его лицо по обводу напоминало моё?      
  – Напоминало, да. Вы тоже красивый.      
  – Спасибо… Гм… Что ж, совсем отличий не было?      
  – У него не было вот этого, – ушанка указала на левую щёку Гераскина. – Как это называется на вашем языке?      
  – Шрам.      
  – Ш-ра-а-м? Какое страшное слово! Вы получили его в драке за честь прекрасной дамы?      
  – Нет. Это прекрасная дама отделала меня хлыстом. [6]      
  – Какой ужас! Вы разбили ей сердце?      
  – Нет. Я разбил её планы по захвату планеты Брастак и космического корабля «Аристотель».      
  – Как интересно! – ушанка вся затрепетала. – Расскажите, пожалуйста!      
  – Послушайте! – не выдержал Пашка. – Послушайте, драгоценная Кибела! Ведь природа наделила вас такими чудесными органами слуха. Обратите же их внимание на то, что я вам скажу. Сейчас я занят, увы. Не забывайте, что меня привело сюда под люминесценцию ваших волшебных глазок. Помните? Я разыскиваю свою соотечественницу. Давайте сейчас вы мне поможете составить фоторобот мужчины, с которым вы видели Алису, а потом… Вечером… Я с удовольствием проведу время под сенью ваших замечательных лопушков, услаждая их историями о своём боевом прошлом. Идет, моя крылоухая богиня?      
  Кибела вся засияла. Её элегантные ушки, зардевшиеся от волнения, раздулись, точно паруса на шхуне Грэя. [7]      
  – Да-да! Как здорово! Как интересно! А что такое лопушки?      
  – Это земное слово. Так говорят о самых красивых ушах во Вселенной.      
  – Вы мне льстите, Апавел! – захлопала ресницами девушка, всем существом доказывая, что лестью она слова юноши не считает. – Ло-о-пуу-ш-ки. Красивое слово! Не то, что «шрап». Я запомню! Я знаю уже много Земных слов. Апергия, шам, ло-о-пуу-ш-ки, грамадида, Апавел, Кибела. Я умница?      
  – Вы чудо! И я буду вам чрезвычайно признателен, если вы направите свою чудесность на помощь в моём расследование.      
  – Конечно-конечно! – девушка, как могла, смирила свою взволнованность, приняв сосредоточенный вид, аккуратно разложив свои нежные лопушки по плечам. Пашка невольно залюбовался ею. Но не время было размениваться на «лямуры».      
  Гераскин, конечно, рисовал не так хорошо, как Сапожков, но легко схватывал перспективу, и набросать портрет в основных чертах для него было пустяком. А развитое воображение позволяло юноше на лету интуитивно понимать то, как ушанка сбивчиво пыталась передать внешность таинственного спутника Алисы. Однако, несмотря на эти качества, повозиться Пашке пришлось изрядно. Хвала звёздам, что хоть народ не спешил срочно что-нибудь очистить из своего гардероба, и юношу с милой ушанкой не отвлекали от увлекательного детективного действа. Но лишь после двух часов нервной работы, прерывающейся отстранённым романтическим лепетом знойной Кибелы, после того, как Гераскин взмок сам и замучил прекрасную ушанку, в руках у него оказалось изображение, глядя на которое, девушка неопределённо повела ушами и сказала «похоже». Большего от неё добиться было невозможно.      
  Получившийся портрет Пашке не понравился. Нет, он был вовсе не дурён, даже наоборот. С планшета на него устремлял пристальный напряжённый взгляд средних лет мужчина дерзкого, самоуверенного облика. Острые вздёрнутые скулы, прямой нос, высокий лоб с хмурой морщинкой, правильный острый подбородок. Гераскин не разбирался в мужской красоте, но бравурный вид нарисованного мужчины импонировал жившему в его сердце мальчишескому понятию о героях-одиночках. Только сейчас Пашка не проявлял симпатии к тому, что счёл бы идеалом несколько дней назад. Именно привлекательность мужчины, прежде всего, и раздражала Пашку. Ему было обидно, что, пока он «прохлаждался на своём астероиде», Алиса здесь разгуливала с этим аллергическим франтом. «Сам виноват», – цыкнул на себя Пашка. И, на удивление, его внутренний голос не стал с этим спорить, как случалось прежде.      
  Но, кроме ревнивой антипатии, рисунок вызвал в душе Гераскина едва уловимую тревожную обеспокоенность. Он уже где-то видел похожее лицо. «Это глупо! – усмехнулся себе юноша. – Просто психологический эффект. Пока я рисовал его, образ так закрепился у меня в сознании, что я теперь воспринимаю его, как старого знакомого. Всё-таки, подозрительный типчик! И вовсе он на меня не похож!»      
  Гераскин загрузил изображение с планшета в «кухню» и, нежно попрощавшись с расстроенной Кибелой, заверив её, что непременно зайдёт за ней после работы, направился к выходу. Но в дверях его словно молнией поразило.      
  «Горе сыщик! Фоторобот составил, а про самое простое забыл спросить!» – выругал он себя.      
  – Позвольте похитить у вас ещё минутку вашего драгоценного времени, – вновь обратился Гераскин к девушке.      
  – Хоть час!      
  – Чуть позже я буду в полном вашем распоряжении. А сейчас скажите, не могли бы вы припомнить, эти земляне, что были здесь позавчера, о чём-нибудь говорили?      
  – Говорили? Как же! – рассмеялась ушанка. – Девушка так и щебетала! А мужчина больше молчал. Только они не по-нашему говорили. Я ни слова не поняла.      
  Пашка сник. Ну, конечно! Зачем Алисе разговаривать с земляком на космолингве или блукском наречьи. А Земные языки для ушанов – тёмный лес.   
  – Может, вы вспомните, как звучала их речь? – выстрелил Пашка в белый свет, как в копеечку.
  – Да как же я вспомню! – искренне расстроилась Кибела. – Они же совсем непонятно говорили.      
  Но Пашка готов был отдать руку на отсечение, что, хоть и не понимая ни слова, эта сладкосердечная ветреница не пропускала ни единого звука из беседы так понравившейся ей пары сапиенсов.      
  – Пожалуйста, попытайтесь вспомнить их разговор! – с жаром воззвал он. – Ударения, паузы. Как звучали фразы? Повторяющиеся слова? Я уже готов поверить, что вы не только самая прекрасная, но и самая умная ушанка на Блуке! О, умоляю, не разочаровывайте моих надежд, лопоухий ангел!      
  Что поделаешь: большим ушам – большая лесть.      
  Кибела чуть не полетела, с такой страстью заволновались её лопушки. А сама она обратилась в один, сияющий счастьем сознания собственного совершенства, солнечный лучик.      
  – Погодите-ка, – бросая горячий взгляд на обаятельного инопланетянина, задумалась она. – Они забавно так говорили… Как будто шипели.
  – Простите? – не понял Пашка.
 Кибела округлила глазки, мол чего здесь не понятного?
  – Нууу… Шипели.
  – Шипели?
  – Ну да! Вот так – фе!
  – Фе?
  – И ещё – фиф.
  Гераскин начал жалеть, что задал вопрос о языке, на котором разговаривали Алиса и её спутник.
  – Фе… Фиф… – растеряно бормотал он.
  – Да они это часто повторяли, – лучилась от гордости за свою наблюдательность Кибела.
  – Именно «фе»?
  – Нет, не так! – поморщилась ушанка. –  Фе! Вот так – фе!
  Она издала кашляющий гортанный звук. Пашка затаил дыхание от неожиданной догадки.
  – The?
  – Ой! Совсем как они! – взвизгнула Кибела.
  – The? Точно? – ликовал Пашка.
  – Точно-точно! А что означает это слово?
  – Ура! – обалдело выдохнул Гераскин.
  – Ура! – согласилась Кибела. – Я запомню!
  Пашка перемахнул через стойку и схватил ушанку за плечи. Девушка слегка опешила от его пылкости, но и не подумала сопротивляться.
  – Кибела! Милая! – заволновался Пашка. – Вспомни, как обращалась землянка к мужчине? Может, называла его по имени?
  – Да откуда же мне это знать?
  – Фразы, милая! Фразы! Особенно начало фраз. Девушка не использовала повторяющихся слов, кроме the?
  Кибела нерешительно кивнула.
  – Ну! – взмолился Пашка.
  – Сейчас-сейчас! П-постойте… – губы Кибелы страстно дрожали, глаза закатились. – Землянка несколько раз повторила… Как же… Док-та айт. Или вайт? Вайт! Кажется, «док-та вайт». Это может помочь?      
  – Док-та вайт? – Пашка покатал фразу на языке. – Вайт? Может, «уайт»?      
  – Ой, точно! Уайт!    
  – Doctor White, – на идеальном английском произнёс Гераскин.      
  – Да-да-да! Именно так! – захлопала в ладошки ушанка.      
  Пашка в благодарном порыве расцеловал богиню Любви и Стирки.
    
  Покинув пылкие объятия самой умной ушанки, Гераскин направился в «Авалон». Что дало его расследование, размышлял он. У него есть портрет человека, с которым Алиса встречалась сразу после Конференции. По всей видимости, этот человек ей очень понравился. «Так и щебетала!» Пашка поморщился. Ему снова стало остро не хватать Алисы и её щебета. И это ж надо так выразиться: «щебетала». Гераскин не мог припомнить, чтобы его подруга с кем-либо в общении могла опуститься до подобной фамильярности. Может, у него разное понятие о щебете с парусоухой Кибелой? А может, взгляд стороннего наблюдателя, чующего «дыханье нежное Амура к сердцам, алкающим тревог», не ошибся в меткой характеристике состояния Алисы? Может, взгляд этот острее и внимательнее, чем у заносчивого подростка, увлечённого пиратскими историями и средневековыми битвами? «Красивая пара»… Пашка тряхнул головой, прогоняя морок.      
  Так! Ещё у него есть имя – «доктор Уайт». Орват вчера упоминала, что Алиса им интересовалась, и у полиции нет данных, встречалась она с ним или нет. Сейчас данные есть: Селезнёва точно виделась с ветеринаром с Обрио.      
  Странно, – размышлял Гераскин, – зачем после встречи с Уайтом девочка искала о нём вечером информацию? Хотела получше узнать нового знакомого? Но Алиса отличается открытостью и прямодушием. Если ей что-нибудь нужно узнать о человеке, она, прежде всего, спросит об этом самого человека, а не станет рыться, словно неудачливый шпион, в Информатории. Не значит ли это, что у Алисы был вопрос, который она постеснялась задать напрямую? Если допустить, что доктор ей понравился, и она в него втюрилась (бррр!), как намекает Кибела и предполагает Орват, какой это может быть вопрос? О семейном положении Уайта?      
  Пашка споткнулся. «Выкини эту чушь из головы немедленно! – приказал он себе. – Дело, наверняка, в другом. Например, доктор Уайт не захотел что-то сказать о себе?»      
  Не нравился Гераскину этот субъект – «мистер совершенство», любимчик директора Газалууса Арка и прочая-прочая…Пашка не мог объяснить своей неприязни к доктору. Уайта окружала аура таинственности. Что это за аллергию он выдумал в химчистке? Таких недугов, поди, полсотни лет не встречается. И лицо? Пашке оно казалось знакомым. Откуда? Ответа не было.      
  «Ох, Гераскин! Когда же твоя голова научится не только жевать, но и думать!»
  Пашка почувствовал на душе тяжесть от осознания своей никчёмности и проведения бесполезной работы. Ну, виделась Алиса с этим докторишкой. Что дальше? Он улетел за двадцать пять часов до её исчезновения, а потому причастным к нему быть не может. Логично? Увы…


Глава VIII. Мы её нашли!

  Детективный адюльтер Гераскина занял более четырёх часов, а результаты дал скромные. Кроме доказательства, что Алиса встречалась с ветеринаром зоопарка Газалууса Арка, и того, что на Блуке легко можно угодить в любовные сети, на руках сыщик ничего не имел. В связи с этим, настроение у Пашки испортилось. Давала знать о себе гордыня. Он уж думал, что в расследовании ухватил нить Ариадны, [1] как тигра за хвост. А оказалось, что это всего на всего фалды случайного свидетеля. Гераскин почувствовал необходимость развеяться и отвлечься от глупых мыслей. Единственным простейшим способом для этого было посвятить досуг обеду. Оказывается, умственная деятельность сжигала не меньше калорий, чем десять подходов к штанге. Пашка решил, что лёгкий перекус ему не помешает. А потом он свяжется с Корой и расскажет, что ему удалось узнать. И, возможно, в благодарность Орват поручит ему ещё какое-нибудь задание в поисковой операции. Надежда слабая, но и она укрепляет сердца!      
  Вестибюль «Авалона» юноша вновь застал пустым. «Да что же это за бардак! – вознегодовал он. – Теперь, когда их двери караулит полиция, они решили вообще не работать? Эту планету надо было назвать «Идиотопия»! Потому что подобный идеализм встречается только в утопиях. Стоит ли удивляться, что несколько лет назад здешних наивных чудиков едва не погубили космические пираты». [2] Продолжая ворчать под нос нелицеприятные выводы о состоянии дел в сфере услуг Блука с точки зрения безопасности клиентов, Паша прошёл в столовую.      
  – Павел? – окликнул его из-за столика в углу профессор Селезнёв. – Побудь со мной, пожалуйста, если тебе несложно.      
  На мужчину было больно смотреть – он походил на филина, попавшего в кухонный комбайн. Пашка поздоровался с профессором и, выразив сочувствие по поводу его внешнего вида, сказал, что не стоит такими переживаньями мучить свои нервы: Алиса скоро найдётся!      
  – Знаю, – смотря в пустоту, ответил Селезнёв.      
  – Кира прилетела, – с невыразимой горечью продолжил он. – Громозека сейчас с ней…      
  Заметив немое Пашкино недоумение, профессор виновато улыбнулся.      
  – Не то чтобы поссорились… Пойми, Пашка, – он вдруг с жаром стиснул руку Гераскина, – я не могу этого вынести! Когда одна моя девочка чёрт знает где, а другая сходит с ума от этого… По отдельности, – он с тоской усмехнулся, – это не так тяжело. Не первый раз Алиса пропадает. Правда, я не ожидал от неё подобного теперь. Мы так много с ней говорили, и я думал, что она поняла, какую боль нам с матерью причиняют её постоянные поиски неприятностей на свою голову. Она обещала, что всегда будет на связи, если мы не станем докучать ей излишней опекой. Неужели всё напрасно? Дети-дети, как вы жестоки порой…      
  Пашке хотелось успокоить профессора, сказав, что Алиса наверняка не по своей воле не даёт о себе знать. Но он быстро сообразил, что в теперешнем состоянии только причинит безутешному отцу ещё больше страдания двусмысленностью этих слов. Поэтому юноша только сжал руку профессора в ответ и обречённо повесил голову, мол: «Всё так, всё правда».      
  Отец Алисы серьёзно посмотрел на него.      
  – Жалко, что она в этот раз без тебя потерялась. Мне бы спокойней было.      
  Обычно Гераскин становился инициатором Алисиных «исчезновений», постоянно впутывая её во всякие опасные для здоровья мероприятия. И слова сожаления профессора Селезнёва по поводу того, что Пашка сейчас не с его дочерью, оказались неожиданным лестным замечанием. Профессор не только не упрекал его в прошлых озорствах, заканчивавшихся для Алисы самое меньшее строгим выговором за пропуск занятий. Нет, он выразил огромное доверие юноше, намекнув, будто считает: несмотря на то, что Пашка носит репутацию оголтелого побродяги, в критическую минуту на него можно положиться. Положиться настолько, что Селезнёв готов был ему доверить самое дорогое, что у него есть – жизнь Алисы. Однако Пашкина гордыня никак не отреагировала на эту своеобразную похвалу. Наоборот, совесть, словно терьер, впилась в его душу. «А ведь ты действительно мог быть с ней! И уберечь её в случае чего. Помочь…» Гераскин не сопротивлялся болезненным упрёкам. Как знать, может, он, в самом деле, в первую очередь виноват, что не был с Алисой и не удержал её от какой-нибудь авантюры. Так пусть теперь терпит одобрение своих дружеских качеств, как обвинение в бездействии и равнодушии!      
  Пашка заказал себе обед и осведомился у профессора о последних новостях. Главной из них оказалась, что, пока Гераскин отсутствовал, вернулся дежуривший позапрошлой ночью портье. На расспросы полиции он ответил, что за время своего дежурства не видел, чтобы постоялица ночью покидала номер. Это утверждение сняло тяжесть с Пашкиного сердца. Кора и её псих-криминолог ошиблись в предположениях, что Алиса могла «загулять». Портье также сообщил, что вечером в означенный номер приходила пара торговцев.      
  – Торговцев? – навострился Пашка.      
  – Да. Принесли редкую птицу для московского КосмоЗо. Кукабару. Что? И тебе смешно? Вот и я принял это за полную чушь! – профессор горько ухмыльнулся.      
  Пашка опешил. Он прекрасно знал гигантского зимородка. Чай, поди, каждый месяц в Австралии бывает и не по разу. А там каждое утро начинается радиопередачей с гомерическим хохотом этой птицы. Хохочет она столь заразительно, что невозможно удержаться от того, чтобы не рассмеяться в ответ. Подобная остроумная метода поднимает настроение местному населению.      
  Гераскин спросил, не рассказал ли портье, как выглядела эта парочка проходимцев. Как контрабандисты и выглядели, – ответил Алисин папа, – в длинных плащах и тёмных очках. Портье их совсем не запомнил и имена не догадался спросить. У него всё внимание было птицей отвлечено. Весьма буйная зверюга. Когда торговцы уходили, птица у них вырвалась и чуть не заклевала бедолагу-служащего. Пришлось её парализовать.      
  – И это действительно кукабара? – недоумевал Пашка.      
  – Нет. Откуда им здесь взяться.      
  – А как портье её описывает?      
  – Большая, в рост человека. Лапы толстые. Крылья маленькие, недоразвитые. Клюв во всю голову – глаз не видно. Перья такие яркие, пёстрые. Портье прям залюбовался.      
  – Лучше бы он этими молодчиками залюбовался, – буркнул Пашка. – И долго они у Алисы пробыли?      
  – Портье говорит, минут двадцать.      
  – Местных?
  Отец Алисы растерялся. 
  – Да, наверно…      
  – То есть, час? Они час уговаривали Алису купить эту помесь фороракоса [3] с павлином?      
  Профессор только головой покачал, дескать, откуда мне знать.      
  – И вы не находите это подозрительным?      
  – Честно? Нет, не нахожу. Алиса знаменита. О её связях с КосмоЗо все знают. Из того, что она будет на Блуке, тоже тайны не делалось. А здесь самый большой рынок животных в Галактике. Причём, некоторые из продавцов на нём сами достойны сидеть в вольере… Кто-нибудь пустил слух, что Алиса прилетела для пополнения коллекции Земного зверинца, и ничего странного, что каким-то дельцам вздумалось на этом подзаработать.      
  – Кукабарой? Да ещё фальшивой?
  – Ох, Павел! Мне за свою практику зверолова и не с таким приходилось сталкиваться. Однажды на Паталипутре мне пытались всучить самого обычного на планете окмерена, выдавая его за Валаамову ослицу. [4] А совсем недавно приходит в КосмоЗо один субъект с Колеиды и предлагает купить грумбумбеса. [5] Протягивает мне спичечный коробок, а там Periplaneta americana! [6]      
  – Но час! Почему она сразу не выставила их за дверь?      
  – Ты не знаешь этих прилипал. Да и Алиса, не думай, мягкий человек.      
  Пашка перебирал пальцами по столу ритм старой мелодии.      
  – М-да… Каких только чудес не встретишь на неведомых дорожках Млечного Пути… И этих клоунов, конечно, не проверяла полиция, – словно сам себе, сказал он.      
  – Проверяла! – махнул рукой Селезнёв. – Не стоит недооценивать её работу. По птице на них и вышли. Вернее, на того, кому они её в итоге тиснули. Кора догадалась связаться с таможней и узнать, не поступала ли на какой-нибудь борт кукабара.      
  – И кто же тот блаженный, скомпрометировавший все достоинства мозга существ высшей организации?      
  – Оказывается, её купил капитан «Гордости Сириуса» Жак Мелье.      
  – «Гордость Сириуса»? Орват его упоминала вчера, кажется?      
  – Да. Алиса запрашивала в Информатории фото и данные доктора Уайта из зоопарка Обрио. Этот доктор прилетел на «Гордости Сириуса». Возможно, из-за этих контрабандистов Алиса и искала с ним связи: хотела предупредить об афере или ещё чего…      
  «Снова Уайт! Какую роль играет этот шнурок в гордиевом узле тайны исчезновения Алисы? Сказать профессору, что она встречалась с ним? Что она с ним, гм, «щебетала»? Что он её опаивал какой-то дрянью?»      
  – Павел, всё в порядке?      
  – А? Да, профессор! С кораблём так и нет связи? – без особого интереса спросил Пашка.      
  – И не будет…      
  Поймав удивлённый взгляд Павла, профессор продолжил убитым голосом:      
  – Получена информация, что транспортный корабль «Гордость Сириуса» взорвался в полутора сотнях миллионов километров от красного гиганта Антея. Рабочая версия следствия: неверно был рассчитан угол выхода из гиперпространственного прыжка и допущено непозволительно близкое приближение к звезде. Из-за электромагнитного выброса Антея кораблю пришлось форсировать двигатели, чтобы выйти из опасной зоны. Звездолёт был старый. Произошла утечка озона [7] в системе перехода на гравитационное топливо… Но, сам знаешь, такие аварии никогда не раскрываются. Космос всегда требовал и будет требовать жертвы…      
  Пашка побледнел и, запинаясь, начал: «И вы думаете, что Алиса могла быть…»      
  – Павел! – голос профессора сорвался. – Я тебя умоляю! Мне сегодня уже Зелёного хватило!      
  Гераскин вспыхнул от стыда. Какая глупая бестактность с его стороны!      
  – Не могла она быть на этом борту! Не могла! Они разминулись почти на тридцать часов!      
  – Извините, пожалуйста, Игорь Всеволодович! Я запамятовал…      
  – Ничего, – немного успокоился Селезнёв, – у меня у самого все мысли путаются… Нет даже данных, что Алиса контактировала с кем-нибудь из экипажа этого несчастного корабля. Никаких звонков не зафиксировано…      
  – Это могло произойти очно, – тихо заикнулся Пашка.      
  – Нет. Алиса на Блуке! Я уверен! – твёрдо сказал профессор. – Ну, полетела бы она с этим Уайтом на Обрио, что с того? Зачем из этого тайны делать? Обрио одна из самых тихих и красивых планет. Да неужто я бы её не отпустил! К тому же с Уайтом. У него отличная репутация.      
  – Вы его хорошо знали? – осторожно спросил Паша.    
  – Не помню… Но если Арк им доволен, можно не сомневаться в его порядочности.      
  «А я вот, ренегат этакий, как раз и сомневаюсь… – скептически втихаря заметил Пашка. – Какой-то плейбой с чёртовых куличек! «Красивая пара» для Алисы? Тьфу! Но теперь всё пустое…» С неприличной упоённостью Гераскин понял, что доктор Уайт стал историей.      
  – Павел, если ты хочешь вырастить колонию плесневых грибов, то поставь свою тарелку с супом вон под ту лампу, – раздался издалека голос профессора Селезнёва.      
  Пашка огляделся. Он что, снова отвлёкся?      
  – Ты не пытайся думать сразу о десяти вещах. Это не всем дано. Я, например, не умею так делать, – устало улыбаясь, сказал отец Алисы.      
  – Простите, профессор. Я просто… Игорь Всеволодович, а вы действительно считаете, что Алиса… ну… что она… это… ну… могла… как бы… влюбиться?      
  – Вон ты о чём беспокоишься, – голос Селезнёва наполнился теплотой и мечтательностью. – Пашка, Пашка! Если бы ты её только видел, когда она звонила последний раз! Будто маленькое солнышко освещало её изнутри! Сколько в ней было счастья! Сколько счастья! Отними половину – и всей Галактике бы хватило! Она напомнила мне её мать, когда я за ней ухаживал… Где же ты, девочка моя…      
  Селезнёв снял очки и вытер слёзы. У Гераскина тоже глаза защипало.      
  – Игорь Всеволодович, если Алиса на Блуке, её найдут. Где бы она ни была, её обязательно найдут! Не волнуйтесь!      
  – Да, конечно! – директор КосмоЗо пожал руку юноши. – Конечно!      
  Но в глазах профессора тлела душевная смута.      
  – Только одно меня по-настоящему ставит в тупик и тревожит, Павел. Зачем моя девочка интересовалась Моро?      
  – Чем?      
  – «Доктор Моро» – так журналисты прозвали Гая Эннингтона, по аналогии с персонажем романа Герберта Уэллса. Ты читал, наверно? Только по сравнению с вымышленным лицом, Эннингтон был в тысячу, если не в миллион раз ужасней.      
  Теперь Гераскин вспомнил, о чём идёт речь. Он не только читал «Остров доктора Моро», но и смотрел несколько экранизаций. А пару лет назад, в школе на уроках Этики и Законодательства биологических наук, ребята изучали историю злодеяний Эннингтона, вкупе с такими преступниками, как Менгеле [8] и Лысенко. [9]    
  Но почему же профессор так переживает по поводу того, что Алиса искала информацию об Эннингтоне. Он же давно умер, с его жестоким синдикатом покончено более шестидесяти лет назад, если Гераскин ничего не путает. Сейчас в живых из сообщников Эннингтона остались единицы, да и те –  дряхлые старики, которых полиция до сих пор держит на коротком поводке. Так, по крайней мере, рассказывала учительница Галина Петровна. Неужели, профессор Селезнёв полагает, что дело Моро продолжает жить? И Алиса каким-то образом впуталась в историю с гипотетическими неофитами сумасшедшего доктора?      
  – Нет, я так не думаю, – ответил на вопросы Пашки профессор. – С Моро покончено! И, надеюсь, на наш век больше не придется узнать подобных мразей. Дело в другом. Я никогда не забуду, как Алиса вернулась из школы после занятий, где вы проходили ЭЗБН. На ней лица не было! Настоящий нервный срыв! Она не могла есть, не могла спать – её мучили кошмары. И всё повторяла: «Как в наше просвещенное время могли появиться такие чудовища? Почему?» Я даже хотел запретить ей продолжать учить эту тему. Встречался с преподавателем по этому поводу. И Галина Петровна была со мной согласна, чтобы освободить Алису от уроков. Но моя отважная девочка сказала, что она обязана знать подобное, чтобы по возможности предотвратить появление зла вновь! Она совсем себя измучила тогда! И вот теперь снова! Да ещё в момент, когда её радости было тесно во всей ширине Млечного Пути. Кто или что заставили её вернуться к боли и ужасу? Вот что меня приводит в полное смятение, Павел. Пускай психологи сколько угодно говорят, что наслаждение и боль вещи родственные и даже взаимозаменяемые. Я не могу поверить, чтобы в душе моей дочки жила страсть к бесполезному самоистязанию. Не могу поверить, несмотря на предрасположенность её возраста к эмоциональным сальтациям. [10] Её занимала эта тема неспроста. И я не думаю, что интерес к ней вызван сменой настроения из-за каких-то угрызений совести, как предполагает полицейский психолог, или каким-нибудь «эффектом Соломонова перстня». [11]      
  – И вы допускаете, что исчезновение Алисы может быть связано с этим вопросом? – стараясь сохранить деликатность, спросил Гераскин.      
  Профессор не ответил, но взглянул на Пашку так, что у того душа скорчилась в комок, словно от удара бича сатаны.      
  Да, всё так, как говорит директор КосмоЗо. Пашка теперь ясно восстановил для себя картину прошлого.      
  Алиса тогда была не в себе. И Гераскин попал под горячую руку.      
  Помнится, он с обычной своей бравадой выразил сожаление, что Эннингтона и его шайки нет в живых, а то бы доблестный дон Пауло Ге Раскин Справедливый обрушил на их головы меч заслуженной кары.      
  И Алиса просто взбесилась! Она кричала, что сожалеть нужно не о том, что судьба тебя не свела с преступниками вроде Эннингтона и его прихвостнями для проявления в битве с ними своей удали и судейских качеств. Нужно переживать, что подобные твари вообще появляются на многострадальном лике Земли. И Учёному, и Человеку необходимо приложить все усилия, все резервы духовного и мысленного существа, чтобы предотвратить саму возможность зарождения преступления. Вот для чего они сейчас учат весь этот кошмар! Чтобы эти знания навсегда вытеснили из их сердец и помыслов малейшее желание пойти по пути, проложенному зверствами Моро. Не идти самим и остановить других – вот их задача и смысл нынешних уроков. А если балбесу Гераскину неймётся помахать мечом, то он просто не осознаёт всю серьёзность ответственности, что сейчас накладывается на ребят учителями. Сила, даже направленная на благо, не должна становиться самоцелью. Её удел – крайность! И за этим краем может находиться та пропасть, куда уже обрушились чаянья тысяч и тысяч тиранов и злодеев. Наука нам открывает глаза на Свет не для того, чтобы мы отгораживались от него забралом шлема! Нам говорят: «Смотрите во все глаза, во все стороны! Ищите корень Зла. Удалите его, и вам не придётся тратить силы на борьбу с плодами». А этот корень в нас самих – в наших амбициях. Как часто мы восклицаем «Мне видней!», «Я лучше знаю!» и тому подобное, не подозревая, что это голос нашей гордыни. А она суть Зла, притворяющегося той целью, что в слепоте мы принимаем оправдывающей любые средства. Мир не избавлен от пороков, каким бы прекрасным он сейчас ни был. И когда мы оглядимся и не найдём вокруг себя кривды, мы должны заглянуть и вовнутрь себя. Потому что Зло живёт в каждом из нас и, порой, в самых чистых наших намереньях. Вот тут-то и пригодятся нам знания, чтобы правильно оценить собственные возможности, соотнести их с уроками прошлого и, отделив зёрна от плевел, держать в узде зачатки гибельных идей, червём скрывающихся в нежной мякоти благодеяний. Вот пять минут назад нам рассказывали о возвышенных целях, что преследовал в своих экспериментах доктор. И куда они его завели? Слушал ли эту часть урока Гераскин или его интересует только подробный список жертв Моро и описание его садистских опытов?      
  Алиса наговорила ещё кучу вещей перед потерявшими дар речи учительницей и классом. Она всё больше сбивалась, совсем охрипла и, в итоге, разрыдалась. Галина Петровна прервала урок и отпустила ребят по домам. И Алиса потом несколько дней походила на привидение. Добавь цепи и не отличишь!      
  История, что скрывать, вышла скверная. Не потому, что его, Гераскина, выставили тогда в неприглядном свете, да ещё «балбесом» назвали. Алисе тогда было очень плохо, и это-то являлось единственной причиной, почему сам Пашка вспоминал теперь те уроки с болью. Он всем сердцем переживал за подругу, старался быть рядом, отвлечь, развеселить её. Но та отстранилась и от него, и от класса, дотошно изучая материалы по делу Эннингтона. Она совсем себя не щадила. Её поведение пугало.      
  Но спустя пять дней Алиса выключила компьютер и обратила просветлевший взгляд на Пашку.      
  «Давай слетаем на Галапагосские острова? Я там сто лет не была!» – сказала она, как ни в чём ни бывало.      
  К личности преступного доктора она больше никогда не возвращалась, до сего момента. По крайней мере, не заговаривала о нём. Не может не удивлять проснувшийся вдруг «на ровном месте» интерес к тому, что было противно всей её природе. Подозрительно? И непонятно. Не всё непонятное должно быть подозрительным. И Кора вчера попыталась объяснить Алисину заинтересованность неприятной темой. Надо будет проверить архив Конференции, звучали ли там доклады по этическим нормам Науки.      
  «Мо-ро», – проговорил про себя Павел. Его охватило чувство d;j; vu. Связано ли оно с давно прочитанной книгой или просмотренным фильмом? Кажется, совсем недавно он слышал его? Или читал? «Моро». Сколько знакомого в этом слове! Как хитрюгам-писателям удаётся придумать на первый взгляд неброские, но емкие, раскрывающие характер имена своим персонажам! Вот Уэллсом выбрана незатейливая французская фамилия. Но, прежде, она наполнена чёрным цветом. [12] А что в ней слышно? Она созвучна с латинским словом «смерть» и с русскими «морок», «мука». Связана ли эта схожесть с тем, что сейчас испытывает Пашка? Ему встретилось где-то одно слово, а он его теперь вспоминает, как фонетическую аналогию фамилии безумного гения. У Гераскина побежали мурашки по спине.      
  – Ну, а ты, куда с утра пораньше ходил? Что-нибудь интересное разузнал? – вернул Пашку в реальность голос профессора.      
  – Ничего. Пусто.      
  – Не расстраивайся. Я благодарен тебе за помощь, не меньше, чем кому-либо другому.      
  Пашка виновато улыбнулся Селезнёву. Право, не стоит благодарности!      
  – Ты извини, что отвлёк тебя, – профессор неуклюже поднялся. – Сиди-сиди. Обедай. Вон суп уже льдом покрылся. Отдыхай. Я тоже пойду к себе отдохну. И Кора может позвонить… Спасибо!      
  Отец Алисы ещё раз пожал руку юноши и поплёлся в свой номер.      
  «Он же разбит вдребезги! Алиса, что ты с ним делаешь?! Неужели, ты из-за какого-то каприза не выходишь на связь?» – подумал Павел и без аппетита съел вторую тарелку супа.      
  Закончив невесёлую трапезу, Гераскин вышел в вестибюль, намереваясь подняться в свой номер. Но тут он заметил нечто, что заставило его вмиг принять стойку «на дичь» не хуже отлично выдрессированного сеттера.
 За бюрдесом [13] рецепшена восседал пухленький портье-ушан, с безобразным выражением удовольствия на физиономии. Он раскладывал в регистрационном планшете пасьянс и насвистывал популярную на Блуке песенку «Хлопай ушами и взлетай».   
  «Ага, голубчик! Вот ты-то мне и нужен! – загорелся Пашка охотничьим азартом. – Сейчас проверим, серого ли цвета у тебя мозги. Или они такие же зелёные, как весь ваш треклятый огород?»      
  Снова притворяясь полицейским агентом, он расправил плечи во всю свою мощь и выбрал в своём голосовом диапазоне самые басовитые ноты:      
  – Здравствуйте, любезный! Могу я предложить альтернативу вашей безнадёжной «косынке»? 
  – Чем могу быть полезен? – подорвался портье, и от его услужливого тона Пашку передёрнуло.      
  – Не вы ли будете тем остроглазым стражем, во время дежурства которого в семнадцатый номер приносили птицу?      
  – Так и есть.      
  – Меня направили к вам уточнить кой-какие подробности этого происшествия.      
  – С радостью отвечу на все ваши вопросы, – стелился портье. Не иначе, внимание к его персоне ему льстило.      
  Ну и что, что корабль с загадочной птицей на борту и капитан, её купивший, с Уайтом в придачу пополнили своими останками дрейфующие облака космической пыли. Контрабандисты-то, приходившие к Алисе с этой птицей, остались. И, вероятно, они одни из последних людей, кто видел её до исчезновения. Пашка намеревался это выяснить. Значит, нужно было узнать побольше об этих мошенниках.      
  – Меня чрезвычайно радует ваша готовность к сотрудничеству! – воскликнул он, вторя наигранной любезности ушана. – А теперь пролейте свет мысли на закоулки вашей памяти и попытайтесь мне описать людей, приходивших в семнадцатый номер. Как они выглядели?      
  Портье развёл руками.      
  – Я же уже отвечал на это… Извините, но я совершенно не различаю лица сапиенсов. А тут ещё ихняя птица… Птицу я хорошо запомнил! Я даже запомнил, как она называется – «ку-ка-ба-ра», – с глупой гордостью сказал ушан. – Знаете, она меня чуть не убила! А профсоюз отказывается бюллетень подписывать. Вы можете найти на них управу?      
  – Можем найти и у-праву, и о-праву, и, даже, пере-праву. Но при условии, если вы сейчас сосредоточитесь на ответах на мои вопросы! Вернёмся к людям. Попытайтесь пересилить себя и вспомнить хоть что-то из их внешности. Ну, для начала, какого они были роста? Вот с меня? Выше? Ниже? – Пашка решил применить к портье метод, помогший ему составить портрет Уайта со слов симпотяжки Кибелы.      
  Воодушевлённый обещанием агента найти какую-угодно-праву на профсоюз, ушан окинул Гераскина наполовину подобострастным, наполовину критическим взглядом.      
  – Один был такой… широкий. Пониже вас.      
  – Широкий? Полный? Толстый?      
  – Нее-ет. Крепкий такой. А второй вроде вас, но выше. Вот на столько, – портье провёл вдоль поднятой ладони, показывая примерную разницу в росте между Пашкой и загадочным посетителем номера Алисы.      
  – Вроде меня? Что вы имеете ввиду?      
  – Вот это похоже, – ушан указал на волосы Гераскина, потом на подбородок.      
  – Он был блондином? – догадался Пашка. – И лицо узкое?      
  – Я же говорю, вот это похоже, – портье вновь тыкнул в челюсть Гераскина. – А остальное очки скрывали. Да и не приглядывался я. Уж извините.      
  Ну что ты будешь делать с этими Блукскими радарами! И так-то невнимательны, так ещё и птицы их отвлекают своими перьями. Пашка мрачно стучал пальцами по столешнице рецепшена. Мысли перекатывались, словно валуны при камнепаде в горах. «Светлые волосы? Высокий? Худощавый?» На Блуке сейчас, наверно, не больше нескольких тысяч землян. Но и при этом каждый третий подойдёт под такое описание.      
  И тут Гераскина осенило. Он готов был поклясться, что это прозрение. Говорят «увидеть свет в конце туннеля». Пашку ослепил направленный в его сознание прожектор. Он спросил у портье регистрационную книгу и, загрузив в неё свой рисунок из «кухни», быстро пририсовал ему большие очки.   
  – Так?      
  Ушан прищурился, и Пашка с удовлетворением увидел, как по его лицу пробежала волна изумления.
  – Кажется, так!
  «Он был здесь! И с каким-то сообщником!  – мысленно восторжествовал своему успеху Гераскин. – А почему я думаю, что второй сообщник? И что это за чучело они с собой таскали? Может, он договорился днём с Алисой, что принесёт ей птицу? Возможно, очень возможно… Но очки? Он как будто таится! Не захотел воспользоваться химчисткой… Погодите-ка! А как он птицу достал и где? Ведь без полных регистрационных данных на Блуке нельзя торговать животными. Таковы правила для борьбы с контрабандой. Значит, он должен был где-то наследить!»      
  «Стоп! – вдруг осадил он себя. – Птицу купил капитан «Гордости Сириуса». Зачем же Уайт приносил её сюда в таком шпионском виде? Чертовщина какая-то! Что он её, из багажа собственного корабля украл? Ага! Бинго!»      
  Пашка даже рассмеялся.      
  «Как всё просто! Оля-ля, месье Геркюль Пуавел, вы распутали этот клубок!»      
  Доктор-то вовсе не белый [14] и пушистый, а самый настоящий контрабандист! А капитан Жак Мелье – козёл отпущения. Уайт втёрся в доверие Алисы, очаровал её и думал сбагрить ей пернатую нелепость, которую обозвал кукабарой. Наверно, она ему жгла руки, хе-хе. А Селезнёва оказалась не промах! Она раскусила этого мерзавца. Вот почему она искала информацию о нём и ещё о «Биологическом Законодательстве». Горе-торгашу пришлось драпать с Блука, и у красного гиганта Антея он обрёл вечный покой. Туда ему и дорога! А Алиска ринулась искать каналы, по которым Уайт мог добыть птицу. Что она запрашивала в Информатории? Данные о фауне и магазинах Блука! Пашка готов был биться об заклад, что вопросы эти были связаны с межпланетной орнитологией. [15] Наверняка подруга напала на след местных пособников лже-ветеринара. Хе-хе-хе…      
  Пашка поймал на себе услужливо-вопросительный взгляд портье.      
  – От лица ИнтерГалактической полиции выражаю вам бездарность. Вас обязательно обградят за вашу самоотмежёванность! После дождичка в четверг… У вас бывают по четвергам дожди? А четверги бывают? Ну, вот и отлично! Ждите! С вами свяжутся. Условный сигнал – свист рака на горе. Берегитесь себя, уши не застудите. Чау!      
  Гераскин одарил осыпанного сверх меры благодарностями ушана дежурной резиновой улыбкой и направился в свои апартаменты.      
  Нужно срочно связаться с Корой и сконцентрировать энергию этой рыжей бестии на отлове всех контрабандистов Блука. С каким-нибудь из них Селезнёва наверняка уже пересекалась. Найдём нужного бандита – найдём Алису. И обязательно пускай проверят магазины, про которые искала информацию Алиса, по второму-третьему разу. Особенно те, где продают птиц. Показаниям аборигенов можно доверять только в нетрезвом виде! Пусть как следует их допрашивают! И самое главное: следует намекнуть Орват, чтоб при раздаче слонов она не забыла своего доброго гения.      
  «О, чем я могу отблагодарить вас, Павел, за вашу неоценимую помощь в раскрытии этого сложнейшего дела? Чем я могу искупить свое постыдное недоверие к вашим незаурядным талантам криминалиста?» – спросит смущённая Кора.      
  «Пожалуй, десять поцелуев решат ваши вопросы, милая Корочка», – ответит гордый Гераскин.      
  «Меня поражает в самое сердце ваша скромность, Павел! Вы позволите терпеть мне угрызения совести, будто я вас недостаточно вознаградила?»      
  «Хорошо, дорогая. Путь будет двадцать поцелуев!»      
  «Ах, Павел! Эта расплата – награда для меня!»   
  «Всегда к вашим услугам, Корочка!» Чмок-чмок. «Обращайтесь!» Чмок-чмок. «У тебя помада на губах или клубничное варенье?» Чмок…      
  Пашка остановился у дверей номера профессора Селезнёва. Его грёзы развеялись дымом от резкого порыва ветра тревоги.      
  Гераскин не обладал шестым чувством. Он вообще с ходу не мог назвать, сколько чувств есть у человека. Но сейчас сквозь стены и дверь юноша ощущал до дрожи всю тяжесть атмосферы комнаты профессора: одиночество, страх и пульсирующая в сердце боль наполняли её через край и сочились сквозь все щели наружу.      
  «Надо быть с ним! Нельзя оставлять его сейчас!» – подумал Павел и постучал в дверь.      
  Словно из могилы раздалось приглашение войти.      
  – Это я, Игорь Всеволодович…      
  – А, Паша! Каждому из нас сейчас нужна компания, – угадав размышления юноши, приветствовал его отец Алисы.      
  – Давайте сходим к Гай-до? – виновато начал Пашка. – Зачем сидеть в четырёх стенах? Вам необходимо проветриться. Пожалуйста, Игорь Всеволодович? Алиса бы опечалилась, встретив вас в таком состоянии.      
  – Возможно, ты прав, – тяжело вздохнул Селезнёв. – Погоди-ка!      
  Звонил видеофон. Профессор включил передачу. На мониторе появилось взволнованное и радостное лицо Коры Орват.      
  – Мы нашли её, профессор! Мы нашли Алису!



Глава IX. Катастрофа

  Профессор гнал флайер вопреки всем законам и правилам.      
  – Уши надеру! Ей-богу, уши надеру! – смеясь, кричал он Пашке.      
  И Гераскин знал, что ничего подобного не случится. Но если отец и был склонен миловать свою дочку, то уж Пашка пропесочит Алису по полной программе за все треволнения, что пришлось пережить и ему, и её родителям из-за каких-то её девичьих причуд. Уж он ей выскажет такое назидание, что беспечной путешественнице больше никогда не захочется высовывать нос дальше собственного двора!      
  Орват сообщила, что пеленгатор Алисы заработал – она должна была находиться в четырёхстах километрах к востоку от Палапутры на окраине джунглей Ергур-гур. Сейчас туда спешили все поисковые группы и сотни неравнодушных людей. Каждому не терпелось скорее приветствовать возмутительницу блукского спокойствия.      
  Подлетая к месту предполагаемой дислокации Алисы, профессор и Гераскин увидели внизу на обширной поляне, окаймлённой редколесьем, десятки полицейских флетов и флайеров-такси. Вокруг большого каре полицейского оцепления шумной пёстрой массой теснился народ.      
  – Что за ерунда? – по лицу директора КосмоЗо пробежала тень беспокойства.      
  Он не глядя посадил флайер на, как ему показалось, свободный участок, и тут же интерфон разразился гнусавым механическим голосом: «Вы допустили столкновение с наземным объектом! Вы допустили столкновение с наземным объектом! Вы допустили…» Профессор не слушал – вместе с Пашкой он бежал к кордону. Кое-как протиснувшись сквозь галдящую толпу, они налетели на агента внушительных габаритов.      
  – Посторонним вход запрещён! – грозно рявкнул тот, преграждая профессору путь ладонью шириной чуть ли не во всю грудь Селезнёва.      
  – Что здесь происходит? Я отец Алисы! Мне сказали, что моя девочка здесь! – уже не тень, а кромешный мрак обеспокоенности окутывал профессора.      
  – Пропустите этого человека! – раздался твёрдый тихий голос.      
  К ним подошёл комиссар Милодар. Вид его внушал опасение. На белом лице выделялись пугающими тёмными провалами глаза. Они походили на две пустые штольни посреди заснеженного поля, что раскрыли свои пасти в ожидании, когда в них провалится неосторожный диггер, дерзнувший доискиваться тайн сокрытых в их глубинах. От крыльев носа мужчины к углам его плотно сжатых губ пролегли глубокие морщины – точь-в-точь ущелье Большого Каньона с высоты птичьего полёта. Лоб и виски покрывала испарина. И это-то являлось самым страшным – капельки пота говорили о том, что комиссар настоящий!      
  Профессия Милодара сделала его исключительно мнительным. Он так опасался покушения на свою жизнь, что всё время находился на секретной базе ИнтерГалактической полиции, сокрытой под толщей Антарктического ледника. По всем делам, требующим его непосредственного участия, Милодара заменяла его сложная голографическая копия. Чтобы оригинал лично принял участие в работе своего розыскного аппарата, должно было произойти нечто из ряда вон выходящее. И сейчас, судя по всему, случился как раз такой случай. Ни пускать в небо салют, ни кричать «ура» от этого не хотелось – появление на сцене Милодара «во плоти» не предвещало ничего хорошего.
  Именно так отнёсся к этому профессор Селезнёв, без всяких приветствий задав Милодару вопрос, давно ли он на Блуке.   
  – С первого дня… Инкогнито…– ответил комиссар. – Пройдёмте, профессор…
  В голосе полицейского начальника чувствовалось прямо противоположное его приглашению: он и сам не хотел идти и не желал этого Селезнёву.      
  Гераскин дернулся было за мужчинами, но его остановила щитообразная ладонь полицейского гиганта.      
  – Это со мной! – растеряно пробормотал папа Алисы, беря Пашку за руку и втягивая в загадочный квадрат полицейского кордона.      
  – Да, пожалуй, мальчика лучше взять, – мрачно заметил Милодар.      
  Они направились к центру оцеплённой территории.      
  Профессор Селезнёв нервно дрожал. И эта дрожь передавалась Пашке через его немилосердно сжимаемую профессором руку. Идти было трудно. То ли ноги их ослабли и всё норовили подогнуться, то ли это земля и воздух вокруг превратились вдруг в густую клейкую патоку, вяжущую члены, лишающую возможности двигаться. А может потому с великим трудом давался им каждый шаг, что впереди они чувствовали и даже видели замершую, стерегущую их угрозу. Только вид она приняла не картины Дантовского ада или иного воплощения губительной неукротимой силы, а банальной пары людей в грязных белых халатах. Один из них держал в руках нечто до боли знакомое. И Пашка с профессором, будто загипнотизированные, уставились на этот предмет – лоскут оранжевой синтетической ткани в жутких бурых пятнах.      
  – Профессор…      
  Милодар откашлялся с таким звуком, словно стучали в инфернальные врата.      
  – Профессор, флайер вашей дочери найден в тридцати милях севернее. У него закоротило электропроводку, и девочке пришлось приземлиться в лесу. Вероятно, при посадке она повредила руку. Мы нашли разбитый ручной видеофон со следами её… крови… По видимому, Алиса хотела добраться пешком до ближайшей трассы. Это километрах в четырнадцати к востоку… Мы установили, что здесь водятся крупные хищные рептилии… Нами найдены обрывки одежды, ботинок, пеленгатор… волосы… Они смешаны с кристаллами мочевой кислоты… [1] Экспертами установлена её принадлежность армадилозукусу… [2]      
  Комиссар всё больше запинался, оговаривался, паузы между фразами становились всё длиннее, а его голос с каждой из них терял в твёрдости и громкости. До Пашки его речь доносилась, словно с другого конца Галактики – непонятная, чужая, враждебная. В ней не было ничего живого, ни в интонации, ни в содержании. И она обволакивала Пашкино сознание ядовитым испарением Стикса, [3] а перед глазами маячил страшный оранжевый лоскут.      
  – Да что вы там лепечите, чёрт вас дери!!! – как фугас разорвался над ухом Гераскина крик отца Алисы. – Какие к бесам «кристаллы»? Какое ДНК? Какой проглоченный пеленгатор? При чём тут какие-то «зукусы»? Где моя девочка?! Где?! Моя! ДЕВОЧКА!      
  Милодар ответил.      
  Не гремел гром, не сверкнула молния. А профессор вдруг уменьшился в росте, будто наполовину в землю врос. Нет. Он просто упал на колени.      
  Мир пошатнулся от едва слышных слов комиссара.      
  Как он смог это произнести? Как он посмел это сказать? Как у него хватило жестокости, а у его языка силы одновременно взорвать все звёзды Галактики одним коротким движением от нёба к зубам? Или это сон? Только во сне мир качается, словно палуба во время шторма, предметы теряют форму, оплывая горящими свечами, и не чувствуется ни единой мышцы в теле, самого тела, медленно растворяющегося в пустоте.      
  И Пашка утратил чувство Настоящего. Он раздвоился, растроился, распался, как нитка бисера, на сотни одинаковых Гераскиных. И все они потеряно пялились друг на дружку и спрашивали, что всё это значит. Лишь у одного из них взгляд был прикован к куску материи, что теребил в руках человек в халате, и остальные оборачивались и тоже смотрели туда, и лопались мыльными пузырями с выражением ужаса на лицах.      
  Мозг обратился паровым котлом, готовым разнести череп на куски, не выдержав бешенного давления мечущихся мыслей.      
  «Он ослышался! Ему показалось! Милодар сказал на романи чиб, [4] которого Гераскин не знал! Это шутка! Глупая шутка! Взрослые на них горазды! Видишь, это розыгрыш! Вот и сам комиссар извиняется перед профессором за своё дурацкое чувство юмора!»      
  А душа Пашки билась в сердце, точно птица в силке, и умоляюще стенала: «Не верь! Только не верь! Поверишь, и эти слова станут явью!»      
  В полосе оцепления раздался шум борьбы и громоподобная ругань на чумарозском сленге. Такие настоящие, такие живые звуки, вспугнувшие безнадёгу, сладострастно сдавливающую горло Гераскина. Пашка повернулся на ор всем телом. Сейчас его разбудят! Сейчас ему скажут, что это всего-навсего страшная иллюзия послеобеденной дрёмы!    
  Толпа у кордона волновалась растревоженным роем ос. Дюжина агентов и пять полицейских роботов пытались удержать рвущегося к профессору и Пашке Громозеку. Внезапно печальная суровость на лице Милодара сменилась страхом.      
  – Остановите её! Не пускайте! – надсадно заорал он.      
  Из-за спин полицейских мелькнуло лицо Алисиной мамы.      
  – Игорь!?      
Профессор только отрицательно мотнул головой на недосказанный вопрос.    
  Вопль отчаянья рванулся в небо скорбью обречённой на вечные муки души. У Пашки волосы встали дыбом. Реальность замерла перед ним на миг и обрушилась всей своей бесконечной массой бытия на несчастного юношу, сминая и терзая его кошмарным звуком истошного женского крика.      
  Один фантаст уподобил Вселенную, со всеми её галактиками, звёздами, планетами и Пашкой Гераскиным на одной из них, всего лишь травинке на лугу. И эту травинку сейчас жевала безразличная, безрассудная саранча. Чёрная непроницаемая волна чудовищного смерча завертела всё вокруг, перед взором Гераскина, обращая сущное в пыль и тени. И в центре этого истребляющего мироздание тайфуна трепыхался оранжевый грязный лоскут. И вихрь завывал бесконечное «АЛИСА!!!»
      
* * *


  Гераскин обнаружил себя в своём номере. Как он в него попал, Пашка не помнил. Наверно, полицейские привезли его. Болела грудь, жгло глаза, резало горло, и в ушах продолжало звучать эхо выворачивающего на изнанку крика Алисиной мамы. Пашка зажмурился, заткнул уши. Но душераздирающий звук пробирался сквозь кожу, заполняя собой сознание. Гераскин затравлено огляделся, где можно спрятаться от этого истеричного визжащего дребезжания. Он заметил горящую лампочку вызова видеофона. Так вот откуда льётся этот отвратительный клёкот хора фурий и гарпий! Пашка включил передачу.      
  – Гераскин, я только что узнал! Я не могу поверить… – закричал с экрана взволнованный Аркаша Сапожков.      
  – Вот и молодец, что не можешь! – выдавил Пашка полускрип-полурык из надсаженного рыданьями горла.
  Он отрубил связь, но сигнал видеофона ожил снова. Юноша зло нажал на кнопку и увидел заплаканное лицо Маши Белой.      
  – Паша, ты на Блуке? Что с Алисой?      
  – С Алисой всё в порядке! Она жива и здорова!      
  Пашка выдернул шнур питания компьютера. Его трясло от гнева. Почему они не оставят его в покое? Почему не дадут побыть одному? Нет, не одному! Из укромного уголка его сознания на него, улыбаясь, смотрела подруга. Она манила его к себе, и Пашка, отрекшись от всего на свете, жаждал быть только с ней – больше ему никто не был нужен. Он упадёт перед ней на колени и будет умолять о прощении, что его не оказалось рядом с ней в роковую минуту. И она его конечно простит! И умилует его душу, которую он сейчас беспощадно самоистязает.      
  «Гераскин, ты не балбес, не кретин! Ты – скотина! Ты хуже скотины! Целый мир по твоей вине и ты сам, в первую очередь, лишены теперь света её глаз, тепла её улыбки! Жизнь лишена смысла! Ты! Ты отнял у неё этот смысл и вытер о него свои ноги, эгоистичное ничтожество! Если бы не твоя спесь, ты был бы сейчас с ней! Ты бы не позволил ей садиться в этот проклятый флайер! Не позволил бы лететь в эти чёртовы джунгли! Ты бы сделал так, что ни один крокодил не посмел бы покоситься в её сторону! Но ты не сделал ничего, будучи способным на всё! Провидение доверило тебе судьбу Истории, и ты выбросил её в помойное ведро! Мразь! Мразь! Три раза! Три! Она обращалась к тебе! И ты отвернулся, ты предал её!   Ради чего? Ради того, чтобы не слышать её насмешек? Так оглохни навсегда, мерзкий ублюдок!!!»      
  А Алиса смотрела на него с приветливой безмятежностью, протягивала руки и шептала: «Утешься, дурачок».      
  Но это ещё больше распаляло отчаянье Пашки. Он видел подругу, но не мог к ней прикоснуться. Обнять, прижать к себе и больше не отпускать, чтобы с ней ничего не случилось. Чтобы ему больше не пришлось испытывать муку от всепоглощающего пламени осознания своей утраты и бесценности жертвы, брошенной им на алтарь дешёвой самовлюблённости.      
  «К ней! К ней! Вот черта! Скорей перешагни! Прекрати эту пытку! Скорее!»
  Рука сама нащупала в кармане продолговатый предмет и крепко сжала его. Вот он – старый друг! Сколько подвигов они совершили на пару! А сколько бы ещё могли? Теперь неважно… Пашка нуждался в помощи верного товарища последний раз.
  Большой палец надавил на кнопку, и лезвие перочинного ножа беззвучно и стремительно выскочило из своего ложа. В тускло мерцающей полированной стали на миг отразился перекошенный исполненный безумием глаз.   
  Назойливый агрегат связи опять загнусавил, отвлекая юношу от шага в вечность. Включился резервный блок батарей временной автономной работы, и машина настойчиво требовала внимания Гераскина. Пашка схватил стул и врезал по видеофону. Захрустел пластик, брызнули искры, протестующее запищали диффузоры динамиков. Пашка бил снова и снова, пока руки его не начали отниматься, а вместо компьютера и стула не осталась груда обломков. Тогда юноша наклонился и поднял выроненный нож. Тот оказался неожиданно тяжёлым – целый пуд, не меньше – и холоднющим, словно его только что вынули из жидкого азота.
  Ноги не держали – Гераскин обессилено сел на кровать и обхватил голову руками. Лезвие чиркнуло по темени, только Пашка этого не заметил. Пустоту невозможно почувствовать. Но в этот миг он чувствовал именно её – будто его нутро вытягивали шприцем, оставляя одну скорлупку внешней оболочки.      
  Осторожно постучали. Кого ещё нелёгкая принесла?! Гераскин пошатываясь поднялся и открыл дверь. Снизу вверх на него смотрела отвратительно умиротворённого вида ушанка.      
  – Здравствуйте! Извините за беспокойство, – приветливо улыбаясь, сказала она. – Я техник по обеспечению номеров «Авалона» средствами коммуникации. У меня на пульте показания, что ваш видеофон неисправен.
  – Я его разбил.      
  – Разбили?      
  Ушанка оторопела. Ей ещё никогда не приходилось сталкиваться с таким удивительным явлением, как порча или уничтожение электротехники в гостиничных номерах.      
  – Он мне мешал, и я его разбил.
  – Я позову монтёра, и мы всё починим, – нашлась ушанка, улыбаясь скорее не странному постояльцу, вздумавшему крушить компьютеры, а собственной находчивости.
  – Вы мне мешаете!      
  Намёк был более чем прозрачен. Он произносился человеком, мало отличающимся от тех страшилищ, что продавались на рынке Палапутры. Кроме того, дополнял картину, одновременно придавая тону постояльца глубокой серьёзности и бескомпромиссности, здоровенный тесак в его руке. И что это на лезвии? Кровь!
  – Ай! Я вызову полицию! – взвизгнула ушанка, пятясь от Гераскина.      
  – Не утруждайте себя! Полиция уже здесь, – по коридору к ним приближалась Кора Орват.
  Глаза и нос у неё были красные, опухшие. Огненно рыжие локоны спутаны в беспорядке. Но держалась девушка по-боевому, глядя перед собой и расправив сильные плечи. Она показала удостоверение ушанке.      
  – Замечательно! Арестуйте этого… Этого… Вандала!      
  – Непременно! Оставьте нас, пожалуйста, – сказала Кора.      
  – Он опасен! – поделилась своим наблюдением ушанка и исчезла ещё до того, как звук её фразы растаял в воздухе.      
  Кора спросила у Гераскина разрешения войти. Тот посторонился, освобождая дверной проём.      
  – Паша, мне нужно с тобой серьёзно поговорить, – начала Орват.      
  – Лучше пристрели меня!      
  – Павел! Я понимаю, в каком ты состоянии. Всем сейчас тяжело, – Кора вздохнула, и плечи её поползли вниз. – Алиса была и моим другом…      
  – Для кого «была», а для кого – осталась.      
  – Паша, пожалуйста! Крепись! Будь мужчиной!      
  – Мужчиной? Мужчиной?! – сиплым фальцетом взвыл Гераскин. – Я предал её, Кора! Предал! Это моя вина!      
  Слёзы брызнули из Пашкиных глаз, и нескончаемым потоком, сопровождая их, полетели гневные и жалостливые слова самобичевания. Орват обняла юношу за плечи и, усадив рядом с собой на кровать, позволила досыта напоить сердце рыданьями. Она заботливо гладила его по голове и шептала «бедный мальчик», пока Пашка, захлёбываясь, причитал, что не достоин и не хочет оставаться в живых.      
  Наконец, он перестал трястись, затих и только громко шмыгал носом, заикаясь и бормоча «это всё – моя вина». Кора взяла Пашку за подбородок и повернула его лицо к своему взгляду. Глядя в глаза Гераскина со скорбью и лаской, девушка сказала:      
  – Не вини себя напрасно. Жизнь вся состоит из ошибок. Какие-то из них караются Законом, а каким-то, просто, суждено оставаться на нашей совести. Кающийся снимает с себя это бремя, но оставляет память о нём. Она называется «жизненным опытом». Вот и тебе следует извлечь из происходящего урок, крепко запомнить его и прекратить убиваться. К тому же, ты ни в чём не виноват. Или тебе придётся разделить свою вину со мной, с родителями Алисы и ещё сотней людей, мучающихся тем, что не отвлекли нашу девочку от затеи слетать в Ергур-гур. Не смотри на меня так, пожалуйста. Или ты хочешь терпеть мои исповеди и слёзы, как я терпела твои? Тогда послушай! Здесь нет твоей вины! Это судьба…      
  – Судьба? Предрешённость?      
  – Вот об этом я и собиралась с тобой поговорить. Ты хочешь меня выслушать?      
  Пашка кивнул. 
  – Хорошо! Поверни-ка голову. Нет, вот так…– Орват осмотрела Пашкину царапину, достала из подсумка на своём ремне баллончик с аэрозолью «заживлялкой» и, обработав рану, резюмировала. – Порядок!
  – Зря… – отрешённо прохрипел Пашка.
  – Ну, уж нет!
  – Ближе к делу… Или это всё, что ты хотела мне сказать? 
  – Нет, не всё. Во-первых, – Кора осторожно вынула нож из расслабленной безвольной руки юноши и, сложив лезвие, убрала его в карман, – Во-первых, я хочу, чтобы ты оставил свои намеренья покинуть этот мир. Пообещай мне это!      
  – Не могу…      
  – Паша, в такие минуты мы все остро ощущаем ценность каждого человека из нашего окружения. Вспомни о тех, кто нуждается в тебе не меньше, чем ты в Алисе, и наполни сердце мужеством продолжать жить ради них. И мы все будем держаться вместе, пока есть надежда.      
  – Надежда? – Гераскин с тупым отчаяньем уставился на агента 003. Кора, что, издевается над ним?      
  Девушка улыбнулась.      
  – Надежда! Мы решили воспользоваться машиной времени!      
  – Что?!    
  – Да-да! Мы отправим агента в недавнее прошлое. И он предупредит Алису об опасности. Но есть затруднение…      
  – Какое ещё «затруднение»?! – Пашку обуяла ярость, что нечто может встать между ним и возвращением подруги.      
  – Сотрудники Института времени могут отказать…      
  – Что?!      
  – Успокойся! Не торопись! Ещё никто не обращался с просьбой об изменении судьбы человека нашего времени. Существуют правила. И, в частности, они гласят: ни при каких обстоятельствах не использовать машину времени в личных целях, не воздействовать на жизнь людей ближайшего прошлого и настоящего.      
  Тебе, наверняка, известно, как осторожно работают временщики, добывая сведенья о прошлом. Они тщательно всё просчитывают, чтобы их деятельность не повлияла на общий ход той истории, что пережита человечеством. Малейшая ошибка может привести к тому, что, допустим, нацисты победят во Второй Мировой войне. Или, просто, случится так, что действия сотрудников Института отправят нас в период альтернативной истории, где машина времени не будет изобретена никогда.      
  Сам понимаешь, насколько тогда изменится мир. Сколько из него сотрётся бесследно и вещей, и людей. Поэтому временщики обращаются лишь к прошлому предметов, но не живых субъектов. Да и то только тех предметов, каким суждено погибнуть в определённом отрезке времени и они утратят своё влияние на ход исторических событий. С людьми всё гораздо сложнее. Они не инертны во времени и пространстве. Их самый обычный взмах руки может иметь самое неожиданное продолжение в будущем. И если историческому персонажу продлить жизнь хоть на минуту, невозможно предугадать, какие последствия обретут его последние жесты и слова в этот дополнительный срок.      
  Но даже подобное могут просчитать временщики и избегать временного коллапса! Ведь сейчас у человечества на руках огромный фактический материал по прошедшим векам. Его скрупулёзно изучают и анализируют, чтобы в случае накладки при путешествии во времени в итоге всё свести к той канве, что мы называем Историей Земли и Цивилизации. Именно знания «чем всё закончится» и помогают в этом: события подгоняются под существующий ответ. Это словно уравнение, результат которого известен. Следует лишь поставить вместо «икса» нужную цифру, чтобы условие и решение соответствовали друг другу. Конечно, при необходимости можно добавлять или отнимать соответствующие доли в примере, но с оговоркой, что после знака «равно» в нём останется неизменная «цифра», которую мы знали с самого начала.      
  Извини, что не могу объяснить яснее. Я полицейский, а не математик или философ. Да и вопрос об искривлении временного контура пока не по зубам учёным. Всё строится на догадках…      
  Определённо одно: у времени, при всей его относительности есть свои законы и последовательности. Они естественным образом связаны с пространством, а, значит, и с материей, и имеют на них определённое влияние. По старомодной привычке мы называем его «судьбой», подразумевая тем самым своё зависимое положение в некой формуле, которой выражается вся наша жизнь. Мы живём по этим непонятным для нас законам и правилам, как жили тысячи лет назад наши предки, ничего не подозревая о законах Ньютона или Силе Архимеда. Открытие и формулировка этих Законов времени, или «судьбы», как угодно, ещё впереди.      
  А сейчас перед нами гипотетическое уравнение. Где-то в этом «уравнении» нам отведена роль крохотной закорючки-циферки. Но выкини её из формулы – и нарушится равновесие. Изменится ответ! Как я уже говорила, с прошлым мы не можем этого допустить. Иначе это изменит наше настоящее! А потому, при исключении из уравнения одного знака придётся заменять его иным. Или, наоборот: при добавлении чего-то отнимать другое. Перекраивать само уравнение, чтобы вернуть равность двум его половинкам. Это сложный процесс, но он облегчается знанием ответа – будто мы заглянули в конец учебника, где напечатаны все решения.      
  Теперь же обратимся к будущему. Говорят, его не существует. Или же принимают за него ничтожно малый отрезок времени, который мгновенно обращается в настоящее, а ёщё через миг в прошлое. «Мы создаём наше будущее!» Ты часто слышал подобное? Так вот, если мы допускаем существование определённой закономерности в нашем прошлом, то есть того, что мы называем «судьбой», логично предположить и её наличие в нашем будущем. При этом мы должны подразумевать значительную протяжённость этой закономерности во времени, и, следовательно, и самого временного отрезка. Таким образом, нами признается существование длительного будущего. Косвенно его наличие может подтверждаться такими явленьями, как предчувствие и ясновиденье. Их считают просто эффектом неординарных аналитических способностей, когда человек может мгновенно, бессознательно выстроить логическую цепочку из посылок прошлого и настоящего и тем самым спрогнозировать развитие событий в будущем. Однако некоторые из «предсказаний» не подходят под такую характеристику. Их природа более сложна. Но я не стану останавливаться на примерах. Сейчас это не имеет значения. Своими рассуждениями я хотела обратить твоё внимание, что при наличии длительной формы будущего, соответствующего временным закономерностям, мы получаем то же «уравнение», что и с прошлым. С той разницей, что теперь нам известно в нём лишь собственное положение, а остальное остаётся тайной, в том числе, конечно, и ответ. Мы не можем предугадать, не зная всёй цепочки, как события настоящего повлияют на будущее. Пока они не станут прошлым, когда мы чётко увидим все «плюсы», «минусы» и «неизвестные» уравнения, мы не можем оперировать ими так же, как с событиями, отдалёнными от нас прошедшими десятками и сотнями лет.      
  Вот тут и начинаются сложности! Как определить, что «событие X» в настоящем повлияет на «событие Y» в будущем? И какой срок это займёт: неделю, месяц, год, век? И каким будет это «событие Y»: хорошим или плохим? Это временщикам неизвестно. Могут ли они узнать это, слетав в будущее? Во-первых, как ты знаешь, пока конструкция машины времени не позволяет этого. Хотя, теоретически процесс этот несложен. Проблема в другом. В самой «неизвестности» хода Истории на отрезке времени «настоящее-будущее», в неизвестности «уравнения», которое суждено узнать, возможно, лишь нашим правнукам. Пока временщики не обращаются к будущему, наша история развивается сама-сабой, в соответствии со своими закономерностям из причин и следствий. Но если мы рискнём узнать, что нас ждёт впереди, и тем самым изменим настоящее, не повлияет ли это на события ещё боле далёкого будущего, уже в заведомо неблагоприятном плане. Вот что настораживает сотрудников Института времени. То есть, не зная всех составляющих «уравнения», они не могут с ним работать. А если попытаются, то с вероятностью в сто процентов создадут уже другое «уравнение», и последствия этого могут быть катастрофическими.      
  Ну, и, во-вторых, временщики склонны считать, что элементы «уравнения» необратимы сами по себе. То есть, если оно подразумевает наличие «события Х», удалить его уже не получится. Только изменить. Причём, лишь в деталях.      
  Кора затихла, переводя дух.      
  – Ты хочешь сказать, что в этом «уравнении», как ты его называешь, Алисе была предопределена трагическая роль? И как бы мы ни пытались, нам не изменить её сути? А если мы возьмёмся её менять, то это может привести к худшим последствиям? – ошарашено пробормотал Пашка.      
  – Ты верно уловил смысл парадокса…      
  – Но, может, «уравнение» как раз подразумевает, что мы в итоге возьмёмся его менять?!      
  – Я уже сказала: содержание «уравнения» никому не известно. Мы можем только надеяться на то, что ты только что сказал, и убедить в этом временщиков и Совет Галактики. Их позицию я тебе, как могла, объяснила. Они не хотят рисковать.      
  – И поэтому нам откажут?      
  – Могут отказать, – поправила Гераскина Орват, – и не только поэтому. Видишь ли, здесь ещё и морально-этический аспект. И он повесомее всех опасений временщиков о губительной трансформации пространственно-временного континуума. Представь, какой хаос случится, если каждый начнёт менять свою жизнь и жизнь своих близких по средствам вмешательства в исторический процесс. А подобное и начинается с благородных разовых акций вроде той, которой сейчас озабочены мы. Один раз найдётся оправдание, другой раз найдётся… И покатится… Каждому захочется жить правильней и лучше, исправить свои огрехи или вернуть безвременно ушедшего человека. А сможем ли мы предоставить такую возможность каждому? Или её будут достойны лишь избранные? Снова появится социальное неравенство? И, естественно, начнутся разногласия и недовольства, которых нет сейчас, когда мы все равны, живя и зная, что многие из наших ошибок непоправимы. И потому мы опасаемся их совершать – мы осторожны. Мы удовольствованы своей долей, зная, что её суть - наш выбор образа жизни. И, живя один раз, мы не рискуем его менять. Возможность же обратить своё прошлое избавит нас от этих психологических оков, расслабит нас и сделает безответственными. Мы перестанем избегать конфликтов, начнём закрывать глаза на свои пороки. «Не беда, – будем говорить мы, – всё поправимо нажатием кнопки!» В итоге, подобные отношения погубят наш мир.      
  Да и, кроме всего прочего, Алисины приключения с машиной времени нажили ей врагов в Совете. Эти люди не любят, когда нарушают придуманные ими правила.      
  – Но это подло, использовать своё влияние…      
  – Паша, сейчас речь не об этом! – отрезала Кора. – Я говорю, что у нас есть шанс вернуть Алису. Я готова его использовать! И я сделаю всё, чтобы добиться согласия временщиков и Совета! Мы собираем подписи. И, клянусь, что соберём их столько, что заткнём всем протестующим рты.      
  – И какова вероятность успеха?      
  Кора надолго задумалась.      
  – Пятьдесят на пятьдесят, – едва слышно сказала она, наконец.      
  Пашка только руками всплеснул от отчаянной досады.      
  – Но это шанс! Какая разница, какова вероятность успеха! Мы должны попробовать!      
  – Ты сама в это веришь?      
  – Паша, не мучай меня, – в голосе Коры послышались слёзы. – Я просто хочу вернуть Алису. Я надеюсь, моё желание и ваша помощь помогут этого добиться. Пока я верю только в свои силы и ваше понимание, и в любовь к Алисе.
  – В этом можешь не сомневаться! Где ставить роспись?      
  Девушка протянула Пашке планшет.      
  – Просто приложи руку.      
  Юноша взял прибор, и пугающая мысль внезапно вспыхнула у него в мозгу. Если он сейчас поставит отпечаток ладони, его подруга вернётся! Но он никогда-никогда не скажет ей, что она для него значит, что он пережил, потеряв её. Потому что настоящее, в котором он пребывает в данный момент, с возвращением Алисы изменится! И в этом изменённом бытие Гераскин продолжит гнить от хандры на Пкасе. И в его сердце, хоть и будет сожаление о своей ошибке, но оно останется бесконечно несравнимо с теми чувствами, что сжигают его сейчас. Как он хотел прекратить эту муку! Но хотел ли он о ней забыть? Вернее, никогда не знать? Только что Орват говорила ему об уроках, что мы должны извлекать из своих ошибок. И он получил урок, омытый кровью и слезами. И Пашка готов отказаться от этого опыта во имя того, чтобы Алиса была с ним? Алиса, всю ценность которой он не будет себе представлять, потому что у него не будет причины оценить её. Познать это можно лишь через утрату! Так вот оно первейшее последствие событий в Ергур-гур: через боль и ужас Гераскину было открыто великое Знание, какое место в его жизни занимала Алиса! Цена этого Знания огромна и жестока. Имеет ли право Гераскин отказаться от него в угоду удовольствию быть с подругой?   
  «Это взрослые мысли, а я ещё ребёнок! Я ребёнок! – заорал на себя Пашка. – И Алиса тоже ребёнок! Она должна жить! Не важно, от каких знаний нужно отказаться ради этого!»      
  Он положил ладонь на экран планшета.      
  – Молодец! – Кора поцеловала Гераскина в лоб и, взяв за подбородок, снова обратила его глаза к своим. – Всё будет хорошо! У нас всё получится!      
  – У нас всё получится, – пещерным эхом отозвался Пашка.
  Сомнения в правильности принятого решения раздражали его. Почему он думает о таких глупостях, когда речь идёт о жизни Алисы! Почему он опять думает только о себе и своих бесценных знаниях. Мир нуждается в таких людях, как Селезнёва, а не в той сумбурной каше, что кипит в голове балбеса Гераскина.      
  – Как её родители?      
  Кора вся содрогнулась от тяжело вздоха, и слезы, давно дрожащие на её ресницах, покатились по щекам.      
  – Профессор как-то держится… А мама… Паша, я душу продам – лишь бы им помочь!      
  Пашка только скорбно закивал.      
  Они, молча, сидели, и каждый думал о своём. Гераскин вертел в руках планшет. Боль приутихла. В сердце тлела надежда, и лишь усталость от эмоционального шторма не давала утешиться её слабым теплом. Мысль невпопад привлекла внимание Пашки.      
  – Кора, а человеческий отпечаток подделать сложно?      
  Орват улыбнулась, обрадованная тем, что юноша отвлёкся от горестных дум.
  – Нет. Проще простого. Был бы латекс под рукой. Ну, и сама рука, как матрица.      
  – Понимаю твою мысль, – продолжила она. – Но нам нет смысла подделывать подписи. Я уверена, за несколько дней мы их соберём миллионы!      
  – Да, конечно… Я так…      
  Кора нежно обняла Пашку и сказала, что ей нужно идти – её миссия требует действия.
  – Да, кстати! Свяжись с матерью. Она до тебя дозвониться не может, – девушка укоризненно посмотрела на груду обломков видеофона. – До встречи! Запомни – у нас всё получится!
  – Да… До встречи, Кора. Спасибо тебе, огромное!
  Гераскин остался один. Он стоял у окна. На улице рассыпался весёлым блеском день. Кто бы поверил, что Пашка в этом сиянии видел только оттенки чёрного. После ухода Коры на него навалилось одиночество. Он боялся его. Оно превращало Пашку в маленького слабого мальчика, затерянного в центре Галактики на чужой планете, изнурённого болью утраты и чувством вины. Образ Алисы в воображении, вспугнутый докучливым видеофоном, больше не давал о себе знать. В голове шумел ветер. Хотелось ласки и покоя.      
  Связаться с матерью? Он посмотрел на ручной видеофон ПВФ. Когда это он успел его отключить? А может и не включал с самого прилёта на Блук?      
  Пашка набрал номер мамы.      
  – Ну, наконец-то! Зачем ты меня пугаешь! – приветствовала она его. – Паша? Сыночек? Мне жаль… Я сочувствую… Ты летишь домой?      
  Вопрос прозвучал как приказ.      
  – Да, лечу, – мёртвым голосом ответил Пашка.      
  На Блуке ему больше делать было нечего.



Глава X. Редчайшая птица Галактики

  Юноша спустился в вестибюль и сдал ключ портье. На лице ушана застыло выражение скорби. Слишком яркое, чтобы быть правдивым.      
  – Покидаете нас? – с механической вежливостью спросил он. – Представляю, что вы сейчас чувствуете! Такая трагедия! Такая трагедия!      
  Служащий сокрушённо качал головой, прицокивал, закатывал глаза и сыпал в свою безобразную наигранность фунт за фунтом соли.      
  Быть чутким к настроению постояльцев входило в обязанности портье. Но не доводить же всё до такого противного театрального пафоса! Казалось, вот сейчас он порывисто запахнётся своими ушами, как полой тоги, и начнёт декламировать устами Вергилия: «Молю, Фортуна, дай мне сотню языков, чтоб миру мог поведать я о бедах тяжких!» Как это ни странно, но ушан действительно обратился к латыни.      
  – Увы, жизнь не избавлена от печали, поскольку завершается печально. Как говорят на вашей планете: «Мементо море»!
  – Мори, – машинально поправил его Пашка.
  – «Мори»? – удивился ушан. – Я запомню!      
  Мысли Гераскина ворочались, как шестерёнки со сломанными зубами: пробуксовывали, скрипели и царапали мозг. О чём твердит этот услужливый болван? Что ещё за «море»? Причём здесь «мори»? Сознание зацепилось за эту галиматью. Рука зависла над планшетом регистрации.
  – Простите, что вы сказали? – очнулся Пашка.      
  – Я сказал, что запомню «мори».      
  – Нет. До этого.      
  – Я сказал, что это «ужасная трагедия» и «жизнь не избавлена от печали».      
  – Нет! После!      
  – Мементо мори. [1]      
  – Нет! По-другому!      
  – Но по-другому неправильно! Вы же сами сказали.      
  Пашка вытаращился на ушана – не может быть, чтобы Истина представала перед нами в таком приземлённом виде.      
  – Не-пра-виль-но, – растянул он.      
  Совсем недавно ему попалось на глаза это неправильное слово «море». И это было не латинское «мо-рэ», а английское «мо-о». Пишется одинаково, а произносится по-разному. Но с этим словом было не всё в порядке – оно было неправильным. Ошибка? Какая-то ошибка? Он где-то недавно видел это слово «more» с ошибкой. «Большо», – прочитал он тогда.      
  У Пашки перехватило дух. В голове, как считалочка, вертелось «mori-more-moro».      
  – Мо-ро! – заорал он вдруг на всю гостиницу.      
  Ушан шарахнулся от Гераскина, как чёрт от ладана.      
  – Вам плохо?    
  – Это было не «мо-о», а «мо-ро» в транскрипции! Вы понимаете?! Понимаете?!      
  Портье понимал: этот молодой сапиенс сошёл с ума!      
  Пашка нервно рассмеялся. Французская фамилия в латинской транскрипции! Ну, надо же!      
  – Я могу вам помочь? – обеспокоенно спросил ушан, стараясь держаться подальше от подозрительного землянина.      
  – Мне нужен номер!      
  – Ваш прежний номер? Вы передумали уезжать?      
  – Нет. Там компьютер сломан. Есть другой?      
  Пашка получил ключ от комнаты и бросился по лестнице, перескакивая через три ступеньки, навстречу своему нечаянному открытию, смысла которого он ещё не мог понять.      
  Он влетел в номер и торопливо включил компьютер.      
  Думай, Гераскин, вспоминай, что за «спам» ты получил два дня назад на Z-4004. Почему в нём было слово «moro»? Действительно ошибка? Алиса искала информацию о профессоре Эннингтоне-Моро. И одновременно ему на Пкас приходит письмо, в котором одно из слов читалось именно «моро». Совпадение?      
  Пашка готов был взойти на костёр, но и тогда не признать, что подобные совпадения возможны. Он вывел на сенсорный монитор образ панели латинской клавиатуры и забегал пальцами по виртуальным клавишам.    
  Нужно восстановить факсимиле! [2] Как оно звучало, что там было? Три слова. В центре «moro». Третье «ад», но с длинным хвостом из несколько лишних «L». Да! Верно! А первое слово? Какое-то междометье? Как он его перевёл? «Увы»? Точно! Вот оно!      
  Гераскин вгляделся в напечатанную фразу: alas moro helllllll.      
  Чушь! Если речь идёт о докторе Моро, то почему его фамилия написана неправильно, как положено – «Moreau», – а в фонетической транскрипции?      
  «Допустим, что в транскрипции», – рассудил Паша.      
  Что ещё? Почему слово «ад» с лишними буквами? Если в «моро», которое, возможно, подразумевает, всё-таки, английское «more», можно допустить опечатку в одной букве, то в «helllllll» опечатка просто вопиющая! Целых пять лишних букв! Ещё одна намеренная ошибка? Но какая?      
  А междометье? Получается, оно единственное написано правильно? Или…      
  У Пашки засосало под ложечкой.      
  Или это слово тоже с ошибкой? Какой? Что тебе напоминает это слово, Павел? Право, оно так похоже на дорогое тебе имя, ты не находишь?      
  «Допустим», – сорвалось с дрожащих губ Гераскина.      
  Два слова расшифрованы. Если «шифр» вообще имел место! Но что делать со змеевидным словом «ад»? Пять лишних «L»! Пять? Ты уверен, что пять, а не шесть? Может, здесь должна быть только одна «L», после которой следует стоять «P»!      
  Пальцы снова засновали по виртуальным буквам, и перед Пашкой выстроилась новая фраза: Alisa Moreau help.      
  Что это?! Он принимает желаемое за действительное?      
  Но Пашка совсем не хотел, чтобы странное письмо, полученное им на Капле, имело именно такой смысл. Он отдал бы что угодно, чтобы оно так и оставалось случайным набором слов, вернее, букв. Потому что иначе это усугубляло бы вину, что он носил в душе, в сотни, в тысячи раз!      
  Притихшая было совесть вгрызлась в сердце с такой яростью, что Пашка застонал в голос.      
  Алиса просила его о помощи! Она обнаружила нечто важное про Моро и попала в переделку из-за этого! А Гераскин остался в стороне, когда он был необходим ей не в какой-то условности, а в действительности. Он по-настоящему предал её! Будет ли предел у этой БОЛИ?      
  «Соберись, размазня! – приказал себе Пашка. – Терпи – ты это заслужил! Терпи, пока не разберёшься с этой путаницей до конца. А там… Концы в воду! Смотри и думай над тем, что ты видишь?»      
  Алиса прислала ему письмо – странность №1. Почему она не воспользовалась видеофоном для более быстрой связи?      
  Алиса «зашифровала» письмо – странность №2. Зачем она это сделала, когда ей срочно требовалась помощь, и нужно было изъясняться чётко, а не загадками.      
  Ответ на первый вопрос: Алиса не имела под рукой видеофона, но некий аппарат, связанный с Информаторием, с которого можно было отправить письмо.      
  Ответ на второй вопрос: что-то или кто-то мешали ей, когда она набирала текст. Возможно, она торопилась или делала это украдкой.      
  Пашка перевёл дух. Думать не хотелось – боль, причиняемая беснующейся совестью, заполняла всё сознание, угнетала и отвлекала. Усилием воли Гераскин вернул себя к размышлениям о письме. Он расслабится потом… А сейчас он обязан выполнить запоздалый долг перед подругой и обществом.      
  О чём говорят два ответа на приведённые вопросы? Скорее всего, Алиса, выйдя на свидетельства неких преступлений, оказалась схвачена людьми, совершившими их. И, кроме этого, причастными к организации Моро. Иначе бы Селезнёва не указала в письме его имени. Значит, эти неизвестные (пока) преступления, которые нашла Алиса, тоже связаны с Моро. Пребывая в плену, она сумела отправить весть о помощи, таясь от охраны. После этого ей даже удалось бежать! Но её подвёл флайер…    
  «Удалось бежать», ты так думаешь? А почему полиция нашла в её летучке портативный видеофон? Ведь, если допустить, что Алису схватили злоумышленники, то они бы отняли у неё средства коммуникации! Допустим, пеленгатор бы они не заметили, но видеофон точно бы не пропустили. И то, что Алиса не воспользовалась им, обращаясь к Пашке, всё это подтверждает! Так откуда же он взялся в разбитой летучке? И почему Алиса не обратилась в полицию по нему или связному устройству флайера? Потому что ей не дали этого сделать! Потому что не было никакого побега! И то, что теперь всеми принимается за несчастный случай, на самом деле…      
  Пашку перекосило от ужаса и боли. Он больше не мог сдерживать рыданий и, уронив голову на стол, который раз оплакивал подругу и злую участь, учинённую ей никакой не судьбой, а бандой подонков, заметающей следы своего преступления. А Гераскин своей безучастностью стал сообщником этих зверей!      
  Прошло больше часа, прежде чем плач его утих, и он смог заставить себя вернуться к мыслям, совершенно изнурённый осознанием всей чудовищности случившегося. Алисы нет. Но остались те, по чьей вине это произошло. И Пашке не будет покоя, пока они дышат!      
  «Найду и глотки перегрызу! Живьём сожру ублюдков!» – утробно прорычал он, и кулаки его сжались с такой силой, что пальцы захрустели.      
  Кто это сделал? Где его или их искать?      
  Из письма Алисы выходит, что здесь замешен Эннингтон. Но он давно мёртв! Это факт. Значит, Алиса столкнулась с кем-то из его сообщников. Нужно искать людей из окружения Моро. Копать всё, что с ним связанно. Ах, как жаль, что ты не занимался вместе с Алисой, когда она изучала материалы по делу Эннингтона! Какой же ты балбес! И вот расплата за свою глупость и безалаберность.      
  Что ж… Профессор Гай Эннингтон числился для Гераскина врагом «номер один» с тех пор, как знакомство с деятельностью этого сумасшедшего садиста на уроках Научной Этики довело лучшего друга Пашки – Алису – до чёрной депрессии. Павел всегда горой стоял за Селезнёву. Грози подруге малейшая опасность или оскорбление, он воспринимал их на личный счёт, и обидчику Алисы было не избегнуть встречи с травматологом. А Эннингтон, даже мёртвый, умудрился довести Алису до кромешной истерики. И за это Пашка был готов вырыть и Моро, и всех его прислужников из могил и поубивать второй и даже третий раз.      
  Но всё это было мальчишеской бравадой. Теперь же ему на горе предоставлена Фатумом возможность осуществить свои угрозы. И он их выполнит! Он раскалённым железом выжжет на сердце проклятое слово. Вычеркнет из памяти всё, кроме мести. Беспощадной, кровавой, жестокой, как совестливые мучения, что сейчас разъедают всё его существо. Галактика содрогнется от ужаса Пашкиной мести.      
  Но ему плевать на это! У него есть Цель, и сейчас нужно решить, как к ней подступиться. С чего начать? Кора сказала, что Алиса интересовалась материалами о судебном процессе над Эннингтоном. От этого и двинемся по следу!      
  Пашка отправил запрос поисковику, и через несколько секунд на экране перед ним выстроились колонки данных.      
  Сколько имён! По делу проходили сотни обвиняемых. Как среди них найти нужного, не зная, хоть приблизительно, с кем из них столкнулась Алиса? А может, это кто-то из окружения этих преступников? Тогда, круг подозреваемых расширяется раз в десять, если не в сто!      
  К душевным терзаниям прибавилось угнетённость неуверенностью в собственных силах: здесь жизни не хватит, проверить всех мерзавцев и их связи! Пашка с растущей, словно снежный ком, безнадёжностью листал страницу за страницей хроники процесса, бесцельно пробегая глазами по тексту.      
  Началась фото-галерея судебного заседания, дополняющая краткий исторический отчёт о том событии.      
  Вот он – Моро! Спокойный, уверенный, в глазах задумчивость, граничащая с мечтательностью, на губах мягкая улыбочка. Прям агнец! Ни за что не догадаешься, что его деяния в своё время заледенили кровь самым смелым людям на Земле. Пашка вспомнил переживания Алисы по тому же поводу. Нет, время не властно над яркостью восприятия тех событий. Эннингтон наполнил Землю кошмарами, и они до сих пор не развеялись.
  Ещё фото. Ещё… А вот эту фотографию на уроке им показывала Галина Петровна…      
  Отрешённый взгляд Гераскина наполнился изумлением. Он отшатнулся от монитора, будто привидение увидал. По существу, так и было.      
  Человек на фото числился умершим почти шестьдесят лет назад. Числился! Только, если верить показаниям Кибелы и рисунку, что хранится в записной книжке Гераскина, этот тип жив-здоров, и Алиса с ним щебетала!      
  Так вот что ты обнаружила, милая умница! Если Пашке лицо на нарисованном им портрете, пускай и не имеющим стопроцентного сходства с оригиналом, показалось знакомым, то уж тебе-то ничего ни стоило узнать этого человека, находясь с ним рядом! И это стоило тебе жизни…      
  Но какая наглость! Этот хлыщ даже не таится, не изменил себе внешность! Он что, думает, его забыли? Но почему он так молод? Почему он вообще жив, когда, если верить рассказу учительницы, его останки шесть десятилетий назад выловили из резервуара с «царской водкой» [3]?!      
  Потрясению Гераскина не было предела.      
  Этого просто не может быть! Ну, мало ли на свете похожих людей! Даже настолько похожих. Ведь, Орват проверяла его – это тихий ветеринар с Обрио. Ну, не повезло ему с внешностью, что ж теперь… Если только…      
  Пашка запросил в Информатории данные о докторе Гарольде Уайте. И, несмотря на все страдания и кручины, обрушившиеся на него сейчас, он удовлетворённо рассмеялся появившейся на мониторе фотографии.      
  Естественно! Приём старый как мир – назваться чужим именем, выдать себя за другого. И теперь неважно, почему фальшивый Уайт слишком молодо выглядит для своих восьмидесяти лет и почему он жив. Сам факт, что он прикрывается чужим именем, достаточен для подозрения его в преступлении. А то, что он его совершил, сомнений у Пашки не оставалось. Белый кролик [4] оказался чёрной мамбой! Вопрос теперь заключался в другом: как эта змея добралась до Алисы? Он улетел задолго до того, как та вышла из гостиницы навстречу року. Наверняка данные о составе команды корабля «Гордость Сириуса» есть в архиве Палапутры. Наверняка Кора их проверяла. Но улизнуть с контрольного пункта не так уж сложно. Особенно если на корабле были подельники, которые могли прикрыть отсутствие одного из членов экипажа. Да и на Блуке у Лже-Уайта могли оказаться пособники. С кем, например, он приходил к Алисе вечером?      
  Кстати, зачем он приходил? Продать птицу? Это отговорка для портье, теперь это яснее ясного! Нельзя отмахиваться от факта, что этому гаду удалось увлечь Алису. Может, они договорились о свидании? Ага, и он припёрся на него в компании дружка и редкого пернатого недоразумения! Этот визит обусловлен чем-то иным…      
  Возможно ли, что бандит догадывался о подозрениях Алисы на его счёт. По рассказам Галины Петровны, это был исключительно хитрый и проницательный злодей, которому сперва даже удалось избежать тюрьмы. Наверняка какое-нибудь неосторожное слово или действие прямодушной Селезнёвой могло пробудить в нём сомнения по поводу сохранения своего инкогнито. Что в итоге и подтвердилось его действиями. Он похитил Алису и… и…      
  Не мог Гераскин думать об этом! Его самого убьют эти размышления и угрызения совести, прежде чем он добьётся возмездия.      
  «Пашка – балбес!» – раздался вдруг в сознании Гераскина смех Алисы. Да так отчётливо и громко, что Пашка завертел головой, ища глазами прячущуюся подругу.      
  – Я схожу с ума, – нервно пробормотал он. – Я не могу этого вынести и схожу с ума!      
  «Пашка – балбес!» – снова раскатился по его извилинам весёлый голосок. Гераскин весь съёжился в судороге жгучего, как фтор, горя.      
  – Пожалуйста, Алисочка! – застонал он. – Я виноват перед тобой! Но умоляю, не мучай меня сейчас. Отложи справедливые пытки. Мне нужно сосредоточиться!      
  «Да разве ж я тебе мешаю, мой балбесик? – смеясь, спросила Алиса. – Я хочу помочь».      
  Что? Помочь? Как?      
  Пашка догадался, в чём дело. Подсознание уловило неувязку в его следственных рассуждениях и, спроецировав образ Алисы, стремится отвлечь горе-детектива от ложных выводов.      
  А какие из них ложные?      
  Гераскин зажмурился и прислушался. Но воображаемая подруга уже растаяла, так и не сказав, в чём он неправ. Это Пашка должен был понять сам!      
  Вот, например, что именно его смутило? Поведение этого волка в овечьей шкуре? Да! Оно, как считал Пашка, не соответствовало характеру матёрого разбойника, а скорее походило на фарс афериста, склонного к трюкачеству.      
  В отличие от Алисы, Пашка не увлекался детективами и не умел устанавливать причинно-следственных связей. Но он помнил, как однажды в досужем разговоре о беллетристике Алиса заметила, что проще всего расследуются самые путаные на первый взгляд дела. Чем больше действий в алгоритме преступления, тем выше вероятность, что злоумышленник в одном из них совершит ошибку, – сказала она тогда. Ошибка может изначально присутствовать в сценарии в виде кажущегося противоречия между целью задачи преступника и способом её достижения, в странной необоснованности некоторых ходов с точки зрения стороннего наблюдателя. Логика бандита, планирующего crimen perfecto, [5] просчитывает нетривиальные варианты развития событий. Но зачастую им упускается из виду несоответствие такого подхода взглядам обывателей. Преступник исходит из соображения, что его изначально будут подозревать, и пытается пустить больше пыли в глаза, чем того требует ситуация. И тем самым обращает на себя внимание. Или же он так рьяно заметает и путает следы, что те начинают вопреки его стараниям бросаться в глаза. И, зацепившись подозрением за одну петельку такого вот следа, можно, как свитер, распутать всю его канву, перестраиваясь на рельсы мышления мошенника. А далее, по средствам простой корреляции, [6] вычислить и личность преступившего Закон.      
  Но Пашке-то «личность» и так была известна. И он сейчас видел кучу необоснованностей в её действиях, которые просто не мог соотнести с тем, во что они вылились. И этих действий было не просто много, а очень много. И все они, по разумению Паши, были чреваты ошибочностью. Вот это и ставило его в тупик.      
  Для начала неплохо бы ответить на вопрос, почему, подозревая о своём разоблачении Алисой, бандит рискнул прийти к ней в заведомо подозрительном виде? И, придя, просто не рассчитался с ней в гостиничном номере парой выстрелов? О, да, Пашка много раз видел подобное в старых гангстерских боевиках. Такие убийства не раскрывались. Их называли «глухарями». У Алисы куча врагов. Догадаться, кто из них дерзнул на вендетту, было бы невозможно по скупым уликам, что оставляют после себя мафиозные киллеры. Секрет их неуловимости в простоте действий и самой безыскусной маскировке. Но Алисин визитёр, наоборот, пытаясь скрыть свою личность, наследил, как слон в посудной лавке! Устроил настоящий цирк! Пришёл не один, а с лишним свидетелем, который мог оказаться помехой в случае провала операции. Зачем ему понадобился напарник? Патроны подавать? Зачем ему вздумалось прикидываться торговцем, когда он мог назваться другом Алисы? Зачем ему таскать с собой птицу? Дикую птицу, которая только мешала! Как она чуть не заклевала служащего, например. Он хотел обмануть и без того глупого портье таким образом? Но тот даже имя у него не спросил, хотя на этом змеёныше только таблички не хватало «Берегись! Кусает без предупреждения». Зачем всё это, если, в итоге, он ещё и прикрылся ранним отлётом, тем самым снимая с себя подозрения в том, что встречался с Алисой после того, как она покинула гостиницу. И ведь полиция действительно об этом не думала! Да она вообще его ни в чём не подозревала! А зачем ему сложности с похищением, когда ему могли помешать случайные свидетели на улице или где он там подстерёг Селезнёву? Да и сама Алиса вовсе не безобидная девчушка – без боя бы не сдалась. Зачем, в конце концов, эта дичайшая выходка с кормлением крокодилов? Он, что маньяк на всю голову? Мнительный параноик, с такой нелепой дотошностью скрывающий своё участие в этой истории? Или он преследовал иные цели? Какие?      
  Алиса в воображении Пашки радостно закивала: «Ты почти нашёл!»      
  Почти? Знать бы, что же он нашёл. Пока только то, что у негодяя, с которым пришлось столкнуться его подруге, самобытный взгляд на криминалистику или полное отсутствие здравого смысла.      
  Пашка осторожно двинулся дальше, подытоживая свои выводы.      
  Если бантюга хотел убить Алису, он странным образом презрел для этого простейший способ, и предпочёл морочиться с возможной организацией засады, потом с похищением и далее с инсценировкой несчастного случая. И всё потому, что опасался, будто полиция нападёт на его след. Неужели так и есть? А что тебя удивляет, Павел? Чужая душа потёмки, а у рецидивистов тем более.    
  Но Гераскин пребывал в полном недоумении от стратегии Лже-Уайта.      
  «Инсценировка» и «похищение» – вот что здесь лишнее для убийцы. Инсценировками занимаются охотники за наследством в романах Агаты Кристи, а похищениями – работорговцы или пираты. А Лже-Уайту необходимо было действовать быстро и без заморочек, пока Алиса не поделилась своим открытием с полицией. Но он медлил. Он, подумать только, приходил к жертве в гости, возможно, догадываясь, что взят на карандаш! Он ждал, пока она уйдёт из гостиницы, чтобы схватить её на какой-нибудь тихой улочке. Всё потому, что хотел отвести от себя малейшее подозрение? И совсем не боялся, что после его визита Алиса бросится звонить Милодару, чтобы тот поднимал кавалерию?      
  – Он не боялся, что его будут подозревать и искать, – прошептал Пашка, и у него перехватило дыхание от догадки.      
  Мерзавец боялся, что будут искать Алису! И он сделал так, чтобы её нашли. Но зачем-то подменил одну смерть другой? Чтобы скрыть след? Свой? Нет! Алисы!      
  Ба-бах! Рёбра затрещали от врезавшегося в них сердца. Аж искры из глаз посыпались. Дыхание спёрло. Пашка почувствовал, что либо падает в обморок, либо возносится на небеса.      
  Паша, Паша, не торопись! Остынь! Ты можешь ошибаться! Проанализируй всё ещё раз…      
Но буйное смятение радости, тревоги и страха в Гераскине было не унять никакой силе в этом мироздании.      
  Не было никакой смерти! В Ергур-гур нам швырнули в лицо пустое тряпьё! А мы приняли это за чистую монету! Она до сих пор ЖИВА! И похитители её где-то прячут! Где? Где?!      
  Пашку трясло крупной дрожью. Он готов был немедленно метнуться перерывать весь Млечный Путь. Но вокруг тысячи кубических парсеков и миллиарды укромных уголков, где можно надёжно укрыть не только человека, но целые цивилизации. Без системного подхода поиск приведёт лишь к напрасной трате времени. А оно теперь приобретает особую ценность!      
  Если всё действительно так, как представляется Гераскину, тогда где, прежде всего, может быть укрыта пленница? Нет ли её до сих пор на Блуке? Ведь полиция шерстила все корабли, взлетевшие с планеты после двадцати утра прошлого дня. Конечно, Алису легко могли увезти в каком-нибудь ящике. Но, тем не менее, для осторожной змеюки, похитившей её, это могло показаться рискованным. Сомнений нет, у гада на Блуке были союзнички. Вполне вероятно, что у них здесь организована база.      
  Можно даже предположить, что именно поисками «базы» и была озабочена Алиса. Возможно, двуличному Янусу-Уайту [7] вообще не пришлось похищать Селезнёву, а она сама пришла в руки негодяя. Вспомни-ка, что она искала в Сети после запросов про ветеринара и Моро: магазины, туристические маршруты и… дискотеки. Дискотеки?      
  Пашку оторопь взяла. Ему сразу показался интерес подруги к развлекательной программе нонсенсом. В свете же последних событий слово «кажется» становится слишком легковесно для характеристики той степени нелепости, какую Гераскин находил в этом интересе. Алиса была занята серьёзнейшим расследованием и вдруг отвлекается на такую ерунду! Да в своём ли она уме была? Её ли рука набирала эти запросы?      
  Пашка хлопнул себя ладонью по лбу!      
  Эврика! Чужая рука!      
  Кусочки пазла начали складываться в целостную картину.      
  Кора сказала, что подделать отпечаток руки несложно. А что, если не Алиса, а кто-то другой муляжом её руки расписался в регистрационной книге и заодно выходил с её компьютера в Информаторий, будто она была утром в «Авалоне»? Это означает, что Алису могли похитить раньше того срока, который изначально был взят за точку отсчёта времени её исчезновения. Когда это могло произойти? Ночью? Наверняка бы преступникам никто не помешал, учитывая, как здесь относятся к обязанностям дежурных. Но их могла увидеть или услышать ночная уборщица. Ведь замок просто так не вскроешь – в него встроена сигнализация. Но горничная ничего не слышала! Ничего! «Будто в номере нет никого» – сказала она. Значит, похищение состоялось ещё раньше? Но как? Неужели Алиса позволила пленить себя без борьбы? Неужели никто не видел, как из гостиницы силой тащат человека? И если это совершил Лже-Уайт… Так он же и приходил к Алисе вечером! С напарником! Вот зачем ему понадобился помощник! И снова неувязка… Когда эта парочка уходила, Алисы с ними не было. Портье – дурак, но уж не настолько умалишённый, чтобы не заметить такого обстоятельства. Целый час злодеи пребывали у Алисы в номере. Что они там делали? По душам говорили? Обсуждали проблемы дефицита йода у птиц? Чёрта с два! Они напали на Алису! Завернули, как египетскую царицу в ковёр, [8] и… Как они вытащили этот ковёр из номера, балбес? Ручной поклажи уходящие «торговцы» не имели. Сама Алиса не выходила, по свидетельству портье. А ночью и утром её уже не было в комнате. Всё сходится на том, что её похитили именно в момент посещения этих дутых птичников. Но как?!
  «Ох, Паша, какой же ты балбес!» – с ироничным укором сказала Алиса, снова появляясь фантомом среди бури мечущихся мыслей Гераскина.      
  Балбес!      
  Пашка весело рассмеялся.      
  Вспомни, как говорил Шерлок Холмс: «Если все возможные варианты развития событий исключены, и остался самый невероятный – он и будет верным!» Так теперь скажи, зачем похитители прикинулись торговцами? Зачем им понадобилась гигантская дикая птица? Отвлечь портье от своей внешности и иметь предлог доступа к Алисе. Верно! Только не слишком ли это сложно? Или у птицы было более важное стратегическое значение? Да! Чёрт побери, да! Ну, и изобретательные же твари!      
  Птица в рост человека! С непомерно большим клювом! С недоразвитыми крыльями! Пёстрая и яркая! И Гераскин, как и портье, был ослеплён этой своеобразной мулетой. Эта бестия оказалась настолько агрессивной, что её пришлось парализовать! Только птица не собиралась полакомиться печёнкой портье – она просила о помощи! Вот как просто! Практически в открытую совершалось преступление, и никто ничего не заподозрил, палец о палец не ударил!      
  Теперь мысли Гераскина летели по накатанной.      
  Лже-Уайт получил свой «приз». Куда он его понёс? На «Гордость Сириуса». Птицу купил капитан корабля. Это подтверждается таможенными накладными, которые проверяла Орват. Найдётся корабль – найдётся Алиса!
Но «Гордость Сириуса» не выдержала борьбы с гигантом Антеем… Он снова забыл об этом…      
  Все чаянья и виды, весь боевой порыв Пашки из своего высокого зенита низринулись на оскаленные гранитными торосами уныния скалы безнадёги. Он уже несколько часов сидел за компьютером. У него страшно болели затёкшие спина и плечи. Болели полуослепшие от слёз глаза. Раскалывалась перенапряжённая раздумьями голова. Но тяжелее всего приходилось надорванной душе. Сколько всего ей пришлось пережить за последний день! Безмерное горе потери лучшего друга, чудовищные ордалии [9] совести, возрождение надежды. И вот снова волна тоски, размывающая выстроенные юношей песчаные замки. Теперь навсегда! Или Коре удастся добиться содействия временщиков?      
  Нет, Гераскин. Это – Судьба! Об этом и толковала ему Орват. Алисе было суждено погибнуть. Какая разница, где: в джунглях Блука или в космическом пространстве. Для чего они её вернут из небытия, повернув вспять историю? Чтобы изменить вариацию её безвременной кончины!      
  «Бессильны здесь мы противостоять вещам, что нам не суждено понять».      
  Мы рыбы, выброшенные на берег прибоем Вечности. Свои трепыхания мы называем «жизнью». И нас сжигает безжалостное солнце. А иных красный гигант Антей. Смириться с этим и уснуть…      
  «И видеть сны, быть может», – отрешённо проговорил Пашка фразу из заученного монолога.      
  Надо же, а ведь в школе их готовят именно к таким испытаниям, заставляя читать всю эту скукотищу про датских принцев. В древности народ был проще, а потому мудрее. Истина не скрывалась от людей под спудом парадоксальной диалектики…      
  Какая чушь лезет в голову!      
  Пашка отвернулся от монитора в дальний угол комнаты. Там, в тени, как в призрачной шали, стояла его подруга. Она озорно улыбалась, и в её серо-голубых глазах играли отблески благословленных лучей Астарты. Гераскин зажмурился и помотал головой. Видение не исчезло. И в сознании юноши вновь зазвучал голос Алисы.      
  «Пашка, ты неисправимый балбес!» – ласково прошептала она.    
  – Они хотели заставить нас поверить, что тебя больше нет. И тебя не стало, – горестно ответил Пашка пустоте.      
  «Они заставили тебя поверить? Почему же ты пять минут назад не верил, что я осталась на поляне в Ергур-гур?» – продолжал шептать милый голос в самое ухо Гераскина.
  Пашка сквозь сомкнутые веки смотрел на сочувственную улыбку подруги.      
  Надежда несмело повела изломанными крыльями.      
  «Ну, что же ты, глупыш?» – рассмеялась Алиса.      
  И Пашка засмеялся в ответ шумным мальчишеским смехом.      
  Балбес! Балбес! Два раза наступить на одни и те же грабли! Как права Алиса, ну когда же он научится думать?      
  – Научусь попозже, – взбодрился Гераскин. – Пока хватит того, что я поймал самую редкую птицу Галактики!



Часть II. В логове монстров
Глава I. Незваные гости

  Сердце Алисы пело. Душа парила в недосягаемой дали, увлекая с собой, точно аэростат, все помыслы и даже, как будто, частичку веса тела, излучающего на окружающий мир энергию прекрасного настроения, что, подобно статическому электричеству, при каждом движении, каждом вздохе всё больше концентрировалось в нём. Мир сейчас был создан только для Алисы и её удовольствия. Успех на Конференции, весёлый приём у профессора Пусса, а после замечательная прогулка по парку Маулаты – прогулка словно в другое измерение! Пришлось отменить пару запланированных ранее встреч, но разве оно того не стоило? Ах, нужно делать себе маленькие подарки!
  Оказавшись перед дверью своего номера, Алиса вынула из сумочки пластиковую карточку-ключ и вставила её в замок. За действием ничего не последовало. Алиса с недоумением повторила операцию – никакого эффекта. Она взглянула на карточку и рассмеялась. 
  «Совсем голову потеряла от этих грёз наяву», – фыркнула она на себя. Но витать в облаках было так здорово! Такого приключения с ней ещё не случалось. И волнующее чувство первооткрывателя непознанных миров хмельной беспечностью и радостью искрилось в её крови, как удивительный напиток доктора Уайта.
  Алиса снова пошарила в сумочке и достала другую карточку. Замок, автоматически перепрограммируемый при регистрации, мелодично сказал «Добро пожаловать, Алиса», и девочка, пританцовывая, вошла в комнату. Она бросила карточки на стол, закружилась, заливаясь звонким счастливым смехом, упала на кровать и мечтательно закрыла глаза.
  «Алиска, так нельзя!» – строгим голосом упрекнула она себя и снова засмеялась.
  Но Гарольд такой очаровательный! Сперва прикидывался букой, а на деле оказался таким трогательным и весёлым романтиком с распахнутой настежь душой. Будто сто лет с ним знакома. А какой он умный! Какую бы тему ни заводила Алиса, он её обязательно поддерживал либо ёмким комментарием, либо вопросом по существу. За полчаса он стал с девушкой запанибрата, несмотря на солидную разницу в возрасте. Смущение ореолом благородной величественности Уайта, что он внушал Алисе в первые минуты их встречи, продолжало жить в ней. Но доктор чутко обратил на это внимание, без обиняков выразив сожаление, что человек, добившийся признания Галактического Научного Общества, не может быть более раскованным в обществе того, кто никогда не выступал ни на каких конференциях и даже в школе стеснялся отвечать у доски. Ирония Уайта расставила точки над «i». Алиса пообещала впредь не заморачиваться над тем, какое почтение вызывает у неё доктор, попросив его поклясться, что он, наконец, воздержится от подобных комплиментов. Что Уайт с видимой неохотой и сделал. После чего по обоюдному согласию они перешли на «ты».
  Алиса не решалась подозревать Уайта в заигрывании. Во-первых, у неё не хватало опыта в таких вопросах. Во-вторых, в общении с доктором она не замечала того, что ей доводилось наблюдать у сверстников, а порой и взрослых, стремящихся снискать внимание у «слабого пола»: позёрства, ужимок, подстраивания под вкус собеседницы, желания казаться лучше, чем есть. «Скромный ветеринар» был лишён этого. Уайт был просто замечательный и не гнался за возможностью блистать своей замечательностью, с него хватало знания цены себе и своим словам. Он подавал себя, как само собой разумеющееся явление, но одновременно добивался в действии такой изысканности, что легко пробуждал понимание, насколько жизнь зависима от самых простых явлений и вещей.
  Уайт также, не в пример иным пылким ухажёрам, старался сохранить дистанцию с девушкой. Он не стремился оказаться ближе  того пространства между ними, что было необходимо для комфортных нескованных движений. Он не делал попыток прикоснуться к Алисе при любой возможности или подержать её за руку. Чего, правда, сама она втайне хотела. Рука Уайта, чуть сдавившая её плечо в Эдеме, вызвала у неё чувство умиротворённой лёгкости и приятную дрожь. К её молчаливому сожалению, доктор не повторял подобных действий.
  Наконец, сам их разговор не напоминал флирт, как он представлялся Алисе. В нём не было пустопорожней болтовни о погоде, счастливой встрече и намёков об одиночестве. Уайт мало говорил о себе и не задавал Алисе стандартных вопросов о её интересах, увлечениях и образе жизни. Их беседа текла сама собой, плавной широкой рекой разливаясь по актуальным вопросам науки, философии, истории, проблем Земной цивилизации. Доктор не скрывал восхищения Алисой. Но при этом не унижался до того, чтобы спускать ей ошибки в каких-нибудь рассуждениях, и признавал за девушкой равное право спорить с собой, если та считала, что он в чем-то заблуждается.
  И Алисе казалось, они могут говорить бесконечно. Они наслаждались разговором и прогулкой. Как Уайт её слушал! С каким вниманием он ловил каждое её слово, блаженством отражавшееся на его лице необычной красоты.
  А как он смотрел на неё! После обещания не произносить смущающих Алису комплиментов вся невысказанность их восторженным, но печальным сиянием блистала в его и без того завораживающем, вдохновленном взоре. Что за взгляд! «Обожание» было бы неверным, вульгарным словом, чтобы описать пылающие в синеве зрачков доктора  эмоции. В глазах Уайта не читалось присущего ловеласам желания обладать предметом, на который проливался их свет. Доктор смотрел на Алису с упоённостью счастьем, экзальтацией и самоотрешённостью, с какими созерцают произведения искусства – бесценные воплощения величия человеческого Разума и духовного богатства. Смотрят, понимая, что Совершенство невозможно, преступно присваивать – оно должно принадлежать всему миру, служа утешением и опорой веры в лучшее сердцам, понукаемым прогрессом мчаться дни и ночи в неизвестность.
  Если Алиса не могла спокойно воспринимать похвалы доктора в свой адрес, то против его взгляда она не находила средства защиты и не хотела его искать. Она подчинилась ему. Добровольно искала синего плена, дарящего ей удовольствие спокойного уюта и заботы с пряным привкусом льстивого ощущения собственной значимости.
  Удивительный, ведовской взгляд! Как она его могла забыть? Странно, она хорошо помнила, как летала с отцом на Обрио. В её памяти буквально по минутам отложились несколько прекрасных дней,  проведённых на этой маленькой гостеприимной планете. Но взгляда, будто специально созданного для того, чтобы оставлять неизгладимый след в воспоминаниях, ей в связи с тем путешествием припомнить как раз не удавалось. Не ассоциировался у неё доктор Уайт с Обрио! Может, она действительно не встречалась с ним, если он, по его словам, безвылазно сидит в лаборатории. Так откуда бы ей тогда помнить эти колдовские глаза?
  У Алисы вдруг появилось непреодолимая жажда вновь увидеть лицо доктора Уайта и окунуться в чарующий океан его очей. Её охватила досада, что желание это неосуществимо до завтрашнего дня, когда они договорились встретиться вновь. Ещё сорок пять часов томления до заветного момента! Алиса села на кровати, поджала колени к груди и обхватила их руками. Мир несправедлив! Ей хочется столь малого, а получить этого она не может. Вздох разочарования сорвался с её губ.
  «И что меня потащило в гостиницу? Могли бы ещё погулять пару часиков! Зачем я сказала, что устала? Вовсе я не утомлена!» – пеняла себе Алиса, снова и снова проматывая в памяти яркие моменты своего свидания с Уайтом.
  И тут она вспомнила о гениальном изобретении человечества – компьютере, подключенном к Галактическому Информаторию. Там же какую угодно фотографию можно найти, только введи в поисковик имя или предмет! Конечно, жаль, что они не обменялись с Гарольдом номерами связи. Сейчас бы можно было просто поговорить по видеофону.
  «Хорошая мысль всегда приходит не вовремя. Или я всё-таки спрашивала его номер? Ах, голова идёт кругом! До завтра вытерплю, а там первым делом попрошу Гарольда сказать, где он остановился, дать мне номер видеофона в его отеле и на Обрио и… В общем, не хочу его терять из виду!»
  Алиса уселась за компьютер. Она дрожала от странного чувства, будто делает нечто противозаконное. Но сердце её трепетало от предвкушения увидеть вожделенный облик и радости за собственную находчивость, способствующую этому событию. Информаторий принял набранный запрос: «Доктор Гарольд Кристофер Уайт. Пл. Обрио». Началась обработка данных.
  «Ну почему так долго!» – закусив губу, думала Алиса, хотя прошла всего пара секунд.
  Экран мигнул, и на нём появилось лицо и краткие сведенья о его обладателе. Алиса ахнула. Увы, но, как говорится: «Machinis est errare». [1] Сейчас произошёл именно такой случай. С мерцающей панели на Алису, пряча в аккуратной серебряной бороде мягкую улыбку, мудрыми, но хитрыми глазами смотрел сухопарый дедушка. Алиса пробежала взглядом по статье о докторе. Всё совпадало, кроме фотографии. Мир точно несправедлив!
  На душе появился неприятный холодок, словно форточку в мороз открыли. Алиса задумалась. Её новый друг должен был пройти регистрацию в космопорту Палапутры, а значит, там должно быть его фото! – рассудила она и изменила в графе поиска «Пл. Обрио» на «Пл. Блук. Палапутра».
  Спустя беспардонно затянувшееся мгновение на мониторе высветилась надпись: «Регистрационные данные космопорта Палапутры. Поручитель: капитан корабля «Гордость Сириуса» Жак Мелье. Порт приписки: планета Обрио (Союз Галактики Млечный Путь), Рувалт, гр. Выаст». Далее следовало число регистрации по календарю Блука, а ниже информация о докторе Уайте, совпадающая с той, что Алиса читала на прежней странице поиска. Но главного, что ей сейчас было необходимо – фотографии, – не было. Алиса от обиды даже кулаком по столу ударила. А морозец на сердце стал заметнее.
  Ну, нет фотографии и что? Фотографирование в космопортах, как элемент так называемой «полной регистрации», непринудительно. Просто, если некое лицо отказывается от этой процедуры, оно лишается права доступа к некоторым объектам и видам деятельности на планете. Например, не имеет права носить оружие, покупать некоторые виды товаров, посещать научные институты и оборонные предприятия. Помимо этого, власти могут без объяснений выдворить такое лицо со своей планеты в любой момент, да ещё и штраф содрать. Для какого-нибудь туриста вся эта кутерьма неважна. Но для доктора, члена-корреспондента, должно быть существенной помехой в его деятельности.
  Этот факт настораживал. Приоткрытая форточка сдвинулась ещё, впуская новую волну холода.
  Уайт сказал, что ненавидит фотографироваться. Ненавидит настолько, что не хочет проходить полной регистрации в космопорту? Уж не с этим ли обстоятельством связано его опоздание на Конференцию? Его просто не пропустили дальше Эдема! Но для получения работы на Обрио он обязан был сфотографироваться? Наверняка! Только компьютер что-то напутал, железяка!
  Алиса вернулась к первоначальному поиску. Но упрямая машина вновь одарила её изображением подтянутого симпатичного деда, а не её молодого красавца. 
  Уже не форточка, но окно распахнулось настежь, сковывая сознание ледяной тревогой. С Гарольдом Уайтом не всё в порядке – он скрытничает! Почему? Алису охватила жгучая подозрительность. Она заблуждалась в том, что встречалась с Уайтом, когда гостила у Газалууса Арка . Ей знакомо его лицо и она была на Обрио. Поэтому, когда доктор назвал себя, она сделала неверные выводы, совместив две посылки. Но сам Уайт утверждал, что они не встречались! Откуда же она может его знать? Теперь Алиса была уверена в том, что не просто встречалась раньше с Уайтом. Но и в том, что это знакомство оставило в ней отнюдь не приятные воспоминания. Психологический барьер памяти не желал возвращать ей того, что погребла в своих волнах Лета. [2] Потому что в тех воспоминаниях скрывалось нечто страшное.
  Алиса закрыла глаза и сконцентрировалась, пытаясь вспомнить, где она могла видеться с доктором Уайтом до сегодняшнего дня – это было крайне важно. Она представляла их прогулку по парку, мысленно отмечая каждую деталь внешности спутника. Его тигриные движения, грациозные и плавные, но таящие мощь недюжинной силы. Его галантную речь с приятным оксфордским акцентом. Его глаза…
  Вот доктор обращается к ней, протягивая стакан с бодрящим гоголь-моголем. Взгляд его сияет, на губах улыбка ангела. Солнечный зайчик, отразившись в прозрачном пластике стакана, перескакивает на перстень доктора. Перстень – он привлёк внимание Алисы ещё во Дворце Учёных. Матово-серебристый, наверно, платиновый. На печатке выгравирована цифра «4» с забавным крючком на вершине, отчего четвёрка выглядит будто сложенной из двойки и проведённой через её основание перпендикулярной черты. Грани четвёрки отделаны напылением из алмазов и сапфиров и на солнце блестят не слабее глаз Уайта. Вокруг цифры изображена тонкая вязь латинским письмом.
  На вопрос Алисы Гарольд ответил, что это кольцо ему досталось от деда, а деду от его деда. «Четвёрка» на перстне означает номер сефиры из Древа Жизни в каббале. [3] Называется эта сефира  Хесед и символизирует милосердие. [4] Алиса спросила, не та ли это каббала, которой занимаются таинственные масоны, и Уайт, рассмеявшись, очередной раз подивился её знаниям.
  И вот сейчас перстень с крючкообразной четвёркой застыл перед мысленным взором Алисы вместе с сияющими ультрамариновым светом глазами доктора. Но почему в ней пробудился страх от этих воспоминаний? Почему её пугает эта четвёрка? Почему проникновенный взгляд Уайта кажется ей теперь таким жутким?
  Эйфория свидания прошла, её сменила усталость, вот и видится всё в мрачном свете, – объяснила себе Алиса сумбур в своих собственных чувствах.
  «Четвёрка»? Смешно же размышлять, где ты видела такую цифру! В школе, в магазине, в книге – да где угодно. Мир наполнен «четвёрками» под завязку! Это так! Но не все из них такие же крючковатые. Такую «четвёрку» она видела… видела… видела…
  Алиса затаила дыхание и распахнула глаза.
  В планетарном справочнике! И это не «четвёрка», а…
  Девочку затрясло. Зубы застучали. Краска схлынула с лица. Ключ подошёл к секретной дверце её памяти. Поток воспоминаний хлынул на неё, сливаясь воедино с образом Уайта и увлекая волной ужаса в пучину ненависти.
  Это астрономический знак планеты Юпитер! И Алиса знала, что за надпись зашифрована в вязи вокруг него, хотя доктор этого не говорил, а она не приглядывалась. Но два года назад она читала про такие кольца и людей, их носивших, на занятиях по Этике и Законодательству Биологического Общества Союза Галактики. На перстне был выгравирован латинский афоризм: Quod licet Jovi, non licet bovi – «Что позволено Юпитеру, не позволено быку».
  Дрожащими пальцами Алиса набрала запрос в Информаторий. На экране появилась фотография шестидесятилетней давности. Алиса вскрикнула. Вот где она видела этого Уайта, который вовсе не Уайт! Судебный процесс «доктора Моро»!
  На фото перед судьями стоял красивый крепкий юноша лет 20-25. На лице его лежала печать скорби и мольбы, глаза сияли откровением. Одну руку он призывно протянул к судейскому амвону на манер греческого ритора, другой указывал на сидящего рядом человека с безмятежным спокойствием на умном лице.
  Комментарий к фотографии гласил: «Штреззер даёт показания против профессора Эннингтона».
  Алиса знала эту историю! Как! Как она могла забыть такой драматический эпизод в деле, которое, не щадя своих нервов и сил, изучала почти неделю!
  Реклифт Рудольф Штреззер. Родился 13 июня 2013 года. Один из главных обвиняемых по «делу Моро». В ходе процесса активно сотрудничал со следствием. После заявления самого Эннингтона, что Реклифт не знал о «тёмной стороне» его «научной  деятельности» и непричастен к производимым профессором  опытам по репликации генов, [5] вивисекции, [6] торговле органами и наркотиками и прочим статьям обвинения, Штреззер получил статус свидетеля. По завершению процесса реабилитирован. Но спустя два года Совет Учёных подал в суд заявление с просьбой о пересмотре дела Штреззера. Его подозревали в более активной деятельности в качестве лаборанта Моро, чем  он представил то на суде. Учёные также не верили в благородство Эннингтона. Петицию подписало больше тысячи видных профессоров и академиков того времени. Среди них был и прадед отца Алисы. Началась подготовка к новому судебному процессу. Но дело закрыли, не начав, в связи со смертью подозреваемого. Штреззер покончил с собой дичайшим образом – бросился в резервуар с кислотой.  Лишь по сложному анализу ДНК удалось установить в бесформенной расползающейся массе бывшего лаборанта профессора Эннингтона. В предсмертной записке Реклифт горько сожалел, что ему выпала участь жить в обществе столь мнительных людей. Он не обвинял их в подозрительности и выразил надежду, что его смерть хоть немного прибавит им доверия.
  «И этот человек час назад гулял со мной по парку!» – чуть вслух не закричала Алиса.
  Сомнения в том, что рядом с ней находился Штреззер, а не похожий на него человек, она решительно отмела. Перстень! Они все носили такие перстни! Проклятые юпитерианцы!
  «Но если он жив, что за несчастный оказался в цистерне с «царской водкой»? Если он невиновен, зачем он таится и выдаёт себя за другого? Зачем он носит этот страшный знак принадлежности к секте убийц? Почему он так молод?! Что теперь со всем этим делать?!» – один за другим точно бомбы взрывались вопросы в мозгу Алисы. Ответов на них не было. Алиса не хотела их знать. Она желала спрятаться, исчезнуть, раствориться, быть где угодно, но не здесь, на одной планете с загадочным восставшим мертвецом, носящим на пальце чудовищный перстень.
  Давно, очень давно Алисе не было так страшно. Вообще-то, страхов у неё хватало – она же обычный человек, в конце концов. Например, её пугали пауки. Но паук «безмозглое» членистоногое, ему в голову не придёт намеренно нападать на человека. Тот же двуногий мизгирь, [7] с которым так беспечно сегодня прогуливалась Алиса, обладал дьявольской смекалкой и умом. Он направлял их именно на истребление людей и, следовательно, как никакой другой арахнид заслуживал опасения. Суд его оправдал. Да мало кто поверил в то, что лаборант (!), один из ближайших друзей (!) Эннингтона не знал о его преступлениях. Так считала и преподаватель Алисы, Галина Петровна, того же мнения был профессор Селезнёв. Печатка на пальце Уайта-Штреззера красноречиво говорила о его участии в вакханалии смерти, устроенной Моро. И Алиса боялась его! Боялась не только из-за его потенциальной опасности, но и из-за того, что понятия не имела, как ей поступить в сложившейся ситуации. Она пребывала в полном смятении, и чувство беспомощности усугубляло её страх. Алиса, оцепенев, смотрела на экран. Сердце бухало  в грудную клетку, словно хотело разбиться в лепёшку о рёбра, и его удары набатом отдавались в висках.
  В дверь тихо постучали. Алиса вскрикнула и вскочила из-за стола, опрокинув стул.
  – Кто там? – потеряв от неожиданности голос, хрипло крикнула она.
  – Это я – Гарольд, – раздался приглушённый дверью ответ. – Извини, пожалуйста, у меня нет сил дождаться завтрашнего дня. Здесь такие длинные ночи! Позволь мне скоротать её с тобой или отказом внуши мне терпение. Проявишь ли ты милость к моей слабости или преподашь мне урок твёрдости, я всё приму с одинаковой радостью.  Не молчи! Безмолвие двузначно и может этим погубить нас обоих.
  Алиса стояла в нерешительности. Мысли путались, колени подгибались. Её лихорадило от волнения и чувства опасности. Она ощущала себя маленьким козлёночком из старой сказки. А за дверью стоял волчище и ласково уговаривал впустить его в дом.
  – Всё в порядке? – проникновенно спросил голос и добавил яду. – Ты боишься? Прости! Ты не одинока в своём страхе.
  Алиса собралась и, подойдя к двери, решительно распахнула её.
  Что-то яркое бросилось на неё и ослепило. А в следующее мгновение острая боль прошила всё тело. Парализованная Алиса рухнула на пол. В номер спокойно с триумфальным видом вошёл мнимый Уайт, за ним бакалавр Сёд. По комнате облаком радужных перьев металась большая бескрылая птица.
  – Выключи её, – приказал экс-Уайт своему спутнику.
  Тот вынул из кармана пульт и нажал на одну из кнопок. Птица растаяла в воздухе. Голограмма!
  Алиса не могла двинуться – тело окостенело. Но сознание, слух и зрение к ней вернулись быстро. Она застонала.
  – Живо! – рыкнул Штреззер.
  Сёд достал из кармана клейкую ленту и нещадно затянул рот Алисы в несколько слоёв. Затем в дело пошёл нож Штреззера, бесцеремонно освобождая жертву от одежды. Едва он закончил, Сёд небольшим металлическим бруском поводил по обнажённому телу и резюмировал:
  – Вшитых датчиков нет, хозяин. Только съёмный в клипсе.
  – Подожди! – осадил его Штреззер. – Я сам! Ты ей ухо оторвёшь, тупица!
  Он снял с Алисы клипсы и, повертев перед глазами, холодно хохотнул.
  – До чего наивные пошли родители: отправляют детей к чёрту на рога без нормальных пеленгационных устройств. Просто искушения для киднеппинга! Как ты думаешь, Сёд, стоит наказывать таких родителей?
  – Как угодно, хозяин, – без единой эмоции отозвался бакалавр.
  – Мне было бы угодно никогда не встречаться с этой девчонкой! – зло прошипел Штреззер. – Столько спешных забот теперь из-за неё! А я ненавижу спешку!
  – Да, хозяин.
  – Проверь компьютер. Она могла связаться с полицией,  – распорядился Штреззер и театрально продекламировал:

Сколь широки Галактики просторы,
Но даже и у чёрта на рогах
Нет-нет а повстречается знакомый,
Как будто вы живёте в двух шагах.

Проклятая бескрайняя тюрьма
Осточертела! Но скажу без шутки,
Да я бы богом чувствовал себя,
От всех таясь в ореховой скорлупке! [8]

  – Хозяин, в Информатории запрос о докторе.
  – Догадливая гадюка, – Штреззер пнул в живот лежащую перед ним девочку. – Не учат нынешних детей в школе, что любопытство сокращает жизнь сильнее курения. Одна его капля способна истребить всех кошек. Вот и Киска-Алиска напросилась на неприятности! Ужасный век…
  Штреззер опустился перед Алисой на корточки, и она смогла увидеть его лицо – бледное, напоминающее торопливо вырезанную из дерева копию идолов с острова Пасхи. Притворщик осторожно убрал упавшую на глаза девочки чёлку и уже без своего омерзительного пафоса прошептал, вглядываясь ей в лицо затуманенным грустью взором:
  – Господи! Ну, какого дьявола ты такая умная!
  – Стереть архив, хозяин? – со своей безразличной услужливостью спросил Сёд.
  Алиса поняла, что его обращение к Штреззеру, которое она приняла в Эдеме за обычную корпоративную иронию, на самом деле проявление рабской покорности.
  Штреззер тем временем, помолчав, дал указания:
  – Оставь как есть. Полиция всё равно будет рыться. Стёртый архив их насторожит. Набери там что-нибудь про магазины этой дыры, развлечения, энтомологический справочник, прочую ерунду.
  – Понял, хозяин,  – Сёд принялся выполнять распоряжение.
  – Завтра, – продолжал Штреззер, – снимешь номер в этой гостинице. Крыса Гичес тебе его забронирует. На нас не ссылайся. Ты – турист.
  – Понял, хозяин. 
  – Пройдёшь сюда и снова наберёшь в Информатории различной галиматьи. Только смотри, чтобы запросы не повторялись!
  – Понял, хозяин.
  – Соберёшь вещи и дальше действуй по плану. Переждёшь у Гичеса…
  – Да, хозяин.
  – Помоги! Несём её в ванную.
  Мужчины перенесли беспомощное тело Алисы в означенную комнату. Согнули ей руки в локтях так, что кисти оказались на плечах, и в таком положении замотали их клейкой лентой. Да так, что чуть не вывернули из суставов. Штреззер заткнул раковину и, набрав воды, насыпал в неё желтоватых кристаллов. Припасённым веничком он принялся взбивать воду, та быстро густела. Сёд же расстегнул плащ и достал из-под него целую груду аккуратных пачек с перьями, куски цветной резиновой ткани и огромный пластиковый клюв.
  Штреззер коротко остриг Алису и велел помощнику собрать волосы. После чего напялил девочке купальную шапочку и с помощью Сёда приладил на её лице клюв, практически лишивший Алису обзора.  Затем мужчины взялись обмазывать тело девочки полученным Штреззером клеем и покрывать её разноцветными перьями. На ноги надели резиновые чулки с имитацией чешуйчатого покрова и трёх когтистых пальцев на концах. Работали они чётко, слаженно, спокойно, словно подобные операции для них являлись еженедельной практикой.
  – Приберёшься здесь, как следует, завтра, – сказал Штреззер, чуть отступая и оценивающе глядя на пугало, в которое его стараниями обратилась Алиса.
  – Да, хозяин.
  – Она должна была уже очухаться, – Штреззер легонько постучал по бутафорскому клюву. – Ещё не хватало волоком её переть!
  Онемевшим мышцам Алисы, в  самом деле, возвращалась чувствительность, и волны щекочущей боли расплывались по всему телу – словно ёжики катались по нему туда-сюда. Алиса бросилась на коварного доктора. Но, ещё не до конца придя в себя, потеряла равновесие и упала плашмя на грудь. В глазах потемнело от сотрясения и боли.
  – Сёд, поддерживай её! А то она себя угробит, и вся работа насмарку.
  Сёд поднял Алису и, обхватив со спины под мышками, без видимых усилий потащил к выходу. Штреззер осмотрел комнату, взял со стола ключ, и они вышли в холл.
  Алиса пришла в себя и с холодной расчетливостью поняла, что её подозрения и худшие опасения нашли самое неприятное подтверждение. Её новый знакомый действительно оказался не тем, за кого себя выдавал. И слова Алисы о том, что она его узнала, побудили негодяя к решительным действиям. Её похищают! Для чего? В данный момент это не важно. Важно вырваться из лап бандитов. Едва ли не с пелёнок Алиса попадала в различные сложные и опасные передряги, имела некоторую привычку к ним и могла трезво рассуждать в критический момент. Но дерзость, профессионализм и бесовская двуличность Штреззера всё же заставили её растеряться. Она была напугана, но уже не в той степени, что перед компьютером. Так уж устроена психология людей. Пугает неизвестное, непонятное и предчувствие беды. Когда же карты брошены на стол, маски сорваны, а беда разразилась сущей катастрофой, человек понимает, что его опасения оказались чуть-чуть завышены и следует мобилизовать все силы на борьбу с последствиями злого рока, а не продолжать трястись от страха над тем, что и так уже произошло. Поэтому, пока Алису тащили с лестницы, подхватив с двух сторон под руки, теперь имитирующие толстые рудиментарные крылья, она оценивала свое незавидное положение и прикидывала возможные варианты выхода из него.
  Похитители с добычей оказались в вестибюле. На ресепшене сидел упитанный маленький ушан. Вернее, сидело его тело, а вся сознательная деятельность перекочевала в виртуальное пространство планшета на охоту за неуловимой пиковой дамой. Портье бросил на троицу взгляд, лишённый и толики интереса, и снова уткнулся в свой пасьянс.
  Праведный гнев обуял Алису.
  «Неужели такое возможно? Это же грабёж средь бела дня! А этот олух ничего не понимает!»
  Необходимо срочно действовать – дать ему знать! Но как? Рот у неё перетянут лентой, руки тоже связаны и невыносимо вывернуты, ко всему прочему, её держат два бугая.
  Однако Алиса решила рискнуть. Терять-то ей всё равно было особо нечего, кроме жизни. Но она рассудила, что негодяи, в любом случае, не решатся убивать её здесь.
  И вот гигантская птица с силой топнула  по ноге одного своего спутника, рванулась от другого, оставляя в его руках пучки перьев, словно два веера парижской модницы, а когда он потянулся к ней, поставила ему подножку. Потеряв равновесие, незадачливый зверолов бревном грохнулся об пол. Второй, больше обескураженный хитрым приёмом коварной птицы, чем болью, запрыгал на одной ноге, налетел на угол и сполз по нему на паркет. Птица метнулась к портье, отчаянно маша крыльями и мотая головой. Из её клюва раздавалось грозное сопение и мычание. Портье вскочил, опрокинув офисное кресло, и замахал на птицу руками.
  – Уйди! Отстань! Отстань!
  Изумление и ужас сморщили маленькую круглую физиономию служащего, и она стала напоминать урюк. Уши его скомкались в беспорядке и трепетали, как корабельные вымпелы во время шторма. Ещё бы! Кто не испугается птицы, напоминающей взрыв на фабрике фейерверков? Особенно, если она выше вас ростом, у неё огромный клювом, она утробно шипит и  воинственно хлопает обрубками крыльев. И, о кошмар, пытается тяпнуть вас по темени. Ушан завизжал и дал стрекача из-за регистрационной стойки в надежде найти спасение на оперативном просторе вестибюля. Птица погналась за ним.
  Алиса чуть не плакала от досады, что этот дурень не возьмёт в толк сути происходящего. Носиться за ушастым пончиком оказалось непросто. Из-за скрюченных связанных рук Алиса с трудом сохраняла баланс на поворотах. Клюв мешал следить за направлением. Когти на ногах постоянно норовили зацепиться друг за дружку. И недавний электрошок давал о себе знать, расстроив координационные центры нервной системы.
  В итоге случилось то, чего и следовало ожидать. Птица запуталась в ногах на очередном вираже погони за портье и опрокинулась на пол. Один из притащивших её людей – высокий блондин – бросился к ней с вытянутой рукой. Раздался тихий треск электрического разряда. Запахло озоном. Птица трепыхнулась всем телом и замерла, разбросав перья в разные стороны.
  – Ах, какая неприятность! Извините нас, доблестный хранитель ключей! – приятным голосом заговорил высокий мужчина, подходя к ушану. – Она не поранила вас? Эти кукабары ужасно дикие и невоспитанные животные! Могу я вам помочь?
  Шокированный портье покачал головой, давая понять, что единственная помощь, какую ему может оказать незнакомец – это немедленно исчезнуть вместе со своей невоспитанной кукабарой. Не переставая извиняться и сокрушаться о досадном инциденте, мужчина с напарником подняли птицу и юркнули в двери парадного входа.
  – Эта работа становится опасной! – утирая пот, пробормотал портье. – Говорила мне мама: «Устраивайся в библиотеку!» Нет, пора на пенсию! По инвалидности…
  Продолжая жалобиться самому себе о нелёгком труде гостиничных работников, он занял прежнее место и вверг себя в пучину пасьянсовых страстей.
  Алису Селезнёву уносили в ночь.



Глава II. alas moro helllllll

  Таможня на Блуке была такой же притчей во языцех, как знаменитый рынок Палапутры. Она самым причудливым образом сочетала в себе строгость, демократичность и безалаберность. Причём, кроме последнего, исключительно блукского ингредиента этой смеси, обывателям оставалось неясным, чем мотивировано проявление первых двух. По идее, в связи с бойкой торговлей животными и предметами коллекционирования, таможня подразумевала ряд жёстких правил и ограничений ради пресечения контрабанды. С этим бы никто не спорил, кроме контрабандистов, но суровость кодекса понималась аборигенами несколько неполноценно. Сколько раз у них под носом, не таясь, на какое-нибудь корыто без регистрационных номеров и опознавательных знаков грузились редчайшие животные и предметы антиквариата. Но таможенники даже ухом не вели. Более того, порой сами принимались в благодушном порыве гостеприимства помогать грузчикам, на каждом из которых уверенно можно было прилепить ярлык «Mr. Hide». [1] Когда же приезжали полицейские и начинали дознаваться у контрольной службы вывоза товаров, какого, собственно, рожна, банде космических пиратов беспрепятственно удалось вывезти с планеты бесценные произведения искусства, таможенники только пожимали плечами, вращали ушами и с невинным видом говорили, что, де, им сказали, будто это подготовка не к космическому перелёту, а к прогулке на орбите Блука, и через пару часов все товары вернут на место. Чего, естественно, ещё ни разу не случалось.      
  После таких эксцессов летели головы, обрывались погоны и уши. Таможня на неделю входила в клинч и начинала свирепствовать до безобразия, перетряхивая багажи всех и каждого. Но проходил срок, и всё возвращалось в прежнее русло. Лопоухие таможенники хлопали ушами, полиция кусала локти, Совет Галактики потреблял успокоительное в промышленных масштабах.      
  Блуку постоянно предлагалось нанять «варягов» для контрольно-пропускной службы, людей более ответственных, чем простодушные ушаны. Ну, тех же сапиенсов или вестериан, например. Но правительство планеты гордо заявляло, что не потерпит любых посягательств на суверенитет своего оазиса Доверия.      
  Ситуация усугублялась тем, что на Блуке действовала так называемая «система информационной защиты». Любое лицо имело право не проходить на планете полной регистрации, подразумевающей фотографирование, снятие отпечатков и взятие ДНК. А для получения визы достаточно было предоставить поручителя – человека, имеющего полную регистрацию, который бы подтвердил ту информацию, что подавал о себе пропускной службе визитёр. Ограничения для персон, воспользовавшихся сим пунктом Конституции Блука, были стандартными для законодательства Галактического Союза. Но обойти их было легче, чем на Земле или другой планете в силу пресловутой доверчивости аборигенов. Конечно, этим бессовестно пользовался криминалитет, пасясь на планете под «честное слово» подставных лиц. И бардак цвёл буйным цветом. На орбите дежурили патрульные крейсера Совета Галактики, чтобы хоть как-то повлиять на попустительство грабежу. Агенты ИГП досматривали подозрительные звездолёты. Но сами понимаете, насколько сложнее это сделать в Космосе, чем на планете.    
  Хроника не сохранила причины, по которой у таможенников Блука случился приступ активной профессиональной деятельности 26 марта 2094 года по земному календарю. То ли звёзды так расположились на небе, то ли у начальства случился разлив желчи. Этого мы никогда не узнаем. Нам известен лишь сам факт того, что в момент, когда на корабль «Гордость Сириуса», стоящий в космопорту Палапутры, четверо человек затаскивали брыкающуюся птицу, их окликнул строгий голос, требующий назвать себя. Грузчики дружно развернулись, а пернатая нечисть в их руках припадочно затрепыхалась, словно окрик придал ей новых сил для борьбы.      
  Один из мужчин представился сам и перечислил своих подручных подошедшему офицеру таможни и двум его помощникам. Таможенник сверил имена с данными в планшете.    
  – Доктор Уайт, вам знакомы правила регистрации на Блуке? – спросил офицер.      
  – Конечно! – Уайт не щадил себя, весь обращаясь в лучезарную улыбку.      
  – Вы не прошли полной регистрации. И вам запрещено покупать животных на Блуке, – продолжал таможенник, кивнув на бьющуюся в руках Сёда птицу.      
  – Я и не покупаю, а гружу его на корабль. Потому что это «животное» – собственность зоопарка Обрио.      
  – У вас есть соответствующие документы?      
  – Документы у капитана Жака Мелье. Он купил эту животину и просил меня привезти её с рынка и погрузить на корабль. Он мне сказал, что урегулировал все вопросы с вашей службой.      
  Ушан снова обратился к планшету.      
  – Как называется это животное?      
  – Кукабара.    
  – Всё сходится, – прищёлкнул языком проверяющий.      
  – Так разве это не замечательно! – Уайт сиял словно прожектор. – Мы можем продолжать?      
  Таможенник оторвал задумчивый взор от планшета, посмотрел на Уайта, на птицу, снова уткнулся в планшет и озадаченно почесал ухо.      
  – Что-то не так, офицер? – бархатно-мелодичный голос доктора исказился фальшивыми нотками раздражения.      
  – Простите! Но этот зверь совсем не похож на свинью. И я сомневаюсь, что он умеет плавать, – прищурившись, произнёс таможенник.      
  – Я вас не понимаю, – искренне удивился Уайт.      
  – Это же морская свинка? – указал ушан на птицу.      
  – Господи, помилуй! С чего вы это взяли? Это кукабара!      
  – Ну да. Так у меня и числится в регистрационном листе. Кукабара – гигантская морская свинка, обитающая в дельте реки Амазонки, – деловито изрёк ушан и пояснил. – Амазонка – это на Земле.      
  – Ах, вот в чём дело! – благодушно рассмеялся доктор. – Откуда у вас справочная информация?      
  – Из Галактической Сети, конечно.      
  – Понятно, – с сарказмом хмыкнул Уайт. – Так вот. Гигантская морская свинка называется «ка-пи-ба-ра». А «ку-ка-ба-ра» – это птица. Вот она! Видимо, при переводе на космолингву в Галактической Сети транскрипции слов совпали, или просто наборщик напутал.      
  – Вот как? Странно… Извините, – смутился ушан.      
  – Ничего страшного! Бывает, – Уайт ослепил таможенника улыбкой и, обернувшись к своим подручным, распорядился продолжать погрузку.      
  Птица яростно засопротивлялась этому действию.      
  – Что вы делаете? – сурово спросил таможенник.      
  – Как «что»? Гружу на корабль свою кукабару, – огрызнулся доктор.    
  – Вы не имеете на это права.      
  – Иисусе! Почему? – взорвался Уайт.      
  – Она не зарегистрирована, – с монументальным спокойствием ответил ушан.      
  – Как она может быть «не зарегистрирована», когда вы мне только что сказали, что она числится в вашем «листе»!      
  – Это так. Но она числится, как морская свинка, а не как птица, – прояснил ушан для доктора всю глубину глупости сложившейся ситуации.      
  Уайт нашёл в себе силы проглотить комок ругательств, едва не сорвавшихся с его языка, и заискивающе обратился к ушастому педанту.      
  – Но ведь сначала она называется правильно – кукабара? Так в чём проблема? Остальное просто исправите!      
  – Не могу.      
  – Боже, пошли мне силы! Почему?      
  – Вносить изменения в регистрационный лист имеет право только составитель этого листа. А его нет на месте.      
  – Так найдите его! Почему ваши проблемы должны становиться моими?      
  – Его смена окончена. Он будет только послезавтра.      
  Уайт взвыл, как ошпаренный.      
  – Я не могу посвятить сто часов вашей бюрократической волоките! На носу XXII век, а честным гражданам приходится терпеть чиновничий произвол, как при царе Горохе!      
  Таможенник насупился, раздул грудь и грозно зашевелил ушами.      
  – Уважаемый! Я вас попрошу воздержаться от замечаний о нашей работе. Вы торопитесь? А между тем ваш корабль, по-моему, требует тщательного досмотра.      
  Слова таможенника странным образом повлияли на поведение неугомонной кукабары – трое подручных доктора едва сдерживали её метания, принявшие совершенно бешеный характер.      
  Уайт же, поняв намёк ушана, мигом перевоплотился в само раскаянье и миролюбие.      
  – Извините-извините, офицер! Я погорячился. Видите ли, птица голодная. Её срочно нужно покормить! Да и шум космопорта может ей навредить. Я просто переживаю за её здоровье.      
  Ушан смерил птицу опасливым взглядом.      
  – Держите её покрепче! Мне не нравится, как она на меня смотрит.      
  – Не обращайте внимания! – добродушно рассмеялся Уайт. – Это безобидный птенец. Его совсем недавно вынули из гнезда. Вот он и волнуется.      
  Доктор похлопал птицу по клюву и ласково произнёс:      
  – Успокойся, милая! Не то получишь транквилизатор в гузку.      
  Кукабара моментально утихомирилась.      
  – А вы умеете обращаться с дикими животными, – с уважением сказал ушан.      
  – Это моя профессия, офицер! – гордо воскликнул доктор и продолжил с мольбой. – Послушайте, я не нахожу в сложившемся недоразумении ничего страшного. Отпустите нас, а документы исправите потом. Сами видите, как взвинчена птица. Ей нужны тишина и покой. И особый уход. Она может не пережить ожидание, пока исправят эту досадную ошибку. Имейте сострадание!      
  – Я полон сострадания к этой птице. Но не могу удовлетворить вашу просьбу.      
  Уайт не выдержал и разразился потоком ядрёного кокни, [2] от которого даже у птицы перья дыбом встали. Таможенники же невозмутимо выслушали его продолжительный монолог. И когда доктор прервался, чтобы немного отдышаться, офицер ледяным тоном заметил:      
  – Доктор Уайт, должен вас предупредить, что, если вы ещё раз произнесёте в моём присутствие хоть слово не на космолингве, я буду расценивать это как оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей. Вы будете арестованы сроком на пять дней, и навсегда станете персоной нон грата для Блука. Вам всё ясно?      
  – Ясно, – мрачно процедил Уайт.      
  – А теперь, коль вам угодно, пройдёмте в кабинет для составления нового регистрационного акта.      
  – Но я… Вернее, капитан уже зарегистрировал птицу!      
  – Тогда ждите служащего, составлявшего тот акт, чтобы он его исправил в соответствии с правилами и новыми данными, – пожал плечами ушан.      
  Уайт заскрежетал зубами.      
  – Офицер, позвольте поговорить с моими помощниками, – доктор кивнул на Сёда и двух угрюмых здоровяков, держащих птицу. – Они не говорят на космолингве. Мне придётся прибегнуть к их родному языку.      
  – Пожалуйста, – флегматично махнул рукой ушан.      
  Уайт накинулся на Сёда.      
  – Where is stupid Mellier? [3]      
  – I do not know, boss. [4]      
  – Bunch of fools! Find him wherever he was and chase to desk! Hell bring you’re all the kingdom come! [5]      
  Сёд ответил своим неизменным «да, хозяин».      
  Доктор снова обратился к таможеннику, напуская на себя солидный вид:      
  – Мы урегулируем это недоразумение. Но учтите, я буду жаловаться в Суд Совета Галактики.      
  – Жалуйтесь хоть Маме Римской, – не моргнув глазом, открестился ушан. – Но пока животное не будет оформлено по всем правилам, оно останется собственностью планеты Блук.      
  Кукабара встретила эту фразу энергичным мотанием головы, а Уайт на минуту онемел от хамства таможни.      
  – Офицер, разрешите завести птицу в трюм, – придя в себя, скромно попросил он. – Вам же самим будет неудобно, когда она начнёт шуметь в кабинете. Или нагадит, чего доброго. А здесь ей тоже оставаться нельзя. Видите? У неё и так нервный шок.      
  Ушан пристально посмотрел на страшилище в руках людей Уайта и, поразмыслив, согласился. Птица снова взбесилась, пытаясь вырваться из плена.      
  – Пристройте её пока в переходнике, – распорядился Уайт и, попросив ушана указывать дорогу, отправился в компании таможенников в регистратуру.

* * *
  Алису затащили в тускло освещённый отсек трюма и оставили наедине с собой. Она осмотрелась. Помещение оказалось просторной шлюзовой камерой. Вдоль бортов и на полках, пристроенных между тремя шпангоутами, стояли разнообразные ящики, контейнеры и канистры. У входа в обитаемый сектор корабля на стенке призрачным светом мерцал монитор. Бежать отсюда не было никакой возможности. В двигательно-техническое отделение и на палубу двери были заблокированы, снаружи люк трюма наверняка охраняли люди Уайта.      
  Весьма странные люди, – подумала Алиса. Всё время, что она с ними воевала, они не проронили ни единого слова, ни единый мускул не дрогнул на их лицах. А как они измяли ей бока, сдерживая её брыкание! После их «объятий» Алиса ощущала себя так, словно ей довелось изрядно покувыркаться в бетономешалке вместе с тонной булыжников. И что это за странные имена у них? Ну, допустим, она могла согласиться с существованием фамилии «Третий». Но в такую экзотику как «Фифти-севнс» и «Фоти-фёст» [6] верилось с трудом. Не могли себе нормальных бандитских кличек придумать или весь запас фантазии израсходовали на план похищения девочки-детектива?      
  «Да уж! Не «детектив», а «дефектив»! Попалась, как дитя малолетнее», – укорила себя Алиса.      
  Что теперь делать? Положение незавидное!      
  В том, что её будут искать, Алиса не сомневалась. Её беспокоило другое. Когда её хватятся – раз? И два – как долго продлятся эти гипотетические поиски? От обоих вопросов завесило, сколько она пробудет в отвратительном и опасном обществе Штреззера и его банды цифирьщиков. Ответы самой себе на эти вопросы не внушали радости. Родители начнут серьёзно волноваться часов через сорок, когда она не выйдет на связь. Ещё через сутки к поискам подключится полиция. И что они найдут? Уже четверо свидетелей в упор смотрели на неё, и ни один не заподозрил, что перед ним не свихнувшаяся птица, а замаскированная девочка, умоляющая о помощи. По всему выходило, что некому поведать не только то, куда её увезли, но и вообще рассказать о факте похищения. Остаётся только надеяться на прозорливость агентов ИнтерГалактической полиции и на то, что похитители оставили на своём пути достаточно улик.      
  Мысли о друзьях, приободрили Алису. Не время вешать нос! Друзья не бросят её в беде – они обязательно ей помогут. А её задача, по возможности, помочь им быстрей напасть на свой след.      
  Внимание Алисы привлекла светящаяся панель монитора.      
  Ну-ка, что там за устройство?      
  Она проковыляла к предмету. Им оказался компьютер. Так, по крайней мере, это называлось, когда землёй правили динозавры. Подобную рухлядь ей доводилось видеть лишь в музеях. Правда, и сама «Гордость Сириуса» являла собой плачевное зрелище – древний ржавый спейс-трак, в кустарных условиях переделанный в гравитолёт. Наверняка, бандиты его арендовали у какой-нибудь захудалой транспортной компании, каких много было полвека назад, когда космические перелёты занимали целые месяцы и даже годы. На системном блоке Алиса увидела мигающий маячок подключения прибора к Галактической Сети.      
  Да отсюда же можно с кем-нибудь связаться и запросить помощи! – обрадовалась она.      
  Компьютер не оборудован видеофоном, но послать с него письменное сообщение можно. Конечно, радиус действия такой связи небольшой, поэтому ни Милодару, ни папе на Землю не напишешь. Но ведь есть друзья на Блуке! Местная полиция, наконец!      
  Однако запал Алисы быстро угас.      
  «О каком видеофоне я мечтаю? Что мой собеседник увидит на экране – страусёнка из Маппет-шоу?» [7] – сокрушённо подумала она. Ей уже представилась возможность оценить восприятие своей внешности оппонентами. Толку – ноль.      
  «И говорить я не могу! А как я печатать буду? Руки-то связаны! Я даже адрес не могу набрать, ни то что письмо», – всё больше волновалась Алиса. Перед ней был реальный шанс на спасение, но она не могла им воспользоваться. Это её злило и мешало соображать над решением проблемы.      
  Да ещё её беспокоило незнание, сколько у неё в запасе времени для составления письма. Как быстро Штреззер переоформит документы? За час? А, может, он вернётся через пять минут! И там, кто знает… Прости-прощай, Алиса Селезнёва! Глубока и широка Молочная Река – сколько тайн она хранит, сколько людей пропало на её просторах.      
  Нужно скорей принимать решение!    
  Алиса попробовала нажать на кнопку клювом. Получилось! На экране появилась форма ввода адреса. Теперь номер полиции…    
  Но Алиса с отчаяньем увидела, что клавиатура компьютера содержит только латинские буквы, арабские цифры и значки программирования, использующиеся на Земле. Иероглифов космолингвы не было! А где на Блуке адрес без них найдёшь? Писать на Землю бессмысленно – она в семи парсеках [8] от Блука. А доисторический хлам, от которого сейчас зависела Алисина судьба, приспособлен для близкоорбитальной связи, ну, миллиона три километров осилит. И то сигнал до адресата дойдёт лишь через пару дней!      
  Алиса давно забыла, когда последний раз поддавалась панике. Но сейчас, видя, как Фортуна утягивает у неё из подноса надежду, словно злой шутник кошелёк на ниточке, она почувствовала, что теряет самоконтроль. Мозг лихорадочно перебирал ближайшие адреса на «латинице». Да в радиусе светового года таких нет! Кроме…      
  Пашка! Пашка на Z-4004!      
  Номер Гераскина тут же возник перед мысленным взором Алисы. Всё, что оставалось сделать, сосредоточиться и правильно его набрать. Клювом, мешающим смотреть на клавиши, постоянно норовящим ударить не на ту кнопку, что выбрал глаз, добиться этого представлялось сложной задачей. Алиса изо всех сил сдерживала себя, чтобы не торопиться, не допускать ошибок. Она тщательно прицеливалась к клавишам, нажимала на них аккуратно, затаив дыхание. Но, всё равно, ей не удалось избежать нескольких огрехов, которые, понося свою неуклюжесть, пришлось исправлять. Это стоило времени. А каждое новое мгновение для Алисы становилась в десять раз дороже предыдущего. Она не знала, сколько провозилась с набором номера. Но наверняка долго, слишком долго! Как здесь не поспешишь, когда буквально физически ощущаешь, как ручейки секунд сливаются в одну бурлящую реку, и она мчит тебя навстречу смертельному водопаду Вечности.      
  Но вот номер набран! Алиса отодвинулась от монитора и скосила глаза на результат своего труда. Вроде верно. Полдела сделано! Она клюнула «Enter», и на экране открылось поле для письменного сообщения введенному адресу.      
  «Что писать? Что писать? Клювом не натюкаешься! На простое предложение и недели не хватит, а у меня и получаса уже нет! – словно пламя клокотали мысли девочки. – Думай, Алиска! Быстрее!»      
  Надо написать универсальное S.O.S! А что Паша поймёт из этого призыва? Кто-то невесть откуда просит его о помощи. Но кто и откуда? Куда Штреззер собирается её везти? Сколько вопросов, требующих моментального решения и действия! Но решение не приходило. А время утекало, и волна паники вновь начала подкатывать к сознанию.      
  «Спокойно, Алиска!!! Для начала дай знать, что это ты ему пишешь», – нашлась Селезнёва и торопливо застучала по клавиатуре.      
  «Ошибка! Ошибка! Нужно исправить!»      
  Девочка со злостью на собственную невнимательность принялась клевать непослушные буквы.      
  «Да что ж за напасть-то за такая! Только хуже стало! Стереть и начать заново!»      
  Но это займёт ещё несколько секунд, а они были не по карману Алисе. Да и в голове уже вертелось новое слово – где и у кого её искать. Неизвестно, куда её повезут, но известно, кто. Так что? Напечатать Штреззер? Слишком длинно! А может, «Моро»? «Моро» объяснит и место и человека, и вообще ситуацию? Ведь Штреззер был связан с этим мерзавцем, наверняка, эта посредническая связь сохранилась до сих пор, не зря же он носит перстень юпитерианцев. Да, так и нужно писать! Во французском оригинале долго набирать, но сойдёт и транскрипция. Пусть Гераскин ищет «Моро», проверяет его контакты. Пашка – умница! Пашка сообразит, что к чему. Должен сообразить! Мы же совсем недавно проходили это в школе, он должен вспомнить это слово!      
  Алиса отодвинулась от экрана и покосилась на фразу. «Так! Хорошо! Мне понятно – и Пашка поймёт!» – с детской наивностью успокоила она себя.      
  Вот теперь можно приступить к «S.O.S»…   
  «Дура!» – прокляла себя Алиса. Ну, зачем она набирает «he»? Откуда это дикое желание напечатать «he stole me»? [9] Что за убийственное расточительство?! Нет времени на написание романов! Уже люк трюма сдвигается! Ещё секунда и всё пропало!      
  Объятая волнением альпиниста, повисшего над пропастью на расползающейся страховке, Алиса ударила по букве «L». «Помощь» – единственное, что остаётся состряпать из этого глупого «he».      
  Вот уже кто-то входит! А клавиша запала, и «L» цепочкой потянулись за «he». Остановись, мгновенье! Остановись, сколь ты ни ужасно! Ещё пару терций на последнюю букву!      
  – Ты что творишь?! Сломаешь компьютер! – словно нож ударил Алису окрик в спину.   
  Она в отчаянье тяпнула клювом по «Вводу». На панели замигал бегунок передачи сообщения. Сильные руки впились в Алису и потащили от машины.      
  Ну! Счастливого пути, моё «письмо в бутылке»! Принеси мне свободу! – мысленно прокричала девочка. Но в ответ на её мольбу на экране высветилась бесстрастное: Link has broken. Transmission is cancelled. Please try next time. [10] И паника, словно цунами, захлестнула Алису. Она зарыдала.




Глава III. Полёт в неизвестность

  Силы на сопротивление у Алисы иссякли. Само по себе отчаянье угнетает волю человека, высасывая из него энергию, внушая опасную апатию и упадок духа. Но Алиса, кроме этого, провела на Блуке длиннющий, насыщенный событиями день – не спала почти шестьдесят пять часов. Из-за перенесённого электрошока голова у неё шла кругом. Её мутило. Стянутые клейкой лентой руки, превращённые в нелепые культяпки, совершенно одеревенели и безжизненной тяжестью оттягивали плечи, как две чугунные трубы, залитые свинцом. Боль от перенапряженных плеч и застоя крови отдавалась в шее и ниже – в позвоночнике. Так что Алиса уже с трудом могла передвигаться. Из-за нахлынувших рыданий, проклятого клюва, заклеенного скотчем рта  ей тяжело дышалось. Последствия  дефицита кислорода не заставили себя долго ждать – Алиса была на грани обморока от удушья.
  Её бросили на пол в тесном закутке корабля. Оглушённая, подавленная навалившимися переживаньями, совершенно потеряв ориентацию в пространстве и времени, девочка съёжилась на холодном настиле и тряслась от страха и болезненных судорог в измаянном борьбой теле.
  Через некоторое время явились Штреззер и Сёд. Они усадили полубессознательную пленницу на стул и, наконец, перерезали путы. Освобождённые руки Алисы пали долу мертвым грузом, едва не опрокинув её. Штреззер с проницательностью бывалого хирурга аккуратно ткнул похищенную скальпелем на сгибе локтя и безошибочно попал в вену, несмотря на то, что от глаз её сейчас скрывал слой перьев и искусственной кожи. В образовавшуюся ранку злодей вставил дюфо иглу с транфузионной трубкой, и кровь Алисы потекла в поднесённую Сёдом полулитровую пробирку. Это кровопускание доконало Алису. Она потеряла сознание.
  Пришла в себя девочка на жёсткой откидной койке крохотной каюты. На стене против неё был откидной столик. Со своего места она легко могла достать до него рукой, а, сев на ближний край койки, дотянулась бы до двери. В углу  стоял переносной биотуалет. «И на том спасибо», – хмуро усмехнулась Алиса.
  Пространство наполнял едва слышный гул, и ощущалась лёгкая вибрация. Корабль летит, – поняла Алиса, – а её «камера», как она без оговорок назвала свою каморку, находится рядом с двигательным отсеком. И, скорее всего, первоначально этого помещения на «Гордости Сириуса» не было…
  Тело изнывало от ломоты в суставах и острых спазмов в затёкших мышцах. Алиса встала и попробовала походить, встряхивая онемевшими руками. Однако ей быстро пришлось вернуться в сидячее положение. Мало того, что ноги отказывались её держать, так ещё и тошнота накатила от начавшегося головокружения. Клюв и кляп с неё сняли, пока она пребывала в отключке. И хорошо! Страшно было подумать, какие последствия имела бы её дурнота, оставайся рот заткнутым. Алиса с наслаждением выругалась в голос. Она попробовала проанализировать сложившуюся ситуацию. Но, кроме унылых мыслей вокруг фразы «всё кончено!», на ум ей ничего не приходило. Было ясно, что бандиты не первый раз действуют подобным образом. И осознание этого оптимизма не прибавляло.
  «У них всё просчитано, всё отработано до мелочей. Выгребли себе всех козырей из колоды. А мне что осталось? Ждать и надеяться на чудо?» – гоняла туда-сюда тоскливые думы  Алиса, нервно выщипывая покрывающие её перья и пух.
  В каюту в сопровождении Фифти-севнса вошёл Штреззер. Алиса, не раздумывая, кинулась на врага. Но тот вытянутой рукой без труда упредил её атаку. Налетев на преграду, Алиса опрокинулась на пол, сильно ударившись о край койки. Штреззер приказал ей подняться и идти с ними без фокусов и глупостей, если она  не хочет, чтобы он снова нёс её в своих объятиях. Алиса, скрипя сердцем, подчинилась – не время сейчас показывать характер. Штреззер уже доказал, что, если ему что-то нужно, он этого добьётся и церемониться не станет. «Рядом с этим хищником лучше находиться в сознании, чем без, – решила Алиса. – Кто знает, какая подлая блажь придёт ему в голову, если он и так не стесняется грязных намёков».
  Невольницу привели в моечное отделение, и Фифти-севнс принялся срывать с неё перья и превратившийся в искусственную кожу клей. Делал он это, нисколько не заботясь о том, что при этом испытывает девочка. Клей крепко сцепился с телом, и, когда его отдирали, Алисе показалось, что её свежуют живьём. Она не могла сдерживать крика. Но в следующий миг тот сам застрял в горле. Алиса вдруг уже своей родной кожей почувствовала грубые холодные прикосновения  и с ужасом поняла, что обнажена. Она влепила лапающему её мужлану пощёчину. Рука словно о кирпичную стену врезалась – отекла и потеряла чувствительность. А Фифти-севнс даже глазом не моргнул. С механической остервенелостью и отсутствием и тени эмоций на лице он всё так же отрывал с Алисы лоскут за лоскутом звериного камуфляжа. Штреззер, с невозмутимым видом следивший за процессом, рассмеялся  и сказал:
  – Не сопротивляйся. Сама не отмоешься. Не беспокойся, твоё тело его не интересует. Или ты предпочтёшь, чтобы я этим занимался? 
  – Пошёл вон!!! – выкрикнула Алиса, чувствуя, как на неё накатывает истерика.
  Штреззер хмыкнул, дескать, эка невидаль. Однако заставлять себя уговаривать не стал и избавил Алису от своего общества, велев Фифти-севнсу осторожнее орудовать лапами. На продолжающуюся процедуру его замечание не повлияло – она так и оставалась похожа на средневековую экзекуцию.
  Стыд сжигал Алису, но не из-за наготы перед этим набыченным бесчувственным остолопом. Ей было горько осознавать собственную беспомощность и зависимость от  похитителей, хотя уж в последнем её вины не было. Но она снова и снова упрекала себя в глупости, приведшей её к таким бедам и унижениям. Стиснув зубы, зажмурившись до боли в висках, она терпела происходящий с ней кошмар. И чтобы хоть немного абстрагироваться от него, повторяла про себя скороговорки на разных языках, которым её научил Аркаша Сапожков. И ещё клялась отомстить. Любой ценой…
  А Фифти-севнс тем временем закончил болезненный «процесс разоблачения», повертел Алису, критически оглядывая её тело, не осталось ли где пуха или клея, и равнодушным голосом приказал:
  – Мойся. Одевайся.
  С этими словами он указал на лежащую на полке возле душевой кабинки стопку одежды и вышел.
  Изо всех сил сдерживавшая слёзы в присутствии прислужника Штреззера, Алиса тихо заплакала и встала под лейку. Тёплый душ принёс облегчение и даже успокоение. Его упругие струи приятно массировали измученное тело и отвлекали от мыслей, проку от которых всё равно пока не было. Алисе никак не хотелось покидать кабинку, превратившуюся в маленький уютный мирок, где она могла спрятаться от реальности. Но бесцеремонно ввалившийся в моечное Фифти-севнс убедил её в том, что она заблуждается – укрыться от настоящего на этом корабле невозможно. Алиса назвала нахала невоспитанным идиотом. Фифти-севнс не обратил на её слова никакого внимания и велел пошевеливаться. Не человек, а бревно! Может, на нём даже грибы растут, только он их не замечает. Как бы там ни было, одеться Алиса поспешила: ни у кого, даже у последнего идиота, нет никакого права присутствовать  рядом с ней, когда она, как говорится, в чём мать родила.
  Её вернули в камеру. На столе уже стояла тарелка с «сухим пайком» космических дальнобойщиков – едой практически безвкусной, но питательной. Ещё здесь был стакан с густым томатным соком и шоколад. Что бы Штреззер ни говорил о грозящей Селезнёвой смерти, но пока бандиты, похоже, заботились о сохранения её здоровья. Эта мысль приободрила Алису. Она поела и с удовольствием ощутила, как тело наполняет энергетический заряд.
  Вошёл Штреззер. Он вооружился тонометром и изъявил намеренье провести медицинское обследование пленницы. Алиса отпрянула и, сжавшись в комок, из дальнего угла на койке пыталась убить негодяя взглядом. Тоном холодней арктического ветра Штреззер предупредил, что не собирается тратить время на борьбу, и, если Алиса намерена сопротивляться, он просто напросто приведёт её в бесчувственное состояние и всё равно получит требуемое. Алиса не хотела ещё раз испытывать боль от электрошока, а представление того, что она совершенно потеряет способность к действию рядом с этим душегубом, приводило её в ужас. Она покорно протянула самозваному доктору левую руку. Штреззер измерил её артериальное и венозное давление. Посветил ей в глаза фонариком. Велел пройтись с закрытыми глазами для проверки координации движений. Напоследок он достал из нагрудного кармана коробочку, вытряхнул из неё на ладонь пару пилюль и протянул их Алисе. Та с отвращением ударила по руке. Таблетки разлетелись в разные стороны. Штреззер отреагировал на агрессию со спокойствием могильной плиты и повторил свой выигрышный аргумент, что все операции, какие ему вздумается проводить с Алисой, в том числе и ввод витаминов в её организм, он может проделать, лишив её возможности двигаться. После такого ультиматума Алиса не смогла не принять вновь поданные ей пилюли. Она отправила их в рот, не стараясь изобразить полнейшее омерзение, поскольку последнее без всякой наигранности и так отразилось на её лице само собой. Штреззер выжидающе наблюдал за приёмом лекарств. Алиса демонстративно сглотнула и с королевским достоинством  сказала похитителю, что, если он удовлетворён, пусть убирается к чёртовой матери, чтоб она придушила своего поганого отпрыска в объятиях. Мужчина, пропустив мимо ушей грубость, пожелал невольнице приятных сновидений и вышел. Алису действительно клонило в сон. Наверняка еда или пилюли содержали снотворное. Девочка кое-как устроилась на жёсткой койке и забылась чёрным дурманом.
  Очнулась она от боли в животе и тряски – её мотало из стороны в сторону. Один из слуг Штреззера нёс её поперёк плеча. За ними следовала ещё пара человек, похожих, словно близнецы. Алиса разволновалась, решив, что сбываются худшие её опасения. Крича проклятья и угрозы, она замолотила несущего её бугая кулаками по спине. Как чёрт из табакерки, появился Штреззер.
  – Проснулась? Хорошо! Ты крепко спала, и я не счёл нужным тебя будить. Но эти неуклюжие олухи всегда всё портят. Она пойдёт сама. Поставь её, Сорокпервый!
  Алиса уже не сомневалась, что «цифровые» фамилии подручных Штреззера вовсе не клички, а на самом деле обычные порядковые номера.
  «Как они так рабов выдрессировывают? Они же послушней роботов! И так же лишены эмоций…» – думала Алиса, идя за Штреззером.
  Увидев стыковочный шлюз разгрузочной камеры, она поняла, что похитители переходят с ней на другой корабль.
  «Не иначе, следы заметают, – мелькнула догадка у Алисы, – Может, их помойное ведро уже объявлено в розыск? Хорошо бы!»
  Новый звездолёт был посовременнее «Гордости Сириуса», но и он проигрывал той технике, какую доводилось видеть Алисе.
  «Таятся, наверное, на какой-нибудь отсталой планетке. Всякий хлам собирают», – делала логические замечания девочка, рассматривая корабль по пути в очередную предназначенную ей «камеру».
  Каюта оказалась просторнее предыдущей, и в иных условиях Алиса назвала бы её комфортной. Но из-за личностей, её окружавших, и событий, приведших её в эту каюту, последняя автоматически лишалась всяких лестных эпитетов.
  Штреззер запер дверь и устремил на Алису сосредоточенный взгляд. Девочке это не понравилось. Она вся напряглась, готовясь к  отчаянной драке. Но враг обратился к ней без тени иронии или самодовольного сарказма спокойным серьёзным голосом:
  – Тело болит?
  – А то ты не знаешь, – огрызнулась Алиса, не отводя глаз от ясного взора похитителя, следя за каждым его движением.
  – Снимай робу и ложись на кровать, – тем же тоном сказал Штреззер.
  – Что?! – Алиса едва не задохнулась от возмущения такой наглостью.
  – Послушай, девочка, – голос Штреззера был твёрдым, но в нём звучала забота и умиротворение, – ты имеешь полное право и основание думать обо мне всё, что хочешь, любую скверну и глупость. Я перед тобой оправдываться не собираюсь. Всё равно не поверишь. Но прими к сведению следующее. У меня для тебя две новости. Сама решишь, какая из них хорошая, а какая плохая. Первая – мы летим туда, где тебя будут самым жесточайшим образом пытать. Вторая – какие бы страдания тебе ни пришлось вынести, умереть тебе не дадут. По крайней мере, быстро. Так что, если хочешь, можешь начинать мучиться прямо сейчас с той боли, которая, как я прекрасно вижу, мешает тебе двигаться. Или хотя бы ещё пару дней не чувствовать, что твоё тело разваливается на куски. Просто расслабиться и отдохнуть сейчас. Потом такого шанса у тебя не будет. Не хочешь? Боишься или тебе противно? Ради Бога! Ни приказывать, ни, тем паче, уговаривать не стану. Верь мне или нет, но я понимаю, что ты чувствуешь.
  Алиса смотрела на Штреззера распахнутыми от изумления глазами. Более загадочного палача она не видела, да и представить не могла. Какая ему выгода от заботы о её здоровье?
  – Что ты собираешься делать? – решительно спросила она.
  – Массаж.
  – Это шутка?
  – Нет.
  Алиса закусила губу и задумалась. Если Штреззер врал или разыгрывал её, то делал это в высшей степени мастерски. Его взгляд и тон выражали участие, а в мимике наблюдалась расслабленность. И даже усталость. Ему явно было не до авантюр. Да и зачем бы ему понадобился повод для них, когда он мог легко осуществить самые грязные свои помыслы, оглушив Алису электрошоком или напичкав наркотиками. Такие доводы успокоили девочку. Но ей в равной степени не хотелось испытывать что прикосновение этого двуличного мерзавца, что прогнозируемые им пытки – для неё это было одно и то же. А терпеть ломоту в суставах, маясь взаперти, наедине с мрачными мыслями тоже радости не приносило. В итоге рассудительность взяла верх над эмоциями.
  «Чем дольше у меня будет хорошее самочувствие, тем плодотворней я смогу обдумывать план избавления от этой напасти», – решила Алиса.
  Она по-деловому обратилась к похитителю, что не потерпит вольностей. Так что, если у Штреззера на уме нечто большее, чем массаж, пусть сразу парализует её. Иначе она выцарапает ему глаза. Штреззер только пожал плечами. Подозрения по отношению к себе он развеять не мог никакими клятвами, а потому и не стал уверять Алису в невинности своих намерений.
  Девочка разделась и легла на кровать. Вздрогнула от ледяного прикосновения Штреззера к её затылку, шее, спине. Движения рук доктора были плавными и лёгкими. Он не делал массаж в том смысле, каком его понимала Селезнёва. Но, быстро пропархав по Алисе пальцами, в которых ощущалась чуткость к малейшему раздражению массируемой плоти, Штреззер нажал на одному ему известные нервные узлы, и по телу Алисы разлилась блаженная нега. Сосущая боль из плеч и ушибленного бока исчезла, сознание наполнилось спокойствием, захотелось спать.
  Штреззер укрыл Алису одеялом, погладил по голове и, пожелав добрых снов, удалился.
  Кто он такой, – засыпая,  думала Алиса. Большинство её знакомых, кому была известна история Эннингтона, считали Штреззера правой рукой безумного учёного, беспринципным, циничным и крайне изворотливым убийцей. Его действия в отношении Алисы всё это подтверждали – он её похитил самым коварным образом, куда-то её везёт на муки и возможную смерть. Но при этом тщательно  следит за её самочувствием. Странную игру он ведёт. Алиса его не понимала, и у неё не было ни одной вразумительной гипотезы насчёт загадочного поведения синеглазого негодяя.
 
* * *

  Корабль летел долго. Может, потому что имел устаревшие двигатели; может, из-за того, что путал след; а может, и потому что путь его лежал на удалённую планету.
  Алиса давно потеряла счёт времени. После того, как она проснулась, её покормили четыре раза. Значит, прошло часов 12-15, – рассудила она. Еда была вкусной, особенно десерт, состоящий из шоколада, имевшего необычный кисловатый привкус, и фруктов, которых девочка до сего момента не знала. Несмотря на своё положение заложницы, ела Алиса с аппетитом. После массажа Штреззера боль не возвращалась, а мышцы удивительным образом продолжали находиться в тонусе. При этом организм совершенно не испытывал утомления. Какие бы беды ей ни сулило будущее, настроение у Алисы значительно улучшилось.
  После ужина, как она назвала четвёртый приём пищи, к ней пришёл Штреззер. Он снова измерил ей давление, проверил рефлексы и моторику. Алиса, ощущавшая себя в отличной форме, с удивлением заметила озабоченность на лице доктора.
  – Как ты себя чувствуешь? – сухо спросил он.
  – Плохо! Как я ещё могу себя чувствовать в плену?
  Штреззер вынул из кармана электрошприц  и потребовал дать ему руку.
  – Перебьёшься! – Алиса спрятала руки за спину.
  Она в принципе не любила уколы. Но здесь дело обстояло серьёзней. Кто знал, что за отраву содержит шприц Штреззера. Может, он увидел, что в Алисе пробудилась излишняя бойкость, и решил вколоть ей каких-нибудь депрессантов. Штреззер повторил приказ. В голосе его загудел металл. Алиса послала его к дьяволу.
  – Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому, – сакраментально изрёк Штреззер.
  И не успела Алиса опомниться, как злодей с поразительной быстротой и ловкостью схватил её за руку, вывернул её и воткнул иглу в вену.
  Прибор моментально взял пробу крови, и Штреззер отпустил горящую праведным гневом девочку. Занятия гимнастикой и восточными единоборствами развили у Алисы хорошую реакцию. Но сейчас её скорость значительно уступала молниеносности противника. Алиса вообще почувствовала себя парализованной улиткой по сравнению с ним. И её возмутила не столько боль от укола, сколько стремительность, с которой Штреззер перешёл в атаку. Она его недооценила! И сейчас за этот поступок считала его исключительно подлым. Хотя, после её похищения, каким он ещё мог быть?
  Штреззер смотрел на анализатор шприца с видом гурмана, обнаружившего в своей тарелке таракана.
  – Голова кружится? – задал он очередной вопрос.
  – Немного.
  Алиса приуспокоилась, поняв, что тюремщик не собирается накачивать её наркотиками, а просто продолжает медосмотр, взяв анализ крови.
  – Голод чувствуешь?
  – Я поела полчаса назад.
  «Какие глупости он спрашивает», – подумала Алиса.
  Но Штреззер пронзил её взглядом и сурово повторил:
  – Ты ощущаешь чувство, которое в обычной ситуации назвала бы голодом?
  Алиса напряглась. Кем бы ни был её враг, но он беспокоился о её здоровье. А анализ крови заставил его волноваться. Значит, с ней что-то не в порядке! Алиса прислушалась к своему телу. Никакого подозрительного дискомфорта она не испытывала. Скорее наоборот, неуместная беспечность туманилась в ней.
  – Нет. Кажется, нет, – тихо ответила она на интерес доктора.
  Штреззер кивнул и заметил:
  – Тебе лучше лечь спать.
  – Я не хочу.
  – Скоро корабль попадёт в опасную зону маршрута. Начнутся перегрузки. Тебе будет легче перенести их во сне. Я могу дать тебе снотворное.
  – Ничего мне не надо. Я привыкла к перегрузкам.
  – На борту есть кой-какая литература. Принести тебе, чтоб не было скучно?
  – Не откажусь от компании Монте-Кристо или Риты Хейуорт. [1]
  – Такого нет. Но я могу скачать их из Информатория.
  – Озаботься лучше ванной с кислотой.
  Штреззер покачал головой и, бросив «отдыхай», вышел.
  C этим типом надо держать ухо востро! – только и могла сказать себе Алиса. Поведение Штреззера она находила совершенно неадекватным ситуации.  Даже пресловутым стокгольмским синдромом [2] она его объяснить не могла. Ведь, по идее, этот психологический парадокс должен скорее развиться у неё, чем у похитителя. А она никакой симпатии к нему не испытывала. Напротив, подозрительное миролюбие Штреззера её раздражало. Ей было бы гораздо спокойнее, веди он себя с ней агрессивно. А так она постоянно ожидала подвоха и тратила много сил на, возможно, пустую защиту и выстраиванье барьера в общении между ним и собой. С другой стороны, с какого перепугу она должна быть любезна с этим змеем, несущим полную ответственность за её пленение и, кстати, возможное убийство в будущем.
  «Нет, Алиска, этот липовый Айболит скрывает под белым мехом чёрную шкуру и преследует свои тайные интересы. Со стопроцентной уверенностью заявляю, интересы эти прямо противоположны твоим видам на будущее, Селезнёва. Один раз он уже прикинулся паинькой. Не давай ему второго шанса! Берегись!» – разговаривала сама с собой девочка, сидя на кровати, поджав колени к груди и глядя в пустоту.
  Так она раздумывала и час, и два, пока голова не пошла кругом и в ушах не загудели колокола. Но Алиса быстро сообразила, что причина головной боли вовсе не её напряжённые мысли. Тело налилось тяжестью, ощутимо сжалось, словно его утрамбовывали в сундук. То начались обещанные перегрузки. Алиса, по-привычке в таких случаях, легла и постаралась расслабиться. Сама не заметив, как, она задремала, снова не найдя ответа ни на один из вопросов обширной повестки дня касательно Штреззера или составления плана побега.
  Проснувшись, пленница нашла на столе приготовленный «завтрак». Привычную уже вазочку с фруктами украшали неведомые ей жемчужно-белые цветы. Они отдалённо напоминали красивые, но практически лишённые запаха орхидеи.
  «Это что ещё за новости?» – удивилась Алиса.
  Необычным было и то, что некто оказал ей подобный знак внимания, и то, что цветы вообще появились на корабле. Вряд ли здесь оборудована оранжерея. А значит, флора перед её глазами собрана за бортом – звездолёт приземлился на какую-то планету. Ответ же на первый вопрос был не столь очевиден. Из всего экипажа Алиса пока видела только Штреззера и его сумрачных слуг. Последние не позволили бы себе вольности в отношении пленницы. Не потому, что это не входило в их компетенцию, а по причине полнейшего равнодушия к окружающему миру. На корабле должен находиться ещё капитан Мелье. Плюс судно, на которое они пересели  с «Гордости Сириуса», наверняка содержало свой экипаж. Возможно, кто-то из них и решил таким образом приободрить девочку. Но Алиса придерживалась версии, что это снова происки коварного Штреззера. Она с отвращением вынула цветы из вазочки и швырнула их на пол. Посмотрим, что скажет этот мерзавец!
  Спустя около часа подозреваемый явился в сопровождении Сорокпервого и Стовторого. Не глядя под ноги, он, естественно, наступил на брошенные под дверью цветы. Под тяжёлыми ботинками тихо чавкнули сминаемые мясистые лепестки. Штреззер с невозмутимым видом посмотрел вниз и приказал Стовторому прибраться, а сам обратился к девочке с вопросом о самочувствии.  С момента пробуждения Алиса испытывала лёгкое недомогание: продолжала кружиться голова, стреляло в висках, никак не проходила противная сонливость. Она сочла все эти симптомы последствием перегрузок, а потому ответила, что всё в порядке, но она чуть не померла от аллергии на пыльцу. Штреззер не удостоил колкость вниманием, а сказал, что ему нужно взять анализ крови. Алиса покорно протянула руку. Доктор едва глянул на анализатор, весь вытянулся лицом и выругался одними губами.
  «Это его проделки! – думала тем временем Алиса, украдкой наблюдая за Штреззером. – Ишь, даже не удивлён! Будто так и надо. Не смеет отрицать, что принёс цветы. Ну-ну… Но что его так пугает в моих анализах? Что всё это значит!?»
  Штреззер приказал идти за ним. Они действительно находились на планете. Едва Алиса вышла на трап, как перед глазами у неё всё поплыло, и ноги подкосились. Чтобы не упасть, она схватилась за Штреззера. Тот её аккуратно поддержал и произнёс:
  – Здесь уровень кислорода выше, чем на Земле, на четыре процента. И ещё есть особая примесь в воздухе – одорантан. Он способствует насыщению крови кислородом и дестабилизирует кислородный баланс организма. Постарайся глубоко не дышать – и скоро привыкнешь. На-ка вот. Это поможет.
  Он дал Алисе таблетку и велел положить её под язык. Девочка не возражала – кислородное отравление в придачу к прочим неприятностям стало бы перебором.
  – Профилактику нельзя было устроить? – раздражённо спросила она, одёргивая продолжающую придерживать её руку Штреззера.
  – Чем быстрее привыкнешь обходиться без таблеток, тем лучше, – просто пояснил доктор.
  – Для кого лучше? – усмехнулась Алиса.
  – Для того, кому жалко таблеток… Двигайся! – Штреззер подтолкнул её к ступеням.
  Корабль стоял на площадке крохотного космодрома, расположенного на низком горном плато, окруженного зеленеющими холмами. Дальше виднелся, уходя за горизонт, невысокий горный отрог. Стоянка имела крайне аскетичный вид – даже покрытия на взлётном поле не было, и оно представляло собой голый, выжженный двигателями гранит. По правую руку стояло полдюжины разномастных кораблей старых серий. Слева у самого края плато, полого уходящего вниз, утопая в пышной растительности, находился маленький центр управления и ряд ангаров. По широкому периметру Алиса заметила тарелки мощных антенн.
  «Надо же, корабли чуть моложе Импи Барбикена, [3] а спутники, поди, самые современные», – отметила она для себя.
  Душный воздух насыщали ароматы цветения и прения буйства растений. У линии горизонта клубились тяжёлые облака. В прозрачных небесах  сияли три светила. Одно визуальным размером напоминало Солнце, два других были значительно меньше – с теннисный мяч. Приглядевшись, Алиса без труда заметила в разных сторонах небосвода ещё несколько ярких пятнышек. Светила излучали холодный голубоватый свет. Лишь у самого горизонта красной точкой, словно наблюдаемый с Земли Марс, виднелась ещё одна звезда.
  «Куда это их нелёгкая занесла? На одну планету десяток солнц! Здесь, наверно, и ночей не бывает», – продолжала вести устный дневник Алиса.
  Её проконвоировали к одному из ангаров, откуда доктор взял допотопный флайер. Они полетели в паре сотен метров над землёй.
  Алиса видела под собой бесконечный заболоченный лес, кое-где перемежающийся возвышенностями, заросшими раскидистыми папоротникообразными растениями. Густая сеть ручейков и речек расчерчивала простор. В низинах застыли угрюмые заводи и тихие озёра. Кисея тумана вилась над ними тревожной пеленой. Деревья теснились друг к дружке, будто пытаясь толкнуть соседний ствол и обрушить его. Местами на самом деле громоздились завалы из вывороченных с корнем великанов и смятых переплетённых крон. А на открывшемся участке торопливо тянулась к солнцам обильная поросль яркого, до рези в глазах, зелёного цвета. Над лесом висела величественная тишина. Не пели, не летали птицы или животные, представляющие их экологический аналог в этом чужом для Алисы мире.
  Летели долго. То ли Штреззер не хотел разгонять машину, то ли больше 80 км/ч она в принципе не делала.
  – Кто ты? – тихо спросила Алиса, оторвавшись от пейзажа незнакомой планеты и посмотрев на напряжённое лицо Штреззера.
  – Тот, кого тебе не нужно было узнавать…
  – Что со мной не так?
  – То, что ты суёшь нос не в своё дело…
  – Мог бы и нормально ответить.
  – Это тебе не поможет…
  – Ты из-за цветов злишься?
  – Я знал, что ты так поступишь…
  – Но всё равно принёс цветы. Чего ты добиваешься?
  Штреззер молчал.
  – Ты ещё и трус!
  Штреззер проигнорировал выпад Алисы. Или сделал вид, что не обратил на него внимания. Собственные мысли поглотили его. Он отрешённо смотрел вдаль, и на скулах его играли желваки, говоря о внутренней сосредоточенности.
  – Пристегнись. На посадке эти штуки неустойчивы,  – сказал он, направляя летучку к обширной поляне с куртинами папоротников.
  Присмотревшись, Алиса поняла, что это не просто заросли, а маскировка – деревья, кусты и лианы скрывали в своей гуще человеческие постройки.
  Флайер приземлился на песчаной площадке в сотне метров от двухэтажного здания, в архитектуре которого Алиса узнала «Земной стиль» середины прошлого века. Дом был обсажен растительностью так, что почти скрывался из глаз. Даже на крыше и балконах второго этажа стояли кадки с растениями. По натянутой на фасаде сети вились лианы с пёстрыми причудливой формы цветами. Кругом громоздились так же превращённые в зелёные холмики густыми зарослями одноэтажные постройки простого барачного типа. 
  Тут и там деловито сновали вооружённые люди. Некоторые в простых серых или коричневых комбинезонах с большими цифрами на груди и спине. Другие в чёрной, защитного цвета или маскировочной униформе образца столетней давности. Подробности покроя одежды Алисе разглядеть не удалось. Один из людей держал на поводке крупную клыкастую собаку самого свирепого вида, какой может быть у бешеной дворняги. Массивной вытянутой головой с оскаленной мордой, вздыбленной шерстью и кривыми лапами с широко расставленными пальцами животное скорее напоминало дейногалерикса, [4] чем какую-либо породу псовых, но скулило и гавкало по-собачьи. Из-за одного здания был виден угол вольера, из которого доносилась леденящая кровь грызня и утробное ворчание. Не иначе, там содержались подобные чудовища.
  От внимания Алисы не ускользнуло то, что все люди, которых она видит, имеют едва уловимое сходство. В некоторых оно проявлялось сильнее, в других было почти незаметно. Но создавалось впечатление, что здесь обитает община, сплошь состоящая из близких и дальних родственников.
  Штреззер положил Алисе пятерню на плечо и толкнул перед собой к входу в здание, который угадывался только по стоящему в карауле человеку с цифрой «8» на груди. Рука доктора была тяжёлой, а пальцы с неоправданной силой сдавили плоть. У Алисы подогнулись колени. С губ сорвался стон. Но Штреззер этого не заметил. Он волновался, и волнение невольно и болезненно передалось Алисе. Охранник у дверей молча сдвинулся в сторону, пропуская их.
  Внутри здание имело простую отделку, продиктованную строгим вкусом своих создателей, стремящихся удовлетворить необходимость, а не баловаться излишеством. Алиса и её провожатый поднялись на второй этаж. Его холл освещался проникавшим в стёкла солнечным светом. Из-за затеняющих окна лиан и других растений свет рассыпался по помещению причудливыми дымчатыми бликами всех оттенков зелёного, салатового и бирюзы. Алиса оказалась в этом сиянии, словно под водой на песчаной косе какого-нибудь тихоокеанского атолла. Только место это с его умиротворённой красотой внушало ей страх. Душа трепетала в тревожном предчувствии беды.
  Доктор подвёл  пленницу к массивным дверям с шоколадно-бурыми разводами на полированной поверхности и постучал в филёнку. Из-за дверей раздалось: «Come in!» [5] Штреззер толкнул дверь, и Алиса сама ступила навстречу развязке своего невольного путешествия.




Глава IV. Спор с богом

      Селезнёва догадывалась, с кем ей суждено встретиться, но всё равно растерялась, увидев в кресле за столом профессора Гая Эннингтона или кого-то до жути похожего на него.
      Человек был старше того, что она видела на фотографиях, но не выглядел на возраст, которым должен был обладать «доктор Моро», если это был тот самый безумный учёный. Эннингтону на момент ареста исполнилось пятьдесят семь лет. Значит, тому, что сидел перед Алисой, если это действительно Эннингтон, должно было стукнуть сто восемнадцать. Однако мужчине, представшему её взору, Алиса даже с натяжкой не дала бы больше шестидесяти.
      Седина едва коснулась его чёрных волос. Черты лица с редкими морщинами хранили отпечаток спокойствия и терпения. На переносице очки в простой круглой оправе – странный анахронизм землян. Предмет этот давно утратил свою первоначальную функцию: помощь глазам. Теперь почти все проблемы со зрением решались простейшей операцией за полчаса. Но люди продолжали носить очки. Они превратились в модный аксессуар делового человека, как в своё время рыцарский горжет эволюционировал до галстука. Из-под стёкол очков на девочку устремлялись живые глаза человека, знающего всё на свете, гордого этим и жестокого к тем, кто осмелится в этом сомневаться.
      Алиса невольно поёжилась и потупила взор.
      Из боковой двери в комнату, по-видимому, являющуюся кабинетом профессора, вошёл ещё один человек.
      Алиса вскрикнула. Если встречу с Эннингтоном она, так или иначе, предполагала, то столкновение со вторым Штреззером оказалось для неё пренеприятнейшим сюрпризом.
      Второй Штреззер выглядел старше того, что стоял сейчас за спиной девочки. Но если это был тот самый лаборант, когда-то свидетельствовавший против «Моро», то на свои годы он тоже не тянул. И если Штреззер, притащивший сюда Алису, походил на опасного хищника, источающего силу и уверенность с надменной гордостью, то «Штреззер №2» олицетворял самое бесстрастное Зло, какое только можно представить воплощённым, но не в человека, а в ожившую восковую фигуру! На лице второго Штреззера, похожем на посмертную маску, отразилась длительная деятельность упорного ума, непривыкшего считаться со средствами в достижении желаемого. Лишь глаза – яркий штреззеровский взгляд – оставались живыми на лишённом мимического движения мёртвом лице и сверлили, прожигали, пожирали Алису устрашающим синим свечением.
      Эннингтон улыбнулся кончиками губ вошедшему.
      – Реклифт, Вы, таки, не устояли и покинули свой пост, чтобы почтить наших гостей!
      Реклифт встал по правую руку от профессора и лёгким кивком головы поприветствовал своего двойника.
      «Первый» Штреззер так же склонил голову, сначала перед Эннингтоном, потом перед Реклифтом, произнеся: «Сэр! Сэр!»
      Алиса с трепетом и смятением смотрела на два воплощения своих давнишних кошмаров.
      – Приятно сознавать, что в свои годы мы ещё способны произвести впечатление на девушку. Не правда ли, Реклифт? – обратился Эннингтон к стоящему рядом с ним Штреззеру.
      – Я рад Вашему настроению, Профессор. Но не могу разделить ни его, ни Вашу иронию. Я с самого начала был против этой операции, – голос Реклифта напоминал осыпь дресвы по каменному склону.
      – Так что Вы предлагаете? Вернуть нашу гостью на Блук, даже не угостив чаем? Ай-яй-яй, как негостеприимно! Какого она останется мнения о нас?
      – Меня не интересует её мнение. Я обеспокоен сохранением нашей безопасности, которую Вы, Профессор, безрассудно ставите под удар. Я вынужден смириться с пребыванием здесь этой… этого «объекта». Увы, ничего уже не изменить. Но впредь, прошу относиться к моим рекомендациям с должным вниманием, – отчеканил Реклифт.
      – Вы слишком осторожны, коллега. Ваша увлечённость шпионской конспирацией мешает Вам оценить, какие возможности открываются перед нами и нашим Научным Поиском с помощью этой юной особы.
      – Возможно, я не могу оценить, что перед нами открывается, но точно знаю, что за нами захлопнется. Моё увлечение, как Вы изволили выразиться, «шпионской конспирацией» уже не раз помогало нам выбраться из того болота, куда заводил нас «Научный Поиск».
– Ну-ну, Реклифт, не сердитесь, – сухо рассмеялся Эннингтон, хотя ни интонация, ни выражение лица Реклифта не проявляли раздражения или каких-либо иных эмоций. – Никто не собирается принижать Ваши исключительные заслуги перед нашей организацией. Мы все высоко ценим Вашу компетентность и преданность нашему делу. Но Вы должны понять, что порой необходимо рисковать. Наука любит дерзких! И игра стоит свеч…
      – Позвольте узнать, с каких пор Вы стали азартным игроком, Профессор?
      – Хорошо. Пошутили, и будет! – ответил Эннингтон. – Леди ждёт, а мы устроили с Вами перепалку. Когда этикет нам предписывает в присутствии дамы говорить только о ней или на темы, интересные ей.
      Улыбка профессора стала похожа на неаккуратный шов поперёк лица.
      – Густаф, не будешь ли ты так любезен оставить нашу гостью в покое? Что ты в неё впился, как енот в устрицу? Ты же ей плечо вырвешь! Где твои манеры?
      Первый из встреченных Алисой Штреззеров так и продолжал держать её за плечо с момента их входа в здание, и, казалось, у его пальцев нет придела на силу сжатия. Алиса, стараясь не выдавать всей степени мучения, извивалась в попытках сбросить его руку. Она стонала и едва сдерживала крик. На глаза навернулись слёзы.
      После слов Эннингтона Густаф, точно нехотя, отпустил девочку.
      – Здравствуй, Алиса! – противно ласково обратился Эннингтон к Селезнёвой, растирающей ноющее плечо. – Как путешествие? Самочувствие? Не была ли тебе обременительна забота наших сотрудников? Извини их за некоторую твердолобость и криворукость.
      Профессор строго глянул на Густафа.
      – Что здесь творится? – храбрясь под перекрёстными всепроникающими взглядами, выдавила из отёкшего от волнения горла Алиса.
      – Здесь творится История! И тебе выпала честь стать её частью, – голос профессора был сладок и вязок, как сахарный сироп.
      – Какой ещё частью? Что вы от меня хотите? Кто вы такие?
      – Ты прекрасно знаешь, кто мы. Не будем тратить время на представления, – бесцветным, но громоподобным голосом сказал Реклифт Штреззер. – О роде наших занятий ты тоже знаешь. Не строй из себя недотёпу! А мы много знаем о тебе. Я никогда не забуду ни единого имени из тех, кто подписал петицию против меня. Какая жалость, что твой прапрадед не дожил до минуты, когда я мог бы насладиться местью. Но коль уж Профессору было угодно притащить тебя сюда вопреки моим убеждениям, пожалуй, ты ответишь передо мной за своего предка.
      – Реклифт, Реклифт! Ну, зачем Вы пугаете нашу гостью?! Что за толстокожесть? Сейчас мы спокойно побеседуем с ней, и она, наверняка, согласится оказать нам небольшое содействие.
      – Не думаю.
      – Вот как? На Вас это не похоже, Реклифт, – позёрно съехидничал Эннингтон.
      – А оно и не должно быть на меня похоже, – парировал Реклифт.
      – Вы грубиян, Реклифт!
      – Это не грубость, а тесало правды. Мой язык, как рука сжимает его…
      – Помилосердствуйте! Избавьте меня от поэзии! – засмеялся Эннингтон и обратился к Селезнёвой. – Но мой компаньон всё же прав. Я тоже думаю, что ты знаешь, кто мы. Но, приличествуя этикету, представлюсь. Меня зовут Грейс Авенджер или просто Профессор. Ты желала знать, кто мы и чем занимаемся? Я отвечу! Мы общество прозорливых мыслителей, глядящих далеко в будущее и этим несоответствующих критериям тех близоруких дилетантов, что называют себя Союзом Галактики и, в частности, Союзом Земли. Из зависти к нашим открытиям, полёту мысли и дерзостным мечтаньям, столь далёким от их влачащихся в прахе пустопорожних философий, они травили нас остервенелей, чем Нерон христиан. В конце концов, нам пришлось обосноваться на этой далёкой от идеала, но тихой планете. Но наши противники в своей злобе и гонениях, обрушенных на нас, оказали нам и услугу, значимость которой сложно переоценить. Лишения сделали нас сильнее и мудрее. И теперь мы находимся на пороге того, чтобы, вопреки всем горестям и невзгодам, препятствиям и упрямому противоборству неизбежному, объявить этому мирозданию о восходе Новой Эры в становлении человека к божественности. И в этом прогрессивном шаге, в этом Крестовом походе Нового времени, я надеюсь, ты окажешь нам поддержку и содействие. О, я был на седьмом небе от счастья, когда Густаф сообщил, кто ему повстречался в его скучной посылочной поездке на Блук! И ещё больше я обрадовался, узнав, что ты согласилась погостить у нас.
      У Алисы голова пошла кругом от звенящих речей Эннингтона или Грейса, или Моро, или чёрт знает кого, но только не здравомыслящего человека. Девочка, как могла, придала своему голосу уверенности и твёрдости:
      – Погостить? Вы, – она выразительно обвела присутствующих гневными глазами, давая понять, что подразумевает множественное число, а не уважительную форму обращения, – вы называете похищение «походом в гости»?
      – Разве ты не самостоятельно сюда прибыла?
      – Вы издеваетесь?
      – «Издеваемся»? Это слово очень любят в Совете Земли. Скоро оно заменит им слово «мама»!
      – Да о чём вы говорите?
      – Ты плохо понимаешь по-английски?
      – Я плохо понимаю язык «бедных Томов»!* – ужалила Алиса.
      – Хорошо, девочка, хорошо, – промурлыкал Эннингтон, блеснув очками. – Я люблю юмор, и ты скоро оценишь, как я сам могу шутить. Ты хочешь вести деловой разговор? Изволь!
      – О какой поддержке идёт речь?
      – Правильный вопрос! Браво! Сразу видно, что Бог наградил тебя цепким умом! Возблагодарим его за это. И за то, что он свёл нас вместе, – профессор запнулся, заметив брезгливую гримасу Селезнёвой, и продолжил иным тоном. – Ты должна понять, дитя моё, как много нам, преследуемым несправедливыми нападками и глупыми ограничениями на научную деятельность, действующими в Союзе Галактики, даёт знакомство с такой выдающейся личностью, как ты, Алиса. Перед тобой открыты двери всех научных институтов любых планет Союза. У тебя есть доступ к Машине Времени и потрясающему техническому девайсу – миелофону…
      – Забудьте об этом! – отсекла дальнейшие рассуждения Алиса.
      – Не торопись с отказом, не дослушав до конца наше предложение. Ведь от тебя требуется сущий пустяк: пожить здесь пару-тройку месяцев, пока мы снимем с тебя копию и получим достаточные данные по твоему психо-типу, чтобы сделать клона.
      – Что?! – у Алисы глаза полезли на лоб.
      Эннингтон добродушно рассмеялся.
      – Чему ты удивляешься? Реклифт сказал, что тебе известна наша деятельность. А я не припомню случая, когда бы он ошибался. Относись к этому, ну, скажем, как к институтской командировке или как там у вас это называется теперь? Практика? Что ты скажешь? Ты согласна нам помочь?
      Алиса кипела от негодования и ненависти к такой несусветной наглости.
      – Всё, чем я могу вам помочь, это в момент, когда вас будут судить, скажу, что вы не причинили мне вреда. При условии, что вы немедленно освободите меня и доставите на Блук, – с силой сказала она.
      Ни единый мускул не дрогнул на лицах Реклифта и Грейса.
      – Освободить? Почему?
      – Потому что, как вы верно заметили, я не последний человек в Галактике. Меня обязательно будут искать. И найдут! И тогда вам не поздоровится.
      – Тебя уже нашли, – с хищным умилением пропел Эннингтон.
      – То есть? – напряглась Алиса от его зловещей иронии.
      Профессор включил компьютер на столе, перестукнул пальцами по клавишной панели и повернул экран к Селезнёвой.
      Первые пару минут Алиса не могла взять в толк, что происходит. Она глупо моргала на мельтешение и суету печальных, понурых людей. Издалека до неё доносились комментарии диктора. Субтитры на космолингве рассказывали о каком-то несчастном случае с участием диких животных. К чему эта чепуха!
      Но когда до девочки дошёл смысл этой чепухи, у неё перехватило дыхание, как от слоновой дозы яда кураре.* Алиса перестала чувствовать собственное тело. Оцепенело она пялилась на страшный монитор: «Галактический Вестник» сообщал о гибели знаменитой девочки с Земли.
      Трагедия на Блуке!
      Перед округлившимися от изумления глазами Селезнёвой тянулась череда измученных горем лиц родных и близких, друзей и знакомых. Вот её родители… Какие они старые! Какие они беззащитные, больные! Отец что-то говорит журналисту, потом просит убрать камеру. Вот Милодар, белее снега, выполняет роль пресс-атташе, но запинается, теряется… Вот Пашка! Мелькнул на миг и исчез за спинами каких-то людей. Исхудавший, с красными опухшими глазами, а в них такая боль, что глянешь - и у самого душа воем изойдёт. И многие другие, такие же, как он…
      – Что… что… эт-то знач-чит? – отпрянула от экрана Алиса.
      – Это значит, что тебя больше нет. Вернее, временно нет. Никто тебя искать не будет. Подумай о сотрудничестве с нашей организацией, и ты вернёшься к своим друзьям и родителям. А нет? Всё это станет явью не только для них, но и для тебя.
      Селезнёва потеряла дар речи. Она недооценила изворотливость этих негодяев. Им удалось убедить всю Галактику в её смерти! Все её чаянья на помощь, утешавшие её, пока она летела сюда, смёл ураган холодных бесстрастных фактов: она одна на неизвестной планете в плену убийц, без надежд на спасение, потому что для всех её уже не существует.
      – Отлично! По-видимому, твои мысли встали на нужные рельсы и ты начинаешь понимать суть происходящего, – раздался, словно из-под земли, издевательский смешок Эннингтона. – Перейдём к делам насущным! – продолжал он, пока Алиса пыталась совладать с ледяным штормом отчаянья и страха в душе, полностью захватившим её сознание. – Густаф, я недоволен твоим отчётом! Что это за самодеятельность ты затеял на Блуке?
      – Прошу прощения, сэр! – раздался из-за спины Алисы голос «первого» Штреззера. – Я должен обратить Ваше внимание на то, что отправился на Блук с совершенно другой задачей. У меня не было времени и средств на планировку, подготовку и исполнение более безопасного способа добыть «объект». К тому же, девчонка меня узнала. Я счёл необходимым принять крайние меры для отвлечения её внимания. Я в очередной раз хочу Вам заметить, что мой выход в свет в таком виде, – он обвёл себя рукой, – может вызвать неприятные последствия для организации. Я много раз просил сделать мне пластическую операцию. Или хотя бы сменить папиллярный рисунок…
      – Ты слишком разговорчивым вернулся с задания, – с рассеянностью прервал его профессор. – У блукских попугаев заразился?
      – Мы тебе сделаем пластическую операцию, – мёртвым голосом произнёс Реклифт. – Оставь в покое «объект»! Что ты её лапаешь? Стой смирно!
      – Конечно, сэр! Простите, сэр! – Густаф отдёрнул протянутую, было, к плечу Алисы руку.
      Если бы Селезнёва не знала, кто стоит за ней, услышав один голос, она подумала бы, что там какой-то набедокуривший парнишка, а не взрослый сильный и волевой мужчина.
      – Из-за твоих «крайних мер», Густаф, мне теперь неделю придётся ждать, когда нейтрализуется действие препарата. Твоё счастье, что у неё оказался крепкий иммунитет, и не началась «реакция», – скучным тоном грозил Грейс.
      «Так вот что было в этом «гоголь-моголе»! – осенило Алису. – Вот зачем Штреззер так настойчиво её угощал! Вот почему он так волновался о её самочувствии!»
      – Подонок! – Алиса с разворота влепила пощёчину Густафу.
      – Да-да… Я ненавижу себя за это, – с издевательским безразличием воспринял тот проявление Алисиного гнева.
      – Густаф, не паясничай! Сколько раз я тебя предупреждал: избавься от этой присказки! – прорычал Реклифт.
      – Простите, сэр…
      – Итак, Алиса? – снова замурлыкал Эннингтон. – Я вижу, ты пришла в сознание от этого, гм, потрясения? Мы можем обсудить наше сотрудничество?
      – Что?
      – Мы можем говорить о деле? Ты будешь с нами сотрудничать?
      – Сотрудничать? Для создания моего двойника? Как же вы им воспользуетесь, если все считают меня мёртвой? – с убийственной логикой рассудила Алиса.
      – Это уже наша забота. Придумаем что-нибудь, – сказал Реклифт, словно кирпич упал в пересохший колодец.
      – Явим миру чудо.
      – Чудо? О чём вы говорите?
      – Я говорю, дитя моё, о нашей многотрудной, но Великой созидательной деятельности, нашей божественной миссии, исполнить которую нам так стараются помешать всякие пустобрёхи и так называемые «учёные» из Совета. Но с твоей помощью мы опрокинем все препятствия и двинем Человечество в его эволюции на миллионы лет вперёд. Мы займём уготованное нам Провидением место богов, которых преждевременно забыли цивилизации!
      – Ты можешь говорить нормально?
      Профессор сконфузился, стрельнул на девочку злым взглядом и продолжил:
      – Я объясню, несознательный, введённый в заблуждение своими недалёкими педагогами, ребёнок. Как тебе известно из Библии…
      – Неизвестно!
      Эннингтон заскрипел зубами.
      – Да будет тебе известно: Бог создал Человека из праха земного по образу и подобию Своему. Задумайся над этой фразой древних. «По образу и подобию»! То есть, я, Реклифт, Густаф и даже ты – это всё – подобие Божье. Но это лишь малая часть вложенного в нас Высшего Одухотворения. Господь пошёл дальше! Он назначил Человека Своим полномочным наместником на земле со словами: «Что на земле ты назовёшь Законом, то Закон и на Небесах!» Ты понимаешь, что это значит? Бог создал себе приемника, наследника и продолжателя Его трудов! Он наделил Человека могучим дерзким интеллектом, проницательным разумом, жаждой знания, свободой выбора и целеустремлённостью к первенству. Всё это для того, чтобы однажды Человек, сравнявшись с Ним, занял бы его место. Он не собирался просто передать ему Власть. Нет, она должна завоёвываться! Лишь так, в упорной борьбе, определяется зрелость претендента на Престол. Вот почему Человечество так долго и кровопролитно кипело и варилось в аду цивилизации: все трудности, испытания и беды, подвели его к черте, переступить которую смогут лишь избранные, готовые морально, психологически и физически взвалить на себя заботы и радения Божьи! Сегодня мы достигли практического зенита своего развития. Выше уже иной уровень организации. Или мы ступим на него, или неуклонно покатимся к спаду, к закату Цивилизации, как многие, многие, многие до нас. А что нам остается на сегодня в арсенале наших Знаний и Умений для перехода, для этой божественной сальтации, на высшую ступень развития? Стать Творцами! Создателями и Хозяевами Жизни! Нами познаны для этого фактически все законы физики, химии, биологии. Мы, шутя, покоряем Пространство и Время. И вдруг, когда мы готовы уже воскликнуть «Да будет Свет!», раздаются непозволительные трусливые речи и робость пред собственной Силой. Я говорю про злосчастный Совет, навыдумывавший каких-то нелепых ограничений и правил, запрещающих нам создавать себе подобных! Лишающих нас нашей законной божественной привилегии! Что сказано в Библии? Бог велел людям: «Плодитесь и размножайтесь!» Он не уточнял, как это должно происходить, естественным ли, биологическим, путём или посредством созидательного творческого импакта.* Но при этом превосходство второго над первым очевидно и делает его предпочтительней для исполнения Завета Божьего. Мы можем управлять фенотипом* и ароморфизмом* на генном уровне и создавать живые организмы, превосходящие в своих способностях всё, что появлялось в ходе обычной эволюции. Эволюция слепа! А мы – нет! Мы можем селекционировать, культивировать, комбинировать, реконструировать, добиваясь за считанные недели, а не миллионы лет, совершенного человеческого организма! Разве это не чудо? А если это чудо, разве оно не прекрасно? И разве прекрасное можно запретить? Разве этот труд не заслуживает признательности и благоговения? Но вместо благодарности на нас сыплются упрёки и гонения, нам бьют по рукам, твердя: «Нельзя! Нельзя!» Нас обвиняют в нарушении этики! Но это беспочвенно! Я уже указал, что Бог, Сам, не ограничивал нас в выборе способов самовоспроизведения. Даже наоборот, наделив нас чувством осознания красоты посредством искусства, он как бы сам подталкивает нас к экстраполяции художественных приёмов на репродукцию вида. Кроме этого, Творение, как высшая форма Искусства, не должно считаться с условностями и нормами социума – Оно простирается за пределами их! Нас отделяет от власти над Природой один шаг, но нам не дают его сделать из-за надуманных правил! Зачем тогда нам Наука, если мы не можем воспользоваться её дарами, не можем реализовать её потенциал: творить живое…
     –Убивая саму Жизнь! – воскликнула Алиса, которой осточертела вся эта пафосная галиматья, хлещущая из уст Грейса.
     Реклифт едва кивнул головой, и Алису пронзила невыносимая боль в районе поясницы. Она со стоном упала на колени.
     – Не перебивай старших, – раздался над её ухом голос Густафа, и он рывком поднял Алису на ноги.
     – Я не отрицаю некоторого процента летальных исходов в наших опытах, – меланхолично заявил Эннингтон. – Но, уверяю тебя, если бы не те притеснения и травля, что преследует нашу работу, она бы двигалась куда быстрее и прогрессивней. Что само по себе привело бы к переходу «количества в качество», сведя на нет отрицательные показатели. Ну, и ты же должна понимать, что Наука, как и Искусство, а для нас это одно и то же, требует жертв.
     – Наука приемлет лишь те жертвы, которые приносят пользу Обществу, не причиняют вреда Мирозданию и его обитателям и не вступают в противоречие с морально-этическими нормами и уголовным законодательством Союза Галактики! – выпалила Алиса.
     – Тебя отлично выдрессировали, – сказал Реклифт.
     – А с чего ты взяла, что наши опыты не полезны для общества? Общество даже не пытается понять перспективу, что открывает перед ней наша наука: создание идеального человека или иного другого гуманоида. Создание существа без физиологических недостатков, без душевной, эгоистичной и мещанской заразы. Создание людей, готовых на прекрасные поступки и подвиги, как один и в едином порыве. Создание…
      – Армии послушных бессознательных рабов?! – закончила за профессора Алиса. – Социум без индивидуальности, без эмоций, наполненный людьми вроде тех, что я видела здесь? Пустые, холодные оболочки! Что вы сделали с этими несчастными? Лоботомию?
      – Такими уж они уродились. Не идеал, но мы работаем над этим.
      – Идеал? В мире уже есть такой идеал! Это общественные Hymenoptera* или, например, их вестерианский аналог Хелиябиты. И вы хотите свести цивилизацию до уровня насекомых?
      – Никто не будет ограничивать индивидуальность в моём мире.
      – Кроме «творца» этого мира, то есть тебя?  И ещё, быть может, твоего пса? – Селезнёва кивнула на Реклифта.
     Тот, если и воспринял слова девочки, как оскорбление, виду не подал. Алиса ожидала нового болевого приёма со стороны Густафа. Но знака ему не подавали и он бездействовал.
     – Вы станете законодателями мод на внешность и мысли. Бог, по вашим книжкам, создал свободного человека. А кого создаёте вы? Рабов! Вот поэтому вас и «преследует закон». Угнетение живого существа, в том числе и путём внушения, навязывания своих идей и систем убеждений, подстрекания и психологического давления  и так далее, в независимости от цивилизации, расы, социального статуса, пола, биологического вида, в том числе и искусственных форм жизни, запрещено Советом Галактики.
     – Совет! Совет! Совет! – фыркнул Эннингтон. – А как же роботы? Разве человек не превратил их в своих рабов и не создает десятками тысяч безответные консервные банки, напичканные микросхемами. Я же дам любому желающему живое общение не просто с преданным слугой, а с другом, неотличимым от настоящего человека!
     – В придачу с возможностью унижения абстрактно мыслящей материи! – распалилась Алиса. – Да! Я знакома с материалами суда. Почему до вас не доходит мысль, что запрет на создание био-андройдов - это  не прихоть, а обусловленная необходимость. В людях, увы, сохраняются атавистические чувства гордыни, властности, склонности к угнетению и порабощению. Человекоподобные роботы будут одним своим видом стимулировать эти дремлющие пороки, побороть которые Цивилизации с таким трудом и жертвами удалось. Побороть, но не искоренить. И ваши разработки нацелены именно на раздражение этих демонов! Одно дело иметь в услужении пылесос или микроволновую печь, на которых никому не придёт в голову вымещать злобу собственной несостоятельности, и совсем другое дело, когда под рукой находится слуга, мало того, что способный чувствовать боль, а не «воспринимать информацию о повреждениях», но он, кроме того, ещё и похож на ненавидимого нами человека, которому мы завидуем, боимся или испытываем иное низменное чувство. Весь негатив комплексов субъективной личности будет проецироваться на такого «слугу». И это будет не психологическая разрядка, а самая настоящая аккомодация отрицательной энергии и эмоций. И никто, даже сам создатель таких машин, не даст гарантии, что они не взбунтуются, осознав своё положение в системе ценностей человека.
     У тебя не хватило прозорливости понять это? Ты не услышал этого на суде? Тогда как ты получил докторскую степень в престижном учебном заведении?
     Мне тошно сознавать, что моя родная планета порождает таких эгоцентричных недалёких выродков, как ты и твои прихвостни!
     Густаф занёс руку для удара, но Эннингтон успел жестом остановить его.
     – Не надо! Пускай высказывает своё мнение. Пускай, Реклифт. Она же так радеет за подобные «свободы»! Ты складно говоришь, девочка, прям как прокурор… Но ты забываешь, что люди создавали и продолжают создавать человекоподобные машины. Никак в этом вопросе наличествуют двойные стандарты?
     – Не пытайтесь спекулировать подобными доводами! Тебе же прекрасно известно, что андроиды, о которых ты говоришь, создаются исключительно в эстетических целях: на потребу искусства, как кинематограф, например. Специальные комиссии Совета следят за их эксплуатацией, и по истечении определённого срока все эти машины утилизируются. Кроме того, они не содержат в своей конструкции биологических тканей, в отличие от ваших разработок полвека назад. Поэтому их утилизация не связана с моральным аспектом лишения жизни.
      – Зато наших андройдов можно создавать буквально из воды и воздуха* без применения сложного оборудования и заводов.
      – Со сложностью производства можно смириться. Все на Земле, кроме вас, понимают, что это лучший компромисс для сохранения этического и психологического здоровья Цивилизации. Да и потребность в таких машинах невелика, чтобы говорить о валовом производстве.
      – Глупцы, не понимающие собственной выгоды и воспитывающие такое же недальновидное потомство.
      – Экономическая выгода - не главное для Общества!
      – Тебе бы пожить при Великой Депрессии или Мировом Экономическом Кризисе.
      – Неубедительно. Сегодня каждый дошкольник знает, что эти события были спровоцированы искусственно вмешательством в товарно-денежный оборот горстки воротил, допущенных к рычагам управления экономикой. Из-за недостаточной просвещённости и просто по недоразумению Общество им доверило печать банковских ассигнаций, номинальная стоимость которых ничем не подкреплялась. Подобные коллапсы предсказывал ещё Гёте.*
      – Ну, да… Ну, да… – похмыкал Эннингтон. – Но оставим кибернетику. Это не главный наш труд. Так – второстепенный пустячок, как изобретение шампанского. Ведь цель нашей организации – сделать мир счастливым! А как этого добиться? Нужно дать людям то, что они хотят больше всего на свете. И нужно избавить их от того, чего они больше всего боятся.
      – Избавьте их от вас самих! Сделайте им такой пода…
      Алиса не договорила – снова её пронзила боль по кивку Реклифта. И снова Густаф рывком поднял её на ноги. Профессор укоризненно посмотрел на Штреззеров.
      – Господа, я же просил! Пускай девочка говорит, что думает! – в голосе его, тем не менее, звенело надменное торжество. Он словно в экстазе закатил глаза и воскликнул, – ты только представь, какой дар подразумевает наша работа! Что мы можем вернуть к жизни дорогих и близких человеку людей. Мы можем сделать человека бессмертным, неизменным. Мы можем дать безнадёжно влюблённому предмет его страсти. Ведь сколько горя на Земле из-за смерти и неразделённой любви. В наших руках панацея от них. Клонирование открывает перед нами врата Вечности…
      Алиса вскипела:
      – Вы обесцениваете Жизнь и человеческие чувства! Каждый из людей ценен тем, что он неповторим, никто его не заменит, никакая самая точная копия. Именно потому, что он один, он и дорог. А если каждый сможет, словно в магазине, взять с полки требуемое, во что превратятся Любовь и Дружба? В мещанскую блажь? И диктовать её правила будете вы? И после этого ты утверждаешь, что лишишь мир эгоистичных настроений? Да ты же их раздуешь в убийственный пожар!
      – Ты заблуждаешься! Тебя перекормили моралью, а эта пища требует крепкого желудка и пластичного ума. Иначе, за разговорами о духовном можно упустить возможность сделать нечто одухотворённое. Разве не прекрасен мир без смерти?
      – Прекрасна Жизнь, но всякий мёд приедается.
      – А ты не слишком молода для таких слов?
      – А ты не слишком зажился?
      – Густаф, не надо! – крикнул профессор, останавливая карающую длань Штреззера. – Пускай девочка покуражится… Интересно, повторила бы ты то же самое тем, кто сейчас оплакивает тебя. Кажется, они не согласились бы с замечанием, что жизнь может надоесть.
      Алиса на секунду растерялась – профессор поймал её в капкан. Реальное порой упорно не хочет соответствовать философии.
      – Я уверена, они найдут в себе силы пережить это, как до них тысячи и тысячи других, – тихо ответила Селезнёва и продолжила громче. – Смерть – это испытание наших сил. Сил на поиск средств и борьбу со смертью, мера сил и воли к жизни. А также мера нашей духовной силы в смирении с утратой любимых. Это урок и назидание человеческому эгоизму и гордыне, что он не властен до конца ни над кем. А вы хотите отнять эту меру. И этим сделать людей слабаками, зависимыми от эмоций, суть которых - личностные интересы. Это несопоставимо с принципами социума, основанного на взаимопомощи. И вы также хотите разрушить плотину, воздвигнутую против нас самой Природой. Не следует забывать, что смерть – инструмент Эволюции и естественная регулировка видовой популяции. Одно дело бороться со смертью, не ограничивая её естественности. И совсем иное вычеркнуть из мира этот конструктивный элемент обновления Жизни. Тем самым вы идёте против Природы. А это путь гордыни, и он ведёт лишь к гибели всего Мироздания из-за слепоты гордецов. Не задирайте нос на дороге Жизни, иначе, не смотря под ноги, вы расквасите его, споткнувшись о невзрачный булыжник.
      – Вас этому в школе учат? Бедняжки! Так, по-твоему, смерть неизбежна, и сопротивляться ей бессмысленно?
      – Ты меня не слышал? Я сказала, что смерть предоставляет нам возможность познать собственные силы и волю к жизни посредством сопротивления ей.
      – А мы, разве, своим трудом ей не сопротивляемся?
      – То, что вы делаете, называется «идти в обход», не принимая боя.
      – Разве это не мудро?
      – Это трусливо, будь это десять раз мудро! Можно жить сколь угодно долго, но без открытого противостояния смерти, без столкновения с ней, Жизнь утратит не только своё духовное, но и биологическое значение. Без угрозы смерти, без знания, что наш век ограничен, люди станут праздными и ленивыми. Они утратят вкус к Жизни. Они не будут знать, на что они способны ради своей жизни и жизни своих близких. И это вновь приводит к обесцениванью человеческих чувств, к равнодушию и безответственности. Ну, а про то, что Эволюция зайдёт в тупик, возникнет проблема перенаселения, и, как следствие, дефицит всего от питания до энергетических ресурсов и жизненной территории, можно не упоминать. Вы же не хотите понимать элементарных вещей? Смерть необходима этому Миру. Необходимо и противостояние ей. Но, подчёркиваю, в рамках естественности.
      – Не слишком ли парадоксально для Науки?
      – Наука лишь часть Жизни, а она вся состоит из парадоксов. Причём большинство из них обусловлено нашим восприятием окружающего мира, а не своим первоначальным значением, которого нам до конца не понять.
      – Ты рассуждаешь о вещах, не имея о них внятного представления.
      – О, можете не волноваться, что в этом я превзойду вашу самоуверенную глупость. Последний медосмотр показал мою полную вменяемость. Чего не могу сказать о вашей команде.
      – Дерзи, пока у тебя есть такая возможность, – пророкотал Реклифт.
      – Грозите, пока есть такая возможность! Трое против одной, а за дверями сотня вооружённых слуг… Боги? Посмешища! Создатели «прекрасного мира»? Довольно нашим миром правила реклама красивой беззаботной жизни! Вы же собираетесь гипертрофировать всю её пошлость и приземленность, наполнить мир кичем, с корнем вырвав из него саму суть прекрасного!
      – Наоборот, как раз мы и сделаем его таковым. Мы можем сделать человека совершенным, таким, как его видят художники и скульпторы, за исключением таких мазил, как Пикассо. Хотя и подобное нам по силам, – «Моро» пронзительно хохотнул. – Мы можем придать телу формы абсолютного перфекционизма… Нет-нет, это не просто пластическая операция. На генном уровне!
      – Человек прекрасен уже тем, что он есть, и тем, полезен ли он Обществу. Если вы понимаете красоту тела, как бесполезную условность в соответствии с Кантовской философией*, то я расцениваю её лишь со стороны практичности. Каждому по силам изменить свой облик, не прибегая к хирургии и, тем более, генной инженерии, с помощью спорта, труда, доброй улыбки и позитивных мыслей. Человек должен уметь пользоваться тем, что даётся ему от природы, а не тем, что он сам пожелает взять. Это внушает целеустремлённость и укрепляет характер. Современное Общество подразумевает социум индивидуальностей, воспитанных именно такими самодостижениями. Ради определения своего места и роли в Мире и Обществе прежде всего к самопознанию, самосовершенствованью должен обращаться человек, а не к таким аферистам, как вы. Таким образом, он в полной мере сможет проанализировать и свою ответственность перед социумом.
      – Вот именно «должен»! Но кто определил этот «долг»? Какой закон?
      – Закон социальной психологии, который вы мните переиначить на собственный устав. Разве тем, что будете указывать людям, что прекрасно, а что нет, вы не посягаете на их мнение, не навязываете им своих взглядов? А от этого и до захвата власти недалеко. Но вы же именно этого и жаждете? Власти! Над миром, над умами.
      – Ошибаешься! К чему мне власть? Такая обуза! Нет! Я лишь хочу сравнять человечество с богами, сделать богами людей. Выгрести весь сор из нынешнего общества. Очистить его генофонд. Нет, для одержимых властью мы взялись за слишком грязную работу.
      – Про грязь это верно…
      – Ты лучше представь, как в соответствии с внушёнными тебе концепциями будет жить какой-нибудь физически неполноценный урод.
      – Хорошо будет жить! Не подменяйте и не путайте понятия необходимой медицинской помощи и каприза. Вы покушаетесь на выработанные столетиями законы совести. Нет таких физических недостатков, с которыми бы не справилась современная медицина, но обращаться к ней следует лишь в крайнем случае. Если же человек будет кроить своё тело, как кокетка наряды, то он рискует, в итоге, к «совершенному телу» приобрести «совершеннейший невроз». Не ваша ли драгоценная библия учит смирению? Не к смирению ли через века призывали людей сотни учёных и мудрецов? Но под смирением подразумевается противоборство со своими недостатками. И самоуничижение, как форма приукрашивания своей натуры, один из них. Нельзя человеку бояться несовершенства собственного тела! Смиряясь с ним, он тем самым выпалывает из своего сознания сорняки тщеславия, самолюбования, уныния, цинизма.
      Красота Жизни, вся её прелесть в движении. А борьба Человеческого характера с надуманными, именно «надуманными», причудами о собственной несостоятельности и есть одна из форм такого движения. Снова и снова я повторяю: так укрепляется психическое здоровье социума! И счастье не в праздном наслаждении и потакании моде, а в борьбе с этой мишурой. Это не покупается за деньги и почести божества, а достигается своим умом и характером. Которых просто не будет, если индивид начнёт зацикливаться на каждом своём прыщике!
      Я знакома со многими учёными, которые с вашей точки зрения показались бы «уродами». Но это прекрасные уважаемые люди! А настоящее уродство в тех гламурных масках, которые вы намереваетесь понацеплять на людей. Вы украшаете тела, но уродуете души! Вы превращаете людей в неженок, безвольных модниц, груду хлама – кичливой бижутерии! Вы лишаете их свободы, той самой, о которой так громко здесь говорили. Вы подчиняете их своему мнению и суждению. И вы обезличиваете их! Но эстетика не приемлет однообразных форм! Разве вам этого неизвестно? И красота теряет смысл, если её не с чем сравнить.
      Эннингтон, слушавший тираду Селезнёвой с видом сонного илистого прыгуна, небрежно отмахнулся от запыхавшейся девочки:
      – Оправдание старое, как Мир! Оно действовало, пока в наших руках не было средства для воплощения в реальность идеи о потерянном Рае. Ты знаешь, что это такое? Там все прекрасны и жизнь безмятежна.
      – Занимайтесь мифологией без меня. Мне интересна Жизнь только «здесь и сейчас». Какие бы трудности и лишения она ни несла, я не желаю превращать её в вечный праздник беззащитных элоев.*
      – Будут тебе и «трудности», и «лишения». Ты ещё не раз вспомнишь самую страшную боль в своей жизни, умножишь её в тысячу раз и поймёшь, что результат сочла бы райским наслаждением по сравнению с тем, что будешь испытывать на самом деле, – прогремел Реклифт.
      – Не запугаете! – рубанула Алиса, но голос её заметно дрожал. Так же явно, как болевые тычки Густафа, она чувствовала, как взгляд Реклифта вбуравливается ей в сердце и застуживает кровь.
      Профессор же решил поменять тактику. Что-то его увлекало в этом странном споре, но Алиса не могла понять, что. Эннингтон точно пытался выглядеть сумасшедшим, неся нелепицу про бога и рай. А может, он и был умалишённым?
      – Ты неплохо подкована… Рассуждаешь об укреплении духа человека, о строительстве морального социума через преодоление, вернее, подавление соблазнов и искушений эго. Ты говоришь о взаимодействии с природой и соответствии принципам и тенденциям её развития. Но ты упустила из виду, что Фрейд давно сорвал целомудренную вуаль с «человеческой духовности». Он указал, что наш мозг не властен над нашими желаниями, что мы в своих инстинктах недалеко ушли от животных, но не замечаем этого из-за наносов надуманной этики, что, по сути, лишь эфемерная ширма абстрактного сознания, проецируемая нерешительностью субъекта. Это противоречит россказням о том, что человек – духовно богатое существо. Человек скован нафантазированными законами, ограничениями, обязательствами, призванными, якобы, сохранить стабильность Общества. Но всё это вступает в конфликт с внутренним миром личности и чревато нервными расстройствами и общей психической инвольтацией.* Тот социум, о котором говоришь ты, давно гниёт изнутри. Ему нужны такие, как мы! Мы раскрепостим его, сняв обременяющие сознание людей несоответствия между «хочется» и «нельзя». Мы дадим организму людей неограниченные возможности для удовлетворения своих естественных желаний, а не предписанных социумом нужд. Социальные конфликты? Увольте! Кому в голову придёт покушаться на чью-то жизнь, свободу и имущество, когда сознание будет направленно на удовлетворение первичных инстинктов. Пускай люди будут самими собой! Это-то и станет соответствием лозунгу «взаимодействие с Природой».
      – Да им и так никто не мешает быть самими собой. Никто не запрещает им вести праздную, сибаритскую жизнь. Но это удел слабых, безвольных созданий, прикрывающих свою духовную несостоятельность и нищету продекламированными тобой доводами. Фрейд? Фрейд сказал, что принёс людям чуму своим психоанализом. Но так он иронизировал над склонностью современников к набирающему силу с развитием индустриализма циничному взгляду на общество и культурное наследие прошлого. Эти настроения вылились в Первую Мировую войну, едва не лишившую Человечество остатков морали. Однако сам Фрейд прекрасно понимал, что его исследования двояки. Они могут спасать человека от невроза, а могут превращать здоровую социально активную личность в бесхребетного паразита, холящего собственные низменные интересы. И у людей хватило проницательности для верного использованья учёного наследия Фрейда! Его работы дали нам оружие против наших недостатков, открыли нам глаза на личных незримых врагов. Благодаря ему, мы знаем, что исподволь угнетает нас, а зная, ищем способы борьбы с этой заразой. И первый из них, набравшись сил, со всей критичностью взглянуть на себя, выявлять свои пороки и отрекаться от них, а не оправдывать свою склонность к ним предрасположенностью натуры. В этой борьбе с самим собой снова и снова закаляются духовные силы Человека, и этим же, как это ни парадоксально, удовлетворяется его вездесущая гордыня. Потому что, побеждая свои пороки, он сводит на нет рудименты* примитивных инстинктов, унаследованных от Природы, несоответствующих рефлексии* высшей нервной деятельности.
      – Ага! Значит, он, всё-таки, идёт против законов природы!
      – Лишь в той степени, что делает его её здоровым союзником, а не капризным пасынком.
      – Союзником? – Эннингтон брезгливо поморщился. – Человек – царь природы. Его задача управлять, повелевать ею, строить на её базе Сферу Разума.
      – Вот уж не думала, что в XXI веке в Оксфорде будут увлекаться русским космизмом, – рассмеялась Алиса.
      – Ты так критично относишься к своему Великому соотечественнику Вернадскому?*
      – Отчего же? Это уважаемая мной личность и вдумчивый мыслитель. Но его учение во многом было подогнано под марксистскую и социалистическую идеологии, имеющие недостатки в радикальности взглядов на устройство Общества. И кстати, его работы прямо противоречили твоим россказням о раскрепощении человека, потакании его порокам. Вы собираетесь воспитывать эгоистов, тогда как строительство ноосферы подразумевает сплочённость всех людей общей идеей и духовной солидарностью. Современное Общество, несмотря на разнообразие интересов составляющих его индивидуальностей, гораздо ближе к этой цели, чем прогнозируемый тобой сброд гедонистов.
      – Вот видишь, ты сама признаёшь, что твой социум, так или иначе, разобщён, у субъектов нет единой цели. Это происходит из-за того, что каждый из них по-разному воспринимает накладываемые социумом моральные рамки. Но, свободные от правил, они буду солидарны в стремлении строить общий мир.
      – Вертеп, где каждый будет тянуть одеяло на себя. Ты же противоречишь сам себе!
      – Нет. Общество, избавленное от обязательств и условностей, непременно консолидируется для строительства Рая.
      – Вашего рая? Где это общество будет пастись, как скот, обжираясь и размножаясь под вашим неусыпным заботливым надзором. Это вы называете «ноосферой»? Это вы называете «победой Разума над Природой»?
      – Любой свободе нужен пастырь, – сухо сказал Реклифт.
      – Так вы просто страждете власти. И пытаетесь завуалировать эту страсть сумбурной полемикой.
      – Да, да, да… Так кричали и те, кто пытался нас судить на Земле. Но всё это из зависти, что мы первые нашли в себе достаточно воли и самоуважения, чтобы порвать сковавшие нас цепи бесполезного устаревшего закона и устремиться к светлому будущему Человечества, к его господству над всем сущным. Нам не нужна единоличная власть, мы разделим её с теми, кто пожелает идти с нами, кто достаточно постигнет смысл существования и эволюции Человека. А он в господстве над природой, покорении, подчинении и реконструкции под свои нужды. Если угодно, вот та власть, к которой мы стремимся! Но не для себя, а для людей, людей, станущих богами! В этом смысл нашей работы, и он основывается на научных исследованиях о ноосфере, к которым ты так пренебрежительно относишься. Но посмеешь ли ты отрицать, что ими не заинтересованы на Земле?
      – Я отношусь к ним пренебрежительно, потому что слышу от типа, который сам не понимает, что городит. То ты утверждаешь о взаимодействии с Природой, то говоришь о покорении её…
      – Посредством взаимодействия…
      – В любом случае, взлелеянные вами мечты так же архаичны, как ваше тщеславие и синтетическая религия. Да, я не стану отрицать, что сегодня идеи Вернадского получили новый импульс к научному диспуту. Но им предана иная трактовка, и они сильно изменились.
      Когда на контакт с Землёй вышли иные цивилизации нашей Галактики, когда мы получили доступ к достижениям науки иных планет и к самому их миру, наши теории номогенеза* нашли фактическое подтверждение: появление Жизни и её развитие являются закономерным процессом. Те примеры параллелизма и конвергенции*, что мы наблюдали на Земле, на основе которых мы строили экстраполяционные модели биосфер других планет, действительно оказались локальным случаем общих эволюционных тенденций для абсолютно независимых миров.
      Это и стало поводом для обсуждения, не является ли теоретическая Эра Разума, о которой говорил Вернадский, логичной ступенью в эволюции Живого. Мы не можем согласиться с целенаправленностью Эволюции. Это подразумевало бы наличие так называемого «бога», некую нематериальную, но идейную сущность, управляющую всей Вселенной. Утверждение, что эволюционная роль Человека предопределяет строительство им ноосферы, подразумевало бы именно такой подход к этому вопросу. Вместе с тем, мы наблюдаем, что в ходе Эволюции живая материя приобретает и качественно модифицирует свойства самовосстановления и саморегуляции. Тогда-то и была выдвинута гипотеза, что Человек – его Общество, – есть один из таких регуляционных элементов планетных макробиоцинозов.*
      С этой точки зрения, Человек не самодержавный монарх, а не больше, чем мажордом, а то и просто горничная в царстве Природы! Его роль быть её союзником, помощником, защитником. Он должен знать и предугадывать тенденции развития её самосовершенствования и содействовать ей в этом, но не вмешиваясь в её закономерности. Если Человек будет таким образом заботиться о Природе, она позаботится о том, чтобы его вид процветал.
      Планеты сейчас рассматриваются, как сложнейшие организмы, и разумная жизнь на них, по мнению некоторых учёных, выполняет функции вторичной нервной системы. Вы понимаете, что мы не можем выпадать из комплексной конструкции, приписывая себе управленческие полномочия или наоборот полностью их отрицая, отчуждаясь от Природы. Мы не имеем права бунтовать и делать, что хотим – от нас зависит жизнь организма планеты. Одновременно от планеты зависит и наше существование. То, что планеты живые, люди давно подозревали. Последние данные из наблюдаемых экосистем Земли, в том числе антропогенной*, указывают на верность этого древнего утверждения. Ну, и существование планеты Пенелопа – ярчайший пример, подтверждающий данную концепцию.* Сейчас под названием «Сферы Разума» понимается не «очеловечивание» биосферы, а приобретение ею свойства осмысленности собственного существования. Человек, и вообще разумные формы жизни, в данном случае являются посредниками, своего рода нейронами, через которые планета получает информацию о происходящем с ней. И если эти «нейроны» начнут, прямо скажем, сходить с ума, планета найдёт способ избавиться от них. Пример Пенелопы тому подтверждение…
      Мы не можем управлять Природой, не подчиняясь её законам. Знакомы с таким изречением?
      – Умберто Эко?* Этот наивный филантроп?
      – Роджер Бэкон!* Даже в дремучем Средневековье на вашей родине рождались гениальные прозорливые умы. Как же горько сознавать, что их просвещённая дальновидность, служившая фундаментом Науки более полутысячи лет, предана забвению в угоду алчности и лжеучениям!
      Алиса полыхнула на юпитерианских главарей гневным взором, словно Христос на торговцев в Храме.*
      Эннингтон с довольным видом покивал головой:
      – Неплохо-неплохо. Ты права. Всё это известно нам. И со всем этим мы не можем согласиться. Не из-за нашей, как ты выражаешься, «гордыни», а из-за явного лицемерия высказываемых идей. Вот обрати внимание: ты упомянула, что человек обязан содействовать природе и его научная деятельность не должна вредить обитателям Мироздания. Оставим сейчас те виды животных и растений, что истреблены человеком на пути его становления в качестве хозяина… Не перебивай! …Хозяина природы. Но обратимся к борьбе человека с болезнями. Ведь его деятельность в этом направлении ведёт к истреблению вирусов и бактерий. И нельзя ли с той же уверенностью утверждать, что, как и человек, микроорганизмы являются полноправным инструментом созидания ноосферы? А смертельное столкновение двух этих макросистем, человечества и микробиоцинозов, противоречит гипотезам о «сотрудничестве» или «взаимодействии».
      Алиса не удержалась от смешка.
      – Признайся, за что тебе было присвоено учёное звание? Человечество еще не истребило ни одного вида вирусов или бактерий. Это нереально! Для этого необходимо уничтожить природные очаги заболеваний. И нельзя забывать, что вирулентные организмы способны длительные периоды находится в анабиозе* под воздействием неблагоприятных для них условий: переносить значительные перепады температур, газового состава атмосферы, pH окружающей среды и прочего. Добавьте к этому астрономические цифры биомассы микроорганизмов. Этого достаточно, чтобы самому далёкому от биологии человеку стало понятно: для полного истребления микробов необходимо всего-то… сжечь дотла целую планету! Естественно, на это никто не пойдёт! Но даже не это главное! Борьба Человечества с болезнетворными микроорганизмами сводится к оборонительной тактике посредством прививок, гигиены, антибиотиков, а не охотой за каждым отдельным микробом с лазерным паяльником. Как я уже сказала, это нереально с физической стороны. И просто глупо и даже аморально. Да, они несут заболевания и гибель, но мы научились им противодействовать, не заморачиваясь над проблемой их полной ликвидации. Ни одно живое существо, даже столь примитивное, этого не заслуживает. Какое оправдание можно придумать для подобного шага? Самозащиту? Но мы разве уже не достаточно защищены? И разве микробы повинны в том, что ими управляет элементарный биомеханический закон самовосстановления живой материи. Они же не воюют с нами, как вы пытаетесь это представить. И мы не должны отвечать войной на их мнимую агрессию.
      – Интересное суждение! Ты оставляешь шанс даже ничтожнейшим существам, но выступаешь против нас, как весь этот напыщенный учёный Совет.
      – Ты понимаешь, что ты говоришь? Вирусы не осознают своей вредоносной деятельности. Ну, за исключением Космической Чумы*… Но она плохо изучена… А вы, в отличие от микробов, отдаёте отчёт своим поступкам! Вы намеренно идёте в разрез с интересами общества, намеренно причиняете вред Живому, ставите опыты, прекрасно зная их последствия и результат. Вы отвечаете за свои действия, понимаете их смысл, а вирусы нет. И вы хотите, чтобы вас мерили той же мерой? Хотите уподобиться бактериям? Микробные боги!
      В последние слова Алиса вложила всю желчь, что скопилась в ней от знакомства с безумным профессором. Эннингтон даже приподнялся от злобы, утратив свою флегматичность пьяной жабы. Селезнёва вся сжалась, напряглась, предчувствуя удар Густафа. Но на этот раз его жестом остановил Реклифт. Он нагнулся к профессору и зашептал ему на ухо. Тот согласно закивал.
      – Что ж, – обратился «Моро» к Алисе умиротворённым тоном, – нам понятна твоя позиция и отказ от сотрудничества. Хорошо! Создание твоего клона займёт чуть больше времени. Но мы привыкли ждать. Тем не менее, мы дадим тебе время на размышление над нашим предложением. Если ты согласишься работать с нами, ты сохранишь жизнь. Или, по крайней мере, умрёшь без мучений. Если – нет… Густаф, своди нашу гостью в комнату игр, чтобы у неё появилась пища для размышлений, а заодно прибавилось бы вежливости.
      – Сэр, с Вашего позволения, я утомлён перелётом… – запинаясь, попытался возразить Густаф.
      – А разве я не сказал, что недоволен твоими действиями? Ты пойдёшь с ней не просто так!
      Алисе показалось, что Эннингтон вдруг изменился. Исчезла некая безалаберная простоватость в выражении его лица и голоса. Он стал сильно напоминать такую же ожившую статую из музея мадам Тюссо*, как Реклифт.
      – После, устроишь её, как положено, – распоряжался профессор. – Передай персоналу: не давать ей никаких медикаментов. Обеспечь диету, стимулирующую пищеварительную и выделительную системы.
      – Да, сэр.
      – Отправляйся! Второй корпус по тебе соскучился. Первый вас проводит.
      От портьеры отделилась тень, и Алиса поняла, что всё это время в комнате находился ещё один человек. На груди его стояла цифра «1». Он подошёл к Густафу и Алисе и равнодушным голосом велел идти вперёд.
      Девочка украдкой покосилась на Густафа. Штреззер побледнел и заметно вздрагивал. Губы плотно сжаты, на лбу выступили крапинки пота. Алису охватило злорадство, что этот мерзавец так напуган и жалок пред недовольством Эннингтона. Но чувство жестокого торжества быстро сменилось тревогой.
      «Если этот закалённый Мефистофель так трясётся, что же делать мне?» – мелькнула у Алисы мысль.
      – Профессор, с Вашего позволения, минуту… – донёсся до задумавшейся Селезнёвой голос Реклифта.
      – Пожалуйста! Они в твоём распоряжении.
      Взгляд Реклифта, вонзённый в Алису, легко убеждал, что мифы о василисках и медузах-горгонах не далеки от истины.*
      – Я не хочу, чтобы у тебя сложилось превратное мнение о нашей организации и, собственно, о Профессоре, – сказал Реклифт со звуком сминаемой жести.
      Он вынул из нагрудного кармана пиджака миниатюрный флэш-плеер и нажал на одну из его кнопок. Раздалась приглушенная речь Селезнёвой, что она произнесла пару минут назад.
      – Видишь ли, для создания точной копии объекта необходима динамическая модель его умственно-эмоционального синопсиса, – пояснил Реклифт. – При определённых навыках можно симулировать иной вид характера, нежели он есть на самом деле. Что приведёт к различиям в психо-типе клонируемого объекта и клона. Мы не можем так рисковать. И эта запись станет добрым подспорьем в нашей работе.
      – Браво, Реклифт! Браво! – расхохотался Эннингтон. – Вы никогда не забываете о деле!
      – Благодарю, Профессор. Как и Вы, должен заметить. Без Ваших провокаций цена этой записи была бы невелика.
      – Ты дьявол, – прошептала оглушённая осознанием хитроумной интриги юпитерианцев девочка.
      Они же специально устроили этот глупейший диспут! А Алиса перед ними так распиналась, не подозревая, что им это только на руку!
      – Пошла! – толкнул её к двери Первый.
      На ватных ногах с ветром в голове Алиса поплелась в указываемом направлении. Рядом такой же подавленный, сгорбленный и рассеянный шаркал Густаф.
      Они вышли из резиденции «Моро» и направились к стоящему в стороне от остальных построек зданию, обнесённому высоким забором из стальной сетки, на которой через каждые два метра висели таблички, красноречиво предупреждающие, что ограждение находится под высоковольтным напряжением. В остальном здание не отличалось от прочих: такой же барачный прямоугольник, скрытый в зарослях гигантских папоротников и ползучих лиан. На крыше Алиса заметила стоящих по четырём углам вооружённых пронумерованных солдат.
      По мере приближения к строению, оно казалось всё более зловещим.
      Здесь то и дело жизнерадостно жужжали, пролетая, различные твари, которых с натяжкой можно было бы назвать насекомыми из-за обилия лапок, сяжек и крыльев на бронированных чешуйчатых телах. Над цветами порхали, словно лоскуты целлофановых пакетов, то ли прозрачные бабочки, то ли воздушные медузы. Тёплый, насыщенный водяными парами ветерок лениво шевелил листву странных деревьев.
      Вокруг же здания, к которому вели Алису, время точно остановилось: ни движения, ни окружной суеты, и звуки будто ударялись о невидимую преграду, поглощались и растворялись, словно в пустоте.
      Дверь открылась, и Первый втолкнул их в крохотный узкий тамбур. Стены и следующая дверь были звуконепроницаемыми. Но шумы внутри были столь громкими, что проникали сквозь них неясным призрачным фоном. И от этого звукового колыхания у Алисы всё внутри затрепетало. Первый нажал на звонок, и спустя минуту дверь перед ними открылась, и последовал очередной толчок в спину.
      Меньше секунды хватило Алисе понять, куда её привели, прежде чем её рассудок без боя ретировался перед обуявшей девочку дичайшей паникой.
      В школе на уроках по Этике и Законодательству детям рассказывали о преступлениях людей прошлых лет над Жизнью: войнах, пытках, бойне скота и прочих страшных, чуждых просвещенному человеку вещах. Им показывали жуткие чёрно-белые фотографии кровавых безумств людей. Но что это были за бледные, щадящие детское сознание копии того, что предстало перед Алисой во всём мерзостном величии беспощадного апокалипсического Хаоса.
      В густой, как кисель, атмосфере ужаса, отчаянья и непередаваемой боли все её органы чувств были шокированы, сокрушены и смешаны в едином восприятии на уровне незнакомого человеку, чуждого ощущения иных измерений, беспросветной истерики кошмара.
      Вдоль коридора по обе стороны тянулись камеры с решётчатыми стенами, за которыми в невообразимых муках метались окровавленные бесформенные куски плоти. Громче грохота водопада Виктория стояли рёв, стоны и вопли боли. Смрад смерти и ужаса выворачивал наружу и казался осязаемым.
      Алиса зажмурилась до судороги в висках, заткнула уши, упала на колени, не в силах сделать и шага или стоять от нервного потрясения. А кошмарные картины просачивались сквозь неё, впитывались ею, помимо воли, как вода губкой. И она ощущала каждой клеточкой страдания, что претерпевали безымянные, непохожие ни на что создания в клетках.
      – Уведите меня отсюда! Выпустите! ВЫПУСТИТЕ!!! – в истерике завопила, срывая голос, девочка.
      Но её волокли вдоль коридора, и ужас терзал её с не меньшей силой, чем железо, пламя и электрический ток несчастных в клетках.
      – Хватит! УМОЛЯЮ!!! ХВАТИТ!!!
      Слёзы выжигали глаза. А коридор всё не кончался…
      Алиса потеряла сознание.




Глава V. Сладкая парочка

  Резкий запах нашатырного спирта шибанул в нос – аж в затылке зазвенело. Алиса отпрянула от источника раздражения, путаясь в простыне и отталкивая поднёсшую ей нюхательную соль руку. Глаза болели, а веки слиплись от высохших слёз. Девочка не сразу смогла их открыть. Когда же ей это удалось и она, продолжая щуриться, едва придя в себя от ошеломляющего света и боли в висках, огляделась  кругом, то решила, что видит продолжение кошмара. Представшего её взору просто не могло происходить в реальности!
  Минуло уже полтора столетия, но лицо человека, сидевшего перед ней на кровати, невозможно было стереть из памяти жителей голубой планеты и за тысячу лет. Его там знали все от мала до велика. Да и в Галактическом Совете он был известен, пусть никто из Судей с ним никогда лично и не встречался. Их осведомлённость происходила из сохранившихся хроник, наблюдавших за Землёй, разведчиков с Крины. Алиса сразу узнала косую чёлку налево, острый надменный нос, под маленькими глазками и тёмную полоску усиков, точно грязное пятнышко, под этим носом. Проблема состояла в том, что тот, кому всё это принадлежало, был давным-давно развеян прахом над водами Эльбы.
  В полном недоумении Алиса уставилась на привидение, а то рассматривало её, не выказывая никакой враждебности. Напротив, оно мило улыбалось, уголки его губ мелко подрагивали, а усики топорщились, будто живой мышонок. Из-под медицинского халата на призраке виднелся знакомый по фотографиям и кинолентам коричневый френч НСДАП.
  Что бы с ней не произошло, но глаза видели то, что видели: перед ней сидел улыбающийся живой фюрер, повинный в смерти пятидесяти миллионов человек. Адольф Гитлер собственной персоной! Она сошла с ума среди пыточных камер доктора Моро!
  – Aufwachte, Beere-M;dchen! [1] – раздался сверху радостный голос.
  Алиса подняла глаза. Слева от Гитлера, за его спиной, стоял мужчина в таком же белом медицинском халате. Со своей круглой головой с глубокой залысиной, маленьким круглым личиком в круглых очках он напоминал ощипанную сплюшку, удивляющуюся произошедшей с ней оказии. Хоть не сразу, но Алиса, всё-таки, признала в смешном человечке, приветствовавшем её пробуждение, рейсхфюрера СС Генриха Гиммлера. Сомнения, в своём ли она уме, развеялись – она помешалась от нервного шока.
  – День добрый, фройлен! – пропел Гитлер, распушая мышиную шкурку усов. – Вижу, вы нас узнали. Нам герр Густаф так и заявил: «Ободрите нашу гостью видом знакомых лиц!» Это так мило! Приятно знать, что на Земле нас ещё помнят. Мы, таки, оставили след в Истории, а, Генрих?
  – Без сомнения, мой фюрер!
  Алиса тупо переводила взгляд с одного призрака на другого.
  – Что… что вы здесь делаете? – выдавила она, наконец, из надсаженного криком горла.
  – Простите, фройлен, мы не понимаем. Не говорим на языках, кроме велико-германского, – Гитлер виновато переглянулся с шефом СС. – Это этика у нас такая.
  Алиса повторила вопрос по-немецки.
  – Ой! Майн Готт! Она владеет языком Гёте и славного Барбароссы! Очаровательно! – умильнулся Гиммлер.
  – Мы принесли ваш обед, фройлен. Извольте! – Гитлер указал на стол, сервированный несколькими блюдами.
  – Я сплю… – сама себе сказала Алиса.
  – Ну, что вы! – всплеснул руками Гиммлер и стал ещё больше походить на лысую сову. – Нашатырный спирт кого угодно пробудит и на ноги поднимет. Ещё?
  – Фу! – скривилась Алиса, загораживаясь от протянутого пузырька.
  Похоже, всё происходит взаправду!
  – Где я?
  – Вы в палате №14, восьмого корпуса, базы №1 профессора Грейса Авенджера. На планете Карбун. В созвездии Жертвенник, галактики Млечный Путь, – с тевтонской педантичностью отчеканил Гитлер. – Извольте отобедать, а то простынет.
  К немалому разочарованию странной парочки, Алиса отказалась. Есть не хотелось из-за стоящих перед глазами картин «игровой комнаты» Моро. А в ушах до сих пор звенели слитые в единый омертвляющий сердце рёв вопли и стоны десятков мучеников научного поиска Эннингтона.
  Сопровождаемая приветливыми взглядами нацистов, Алиса встала и прошлась по палате – просторному помещению, метров пять на пять. Помимо кровати и стола с табуретом, здесь был умывальник и тумбочка с предметами личной гигиены. На стене висела полка с дюжиной книг, как отметила Алиса, религиозного характера. В углу приютился, замаскированный под пуфик, биотуалет. На столе, книжной полке и тумбочке стояли горшки с миниатюрными растениями похожими на саговники или молодые финиковые пальмы. Над кроватью висела большая трёхмерная репродукция фотографии какого-то звёздного скопления.
  Вполне даже уютная обстановка. Но общество!
  – Кто вы? – спросила Алиса, придавая голосу как можно больше спокойствия и пытаясь унять остаточную дрожь от пережитого ужаса.
  Нацистские начальники представились по форме, со всеми своими чахоточными пафосными регалиями.
  – Но вы же умерли сто пятьдесят лет назад! – изумилась Алиса такой правдоподобной бутафории.
  – Увы! – уронил голову на грудь Адольф.
  – Увы! – повторил его движение Генрих.
  – Мы ушли с поля боя, как подобает побеждённым цезарям Великой Империи, – начал декламировать Гитлер. – Позор поражения мы смыли кровью и кровью же мы омыли нашу нетленную славу, став единственными распорядителями собственной судьбы, бросившись на меч…
  Алиса прервала поток этого бреда.
  – Вы оба отравились цианидом! [2] – она ткнула в Гитлера пальцем. – А ты в придачу ещё и жену с собакой отравил. Собаку-то за что?
  – А она всё равно без меня бы жить не смогла… Вдруг бы её голодные красноармейцы съели, – промямлил растерявшийся фюрер.
  – И после этого вы смеете говорить о доблестной смерти на мече?
  – Меча не оказалось под рукой, – смущённо пробормотал Гиммлер. – Мы же войны Рейха, а не микадо Хирохито. [3]
  Алиса чуть не прыснула от нервного смешка. Перед ней находятся двое из страшнейших преступников за всю историю земной Цивилизации и городят какую-то ахинею про мечи и нетленную славу.
  – Вы же ненастоящие! Это какой-то трюк Моро!
  – Моро? – переглянулись нацисты.
  – Ну, Грейса, как вы его зовёте. Это его фокусы?
  – Фокусы? Акт творения, я бы сказал, – с подобострастием закатив глаза, вздохнул Гиммлер.
  – Да, творение! Именно! Профессор не разменивается на фокусы и трюки, – обиженно поддакнул фальшивый фюрер.
  – Да вы же просто актёры! Признавайтесь, это розыгрыш? Может, он вам пластические операции сделал, для пущего реализма?
  – Вот ещё! Актёры! – надулся Гиммлер, и его невольное сходство с совою приобрело до крайности правдоподобный вид.
  – У меня даже отпечатки пальцев совпадают с моим папой! – Гитлер с нежностью уставился на свои ладони. – А вы говорите о розыгрыше, фройлен. Нехорошо! К чему нам или профессору вас разыгрывать?
  Псевдо-фюрер говорил с такой уверенностью и удивительной детской обидой, что Алисе стало стыдно за свои сомнения в подлинности и его, и эсэсовского начальника.
  – Значит, это профессор вас «создал»? Как ему это удалось?
  – О! Ему это стоило больших усилий. Он нам сам рассказывал, – с горячностью заговорил Гитлер. – Профессор ставил свои опыты по клонированию и в итоге решил воссоздать нас, как месть Учёному Совету, изгнавшему его с Земли. Он назвал нас «гром и молния в руке гневного Зевеса». Достать наши ДНК для него оказалось огромной проблемой. Но, по его словам, гораздо сложнее было сделать нас такими, как мы были. То есть, наделить нас памятью и мыслями наших отцов.
  – Да! – поддержал фюрера Гиммлер. – Мы вызубрили все книги и статьи, которые написали наши родители. Выучили каждый документ, от переброски танковой дивизии из-под Курска в Италию до записок в прачечную. Просмотрели и запомнили на зубок каждую секунду сотен часов кинохроник. Всё для того, чтобы вжиться в образ отцов, стать их продолжением, а потом ими самими!
  – Я научился хорошо рисовать! [4] – с гордостью распушил усы Адольф. – Могу написать ваш портрет, хотя, предпочитаю пейзажную живопись.
  – Спасибо! В другой раз, – ответила Алиса.
  – Ну, согласитесь же, фройлен! Разве это не чудо? Ведь профессор фактически вернул нас к жизни, как фениксов из пепла! – Гиммлер многозначительно посмотрел на фюрера. – Все наши противники и враги давно мертвы, а мы вот живы заботой профессора. И будем жить ещё долго-долго!
  «Ох, и околесицу молотят эти дутые фашисты! – поражалась Алиса. – Какой приступ меланхолии в общем безумстве Эннингтона побудил его слепить их?»
  Она продолжала сомневаться.
  – Вы хотите сказать, что Моро… Бррр… Грейс взял двух младенцев, полученных из донорского ДНК, и принялся нагружать их знаниями о жизни, гм, лидеров нацистской партии. И, в итоге, вырастил вас?
  – Нет. Мы сразу были взрослыми, – таинственно вращая глазами, сказал Гиммлер.
  Алиса удивилась. Она знала о принципах клонирования: взрослый человек не мог появиться из неоплодотворённой яйцеклетки с замещённым ядром, так называемой «паразиготы». Сначала шло формирование эмбриона, потом младенца, и так далее. А эти ряженые говорили о чепухе, противоречащей законам биологии: будто они в своём нынешнем виде выскочили из пробирки.
  Гитлер правильно прочёл недоверие на лице девочки и смущённо улыбнулся.
  – Это не наши тела, – обвёл он себя и Гиммлера руками.
  И, перемежая свой рассказ метафорами из мистерий Вагнера [5] и библейских сюжетов, он поведал потерявшей от изумления дар речи Алисе, о том, как «гениальное светило Науки» взяло два человеческих организма подходящей комплекции, а затем, «словно Пигмалион, вытесавший из холодной скалы прекрасную Галатею», [6] вырезало из этих невзрачных кусков плоти совершенные тела «чистой арийской расы». Профессор повторил формы и нюансы тел Гитлера и Гиммлера в мельчайших подробностях, располагая той информацией, какую ему удалось достать об их строении, а это целая библиотека!
  Гитлер довольно помахал ладонями с аутентичным папиллярным рисунком.
  Но кроме этого, «божественный Создатель» привил «заготовкам» ДНК родительского материала с помощью особых химических препаратов. Таким путём произошло нуклеотическое замещение генов [7] и перерождение организма, словно «мерзкой гусеницы в чудесную бабочку в таинстве кокона куколки». И после этого профессор научил их всему, что знали «настоящие» фюрер и его подручный. А что-то, безусловно, передалось им в памяти генов. Единственным неудобством всей операции было то, что теперь эти воскрешённые диктаторы полностью зависели от упомянутого химического препарата. Без него их тела начинали «портиться», а на ум приходили «посторонние мысли», как выразился Гитлер.
  Алиса совсем запуталась от разъяснений фюрера.
  «Они же настоящие зомби! Ходячие мертвецы с кашей вместо мозгов, – думала она. – Непонятным страшным образом Эннингтону удаётся поддерживать в них жизнь. Но зачем сумасшедший учёный создал себе полоумных слуг? Ради развлечения? Хотел польстить своему самолюбию тем, что держит у себя на посылках двух «знаменитых» галактических преступников?»
  Со всем доступным ей тактом она осторожно спросила поддельных нацистов, что они думают по поводу своего предназначения в игре, затеянной Грейсом.
  Гитлер гордо задрал нос и разразился свойственной его прототипу трибунной тирадой. Он вещал, что грядёт час гнева, когда богоподобный Грейс обрушит на высокомерных землян возмездие в виде десяти казней египетских, и командовать парадом его апокалипсических армий будут величайшие из людей, чьи имена вписаны сокровенным ужасом в душонки ничтожных червей, захвативших цветущий сад – планету Земля. Одно упоминание, кто руководит отрядами несокрушимой мощи, должно будет повергнуть в шок и трепет дерзнувших сопротивляться. И к ногам Грейса (и его покорных слуг) падут знамёна всех держав и народов.
  У Алисы от таких речей началась икота. Она нашла на столе стакан с соком и припала к нему. Заодно, потягивая горьковатый напиток, спрятала от наивных простофиль усмешку.
  А Гитлер продолжал самозабвенно голосить:
  – Когда эта жалкая планетка покорится суровой, но справедливой воле профессора, он отдаст её нам, чтобы мы очистили её от грязи и скверны. И основали единую нацию истинных арийцев – счастливейший богоизбранный народ. И мне, вырванному из когтей Аида благочестивой рукой несравненного Грейса, Адольфу Гитлеру, выпадет величайшая честь управлять идиллией нового порядка.
  – Честь тебе уже оказали, назвав твоим именем жука, [8] а не психическое заболевание, – не удержалась от комментария Алиса.
  – Вот увидите, фройлен, скоро в мою честь назовут всех жуков и все заболевания, какие только пребудут в земле обетованной! – в полуобморочном экстазе кричал фюрер.
  Гиммлер же довольно кивал головой – оказывается, у него получалось изображать не только «бритую сову», но ещё и "китайского болванчика".
  – Лихо вы рассчитываете расправиться с Землёй! Неужели сил достанет?– со скепсисом осведомилась Алиса.
  – О, фройлен! Мелочиться не станем. Сначала мы превратим её в пустыню. А когда на ней подохнет последний плебей, мы вновь возродим на ней природу с помощью магии профессора и создадим настоящую Вальхаллу [9] в её чертогах. Мы наполним земной простор себе подобными. И это будет идеальный мир на зависть всему Млечному Пути! Да что там! Всей Вселенной!
  Алиса сочла за лучшее снова уткнуться в стакан с соком.
  – Вы красивы, фройлен, – сказал Гиммлер. – Высоки и стройны. И волос светлый. И глаз голубой. Нам нужны такие в рядах Гитлерюгенд. Вы истинная арийка? У вас справка есть?
  – Я русская! – возмутилась Алиса, с угрозой стукнув пластиковым стаканом о стол.
  – Вот как? – сконфузился Гитлер. – Не повезло вашим родителям и вашей стране. Мы оставим на её месте один большой вулканический кратер за унижение наших отцов!
  Фюрер облизнулся. Он до жути походил на хорька, нашедшего беспризорное гнездо с птенцами. Вид этого хищного озлобленного порождения Эннингтона вывел Алису из душевного равновесия. Как она ни заставляла себя держаться, но звериная физиономия Гитлера, строящего маниакальные планы по уничтожению её Родины, взбесили её. Издав бесподобный по пронзительности и громкости «rebel yell», [10] она бросилась на Гитлера и впилась ногтями в его довольную рожу.
  Горемычный фюрер заверещал и попытался отпихнуть от себя разгневанную бестию. Не тут-то было! Несмотря на юность, Алиса ни ростом, ни силой не уступала противнику.[11] Словно рассвирепевшая рысь, она терзала обидчика – клочья волос и халата фюрера летели во все стороны.
  Видя, что его камрад вот-вот отдаст концы, Гиммлер сунул руку в карман и, вынув что-то, метнулся к Алисе. Она заметила его движение и, схватив Гитлера за грудки, развернула его к шефу СС, заслонившись фюрером, точно павезьерой. [12] В следующий миг затрещал электрический разряд, и Гитлер одеревеневшей куклой бухнулся на пол. От неожиданности Гиммлер отпрянул, хаотично маша руками. Секунду он пребывал в замешательстве, и вот перешёл в атаку.
  Алиса отпрыгнула, уворачиваясь от удара. Нога её зацепилась за растянувшегося поперёк палаты Адольфа, манёвр не удался, и она налетела на раковину. Её отбросило прямо под руку врага. Пощёчина оказалась такой сильной, что Алису швырнуло на кровать. Левая половина лица моментально потеряла чувствительность, из носа потекла кровь, перед глазами заиграл калейдоскоп огненных сполохов. Гиммлер же яростно заскулил, прижимая разбитую ударом кисть к груди. Линзы очков как будто специально увеличивали искры безумия в его глазах. Но когда он сорвал с ноги ботинок и двинулся к беспомощной девочке, намереваясь продолжить экзекуцию за его спиной словно пушечный выстрел прогремел окрик на немецком:
  – Дотронься до неё ещё раз – и познакомишься с мясниками второго корпуса!
  В дверях стоял Густаф Штреззер.
  – Ты и так уже на три дня лишился зелья за то, что поднял руку на новую игрушку доктора. Прочь, я сказал!
  Гиммлер кинулся к Густафу, униженно пресмыкаясь и оправдываясь. Они, де, с рейхсканцлером принесли этой девчонке обед и развлекали её беседой. А неблагодарная Schwein [13] искалечила фюрера и нанесла серьёзную травму телу и самолюбию рейсхляйтера. Глава СС предъявил отёкшую руку с выбитыми пальцами. Почему же теперь несчастному нести ответственность и терпеть муки из-за диких выходок негодной Luder?! [14]
  Штреззер сунул под нос ябеде свой перстень. Взгляд его пригвоздил Гиммлера к атмосфере палаты, точно та была пробковой плиткой, а нацист – жуком.
  – Заткнись, недоумок! – зарычал Густаф.
  Гиммлер побледнел до прозрачности, стал вдруг бесформенным, как медуза, выброшенная на берег, и трясся, точно желе на работающем компрессоре пневматического молотка.
  – Вон отсюда! И эту падаль забери, – Штреззер пихнул ногой стонущего Гитлера.
  Когда Гиммлер скрылся, с трудом волоча одной рукой своего фюрера, Штреззер обратился к забившейся в угол кровати Алисе, мягким ровным голосом:
  – Успокойся. Покажи лицо.
  Он протянул руку.
  – Не приближайся ко мне!!!
  Нервы Алисы совершенно расшатались. Она метнулась с кровати. Но Штреззер оказался быстрее. Он ловко подхватил её поперёк туловища, и пальцы его левой руки вскользь пробежали по пылающему кровоподтёку на её скуле. Боль сразу стихла. Густаф отпустил Алису, попутно вальсирующим движением, высвобождая правую руку, коснулся её плеча. И она снова почувствовала лёгкость и успокоение, как после массажа, что он делал ей, когда они летели сюда. Только ни облегчения сердцу, ни благодарности не последовало. Алиса оттолкнула мужчину.
  – Не нужна мне твоя помощь!
  Штреззер, пожав плечами, осмотрел комнату. Взгляд его задержался на полу под столом. Он нагнулся и поднял опрокинутый стакан. Ещё покачался на каблуках, хмыкнул и, посоветовав Алисе беречь силы, скрылся за дверью. Щёлкнул замок. Она осталась одна.
  Девочка умылась и, устроившись на кровати, обхватив поджатые к груди колени, задумалась над складывающейся ситуацией. Страх прошёл, настало время расчётов. А рассчитывать Алисе было не на что и не на кого, кроме самой себя и собственной храбрости. Алиса не считала себя отважным человеком и не стеснялась признаваться в некоторых своих слабостях. Она не проявляла излишней скромности в характеристике мужества, наполнявшего её сердце, и все порывы куража принимала за абсолютную норму для любого человека, ну, по крайней мере, сапиенса. С пониманием она относилась и к страху. Будучи биологом, расценивала его, прежде всего, как первичную защитную реакцию организма. Страх в этом свойстве полезен. Но не следует позволять ему выходить за рамки рефлекторного действия.
  И сейчас без всякой бравады Алиса отметила, что ни капельки не боится окружающей её своры маньяков и садистов. В ней кипела ненависть и презрение к их подлости. В ней тлело и опасение, но не за себя, а за судьбу людей, над которыми, словно дамоклов меч, зависла угроза нападения этих чудовищ. А они хотят ударить исподтишка, воспользовавшись её двойником! Может она их остановить? Алиса пока не представляла, как.
  Перво-наперво, необходимо было спастись от них самой. Но решение этой задачи даже в самой оптимистичной форме оставалось очень сложным. Видит ли вообще она положительные аспекты в сковавших её безрадостных обстоятельствах? Без сомнения!
  Половину жизни занимаясь генной инженерией на станции Юных Биологов, Алиса прекрасно знала, что для получения копии организма необязательно иметь целый организм – достаточно кусочка кожи, капли крови или даже слюны, в общем, того, из чего можно извлечь геном. [15] Однако, – сказала себе Алиса, – при таких условиях точного стопроцентного клона не получится. Например, у человека и его клона будут разные капиллярные узоры на руках. Моро же жаждет заполучить максимально точную копию Алисы. Значит, та ему нужна в целости и сохранности для тщательного изучения и моделирования с неё клона, как с матрицы.
  Эта мысль воодушевила Алису. Она означала, что пока терзать-убивать её не станут, а наоборот будут холить и лелеять. Ведь, кроме всего прочего, доктор попытается передать клону характер и знания Алисы. Конечно, не все! Иначе создание может выйти из-под контроля. Но, если Алиса «воскреснет» в соответствии с планами этой мафии, то не с амнезией же! Бандитам нужен её опыт, хотя бы для проникновения в Институт времени.
  Алиса не представляла себе процесс конструирования психо-типа клона, но догадывалась, что операция эта занимает продолжительный срок. Может быть, месяц. А может, даже год! Конечно, чёртов Реклифт уже получил «образец» её характера. Но вряд ли «творцам» будет достаточно этого, по сути, черновика. Они просто брали её на пушку, рассчитывая, что она утратит самоконтроль! Теперь же, когда им пришлось приоткрыть свои карты, они будут осторожнее, может, придумают иную хитрую подлость. Но не сразу! Для начала выждут, когда она потеряет бдительность, которую они ей внушили своей выходкой. Всё это зачислялось в пользу Алисы. У неё было время – достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к побегу.
  Исполнит ли доктор свою угрозу по поводу пыток? Алису это не пугало. Хуже было то, – подумала она, – что Моро примется мучить на моих глазах других людей. Такого шантажа и давления на совесть она бы долго не выдержала. Вида чужих страданий она вынести не могла и ни за что она не хотела хоть на сотую долю терции вернуться в корпус №2. Предложи ей сейчас на полном серьёзе свободу в обмен на один миг в «доме страданий», она бы без раздумий отказалась.
  Гоня прочь кошмарные образы, Алиса в ярости стиснула кулаки.
  «Подонки! Сумасшедшие подонки!»
  Есть ли у неё ещё тузы или джокеры на руках? Посмотрим!
  Станут ли её пичкать наркотиками или медицинскими препаратами, подавляющими волю? Вряд ли! Доктору нужен чистый здоровый геном. Он и сам сказал: «Никаких наркотиков!» Из-за оплошности Густафа, подсунувшего ей свой ядовитый гоголь-моголь, у неё теперь, по меньшей мере, неделя, когда Эннингтон вообще не возьмётся за работу над клоном. Какая счастливая случайность в её бедственном положении! За ясность сознания в ближайшие дни можно сильно не опасаться.
  «Ещё повоюем!» – ободряясь, сказала себе Алиса.
  Да, главному сражению ещё только предстояло случиться. А пока самым худшим оставалось происходящее сейчас в Галактике без её участия. Все считали её погибшей. Её попытка написать Пашке письмо о помощи провалилась.
  Алиса вспомнила страшно постаревшие, с выражением полной потерянности лица родителей, невыносимое ей горе в облике друзей. Хотелось кричать: «Это ложь! Вас обманули! Я здесь!» Но Алиса осадила себя. Бандиты ещё ответят за боль, что приходится терпеть дорогим для неё людям. Но сейчас отвлекаться на мысли об этом не стоит. Жажда вернуться к ним и развеять их печали пусть укрепляет силы, но не отнимает надежды, заражаясь отчаянием, прочитанным ею в глазах родных и близких.
  На спасение извне рассчитывать не приходилось – трата душевных ресурсов на безнадёжные мечты. Deus ex machina [16] не заглядывает на кладбище. Что ж, придётся вертеться самой!
  Бежать и укрыться где-то – вот главная задача сейчас. Алиса вспомнила уходящий за горизонт во все стороны зелёный простор затопленного леса, над которым они летели от космодрома. Профессору, наверняка, сложно контролировать всю эту территорию. Если ей удастся сбежать, то её вовек не отыщут в местных джунглях.
  Вопрос в другом: сможет ли она выжить в них. И, если сможет, что делать дальше? Нужно дать знать полиции о своём местонахождении или угнать корабль…
  Нет, такие долгосрочные планы строить пока рано. Необходимо работать над актуальными проблемами – реализацией побега.
  Пока она не представляла, хотя бы приблизительно, как этого добиться. Она вспомнила о количестве увиденных вооружённых людей, о псах на поводках, о флайерах… Холодок отчаянья коснулся её сердца. Она горько вздохнула:
  «Алиска, Алиска! Ну и влипла же ты в историю!»
  А от неё сейчас зависела не только собственная жизнь, но и будущее Земли, а, возможно, и всей Галактики. Не время жалеть себя!
  Она обвела глазами свою палату-камеру. Окна нет. Высоко под потолком вентиляционная решётка. Но, доберись она до неё, пролезть в шахту воздуховода ей не удастся. Дверь из твёрдого полимера, замок электромагнитный. Лежащей на столе пластиковой ложкой его не развинтишь, да и подкоп не сделаешь. Алиса усмехнулась собственной наивности. Она опустила ноги на пол и топнула – бетон. Здесь и ломом не проковыряешься не то что ложкой!
  Взгляд её скользнул под стол. На светлом линолеуме чётко выделялся чёрный предмет, размером и формой похожий на спичечный коробок.
  Она подняла загадочный параллелепипед. С одного его конца, как рожки улитки, торчали два металлических стержня. В центре большая кнопка. С одного торца два индикатора. Один из них, судя по значку, указывал заряд батареи. С другого торца находилось гнездо штекера, по-видимому, для зарядного устройства.
  Да это же электрошокер! Его, должно быть, Гиммлер уронил, гоняясь за ней по палате, и потом из-за появления Густафа забыл подобрать. Странно, что Штреззер не заметил эту игрушку. Он, кажется, долго смотрел в её сторону…
  Но Алиса уже прогнала домыслы о плохом зрении Штреззера. Какая разница! Важнее, что у неё появилось какое-никакое оружие! Она принялась изучать шокер. Удивительно, почему люди Эннингтона пользуются такой примитивной техникой? Для применения необходимо подойти к противнику почти в упор. И поражающее действие слабое. Алиса вспомнила, как уже через несколько минут пришла в себя от удара такой штукой, а примерно через полчаса к ней вернулась подвижность. Парализующий бластер куда надёжнее: бьёт за пятьдесят шагов, и оклемаешься только через сутки.
  «Клоуны! Землю собрались завоёвывать! Чем?!» – с презрением фыркнула Алиса.
  И тут её осенила вся глубина смысла использования таких, потешных, на первый взгляд, безделушек. С бластером не пройдёшь дальше контрольного пункта космопорта и по чужой планете не погуляешь. Для его ношения нужно разрешение «полной регистрации». А регистрироваться архаровцы Моро не любят. Но есть и ещё один немаловажный аспект. Как генетик, Алиса знала, что луч лазера может вызвать мутационное перерождение генома. Незаметное для человека, на которого направляется излучение, но способное отрицательно сказаться на его потомстве. А Алисе, по планам Эннингтона, в ближайшее время, как-никак, предстояло стать «мамой». Она нервно сглотнула, и движение больно резануло пересохшее горло. До чего хитрые и предусмотрительные мерзавцы!
  Алиса походила по палате. Сделала комплекс разминающих мышцы упражнений. Её взор упал на книжную полку. Бумажные книги? Кому пришло в голову тащить их сюда через всю Галактику? Что это – великая ценность или неуместная, нелепая дань прошлому? Как Эннингтон-Моро…
  Со снисходительной ухмылкой Алиса прочла несколько названий на корешках. «Ветхий Завет». Самуил Тош [17] «История и современные проблемы креационализма». Ружер Отерс «Мы и Они»… [18]
  «А ты как попал в эту компанию?» – улыбнулась она и взяла маленький томик в мягкой обложке. Кит Рейд «Избранное». [19]
  Девочка пролистала страницы, нашла любимое стихотворение и нараспев продекламировала:

      Прока нет в мольбах попов,
      Коли смысл неведом слов:
      Станет сильным, как Самсон,
      Тот, кто вовсе сил лишён,
      Если выживать вдруг принуждён.

  «А тебе понятен смысл этих слов, мистер Грейс Авенджер?» – передразнила Алиса маячившую у неё в воображении надменную харю профессора.
  Настроение у неё улучшилось. Несмотря на всю остроту беды, приключившейся с ней, жизнь продолжалась! И щедрая Фортуна снова предоставляла ей шанс избежать худшего.
  Алиса легла на кровать и сразу заснула. Ей приснились родители, тоскующие по ней. Алисе было невыносимо грустно видеть их убитыми горем, но прогнать сновидение она не могла. Оно сменилось само собой. Она увидела Пашку и рассмеялась во сне. Гераскин имел строгий сосредоточенный вид, но при этом играл в космического разбойника, берущего на абордаж неведомый корабль. Он всматривался в навигационный экран жадным пылающим взором, а за его спиной стояли три неясные тени: две маленькие, а третья огромная, округлая. Пашка повернулся к теням и скомандовал: «Шрапнель к бою!»
  Тут сон оборвался. Кто-то осторожно встряхивал Алису за плечо.



Глава VI. Побег

      Алиса нехотя открыла глаза и подскочила из положения «лёжа», словно её ужалила укаризийская гигантская оса. Склонившись над ней, рядом с кроватью стоял Штреззер-младший. Он поднял руку, пресекая готовые сорваться с Алисиного языка проклятья.
      – Рад видеть тебя в боевом настроении, – с холодной иронией сказал он.
      Выглядел Густаф уставшим. В его глазах читался блуждающий по закоулкам сознания вопрос, на который он никак не мог найти ответ. На Алису он смотрел, как математик, поглощённый перипетиями хитроумной формулы.
      – Не трать на меня силы, – продолжил он механическим тоном. – У нас впереди тяжёлый день. Советую, всё-таки, поесть.
      Он критически посмотрел на лилово-жёлтый кровоподтёк во всю щёку Алисы и, достав из кармана баночку, положил её на одеяло перед девочкой.
      – Смажешь синяк.
      Гордые возражения Алиса произнести не успела. Штреззер уже вышел из палаты, пожелав приятного аппетита и пообещав, что зайдёт за ней через час.
      Алиса соскочила с кровати и сделала зарядку. Начав умываться, она дотронулась до лица и невольно поморщилась: вся левая скула, челюсть и даже надбровная дуга отекли и ныли после вчерашней драки. Девочка взглянула на баночку, оставленную Штреззером. Конечно, она ненавидела и презирала его, но мучить собственное тело в угоду этим чувствам было бы неверным. Раз Густаф хочет (?), чтобы она оставалась подольше живой-здоровой (?), глупо не воспользоваться этим в своих интересах. Селезнёва осторожно втёрла чуточку крема в кровоподтёк и почувствовала приятный холодок и расслабленность на месте удара. Она попробовала поработать мимикой, покорчив рожицы. Мышцы лица послушно отзывались на её желания, не причиняя боли.
      Стоит ли поблагодарить Густафа за заботу? Чёрта с два! Никаких поблажек этому прохвосту. Наоборот, ему первому достанется на орехи, когда Алиса выберется отсюда. Весь его обман и подлость не искупят никакие ухаживанья и уход за здоровьем Селезнёвой. Он подписал себе приговор, похитив и притащив её сюда, и теперь ничто не оправдает его и не смягчит его вины. А к глубокоуважаемому Суду Галактики, когда он примется обсуждать норму наказания Густафу Штреззеру, Алиса обратилась бы с просьбой, прекрасно выраженной стариной Шекспиром: казнь изобресть ему, чтоб мучился подольше и умер бы нескоро.*
      Внезапно от этих саркастичных и бравурных размышлений у Алисы комок встал в горле. Перед глазами снова поплыли кошмарные клетки с истязаемыми бесформенными животными, орущими от жесточайшей боли человеческими голосами. Глаза Алисы наполнились слезами гнева и сострадания.
      Никакой пощады извергам! Но не опускаться до их методов, не снисходить до их морального уродства в своей справедливой мести. Они заплатят за свои преступления! Лишь бы предъявителю счёта не становиться торгашом…
      Алиса плеснула в лицо холодной воды. Не помогло. Она сунула под кран голову. Страшное наваждение растаяло, злоба угасла. Эмоции сейчас ей не союзники, – твёрдо сказала себе девочка. Этого и добиваются Моро и его шайка – расшатать ей нервы. Не дождутся! Она станет камнем, прикажет ослепнуть сердцу и душе, но одновременно заставит мозг подмечать малейшие детали всего происходящего, чтобы в нужный момент накопленные свидетельства обернулись разящей молнией против её врагов. Вот тогда она даст волю чувствам! И за то, что ей приходится сейчас держать в узде душевные порывы, и Эннингтон, и Густаф, и все, кто здесь только есть, тоже понесут ответственность. Да будет так!
      На столе под салфеткой Алиса обнаружила скромную по содержанию, но изобильную по количеству трапезу: горячий хлеб, сыр, масло, фрукты, похоже, местной флоры (их Алисе приносили ещё во время полёта сюда), очень сладкие сливки и изумительный, пахнущий боярышником, чай. Алиса считала, что после посещения корпуса №2 аппетит к ней не вернётся, как минимум, неделю. Но, увидев по-домашнему уютное убранство стола, вдохнув аромат свежего хлеба и крепкого чая, она почувствовала острый голод.
      Еда оказалась исключительно вкусной, и девочка поймала себя на мысли, что получает от неё удовольствие. Она не опасалась, что в пищу ей подмешают какую-нибудь отраву. Приказы Эннингтона здесь выполнялись беспрекословно, это она уже усвоила. А профессор распорядился исключить любые медикаменты из её рациона.
      Алиса с наслаждением пила бодрящий чай, заправленный сладкими, точно зефир, сливками. С каждым новым глотком ей казалось всё чётче, что, взмахни она сейчас руками с достаточной силой, и могла бы легко взлететь.
      «Только куда полетишь из этой клетки», – с тоской подумала она.
      На третьей чашке чая за ней вернулся Штреззер. Он переоделся из своего походного комбинезона астронавта-разведчика в старинный френч цвета хаки. Широкая портупея с кобурой бластера стягивала талию Густафа, от чего плечи его казались ещё шире. Новый костюм придавал Штреззеру воинственный и, как с сожалением отметила девочка, привлекательный вид.
      Увидев, что Алиса подобрала даже крошки от своего застолья, Штреззер улыбнулся одними глазами. Это не прошло незамеченным для Алисы, и она удивилась, что за азартный буйный огонёк заиграл в аквамариновых зрачках её загадочного тюремщика. Штреззер велел ей идти вперёд и, следуя за её спиной, подсказывал нужное направление.
      Они вышли из корпуса №8 и направились по песчаной тропинке к другому такому же зданию.
      «И как они номера их различают?» – думалось Алисе. – «Все постройки на один манер. И лианами увиты напрочь!»
      На серо-стальном небе висело едва заметным белёсым нимбом по правую руку самое крупное светило. Высоко в зените стояли два других солнца. Но света они, похоже, почти не давали. Дома и лес вокруг окутывали густые синюшные тени. Назвать сумерками мрачную мглу язык не поворачивался, всё-таки было достаточно светло, но и на «белую ночь» общая освещённость не тянула. Чётче, чем в момент прилёта на Карбун, на небосводе обозначилось множество других звёзд. На двенадцать часов у горизонта виднелся чёрный диск размером с кофейное блюдце – вероятно, спутник планеты. Алиса затруднялась определить время суток. И обилие солнц этому мешало, и то, что она не знала, в какую сторону вращается планета – где восход, а где закат хотя бы самого большого из светил.
      Людей вокруг девочка не заметила – лишь несколько караульных, словно статуи, стояли по периферии некоторых корпусов.
      Громко трещали, звенели, шуршали и гудели невидимые обитатели окружающего лагерь леса. Возле освещённых окон и прожекторов вились причудливыми тёмными сполохами неведомые «насекомые». Из вольера доносилось заунывное поскуливанье и ворчание псов.
      В длинном сквозном коридоре здания, куда Штреззер привёл Алису, горело лишь дежурное освещение. Стояла тишина. Снова ни людей, ни шума их деятельности.
      Голос Штреззера направил девочку по коридору к двери №7. Подойдя к ней, Штреззер постучал и, получив приглашение войти, открыл её и подтолкнул вперёд Алису.
      Они оказались в самом обычном медицинском кабинете. Сильно пахло формалином. У глубокого кресла спиной к вошедшим гремел инструментом маленький человек во врачебном халате.
      – Проходите! Садитесь! – не оглядываясь, сказал он по-немецки.
      «Ещё один из фашистской клики! – догадалась Алиса. – Что они ещё затеяли?»
      Она устроилась в кресле. Штреззер остался у входа, привалившись с отсутствующим видом к дверному косяку.
      Страшно не было. Лишь чувство беспокойства давало о себе знать. Алиса украдкой взглянула на расслабленную руку на подлокотнике – пальцы не дрожали. Хорошо! Пока она владеет собой.
      Доктор повернул к ней совершенно невыразительное одутловатое лицо с «гитлеровской» щёточкой усов и, улыбнувшись, произнёс:
      – Доброе утро, фройлен! Извините за столь ранее пробуждение. Но, как говорится: кто рано встаёт, тому Бог подаёт! Откройте, пожалуйста, рот…
      Алиса решила пока подчиняться и проследить за дальнейшим развитием событий. Доктор взял ватным тампоном мазок с её языка и поместил его в пробирку с реагентом. Жидкость поменяла цвет. Доктор с досадой зацокал языком и метнул недобрый взгляд на Густафа.
      – Сколько ты ей дал? – строго спросил он.
      – Два стакана около ста часов назад, – равнодушно ответил Штреззер. – К чему это? Ты же читал отчёты, Беппе.
      – Нет доверия ни тебе, ни твоим липовым отчётам, – проворчал доктор, продолжая химичить с пробой Алисиной слюны.
      – С чего «липовые»? – озлился Густаф. – Опять твои каверзы и науськиванья? Никак не дождёшься, когда я снова попаду к тебе на приём?
      – Много чести «ждать»! После таких финтов и попадёшь, как миленький.
      – Так вот какая мне благодарность уготована за самоотверженный труд и риск! – возмутился Штреззер. – Загнать бы, например, тебя, подхалима, на подобную «операцию» с бухты-барахты. Да не на Блук, а куда-нибудь под Иерусалим.
      – А ты не кипятись, не кипятись! – ухмыльнулся Беппе. – У каждого свои обязанности. У каждой обязанности свои проблемы.
      Он попросил Алису закатать левый рукав робы, для взятия анализа крови. Девочка вновь проявила покорность.
      – Какой концентрации он был? – осведомился доктор, разглядывая анализатор со взятой пробой.
      – По моей мере.
      Доктор присвистнул.
      – Крепкая девочка! – буркнул он. – Это нам всем урок…
      – Вот видишь! Полезен всякий опыт, – удовлетворённо хмыкнул Густаф.
      – Ради него не стоило так рисковать!
      – Как ты заметил, это исключительно мои проблемы, Беппе.
      – Всё равно, мог бы подыскать иной способ.
      – Не было другого способа…
      Доктор смерил Алису плотоядным взглядом и обратился к Штреззеру с желчным сарказмом.
      – А что ж твоё моджо?* Совсем зачах в наших болотах? Подрастерял сноровку?
      – Интересно, что скажет Грейс, узнав про твою буйную фантазию, Менгеле, – стальным голосом открестился Густаф.
      Беппе перекосило. Он ощетинился и зло процедил:
      – Он меня и держит за мою фантазию! И у меня намечена богатая программа на счёт этой девчушки.
      – Человек предполагает, а Бог располагает, – зевнул Густаф.
      – Вот как! Скоро мы повеселимся с этой малышкой! Правда, фройлен?
      Алиса едва подавила вскрик от страшной ухмылки доктора, с которой он шарил по её телу глазами.
      – Может, и ты присоединишься к нашему празднику, мистер Белоручка? – прокурлыкал Менгеле.
      – Обязательно! Как только у меня случится припадок хорошего настроения, я не премину испортить его в вашем обществе.
      – Всё шутишь? Ну, шути, шути, пижон! – прошипел доктор.
      Но Штреззеру уже было не до Менгеле. Его вниманием полностью завладела заусеница на пальце. Сначала он пытался, сохраняя цивильный вид, её выщипнуть, а когда эта операция провалилась, принялся буквально грызть палец. У Алисы тем временем и от диалога двух изуверов, и от вида Густофа, чуть ли не пожирающего себя, начали потихоньку сдавать нервы. Она поёжилась в кресле. Оптимизма не добавил вид пневматического шприца, что достал Менгеле, и, мурлыча немецкую песенку, заправлял его теперь подозрительной капсулой. Селезнёва забеспокоилась.
      – Что ты собираешься делать? Профессор приказал не вводить мне никаких наркотиков или медикаментов!
      – Не волнуйтесь, фройлен, – проворковал доктор. – Стандартная операция. Маленький идентификационный пеленгатор. Чтобы Вы не заблудились на нашей милой, но дремучей планете.
      У Алисы сердце оборвалось. Вот это новость! С этой штуковиной в теле и думать нечего о том, чтобы скрыться. На планах бегства можно поставить крест.
      Отчаянье, казалось, уже сдавшее свои мрачные редуты светлой Надежде, вновь впилось в сердце Алисы. К её плечу, словно в замедленной съёмке, приближалась игла пневматического шприца. И Селезнёва ясно увидела, что на конце этой иглы умещается не только её жизнь, но и судьба всей Галактики.
      Сейчас или никогда! – раскатился крик в сознании девочки. Чёрная коробочка сама собой скользнула из рукава в ладонь правой руки. Доктор, продолжая напевать свой фашистский шлягер, смазывал левое плечо Алисы спиртом. Мгновение, и он ухнулся под кресло с остекленевшими глазами.
      Селезнёва прыгнула на середину кабинета, держа перед собой в вытянутой руке шокер. Остался ещё один противник, и он был гораздо опаснее Менгеле. Алиса уже успела оценить всю ловкость и быстроту реакции Штреззера. Однако, Густаф вовсе не торопился вступать в бой. Он даже не удивился происходящему, будто каждое утро перед ним предназначенные на заклание агнцы оглушают электрошоком своих пастырей.
      Молча, с сосредоточенным видом Штреззер отделился от косяка и медленно, словно нехотя, вынул из кобуры бластер. Алиса ожидала услышать приказ бросить шокер, но, к её изумлению Густаф продолжал в безмолвии осторожно придвигаться к ней. Оружие он держал в вытянутой руке – в глупейшей позиции для ближнего боя. Такая беспечность казалась непозволительной роскошью для бывалого убийцы. В глазах врага Алиса заметила бешеное радостное свечение. Что он задумал? Поиграть в кошки-мышки с несчастной отчаявшейся жертвой. Проклятый садист, точно получает удовольствие от происходящего!
      – Не подходи! – крикнула Алиса.
      Тело её напряглось, как тетива натянутого лука. За спиной Густафа, в паре метрах от неё, возможно, лежала свобода. Алисе стало всё равно, что Штреззер, имея значительное преимущество в оружии, запросто может её пристрелить. В конце концов, это тоже вариант освобождения. Правда, исключающий возможность оказать помощь друзьям в борьбе с этим гнездом монстров. Но терпеть на себе голодные похотливые взгляды, как у валяющегося под креслом Беппе, слушать рассуждения о грядущем «веселье» и знать, во что это веселье в итоге выльется, у Алисы не было никаких сил. Будь, что будет!
      Секунды стали пластичными. Они бесконечно растягивались, мир замер, и только Штреззер, храня молчание, приближался к ней. В глазах синее пламя, на щеках румянец, в вытянутой руке бластер, будто он предлагает обменять его на ничтожную Алисину пшикалку.
      «Он что, улыбается?» – не поверила своим глазам Алиса.
      – Не подходи!
      Но Штреззер уже был возле неё, вернее, его вытянутая рука с бластером едва не тыкалась в плечо девочки. Затрещал разряд, и Густаф загремел к ногам Алисы.
      Свобода!
      Селезнёва подхватила с пола оружие врага. Кто знал, насколько хватит заряда шокера, а бластер гарантировал ей более серьёзное отношение к своей персоне. Алиса ненавидела неспортивное оружие, но сейчас только с его помощью она могла добиться вожделенной цели. Кроме того, ей нужно было уплатить кой-какой должок… Она нацелила бластер в затылок распростертого перед ней тела. Вот он - миг расплаты, гадёныш! Палец надавил на курок, но тот не поддался. Алиса с недоумением осмотрела лазерный пистолет. Вот растяпа! Да он его даже с предохранителя не снял! Девочка отщёлкнула страховку и снова навела ствол на беззащитного Штреззера. Но доли секунды, что она отвлеклась на приведение бластера в боевую готовность, хватило, чтобы злость её угасла, мечущиеся мысли обрели целостность и ясность.
      «Тобой займётся Совет Галактики. А я не судья и, тем более, не палач», – прошептала она.
      Доктор на полу застонал. Медлить было нельзя – скоро они придут в себя. Девочка осторожно выглянула в коридор. Путь был свободен. Она выскочила из кабинета и бросилась к выходу из корпуса. В сотне метрах отсюда находится площадка с летучками, необходимо добраться до неё! – вертелась в голове хмельная идея. Адреналин пьянил. Алисе хотелось смеяться.
      В поле её зрения, когда она выглянула из дверей корпуса, снова никого не оказалось. Удача на её стороне!
      «На крыше могут дежурить часовые», – подумала Селезнёва. Но на кон уже поставлено всё, что можно – ва-банк так ва-банк!
      Она метнулась из здания, тенью припадая к земле. Тапочки, что ей выдали с робой, мешали бежать, и Алиса их сбросила. Из-за угла ей навстречу вышел солдат с номером «37» на груди. Алиса оторопела и попятилась. Движения солдата никто бы не назвал быстрыми. Как у всех «номерных», была в его моторике некая вязкая протяжённость, размеренность и ленца. Но замешательство Селезнёвой позволило солдату вынуть пистолет. С каменным лицом он двинулся на Алису. Их разделяло метров десять. Алиса отлично стреляла и с такого расстояния не промахнулась бы и в горошину, не то что в человека. Но всё дело как раз и было в том, что стрелять в человека она не хотела. Пусть это прислужник садистов и убийц, но где гарантии, что он служит им по доброй воле. Ведь он и ему подобные «люди с номерами» ведут себя, как будто загипнотизированные! Может, им, как и Алисе, требуется спасение, а не истребление?
      – Брось оружие! Прочь! – как можно уверенней крикнула Алиса. В спокойном утреннем воздухе и тумане её окрик прозвучал пронзительно звонко.
      «Сейчас сюда вся база сбежится!» – с ужасом поняла девочка. А Тридцатьседьмой и не думал останавливаться.
      – Прочь! – к горлу Алисы подкатила истерика.
      Она нажала на курок, целя в плечо противника. Бластер оказался мощным: солдата мотнуло в сторону, и рука с пистолетом повисла на клочьях комбинезона. Но он не остановился, даже не поморщился. Алиса запаниковала, такого она не ожидала.
      – ПРОЧЬ!
      И следующий луч ударил солдата в грудь. Его снова качнуло, из прожженной дыры повалил дым, комбинезон вспыхнул. Но движение своё солдат не прекратил. Ссади, и справа раздались возгласы и лай собак.
      «Да это же киборг! – прозрела Алиса. – Homo artificialis! Эннингтона же судили и за создание искусственного человека!»
      Девочка по широкой дуге обежала солдата. Он ей был не страшен: и так не отличался расторопностью, а теперь ещё и повреждён её выстрелом. Это больше не охотник, а заводной цыплёнок.
      За спиной загудели выстрелы. Раздался крик благим матом: «Живой, идиоты! Живой брать!» Алиса на ходу расхохоталась: «Так поймайте!» Она уже добежала до флайеров.
      Из-за приземистых кабин разномастных машин, собранных, похоже, со всех свалок Галактики, показались три головы. Наверно, это были механики, поскольку никакого оружия они не имели. Двое были одеты в пронумерованные комбинезоны, третий в засаленную джинсовую робу. Увидав худую девушку, похожую на разъярённого мангуста с пылающими, как два уголька, глазами, размахивающую здоровенным лучевым пистолетом, этот бедолага не стал дожидаться представления по правилам этикета, а, ничком упав на землю, проворно пополз в ближайшие заросли папоротников. Другие же с непроницаемым видом пошли на Алису. Селезнёва больше не церемонилась, ей уже стало ясно, что все здешние работники и солдаты, носящие номера, ненастоящие люди. Через долю секунды, как киборги-механики направились в её сторону, их срезанные лучом бластера головы жуткими мячами покатились по песчаной дорожке. Обезглавленные тела продолжали двигаться, но уже в разные стороны от девушки. Алиса поспешила забраться в ближайший флайер.
      «Ну, и консервная банка! Неужели он ещё и летает?» – поразилась Алиса приборной панели, знакомой, верно, ещё прапращурам «Человека разумного». Ну, даром что приборы из камня не высечены – это не машина, а археологическая достопримечательность!
      Девочка нажала на несколько кнопок, по её разумению, обеспечивающих запуск двигателей, подачу топлива и набор компрессизации. Нутро летучки закашляло, заурчало. Стрелки на приборах качнулись по шкалам. Замигали индикаторы.
      «Спасибо Зелёному и Полоскову!» – воскликнула про себя Алиса. Благодаря школе ворчливого бортмеханика и отважного капитана дальней космической разведки она могла разобраться в управлении даже такой кастрюли.
      Флайер содрогнулся. Алису обожгло брызгами расплавленного пластика. Стреляют! Она рванула штурвал на себя. Машина протестующее застонала, отчаянно запищали датчики, сигнализируя о превышении мощности на выбранный режим полёта. Но летучка оторвалась от грунта и начала набирать высоту.
      Алиса высунулась из кабины и саданула из бластера по группам спешащих к ней людей. Некоторые отпрянули, ища укрытие, «номерные киборги» продолжали вперевалку бежать к стоянке флайеров, не замечая выстрелов, двое преследователей упали с ранениями. Селезнёва была уже метрах в двадцати над базой. В неё несколько раз выстрелили. Но она увидела, что внизу суетится человек, запрещая вести огонь. Что ж, они сами дарят ей несколько минут! Она попыталась расстреливать оставшиеся на стоянке машины, но быстро убедилась, что мощности её оружия недостаточно для выведения их из строя. Специальная стеклоткань корпусов летучек хорошо выдерживала луч ручного лазера. Тратить на них плазму не имело смысла.
      Девочка поднималась всё выше и выше, вертя головой, выбирая направление, в котором можно скрыться. Справа от неё в небе замаячили три точки. «Вот и кавалерия подоспела! – с боевым задором подумала Алиса. – Значит, летим налево!» Она переложила руль, и флайер резко пошёл против часовой стрелки – таких манёвров машина не любила. Алисе едва удалось выровнять летучку. Она выжала газ до упора, и машина со скоростью, способной изумить разве что ленивую улитку, заскользила по воздуху. Алиса уставилась на спидометр: 63 км/ч! Она бегает быстрее! Но выбирать не приходилось.
      Захрустел помехами бортовой передатчик, раздался голос Штреззера-старшего: «Немедленно садись, иначе пожалеешь!»
      – Я жалею, что Советом Галактики отменена смертная казнь! – крикнула Алиса и разбила приёмник рукояткой бластера. Нечего её отвлекать!
      База медленно уплывала из виду. А вот преследователи приближались со значительной скоростью. Скоро Алиса, обернувшись, смогла различить гораздо более современные флайеры, чем её ступа Бабы-яги. Селезнёва с жадностью искала на приборной панели переключение на форсаж. Наивные мечты! Похоже, полсотни лет назад эта посудина была мирным парковым прогулочным флетом, а не страто-болидом.
      Машину тряхнуло, и она начала заваливаться влево. На приборной панели показатели датчиков работы левого двигателя упали до нуля. Алиса бросила взгляд на преследователей. От одной из вражеских летучек тянулись две полосы инерционного следа. Лазерный луч флайер ещё мог выдержать, но не удар ракеты. Машина быстро теряла высоту. Алисе оставалось лишь в отчаянье удерживать её ровно и продолжать движение по курсу, спускаясь как можно положе, чтобы не врезаться в землю из штопора или бочки.
      Она летела над густым лесом, напоминавшим пейзажи, что ей доводилось видеть на картинах и фотографиях в палеонтологических музеях Москвы и Праги. С земли к ней тянули свои спорангии, похожие на банники старинных пушек, гигантские плауны и хвощи. Древовидные папоротники раскидывали свои сетчатые кроны на несколько квадратных метров. Завитками устремлялась в небо из их пышной перестой листвы поросль лиан-паразитов. В гущу этой зелени падал флайер. Алиса заметила просвет среди стволов и направила машину туда, быстро отключив подачу топлива и молясь, чтобы амортизационная подушка не подвела.
      Флайер плюхнулся в рыхлую, напитанную влагой землю с толстым слоем душистого сочного мха, принявшего разбитую машину, словно перина. От удара летучка на две трети утонула в вязкой трясине, скрывающейся под наносом зыбкой почвы, связанной ризоидами* мха, корнями поросли хвощей и папоротников, вязью ползучих стеблей плаунов, просто накопившейся на опавших, но не утонувших широких листьях местных деревьев.
      Алиса с трудом выбралась из оставшегося просвета дверей, прежде чем флайер, скорбно булькнув, окончательно скрылся из глаз в противной коричневой воде. Девочка ошалело огляделась. В вышине зависли летучки погони. Вряд ли они смогут преследовать её под пологом леса. Значит, нужно торопиться где-нибудь спрятаться, пока не подоспели пешие с псами или болотоходы. Алиса, утопая по колено в пышных султанах гаметофитов мха*, усыпанных обильной холодной росой, побежала в чащу. «Побежала» сильно сказано. Ноги её то и дело проваливались в чарусы* с поганой липкой жижей. Девочка постоянно рисковала получить серьёзный вывих – выдернуть ногу из цепкой грязи стоило огромного труда. Вдобавок необутые ноги больно бились и ранились об опавшие ветки и корни деревьев. А с вершин древовидных папоротников и плаунов, норовя петлёй побега или воздушным корнем ухватить беглянку, свешивались бесчисленные древесные паразиты и вьюны в пышных бородах лишайников и вездесущих мхов. Огромные перистые листья под собственной тяжестью опускались до земли. Раздвигать их на пути было сущим наказанием. Некоторые усыпали большие крючковатые колючки, другие имели твёрдые зазубренные края, не уступающие остротой опасной бритве. Скоро роба на Алисе превратилась в лохмотья, пропитанные грязью и кровью от многочисленных порезов.
      Селезнёва потеряла чувство времени и пространства. Сколько она уже продирается в неизвестность? Час? Два? Скорее всего, гораздо меньше. Может, она просто кружит на месте или всё же продвинулась от базы хоть на милю? Ни ориентиров, ни следов невозможно было разобрать в этом страшном колдовском лабиринте зелени и болотных полыней.
      От усталости и парного сладковатого воздуха пойменной чащи кружилась голова. Начал сказываться избыток кислорода – Алиса задыхалась. Невыносимо болели ноги. Растянутые мышцы отказывались работать. Ныли и жглись бесчисленные ссадины. Алиса, словно со стороны, видела, как она теряет, в конце концов, сознание и медленно погружается под хлипкий ковёр замшелой трясины. Сзади и слева раздались неясные звуки. Вроде, крики и лай. Или это прошуршал крыльями местный полуметровый десятиногий таракан? Алиса рванулась из очередного провала в зарослях и плашмя рухнула в гнилую топкую жижу. Слёзы бессильной ярости наполнили глаза.
      Девочка подползла к чешуйчатому стволу древовидного плауна и, привалившись к нему, надсадно дышала. Перенапряжённые бёдра трясло, как от разрядов электротока. От перенасыщения крови кислородом подскочило давление, из носа хлынула кровь, уши заложило.
      «Тридцать секунд, всего тридцать секунд. Я отдохну и побегу снова!» – успокаивала себя Алиса.
      Но прошло дважды по тридцать секунд. Потом ещё… и ещё… А она всё не двигалась с места. Сердце Алисы, по ощущениям, застряло где-то в горле. Дыхание успокоилось, но легче не стало. От кровяного давления в ушах стоял посторонний, отвлекающий от звуков возможной погони, звон. Глаза затянуло мутной пеленой. И самое страшное: ноги, её бедные ноги, как будто вросли в болотную грязь. Алиса не могла ими пошевелить. Они одеревенели. Они сдались.
      Справа раздался крик. Ему ответили слева. Где это? Далеко? Близко? В этом лесу невозможно было понять расстояние. Алиса прижала к груди бластер.
      «Ты была против убийства. Но сегодня придётся нарушить это правило и убить столько, сколько сможешь, пока тебя саму не убьют», – мысленно прощалась сама с собой девочка, давая последние распоряжения измученным мышцам. Обречённость навалилась на неё каменой глыбой.
      И вдруг грязная трёхпалая лапа зажала ей рот, и ласковый шёпот, теплый и мягкий, как шарф, что связала ей в прошлом году бабушка, потёк в Алисино ухо:
      – Не бойся! Если без датчика, кивни головой.
      Алиса кивнула.
      Лапа отнялась ото рта и повернула её за плечо лицом к стволу. Девочка увидела фантастическое непонятное существо, больше всего схожее с лешим, которого она знала по путешествию в Эпоху Легенд. Зверь стоял на полусогнутых задних лапах и горбился. Всё его бесформенное уродливое тело покрывала грязь и переплетения растений, даже подушечки мха и грибы. Вместо головы сутулые плечи венчала зеленоватая спутанная грива из длинной серой шерсти и травы. И, в целом, эта даже не голова, а скорее нарост сливался с общей причудливой маскировкой таинственного существа. Если бы он не двигался, то запросто бы сошёл за болотную кочку, которых вокруг было видимо-невидимо. Из этой живой кочки на уровне лица Алисы на девочку белели добрые тёплые глаза.
      – В трети мили* на пять часов* начинается излучина озера. Нужно туда! – тихо и быстро сказал Зверь из-под косматой бороды.
      – Не могу… Ноги… – прохрипела Алиса.
      Совсем рядом залаяли псы, послышался звук мотора. Зверь запустил руку себе в живот… Да-да, именно так это и выглядело! Потому что он достал из-под грязи и растений на своей шкуре небольшой округлый предмет и приказал Алисе:
      – Заткни нос!
      Селезнёва подчинилась. Зверь разбил предмет, оказавшийся мясистым плодом, о ствол плауна. Тошнотворное зловонье окутало Алису. Хоть зажимай нос, хоть нет, а сильнейший запах гниющего в атмосфере сероводорода ящика дурианов, в котором в придачу издох скунс, проникал буквально через каждую пору тела. А Зверь уже схватил девочку, подмял под себя и, прижав к телу левой рукой, бросился наперерез лаю. Он мчался, странно припадая к земле, сливаясь с зарослями, на полусогнутых ногах и далеко наклонив тело вперёд, ловко расчищая свободной рукой путь в переплетении листьев и лиан. Скорость для его неудобной для спринтерского бега позы была потрясающая. Зверь к тому же, вероятно, знал незаметные для Алисы тропинки с более-менее твёрдой почвой, и совсем не проваливался в болото. В пару минут он со своей ношей преодолел названное расстояние. Они оказались у глубокой, заросшей молодыми плаунами заводи.
      – Плавать умеешь? – спросил Зверь.
      – Да.
      – Можешь плыть?
      – Да, кажется.
      – Ныряешь хорошо?
      – Да.
      – Слушай внимательно! Сейчас ныряй и плыви, как можно дольше под водой. Впереди, вон видишь, куртины высоких хвощей? Нужно доплыть до них. Главное, как можно дольше не показываться наружу. Вынырни, глотни воздуха и снова ныряй. Я буду прямо за тобой. Не бойся!
      Алиса не боялась. Голос Зверя был таким добрым и успокаивающим, что девочка просто без колебаний предалась его распоряжениям.
      – Давай, плыви! Там гмрффф, – издал Зверь странный утробный рёв.
      – Что там?
      – Увидишь! Быстрее!
      И Алиса нырнула в застоявшуюся затхлую воду, распугав стайки белёсых приплюснутых лапостепёрых созданий. Плыть было трудно. Хоть глубины доставало, но излучина заросла плаунами, хвощами, водорослями и прочими растениями, аналогов которым Алиса не могла найти. Да и времени на это не было. Девочке приходилось бороться не только с водной стихией, но и постоянно выпутывать то руку, то ногу из этих зарослей. Когда знаешь, что по пятам следует погоня, то оставаться хладнокровной к таким досадным помехам стоило огромных усилий. Сказывалась и усталость. Но двигать ногами в среде, где Алиса потеряла вес, оказалось легче, чем на суше. Сложнее было подавить рефлекторное отвращение к мерзкой грязной воде и, о ужас, к пиявкам, набросившимся на Селезнёву, будто кроме неё здесь не в кого впиться. Но Алиса точно следовала инструкциям загадочного Зверя. Он знал, что делать, и ему следовало довериться, – рассудила девочка. Она лишь жалела что прыгнула в воду с открытыми глазами. Увидеть что-либо в заросшей болотистой пойме не представлялось возможным. А глаза её теперь страшно чесались. Но Алиса сказала себе, что разберётся с этой проблемой после. Сейчас главным было уйти от преследователей.
      До куртин, указанных Зверем оказалось дальше, чем показалось Алисе сперва: с полкилометра, не меньше. Она совсем выбилась из сил, пока добралась до них. Вынырнув у толстого ствола гигантского хвоща, девочка обхватила его и старалась отдышаться. Грязь и водоросли сплошь облепили её, и теперь она мало отличалась от своего спутника, который через несколько мгновений всплыл перед ней, подмигнул Алисе и снова издал протяжный утробный рёв. Алиса могла разобрать его лишь примерно, как «гмрффф», но полифония клича удивительного лесовика была куда сложнее.
      Зверь повторил своё рычащее фырчанье. И вдруг Алиса, уже торжествующая счастливое спасение, затаила дыхание от испуга. Между мясистыми стволами показалась огромная вытянутая морда то ли варана, то ли крокодила. Страшные многочисленные клыки, каждый в добрый дециметр, перекрещивались в жуткой пасти, где без труда уместилась бы Селезнёва. Четыре мутных глаза, высоко поднятых над черепом, как это бывает у животных, ведущих полуводный образ жизни, с холодной тупостью уставились на девочку. Туловище ящера терялось в зарослях, Алиса увидела только лапу обхватом со свою талию. Семь пальцев связывала перепонка, концы фаланг венчали серповидные когти в локоть длинной. Ящер грозно зашипел, засопел и потянул морду к девочке. Из ноздрей его шла пена, из приоткрытой пасти смердело гнилью. Алиса оцепенела перед неотвратимой гибелью. У неё не осталось сил для бегства от новой напасти. Выстрел же бластера надвигающееся на неё чудище даже не заметит, а если и получит серьёзное ранение, то издохнет не прежде, чем растерзает девочку.
      «Вот и всё…» – устало подумала Алиса.
      Но произошло удивительное. Зверь с криком «Ах, вот ты где!» подплыл к ящеру и обнял его за шею.
      – Это свои, – Зверь указал на Алису. И, видимо, чтобы до ящера лучше дошло, сложно переливчато заклокотал горлом.
      Ящер заурчал в ответ. Из пасти его вывалился толстый синий язык, и леший принялся его чесать! Рептилии эта процедура явно нравилась. Алиса от изумления потеряла дар речи.
      – Это Гмрффф! – весело сказал Зверь. И ящер, услышав своё имя, то ли чихнул, то ли кашлянул: «гмрффф!»
      – Он нас вывезет отсюда, – продолжал Зверь. – Не бойся, залезай!
      Дракон выбрался из зарослей и плюхнулся в воду. В нём было метров десять. Плоское широкое тело поддерживали полдюжины коротких кривых лап. Треть длины занимал веслообразный хвост.
      Зверь помог Алисе забраться на загривок Гмрфффу и велел крепко держаться за пластинчатые остеодермы, тянущиеся вдоль его хребта. Он сам взобрался на ящера и, припав к его спине, превратился как будто в болезненный нарост на теле рептилии.
      – Домой, мальчик! – крикнул Зверь, и Гмрффф, извиваясь, полупоплыл-полупополз по заболоченному озеру, плеская водой и круша походу редкие хвощи.
      От плавных колебательных движений Алису укачало, и скоро она мирно заснула, прижавшись к жёсткой чешуйчатой спине ящера.
      «Спасена! – радостно трепетало сердце девочки. – Теперь всё будет хорошо!»


Глава VII. Непризнанный гений

      Селезнёва мёрзла. Она поёжилась, и тело отозвалось жгучей болью, мгновенно пробудившей девочку.
      Она лежала на куче мха, служившей хорошей подстилкой. Но во сне Алиса умудрилась разворошить эту импровизированную перину, и теперь голый камень леденил её бок. Алиса с трудом приподнялась на локте и осмотрелась. Вокруг густился полумрак низкой сырой пещеры. В паре метрах от неё сидел Зверь и мял палочкой вязкую массу в мисочке, сделанной из разрубленного вдоль куска ствола хвоща. По Зверю, рядом с ним и вокруг него ползали и летали яркие голубые и розоватые огоньки. Они хорошо освещали лешего, но остальная часть пещеры утопала в жидких тенях и зыбкой тьме. Алиса спросила, где они находятся.
      – Мы в двадцати километрах от базы Моро. Это хорошее убежище, но оставаться здесь долго нельзя. Про пещеру знают, и сюда часто наведываются патрули. Да и химеру встретить в такой близи от базы больше вероятности. А у меня на них управы нет.
      Алиса мало что поняла из фразы Зверя, но её это не смутило. Главное, что она в безопасности с каким-то туземцем, разбирающимся в принципах выживания и знающего здешние края, природу и обстановку.
      И тут Алису точно молнией шарахнуло – до неё дошла вся невероятность происходящего. Зверь не просто осмыслено разговаривал с ней, он говорил по-русски! Каково услышать на незнакомой, враждебной планете, затерянной в дебрях Космоса, родную речь!
      – Кто Вы? Вы сапиенс? Вы землянин? Вы из России? Как Вы здесь оказались? Что Вы здесь делаете? – посыпались из Алисы вопросы.
      – Погоди-погоди, – ворчливо отмахнулся нечаянный спаситель. – Давай-ка, сначала снимай с себя это тряпьё да хорошо вымойся. Нужно обработать твои раны. Подозреваю, от болезней, что переносят местные микробы, тебе прививок не сделано. Пройдёшь вглубь пещеры – там озерцо. На вот, посвети себе.
      И он подал девочке собранных в пригоршню, вившихся рядом с ним светлячков. Они мерцали в его ладонях, точно россыпь пылающих углей. От удивления Алиса не нашлась, что возразить. Она приняла светлячков, но они тут же взлетели из её рук и вернулись к незнакомцу. Тот вздохнул, снова осторожно собрал их в горсть и, тихо пожужжав над ней, протянул Селезнёвой. Теперь светлячки расползлись по плечам девочки, образовав ожерелье из тусклых звёздочек, некоторые кружили над головой, другие низко над полом пещеры, будто нарочно освещая дорогу. Алиса поразилась выше всяких границ, происходящее выходило за рамки научной логики. Каким-то образом этому человеку (?) удалось не только приручить жуков, но и выдрессировать их! Это чудо! Это сказка! Но незнакомец сердито прервал все расспросы Алисы, заявив, что, сперва, она пройдёт санитарные процедуры, а уж потом они наговорятся в своё удовольствие. Девочке не оставалось ничего иного, как послушаться.
      Вода в озере была ледяной. Но Алиса с удовольствием смыла с себя грязь, а холод принёс успокоение изодранной коже и натруженным мышцам.
      – Ложись, не стесняйся. Что естественно, то не стыдно, – сказал загадочный спаситель, когда Селезнёва вернулась от озера, дрожа после морозной ванны и чувствуя себя неуютно от наготы.
      Голос незнакомца преисполняла такая нежная забота и одновременно повелительная сила, что девочка безропотно легла на прежнее место, и странный человек начал смазывать её раны чем-то склизким и тёплым.
      – Потерпи-потерпи, не вырывайся, – ласково приговаривал он.
      Но слова обращались не к Алисе – она лежала абсолютно расслаблено и не страдала от болезненного раздражения своих ссадин и порезов. Девочка взглянула на руки своего спасителя и ахнула: он натирал её ободранное тело жирной зверюгой, похожей на коротколапую долготелую жабу.
      Человек рассмеялся изумлению Селезнёвой.
      – Ты, наверно, знаешь, что кожа амфибий содержит много желёз, производящих секрет с сильными антисептическими свойствами, – говорил незнакомец, словно читал научно-популярную лекцию в парке отдыха, а не в тёмной пещере планеты на задворках Галактики врачевал измученную девочку.
      – Конечно, далеко не у всех лягушек и тритонов можно с такой же фамильярностью использовать кожную слизь. Например, у древолазов Phyllobates, ты, наверно, читала, кожа содержит сильнейший алкалоид – батрахотоксин.* А для твоих царапин и секретация обычной Rana temporaria* в неразбавленном виде обернулась бы ожогом… Но эта местная, гм, так сказать, «саламандра» выделяет вещества, по своим дезинфицирующим характеристикам превосходящие и перекись водорода, и даже формалин, при этом совершенно безвредные для человека даже в чистом виде. Я думаю, это обусловлено тем, что эволюция её кожного яда происходила без фактора присутствия млекопитающих, вернее, животных, схожих в гематологическом плане* с земными формами жизни. Поэтому для нас она безопасна, но для здешних хищников – настоящая отрава! – продолжал человек в том же духе.
      Алиса знала о бактерицидных свойствах кожи лягушачьего племени – это проходят на уроках зоологии в третьем классе. Было ей известно и то, что уже более полувека в медицине широко применяются экстракты и антибиотические препараты на основе синтезируемых покровами амфибий ядов.* Но, всё равно, удивлению её не было предела – животное в руках лекаря никак не ассоциировалась у неё с больничным кабинетом. Одно дело, что-то знать из учебника и совсем другое - видеть, как эти знания применяются на практике! Девочку чрезмерно заинтриговал этот появившийся будто из-под земли знахарь.
      А он, тем временем, отпустив «саламандру», которая вовсе не спешила убежать, а осталась рядом, пуча глаза и раздувая горловой мешок, взял свою самодельную мисочку и начал смазывать особо глубокие порезы Алисы пахучей смолой. Он пояснил, что это особый вид камеди одного произрастающего здесь растения, отлично заживляющий даже глубокие колотые раны. Закончив с этой процедурой, лекарь прикрыл смазанные места компрессом из мха и перевязал лоскутами из Алисиной робы.
      – Вроде, всё! – одобрительно крякнул человек. – Одевай!
      Он протянул Селезнёвой комбинезон с номером «281». Где он его взял? На базе Моро? Алиса сгорала от любопытства. Комбинезон оказался ей велик. Но придираться не имело смысла. Наверняка человек достал для неё то, что мог, безусловно, сильно рискуя жизнью. Кто же этот чудотворец?
      – Извини, с ботинками твоего размера заминка, – сказал человек таким тоном, будто лично виноват в том, что на Карбун не завозят обуви на Алисину ногу.
      Алиса, рассмеявшись, ответила «Не беда!» и приняла от человека пару толстых носков. Сам же он что-то буркнул на смех девочки и сел в окружении светлячков теребить в руках пучки водорослей и жёстких листьев папоротника.
      – Но кто же Вы? – устраиваясь напротив него, спросила девочка.
      Человек хмыкнул.
      – Во-первых, не «Вы», а «ты». Терпеть не могу официоза! А кто я такой? Считай, что я знаменитое «Везение Алисы Селезнёвой».
      У Алисы чуть челюсть от изумления не отпала.
      – Вы… ты знаешь меня?!
      – Сразу узнал. Ты очень похожа на отца. Только нос мамин.
      – И родителей моих знаете… знаешь? Здесь? Откуда? Как? Кто же ты, наконец?!
      Человек рассмеялся.
      – Ну, меня-то тебе узнать мудрено. Вид у меня не презентабельный. Да и виделись мы последний раз, когда тебе было полтора года. Хотя… Судя по тому, как ты плакала и голосила, не желая покидать мои руки, могло сложиться впечатление, что запомнишь ты меня на долго.
      – Ты на руках меня качал? Мы знакомы? Ничего не понимаю! И почему «Везение»?
      – Да, мы знакомы. Но для тебя это знакомство, как бы, заочно… Я же тебя неплохо знаю. И с отцом твоим общался, пока ты росла, да и книги о твоих приключениях читал. Неужели, хоть часть из них правда? И в Галактических новостях ты часто фигурировала. И всегда из самых, казалось бы, опасных безвыходных ситуаций тебе удавалось благополучно выпутаться. Разве это не «везение»? Так, думаешь, теперь тебе не повезло, встретить на этой планете друга?
      Алиса рассмеялась притворно обиженному тону человека.
      – Мне бы повезло гораздо больше, если бы я вовсе не оказалась на этой планете.
      – Мне тоже, – вздохнул человек. – Я бы и врагу не пожелал очутиться в этом аду. Но, к сожалению, мой злейший враг как раз управляет здешним адом…
      – Так ты расскажешь о себе?
      – Примерь-ка! – человек протянул Алисе сплетённый за время разговора лапоть. Девочка уже устала удивляться: сколько ещё талантов хранит этот загадочный «друг»!
      А тот невозмутимо взял следующий пучок водорослей и листьев и принялся ловко перебирать его пальцами, готовя пару Алисиной обувке.
      – Рассказать о себе? – задумчиво проговорил «друг». – Да особо рассказывать нечего… Фамилия моя Милюшин…
      – Николай Валерианович?! – Алиса подпрыгнула из положения «сидя» чуть ли не до потолка пещеры. – Милюшин Николай Валерианович? Тот самый Милюшин?
      – Честно говоря, другого не знаю. Потому, не могу судить: тот я или нет.
      – Ну, конечно же, тот! – Алиса захлопала в ладоши. – И животные тебя слушаются! И с Природой на «ты»!
      – Смотрю, тебе про меня баек понарассказывали, – буркнул Николай Валерианович, но в его тоне слышалась и сдержанная гордость.
      – Байки? – опешила Алиса. – Вы… ты же моего папу спас! Ой! Я так благодарна! Я же Вас не поблагодарила… и за себя… Ой! Как же… Николай Валерианович, я…
      – Да уж, видно, мне на роду написано, выручать Селезнёвых из переделок, – прервал сбивчивые благодарности девочки Милюшин и, грустно рассмеявшись, продолжил. – Сглупил, правда, я с тем вепрем… Моя вина, а досталось Колюшке да твоему папке…
      – Сглупили? Виноваты? – Алиса смотрела на «непризнанного гения» округлившимися глазами. – Они рассказывали, как Вы укротили зверя!
      – Укротил? – с пренебрежением фыркнул Милюшин. – Если бы не моя бестолковость, того нападения бы вообще не произошло…
Заметив, что у девочки отнялся язык от удивления, этолог попытался объясниться:
      – Шли мы по кромке леса. По правую руку тянулась заводь, заросшая биюрисом. Это такое растение на Асмодиане, навроде кустистой ивы. Листья у него длиннющие, а побеги короткие… Погода стояла прекрасная! Всякая живность на цветах вдоль тропинки копошилась, птички свистели… Мне бы, дураку, вспомнить, что это не птички, а самка вепря так предупреждает о своём присутствии, охраняя свою икру. И место-то как раз для её выводка подходящее! Биюрис, что твой шалаш, её скрывает, а его листья опускаются в воду, переплетаются и образуют удобную корзинку, куда она мечет икру. А я, простофиля, и уши развесил, и на признаки типичного места обитания вепря ноль внимания! Когда нужно было ребятам сказать: «Быстро идём отсюда!» – я отвлёкся на какую-то бабочку. А в следующий миг вепрь уже Илью и Игоря искалечил…
      Милюшин тяжело вздохнул.
      – Но Вы… ты же его всё равно остановил, – поражаясь скромности этолога, тихо сказала Алиса. – Если бы не ты, они, вообще, не выжили бы!
      – М-да… Об этом я не думал… Я, видишь ли, не фаталист. Если я мог предотвратить беду, я должен был её предотвратить! А так, какая-то половинчатая помощь получается…
      Алиса пожала руку Милюшина.
      – Как жаль, что я не могу выразить всей глубины признательности тебе, так же, как ты, возможно, не можешь оценить собственного подвига.
      Милюшин, рассмеявшись, отмахнулся от Селезнёвой.
      – Подвиг? Ну, да! Так они потом об этом и рассказывали… Держи! – он подал ей готовый лапоть.
      Алиса поблагодарила учёного и обулась в обновку. Непривычно, но удобно.
      – Да, подвиг! Отец считает тебя талантливым учёным. И я теперь счастлива убедиться, что это правда, – горячо воскликнула она.
      – Да уж… Игорь-Игорь, старина… Он всегда относился ко мне со снисхождением. Преувеличивал мои способности, – растерянно ответил Милюшин.
      – О чём ты говоришь? Он готов был уступить тебе место директора КосмоЗо! Я его знаю! Из-за простой дружеской симпатии или, даже, из чувства благодарности он бы этого делать не стал. Разве это не говорит о его объективности в признании твоих достоинств.
      – Он тебе и это рассказал? А не поведал ли он тебе, как он буквально умолял деканат не исключать меня из института за вечные прогулы? Не говорил ли он о том, что я так и не получил профессорского звания, а моя кандидатская работа на две трети принадлежит его перу?
      – Но, как же…
      – А вот так! Директор зоопарка должен быть ответственным и деловым человеком, а не только любить животных. Почему Игорь этого не хотел понять? Мне тесно и скучно в застенках! Нет… Я не создан для такой работы… И, откровенно говоря, меня раздражала опека Игоря… Но теперь я, наверно, снёс бы и её. Теперь бы я снёс много чего, потому что это место научило меня на многие вещи закрывать глаза… В том числе, и на свои принципы…
      Алиса не знала, что и думать на такие речи. Разговор пробудил в этологе тяжёлую тоску, которой теперь заразилась и девочка. Слова Милюшина казались ей не только излишне скромными, но и попросту бессвязными. Может, потому, что он отвык от общения с людьми?
      – Так как ты сюда попал? Папа тебя разыскивал. Он думает, ты стал «отшельником», – осторожно спросила Селезнёва пребывающего в мрачном раздумье учёного.
      – Не по своей воле, как ты можешь убедиться… Не скажу, что своим поведением оправдывал бытующее мнение, что этологи – это такие чудаки, вроде шишков да шишиг,* живущие в соитии с Природой, и дела им нет до всего остального. Конечно, я сторонился общества… Был некомпанейским, но не до такой степени, чтобы вовсе забывать о цивилизации… и друзьях… Но в итоге, склонность к замкнутости и нелюдимости меня подвели. «Моро» не составляло труда похитить меня. А моего исчезновения, наверно, даже не заметили…
      – Тебя тоже похитили?
      – По своей воле я оказался бы здесь в последнюю очередь. Хотя, что скрывать, мой длинный нос тоже виноват…
      Милюшин достал из-под своего маскировочного травяного убранства два небольших округлых предмета, оказавшиеся споровыми коробочками представителей местной флоры, и флягу, сделанную из высушенного плода, грушевидной формы. Одну коробочку этолог аккуратно разломил пополам – получилось две плошки. Из другой он рассыпал по ним бурый порошок и залил его из фляги беловатой жидкостью. Размешав смесь палочкой, он передал одну плошку Алисе.
      – На-ка, подкрепись, – застенчиво проговорил он.
      – Что это? – спросила Алиса, разглядывая в полумраке пепельно-серую массу с запахом корицы.
      – Ну, ты же понимаешь, что у меня здесь не гастроном. Есть можно… А из чего это приготовлено, тебе лучше не знать.
      Алиса отхлебнула кашицу и рассмеялась. По вкусу блюдо напоминало чуть сладковатых раков.
      – «Завтрак анахорета»!
      Милюшин с интересом уставился на девочку.
      – Я жила в Сахаре и Гоби, – пояснила Алиса, – мне знакома еда из акрид.*
      Николай Валерианович одобрительно хмыкнул и шутливым критическим тоном сказал:
      – Пожалуй, толк из тебя выйдет!
      – А молоко откуда?
      – Знаешь, наверно, такое растение на Земле – Brosimum utile*, – со съедобным латексом в млечном соке? Здесь растёт кое-что похожее. Потом покажу… Тебе будет это полезно знать.
      – Так на базе Эннингтона тоже этот «сок» вместо молока? – догадалась Алиса.
      – Он самый…Белков и жиров в нём меньше, чем в коровьем молоке. Но зато много сахаров. При выпариванье они концентрируются, и получаются превосходные сливки – не отличишь от сгущёнки.
      – Я знаю…
      Алиса с удовольствием съела свою порцию вприкуску с выданным Милюшиным пучком мягких молодых побегов хвоща со споровыми колосками.* Учёный был доволен и аппетитом девочки, и отсутствием у неё брезгливости к необычной пище. За мирной трапезой, пробуждающей картины первобытного прошлого Человека, этолог приступил к рассказу о себе.
      Он спросил у Алисы, какого числа её похитили и, получив ответ, задумался, занимаясь в уме вычислениями. Теперь, с помощью девочки, он восстанавливал утраченное чувство времени. Выходило, что он живёт в этих лесах и болотах дольше двух лет.

      Двадцать пятого июля 2091 года по Земному Календарю на Паталипутре Милюшину попался подозрительный гуманоид, продававший чучело диковинного зверя. Николай Валерианович неплохо знал фауну более полусотни планет, но подобного животного ему встречать не приходилось. Не слышал и не читал он ни о чём, напоминавшем «странного» неестественного зверя. На расспросы о происхождения чучела продавец отвечал невнятно, нервничал, говорил, что получил товар с третьих рук для перепродажи, и люди, стоящие за этой операцией, не любят афишировать себя и свою деятельность, соответственно, он не знал, где поймали зверя. Милюшин заподозрил неладное. Но и продавец оказался не лыком шит. Заметив отнюдь не праздный интерес этолога, он поторопился свернуть свою лавочку, пока тот не вызвал полицию. Что оставалось делать Милюшину? Он купил чучело и отпустил продавца восвояси. Лучше вещественная улика в руках, чем устное свидетельство на языке, – рассудил тогда учёный.
      Изучение чучела повергло Милюшина в шок. Зверь оказался «химерой» – животным, сшитым из нескольких других. Причём, исследованье показало, что операция проводилась по живой ткани: зверь после неё жил не менее трёх-четырёх недель. На теле были хорошо видны следы заживления, и, более того, срастания чужеродных органов! Милюшин пришёл к выводу, что некто занимается противозаконными опытами над живыми существами с помощью жестоких и жутких приёмов вивисекции. Но самым страшным оказалось то, что одним из «доноров» для «химеры» послужил Homo sapiens! На лицо были все факты уголовного преступления против Науки и Человека.
      Этолог решил разыскать контрабандиста, у которого он приобрёл чучело, и дознаться, откуда оно взялось. На этом этапе своего расследования он допустил первую серьёзную ошибку, сразу не обратившись в полицию. Что его сподвигло на такой шаг, он уже упомнить не мог. Кажется, он не хотел привлекать к материалам поиска широкую общественность, опасаясь, что огласка жуткого злодеяния даст повод преступникам затаиться.
      Контрабандиста он нашёл спустя полгода на одной из пересадочных станций на небольшом астероиде недалеко от Паталипутры. Прижатый к стенке, торговец уверял, что об убийстве и бесчеловечных опытах понятия не имеет. Химеру ему передал «чернушник», работающий на барыг гильдии Окрапукаукса. Эта «рабочая лошадка» сказал, будто подстрелил зверя на планете Карбун, рассчитывая подзаработать на его необычности, продав какому-нибудь коллекционеру. Он предупредил торговца, что вывозить таких животных с Карбуна запрещено под страхом смерти, и посоветовал в случае чего держать язык за зубами. Большего от трясущегося в страхе контрабандиста учёный не добился…
      О Карбуне Милюшин ничего не знал. В Информатории нашлась скудная справка по соответствующему запросу. Планета находилась в центре звёздного скопления NGC 6397. Из-за близости большого количества звёзд, создающих серьёзные трудности для достижения планеты, и удалённости от основных маршрутов Млечного Пути изучена она была плохо. Постоянную связь с ней наладить не удалось. На Карбун направлялись сорок две экспедиции различных цивилизаций Союза. Из них вернулись тридцать одна. Из этого числа двадцать три экспедиции не достигли намеченной цели из-за начавшихся сбоев в управлении звездолётами. Остальным удалось привезти небогатые трофеи общего характера: атмосфера схожа с Земной, но чуть богаче кислородом; суша представлена тремя материками с развитой бионтой; средняя температура 295 градусов по Кельвину*; присутствуют нестабильные климатические зоны и смена врёмён года, но они носят несущественный характер из-за общего сильного прогрева планеты звёздами скопления; есть смена дня и ночи, но ночное освещение напоминает вечерние сумерки на Земле, и длится не больше трёх часов; сутки Карбуна на полтора часа короче Земных. Если не считать астрономических и физических характеристик планеты, то этим информация о ней исчерпывалась. Одиннадцать экспедиций пропали бесследно. Довольно высокий процент, даже по меркам опасных космических путешествий. Он смутил учёного. Тем паче, со слов контрабандиста, он подозревал на планете присутствие организованной бандитской группировки.
      Милюшин не хотел соваться на Карбун в одиночку, но найти сторонников, пожелавших отправится исследовать планету, разделя с ним затраты на, прямо скажем, авантюрную затею, ему не удалось. Беспокоить полицию он снова не пожелал. Тогда этолог совершил свою вторую ошибку. Он решил пойти на хитрость и разместил в Сети Информатория объявление о покупке животных с планеты Карбун, указав при этом некоторые признаки той «химеры», что уже имелась у него на руках.
      Через пару месяцев с ним связался человек с предложением продать искомый материал. Милюшину назначили встречу, на которой его и похитили. Прямодушный и наивный этолог даже не подозревал, что всё время с момента публикации объявления за ним тщательно следили и собирали всю информацию о его личности. Поэтому его фраза о том, что он покупает редких «уродов» для анатомического театра, только рассмешила людей, пригласивших учёного на сделку. Его оглушили, и очнулся он уже в каюте корабля, следующего на Карбун. Всё, что успел оставить после себя Милюшин, способное навести на его след, это сообщение за месяц до похищения своему другу Кавертову, работающему в отделе Этики и Методологии Галактической Биологической Академии, о том, что он на пороге сенсационного открытия, но ему нужно время, собрать кой-какие факты.
      На Карбуне этолог узнал, что Эннингтон и Штреззер живы. Тут бы и настал конец горе-детективу, но его безвестное имя в Галактике и то, что он не обращался в полицию, до срока остановили грозную секиру Фатума, занесённую над его головой. Из-за первого обстоятельства Милюшина никто не хватился – его исчезновение расценивалось как нечто обыденное. А тот факт, что он «не болтал» о своём открытии, в некоторой степени делал его безопасным для организации Эннингтона. В общем, у юпитерианцев не было особых причин торопиться с его казнью.
      Чтобы вытрясти из Милюшина информацию о возможном сотрудничестве с ИГП, его даже пытать не стали, а просто провели по сквозному коридору корпуса №2. И испытанное этологом от представшего его взору так поразило самолюбие «Моро», что он не стал углубляться в дознание, насколько продвинулся Милюшин в своём расследовании и кто, кроме него, в нём замешен. Панический ужас учёного убедил кровавого профессора пуще всяких слов, что Милюшин действовал в одиночку. Страх не умеет скрывать правду или хитрить. Эннингтон это прекрасно знал и использовал…
      Да, Милюшин испугался. Всё, что говорили друзья Николая Валериановича о его бесстрашии перед любым хищником, являлось полуправдой. Милюшин действительно мог, например, спокойно подойти к дерущимся гиенам и взять у них кость – предмет раздора. Коллеги называли подобные поступки Милюшина «героизмом» или «чудом». Но сам этолог их таковыми вовсе не считал.
      Вся его смелость базировалась на уверенности, что в Природе нет жестокости ради жестокости. Если зверь убивает, значит, для этого есть объективные причины: добывание пищи, самозащита, борьба за территорию или самку и прочее. Зная это и обладая знаниями об индивидуальном видовом поведении животных, можно легко поладить с любым из них, если в одной ситуации показать, что ты сильнее него, в другой, что ты равен ему, а в третей – слабее. И животное не тронет тебя – у него нет нужды убивать или мучить просто так, равно как и нет необходимости что-то доказывать оппоненту силой, если он и так выказывает ей почтение.
      В человеческом мире всё иначе. И мир людей пугал Милюшина склонностью некоторых его представителей к безотчётной бесконтрольной агрессии потехи ради. С жестокими людьми невозможно наладить контакт. Чувствуя подчиненность себе, они не успокаиваются, а наоборот стремятся унизить слабого ещё больше. А если к ним применяется сила, они разъяряются до безумия, порождённого страхом проявить слабость перед кем-либо, прежде всего, перед самими собой. Ведь все они подвержены гордыне и считают себя «идеалами»… Это одна из причин, почему этолог сторонился людей. Он не понимал их. Он опасался, что один из них может оказаться латентным садистом и заставит его страдать. В том числе и в психологическом плане. Люди очень хитры – они умеют мучить без ножа и огня…
      Вот так, пребывание в «Доме Боли» совершенно лишило Милюшина воли. Не из-за внезапно пробудившегося в отчаянном сердце страха перед палачами, а потому, что страх этот присутствовал в нём всегда и вот вырвался на волю от вида кошмарных картин, превратив учёного в ничтожество. Эннингтон же настолько возгордился произведённым на этолога впечатлением, что у него возникла самолюбивая мысль поставить себе на службу этого трусливого червяка и упиваться его раболепием. Пускай Милюшин даже не имел профессорского звания, то есть, в Научном Совете был полным нулём, а такие люди Эннингтона не интересовали, но здесь своим зловещим умом он распознал огромный потенциал практических знаний этолога. Не из-за лени или безрассудства Милюшин прогуливал сессии – всё время он посвящал изучению Природы в естественной среде и накопил богатейшие знания, которые не способен дать ни один учебник. А заодно, развил редкое интуитивное чувство в исследовательской работе, позволявшее ему перед новой проблемой безотчётно соотносить её с предыдущим опытом и безошибочно предугадывать результат текущего. «Моро» предложил Милюшину сотрудничество в обмен на жизнь. Этолог в стрессовом состоянии рассудил, что стезя мученика его совершенно не привлекает – своей смертью он никому ничего не докажет. Но, оставшись в живых, возможно, придумает, как спастись, и, если повезёт, спасти остальных пленников доктора-изувера. И Милюшин пошёл на первую свою сделку с совестью: согласился работать на Эннингтона.

      Здесь Николай Валерианович горько заплакал. Алиса взяла его за руку, и этолог сжал её кисть с такой силой, что у девочки в глазах потемнело, но она не вырывалась.
      – Не кори себя. Я тоже видела это. Я тебя понимаю, – тихо сказала Алиса со слезами на глазах.
      – Он посмел и тебя туда водить?! Нет, это не человек… Это не зверь… Это… это… Я не знаю, что это…
      Алиса долго утишала несчастного учёного. Наконец, он взял себя в руки и вернулся к рассказу.

      Работа Милюшина заключалась в изучении флоры и фауны Карбуна с целью их практического применения; анализе психо-типов поступающих на планету «пациентов» и моделировании на их основе поведенческой деятельности клонов; а также дрессировке сторожевых собак. Казалось бы, ничего особенного. Но Эннингтон получал от трудов Милюшина существенную пользу, и этолог чувствовал себя соучастником его преступлений.
      К сожалению, работу свою Милюшин делал отлично. Профессор не мог на него нарадоваться – для него Николай Валерианович стал просто бесценной находкой. За сорок лет, что Эннингтон торчал на Карбуне, ни он, ни его сообщники толком не изучали биосферу планеты. У них не было на это времени: они строили базы и «творили» солдат или просто мучили людей и животных в своё удовольствие. Когда же Милюшин взялся за этот вопрос, перед бандитами открылось золотое дно! Более чем двадцати тысячам видов растений и животных на Карбуне может быть присвоено имя первооткрывателя – Милюшина. Но то, во что обращались его открытия, причиняло ему боль: он осознавал свою причастность к злодеяниям «Моро» и сейчас не желал из-за этого, а не из-за скромности, чтобы что-то на планете когда-нибудь было бы названо в его честь.
      Этолог обнаружил сотни видов съедобных растений, сократив тем самым расходы Эннингтона на приобретение продовольствия. Он выделил десятки животных и растительных ядов, из которых «Моро» принялся производить наркотики и медикаменты для своёй торговли с контрабандистами. Милюшин нашёл микроорганизмы, способствующие мутации генов. Разработал педагогическую форму для обучения клонов знаниям оригинального человека, которая значительно снижала срок их выучки. И конечно, выдрессированные Милюшиным псы выполняли сложнейшие команды без понукания и своенравия.
      От плодотворной помощи процветанию «Моро» Милюшина днём и ночью терзала совесть, наряду со страхом, прогневить своего работодателя и оказаться подопытным кроликом в корпусе №2. Он пытался забыться от её угрызений и трусости в труде. Но это лишь приносило ещё больше выгоды проклятому «Моро», и Николай Валерианович мучился с новой силой. Он начал осознавать, что его согласие работать на профессора ради спасения своей жизни никакого спасения не даст: он сойдёт с ума от душевных мук, и Эннингтон, в итоге, от него избавится, как от выработавшей свой ресурс вещи. Однако через пару месяцев против воли Милюшина, но ему на радость отрезвление пришло.
      Дело в том, что Реклифту Штреззеру – серому кардиналу Эннингтона – Милюшин не нравился. Не нравилось ему и то, что, в отличие от остальных работников базы, он не прошёл «обряд посвящения», поскольку «Моро», воодушевлённый животным ужасом, внушаемым своей персоной Милюшину, не сомневался в его лояльности по отношению к юпитерианцам. Его удовлетворял страх этолога, и он считал, из-за него Милюшин не решится причинять вред кому-либо из «боссов».
      «Обряд посвящения» - жуткая выдумка с целью создания компромата на человека, полностью ломающая его волю, порабощающая, делающая заложником «Моро». Обречённого на эту процедуру заставляли участвовать в пытках в корпусе №2, снимая его действия на камеру. Угрозами сделать эти записи достоянием общественности Эннингтон и подчинял себе людей. Есть те, кто отказался пройти «Обряд». Но тогда их заставляли принимать наркотики, таким путём покупая их лояльность. Милюшин же отказался от наркотиков, просто мотивировав это тем, что ему для работы нужна светлая голова. Эннингтон не возражал – деятельность «трезвого» этолога себя оправдывала. Однако мнительному Штреззеру этого было мало. Два месяца он тенью ходил за Эннингтоном и твердил о необходимости «обряда посвящения» для Милюшина. В конце концов, тот согласился. Он не преминул лишний раз полюбоваться на поражённого ужасом раба, самого «роющего себе могилу». Несчастного учёного поволокли на бойню…

      Милюшин вновь залился слезами. Алиса села рядом с ним и обняла за плечи. Сердце её разрывалось от сострадания к жестокой судьбе человека, спасшего когда-то её отца, а теперь и её. Человека добрейшей души, влюблённого во всё живое, обречённого мучить и убивать.
      – Они вложили мне в руку скальпель, и я просто упал в обморок, – трясясь крупной дрожью, продолжал Милюшин. – Тогда они привели меня в чувства и снова дали скальпель… Я не выдержал… У меня началась истерика, и я полоснул по горлу… себя…
      Алиса сглотнула подступившие рыдания.

      Его откачали, конечно. Вылечили. И оставили в покое – ценного работника не хотелось терять. А Милюшин с тех пор, не переставая, думал о смысле смерти. Сколько раз он мог убить себя, сидя в лаборатории, окружённый пробирками с химикатами, ядами и вирусами! Но выходка Реклифта пресекла его помыслы о лёгком пути избавления от беснующейся совести и страха. Теперь он говорил себе, что должен, во что бы то ни стало, выжить. Не ради себя, но чтобы найти способ прекратить деятельность Эннингтона. У него было несколько возможностей убить его, но он их не использовал. Почему? Да по той же причине, из-за которой не прошёл «обряд посвящения»: он не мог посягать на жизнь человека, даже такого, как «Моро».
      Время шло. Скоро Милюшин из-за своего доброго доверчивого характера стал любимцем у всех людей и животных на базе, кроме двух дюжин изуверов, обитающих в корпусе №2, и, естественно, Реклифта и Эннингтона. Все шли к нему за советом или утешением. Для каждого он находил теплые слова ободрения. Учёному открылось, что эмоциями, угнетающими его, почти каждый второй здесь подобен ему. Убийцы каялись ему в своих грехах, и он брал их грехи на себя.
      «Они мучаются, потому что я бездействую! – говорил себе Милюшин. – Их исповеди – это обвинения тебе. Ты должен их спасти!»
      Но как освободить этих запуганных людей от чудовищного ига собственной совести, если она постоянно маячила перед ними в виде грозного «Моро», переворачивая с ног на голову все понятия об ангеле возмездия? Нужно было устранить главную компоненту круговой поруки – самого Эннингтона. Как это сделать, Милюшин не знал. Не приходил ему на ум и ни один вразумительный план собственного спасения.
      За ним постоянно следили, как будто мало было пеленгатора в его теле. Штреззер-младший ходил за ним по пятам. Он тоже часто говорил с Милюшиным «по душам». Беседы эти носили философский характер и часто проистекали из обсуждения литературы. Молодой Штреззер интересовался, что этолог думает о грехопадении Фауста, справедливо ли его прощение Богом, оправданное пользой, принесённой его научной работой. Считает ли Милюшин Гамлета трусом? Не думает ли он, что Дон Кихот персонаж отрицательный? И прочая, прочая… Густаф оказался виртуозом пространных дискуссий. Он мог часами говорить о номогенезе и работах Мейена*, причудливым образом переплетая их с философией Гегеля* и Марка Аврелия.* То ругал витализм*, то находил его отголоски в современных эволюционных концепциях. Общение с ним было удивительно и интересно. Он выдвигал гипотезу – сущий пустяк, – и предлагал спор по ней. При этом оперировал такими парадоксальными аргументами, что ставил бедного этолога, не привыкшего к теоретическим занятиям, в тупик и получал от этого удовольствие. Милюшин же серьёзно опасался этого загадочного непредсказуемого человека – клона Реклифта.

      – Клона?! – Выдохнула поражённая Алиса.
      – Да. Густаф не просто сын Реклифта, а его точная копия. Самовлюблённый глупец создал своё идеальное подобие. И, наверно, это его фатальная ошибка, способная исправить всё… Зло поражает само себя, опьянённое собственной гордыней…
      – Ничего не понимаю, – смешалась Алиса.
      Но Милюшин не стал объяснять своих загадочных рассуждений, а продолжил повествование.

      Густаф своими «разговорами от скуки» словно осторожно, слой за слоем, раздевал душу этолога. Милюшин не умел врать и притворяться. От того, чтобы его не раскусили на базе как замышляющего побег или погибель профессору, этолога спасала маска страха. Но Штреззер-младший, исподволь втеревшись в доверие Милюшину, сорвал её. И этолог понял, что его читают, как букварь. Он ожидал, что Густаф доложит обо всём Реклифту или «Моро». Но проходил день за днём, а Милюшина никто не тревожил подозреньями и обвинениями в крамоле, а Густаф с той же непринуждённостью вёл с ним свои беседы. И однажды Милюшину удалось нащупать корни этих разговоров.
      Он был на экскурсии в лесу в нескольких десятках миль от лагеря, собирая образцы флоры. Неожиданно стоявший рядом с ним ствол гигантского плауна рухнул от старости. Милюшин успел отскочить, но его, всё равно, задело вскользь по плечу, и рука вывалилась из сустава. Милюшина сопровождал Густаф и один из киборгов – это было обычной практикой. Штреззер осмотрел травму учёного, которую тот счёл чрезвычайно серьёзной, подозревая даже разрыв нерва. Но Густаф легко вставил руку в сустав, помассировал пару минут место удара и вокруг него, и рука ожила! Ни нерв, ни сухожилие не зажало, и боль после массажа прошла мгновенно, только отёк и общая слабость напоминали о ранении.
      Милюшин поблагодарил Штреззера, восхитившись, какие у него золотые руки. К его удивлению, Густаф вдруг рассвирепел и закричал, что если бы Милюшин представлял хоть сотую часть цены, вложенной в знания и искусство этих рук, он пожелал бы их отрубить и сжечь.
      Штреззер приказал немедленно возвращаться на базу и строжайше запретил Милюшину распространяться о случившемся. После этого случая он больше недели не общался с этологом. И вот тогда Милюшин предположил, что своими полушутливыми витиеватыми разговорами Густаф изучал вовсе не его, а пытался таким образом взглянуть со стороны на себя и свои преступления. Спрашивая мнение учёного по какому-либо предмету, Штреззер ассоциировал с ним себя, и таким хитрым образом узнавал отношение Милюшина к своей персоне.

      – Сначала я подозревал у него раздвоение личности – обычный диагноз для клонов «Моро», – шепотом говорил Милюшин шокированной Алисе. – Но дальнейшие наблюдения за Густафом убедили меня, что рассудок его целостен, но он тщательно старается утаить что-то в своих мыслях. Это глубоко несчастный человек. Наверно, самый несчастный на этой планете.
      – Несчастный? – завороженно повторила Алиса.
      – То, что мучило и мучает меня, по сравнению с муками Густафа детский лепет. Он вскормлен гордыней и жестокостью своего создателя, в него вложены все знания и опыт злого гения. Но на почве этих знаний в сердце Густафа проросли и зёрна совести. А данная ему свобода воли останавливает его - выполоть эти ростки, как сорняки. Он запрограммирован подчиняться и боготворить своего творца. Но с этим чувством в Густафе борется осознание того, что боготворить его не за что. Он боится Реклифта и Эннингтона, потому что в него вложен этот страх при рождении. И он ненавидит их за это, и ненавидит себя за слабость, внушённую его душе, за то, что не может бороться с этой слабостью, избавиться от неё. Его внутренний конфликт обостряется тем, что он унаследовал непокорный, упрямый, свободолюбивый характер отца-донора. Он разрывается между двух огней. И «разрывается» можно понимать буквально.
      – «Ненавидит себя», – пробормотала Алиса. Горячая слезинка скатилась по её щеке.

      Прошло около года, как Милюшин работал на Эннингтона. Последний месяц в нём снова начало расти отчаянье от неясности будущего, бессилия и угрызений совести. Большую часть этого времени он проводил с собаками. Даже спал в их вольере. С ними было проще: они не таили камня за пазухой и не использовали Милюшина исповедальней для жалоб на судьбу. Они были искренни друг с другом, не пытаясь получить из откровенности выгоду. В их обществе Николай Валерианович не так остро переживал терзающие его скорбные чувства. Штреззер-младший продолжал вести с ним философские диспуты, но заметно осторожничал. Этолог как-то обронил, что понимает его. Но Густаф отшутился: де, Милюшину бы, как древнему греку, лучше понять, что он ничего не понимает.
      С севера базу огибает полноводная река. В один из дней Милюшин в окружении своры псов отправился к ней. Его сопровождал Густаф. В одиночку. Он был задумчив, и на его лице выражалось возвышенное одухотворение. Он наблюдал, как этолог играет на берегу с собаками, от одного вида которых всякому человеку бы неделю снились кошмары. Штреззер поинтересовался, почему псы так послушны Милюшину.
      – Я люблю их. Они это чувствуют. И в благодарность за любовь исполняют мои просьбы, – просто ответил учёный.
      – Ты считаешь, этот мир достоин любви? – спросил Густаф.
      – Не знаю. Но любить в нём не запрещено, в отличие от того, чтобы убивать. А убийства продолжаются повсюду. Но разве мир заслуживает их, если даже не будет достоин любви.
      Как вспыхнули глаза Штреззера, сколько силы вдруг отразилось в его облике при этих словах.
      – Почему ты не натравишь собак на охрану и не сбежишь? Ты же думаешь о бегстве! – пошёл он в лобовую атаку.
      – Потому что это будет убийством, – растерялся Милюшин.
      – Разве не этим ты занимаешься, сотрудничая с Профессором? – прищурился Густаф.
      Милюшин не знал, что ответить. Густаф озвучил страшную правду смысла работы этолога, о котором он старался не думать. Учёный совершенно пал духом. А Штреззер продолжал говорить, будто сам с собой:
      – Натравить собак на охрану… Размагнитить пеленгатор… Ну, скажем, электрическим током… Сильным разрядом… Потом по воде…
      И непонятное затмение вдруг нашло на Милюшина. Он крикнул псам «Враг!», и свора в ярости бросилась на бедного Густофа.

      Николай Валерианович так и сказал «бедный Густаф» и скорбно покачал головой. Сердце Алисы замерло. Она вся обратилась во внимание к развязке истории.

      Милюшин кинулся в реку. Вверх по течению находилась маленькая подстанция с водной турбиной. Он нашёл один из кабелей и, перебив его камнем, схватился за провод левой рукой с вживлённым датчиком. Это было чистой воды самоубийством, но отступить он уже не мог. Этолог получил сильнейший ожог, и левая половина его тела оказалась практически парализована. Мизинец и безымянный палец в итоге отмерли.
      «Он выжил чудом! – вот как сказали бы друзья, привыкшие к «фокусам» этолога. – Ещё одно чудо Милюшина!» Люди вправе называть вещи так, как они проще объясняются. А чем ещё, как не чудом, объяснить, что человек с обугленной рукой не умер от гангрены в здешних болотах. Что он ушёл от погони, спасался от хищников, добывал себе пищу буквально на одной ноге. Что он жил в диких лесах более года без каких-либо приспособлений цивилизации. Чудо!
      Но для Милюшина ничего чудесного здесь не было. Его спасли знания, которые он накопил за прошедший год. Съедобные и лекарственные растения уберегли его от инфекции и голода. Знание о повадках хищников и сноровка распознавать их тропы оградили учёного от ненужной встречи с ними. А как он оторвался от преследователей, хромой далеко не спортивный мужчина? Да только этот мужчина всю жизнь провёл в походах, на полевых занятиях биологией, в скрытных наблюдениях за животными. Он привык и умел маскироваться. Мог ползти ужом со скоростью, с которой некоторые даже не бегают, а при необходимости целый день сидеть под водой, дыша через тростинку. Да, ко всему прочему, расстояние в десять миль он считал за «где-то рядом», пешком он проходил вдвое больше.
      За срок, проведённый в рабстве «Моро», он изучал не одну биосферу Карбуна, но и карту созвездий местной небесной сферы, и периодичность восхода его солнц. Из экскурсий он приносил не только гербарии и коллекции насекомых. Опытным глазом этолог подмечал все особенности ландшафта и составлял в уме топографические планы местности. Он знал буквально каждый пенёк в радиусе ста километров от базы. И это помогло ему сохранять выбранное раз направление, напрасно не плутать в джунглях.
      Милюшин всегда твёрдо верил, что Наука, прежде всего, формируется в лоне Природы: в грязи и острых камнях, траве и пустыне, под палящим солнцем и ледяным дождём, в условиях, где ни о чём, кроме собственного выживания, порой и не подумаешь. Биология не та дисциплина, которой занимаются дистанционно в чистом кабинете за чашкой кофе, листая книжку, – любил приговаривать этолог. Природа открывает свои тайны только тем, кто не поленится прикоснуться к ней воочию. И тогда она вознаградит исследователя бесценными знаниями, научив тому, что не преподают ни в одном институте. И Николай Валерианович копил эти знания, чудесные знания, спасшие его теперь.
      Но кроме них, ему помог страх. Тот самый ужас, что обратил его в раба «Моро», стал его союзником. Он дышал ему в спину, он поднимал его и гнал вперёд, когда учёный падал, теряя сознание от боли и усталости, уходя от погони. Страх того, какое наказание его ждёт за побег, внушал ему нечеловеческие силы. Милюшин обязан ему жизнью не меньше, чем своему опыту натуралиста.
      Так он спасся. И со временем уже настолько освоился, что дерзал возвращаться к базе, где воровал одежду, как вот этот комбинезон на Алисе. Девочке посчастливилось встретить этолога как раз в его очередной вылазке. Он возвращался с добычей, и, услышав в паре километрах к западу шум погони, решил полюбопытствовать, с чем связан сей переполох…
      Да, Милюшин мог с гордостью заявить, что стал частью здешних джунглей, научившись жить и понимать их.
      Он нашёл кладку гмрфффов и вырастил одного из них своим другом и помощником.
      Он обрёл свободу. Пусть пока только от плена Эннингтона, но в нём вновь зажглась надежда, когда-нибудь покинуть эту планету. И он обязательно покинет её! И не один, а с искалеченными физически и морально людьми, что существуют здесь под пятой кровавого доктора!

      Алиса сквозь слёзы смотрела на человека, похожего на зверя, но не озверевшего. Прошедшего сквозь ад, но не лишившегося рассудка, нашедшего силы оставаться человеком. Он безжалостно называет себя трусом и слабаком, когда он настоящий герой, совершивший подвиг уже только тем, что остался человеком! И каким Человеком! «Не признанный гений»! Сколько горькой иронии в этом прозвище! «Учёный от Бога»! Сколько уважения было в словах её отца! Каким восхищением блестели его глаза, когда он вспоминал друга! Алиса обняла растерявшегося Милюшина и горячо зашептала:
      – Спасибо! Спасибо! Спасибо!


Глава VIII. Смысл, которого нет

      На следующее утро Милюшин разбудил Алису со словами:
      – Нужно уходить. Они прочёсывают лес. В полутора сотне километров отсюда начинается возвышенность, переходящая в плоскогорье. У меня там лагерь – землянка с припасами. Гмрффф отвезёт нас туда за четыре-пять дней. Там мы будем в безопасности. Завтракай, приводи себя в порядок и поехали.
      Перед Алисой уже стояла порция «завтрака анахорета» и несколько душистых плодов, оказавшихся по вкусу похожими на дыню.
      Подкрепившись, Селезнёва уже направилась было к выходу из пещеры, когда Милюшин преградил ей путь.
      – Иди окунись в озеро. Прям так, в одежде.
      – Зачем? – удивилась Алиса. – Я же замёрзну.
      – Холод тебя спасёт! – рассмеялся Милюшин. – У Эннингтона над планетой летает больше двадцати мощных спутников, постоянно сканирующих её поверхность. Теплокровных животных на планете нет, поэтому спутники, настроенные на инфракрасное излучение, сигнализируют на базу «Моро» о любом точечном колебании тепла. Кто знает, что это может быть? Пожар ли, горячие источники, химеры доктора, патруль с базы, а, может, какой странник смог пробраться незамеченным через охранный кордон и приземлиться на планете. Информация проверяется по сканам спутников. Недооценивать эту шайку нельзя! За мной три месяца шли по пятам, пока я не понял, в чём дело. Нужно сократить излучение тепла телом! Вот поэтому у меня такой вид, – этолог обвёл себя руками, – это не просто визуальная маскировка, а «изолятор». И ты так будешь выглядеть. Хочешь выжить – забудь, что чистота залог здоровья. Сейчас камень не позволяет засечь твоё излучение, а выйдешь – сразу оприходуют. До болота несколько сот метров – добежать не успеешь…
      Он грустно хохотнул.
      – Я бы что угодно отдал за пару часов в бане! Несколько раз мне везло: охрана уходила от горячих источников, и я мог понежиться в них. Но обычно такие места хорошо стерегут… Давай ныряй в озеро и остынь как следует!
      Алиса послушалась. В мокром комбинезоне было противно и холодно, но, если это способствует выживанию, придётся терпеть!
      Снаружи оказалось, что пещера образовалась в склоне широкого и неглубокого оврага. Вела в неё едва заметная расщелина в базальтовой породе. По дну оврага весело журчал ручей, впадая ниже по склону в бескрайнюю болотистую хлябь, перемежающуюся с утопающими в ней рощами гигантских папоротников и хвощей. Учёный и девочка спустились к болоту. По приказу Милюшина Алиса плюхнулась в грязь и выбралась обратно настоящей кикиморой. Этолог, как вдохновенный живописец, осмотрел её, декорировал пучками мха и травы, снова глянул с расстояния и удовлетворённо хмыкнул на Алисино замечание, что она чувствует себя погадкой Бронти* из КосмоЗо:
      – Не переживай! В землянке у меня можно человеческий облик принять…
      С этими словами он издал знакомый Алисе рёв, призывая своего чешуйчатого друга. Спустя около четверти часа ящер подполз к людям, и они, взобравшись ему на спину, отправились в лагерь Милюшина.
      По дороге этолог делал частые остановки и показывал Алисе различные местные растения, рассказывая об их свойствах и возможности применения в повседневной жизни «Робинзонов». Какие-то представители царства Флоры* были съедобными или лекарственными, другие, наоборот, содержали сильный яд, из третьих можно было сделать перевязочный материал и компресс, как из подорожника или сфагнума, в иных содержался запас чистой воды или млечный сок, пятые же подходили для прочистки кишечника, а запах других отпугивал кровососов. Николай Валерианович указывал девочке на невзрачные наросты на стволах некоторых плаунов и говорил, что это особые грибы. Они весьма питательны, хоть и вызывают сильную жажду. Их можно есть сырыми, но лучше испечь в золе. Тогда они приобретают вкус сдобной лепёшки.
      – А вон к тому, разлапистому синюшному деревцу с ромбовидными мясистыми листьями, лучше вообще не приближаться, – наставлял учёный девочку, указывая в сторону охарактеризованного предмета. – Я назвал его Ardorofolium combustionis.* Жжётся похлеще лапортеи.* Сквозь одежду прошибает! А жаль! У него меж корней часто селятся совершенно безобидные «муравьи», запасающие изумительный мёд.
      Знания о новой планете сыпались на Селезнёву, словно из рога изобилия. Как распознать следы животных в мягкой нестабильной подстилке леса, как найти яйца, наловить рачков и приготовить из них суп, как поджечь сырой торф и сделать так, чтобы костер не засекли спутники, чем отпугнуть хищников и чем приманить рыбу, по каким приметам определить направление движения, как уснуть в болоте и не захлебнуться, как лучше маскироваться и таиться, как и чем останавливать кровотечение, как предотвратить кислородное отравление и многое, многое другое.
      Снова и снова этолог требовал от Алисы повторения усвоенного материала. От того, как она запомнит науку выживания на Карбуне, зависело её благополучие. Кто знает, сколько ей предстоит прожить в этих болотах?
      Здесь Алиса вздыхала с тоской и горечью. Милюшин был прав: надеяться на помощь извне бессмысленно. Нужно было выбираться самим, а значит, жить по правилам местного мира.
      Алиса поделилась с учёным соображением по поводу угона звездолёта. Милюшин отрицательно покачал головой. Он не сомневался в способностях девочки управлять космическим кораблём. Но угнать его было просто невозможно. Космодром хорошо охраняли. И даже если бы удалось вырваться с планеты, то на орбите их сбили бы спутники «Моро». Не просто так здесь пропали девять экспедиций! Но и это ещё не всё. Чтобы пройти сильнейшие звёздные бури скопления NGC6397, нужно было быть виртуозным пилотом и хорошо знать маршрут, потому что автоматическая навигация из-за сильных помех магнитной гравитации отключалась.
      Алисе не хотелось верить, что она до конца дней останется заложницей этих трясин, никогда не осчастливит родных и близких своим возвращением, не спасёт их от коварного Эннингтона. Но пока просвета в безнадёге она не видела. Лишь ласковые речи Милюшина и пример стойкости, поданный этим скромным человеком, заставлял её вовсе не пасть духом.
      Селезнёва оказалась способным учеником, схватывала уроки выживания на лету, благо сама не раз оказывалась в кризисных ситуациях и много времени провела в походах и полевых исследованиях.
      – Из тебя выйдет отличный натуралист! – хвалил её Милюшин. – Кем ты думала стать?
      Алиса ответила, что много занималась генетикой, экологией, коммуникацией животных. А теперь задумывается, не пойти ли ей по стопам её спасителя.
      – Одно другому не мешает. Девчонка ты умная – мозгов на всё хватит, – сказал польщённый этолог.
      Они отдыхали после очередной экскурсии в стороне от своего основного маршрута. Милюшин быстро разложил маленький костерок в поваленном стволе дерева обхватом со здоровенную бочку и выгнившего напрочь – только остов и остался. Бревно покрывал пухлый слой мхов и лишайников, насыщенных влагой, но этолог навалил сверху ещё кучу листвы вперемешку с грязью: так он снижал риск обнаружения костровища со спутника. Алиса не переставала удивляться, как Николаю Валериановичу ловко удаётся с помощью пучка трута и пары сухих дощечек добыть огонь там, где, казалось, не обойтись и ведром бензина, чтобы заставить гореть здешний размякший от сырости валежник. Сама она, несмотря на одобрительные отзывы учёного, ещё не добилась в этом искусстве значительных успехов и возилась с закладываньем очага не меньше часа.
      «Практика и ещё раз практика, – просто отвечал Милюшин на восхищение девочки его сноровкой. – Главное, держать трут сухим и выбирать горючий материал. Некоторые растения здорово напитаны эфирными маслами. Иногда они вспыхивают и от прямого солнечного света, на манер неопалимой купины.* А в иных гнилушках может накапливаться изрядное количество этилового спирта и даже ацетона».
      Этолог запекал на углях найденные корнеплоды и грибы. Алиса, присев рядом на корточки, наблюдала за странным трёхлапым существом, вползшим на бревно. У существа было округлое приплюснутое тело шириной с ладонь, с торчащими из спины или того, что мы привыкли называть спиной, тонкими длинными жгутовидными выростами. Девочка дразнила этого то ли паука, то ли краба веточкой, и он смело бросался на неё, потешно размахивая своими щупами.
      – Поосторожнее с этим «пилопальпом»*, – сказал Милюшин, искоса взглянув на забаву Селезнёвой. – У него хорошее настроение, а то бы он давно брызнул в тебя своей лимфой. А она у него содержит родственный кантаридину* эксудат.*
      Алиса прекратила опасную игру, а «пилопальп», словно поняв, что Милюшин говорит о нём, смешно переставляя три свои лапки, подбежал к его руке, вскочил на неё и дальше проворно перебрался на плечо этолога.
      – А ну немедля слезай, нахал! – без малейшего раздражения или неприязни, не глядя на странного гостя, сказал Милюшин.
      Визитер его понял! Он быстро ретировался, но убегать не стал, а примостился рядом на бревне, шевеля щупальцами. Ни дать ни взять морской анемон!
      Учёный взял щепотку золы, растер её со слюной и осторожно капнул получившейся кашицей в сплетение волнующихся щупов. «Пилопальп» тут же поменял цвет с серого на жёлтый, втянул щупальца и замер.
      – Для формирования оболочки яиц, подобно нашим земным насекомым, эти существа нуждаются в солях калия и азота, – пояснил Милюшин. – Наш очаг для него – манна небесная!
      Как разнообразен и причудлив мир, – подумала Алиса, – а всё же его разнообразие подчинено неким однообразным законам.
      – Николай Валерианович, как ты думаешь, в чём Смысл Жизни? – спросила девочка.
      – Вот ещё, нашла, на что любопытство тратить! – проворчал Милюшин. – Вроде взрослая, а вопросы, как у дошколёнка… У каждого он свой. Каждый его по-своему и понимает.
      – Ну, а ты как?
      – Я? Я – биолог… Я думаю, нет его вовсе…
      – Нет? – изумилась Алиса.
      Этолог, призадумавшись, погладил бороду.
      – Когда я был примерно твоего возраста, – размеренно начал он, – я тоже донимал учителей подобной чепухой. И однажды один из них мне сказал, что к данной проблеме следует относиться с особой осторожностью и вниманием, но не из-за её значительности, а смущающей сознание простоты. Он поведал мне притчу, о мудреце, занятом поиском Смысла Жизни.
      Всю свою жизнь мудрец посвятил разгадке этого вопроса. Чтобы никто не мешал, не отвлекал его от размышлений, изучения книг и небесных сфер, от медитации и наблюдения за первоисточником жизни – Солнцем, он уединился на вершине высокой горы и целыми днями всё читал, вычислял и думал, думал, думал. И вот на исходе сотого года жизни он, таки, нашёл её смысл! Но какого же было его разочарование, когда он осознал цену находки! За время, проведённое в своём убежище, он совершенно отстал от самой Жизни, не говоря уж о мире под горой. Он никому не мог поведать о своём открытии, не опасаясь, что его не поймут или попросту не поднимут на смех. Потому что его «великое» открытие было столь же обычно и доступно каждому, как воздух. Но хуже было другое…
      Мудрец обнаружил, что он одинок. У него не было ни друзей, ни семьи, ни дома, ничего, кроме обретённого им знания, и за обладание им он отдал больше, чем мог себе позволить. Ведь мало что столь же дорого, как бесполезное. Знание мудреца оказалось столь простым, что ему горько было сознавать, что всю свою жизнь он потратил на, в сущности, никому не нужную работу. Смысл Жизни содержится в самом процессе существования – вот что понял мудрец! Но в поиске высших предпосылок Бытия, он, как слепец, отверг то, что лежало на поверхности. Вместо того чтобы жить и радоваться жизни, подобно остальным людям, и тем самым соответствовать понятому им Смыслу, он истратил отведённый ему срок впустую. Что имеем - не храним, потерявши – плачем. Мудрец потерял время. Уйму времени – целую жизнь! Правда, без этого он никогда бы не понял её ценности и не сформулировал бы её Смысл, который, ха-ха, оказался без лишней науки известен каждому крестьянину.
      Вот это-то и не мог передать мудрец своим ученикам, буде они у него бы появились. Знание его, с одной стороны, оказалось простым и понятным, но, чтобы уяснить его, что называется, «в корне», каждый соискатель данного «урока» должен был обречь себя на то же глупое скирдничество, что и бедный мудрец.
      – Выходит, Смысл Жизни в том, чтобы просто жить, и всё?
      – Это один из вариантов.
      – Но ты сказал, его вообще нет.
      – Во-первых, я этого не утверждаю. Ты меня спросила о моём мнении. Я тебе его озвучил. Но не возводи его в ранг истины в последней инстанции. Во-вторых, в качестве примера я тебе привёл одно из толкований Смысла Жизни, по которому он настолько элементарен, что я никак его не абстрагирую от Жизни. Эти понятия для меня слиты, и в слиянии сама Жизнь, а не её смысл, имеет для меня решающую роль. Так что смысл-то я привык не замечать, всё равно, что его нет.
      – Но что натолкнуло тебя на такие мысли? – не могла угомониться Алиса.
      Милюшин крякнул.
      – Хорошо! Давай рассмотрим Жизнь, не Человека или Цивилизации, а как таковую. То есть совокупность эволюционных процессов и комплексную жизнедеятельность организмов Биосферы.
      Итак, Жизни на Земле четыре миллиарда лет. На некоторых планетах даже семь миллиардов. Большую часть из этого времени на планетах не существовало организма, способного к самооценке и определению своего места в системе Мироздания. Не было существа, которое бы размышляло: вот оно бегает, дышит, ест, пьет, размножается и так далее – и во всём этом некий смысл. Возьми щитня, к примеру. Это одно из древнейших многоклеточных на Земле – его современному виду более двух сотен миллионов лет! Не малый срок, чтобы призадуматься, зачем ты, собственно, живёшь?
      – Николай Валерианович, это шутка?
      – Конечно! Но в каждой шутке есть доля правды… Однако идём дальше! Обрати внимание, если Смысл Жизни и существует, им никто не интересовался в отрезок времени, в тридцать девять раз превосходящий бытность Genus Homo.* Что же выходит, энергия Жизни всё это время, которое, надо отметить, она вовсе не бедствовала от своей «бессмысленности», была направлена на порождение Человека, определившего бы её Смысл и Суть?
      И вот появляется Человек и заявляет: «Есть Смысл Жизни!»
      А не громко ли это сказано? И ведь люди сами это понимают. Вспомни слова Шекспира, что он вложил в уста Макбета: «Жизнь – лепет глупца! Набор трескучих фраз, и больше ничего!»
      Но в рассуждениях о существовании Смысла меня настораживает не только патетика. Ведь такие громкие фразы подразумевают целенаправленность Эволюции – одного из фундаментальных процессов Жизни, – чего современная Наука не приемлет. Одновременно отсутствие целенаправленности уже косвенно указывает и на отсутствие смысла. Ведь смысл, так или иначе, взаимосвязан с «принципом» и «целью».
      Да, когда мы смотрим на филогенетическую модель Эволюции, мы можем говорить о наблюдаемом закономерном движении «от простого к сложному». Однако, как ты прекрасно знаешь, из подобных моделей, типа, «червь-рыба-амфибия-звероящер-млекопитающее-человек», опускается множество частностей и деталей, которыми, в принципе, не следует пренебрегать. Так, для тебя не секрет, что так называемое «Эволюционное Древо» переплетением своих ветвей напоминает не какую-нибудь сосну, а скорее заросли ежевики. Эволюция – это даже не «поиск вслепую оптимальной жизненной формы», а какие-то сумасшедшие метания! У них, конечно, есть своя закономерность. Но если приводить её к «общему знаменателю», станет ясно, что она – следствие фундаментальных законов физики и химии, а не нечто большее, как предполагали ранее сторонники витализма. Сама Жизнь, по сути, имеет тот же элементарный базис. Ведь её появление – это закономерное последствие совокупности множества факторов, в основе которых простые законы гравитации, термодинамики, электромагнетизма, реакций окисления и восстановления и тому подобное.
      Кроме того, от тебя не скрыто, что видообразование, как основополагающее эволюционного процесса, не является результатом сформулированной Дарвином теории «Естественного Отбора». Право, в первоначальной своей редакции всё это сильно напоминало ламаркизм* и подразумевало целевую тенденциозность, хоть всюду и подчёркивалось, что «Отбор» основывается на случайных адаптивных вариациях. Сегодня же мы понимаем Естественный Отбор не как движитель или дивергент* Эволюции, а как стабилизирующий элемент, поддерживающий существование того или иного первоначально морфологического или даже фенотипического признака, появление которого обусловлено мутацией генов. Мутации эти имеют различный характер: есть хаотичные, есть систематические. Но ни те, ни другие не всегда ведут к появлению ароморфозов. Мутации, позволяющие животному получить некую микроскопическую выгоду над внутривидовыми конкурентами, закрепляются Эволюцией действием Естественного Отбора. И наоборот, мутации, приносящие вред, отсеиваются. Но не всегда! При слабой внутривидовой конкуренции, изолированности популяции и отсутствии внешних врагов они могут и накапливаться. В этом нельзя усмотреть целенаправленности даже при самом смелом воображении. Не следует также забывать про такие факторы, как изменение самой Среды Обитания и Половой Отбор. Ведь наиболее приспособленный представитель вида может оказаться и отрезан от популяции данного вида, допустим, горообразовательными процессами или разливом реки, и, таким образом, потеряет возможность оставить потомство, в котором бы сохранились полезные качества его генома.
      И, конечно, в ходе эволюции мы не наблюдаем непрерывного прогресса в развитии Жизни. То и дело нам встречаются ветви регрессирующие или прямо дегенерирующие. Тут можно вспомнить различных паразитов и животных, перешедших на осёдлый образ жизни. И даже явный прогресс порой имеет условный характер. Так как действие его проходит неравномерно для всего организма: какой-то орган развивается лучше, одновременно сохраняя потенциал для модификации, развитие же других, достигнув удовлетворительной морфологической стабильности, застопоривается. Вот человек, тебе, наверно, известно, наделён кучей физиологических недостатков. За примером далеко ходить не надо: сколько у нашего брата проблем со здоровьем, связанных с прямохождением – начиная от варикозного расширения вен и до инсульта! Мы менее выносливы и живучи, чем большинство животных, даже если рассматривать только млекопитающих.
      Можно взять и другой пример двоякости эволюционного «прогресса», когда организм достигает высокой степени специализации или адаптации к некой среде обитания. В ней он, утрированно, «высшая форма жизни», но вне неё совершенно беспомощен и гибнет. Вспомни дельфинов. Их мозг в некоторых деталях сложнее человеческого, как и социальное поведение. Но из-за адаптации к жизни в воде их дальнейшая эволюция ограничена. Они не могут создать Цивилизации. Ведь для этого необходимо сохранять для потомков культурное наследие в изобретениях науки и произведениях искусства. А много ли сохранишь, если всё передаётся исключительно в устной форме, а для создания чего-либо твои конечности не приспособлены?
      Всё это указывает на то, что в Природе существуют жизненные закономерности, но какой-либо «высокий» предопределённый смысл их не увязывает…
      – Но то, что Эволюция нелинейна и нечетко направлена на появление абстрактно мыслящих существ, по средствам которых Природа может достичь самопознания, ещё не значит, что Смысла Жизни нет. Ведь сама-то Жизнь зарождается под действием закономерных процессов. И у неё есть совершенно определённое стремление – жить! То есть, всё разнообразие и эволюционное развитие Жизни подчинено первостепенно её самосохранению.
      – Верно, молодец! Это, кстати, некоторыми тоже почитается за «Смысл Жизни».
      – Он для тебя неприемлем?
      – А разве он сильно отличается от того вывода, к которому пришёл мудрец-отшельник?
      – Но почему ты не хочешь согласиться с ним, если допускаешь, что он может лежать буквально на поверхности проблемы?
      – Погоди, торопыга. Я привел пока только один довод. Частность общего. Я уже заострял твоё внимание на том, что, пока не появилось «абстрактно мыслящих существ», Смысл Жизни никого не волновал. Можно сказать, его и не было. И лишь наша Мысль, как утверждают философы, материализовала его. Тут бы и призадуматься, а не надумано ли тогда сие понятие?
      – Николай Валерианович, но, пока не появился Человек, никому и дела не было, например, до ускорения свободного падения. А оно существовало с момента Большого Взрыва!* Если мы чего-то не знаем, это не означает, что этого нет или оно не существовало до нас.
      – Тоже верно. Ты толково рассуждаешь. Но отметь себе, что пока не доказано, что Смысл Жизни имеет физическую природу. То есть, мы не можем его как-либо измерить или взвесить. Понятие это лишь теоретическое. Причем «теория» не прикладной Науки, а философии. А всякая философия это лишь наш субъективный взгляд на Мир. Так что твоё сравнение с таким физическим явлением, как ускорение свободного падения, не совсем корректно.
      Давай-ка, попробуем разобраться в этой «философии».
      Чем обычно объясняют Смысл Жизни, допустим, социология и религия? Первая видит его в «служении Обществу», «созиданию Цивилизации и Биосферы» и прочем подобном. Вторая имеет примерно то же мнение, но несколько, так сказать, мистифицированное. В придачу, у религии более выражена такая деталь, приписываемая Смыслу, как «продление рода».
      Обратимся к первому. Не спорю, наши психологи и социологи проделали огромную работу, благодаря их труду Цивилизация была выведена из того коллапса, куда её вогнало развитие компьютеров, средств коммуникации и Интернета, в частности. В начале нашего века социальные сети Интернета превратили людей в пассивных инертных червей! Они прозябали в виртуальном мире по пятнадцать-двадцать часов в сутки, забыв про настоящее живое вербальное общение, а порой даже про работу, питание и сон. Но это было полбеды. Безнаказанность слов и идей в виртуальном мире, отсутствие ощущения опасности, ответственности и, наоборот, упоение собственной неуязвимостью скоро самым плачевным образом сказалось на характере и поступках людей в реальности. Многие даже не понимали, что такое смерть! Для них это означало временную недоступность сервера… Стоит ли говорить, что многие отрасли человеческой деятельности пришли в упадок? Катастрофически упала рождаемость. Росло число несчастных случаев и суицида…
      Тогда-то социологи забили тревогу. И их активная умелая агитация вырвала Цивилизацию из пучины виртуального забвения. Люди всё больше и больше стали отдаляться от опасного обрыва. Они искали удовольствия в труде, спорте, искусстве, науке, а не в бестолковой беготне по миру «Варкрафта». Они заново открывали для себя радость настоящего контакта, а не его подделки*, по злой иронии носящего то же название, но лишённого всякой одухотворённости первого…
      Я это знаю на примере своего деда. В какой-то благословленный момент он проникся идей, что мужчина должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына. В некоторой степени он пошёл на крайность, вовсе отрекшись от употребления компьютеров, телефонов, телевизоров и прочих приборов пассивного развлечения. Он стал лесником, вырастил пятерых сыновей… Именно ему я обязан выбором профессии…
      Но вернёмся к призывам социологов. Их версия Смысла Жизни тебе прекрасно известна: созидание на благо и процветание Общества за счёт активной деятельности. Проще говоря, трудом, умственным в том числе, поддерживать то, что издревле называлось «Жизнью».
      Человек – от Природы существо активное, у него постоянная потребность что-нибудь да делать. Причём, чем полезнее дело для окружающих, тем более высокий жизненный тонус и потенциал приобретает индивид. Это сродни здоровому питанию. Отсутствие же действия для Человека пуще любой отравы! Но именно противную человеческой натуре лень, отчуждённость, называемые идеалами «лёгкой жизни», навязывала людям индустрия развлечений, где главенствующую роль в конце двадцатого века приобрёл Интернет. Но древний постулат, что общество требует лишь удовлетворения потребности в хлебе и зрелищах, не верен. Он характеризует цивилизации, приходящие в упадок, социумы на грани вымирания.
      Как это ни странно, но подобные мысли витали в умах с самой зари Истории. Но, к сожалению, люди редко прислушивались к ним и часто оступались… Так случилось на границе нашего и прошлого веков. Но социологам удалось предотвратить катастрофу! Можно сказать, они вернули сбившихся людей на путь истинный, положенный их естеству.
      Однако, тем же принципам, что в основу своей, гм, терапии вложили наши учёные, следуют, пускай и неосознанно, общественные насекомые, не так ли? Ты знаешь, конечно, что социум муравьёв и пчёл устроен сложнее и много совершенней человеческого. Их колонии действуют как единый организм, где каждый отдельный представитель – клетка, функционирующая ради жизни, прежде всего, «целостного», а не «частного». И, уж прости за софизм, но не можем ли мы тогда допустить, что муравьи имеют лучшее представление о Смысле Жизни и уже сотню миллионов лет с достойными уважения упорством и целеустремлённостью придерживаются его нормативов?
      – Да что! – улыбнулась Алиса. – Но они не способны этого понять. Ими движет инстинкт. А для того, чтобы следовать принципу Смысла Жизни, нужно его чётко себе сформулировать.
      – С чего ты это взяла?
      – Ну… я так думаю.
      – Хорошо, – из бороды Милюшина показалась улыбка. – Думай… Теперь давай рассмотрим весьма популярное объяснение Смысла Жизни, формулируемое, как «продолжение рода». Ты уж не сочти, что я женоненавистник или не люблю детей…
      – И в мыслях не было!
      – Ага. Правильно! Ибо я с теплотой и уважением отношусь и к тем, и к другим, а дарение Жизни (как иначе назвать Материнство) считаю высшей формой проявления Любви. Если выбирать, то, пожалуй, я бы склонился к такому пониманию Смысла Жизни, будь доказано его существование. Но пока я отрицаю и его. И всё по той же причине, что и в случае со «служением Обществу»…
      Посмотри на тлей: одно насекомое даёт за сезон миллион потомков! И подобных примеров плодовитости в Животном Царстве пруд пруди. Это ли не повод утверждать, что животные давно и качественно превосходят нас в достижении Смысла Жизни. Но я уже знаю твое возражение… Что ж, давай обратимся к нему.
      Ты говоришь, что животные действуют на уровне инстинктивном, а любой инстинкт (размножение, питание, самозащита) направлен на целесообразность сохранения вида. Но существа с абстрактной формой мышления, хоть и могут пренебрегать собственной безопасностью и благополучием, помогая соплеменникам, нуждающимся в поддержке, всё же таким образом добиваются сохранения популяции, даже жертвуя собой ради других. Кроме того, само понятие «продолжение рода» не есть прихоть Человека, а прежде всего базисный животный инстинкт! И, честно говоря, мне вовсе не нравится, что одухотворённое понятие «Смысла» приписывают столь примитивному действию. Как бы далеко в своём развитии ни ушли цивилизации, они остаются прикованы к этому исходному инстинкту. И кое-кто не поленился увязать его со смыслом существования. Причём трактовка у него может быть самая неожиданная. Например: человек – примат, приматам свойственна полигамия, человеку – свойственна полигамия. Как видишь, это рассуждение с одной стороны поддерживает обсуждаемую трактовку Смысла Жизни. Но, с другой стороны, оно же посылает к чёрту социальный институт Семьи! И ещё неизвестно, что важнее для человеческого общества, - повышенная рождаемость или социальные трансформации с возвращением к доисторическим корням.
      Правда, у некоторых религий есть интересное замечание, увязанное в некоторой степени с «продолжением рода» и точку зрения которого я, в принципе, разделяю. Они призывают жить во имя славы Бога и давать жизнь потомкам с тем же смыслом, по тому примеру, как Бог дал жизнь первому Человеку. В этом, якобы, и будет почитание Бога. При этом оговаривается, что Бог – есть Любовь! То есть, по такому учению выходит, жить и родить потомство следует ради Любви! Не самый плохой вариант, не правда ли?
      – Очень хороший вариант! – кивнула Алиса. – Жаль, что многие служители бога, так или иначе, его нарушали.
      – Увы! Но не об этом речь. Если принимать даже с оговорками точку зрения религии, то мы вновь возвращаемся к столь элементарным вещам, что мне не верится, что они могут хранить в себе формулы «Высшего Знания». Хотя, конечно, сами по себе вещи эти хорошие и полезные.
      И ещё один момент, связанный с твоим замечанием о том, что для того, чтобы придерживаться Смысла Жизни, необходимо осознавать его суть. Мы судим животных по своей мерке. И, таким образом, считаем, что, раз они не могут понять канвы Смысла Жизни, пусть на уровне инстинктивном давно достигли его, в том плане, каком мы его понимаем, то для них этого «Смысла» как бы и нет. Но Природа ко всем своим созданиям относится одинаково. А, значит, если Смысл Жизни есть, он есть для всех! Почему же тогда мы должны отказывать «братьям нашим меньшим» в том, что они его достигли? Почему мы превозносим себя над ними? Это очень опасно!
      – Да… Я как-то о таком не думала, – смутилась Алиса.
      – Пустяки! Мы же говорим о субъективных вещах, и ты имеешь право на собственный взгляд на проблему.
      – Но ты считаешь, что это чревато гордыней?
      – Не беда, если ты это понимаешь. Плохо было бы, если б ты во что-то верила, не подвергая свою уверенность сомнению и самокритике. Но мы уже подошли к основной моей мысли. А она в том, что все наши рассуждения о Смысле Жизни являются лишь субъективной особенностью нашего вида. Нашей рефлексией, если угодно. И эта субъективность скорее говорит в пользу того, что Смысла Жизни нет, нежели он существует.
      – Как странно…
      – Не бери в голову. Это же только моё мнение на предмет, где утверждение какой-либо истинности ведёт к появлению таких, как… Ну, как, сама знаешь кого…
      – Знаю… – с содроганием кивнула Алиса. – И всё таки, как жить, зная, что твоя жизнь, в сущности, бесцельна? Зачем вся эта «борьба», «поиски», эти «претерпевание невзгод»…
      – Эка ты несуразная! – рассмеялся Милюшин. – А разве, чтобы жить, нужен смысл?
      – А разве нет?
      – Задай себе другой вопрос: разве жить плохо? Не приносят тебе радость и удовольствие то, чем ты занимаешься, то, как ты этим занимаешься? Не нравится тебе это?
      – Отчего же! Очень нравится! Я обожаю и Жизнь, и Науку, и приключения, и всё, всё, всё!
      – Ну, вот видишь! А если тебя это удовлетворяет, к чему тебе искать смысл этого удовольствия? Наслаждайся им просто так!
      – Но должна же быть какая-то польза?
      – Так польза в том, что ты счастлива! А твоё счастье делает счастливыми других, а они третьих, и так без конца. Всеми нами двигает страсть Жизни, а основа этой страсти в Любви. К Науке, к другим людям, к окружающему Миру, труду, маленьким радостям жизни… У самой Любви нет смысла – она не приемлет его. Она чахнет, если пытаются докопаться до её сути, она не терпит препарирования. Так что остаётся просто отдастся на волю этого чувства, посвятить себя ему. Лишь не забывать, что Любовь – штука общая. Она как бы и твоя, но хранить её для самого себя и глупо, и просто преступно. Она задыхается и увядает. Вот так! Просто живи, радуйся Жизни, люби, дари Любовь и Жизнь. Как я уже сказал, эта наивысшая форма проявления Любви. А смысл… Не облегчит и не украсит он жизнь, по-моему, познай мы его. Вспомни, как отзывался Луи Пастер о людях, которые всё знают, которым всё в мире понятно?
      – Он считал их несчастными! Я тоже иногда думаю, что Человеку не следует знать всего.
      – Вот-вот! В конце концов, чего-то же должно не хватать. Что-то же должно побуждать нас на «поиск». Пусть даже такая непонятность, как Смысл Жизни.
      – Забавно! Отрицая наличие Смысла Жизни, ты не отказываешь людям в стремлении его найти.
      – Не будь упрямой недотёпой. Я же говорю о своём мнении. Но я могу и ошибаться. И потом, ну есть Смысл Жизни? И что мне с него? Сотни поколений жили без него, и ещё сотни будут жить дальше. Вон тот же щитень живёт себе и в ус не дует. Он без изменений внешности и нравов пережил эпохи правления стегоцефалов, звероящеров, динозавров. Из дождевых луж он наблюдал, как на протяжении тысячелетий рождаются и гибнут людские цивилизации. Может, секрет его долголетия и неизменности в разгаданном им Смысле Жизни? Но, по мне, так это бесполезное знание… Хотя, должен заметить, пока его ищут, на ум приходит много параллельных идей. Это как история с философским камнем или алкагестом*: сколько всего алхимики понаоткрывали, пока пытались их синтезировать!
      Милюшин достал из костра гриб и передал Алисе.
      – Давай, снабди свои мозги углеводами, охотница за чёрными кошками в тёмной комнате.*
      – Спасибо! – Алиса откусила кусочек. – Ммм! Объедение! Николай Валерианович, ты знаешь толк в маленьких радостях жизни!
      – А то! Я бы без этого давно бы концы отдал, – проворчал этолог.
      – А я, всё равно, вот возьму и найду Смысл Жизни!
      – Валяй… Я приду поздравить тебя на церемонию вручения Нобелевской премии по философии, посыпав голову пеплом.*
      – Нет такой премии.
      – Нет? Надо же… Вот видишь! Никакой пользы от этого пресловутого Vis Vita!*
      Алиса и Милюшин рассмеялись друг другу.
      И странно слышался в заболоченном диком лесу этот безмятежный весёлый звук. Лес словно чутко прислушивался к нему. И, казалось, сочувственно шелестела листва, скрипели стволы, булькало болото, шуршали и гудели насекомые.
      Природа знала Смысл Жизни. Но она не торопилась поделиться его секретом с Человеком…


Глава IX. Монстр

      К концу третьего дня пути лес заметно поредел. Всё чаще встречались широкие луговины, заросшие высокой похожей на тростник растительностью. Почва и воздух стали суше.
      Алиса удивлялась, почему «Моро» не построил базу здесь, у подножья протяжённой возвышенности, а гнездится в болотной долине. Николай Валерианович объяснил ей: под слоем местной почвы, глубиной около фута, начинается гранитная скала, к юго-западу переходящая в пустынное плато, простершееся на сотни километров на юг и с востока на запад, полукольцом замыкая долину. С водой в тех местах напряжёнка, и профессору там делать нечего. Здесь, на склоне, тоже нет полноводных рек. А река была необходима для постройки электростанции. Кроме того, для прокладки инженерных коммуникаций нужно вкапываться в грунт, по меньшей мере, метра на полтора, а этого не позволяет сделать базальтовый массив. Да ещё, в данном ландшафте нередки кочующие стада гигантских животных: мирных, но беспокойных соседей. Алиса их видела издалека: похожие на долговязых черепах, эти существа неуклюже, но довольно проворно бегали, пасясь на одной из встреченных полян. А некоторые с громким скрежетом бодались и оглашали простор пронзительными, чрезвычайно неприятными человеческому уху трубными хрипами.
      Селезнёва несколько раз просила Милюшина рассказать ей, что он узнал об Эннингтоне за время своего плена. Но учёный только хмурился и честно отвечал, что не желает говорить на такие темы – они его угнетают. Но этим вечером на ночлеге он всё же развязал язык.
      – Пожалуй, тебе действительно будет лучше знать его историю, – вздохнул этолог и отхлебнул из фляжки, сделанной из высушенного продолговатого плода.
      Алисе и прежде доводилось видеть, как Милюшин прикладывается к этой фляге, но её он не угощал. Из чего девочка сделала вывод, что там у этолога какая-то спиртосодержащая субстанция. Николай Валерианович заметил заинтригованный взгляд девочки. Он нацедил в уже знакомую Алисе мисочку немного таинственной жидкости, разбавил её водой из баклаги и протянул своеобразную пиалу Селезнёвой.
      – Не бойся - не крепкое…
      Питьё напоминало горьковатый сок жимолости. Алиса почувствовала лёгкое головокружение и беззаботность. Она с интересом уставилась на Милюшина.
      – Это полезно перед подобными разговорами, – извиняющимся тоном сказал Милюшин и, спрятав фляжку под маскхалат, начал рассказ.

      Громкий процесс, произошедший в 2033 году, начинался как рядовое разбирательство по статье «незаконный сбыт медикаментов». Эннингтон попался на продаже сильнодействующих психотропных препаратов одной сепаратистской группировке. Ничего особенного ему не грозило: два года тюрьмы и запрет на практическую деятельность сроком до пяти лет. И всё бы так и закончилось, но один из лаборантов, работавших на Эннингтона, запаниковал на допросе и понёс какой-то сумбур о непричастности к убийствам и пыткам. Следователи, как говорится, начали копать и… накопали! Только список статей обвинения «Моро» впоследствии зачитывался судьёй почти полтора часа! Но главными пунктами, помимо убийства, были: вивисекция, незаконная врачебная практика, опыты над высшими формами жизни, создание антропоморфных машин, клонирование человека, терроризм, торговля человеческими органами, оружием и наркотиками.
      Всего за пять лет до этого землянами был получен первый разборчивый сигнал от иных форм разумной жизни. Земля готовилась вступить в эру дальних космических перелётов и контактов с инопланетными цивилизациями. Со дня на день ожидалось прибытие комиссии для определения, достойна ли планета сапиенсов вступить в ряды Союза. И тут, нате вам, «подарок» Галактическому Совету – земное Общество, оказывается, не избавлено от порочности и порождает жутких преступников! Не удивительно, что процессу над Эннингтоном придали показательный характер и громкую огласку – уж очень хотелось землянам доказать, что такие, как «Моро», являются всего лишь исключением из правил, а сапиенсы по своему духовно-моральному прогрессу давно готовы встать под знамёна Союза Млечного Пути. История, нужно отметить, излишне приукрашенная покаянием землян в недосмотре за недостатками своего социума, вошла даже в учебники, откуда Алиса её и знает.
      Итак, процесс пошёл! Перед судом предстали больше тысячи подозреваемых в соучастии синдикату Эннингтона. Среди них оказались высокопоставленные чиновники, политики, военные, религиозные деятели… Грязи всплыло столько, что редкий человек того периода не ловил себя на мысли, а не является ли он в некоторой степени тоже пособником сидящих на скамье подсудимых.
      Одним из главных обвиняемых числился молодой Реклифт Штреззер – «правая рука Моро», как его называли. Да вот только компромата и фактического материала у Обвинения на Штреззера было с гулькин нос. Открылась интереснейшая деталь его биографии: прапрадедушка Реклифта служил радистом в СС и после Второй Мировой войны скрывался в Великобритании от преследования советской и израильской разведок. Этот эсэсовец естественно сменил фамилию на невзрачное «Смит», завёл семью, спокойно состарился и помер. А спустя сорок лет его правнук вдруг вернул себе первоначальное родовое имя – Штреззер. Кое-кто на суде усмотрел в этом подвох. Но нет законов, судить внука за грехи его пращура и смену фамилии! А конкретно относящимися к делу доказательствами причастности Штреззера к преступлениям «Моро», как раз таки, следствие не располагало. Другие обвиняемые также не могли дать какой-нибудь стоящей внимания информации о его деятельности. Да, он числился лаборантом-аналитиком Эннингтона. Да, он заведовал его бухгалтерией. Да, он был замечен на нескольких встречах с главарями синдиката. Да, он был другом профессора. Но за этими общими данными ничего не стояло!
      А тем временем, Штреззеру удалось убедить судей, что он ни бельмеса не понимал в поручаемых ему профессором работах. Эннингтон уверял его, что занят синтезом медицинских препаратов на основе индивидуальной генной восприимчивости человека. Он показал Штреззеру разрешение на проведение химических опытов в этом направлении. Как оказалось, поддельное. Поступающие, словно из ниоткуда, деньги «Моро» объяснял Реклифту пожертвованьями доброжелателей, спонсорской поддержкой и прочим. И снова представлял документы, документы, документы… У Штреззера не зародилось подозрений, что вся работа, проводимая им, сопутствует смертям и ужасу.
      Многие подсудимые прямо указывали на простодушие молодого лаборанта. А сам «Моро» заявил, что Реклифт был им жестоко обманут и на самом деле ни мало не причастен к его «секретным материалам». Благородство удивительное! И вёл себя «Моро» на процессе удивительно спокойно…
      Но Штреззер оказался вовсе не мало осведомлённым помощником Эннингтона, как он изображал это на суде. Реклифт буквально был судьбой «Моро»!
      Они познакомились, когда Штреззер учился по льготной программе для одарённых подростков в Оксфордском Университете, где Эннингтон вёл периодические кафедры антропологии и иммунологии.* Живые лекции профессора, обладавшего недюжиннымм ораторским искусством, тонко вплетающего в научное повествование мифологию и философию, увлекли юношу. Они сблизились с доктором и часто беседовали после занятий. Во время одной такой беседы Эннингтон полушутя сказал, что хотел бы создать «идеального человека». Но, увы, клонирование и опыты в этой области над людьми запрещены международным декретом от 2007 года. Профессор был согласен с необходимостью ограничений на «селекцию людей», но находил нынешнее состояние вопроса чрезвычайной, избыточной мерой, тормозящей прогресс Человечества.
      Тема завертелась. И тут Реклифт сообщил, что в дневниках его прапрадеда сохранились копии странных шифрованных документов переписки и радио-переговоров некого «Кабинета Четвёртого Рейха» с эсэсовским штабом и ставкой Гитлера. Юный Штреззер был талантливым учёным и, изучая эти записи, пришёл к выводу, что они содержат данные о геноме Человека и опытах фашистов по клонированию. Нет, не зря правительство Великобритании дало в своё время приют преследуемому КГБ и Моссадом* радисту. Возможно, появление знаменитой овечки Долли* начинает свою историю из кошмаров Освенцима…
      Эннингтон попросил показать ему эти документы. И когда они попали в его руки, даже в «сыром» недорасшифрованном виде, привели профессора в бурный восторг. В них содержалась информация о возможности получения клона человека в обход эмбриональной стадии – копия донора выращивалась не годы, сообразно нормальному развитию организма, а за пару месяцев!
      Охваченные творческим азартом учёных на пороге открытия, Эннингтон и Штреззер решили заняться опытами с целью выявления реальной перспективы изложенных в фашистской переписке фактов успешного клонирования живых организмов инновационным методом. Ничтоже сумняшеся они привлекли для работы студентов-энтузиастов, потому как первоначально опыты их имели вполне безобидный характер. Они выращивали культуры стволовых клеток*, воздействуя на них различными препаратами для ускорения их деления и выявления фактора иммунной трансформации.
      Около трёх месяцев всё было тихо. Но парочка вдохновлённых исследователей по своему разумению расшифровала записи «Кабинета», где обнаружилась формула вещества, необходимого для так называемой «дуплицирующей реакции». Профессор и Штреззер начали внедрять в свои опыты различные вариации этого загадочного реагента.
      Видимых успехов не было заметно. Но их не замечали инициаторы странной программы, а вот один из нанятых лаборантов скоро смекнул, во что могут вылиться проводимые ими эксперименты. Однажды юноша ворвался в кабинет Эннингтона и потребовал чётких объяснений, над чем они работают. В его чашках Петри колония клеток вдруг начала бурно делиться с выделением температуры, не совместимой с её жизнедеятельностью. Но клетки не умирали! Студент уже несколько недель подозревал неладное в опытах профессора и теперь пожелал расставить точки над «i».
      Эннингтон попытался отшутиться, сказал, что эта случайная реакция на кислотосодержащую питательную среду. Но лаборант был неумолим. Он заявил, что обратится в инстанцию по этическому надзору за биологическими исследованиями. Слова оказались роковыми. Находящийся в кабинете Штреззер убил несчастного!
      Сложно сказать, что заставило Эннингтона продолжать работу. Шок? Страх перед Реклифтом? Почему он не обратился в полицию, не покаялся? Ведь он-то ни в чём виноват не был! Подоплёки решения не останавливать эксперименты мы никогда не узнаем. Зато мы знаем, что этим решением Эннингтон перешагнул невидимую черту, отделяющую неуёмный интерес от мании. И, возможно, тогда он решил, не без внушения Штреззера, наверняка, что ему всё дозволено. Ибо: «Il fine giustifica i mezzi».*
      Ну, а Штреззер? Он тоже тогда пересёк свой Рубикон. И этим чётко обозначил свои амбиции и открыл ещё один свой «талант». Он увлекался восточными единоборствами и йогой. С помощью навыков древней борьбы калариппаджат* и превосходного знания не только анатомии, но и расположения мармас,* Реклифт мог убить человека не просто одним ударом, а одним касанием! При этом редкий врач догадался бы, что человек умер не от кровоизлияния в мозг или острой сердечной недостаточности, а от повреждения какого-нибудь нервного узла. Впоследствии чудовищное мастерство Реклифта ещё ярче проявилось в его «потомке» – Густафе.
      Деятельность Штреззера по защите профессора от ненужных вопросов скоро дала о себе знать самым неожиданным образом. Факультет, на котором учился этот дьявольский вундеркинд, прозвали «проклятым». Его охватила настоящая эпидемия, иначе и не скажешь, инсультов и несчастных случаев с летальным исходом. Так Реклифт избавлялся от не в меру любопытных. А чтобы самому не выделяться «особым везением», он честно провалялся в больнице четыре месяца с тяжелейшими переломами ног – последствием автомобильной катастрофы, которую он сам и спровоцировал. Да, этот человек никогда не стоял за ценой…
      От дальнейших «открытых» опытов с привлечение студентов отказались. Основное направление было нащупано, и Эннингтон горел желанием углублять исследования. И он, и его компаньон понимали, что это означает идти против закона. И они пошли. Сначала, недолго, они проводили эксперименты на животных. Но скоро, очень скоро они добрались до людей. Набирали добровольцев из незащищённых слоёв общества: бродяг, алкоголиков, незаконных иммигрантов… Потом занялись и похищениями… Из их секретной лаборатории никто не выходил живым.
      Суду было предъявлено шестьдесят два документальных свидетельства о повергающих в трепет опытах над людьми – хронологические видеоматериалы их проведения. Но все они относились к последнему полугодию действия синдиката, а в реальности жертв «Моро» было гораздо больше.
      О, этот синдикат! Чтобы обеспечить свой труд необходимыми ресурсами и защитой, Эннингтон начал искать союзников и единомышленников. К сожалению, он их нашёл, и даже очень много.
      Они организовали тайный «рыцарский» орден и называли себя Юпитерианцы, Новые Прометеи или просто Боги. Организация состояла из различных криминальных боссов, авантюристов, банковских магнатов, одержимых властью политиков и таких же безумцев, как «Моро», волею Судьбы не обделённых научными знаниями. Некоторые из участников этой мафии имели значительный вес в обществе и здорово содействовали сохранению тайн Эннингтона от правовых структур. Сам «Моро» расширил сферы своих работ до того перечня, что потом до хрипоты зачитывал Верховный Суд.
      И этот суд стал жирной кляксой в конце жизни многих членов ордена. Кто-то отправился в тюрьму на пожизненное заключение, многие покончили с собой, другим «помогли» уйти со сцены. «Боги», как пауки в банке, кидались друг друга, поливали грязью, обличали, топили, в надежде выкроить толику милости у судей. И среди них откровенничал изумлённый этой катавасией Реклифт. А его почему-то никто из подсудимых не обвинял. Правда, один докторишка заикнулся о теневой роли молодого дарования. Но на следующий день после этого во время обеда подавился ложкой. Бывает же такое…
      В итоге Штреззер был переведён в разряд свидетелей и тут проявил себя отнюдь не простачком. Сперва, он предоставил следствию подробнейшие выкладки проводимых им по поручению «Моро» опытов и бухгалтерские отчёты. Когда следствие потребовало у него комментарии по материалам изъятых у Эннингтона записей, Реклифт представил такую исчерпывающую расшифровку, что диву даёшься, как у суда не возникло подозрений, откуда у лаборанта, утверждающего ограниченность приводимой ему профессором информации, такие знания. А Штреззер всё сыпал и сыпал, как из рога изобилия, фактами, наблюдениями, контактами. Дело ширилось не по дням, а по часам, его тома составляли уже изрядную библиотеку.
      Расчёт Реклифта был прост. Он воспользовался шумихой вокруг процесса и безошибочно сыграл на психологии следствия, страждущего как можно скорее и громче разоблачить преступников. Он предоставил суду такую возможность, выдав поток обличительной информации. И прокурор, как голодная моська, обрадовался этому куску – проглотил, чуть не подавился! И никто тогда не понял, что всё это многотомное repentance ;me* – полуправда, пыль в глаза. Свидетельства Реклифта завораживали своей убедительностью, да ещё от них не отнекивался сам Моро и некоторые другие подсудимые. Вот так истина стала рупором лжи! С помощью неё людям не позволили увидеть главного. По словам Штреззера и расшифрованным им документам выходило, что «Моро» проводил опыты всего несколько месяцев, и сам синдикат существовал меньше года. Но на самом деле Эннингтон сеял зло на протяжении почти четырёх лет!
      Результатом чёрного дела профессора стала его, без преувеличений, неуязвимость! Какой была одна из основных статей обвинения «Моро»? Клонирование человека! Реклифт здорово запудрил мозги следствию своей бутафорской откровенность, и ни у кого не возникло подозрений, что на скамье подсудимых сидит не Эннингтон, а его копия, безропотный и послушный своему создателю голем! Парочка «селекционеров» добилась своего – они научились делать «быстрых клонов».
      Вот этого-то ни в чём неповинного несчастного недочеловека и упрятали в тюрьму, где он скончался двадцать восемь лет назад от рака желудка. Никому, конечно, в голову не пришло проверять, чем он вызван. У землян тогда на грустные мысли времени не было. Началась эра глубокого проникновения в космос, обмен знаниями с другими Цивилизациями. Прогресс и Наука не просто двигались семимильными шагами, они галопом мчались ими! Кому было дело до старых преступников? А умер фальшивый «Моро» от того, что его хозяева перестали присылать ему наркотики – клон им больше оказался не нужен. Мы ещё вернёмся к этим наркотикам «Моро», а пока проследим, куда же он делся во время судебного процесса.
      А профессор с не менее чем полусотней «рыцарей» скрывался в Центральной Америке, потом в Азии, в Аргентине, на Филиппинах… Он присоединился к дельцам наркотической мафии и производил для них страшные смеси синтетической отравы. На этом грязном бизнесе он скопил миллиарды!
      Не забывал он и своих опытов, но вёл их без размаха и не систематически. Торговля наркотиками, как ни печально, была для середины нашего века вещью обычной*, а вот убийства с характерными следами вивисекции шли из ряда вон. И «Моро» не хотел привлекать к себе лишнего внимания, тем более, когда отгремел процесс и все считали, что с юпитерианцами покончено.
      Не оправдал себя и первоначальный план Эннингтона, что Штреззер останется в обществе и будет его глазами и ушами. После возобновления следствия по вопросу его причастности к преступлениям профессора, Реклифту пришлось самоустраниться. Он не успел подготовить своего дубликата, чем и объясняется выбранный им способ «суицида». В резервуар с кислотой Штреззер сбросил «заготовку» – тело, ещё не приобретшее какого-либо сходства с человеком, но уже содержащее его геном.
      А Земля тем временем постепенно очищалась от криминальной грязи. Сила Мысли и духовность воспитания, тесный контакт с более прогрессивными Цивилизациями сводили на нет аморальные элементы на планете.
      Земля под «Моро» начала гореть. Можно сколько угодно удивляться тому, что Эннингтон не сделал себе пластическую операцию, но у него были свои аргументы на этот счёт. Фотографирование отошло на второй план, при регистрации в различных учреждениях давно использовали сканоскопию рук или сетчатки, а то и пробу крови. Таких био-характеристик Эннингтона в архивах регистрационных баз не было. Отпечатки пальцев, что хранились в полицейской картотеке, принадлежали клону профессора, а он был ещё не точный, имел лишь визуальное сходство с прототипом. Так что смысла резать себе лицо «Моро» не видел. К тому же они с Реклифтом были слишком гордые, чтобы менять свой «идеальный облик»…
      Эннингтон просто отпустил бороду и сменил имя. Полиция ловила похожего на Фиделя Кастро дельца Авенджера Грейса, «Небесного Мстителя»* – ничего скромнее он придумать не мог.
      Насели на этого «мстительного пастуха» хорошо, и он бежал на Луну. Но долго там не задержался – крохотная Лунная База пересадки в 2052 году была не тем местом, где можно реализовать планы по игре в прятки. Не приглянулся «Моро» и тихий Марс – слишком тихий для таких, как он… Полтора года понадобилось Эннингтону и сопровождавшей его своре «божков», чтобы добраться до системы Тау Киты. Они обосновались на одной из местных планет. Но, хоть аборигены и приняли их дружелюбно, всё равно, условья были не те.* Юпитерианцы не чувствовали себя в безопасности. Тау Кита находилась слишком близко от Земли и её пронырливых полицейских!
      И тут сапиенсы доказали, что Галактический Совет не зря обратил внимание на Голубую Планету. Китайский учёный-физик Лу Фу изобрёл, точнее сказать, серьёзно модифицировал, гравитационный двигатель* стандартного космического корабля той эпохи. Он сделал его более компактным, простым, значительно более дешёвым. Но главное, он сумел повысить его мощность на 0,4 процента. Немного? Но именно этой капелюшечки не хватало, чтобы проявить давно прогнозируемый потенциал двигателя. А именно, возможность достигать скорости, необходимой для входа звездолёта в «ноль-пространство».
      Благодаря внедрению в космическое кораблестроение двигателей конструкции Лу Фу расстояние между самыми удалёнными планетами Галактики в миг сократилось до минимума, а самый длительный перелёт из одного конца Млечного Пути в другой едва ли бы растянулся на неделю.
      Эннингтон, как, впрочем, и многие другие люди, быстро оценил полезность технологического чуда. Приобретённые на доходы от торговли наркотиками звездолёты он переоборудовал новыми двигателями и купил ещё пару кораблей на Тау Ките. Имея в своём распоряжении флот из пяти спейс-траков, профессор принялся подыскивать на карте Галактики укромный уголок, где бы никто ни потревожил его шайку.
      Ему приглянулся необжитой Карбун, по информации Галактикографического Общества, похожий на Землю времён Палеозоя. «Моро» обратился к таукитянам за поддержкой в якобы научной экспедиции на Карбун. И в январе 2057 года по земному летоисчислению его флотилия с грузом технического оборудования, стройматериалов, запасами продовольствия и химических препаратов, с командой из трёхста восемнадцати сапиенсов и гуманоидов отправилась навстречу судьбе.
      «Земли обетованной» достигло только два корабля, другие погибли в бурях звёздного скопления, так метко названного Жертвенником. «Моро» и остатки его команды оказались в критическом положении. Топлива у них оставалось полмиски на два звездолёта. Большая часть снаряжения была безвозвратно утрачена. Средства связи, которыми располагали новые конкистадоры, были слишком слабыми, чтобы донести сигнал S.O.S. до ближайшей планеты через плотный магнитный заслон NGC 6397. «Юпитерианские боги» стали нищими робинзонами на негостеприимном Карбуне.
      Но Штреззер и Эннингтон упорствовали и не поддавались отчаянью. Ах, их бы трудолюбие и целеустремлённость направить на добрые дела! Но нет! Даже роя ирригационные каналы, чтобы осушить почву под долгосрочные строения, работая каменщиком и плотником, строя своё будущее, голодая и мучаясь от болотной лихорадки, «Моро» не забывал, кто он такой. Он и его тень – Реклифт, – преследовали одну цель: отомстить и утвердить себя в качестве богов. Этому были подчинены все их помыслы и жизненные силы, а невзгоды лишь укрепляли их остервенелость в достижении поставленной безумной задачи.
      Через пять лет труда и лишений от команды профессора осталось восемь человек. Всё это время у Эннингтона не было времени на свою практику по клонированию. Ему приходилось лично участвовать во всех сферах жизнеобеспечения базы, от дежурства на кухне до постройки электростанции. Один из кораблей для этой цели пришлось разобрать. Юпитерианцы влачили самое жалкое существование.
      Неизвестно, чем бы кончились их мытарства, если бы мимо планеты однажды не пролетал, скрывающийся «за кулисой» звёздного скопления от преследования полиции, караван контрабандистов. Они запеленговали на Карбуне признаки цивилизации и решили полюбопытствовать, кому хватило сумасшествия поселиться в такой дыре. «Моро» встретил нежданных гостей с распростёртыми объятьями. Мостик с «большой землёй» был налажен!
      Контрабандисты народ склизкий: и родную мать продадут, без выгоды палец о палец не ударят. Тем удивительнее, как голодранцу «Моро» удалось их убедить погостить полмесяца на Карбуне и дать ему в долг (!) химические препараты, что вез караван. Видимо, Эннингтон не растерял своего ораторского искусства, а за двадцать прошедших лет, вращаясь в мафиозных и политических кругах, он научился находить общий язык с любыми мерзавцами. За две недели из выделенных ему реактивов «Моро» произвёл партию наркотиков, качество которых так восхитило контрабандистов, что они стали уговаривать профессора улететь с ними и заниматься бизнесом на более цивилизованной планете. «Моро» отказался. Не потому, что не хотел покидать Карбун, которому отдал столько сил, а потому, что понимал: его возьмут в кабалу. Он желал работать только на себя, а не на какого-нибудь инопланетного барыгу. Но он договорился с нечаянными союзниками о немедленном кредите в виде части товаров каравана и о дальнейших регулярных поставках необходимых ему материалов в обмен на производимые им «психотропы». Эннингтон особо отметил, что будет рад добровольцам для работы в его «Парадизе», чтобы контрабандисты занялись агитацией в соответствующих сферах и среди своих знакомых. И ещё ему нужен был «живой товар»… На Тау Ките и Земле остались верные «Моро» соглядатаи. Именно они, в частности, присылали поддельному Эннингтону наркотики в тюрьму. Профессор попросил контрабандистов дать знать этим людям, что с ним всё в порядке, и он приказывает им изыскать средства на снабжение его базы.
      На Карбун потянулись обозы фуражиров. К счастью, труднодоступность планеты ограничивала их поток до слабого ручейка. А для определения материальной части снабжения слово «хлам» подошло бы только в лестной оценке. Ведь вся выгода контрабанды в том и состоит, чтобы сбагрить что-нибудь никуда негодное по заоблачной цене! Но предприятие «Моро», тем не менее, расширялось. За тридцать лет упорного труда он отстроил свою базу с электростанцией, космодром и ещё четыре маленьких базы в разных точках планеты. Первоначально они предназначались для слежения за территорией и быстрого оповещения «Центрального Поста» в случае появления непрошеных визитёров. Когда дела Эннингтона лет восемнадцать назад пошли в гору, для этих целей он стал покупать спутники. Удовольствие недешёвое, но в Галактике нашлись личности, готовые платить за «интерес и спрос». Трудно сказать, сколько планет и одержимых властью тиранов обращались к «Моро» не только за наркотиками и химическим оружием, но и за его разработками в области клонирования и кибернетики. Не меньше дюжины, но, наверняка, гораздо больше…
      Так что орден юпитерианцев перестал быть локальной проблемой Земли, теперь эта зараза медленно отравляет Молочную Реку. Нужно заметить, что сами основатели дьявольской организации пока осторожничают и стараются не проявлять своего присутствия под носом у Галактического Совета. Эта осторожность, а вернее, паранойя Штреззера уже много лет сдерживает желание Эннингтона ринуться в бой. Именно Реклифт убедил «Моро» сосредоточиться на обустройстве их берлоги и максимально повысить обороноспособность Карбуна. Вот профессор и покупает по спутнику, а то и по два в год, чтобы следить за планетой и близким космосом. Хотя сам бы он потратил эти средства на создание армии.
      Но всё это будет впереди, а пока у «Моро» на руках имелся маленький контрабандистский ресурсный кредит и немного свободного времени, чтобы заняться наконец-то, на горе и позор всем сапиенсам, своей основной «научной линией» – клонированием.
      Однако тут доморощенному демиургу пришлось смирять свои желания с обстоятельствами. Дело в том, что для получения «быстрых клонов» необходим целый организм прототипа, а не его часть, как в обычном процессе клонирования достаточно одной клетки с набором хромосом. «Моро» же пока не располагал «подопытными экземплярами». Из оставшейся у него команды никто не желал приносить себя в жертву науке. Потому-то Эннингтон и просил контрабандистов доставить ему рабов. Но когда это ещё случится? И как много их будет? А у профессора, что называется, чесались руки – он соскучился по своему кровавому ремеслу.
      Вот из-за этого база была превращена в своеобразный детский сад. «Моро» решил вырастить «партию» обычных клонов. Запасы замороженных яйцеклеток у него имелись, а в качестве «донорского» материала он использовал кровь своих умерших сподвижников. То есть в каком-то смысле он вернул их из небытия. Ненадолго…
      Один из бараков оборудовали под импровизированный инкубатор. В нём профессор принялся растить пятьдесят детей. Растить, как скот, на убой... Из этих несчастных «Моро» оставил в живых только четверых, клонов особо приближённых к нему «рыцарей». Среди них был и Густаф. Молодой Штреззер никогда не говорил Милюшину, что ему довелось пережить в отрезок времени, который язык не поворачивается назвать детством. Но по редким саркастическим замечаниям из его уст несложно было понять, что Густаф сожалеет о том, что его не постигла, пускай и кошмарная, но в итоге дарящая покой участь «братьев».
      Да, скоро базу огласили крики младенцев… Но дети не бамбук – развиваются медленно. Для опытов же Эннингтона требовались достаточно крупные и… выносливые тела. То есть, всё равно, ему приходилось откладывать эксперименты на пять-семь лет, пока не подрастут его «кролики» или пока не поступит, бог весть когда, «живой товар» от контрабандистов.
      В этот период профессор сосредоточился на создании киборгов. По существу это те же люди, но собранные как бы по частям. Клонирование же позволяет вырастить и отдельную ткань или орган, причём гораздо быстрее, чем целый организм. Чтобы сократить время производства, Эннингтон дополнительно не стал утруждать себя выращиваньем самой сложной структуры организма – нервной системы. Оттого-то его андроиды такие «вялые». Более-менее у них развит мозг, он совмещён с процессором, координирующим моторику киборга. Электроника, посреднически передающая импульсы от мозга к органам и обратно, вовсе не «ноу-хау» юпитерианцев, но в таком широком плане, как у них, она применяется редко. А если учесть, как тёмный гений Реклифта создал адаптированный энцефалотрон*, буквально, «на коленке» из подручных материалов разобранного космического корабля, остаётся только горько сожалеть, что подобные таланты направлены во зло.
      Со скелетом-каркасом андройдов Штреззер и «Моро» тоже соригинальничали. Он также собирался в кустарных условиях из всего, что попало под руку, от веток до настоящих костей местных животных или умерших юпитерианцев.
      Первые киборги, как и следовало ожидать, были никуда не годными. Но профессор и не думал расстраиваться по этому поводу и продолжал разработки. И на сегодняшний день он добился значительных успехов в этой области. Технику отладили, а поставки контрабандных материалов позволили в разы повысить качество электронной начинки био-роботов. Простота и скорость производства андройдов обеспечили Эннингтона не только армией слуг, но и дополнительной статьёй дохода. Особо удачные образцы он продавал, вышедшем на него через контрабандистов, тиранам, у которых, как известно, наблюдается вечная нехватка послушных солдат. Например, примерно за два года до того, как юпитерианцы похитили Милюшина, Эннингтону поступил заказ и сырьё на производство полутора тысяч «мамелюков» для одного такого вояки. Это были гораздо более совершенные киборги, чем те, что видела Алиса. Их синтетическая нервная система лишь немногим уступала человеческой. Себе «Моро» таких слуг делал в порядке исключения. Времени на их отладку требовалось больше, а профессора это не увлекало. Такими «особыми» Homo artificialis юпитерианцы подменяли настоящих людей на различных планетах, хотя предпочитали использовать для этих целей клонов. Внедрённые в общество киборги исполняли роль шпионов. Полностью внешне идентичные своим прототипам, они не вызывали подозрений, могли проходить различные уровни межпланетной регистрации. Но проблемы со стабильностью работы энцефалотрона давали о себе знать. А усовершенствование системы приводило лишь к логичному использованию развитой нервной ткани. Но в этом случае для Эннингтона было проще уже создать клон, а не кибернетическую копию.
      Но мы снова забегаем вперёд! Лишь спустя пятнадцать лет после «спасительного» визита контрабандистов «Моро» смог организовать первую вылазку с Карбуна, на трёх купленных у бандитов звездолётах и пользуясь услугами опытных штурманов космических спекулянтов. Тогда его связи перестали носить посреднический характер – медленно и осторожно он начал распускать свои щупальца по Галактике. Млечный Путь огромен! Сколько убийств, похищений, ЧП на различных заводах и биостанциях происходит на планетах, рассеянных по его просторам. Можно не сомневаться, к каждому десятому из них приложили руку юпитерианцы! Но всё это, увы-увы, так обыденно, даже для обычных людей, а не только полиции, каждый день сталкивающейся с преступлениями. А уж юпитерианцы умеют завуалировать свои деяния так, что никто не заподозрит в них подоплёки «идеалов», порождённых полвека назад многострадальной Землёй. «Рыцари» Эннингтона похищают в основном учёных и общественных деятелей, создают их копии и ставят на службу своим интересам. Служат им и обычные люди. Из страха, обещанных благ, наркотиков… Мало ли чем можно пленить человека!
      Таково было будущее «Моро», таков сегодняшний день. А три десятилетия назад, когда контрабандисты доставили ему первую партию рабов, когда подросли его собственные «лабораторные объекты», случилась ещё одна досадная для профессора заминка. Его чудо-препарат для быстрого клонирования, формулу которого удалось стабилизировать ещё до суда над Эннингтоном, вдруг начал давать сбои в условиях Карбуна. «Моро» и Штреззер словно оказались вновь на старте своего жуткого открытия. Подопытные и их копии гибли, предсказуемость процессов, наблюдаемых в прежних опытах, утратила свою актуальность. Проявились новые, неожиданные, непонятные последствия действия препарата.
      Лишь спустя полгода Штреззер открыл зависимость формулы реагента от атмосферы. И еще два года ему и «Моро» понадобилось, чтобы создать универсальную формулу, позволяющую применять препарат в широком спектре атмосфер разных планет.

      – Что ж, пора рассказать об этом «зелье» подробнее, – Милюшин тяжело вздохнул, отхлебнул из своей «успокоительной» фляжки и надолго замолчал, уставившись в землю.
      – Юпитерианцы называют препарат по-разному, – тихо начал он, – кто «нектаром», кто «витафором»*. Младший Штреззер со свойственным ему циничным чувством юмора именовал его «Ave Roll».*
      Не спрашивай, из чего его делают. Понятия не имею. Секрет формулы доступен лишь избранным «рыцарям», чья лояльность «Моро» не вызывает и малейшего подозрения. Насколько мне стало понятно, даже в лабораторных условиях очень сложно определить его состав. Его наличие в крови человека практически не идентифицируется. Потому что препарат этот каким-то образом становится частью кровяной и клеточной плазмы, на генном уровне подстраивается под свойства отдельного организма, одновременно перерождая его структуру. Я могу лишь предполагать, что основу вещества составляют некие мутированные ферменты, стволовые клетки, онковирусы*, микоплазмы…* Но всё это будет только домыслами и пустой болтовнёй!
      Неизвестен мне и принцип действия этой дряни. Но из разговоров на базе и изучения купленного мной чучела химеры я сделал кое-какие выводы.
      Клонирование происходит через прививку условно «донорскому» организму частички тела условного «реципиента». После чего в организм вводится юпитерианский «нектар». Под его воздействием происходит активная рекомбинация генного материала между организмом и привитым материалом и агрессивная регенерация последнего до уровня целого организма. То есть происходит эффект почкования, который мы наблюдаем, например, в размножении полипов. В том, что из одной клетки может восстановиться целый организм, тоже ничего удивительного нет. Вспомнить хотя бы в этой связи червя планарию. Конечно, такие свойства «оживления» недоступны высшим животным… Ну, так «Моро» на свой манер это исправил.
      Разработанная Эннингтоном и Штреззером система позволяет получать либо идеальных клонов, в общепринятом понимании этого слова, либо организмы с частично изменённым гено- и фенотипом, так называемые «дубликатные негативы». Первые получаются путём прививки «донору» колонии его же стволовых клеток. Вторые – если «донору» прививают частичку другого организма, человека или животного. В этом случае и вырастающий организм, и вырождающий его путём обмена генной информацией меняют свой облик, приобретают новые уникальные черты.
      Процесс отторжения организма «реципиента» от тела «донора» длится от нескольких недель до трёх-четырёх месяцев и сопровождается болью, которую нам сложно вообразить даже в самых кромешных кошмарах. Тело, по-сути, превращается в желе, подобно тому, как гусеница в коконе под воздействием ферментов растворяется, чтобы переродиться в имаго. Во время этой ужасной процедуры подопытным нельзя вводить обезболивающие препараты или медикаменты активного действия. Они снижают или полностью нейтрализуют «полезное свойство «зелья». Оно либо теряет часть своих свойств, или просто обращается в яд. Хирургическим вмешательством можно контролировать процесс «дупликации», направлять его по своему усмотрению при минимуме затрат на сложнейшие в обычной ситуации операции. Пластичность материала позволяет это. Таким образом, например, «Моро» добивается аутентичности даже в отпечатках пальцев и рисунке сетчатки клонов.
      Такова природа вивисекции «Моро». Это не его прихоть, а вынужденная мера, для достижения положительных результатов эксперимента. Но никто не принуждал Эннингтона идти на неё! Никто не заставлял его начинать ставить эти проклятые эксперименты! И отсюда его главное преступление, повлекшее за собой остальные!
      И что это за преступления! У «Моро» появилось дикое хобби с помощью своего зелья превращать людей и животных в чудовищных химер.
      «Они называли меня «Моро»? Так я и буду делать то, что делал «Моро»!» – любит повторять он.
      Порождения своей больной фантазии и мстительности Эннингтон выпускал на волю вокруг базы. Но на этом мучения несчастных, прошедших садистские процедуры по клонированию во втором корпусе, не заканчивались…
      Ещё в первых опытах на Земле оказалось, что клонирование с помощью «зелья» обратимо. Препарат «Моро» не только катализирует отторжение одного организма от другого, но и обеспечивает им сохранение жизни в этой смертоносной операции. Когда же клон получен, ни он, ни «донор» уже не могут существовать без постоянного употребления «зелья». Без него они, в прямом смысле, разваливаются на части! В иной же концентрации «зелье» уже не провоцирует трансформации тела, но служит для его тканей этаким коагулянтом – связующим элементом.
      В итоге эта смесь превратилась в настоящий наркотик для «быстрых клонов». Возможно, ею же как-то воздействуют на киборгов, потому что их «получеловеческие» тела подвержены разложению и отторжению частей скелета и электронных имплантатов. Но Штреззер пошёл в изучении свойств препарата дальше! Он давно предполагал, что формулу «нектара» можно изменить так, чтобы сократить риск случайной трансформации или отравления до минимума, но вместе с тем получить максимум пользы от его поддерживающих жизненный тонус свойств. Здесь, на Карбуне, он сумел синтезировать из «зелья» этот гипотетический аналог «живительной воды». Его употреблением объясняется, почему и Эннингтон и Реклифт выглядят так молодо. У этой «молодильной микстуры» есть недостатки: употреблять её нужно по чуть-чуть, постепенно повышая дозу. Огромное значение имеет индивидуальная восприимчивость организма. Но всё таки… Пример действия этого эликсира ты видела.
      – Густаф напоил меня им, – с содроганием прошептала Алиса. – Они удивлялись, как я осталась жива и невредима…
      – Вот об этом я и говорю: индивидуальная восприимчивость! Может быть, тебе повезло… А может…
      – Что? – напряглась девочка.
      – Не забывай, что у Густафа мозг и знания его создателя, а он гениальный и прозорливый врач, как ни горько это признавать в отношении такого монстра. Возможно, он допускал, что у тебя сильный иммунитет…
      Милюшин с Алисой разделили остатки вина, и этолог продолжил рассказывать:
      – Но на каждый плюс в мире найдётся свой минус… Так, начав принимать «зелье», человек уже не может отказаться от него. Обманутый препаратом метаболизм начинает бешено набирать обороты, и организм старится в геометрической прогрессии или попросту сгнивает. «Зелье» превращается для ищущих вечной юности в такую же необходимость, как кислород. Становится для них непременным условием существования, «наркотиком жизни». И ломка из-за недостачи этого наркотика кошмарна!
      Препарат имеет свойство накапливаться в организме, и эти запасы до поры поддерживают жизнь в человеке, отлучённом от «зелья». Они снова и снова заставляют регенерировать разлагающиеся ткани и органы. Обречённый на эту пытку подобен прикованному к скале Прометею, у которого днём орёл выклёвывал печень, а ночью она вырастала вновь. Из-за остаточного действия «зелья» человек не может умереть, когда по всем биологическим законам он не может и жить! Температура тела несчастных может подниматься выше восьмидесяти градусов, а они не гибнут! В Средневековье церковники пугали людей бесконечными муками в адовом огне… «Моро» сделал эти жуткие побасенки явью!
      Выпущенные на волю из второго корпуса создания мучаются от этой ломки. А она длится в зависимости от количества накопившегося в теле за время пыток «зелья». Недели… Даже месяцы! Всё это время, бедные, ни живые, ни мёртвые, ни на что непохожие химеры рыщут по окрестным лесам и бросаются на всё, что движется, прежде всего на себе подобных, в безнадёжных попытках унять мучающий их белковый голод… Ни с чем несравнимая боль и пытки «Моро» совершенно лишают их рассудка, а без него они не могут оборвать свои страдания, как это принято у отчаявшихся…
      Преступление Эннингтона и его пособников не знает меры: они лишают людей не только жизни, а абсолютно всего, что ассоциируется с человеком или мало-мальски разумным существом.
      Алиса, если душа существует, юпитерианцы убивают душу!
      – Эннингтон сумасшедший?
      – Нет, не думаю, – помолчав, ответил Милюшин. – Вернее, он, конечно, безумен, но не в физическом плане, том, что подразумевает медицина, а в духовном, в моральном. Его безумие состоит не в том, что он не понимает, что творит, а в том, что он наоборот прекрасно представляет себе и цель, и путь, ведущий к ней. Он ставит себя над другими. Своё сознание он направляет далеко за границы, что выстроены этикой нашего разума и уважением к окружающему Миру. Потому нам и непонятна, неуловима канва его мыслей, далеко простёршаяся вперёд и оторванная от наших принципов и моральных норм. Но если мы их не понимаем, это не значит, что их нет.
      И у него есть свои интересные для психологии парадоксы. Например, имея возможность получать белковые продукты питания посредством всё того же клонирования, он прибегал к этому лишь в крайнем случае, предпочитая добывать натуральную пищу. И нередко голодал из-за этой прихоти…
      – А его воскрешённые фашисты? Зачем всё это? Если у Эннингтона всё в порядке с головой, зачем ему в прислуге заведомые безумцы?
      – Вот именно: «в прислуге»… Он полагал, они станут помогать ему в жутком ремесле, но просчитался!
      С помощью хитроумных интриг и подкупов «Моро» добывал по всей Галактике ДНК самых страшных убийц, маньяков, диктаторов и прочей заразы. Он клонировал их, внушал им знания прототипов, в надежде создать армию беспринципных чудовищ, одержимых жаждой мщения всему Миру. Но корпус №2, где возрождались эти позорные пятна на сияющем солнце человеческого Разума, накладывал свой неумолимый отпечаток на психику этих созданий. Я беседовал со многими из них. Они заслуживают только жалости. Если отбросить весь пафос в их речах, все их пересуды о возмездии, смысла которого они даже не понимают, то в остатке обнаружатся изуродованные психологически и морально люди, в которых нет ничего, кроме страха перед «Моро» и перед «домом страданий». По доброй воле они не хотели туда возвращаться и ассистировать профессору.
      Но, как ни прискорбно, нашлись и те, кто добровольно нанимался работать на этой бойне! И не среди клонов, а в нашем Обществе! Садисты и лжеучёные, ищущие в чужих страданиях ответы на свои «грандиозные теории», а находящие только цену своей ничтожности. От этого они беснуются ещё сильнее и изобретают всё новые и новые пытки и способы трансформации живой материи.
      Существование этих изуверов – урок всем нам. Нужно тщательней следить за здоровьем социума и не закрывать глаза на малейшее проявление жестокости и гордыни.
      – Значит, во втором корпусе пытками занимаются только «настоящие люди»? Это ужасно! Ещё можно объяснить жестокость внушением, но когда она проявляется сама собой…
      – Да, клоны в корпус №2 не суются… Кроме поганого Менгеле и… Густафа…
      – Густаф сам ходил туда?! – изумилась Селезнёва и рассказала Милюшину, как Штреззер был напуган, когда провожал её в «игровую».
      Николай Валерианович только покачал головой на слова Алисы.
      – Ты думаешь, он… Он тоже пытал этих несчастных?
      – Откуда мне знать, что он там делал! – мрачно ответил этолог.
      – А ты не размышлял над этим?
      – Размышлял… Мне кажется, Густаф просто наблюдал сам процесс, набирался знаний. Эти знания открыли ему глаза на истинную природу его бытия, на цену, что вложена в его жизнь и в искусство его рук. Отсюда его страх: он видит себя как бы со стороны. Всё, чем он обладает, отражается в муках невинных людей. Это угнетает и пугает его. Это же подстёгивает ненависть Густафа к самому себе и к своим создателям. Наверно, именно из-за ненависти он ходит туда. Он хочет так её разбередить кошмарными картинами, что она в итоге заставит побороть внушённый ему страх и убить или «Моро» или… себя…
      Но, пойми, девочка, даже если Густаф принимал участие в пытках, я, лично, не могу его в этом обвинять. Он такая же жертва «Моро» и Реклифта, как другие, но едва ли не с самой трагичной судьбой. Его воспитали убийцей, его фактически сделали оружием. А теперь представь, что оружие, вот этот бластер, например, понимает, что он творит? Что он несёт ответственность за смерть, при этом оставаясь всего лишь инструментом в руках настоящего убийцы. Таково восприятия мира Густафом. И пусть он не испытывает физической боли, наблюдаемых им пыток, душевно он всецело разделяет их с жертвами «Моро».
      Алиса тихо всхлипнула на печальные слова Милюшина. Они сидели посреди вытоптанной в зарослях тростника поляны. Сгущались сумерки. Опустилась кисея тумана. Его влага проникала сквозь корку грязи и одежду, леденя кожу. Алиса была закалённой и не опасалась простуды. Но никто бы не оценил, как далеко не уютно она себя чувствовала в этот промозглый вечер, рефлекторно дрожа от холода и ужасов, что рассказывал Николай Валерианович. Гмрффф обвил беглецов кольцом, создав своим телом гнездо с высоким бруствером, надёжно оберегающим людей от покушения ночных хищников. Ящер мирно дремал, затянув полупрозрачной плёнкой глаза. Его безобразная морда лежала под рукой этолога, и тот её ласково поглаживал.
      «Где бы я сейчас была без этого Человека?» – подумала Алиса. – «В сущности, была бы вообще, не спаси Николай Валерианович моего отца?»
      Как же хотелось домой! В ванну! В тепло её кроватки! К навязчивой заботе домроботника Поли, к любви родителей, к ребятам, к Пашке. Заснуть сейчас и проснуться на Земле! И узнать, что весь этот кошмар, что происходит с ней, да что там, с многими-многими, кому Судьба беспощадно подарила знакомство с Гаем Эннингтоном, всего лишь дурной сон.
      Алиса плотнее прижалась к Милюшину и закрыла глаза.


Глава X. Да будет так!

      Утром Гмрффф уполз на охоту, как объяснял его ежедневные исчезновение Милюшин. Ящер передвигался быстро и за час мог оказаться за несколько километров от их бивака в поисках пропитания. Ждать его нужно было к полудню.
      Чтобы не торчать в сыром тростнике, учёный и девочка отправились в редкую, светлую рощу – всё, что осталось от непролазных джунглей у них за спиной. Здесь росли преимущественно древовидные папоротники, вернее, растения, отдалённо напоминавшие их. Они имели невысокие, сильно расширенные книзу стволы, покрытые крупными ворсистыми чешуями, остающимися на месте отмерших черешков листьев. Листья же напоминали формой широкие и короткие опахала из множества тонких игольчатых пёрышек. Деревья стояли сравнительно далеко друг от друга. Пространство между ними заросло привычного вида кустистыми папоротникообразными, среди которых серо-коричневыми массами возвышались шарообразные булыжники. Только никакие это не камни, – рассмеялся Милюшин, – а особенные местные суккуленты. Но накапливают они не воду, а жир. Он образуется в их тканях под воздействием бактерий-симбионтов, им странное растение-зверь и питается. Каждый такой шар, обхватом в добрый метр, содержит до полуцентнера жира, к сожалению, крайне ядовитого. Даже малая доза дыма от сжигаемого содержимого литаксунгий*, как назвал этолог суккулентов, вызывает серьёзное невропатическое расстройство.
      Милюшин и Алиса увлечённо исследовали простёртый перед ними биоценоз. Этолог вновь проверял усвоенные девочкой уроки, и заодно спрашивал, что она вообще видит. Ведь Алиса могла заметить что-то новое даже для закалённого в скитаниях по карбуновым лесам ученого. Всегда полезно потратить свободную минуту на пополнение арсенала знаний. Это способствовало выживанию, по справедливому замечанию Николая Валериановича. Но Селезнёва, прежде всего, находила в этом средство не думать о доме и родных, которые снова снились ей прошедшей ночью.
      Возле корней одного из деревьев Милюшин обратил внимание Алисы на желтоватый трубчатый цветок. Он схватил его и вытянул из земли полутораметрового червя. Этолог с гордостью потряс добычей и осведомился о мнении Селезнёвой насчёт кебаба из этой сосиски. Алиса скривилась и сказала, что не против бульона из кузнечиков и дафний, но вообще-то она вегетарианка и ест только синтетический белок. Милюшин вздохнул.
      – Да я-то сам тоже вегетарианец… Но на одной траве при такой жизни долго не протянешь…
      Костяным ножом он отрезал от червя четверть хвоста и спрятал его в сумку под маскхалатом, а самого обладателя цветкообразного нароста пустил обратно под корень.
      – Регенерируется, ещё длиннее станет, – извиняющимся тоном ответил он на немой укор Алисы. Девочка рассмеялась, – ну, что, в самом деле, она вздумала привередничать!
      Бледное солнце Карбуна медленно всходило к зениту. Влажный воздух прогревался, становилось душно. Алиса уморилась бродить по роще и присела под раскидистой кроной растения, похожего на вымершие на Земле беннеттитовые.* Под опускающимися до земли перистыми листьями она оказалась словно в шалаше. Рядом на корточки присел этолог, вертя в руках тяжёлый фрукт, смахивающий на моргенштерн* средневековой палицы.
      – Странно, от болота ушли, а запах всё равно остался, – пожаловалась Алиса.
      – Увы! Но это от нас с тобой такое амбре, – усмехнулся Милюшин, весь сосредоточенный на своей находке.
      Алиса понюхала свои руки. Ну да, не розами пахнет, но и не раффлезией.*
      – Да, вроде, не так сильно… А запах со стороны. Может, там какой-нибудь зверь дохлый? – кивнула она в сторону находящихся поодаль зарослей.
      Милюшин, наконец, отвлёкся от плода и принюхался. Алиса с тревогой заметила напряжение в его движениях. Этолог, вертя головой, снова и снова втягивал носом воздух. И вот он посмотрел на Алису страшными глазами и прошептал:
      – Быстро уходим! Тихо! Прижимайся к земле.
      И он проворно перебежками, согнувшись в три погибели, поспешил прочь из рощи. Селезнёва в беспокойном смятении последовала за ним.
      – Туда! По ветру! – указывал учёный.
      Они остановились у кромки папоротникового леса, и Милюшин снова принюхался.
      – Вроде, оторвались… Эх, близко – Гмрфффа не позвать!
      – Что случилось?
      – Химера! – просто бросил Милюшин, как будто это слово могло всё объяснить Алисе, ещё не сталкивавшейся с такой напастью. Конечно, Николай Валерианович постоянно упоминал об этих созданиях. Но как они выглядят и как себя ведут, Селезнёва могла лишь догадываться.
      – Это один из тех несчастных, которых «Моро» превращает в зверей? – тихо спросила Алиса.
      – Да. Давай потихоньку…
      Учёный не успел закончить. Со стороны, разметав папоротник и тростник, утробно ворча, на них вывалилась кряжистая масса из разнообразных конечностей, среди которых по блеску единственного оранжевого глаза и брызжущей из перекошенной пасти пене угадывалась голова, вывернутая набок относительно костно-мышечного комка тела. От химеры разило разложением. Отвратительные язвы и струпья покрывали всё тело, и жар от него чувствовался на расстоянии в несколько метров. Чудовище медленно двинулось на мужчину с девочкой, сопя и кашляя, давясь кровавой тягучей слюной. Алиса потянула из-под комбинезона бластер.
      – Гмрффф! Гмрффф! – отчаянно заклокотал горлом Милюшин. Теперь прятаться в тишине не было смысла.
      Химеру словно пробудил этот крик. Она взревела, поднялась на три лапы, ещё четыре разбросала, словно сеть, перед собой и кинулась на людей. Алиса оттолкнула из-под удара этолога и сама ловко отскочила в сторону. Химера пролетела мимо них и, не успев остановиться, врезалась в кусты за их спинами. Пока она путалась в ветках и цепкой листве, учёный и Алиса снова были бок о бок и быстро лицом к противнику отступали на открытое пространство для обеспечения манёвра. Алиса щёлкнула предохранителем.
      – Нет! Не нужно! – крикнул этолог.
      – Ты с ней справишься? – поразилась девочка.
      – Попробую. Не стреляй. Нас сразу засекут.
      Химера снова бросилась на них. Милюшин закрыл собой Алису и, выставив вперёд руки, громко, уверенно с властной нежностью сказал:
      – Остановись!
      Чудовище, урча, перешло на ползущий шаг. Учёный повторил приказ. Но химера не останавливалась, хоть уже и не рвалась в бой. Она медленно, боком, как краб, приближалась, вертя квадратной головой, стараясь получше рассмотреть дерзкого человечишку, вставшего у неё пути.
      – Уходи! Уходи! Здесь нет жизни для тебя! – ласково увещевал этолог, не двигаясь с места, словно врос в землю.
      Алиса заворожено следила за безрассудным противоборством бешенства и добра.
      – Я не могу тебе помочь! Уходи! – с искренним сожалением продолжал Милюшин.
      Чудовище издало жуткий рёв, исполненный отчаянья и муки, от которого у Алисы ослабли колени, и сердце сжалось до размеров горошины. Выпученный? пылающий неестественным светом глаз химеры, казалось, с мольбой вперился в мужчину. Она стояла уже совсем близко. Её смрад мог сразить в обморок. Но страшнее было чувствовать и наблюдать, как это кошмарное создание горит изнутри заживо, как тут и там кожа и язвы на её теле лопаются, и из них течёт кипящая сукровица.
      – Уходи и обрети покой!
      Химера уже нависала над Милюшиным, болтая когтистыми лапами, руками, клешнями. Полустон-полурык вырывался из её бесформенной утробы. Этолог стоял, как каменный. Алисы не выдержала натянутости слабого волоска, на котором сейчас висели жизни учёного и её собственная. Она подняла бластер. Огонь ярости вспыхнул в глазу чудовища. В один миг оно подмяло под себя этолога, в следующее мгновение швырнуло его в сторону и набросилось на Алису.
      – Нет!!!
      Селезнёва нажала на курок, целя, как предполагала, в плечевой угол зверя. Но химера успела повернуться, и луч бластера раскроил её голову, точно арбуз. Уродливое тело прокатилось на лапах по инерции с десяток метров от метнувшейся в сторону девочки и забилось в агонии, разбрасывая кругом комья земли, клочья папоротника и куски гнилой плоти. Алиса подбежала к стонущему Милюшину.
      – Николай Валерианович, как Вы? – дрожал голос девочки.
      – Оказия какая! – прохрипел учёный, словно ему не хватало воздуха. – Помоги подняться…
      Алиса потянула Милюшина за протянутую руку. Этолог заскрежетал зубами от боли, но встал и тут же тяжело привалился девочке на плечо.
      – Оплошал… Ну, конечно! Издевательства «Моро» лишают их всякого разума… Как им меня понять… – скорбно закачал он головой.
      – Это я виновата! – всхлипнула Алиса. – Он оружие увидел и бросился.
      – Думаешь? – Милюшин причмокнул. – Видать, какой-то рассудок у него, таки, остался…
      Алиса отшвырнула бластер.
      – Если бы не эта глупая штуковина и мой страх… Оружие всегда делает человека слабее, чем он есть!
      – Не вини себя! – нежно сказал Милюшин. – Если эта химера что-то соображала, то она хотела умереть. И ты ей оказала услугу! Ах, несчастный человек! Кем он был…
      Учёный задал вопрос сам себе, но Алиса истолковала его иначе. Слёзы затмили её взор. Она спасала друга и себя! Но что, если бы химера не заметила бластера? Справился бы с ней Милюшин? Ведь она его почти послушалась. Почти! Ах, сколько неизвестных событий и вероятных развязок скрывается за этим извечным «почти». Всё бытие состоит из «почти», когда, на самом деле, это неопределённое наречье ничего не добавляет к жизни, кроме пустых сожалений. Мы вынуждены жить с тем, что есть, что случилось и уже не исправить, что следует лишь принять и думать, как использовать это с пользой для своего будущего, а не зацикливаться на пронесшихся безвозвратно секундах роковой ошибки. Так их учили. Но принять мысль, что она убила измученного пытками человека, Алиса не могла. Душа её трепетала. Хотелось вопить от ужаса и бежать куда глаза глядят. Химера несла им угрозу, она сама подставилась под выстрел, – говорил Милюшин. Но его слова не утешали Селезнёву. Она бессмысленно стояла посреди поляны, раздавленная и опустошенная осознанием своей беспомощности перед жестокостью, таящейся в сущности мироздания. Кто-то с силой тряхнул её за плечо.
      – Не раскисай, девчонка! – всё так же ласково толковал облокотившийся на неё Милюшин. – Ты спасла нас! Спасла этого несчастного от мук. Теперь тебе нужно найти силы и спасти саму себя от ненужных угрызений совести. Будем винить себя, когда окажемся в безопасности.
      Алиса сквозь слёзы посмотрела на этолога. Он привык к этим сделкам с совестью?
      – Перестань, глупая! – рассердился Милюшин, но голос его звучал без упрёка и по-доброму. – Подними свою игрушку. Боюсь, она нам ещё пригодится. Они засекли излучение, и максимум часа через три могут взять нас в кольцо…
      Учёный застонал.
      – Ах, где же Гмрффф!? – он попытался позвать ящера, но из горла его вырвался только сдавленный хрип. – Идём к биваку. Он приползёт туда…
      – Что с тобой? – взяла себя в руки Алиса.
      – Похоже, она мне рёбра поломала… Как всё некстати… Ещё перитонита не хватало…
      От, как будто досужего, ворчания Милюшина у Алисы всё оборвалось.
      – Только не это! Ты не оставишь меня! Всё будет хорошо! Ты поправишься! Ведь, правда? Скажи!
      – Конечно, поправлюсь, – попытался рассмеяться этолог, но снова застонал.
      Селезнёва подобрала бластер, и они пошли в сторону привала. Милюшин буквально висел на девочке. Из уст его то и дело вырывались сдержанные стоны с хриплыми вздохами и сипом. Он старался не подавать виду, какой болью ему достаётся каждое движение. Но Алиса чувствовала через отекшее от груза плёчо, как этолога трясёт дрожь от перенапряжения.
      Девочка гнала прочь отчаянные мысли об их будущем: что ждало её раненого друга, что ждало её, если… Об это проклятое «если» все слова успокоения и ободрения разбивались, словно волны о гранитный утёс, обращаясь эфемерной пеной. Алиса не сомневалась, что знания Милюшина по местным целебным травам и её умение перевязывать переломы спасут этолога. Но что, если его подозрение на повреждение внутренних органов окажется реальностью? Если! Если! Если! Эти думы вгрызались в мозг с невыносимой навязчивостью. Зажать бы уши и просто орать, прогоняя из головы всю рассудочную деятельность. Какой от неё прок, если она только усугубляет пессимистичное положение, в котором оказались беглецы.
      Кое-как они доковыляли до места ночёвки. Алиса набрала охапку тростника и, выстелив им сырую землю, помогла лечь Николаю Валериановичу.
      – Попробуй позвать Гмрфффа, девочка, – прохрипел он. – Тебе полезно попрактиковаться в этом.
      Слова учёного и их тон чуть не заставили Селезнёву разрыдаться. Едва сдерживая плачь, она издала, как ей показалось, звуки, похожие на клич Милюшина, призывающий ящера. Учёный лишь помотал головой, без слов говоря: «Не то! Попытайся ещё!» Алиса звала и звала Гмрфффа, пока совершенно не охрипла, а стоящие комком в горле рыдания превращали её призыв в обрывистый жалкий сип. Тогда Милюшин попросил её перестать надрываться – придётся терпеть, когда дракон вернётся по собственному почину.
      Поползли бесконечные минуты ожидания. Полдень вступал в силу, и светила Карбуна пекли немилосердно. От влажной почвы поднимался пар. Алиса укрыла друга от палящих лучей ворохом тростника и себе сделала тесный стожок. Сколько прошло времени? Когда здесь появятся первые поисковые отряды? Что будет дальше? Вопросы, таящие в себе угрозу, росли снежным комом, катящимся с горы в пропасть безнадёги, увлекая за собой сознание Алисы.
      – Час прошёл, – услышала она тихий голос учёного. Он, прикрыв рукой глаза, смотрел на Главное солнце планеты. Он мог и это узнать! А что могла Алиса без его помощи? Ну почему секунды такие длинные!
      – Как всё невовремя! – сдавлено закашлялся Милюшин.
      Послышался нарастающий шорох и треск – нечто большое продвигалось к ним сквозь тростниковую равнину. Алиса подняла лазерный пистолет в сторону звука. Но, к её радости, из зарослей показалась морда ручного ящера. Дракон обнюхал лежащего учёного и вопросительно уркнул.
      – Молодец, мальчик! – едва слышно отозвался этолог, поглаживая вывалившийся язык чешуйчатого товарища, – вывози нас отсюда, дружище!
      Алиса помогла Милюшину влезть на спину ящеру. Да и сам дракон, чувствуя, как тяжело приходится учёному, распластался, вжался в землю, снижая подъём своего хребта.
      Они двинулись на юг. Этолог сказал Алисе, что, если им повезёт, они проскочат тростниковую равнину раньше, чем их враги успеют оцепить покидаемый ими квадрат.
      Он надеялся, что, пока поисковики будут рыскать на северной окраине равнины, верный Гмрффф унесёт его и девочку километров за двадцать южнее. А там рукой подать до землянки Милюшина. Она хорошо замаскирована в расселине одного из низких и широких бэлей*, что, словно ступени колоссальной разрушенной лестницы, огибают далёкое плоскогорье. Там хранилось достаточно припасов, и можно было недельку передохнуть. А потом, при счастливом стечении обстоятельств, уходить ещё южнее, на пустынное плато, или дальше, где должно было находится море, судя по тем картам, что видел учёный на базе. К сожалению, о долгосрочном покое придётся забыть. Потому что охотники не ограничатся обыскиванием сектора, где засекли Алису с Милюшиным. Теперь они знают, что за прошедшие четыре дня девочка не погибла в джунглях и сумела странным для них образом уйти от базы на сотню километров. Они постараются разгадать эту загадку. Усилят бдительность и перевернут всё вверх дном. Увы, но киборгам не ведома усталость, что компенсирует их медлительность на беду беглецам. И, конечно, у них есть флайеры и болотоходы и спутники…
      Алиса слушала рассуждения учёного со смесью надежды и отчаянья. В них было слишком много «если», явных и только подразумеваемых. Снова «если»! Ну почему нет ни капельки ясности, определённости, стабильности! Того, на чём можно базировать план дальнейших действий, спокойно и размерено. А без этого лихорадочного ощущения, будто собственная жизнь, обгоняя сроки, вылетает в трубу. Но, с другой стороны, этолог знал, что говорит. Оказавшись на бронированной спине ручного ящера, он словно набирался жизненной энергии от прикосновения к нему. Голос его окреп и звучал уверенно, хоть и прерывался жуткими хрипами, от каждого из которых сердце Алисы больно кололо.
      Местность потихоньку поднималась. Тростниковые заросли уже не укрывали её сплошным ковром, а теснились в неглубоких низинах густыми, как щётка, куртинами, окружавшими лужи с застоявшейся водой, бессильной протечь в гранитное основание под слоем почвы. Большую же часть ландшафта занимали похожие на подорожник растеньица, стелющие по земле мутовки с широкими мясистыми листьями, из которых поднимались пружинистые колоски. Тут и там виднелись похожие на горбатых гномов, обросшие лишайниками и камнеломкой валуны – предвестники низкой горной гряды, неясно очерченной на горизонте. Из-под лап Гмрфффа вырывались кургузые приземистые создания на коленчатых конечностях, и длинными прыжками рассыпались в стороны. Лениво жужжали местные мухи, смахивающие на старинные автожиры. Радостно светили солнца в редких перистых облаках. Лесной тени здесь не было, и равнина, напоминающая медленно подогреваемую сковородку, наполнялась удушливыми влажными испареньями. Алисе тяжело дышалось, словно через сырую губку.
      «А каково тогда Николаю Валериановичу с его ранениями?» – с сожалением думала она.
      Но Милюшин не проявлял испытываемые неудобства. Всё его внимание сосредоточилось на рекогносцировке и поиске направления по известным ему одному приметам. Иногда он отрывался от просмотра горизонта и обращал взор к небу: не появятся ли там чёрные точки дозорных летучек, не послышится ли вдали урчание двигателей. Но всё было спокойно. Милюшин довольно кивал и лишь посетовал, что день выдался ясный и жаркий – в тумане было бы сподручнее скрыться от погони.
      У небольшого, заросшего ряской и тростником пруда в гранитной купели этолог остановил Гмрфффа и бухнулся в тухлую воду. Он велел то же сделать Алисе – забывать о тепловых сенсорах спутников не стоило. Алиса заметила, что не видит в этом необходимости – застоявшаяся вода-то не холоднее их тела. А вот если у Николая Валериановича есть открытые раны от когтей химеры, ему наоборот противопоказаны подобные ванны.
      – Ерунда! – отмахнулся Милюшин. – Увлажнение даже горячей водой снижает концентрацию теплового излучения, рассеивает его. Для инфракрасных сенсоров мы сольёмся с паром, висящим над равниной. И уж о своём здоровье я буду думать сам! Заражение крови я могу вылечить… Сейчас главное - уйти незамеченными, как можно дальше. А для этого необходимо сохранять осторожность… Я не за себя беспокоюсь, а за тебя…
      Слова эти учёный произнёс тоном, от которого Алиса заледенела без всяких «ванн» и прочих ухищрений тепловой маскировки. Милюшин будто прощался с ней!
      Путь продолжился. Гмрффф, извиваясь и загребая короткими лапами, скользил вперёд. По левую руку открылась протяжённая стена тростника, тянущаяся вглубь на запад и юго-запад, насколько хватало глаз. Видимо, уклон базальтовых массивов здесь был менее полог, и вода, необходимая растениям, лучше удерживалась в почве. Милюшин направил ящера в гущу стеблей.
      В небесной дали раздался глубокий, проникающий под кожу гул. Путники задрали головы, ища его источник. В синеве, оставляя за собой три широкие полосы инерционного следа, плыл огромный чёрный корабль.
      – Быстро же они нас выследили! – горько подосадовал Милюшин, провожая скрывшийся из глаз звездолёт.
      Он слегка похлопал Гмрфффа по раздутой скуле, и ящер, послушно развернувшись перпендикулярно прежнему курсу, проворно пополз из плотных зарослей.
      Внезапно со стороны, где исчез корабль, раздались неясные размытые звуки, не похожие на рёв двигателей идущего на посадку крейсера или что-нибудь подобное. Но вместе с тем, звук был очень сильным, воздух ощутимо завибрировал, сгустился, заиграл переливами минорных тонов, загадочного эха непонятной природы. Неожиданно звуковая волна обрела чёткость, превращаясь в аккорды фортепьянной мелодии, и проникновенный голос затянул по-английски:

      Если скорбь лишает воли,
      Божья мать, ко мне придя,
      Шепчет: «Мудрость скрыта в боли,
      И, да будет так, дитя!»*

      Ящер остановился, вытянув шею, поднял голову и настороженно прислушивался к новым для него звукам.
      – Это что ещё за чертовщина? – недоумевая, пробормотал Милюшин.
      Он взглянул на Алису, и изумился ещё больше. С потерявшего форму от слоя грязи и налипшей травы лица девочки на учёного смотрели огромные, полные радостного удивления глаза. Алиса, точно птица, поводила головой, ловя льющиеся из-за скрытого в тростнике горизонта мелодию и голоса. Словно оркестр колокольчиков, зазвенел её смех. Она схватила Милюшина за руку и закричала:
      – Это Битлз! Это Пашка!
      – Что? Кто? – не понял учёный.
      Но Алиса уже тянулась в сторону песни: «Туда! Туда!». Ей не хватало слов и мыслей для простого объяснения происходящего волшебства. Захлёбываясь смехом и слезами, забыв обо всём, она нестройно подпевала нереальным сюрреалистическим для Карбуна гармониям: «Да будет так! Да будет так!»
      Милюшин не мог взять в толк, что происходит. Он колебался. А девочка готова была спрыгнуть с Гмрфффа и мчаться к неведомому источнику звука. «Пашка! Миленький! – всхлипывала она и снова заливалась смехом, и показывала вдаль. – Туда! Туда! Скорее!».
      Этолог решился и направил ящера навстречу чудесной музыке. Сердце и душа его ликовали от вида живительного волнения, обуявшего Алису. Он не понимал смысла происходящего, но перемена в настроении девочки ему нравилась. И неведомая музыка ему тоже нравилась. В ней была умиротворённость, беспечность, красота и земная нежность давно утраченной Родины. Вслед за Алисой он вскинул руки и, не зная слов, просто напевал мелодию, становившуюся всё громче и чётче по мере приближения несущего их ящера к таинственному источнику блаженства.
      А где-то далеко-далеко, в другом мире, в другом измерении, зеленели земляничные холмы.* И глупый синий пёс гонялся за странной жёлтой субмариной. А в небесах танцевала весёлая девочка Люси, сбивая брильянты звёзд в протянутые к облакам руки счастливой Алисы.


Часть III. Пиратский рейд
Глава I. Благородные корсары

      Паша Гераскин, что скрывать, не был обделён тщеславием. Вернее, был наделён им в количестве, достаточном для десяти Бонапартов. Сей ингредиент в его крови катализировал бурную деятельность юноши по ввязыванию в различные опасные проказы и безрассудные авантюры. Но сейчас, сидя в номере Авалона, залитого бледно-золотыми отблесками блукского заката, Гераскин был собран и рассудителен, как никогда.
      Перед его взором в воздухе плавал викад четырёхлетней давности, сделанный на прекрасной планете Пенелопе. Мальчишка в ржавых рыцарских доспехах корчит в камеру рожи, и на него со смесью укора и веселья смотрит девочка в рваном платье поверх оранжевого комбинезона, а в её коротких взъерошенных волосах запуталась жестяная корона с пятнами облезшей позолоты.
      Сколько всего уже осталось позади! И время, и миллион приключений, целая жизнь, если задуматься! И из всех событий той невероятной, сумасшедшей, сказочной жизни под названием детство, Пашка втайне от всех с особым трепетом и теплотой вспоминал именно этот эпизод – путешествие в средневековую эпоху, произошедшее то ли наяву, то ли понарошку на приветливой Пенелопе.* Он всегда смотрел на эту голографическую подвижную фотографию, когда тоска и одиночество обуревали его. И образы, отнятые у реки забвения фотокамерой, излечивали его душу от хмурого уныния. И теперь одиночество томило его, но грусти уже не было. Он наблюдал, как девочка толкает мальчишку локтем в рёбра и, смеясь, просит перестать дурачиться. И сердце Гераскина наполнялось радостью от воспоминаний о тех милых дурачествах и забавах беспечной счастливой жизни. Он набирался сил от этого образа. Силы ему были нужны. Много-премного сил и выдержки.
      Гераскин рассуждал так, что, если Алису похитили юпитерианцы, во главе с неведомо как оказавшимся живым и помолодевшим Штреззером, поднявшим выроненное Моро знамя смерти, то сломя голову бежать в Галактическую полицию не следовало. Хотя в этом поступке, безусловно, была бы своя правота. Но чем могла помочь ему и Алисе полиция, если бы она всерьёз приняла доводы Пашки, а не отправила бы его к психотерапевту с подозрением на помешательство от потери дорогого друга. Если Штреззер жив, если Эннингтон жив, что, между прочим, не стоит исключать в свете последних событий, то скрываются они, нужно отдать им должное, отлично, раз шесть десятилетий не вызывали никаких подозрений о своём существовании. Наоборот, все уверены, что они мертвы! Воистину, мало что прячет от любопытных глаз так же, как могила. Из этого следовало, что никто не знал, где их искать. Возьмись полиция с воодушевлением за это дело, что можно ожидать от Милодара, потерявшего любимого перспективного агента, она бы переворошила всю Галактику. Но лишь вспугнула бы своей активностью похитителей. И они бы постарались как следует замести следы. В их умении и сноровке в этом вопросе Пашка уже убедился. Сколько ещё тупиков они горазды расставить на пути следствия, никто сказать не мог. Кроме этого, взбудораженные злодеи с перепугу решились бы и вовсе избавиться от пленницы. Такой вариант не исключён и он, конечно, неприемлем для Гераскина! Увы, как ни логична и рациональна была мысль обратиться в полицию, помочь она, по крайней мере сейчас, не могла.
      Но у кого тогда просить помощи? Да-да, гордый и самонадеянный Гераскин прекрасно осознавал, что без чужой поддержки он Алису не спасёт. К чёрту единоличную славу! К чёрту любую славу! Речь шла не о ней. На кон ставились не почести, а бесценнейшая вещь – жизнь Человека! И Пашка задавил свой кураж в зародыше. Не поспешность и отчаянную храбрость, но рассудительность и спокойствие он должен противопоставить хитроумным врагам.
      Так кто был в его распоряжении? Сотни, даже тысячи друзей Селезнёвой по всей Галактике. Конечно, Игорь Всеволодович! Конечно, Полосков, Ирия Гай и Гай-до, Кора, Громозека, три Капитана и… и… и… И чем они помогут? Разве они знают, где искать Штреззера? Ведь это сейчас первостепеннейшая задача – определить местонахождение преступника! Вот над этим-то вопросом Пашка и бился уже несколько часов, любуясь девочкой на викаде.
      «Где искать Реклифта? – механически бубнил под нос Гераскин. – Где может скрываться этот мерзавец? Чтобы найти мерзавца - нужен другой мерзавец! Как хорошие люди знают, где искать друг друга, так и мерзавцы и бандиты осведомлены о берлогах себе подобных!»
      – И что ты предлагаешь, – обратился Пашка к викаду, будто тот мог ему ответить, – найти какого-нибудь разбойника и спросить, не известно ли ему, где можно повстречать Реклифта Штреззера или профессора Эннингтона, в миру «доктора Моро»?
      – А зачем тебе искать «какого-нибудь» разбойника, когда есть вполне конкретные? – раздался в голове Гераскина голос Алисы.
      Пашка уже не удивлялся этой телепатии. Она ему даже нравилась. Но тут от фантомного голоса он подпрыгнул из кресла, не отталкиваясь ни руками, ни ногами, и едва не задел макушкой потолок. За такой сложный гимнастический манёвр всякий, наверняка бы, снискал почёт среди мастеров йоги.
      Ну, конечно! Пираты! Нужно спросить пиратов: Крыса с планеты Крокрыс и Весельчака У!
      Друзьями Алисы эту парочку прохвостов не назовёшь, но посильную помощь они вполне могли оказать, поскольку уважали Селезнёву и гордились, что у них есть такой «лучший враг», как выражался Крыс. Да что говорить, пираты же уже помогали Алисе в борьбе с галактическими работорговцами – семейством Панченга! Из того приключения, получившего впоследствии условное название «Война с лилипутами»* и в подробности которого сейчас не имеет смысла вдаваться, Алиса извлекла кое-какую полезную информацию о пиратах. Она узнала координаты их тайной директории – планеты под названием «Убежище» - и даже писала им письма на этот адрес. Пираты взяли с Селезнёвой честное слово, что она никому не откроет местоположения Убежища. И Алиса, хоть в дальнейшем ещё не раз сталкивалась с разбоем пиратов, но, верная обещанию и преисполненная благородной признательности за оказанную ими помощь, не открывала полиции, где скрываются преступники. Надо заметить, что за такие вот «мелочи» пираты и ценили Алису и как своего противника, и как Человека.
      Но Алиса всё же проговорилась о пиратском адресе. Её можно понять, она же самая обычная девочка конца XXI века и не лишена некоторых девичьих слабостей. Кроме того, она назвала его не кому-то, а Пашке - в свою очередь, потребовав от Гераскина клятвенного обещания, что он никогда не обратится к космическим разбойникам и не выдаст их. Тон её в тот момент был таким суровым, а угроза в случае нарушения Гераскиным клятвы навсегда разорвать с ним дружбу такой серьёзной, что Пашка, чей язык не знал привязи, просто попытался выкинуть полученные координаты из головы. Удалось ли ему это? На счастье юноши, память его подвела: именно когда ему было нужно забыть информацию, он её прекрасно запомнил. И пиратский адрес, как по мановению волшебной палочки, всплыл в его памяти. Интересно, а с домашним заданием по ядерной физике или квантовой механике такой фокус прокатил бы? Пашка не стал над этим задумываться. Он уже набирал адрес в видеофоне и, наговорив сообщение, отправил его в неизвестность.
      Поступок его ободрил. В сердце распространились лёгкость и умиротворение – первый шаг сделан! Он улыбнулся девочке на викаде.
      Затем Пашка позвонил матери и сообщил, что задержится на Блуке. Ему трудно было подобрать внятное оправдание своему решению, он мялся и мямлил что-то «про память». Но врать ему не хотелось, и ворошить лихо своими словами он тоже не желал – последнее время он стал крайне суеверным. В итоге, когда мама, неудовлетворённая объяснениями сына, в приказном порядке велела ему через двенадцать часов быть дома, Пашка рассердился и жёстко отрезал:
      – Мама, мне уже четырнадцать! У меня есть паспорт и Право Голоса! И я могу делать, что хочу, лишь бы это не нарушало прав и свобод других жителей Галактики. Я решил временно остаться на Блуке. И я на нём останусь! Если ты не хочешь, чтобы я не поддерживал с тобой связь, перестань обращаться со мной, как с дошколёнком!
      Мама оторопела от вида серьёзного юноши, сверкающего на неё грозным взором с экрана видеосвязи и произносящего такие сильные речи.
      – Ой, Паша, что ты! Ты только кушай хорошо и не простудись, – забеспокоилась она, лишившись от растерянности всякой строгости.
      – Конечно, мама! До скорого… Я люблю тебя, – совершенно огорошил на прощание мать Пашка редчайшей фразой в его устах и отключил связь.
      Он плюхнулся на кровать и через минуту уже спал мирным детским сном. И с наслаждением видел в грёзах, как под цветущими яблонями, смеясь, кружится маленькая принцесса в оранжевом комбинезоне и жестяной короне.
      О, Время, как ты относительно! Это утверждал и великий Эйнштейн. Но сталкивался ли он воочию со всем коварством абстрактного понятия - об этом в его трудах не написано. Счастливые часов не наблюдают. Зато уж несчастные на раз-два могут напластать о них докторскую диссертацию – по десятку страниц на каждый бесконечный миг.
      Проснувшись, Пашка не выходил из комнаты, большую часть времени проводя у видеофона в ожидании звонка от пиратов. Он заказывал еду в номер, он боялся снова лечь спать и даже отойти в уборную, лишь бы не пропустить желанное мгновение. Но мгновения против его воли сливались в минуты, минуты – в тягучие, как резина, часы. Дожидаясь ответа на запрос, Пашка перечитал в Информатории полные собрания сочинений Гоголя и Хемингуэя. Снова и снова он говорил себе, что это напрасная затея, что он только теряет время: письмо не дошло из-за ошибочного адреса или пираты не хотят с ним связываться. А может, их нет на Убежище? Вдруг они рыщут по просторам Космоса в поисках поживы или сидят в кутузке за свои безобразия, или вообще убиты в перестрелке с Галактическим патрулём. Хотя в последнее верилось с трудом – для открытого боя пираты были трусоваты. Юноша вспоминал, что, когда Алиса отправляла письма* на секретную планету, пираты отвечали примерно через двое земных суток. Он проспал двадцать семь часов. Значит, впереди ещё день? Или больше? Как же долго! Долго!
      Но всему в этом мире приходит конец, пришёл он и Пашкиному ожиданию. На исходе пятьдесят третьего часа безумного напряжения запищал сигнал приёма связи, и Пашка дрожащей рукой нажал на кнопку коннекта. Экран остался чёрным, но раздался приглушённый искажённый помехами сиплый голос Крыса:
      – Гераскин, откуда у тебя этот номер, негодник?!
      – Крыс! Крыс! Пожалуйста, нужно встретиться! – Пашка потерял голову от волнения и забыл вызубренные за время ожидания приветствия.
      – Откуда у тебя номер? Нас что, пеленгуют?! – грозно шипел Крыс.
      – Нет-нет! Мне Алиса его дала два года назад… Послушай…
      – Вот паршивка!
      – Крыс, пожалуйста! Я просил о встрече!
      – Зачем? Сдать нас полиции?
      – Нет!!! – взвыл Пашка. – Мне помощь нужна!
      – А мы тут причём? Мы не бюро добрых услуг!
      – Только вы и можете помочь! Пожалуйста! Встреча! – орал Гераскин, в конец, теряя самообладание от упрямой мнительности Крыса.
      – Нас точно пеленгуют! – раздался второй голос. – Отрубайся, Крыс!
      – Нет!!! Вы нужны Алисе!
      – Гераскин, обратись к врачу. Или хоть чечевицы пожуй*, – осадил Пашку второй голос.
      – Весельчак, пожалуйста! Умоляю! Нужно поговорить! Назначьте встречу!
      Наступило молчание. В динамиках трещали помехи.
      – Не отключайтесь! – чуть не плакал Пашка.
      Заговорил Крыс собранным серьёзным тоном:
      – Через десять часов выходи на орбиту Блука. Один! Никаких «Гай-до», пеленгаторов, полиции, фокусников и прочего. Без шуток! Конец связи!
      Раздался противный скрежет, и приём прервался.
      Ура! Второй шаг к Алисе сделан!
      Пашка бросился в столовую, заказал себе пять порций комплексного обеда на вынос и отправился в космопорт Палапутры. Десять часов - не малый срок даже по меркам стремительного XXI-го века, но юноше следовало поторопиться. Арендовать орбитальный челнок представлялось непростой задачей. Ведь тот катер, на котором он прибыл сюда, ему пришлось отправить на автопилоте обратно на Z-4004. И теперь ему предстояло столкнуться со знаменитой бюрократической волокитой главного блукского космопорта.
      Пираты оказались пунктуальны. Ровно через десять часов, с момента видеосвязи, на монитор дрейфующего на орбитальном рейде челнока Гераскина поступил запрос о составе команды с экспедиционного спейс-бота «Вьюга». Пашка назвал себя, и, к его удивлению с «Вьюги» поступил приказ идти на сближение для стыковки. Юноша подчинился. Это действительно оказались пираты, маскирующиеся под мирное научно-исследовательское судно с Паталипутры. Корабль их был маленький, старый и ветхий, но зато не вызывал подозрений, что на его борту путешествуют два уголовных авторитета.
      У люка стыковочной камеры Пашку встретили пираты. Насупившийся маленький Крыс в резиновой маске пожилого человека, плохо скрывающей его реальные черты гигантского членистоногого, и шарообразный великан Весельчак У, который, правда, с момента последней встречи с Гераскиным, похоже, сбросил дюжину кило. Хоть транспорт космических разбойников и выглядел ржавым корытом, сами они производили сногсшибательное впечатление расфуфыренными роскошными нарядами. Крыс облачился в стального цвета комбинезон, расшитый жемчужным позументом и с пышными золотыми эполетами. Убор его дополняли кружевные манжеты, манишка и жабо из баснословно дорогой алмазной пряжи редчайшего паука – Парки драгоценной из джунглей Эвридики. На Весельчаке же была ослепительная кольчуга из изумрудов, а на плечах багряное с алыми разводами корзно из биссусных нитей венерианских устриц, окрашенное их же пурпуром. Края мантии скрепляла заколка с бриллиантом, размером с кулак. Пашка даже глаза потёр – не снятся ли ему эти пёстрые фазаны!
      Раздались сухие приветствия.
      – Доверяй, но проверяй, – сказал Крыс, не скрывающий удовольствия на своей физиономии от произведённого на юношу впечатления.
      По кивку его головы Весельчак У просканировал Пашку с помощью прибора обнаружения «жучков», наблюдательных устройств и оружия. Потом, на всякий случай, обыскал его вручную.
      – Это ещё что!? – возмутился он, потрясая левую руку Гераскина и скривясь, словно в его пальцах гнилая кожура банана.
      – Он же выключен! – возразил Пашка. Но по требованью толстяка отстегнул с запястья портативный видеофон с пеленгатором и передал его Крысу.
      – Ладно. Идём на мостик, – проворчал Крыс.
      – Не удивляйся! – доверительно шептал Гераскину Весельчак, когда они направились вглубь пиратской посудины. – Приходится быть осторожными. Полиция последнее время точно с цепи сорвалась. Лютует – жуть! Недавно одного из наших тормознули в Солнечной системе с двумя тоннами укропа на борту. Дали два года!
      – За укроп?
      – Самый обыкновенный!
      – А зачем кому-то столько укропа?
      – Спроси лучше, не всё ли равно сапиенсам, что с их планеты вывозят укроп.* У вас ведь его, как грязи!
      Пашка не знал, что и думать о таких подробностях пиратских будней.
      Они расселись в кресла на капитанском мостике, точнее, в тесной рубке управления. Крыс достал бутылку спирта. Хапнул сам стакан и предложил Пашке. Юноша отказался. Тогда Весельчак У, ворча, поставил перед ним пакет кефира – собственную заначку. Прозвучал тост за встречу, и Гераскин выпил с разбойниками. Пираты вопросительно уставились на гостя. Крыс откинулся на спинку и переплёл костлявые пальцы.
      – Нуте-с? Что ты от нас хотел?
      – Это по поводу Алисы…
      – Мы тут не причём! – сразу взбрыкнул Весельчак У, и Крыс стиснул его запястье, призывая к спокойствию.
      – У меня бы рука никогда не поднялась на Алисочку, хоть она, поганка, мне много крови попортила! – благоговейно произнёс он.
      – А у меня? У меня тоже не поднялась бы! – энергично закивал толстяк.
      И это говорили люди, в целеискателях бластеров которых Алиса была бессчетное количество раз. Лицемеры!
      – Мы скорбим вместе со всей Галактикой о безвременной кончине нашей Алиски! – смахнул Крыс крокодилью слезу. – Человек ценен своими врагами, Гераскин. Чем сильнее, хитрее, умнее и доблестней твой враг, тем ты сам лучше. Все достоинства противника – комплимент твоим качествам! Они характеризуют твою значимость и достоинство. И в какой-то мере они становятся твоим собственным достоянием. Враги – они украшают нашу жизнь!
      Гераскин поперхнулся от парадоксальной философии Крыса.
      – Да, вот так устроен этот мир! – с тоской продолжал пират – Мы во многом зависим от врагов… А Селезнёва была прекрасным, замечательным врагом!
      – Она им и осталась! – нетерпеливо воскликнул Пашка.
      – То есть? – в унисон выдохнули пираты.
      И Гераскин сбивчиво поведал им о своём расследование, пытаясь доходчивей объяснить свои подозрения и чаянья на то, что Селезнёва ещё жива.
      Когда он закончил рассказ, совершенно охрипший и утомлённый его длиной и путанностью, пираты надолго задумались. Всё время, что продолжалось повествование юноши, они не перебивали его, а слушали с выражением то изумления, то гнева, то сосредоточенности на лицах. Теперь они сидели перед Пашкой мрачными тучами. Вернее, Весельчак У походил на тучу, а маленький сушёный Крыс на клочок тучи, но очень свирепого вида: того и гляди из этого клочка вылетит молния!
      – М-да… История! – поглаживая подбородок, протянул Крыс и покосился на камрада.
      – Бедная Алиска! – ухнул Весельчак. – Даже не знаю, чем ей помочь!
      – Как?! – изумился Пашка. – Я же вам всё объяснил!
      – И что? – воззрились на него пираты.
      – Я надеялся, что вы мне скажите, где искать этого Штреззера. Вы же всех негодяев в Галактике знаете!
      – Но-но! – погрозил пальцем Крыс. – Не всех… И не такие уж они негодяи, по сравнению с теми, гм, кр-брф-кхр, что схватили нашу Алисочку.
      – Да-да! – запыхтел Весельчак У. – Мы из Братства благородных корсаров! И с такими брх-кр-кр-хрш, как твой Моро, не водимся.
      От возмущения пираты обратились к тяжёлой артиллерии – ругательствам на своем благородном пиратском сленге. Пашка смотрел на разбойников с глазами, полными разбитых надежд.
      – К тому же, по твоим словам, он какой-то «доктор» или «профессор». А мы сторонимся учёных, да ещё сумасшедших. Беспринципный подлый народец! – извинительным тоном подытожил Крыс.
      – Как же… Ой! Да я вам фотографии покажу! Может, вы его так узнаете, – заволновался Пашка.
      Он порылся в меню КУХНИ и передал устройство пиратам. Те долго крутили прибор, рассматривали фотографии, прицокивая языком и хмуря брови.
      – Нет, – вздохнул Весельчак У, – я такого не знаю. А память на лица у меня отменная!
      – Никогда не видел, – поддакнул Крыс, возвращая Гераскину записную книжку.
      – Но что же мне делать? – сокрушённо прохрипел Пашка.
      – Не знаю.
      – Может, спросить кого-нибудь другого? – осторожно заметил толстяк.
      – Кого? – навострился Гераскин.
      – Не знаю.
      Опять «двадцать пять»! Пашка обгрыз все ногти от нервного перенапряжения. В тупике! В тупике!
      Все трое, молча, сидели и старались не встречаться глазами. Каждый думал о своём.
      – Если этот змеюк где-то прячется, то, возможно, ему трудно легально добывать кой-какие нужные в хозяйстве вещи, – задумчиво замурлыкал Крыс. – Конечно, если он не управляет страной или планетой с собственным производством. А в ином случае, он должен быть связан с контрабандистами.
      – Толково рассуждаешь, капитан! – отозвался толстяк. – Дай-ка подумать… Кажется, знаю я одного чернушника, который как-то обронил, что по своим делишкам познакомился с неким доктором.
      Пашка впился в Весельчака голодным взглядом.
      – Ну?!
      – Что «ну»? Имени он не называл. А я в подробности не вдавался.
      – А как найти этого «чернушника»? – Пашка трясся, как такса перед лисьей норой.
      – Как ветра в поле, – скептически хмыкнул Крыс. – Проще комету за хвост поймать.
      – Вы мне поможете или будете убивать своими «не знаю» и прочими пессимизмами? – разозлился Гераскин.
      – Не выражайся при старших! – фыркнул Крыс.
      – Последний раз я его видел пару месяцев назад на Фуме-руме – чесал затылок Весельчак У, пока Пашка препирался с Крысом.
      – Так что?!
      – Да, наверно, он там до сих пор квасит в каком-нибудь гадюшнике, – пожал плечами толстяк.
      – А где этот Фуме-рум?
      Пираты расхохотались.
      – Ты туда действительно хочешь отправиться? Один? Знал, что сапиенсы сумасшедшие, но ты отличаешься исключительно извращённым слабоумием! – скрипуче хихикал Крыс.
      – Ага! Перед дорожкой сразу панихиду закажи по себе любимому! – вторил басовитым хохотом Весельчак У. – В честь нашей недолгой дружбы и по зову благородной крови я, так и быть, сообщу твоей мамаше о причинах и последствиях твоего бесследного исчезновения.
      Пашка взбесился.
      – Вы издеваетесь, что ли? Каждая минута на счету! Может статься, Алису в этот самый момент пытают, а вы не хотите оказать мне самое элементарное содействие для её спасения – сказать, где мне найти человека, способного направить меня на нужный след.
      – А ну-ка, остынь, мой термоядерный дружок! – рявкнул Весельчак У и тяжело хлопнул Гераскина по плечу, возвращая его в кресло. – Мы как раз думаем, как тебе помочь! И считай, что уже помогли, не сообщив координаты Фуме-рума. Тебе, окромя головной боли и неприятного зуда пониже спины, это ничего не даст. А вот вреда принесёт всей Галактике.
      – Это тебе не золотые яйца тырить!* – поддакнул Крыс. – Тут большая политика!
      – Чего? – выпучился на корсаров Паша.
      – Планета Фуме-рум – это пристань двадцати гильдий контрабандистов. С Братством Пиратов у них извечные дрязги и вражда. Потому как народ они, в отличие от нас, приземлённый и аморальный. Падальщики и тихушники! Однако, пиратов большей частью отлавливает полиция из-за того, что их подвиги постоянно на виду. А контрабандисты ведут себя тихо и накопили серьёзную силу. При желании они и Совету хорошего пенделя дадут! Так вот, пока у Братства и контрабандистов мир, кое-как мы терпим друг друга. Но если кто-то, вроде нас, проболтается законнику о Фуме-руме, о том, где он находится, тому бедолаге хана! У контрабандистов действует жесточайшая омерта* на этот счёт.
      – Война может разразиться, – вставил Весельчак У. – Ты себе не представляешь, какая идёт борьба за сферы влияния в уголовном мире Галактики. А если конфликт начнётся, я гарантирую, достанется всем. А Братство сейчас ослаблено… Если контрабандисты возьмут контроль над разбойными шайками всего Млечного Пути, истребив таких романтиков открытого Космоса, как мы с Крысом, можешь мне поверить, этот мир покатится с посвистом к чертям собачим.
      – Ну, и, естественно, где гарантии, что ты не брякнешь про Фуме-рум полиции? Это такое осиное гнездо, что мне даже жаль законников, которым хватит глупости туда сунуться. Кстати, где гарантии, что ты и про Убежище не растрепался?
      – Ну, вас же два года не беспокоили, – надулся Пашка. – Я не хуже Алисы умею секреты хранить.
      – Вот и дальше храни! А то проснёшься однажды, а уши в тумбочке, – сверкнул глазами Крыс.
      – Так что же вы предлагаете? – осведомился Пашка, пропустив слова пирата мимо ушей, над которыми зависла угроза отделения от головы.
      – Мы полетим на Фуме-рум вместе.
      – Вместе?!
      – У тебя есть возражения?
      – Я думал полететь на Гай-до…
      – Забудь об этом ночном горшке! – цыкнул Крыс. – Его за парсек от планеты собьют. Охрана там – будь здоров!
      Вот так оборот! Пашка пригорюнился. Кораблик Гай-до был отличным другом, прекрасно справлялся с собственной навигацией, кроме того, имел то, чего не доставало Гераскину – пускай электронные, но мозги.
      – Найдём контрабандиста. Узнаем что нам нужно. И если это тот самый «доктор», будем думать, что делать дальше. Идёт? – подвёл итог Крыс.
      – Идёт, – согласился Пашка.
      – Кстати, как у тебя с золотишком? – поинтересовался Весельчак У.
      – В смысле?
      – В смысле, что информация и каждый шаг на Фуме-руме стоят денег. Ты же не думаешь, что наша помощь тебе включает расходы на твоё содержание.
      – Я могу получить золотой кредит на Блуке, – задумался Пашка. – Но это займёт два или три дня. Местных… То есть, неделю! У нас нет такого времени!
      – На Землю что ли лететь? – бросил вопросительный взгляд на Крыса Весельчак У.
      – Пешком иди на Землю и этого оболтуса забери! А я не собираюсь круги по Галактике нарезать, – окрысился Крыс. – Забыл, почём нынче гравитационное топливо?
      – Помню, – пробухтел толстяк. – Вот, кстати, Герась, ты нам уже должен за этот прилёт. Счётчик тикает!
      – Я достану деньги потом!
      – Герась, я тебя умоляю, мы старомодные капиталисты. Мы не работаем в кредит!
      – Ага! У всего своя цена! Даже у благотворительности, – деловито шмыгнул Крыс.
      Это обстоятельство серьёзно огорчило Пашку. Ну, почему он не подумал, что за услуги разбойников придётся платить! Они же разбойники! Он уже совсем, было, пал духом, когда его посетила смелая идея.
      – А рубины подойдут для платы? – вкрадчиво спросил он.
      – У тебя есть рубины? Много? Хорошего качества?
      – У меня куча рубинов преотличного качества! – радостно воскликнул юноша. – Мне только на пару часиков вернуться на Блук за ними, и мы можем лететь!
      – Валяй! – сказал Крыс. – Будем держаться на орбите. И без фортелей! Пеленгатор я пока оставлю себе.
      Пашка вернулся на Блук. Придумка его была проста до безобразия. Человечество уже больше ста лет производит искусственные рубины и другие корундовые кристаллы. Невооруженным глазом их не отличить от природных, а мизерная разница в тысячную долю процента* не учитывается даже ценителями и некоторыми коллекционерами. Тем паче, она несущественна для предприимчивых пиратов. Всё равно, расплачиваться они ими будут не на планетах Галактического Союза, где подобная валюта запрещена, а на каких-нибудь потайных лежбищах, вроде Убежища или пресловутого Фуме-рума. Вряд ли местные барыги там отличаются придирчивостью и просвещённостью в вопросах распознавания степени самородности драгоценных камней.
      Сначала люди «варили» рубины для применения в классическом, так сказать, варианте: в электронике и робототехнике. Да и для ювелирных изделий они отлично подходили. Скоро производство кристаллов стало настолько отлаженным и обширным, что их стали отливать самых разных форм и размеров. А из-за своей доступности они совершенно потеряли цену. Из них делали и брелоки, и магнитики на холодильники, детские игрушки, и даже бутылки. Но откуда об этом было знать далёким от химической индустрии пиратам. Для них рубин оставался рубином!
      Вот за эти драгоценным хламом и отправился Гераскин. И в первой же бакалейной лавке взял на свой планетарный кредит два здоровенных ящика со всякими поделками из рубинов и просто камни россыпью. Заодно он позвонил матери и предупредил, что пару дней его пеленгатор будет отключен.
      Мама заволновалась, но Пашка проявил исключительные для него такт и дипломатичность и сумел убедить её, что это связано всего лишь с активностью Астарты – ожидаются, мол, сильные магнитные бури, влияющие на работу электроаппаратуры. Мама повздыхала, снова попросила сына хорошо питаться и спать, вообще, себя беречь. «Конечно! Обязательно!» – согласился Пашка и, загрузив ящики в челнок, поспешил на встречу, которую никак нельзя было соотнести с «обереганием себя».
      Когда пираты увидели степень благосостояния Гераскина, они чуть слюной не захлебнулись. Пашка на радостях от заключённой сделки тут же отдал им на растерзание один из ящиков.
      Пираты заперли юношу в маленькой каюте, дабы он не вздумал вынюхивать маршрут, по которому они полетят на планету контрабандистов. Пашка безропотно согласился и смеялся, слушая, как даже через герметичную дверь, которая, по идее, не должна была пропускать звуки, доносится брань пиратов, делящих «почти настоящие» рубины.
      Вот и третий шаг сделан навстречу Алисе. Пока только шаг…
      – Но скоро, я клянусь, я побегу к тебе через всю Галактику, и никто меня не остановит! – прошептал Пашка, сидя на койке и всматриваясь в викад с маленькой принцессой.


Глава II. Контрабандист Шрапнелька

      От вынужденного безделья Гераскин попробовал покемарить, но сон не шёл. Лишь появилось то состояние отвратительной дремоты, когда и стоять на ногах нет сил, а ляжёшь - и начинаешь томительно ворочаться, как червяк в спичечном коробке. Когда же Пашка с блаженством почувствовал, что теряет вес, проваливаясь в бездну забытья, его оттуда бесцеремонно выдернули руки пиратов.
      – Приехали! Идём, – сказал Весельчак У, сверкая свежими царапинами на лице – последствиями дележа Пашкиных рубинов.
      На мостике их ждал насупленный Крыс со здоровенным фингалом под глазом. Это очень удивило Пашку. Он считал, что оболочка, в которую завёрнут этот скорпион-переросток, искусственная. А она, оказывается, имела натуральную природу и состояла из живых тканей. Крыс порицательным взглядом обвёл Гераскина.
      – М-да, незадача…
      – Что-то не так? – встряхнулся из полудрёмы Пашка.
      – Так-нетак! Вперёд ногами нас с этой планеты вынесут из-за тебя.
      – А что я такого сделал?
      – Ещё не хватало, чтобы ты что-нибудь сделал! – передразнил Крыс. – Переодеться тебе надо.
      Пашка осмотрел свой оранжевый комбинезон космического скаута и понял, что Крыс прав. Нашивки галактических экспедиций, рейнджеров и юных биологов могли вызвать ненужные вопросы и вытекающее из них недопонимание в обществе контрабандистов. Сами пираты уже сменили свое торжественное убранство на скромные лёгкие скафандры. Однако на Пашку ничего подходящего не было. Скафандры и комбинезоны Крыса ему были малы, а в одеждах Весельчака он просто утопал.
      В конце концов, Крыс приказал юноше срезать все значки, нашивки и шевроны. После чего обернул Пашку в засаленную простыню на манер римской тоги и с ворчанием «вот до чего мы дожили из-за этой охальной Алиски!» протянул ему мочалкообразную накладную бороду и повязку на глаз. Гераскин приобрёл облик Брута, только что побитого Марком Антонием при Филиппах.* Вид у него был брутальный и… глупый.
      Пираты проверили исправность бластеров, и Весельчак У протянул Павлу портупею с маленькой кобурой – мало ли что.
      – Стреляй только в крайнем случае! – сурово предупредил толстяк.
      Крыс хотел, было, возразить, но махнул рукой. Они вышли из корабля. Над ними простёрлась убитая светом прожекторов ночь и удушливый смог.
      Едва Крыс, возглавляющий выход троицы, высунул свой длинный нос из внешнего люка, как к ним подкатил вездеход, утыканный пулемётами и лазерными митральезами. Внушающий трепет тип в тяжёлой броне, окружённый вооружёнными до зубов солдатами, потребовал с пиратов пошлину, осведомился о цели визита и зачитал правила поведения на планете. После чего предложил купить индульгенцию – заведомое прощение, за нарушение этих правил. Крыс благоразумно, но с неохотой расстался с дополнительной горстью рубинов. Патруль внёс данные пиратов в регистрационный компьютер, выдал зелёные жетоны-пропуска «высокой степени вседозволенности» и, пожелав не отдать концы до утра, рванул к следующему кораблю, от которого уже, воровато озираясь, крались клюворожие субъекты, надеющиеся проскочить таможенный сбор.
      В космопорту Фуме-рума стоял бедлам! Тут и там гремели драки. Раздавались препирательства из-за лишнего галлона* топлива или места на разгрузку. Кто-то голосил пьяную песню. Прямо на взлётном поле группа гуманоидов рубилась в орлянку. Неказистые роботы разбирали разбившийся звездолёт. Происходило повешенье хмыря с табличкой на шее: «Он должен Зулу!» И ещё сотни неприглядных, страшных или идиотских эпизодов и ситуаций составляли кипящее в этом адском котле варево самых обычных будней преступного мира.
      Пираты с Пашкой шли между групп мрачных и исключительно отвратительных личностей, груд мусора, сваленных кое-как контейнеров и ящиков. Кто-то приветствовал их, кого-то приветствовали пираты. Весельчак У отлучился, чтобы разузнать, на планете ли его знакомый контрабандист и где его можно найти. Вернулся он через час, тяжело дыша, но довольный.
      – Уф! Повезло! Он в «Чёрном Списке» должников. За ним ведётся слежка. Иначе бы чёрта лысого мы в тутошнем бардаке нашли!
      – Он здесь?
      – Здесь, родимый! В городе. В забегаловке Мо.
      Троица поймала извозу и отправилась в соседствующий с космопортом городок.
      Таверна Мо, под названием «На посошок», притулилась на отшибе пригорода, ближе к космопорту. Место было выгодным. Улетавшие в рейд шаромыжники и контрабандисты обязательно здесь зависали, пропустить рюмочку «за удачу предприятия». А вновь прилетевшие пили за радость возвращения в родной дурдом или топили в вине горе от провала экспедиции. Так что народу в таверне пребывало великое множество самых разных цивилизаций и рас. О существовании некоторых Пашка даже не подозревал, хотя прекрасно знал галактический атлас, описывающий больше пяти сотен планет с разумной жизнью.
      Среди, в целом, человекообразных инопланетян было много разительно отличавшихся от привычного вида людей. Были здесь и гуманоиды с чертами насекомых и головоногих моллюсков или, наоборот, моллюски и насекомые с чертами гуманоидов. Были червеобразные бандиты и бандиты «амёбы», тянущие к стаканам и игральным картам псевдоподии, педипальпы или тентакли*, и были гегатохейрусы с таким множеством тонких лапок, торчащих из плеч, что Пашка даже приблизительно не мог их сосчитать. Были здесь гиганты, подпиравшие собой высокий потолок таверны; были карлики, сидящие на столах среди бутылок на перевёрнутых кружках. Гераскин видел гуманоидов-блемий без головы, но с лицами посреди груди, и созданий вообще без тела – одна голова со щупальцами. А иные несли по нескольку голов, словно сказочные гидры и Горынычи. Многие имели искусственные конечности: биомеханические, но чаще обычные палки и крюки, как у земных пиратов XVII-го века. И одежда на них была не менее разнообразная: от набедренных повязок до тяжёлых экзотических скафандров. Были и вовсе голые. И все при оружии! Просто увешаны им с ног до головы: от кривых ятаганов до ручных ракетниц, что лежала на коленях одного из великанов, привалившегося к стене и храпящего так, что балки над его головой пронзительно трещали.
      А сколько здесь вилось женщин лёгкого поведения! Конечно, Пашка был достаточно взрослым, чтобы кое-что понимать в таких вещах. Но вид полуобнажённых или совсем нагих местных «красавиц», и симпатичных, и «таксебешных», и откровенных уродин, нагло демонстрирующих свои тела перед пьяной гурьбой бандюг, не на шутку смутил и растревожил юношу. Он втянул голову в плечи, опустил глаза в пол и старался не обращать внимания на вульгарные призывные крики и движения жриц любви, брошенные в его сторону.
      В таверне стоял густейший перегар: не то что топор, Царь-колокол из московского Кремля можно было подвесить. Пашку подташнивало. Слезились глаза.
      В левом углу от входа, напротив барной стойки, гудело и бухало невообразимое устройство: помесь органа и ударной установки старинного рок-ансамбля. Над ним висела табличка на десяти языках, неизвестных Пашке. Но здесь же было приписано крупными буквами космолингвы: «Не стреляйте в пианиста – он играет, как умеет!» «Пианист» играть не умел. Но пристрелить его было проблематично. Во-первых, он был роботом. Во-вторых, несчастных слушателей от производимой им какофонии отделяла пуле-лазеро-непробиваемая прозрачная стена, живописно заляпанная тухлыми овощами и яичным желтком. Из-за безобразно-громкой диссонансной мелодии, раздающейся из-за стены, разговаривающие и так на повышенных тонах обитатели притона «На посошок» орали друг на дружку, чтобы быть услышанными и самим не слышать пассажей искусственного «пианиста».
      В общем, те романтические описания питейных заведений пиратов, что Гераскин вынес из литературных источников, были так же далеки от правды, как квазар ULAS J1120+0641* от его родной планеты.
      Зажав между собой Пашку, стараясь лишний раз скрыть его от любопытных взглядов, то и дело выкрикивая приветствия с натянутыми улыбками на лицах, Крыс и Весельчак У протиснулись к барной стойке, из-за обилия покрывавшей её грязи напоминающей залитый нефтяной плёнкой атолл в море разномастных тел и тумане табачного дыма. Стараясь переорать шум, толстяк обратился на пиратском наречье к бармену, долговязому детине, при рождении бывшем четырёхруким, судя по культяпкам, торчащим из плеч над парой шестипалых волосатых конечностей. Бармен сверкнул глазами и зло ответил, дополнив слова выразительным жестом поперёк горла. Весельчака это, по-видимому, не смутило. Он похлопал по зелёному жетону «вседозволенности», приколотому на плече и протянул бармену рубин. Виночерпий быстро просканировал камень специальным устройством, стоящим у кассы, удовлетворённо кивнул и махнул вглубь зала, прокашляв что-то по-пиратски.
      Троица направилась в сторону жеста. В дальнем углу в относительной тишине, привалившись к стене, за маленьким столиком сидел гуманоид незнакомой Пашке цивилизации. Кожа у него была пепельно-серая, а пальцы грязно-жёлтые из-за никотина трубки, что он держал в зубах. Курил он зверскую дрянь, по сравнению с которой серные выбросы вулкана показались бы церковным ладаном. Контрабандист был старый, весь сморщенный, как чернослив, с клочковатой бородой, длинными ослиными ушами, покрытыми густой шерстью, ещё более длинным крючковатым носом, роднившим его облик с тамандуа,* подхватившим стригущий лишай. Его плешивую голову сплошным причудливым бело-розовым узором покрывали многочисленные шрамы. А глаза у него были огромные, влажные, с чёрными блестящими зрачками во всё глазное яблоко. Обрамляла это чудо бахрома длинных густых ресниц. На столе перед стариком стояла початая бутылка с надписью на космолингве: «Ром. Паталипутра. 8548 эра». Под столом лежало не менее десятка её опорожненных сестёр. Старик мечтательно пускал колечки из трубки и деловито макал в стакан нос, отпивая паталипутренское пойло.
      – Шрапнелька, старая камбала! – раскинул руки Весельчак У. – Сколько лет! Сколько зим! Как жизнь? Как пороховые трюмы?
      Старик окинул толстяка настороженным взглядом одного глаза. Второй глаз сосредоточено следил за колечком дыма, завивающегося вокруг носа контрабандиста.
      – Жив пока, – сухо ответил он. – Нет у меня твоих денег…
      – Ха-ха-ха! А я не за деньгами! Пролетал мимо, дай, думаю, проведаю старого приятеля.
      Весельчак придвинул к столику Шрапнельки табурет, плюхнулся на него и жестом пригласил своих спутников последовать его примеру.
      – Призрак рябого Грабо тебе приятель, – бесцветным голосом отозвался старик. Глаз его с подозрением обвёл Пашку и Крыса. – Что это за хвост ты себе отрастил?
      – Это – капитан Крыс с мёртвой планеты Крокрыс. А это – юнга Гераскин с планеты Ёрс*, – представил спутников толстяк.
      – Земля? Бывал я там… Жуткая дыра! – нос Шрапнельки уткнулся в дно стакана и забулькал.
      Пашке было и смешно, и противно смотреть на это невзрачное опустившееся существо. А его слова о Земле оскорбили Гераскина. Он уже собирался сказать всё, что думает об этом кабаке, Фуме-руме и о сидящем перед ним забулдыге, в частности, но Весельчак У загородил его от созерцания оппонента своей ручищей, обхватом с Пашкину талию.
      – Слушай, Шрап, я по делу… – начал Весельчак, принимая заговорческий вид и наклоняясь через столик к старику.
      – Ну, ещё бы! Чай, не угощать меня пожаловал…
      – Отчего же! – усмехнулся толстяк, поняв намёк.
      Он крикнул официанта и заказал каждому по бутылке паталипутренского рома. Пашка хотел возразить, но Крыс цыкнул на него сквозь зубы и, указав на соседний столик, из-за которого в сторону пиратов смотрели несколько недобрых глаз, прошептал:
      – Притворись, что пьёшь!
      Вино принесли. Шрапнелька торопливо откупорил бутылку и, наполнив стакан, снова окунул в него нос. Пираты тоже приложились. Пашка налил немного пойла и сделал вид, что залпом выпивает содержимое засиженного мухами и тараканами штофа*, хотя от одного запаха его чуть не стошнило.
      – Шрап, я ищу одного человечка, – вернулся Весельчак к деловой процедуре.
      – И ищи на здоровье! Я-то тут при чём?
      – Ты про здоровье правильно подметил. Может, ты знаешь, где его найти.
      – Здоровье?
      – Человека!
      – Нет, не знаю, – пускал носом пузыри Шрапнелька.
      – Да ты дослушай, угорь маринованный! – рассердился толстяк.
      – Ну, слушаю, – сделал одолжение Шрапнелька. И по его обиженному виду, по собранных бантиком губам было видно, какими невероятными усилиями ему это даётся.
      – Ты мне как-то фуфляндил, что познакомился с каким-то доктором…
      – Брехня! Тебе приснилось с пережору! – старик оторвался от стакана и теперь пыхтел трубкой, блестя своими коровьими глазами из клубов дыма.
      – Шрапнелька, дождёшься по харе! – зарычал Весельчак У. – Ты будешь слушать или нет?
      – Не ори, как лианский шупс с недельным запором. Ты мне истории пришёл рассказывать или по делу?
      – По делу!
      – Какому?
      – Я человека ищу!
      – Так ищи! Что ты со мной-то трындишь, когда так занят?
      – Так ты можешь знать, где его найти!
      – Могу? Весельчак, я тебе сто раз говорил: не злоупотребляй ты йогуртами-кефирами. Полюбуйся! Ты уже рехнулся от них! Ну, откель мне знать твоих дружков и где они прячутся?
      – Да хватит дурака валять! – взревел толстяк.
      – Тебя поваляешь…
      Весельчак У схватил Шрапнельку за шиворот. Из-за соседнего столика начала привставать следившая за ними компания. Крыс и Пашка повисли на руках Весельчака У.
      – Перестань! – шипел Крыс.
      Кое-как им удалось освободить от хватки толстяка Шрапнельку. Весельчак У, тяжело дыша, опустился на табурет. Шрапнелька с невозмутимым видом уткнулся в стакан.
      – Нам нужна твоя помощь! – горячо заговорил Гераскин, обращаясь к старому контрабандисту. – Что ты хочешь? Денег?
      Пашка высыпал на стол горсть рубинов, за что тут же получил подзатыльник от Крыса. За соседними столиками зашушукались, меча кровожадные взгляды на компанию Шрапнельки. Весельчак У торопливо накрыл самоцветы широкой ладонью.
      – Скажи, Весельчак, какая чума или болезненное недоумение свело тебя с этим безмозглым головастиком? – спросил Шрапнелька, одним глазом уставясь на толстяка, другим с любопытством разглядывая Гераскина сквозь кольца табачного дыма.
      Пашка рассвирепел, но сдержался. Он сжал кулаки под столом так, что пальцам стало больно, и постарался придать своему голосу спокойствие и радушие.
      – Пожалуйста, Шрапнелька! Нам просто нужно узнать, встречался ты с одним доктором или нет.
      – «Шрапнелька»? – внезапно ощерился контрабандист. – Вот до чего я дожил, Весельчак! Всякая недоношенная салака с Земли обзывает меня «шрапнелькой»! А ведь раньше ко мне обращались не иначе, как «Шрапнель Фугасович», и моих пушек на четвёртой палубе «Протуберанца» боялась вся Галактика!
      – Т-т-ты л-л-летал на «П-п-протуб-б-беранце»?! – ошарашено воскликнул Гераскин, увлекавшийся историей пиратства, что на Земле, что в Космосе.
      – Летал? – презрительно фыркнул контрабандист. – Служил! Служил старшим канониром в команде старины Лу Армистеда!
      И он выпустил такое облако дыма, что скрыл Пашку с головой.
      – Ты видел Лу Армистеда?! – Пашка был до основания поражён новым знакомым.
      – Я видел его каждый день на протяжении двух малолинианских лет. То есть, по твоему, – Шрапнелька вскинул глаза к потолку, занимаясь вычислениями, – по твоему, годков семнадцать будет.
      – С ума сойти! – обалдел Пашка.
      – А ты, я смотрю, салажонок, из знающих? – хитро прищурился Шрапнелька.
      – Это я его натаскал! – соврал Весельчак У.
      – Кто же не знает в Галактике пиратского адмирала Лу Армистеда и его несокрушимый «Протуберанец»? – со страстью сказал Гераскин.
      – Многие не знают, – сокрушённо ответил Шрапнелька и снова забулькал ромом. Осушил штоф, икнул и продолжил:
      – По-твоему, торчал бы я здесь, если бы хоть один из местных идиотов знал о моём прошлом?
      – Ты не рассказывал?
      – Кому? Кто поверит?
      – Верится, действительно, с трудом, – съязвил Крыс.
      – Но-но! – зыркнул на него Шрапнелька. – Так и без клешней остаться можно!
      Крыс смутился. То ли Шрапнелька просто так обратился к сленговой форме, называя руки «клешнями», то ли он раскусил маскировку Крыса.
      – Видишь! Россказни про честь и доблесть здесь никому неинтересны! Деньги и вещи правят этим миром! – разочарованно покачал головой Шрапнелька, но тут же с нескрываемым интересом обратился к Пашке. – Так что же, юнга, нынешние земельцы, или как вас там, сегодня знают о Армистеде и его флагмане пиратского Флота?
      Гераскину польстило внимание ветерана «Протуберанца» и он с жаром заговорил о событиях сорокалетней давности.
      Галактический Союз тогда был ещё слаб, и огромный флот лихих разбойников во главе с колоссальным космическим линкором «Протуберанец» бороздил просторы Космоса. Командовал им адмирал с планеты Белонна, иначе Олёаниа, населённой воинственным, не знающим страха народом, представители которого часто шли в наёмники к различным воякам и участвовали практически во всех галактических войнах. Они сражались не ради наживы, а ради славы и были беспощадны к врагам, но великодушны к пленным. Пиратский Флот был союзом корсаров всей Галактики со строгими правилами и законами братства. Раньше говорили, что пираты поработили и разорили множество планет за почти двадцатилетнюю историю своей одиссеи. Но сегодня многими историками указывается, что они, якобы, занимались не разбоем, а вели систематические боевые действия против Союза и никогда не нападали на нейтральные планеты или на колонии Союза, не обладающие космическим флотом.
      После гибели Армистеда и его «Протуберанца» в битве с превосходящими силами противника, произошедшей у крохотной планетки Геттер, Братство распалось на несколько кланов, враждующих друг с другом. И Галактический Союз с тех пор держит под определённым контролем распространение и усиление космического разбоя.
      – Ха! Вот как они всё теперь обернули! «С превосходящими силами противника»! – сверкнул бездонной чернотой слюдинок глаз Шрапнелька. – Да они набросились на нас, как стая кармальдильских пираний! Их было не меньше нескольких тысяч! Что они потом напустомелили про свои потери в той последней битве «Протуберанца»? Сорок безвозвратно утраченных крейсеров? Да на мониторах наведения орудий моей палубы, пока они не вышли из строя, высвечивалось более двухста уничтоженных целей! А таких орудийных палуб на линкоре было пятнадцать! Это если не считать локальных пушек и ракетных установок, и совсем забыть про битву с подошедшим на выручку Армистеду Флотом пиратов. М-да, федералы тогда собрали против нас целую прорву кораблей. Но, клянусь Чёрной Дырой, они потеряли не меньше половины этого количества!
      Шрапнелька залпом опрокинул стакан, чуть не свернув себе нос.
      – Мятежная Белонна! Лицемерные суки! Ты знаешь, откуда взялись эти «пираты», юнга? Чего это они объявили Союзу войну, о которой тот до сих пор старается помалкивать? Так слушай! Белонна – эта большая и богатая планета в созвездии, что у тебя на родине именуют «Южным Крестом» – давно привлекала юнистов своим удобным расположением на космических трассах и изобилием природных ресурсов. Да вот незадача – народ на ней попался несговорчивый! И всё отклонял лестные предложения федералов вступить в Союз. Люди на Белонне простые, да смышлёные, когда речь заходит о собственном праве – они не хотели иного указа, кроме своего правительства и долга Чести! И тогда юнисты силой захватили планету! Удивлён? Ты не читал о таком? Ты не знаешь, что на Белонне уже шесть десятилетий нет ни одного коренного жителя? Они все разлетелись по Галактике, ища приюта и убежища от гнобящих их федералов! И многие из них, кстати, отправилось к вам на Землю. Они очень похожи на сапиенсов. Не удивлюсь, если ты окажешься потомком одного из белоннийцев, чтоб мне подавиться ромом в день Гоги-завоевателя!
      Да-да! Юнисты захватили Белонну и выселили или заставили выселиться всех её жителей. Но ты, конечно, и не подозревал о таком! Само собой! Зачем проклятым федералам распространяться о том, что они ничем не уступают в алчности и наглости последним головорезам с большой дороги! Но беллонийцы не сдались без боя! И обычный лейтенант космической разведки Белонны, Лу Армистед, восстал против несправедливости и призвал под свои знамёна всех, кого не удовлетворяло лживое правление юнистов. И девятнадцать лет собачьи хвосты федералов дрожали при одном упоминании его имени, разрази меня дергучка Весты!
      Шрапнелька метал гром и молнии! Он словно сбросил с плеч груз десятилетий, прошедших с момента войны. Глаза его блестели чёрной космической бездной. Он отдышался и продолжил:
      – Пираты! Да, чёрт возьми! Мы с гордостью носили прозвища бунтарей и пиратов. Чем больше воротилы Союза пытались нас очернить, тем ярче сияла наша слава, и наша устремлённость к Свободе восхищала весь простор Молочной Реки!
      Но слушай, юнга! Крепко слушай! Ты можешь назвать меня старым, выжившим из ума муравьедом с Вулкату, и я не обижусь на тебя. Потому что Правда, порой, настолько горька и отвратительна, что в неё не хочется верить. Захват мирной, подчёркиваю, мирной (!) планеты вещь предосудительная для такой «высокоморальной» кодлы, как Союз. Да, последние три столетия в Галактике не было войны, в которой не принимали бы участия волонтёры Белонны. На любом поле сражения можно было услышать их грозный клич: «Олёана алия!» Но сами белоннийцы, хоть и шли в наёмники целыми тысячами, не развязали ни одной войны, а Белонна была одной из самых спокойных и гостеприимных планет. Нам-то с тобой понятно, что планета и её обитатели, её правительство не могут отвечать за отдельных своих людей, решивших податься в наймиты. Да только ублюдочные юнисты посчитали иначе… Но это ещё не всё! Федералы просто превзошли себя! Чтобы заполучить в свои лапы Армистеда, они пленили его мать! Уж сколько подкупов, интриг и предательства стоит за этим, про то молчу, ибо не знаю. Но она оказалась в заложниках. Да-да! Не строй мне таких красивых глаз, как новобрачная, так всё и было! И Армистеду выдвинули ультиматум: явиться одному, без Флота, для переговоров о её выкупе. На беду или на счастье, но старина Лу отправился на эту встречу на верном линкоре… Вот так «Протуберанец» остался один в окружении бесчисленной своры юнистских крейсеров…
      Шрапнелька мечтательно закатил глаза.
      – О! Что это было за сражение! То, что теперь занимает в хрониках Галактики пару скупых строк, длилось больше двенадцати часов и началось за миллион лье* от планетки Геттер. На тысячи космических миль Млечный Путь озаряли вспышки летящих, словно кометы, во все стороны выстрелов и ракет, взрывы треклятых юнистских крейсеров, дредноутов и мановаров.* А в эпицентре побоища, как сверхновая, полыхал «Протуберанец». Его броня могла с расстояния в полмили выдержать выстрел из любого оружия. Но кораблей противника было так много, что у нас просто не хватало стволов, чтобы все их перестрелять. Они подлетали практически в упор! И ещё у них была тьма-тьмущая мелких автоматов-минёров!
      Контрабандист ударил по столу кулаком.
      – Две трети «Протуберанца» горело. Треть экипажа поджарилась заживо, другую – размазало по стенкам разгерметизированных отсеков. А остальные продолжали вести бой! Какой робот, какая машина способна выдержать то, что творили эти люди! Плавясь от чудовищного жара, они латали повреждённый реактор и черпали с пола, превратившуюся в кислоту, плазму разбитых сот боекомплекта. И ни один самый последний юнга не оставил своего поста! Лишь одно сожаление было у них на устах: успеть бы сделать ещё выстрел до того, как тьма сомкнёт им веки, и Немой Кузо подарит вечный покой! А боеприпасы кончались… Мы уже переливали плазму из ручных бластеров в резервуары пушек, лишь бы пальнуть ещё раз… Что за бой! Что за пираты! Сейчас таких не осталось…
      Старый канонир с укором обвёл глазами сидящую перед ним троицу. Он надолго задумался, посасывая мундштук трубки и выпуская струйки дыма изо рта и носа.
      – А что же было дальше? – заворожено спросил восторженный Пашка.
      – Ничего! – цыкнул Шрапнелька. – Видя, что линкор гибнет, Армистед вызвал Флот. Но он подошёл тремя разрозненными группами, и федералы отсекли их от «Протуберанца». Нам уже нечем было сражаться. Мы ничем не могли помочь нашим товарищам, самоотверженно бросившимся прикрывать наше отступление. Но часть армады Союза, как свора балаукских шакалов, преследовала нас. У планетки Геттер у «Протуберанца» почти не осталось горючего. Тогда наступило затишье… Армистед собрал остатки команды – едва ли сотню израненных измученных людей – и сообщил, что федералы предлагают им с почётом сдастся, не спуская флага. Он благодарил нас за службу. И говорил, что если кто-то из нас решит принять ультиматум, он возражать не станет – мы и так сделали больше, чем могли.
      «Пусть позором покроется имя того, кто обвинит вас, друзья мои, в трусости или слабости! Спасибо вам! Идите с миром! И пусть слава этого дня навеки овевает вас!» – так он сказал тогда.
      Но жалкая горстка смельчаков, всё, что осталось от пятитысячного экипажа гигантского линкора, готова была выйти в открытый Космос и с лазерными ножами броситься на корабли врага! И тогда старина Лу поднял свой шлем на шпаге… Вот так… Он как живой стоит перед моими глазами…
      Крупная слеза скатилась по носу Шрапнельки в штоф.
      – И он воскликнул: «Братья! Сегодня мы обретём Свободу! Не ради славы, но вопреки Судьбе!» И отважный адмирал направил превратившийся в фаларидова быка* «Протуберанец» на остатках топлива полным ходом к Геттеру. Он хотел уничтожить корабль, предпочтя смерть плену. Но разбитый атаками федералов линкор развалился на части в плотных слоях атмосферы…
      Шрапнелька, всхлипывая, уткнулся в стакан. Пираты и Пашка в смущении и немом восхищении ждали продолжения рассказа. Но рассказывать контрабандисту уже было нечего.
      Четвёртая пушечная палуба с не бросившим пост канониром рухнула в океан. Переломанного, обожженного, вывернутого наизнанку сумасшедшими перегрузками артиллериста подобрали рейнджеры. Его вылечили и отдали под суд. Шрапнелька гордо сообщил судьям, кто он такой. Он не раскаивался ни в едином выстреле произведённым им за семнадцать лет службы на «Протуберанце». Его упрятали на неограниченный срок в тюрьму Галактического Совета. Но через двадцать один год выпустили по амнистии и инвалидности. Какому-то «гуманитарию» пришло в голову, что щуплый, больной, и, вероятно, полоумный малолинианец не представляет опасности для общества.
      Не желая связывать, как бы то ни было, свою жизнь с Союзом, Шрапнелька подался, было, в пираты. Но времена изменились. Пиратское Братство раздирали внутренние конфликты и мещанские амбиции никчёмных главарей и атаманов. Лучшие погибли в отгрохотавшей войне. И ещё печальней оказалось, что былые герои быстро забылись… Бывший канонир, не стеснявшийся говорить правду в глаза и никогда не лебезивший перед дутыми «капитанами», оказался никому не нужен. О подвигах его никто не хотел слышать.
      В итоге он прибился к одной из гильдий контрабандистов и начал промышлять этим «мелочным» заработком, как выразился Шрапнелька, надеясь однажды скопить достаточно средств, чтобы купить собственный корабль и стать «странствующим космическим рыцарем».
      Полгода назад его мечта начала сбываться. Почти за бесценок, по меркам чёрного рынка, конечно, он взял себе старый военный астрокатер – конквир. Ему нужны были деньги для ремонта, и он влез в серьёзные долги к боссам гильдии, пообещав, что, как только приведёт корабль в рабочее состояние, всё отработает. Два месяца без продыху он корпел в ангаре над звездолётом. И вот конквир был готов к дальним космическим странствиям. Получив от боссов груз, Шрапнелька отправился в рейд.
      – Да только, то ли дьяволу не спалось в тот день, то ли у Фортуны случилась икота, а пересекся мой маршрут с чёртовым патрулём юнистов! И мою ласточку, мою «Арабеллочку» конфисковали федералы! Месяц я отмяукал в каталажке на Альдебаране, а потом со знакомым вернулся сюда… Без корабля, без денег, без товаров… Сижу и жду, что будет раньше: повесят меня или я превращусь в малолинианскую поганку!
      Шрапнелька утёр слёзы и воткнул нос в стакан, расплескав ром. Один его глаз вопросительно уставился на слушателей, второй следил, как убывает жидкость в стакане.
      – Шрапнель Фугасович, – со страстью заговорил Пашка, – я могу помочь тебе с погашением долга… И корабль могу помочь вернуть! У меня есть связи в полиции…
      – Вижу, что «есть»! – кисло усмехнулся Шрапнелька. – И я не один, кто заметил форму космических скаутов. Здесь таких умников не любят…
      Крыс выругался сквозь зубы.
      – Ты поможешь нам? – не унимался Пашка.
      – Чем? – не понял контрабандист.
      – Да мы у тебя битый час пытаемся узнать про одного человека! – проворчал Весельчак У.
      – Ах, это… – Шрапнелька с тоской смотрел на опорожненную бутылку.
      Пашка придвинул ему свою, и бывший канонир с жадностью наполнил стакан и утопил в нём нос.
      – Помоги нам, Шрапнель Фугасович! И я похлопочу о корабле, – заискивающе сказал Пашка.
      Может, Шрапнельке льстило, что к нему обращаются по имени-отчеству, а, может, количество выпитого спиртного сказалось. Он добродушно уставился на Пашку, подсыпая в трубку табаку.
      – Чего там у вас?
      – Ты мне рассказывал об одном докторе. Возможно, это тот человек, которого мы ищем, – сказал Весельчак.
      – Доктор? – Шрапнелька передвинул языком мундштук из левого угла рта в правый и обратно. – Да, я помню доктора. Хороший доктор! Зубы мне вылечил.
      – Расскажи, пожалуйста! – обрадовался Гераскин.
      – Что рассказывать? Лет пятнадцать назад был я на посылках у Окрапукаукса. Отправили меня рейдом к созвездию Жертвенника на планету Карбун. Ну, скажу я вам, планетка хуже гальюна на яакситской челночной барже! А уж в каком углу Галактики притолкнута, сам дьявол бы хуже не придумал! Я на своем пылесосе едва допёр! Думал, отдельно от желудка прилечу. Звёздные шторма там все извилины в мозгах способны распрямить! Но я-то тоже не пальцем деланный – идиотов на «Протуберанце» не держали. В общем, добренчал как-то до планеты. Прилетаю, а там, нате вам, база земельцев! Ну, везде поспели, прохвосты! Я им товары-то от Окрапукаукса сдаю, а они мне: « У нас платить нечем, вот только «зелье». Окрапукаукс меня на этот счёт предупреждал, и велел брать как можно больше этой дряни. Начал я торговаться и, в итоге, опустошил их закрома подчистую. Тогда главный мне и говорит: «Что, братец, зубы у тебя болят? Давай, я тебе вылечу, а ты мне цену собьёшь». А у меня тогда, опосля тряски в межзвёздном пространстве, действительно зубы до визгу ныли. Не люблю докторов, но тот меня уговорил на лечение. И знаете что? Вылечил! Моментом вылечил! Уже пятнадцать лет зубам износа нет, хоть сталь грызи!
      Шрапнелька показал слушателям оскал идеальных крепких зубов, только сильно пожелтевших от никотина.
      – И, ведь, больно совсем не было! Хороший доктор…
      – А дальше?
      – Дальше? Начал я летать туда с регулярными рейсами. Оружие, горючка, продовольствие, техника – обычный набор для секретной военно-исследовательской базы. Но года три назад… да, три… бросил это дело… Пусь, те рейды боссы и оплачивали по двойному тарифу…
      – Так почему бросил?
      – Что-то неладно с той базой. Люди там странные. Я старею, а они нет. И солдаты у них все на одну морду. Да и, знаете, ощущение у них на базе…
      – Какое? – поторопил задумавшегося Шрапнельку Крыс.
      – Да пёс их знает! Зло там какое-то витает… А недавно прошёл слух, что они одного из наших казнили… Окрапукаукс с ними рядился, что ли…
      – Сапиенсы кого-то казнили? Чудеса! За что? – удивился толстяк.
      – Украл у них что-то бедолажный… Да ну их! – Шрапнелька припал к стакану.
      Гераскин достал из-под тоги записную книжку и, открыв файлы с фотографиями, протянул её Шрапнельке.
      – Посмотри! Он тебе зубы лечил? Ты узнаёшь его?
      – Узнаю, – размеренно посасывая мундштук, кивнул контрабандист. – Это Микки Маус!
      И Шрапнелька расхохотался лающим хриплым смехом. Весельчак У привстал. Но Шрапнелька примирительно поднял руку.
      – Ох, и вытянулась у тебя физиономия, юнга! Как у фиксианской бычьей улитки! Ха-ха-ха! Ты бы себя видел! – он растирал тыльной стороной ладони выступившие от смеха слёзы.
      – Это шутка? – Пашка не понимал, злиться ему или принять, как должное, странный характер канонира «Протуберанца».
      – Не дуйся, земелец! Я знаю этого человека. Но не он мне зубы лечил, а его, гм, начальник – Грейс. А это Густаф – отличный малый! Он на базе вроде офицера-распорядителя. Таких на Карбуне называют «найтами».* У него ещё папаша есть. Вот он – сущий сатана! Глянет – душа вон!
      – Густаф? Грейс? «Папаша»? А, в прочем, какая разница! Спасибо, Шрапнель Фугасович! Спасибо огромное! Считай, что твой конквир уже дожидается тебя на космодроме! – Пашка сиял от радости. – Ты говоришь, они на Карбуне? В созвездии Жертвенника? Отлично! Отлично!
      – Три года назад были там, и улетать не собирались, – зевнул Шрапнелька.
      – Спасибо за помощь, Шрап! Увидимся, – Весельчак встал.
      Крыс, молча, кивнул и тоже поднялся. Троица собралась удалиться. Они развернулись от столика старика и с ужасом увидали, что за их спинами собралось не меньше двадцати посетителей таверны, самого недружелюбного вида.
      – Ты нас не представишь своим приятелям, Шрапнелька-пустомелька? – прохрипел один из них, невысокий, но широченный громила с дырой вместо носа и щупальцами вместо рук.
      – Ага! – подтявкнул тощий трёхголовый гуманоид в смешных клетчатых рейтузах и совсем несмешным широким палашом в лапе. – Я бы с удовольствием свёл близкое знакомство с этой девчушкой! – Заскорузлый палец гуманоида нацелился на Пашку.
      – Они мне не приятели, – раздался из-за спин Пашки и пиратов равнодушный голос контрабандиста и последующее за ним бульканье носа в стакане.
      – Выворачивай карманы! – громила двинулся на горемычную троицу.
      За ним придвинулась остальная банда. В таверне вдруг стало значительно тише…
      Дальнейшие события уложились в считанные секунды. Но, к сожалению, печатный слог ещё не достиг скорости и информативности киноплёнки, а потому описываемые события могут показаться более продолжительными, чем они были на самом деле.
      – Не зевай, юнга! – крикнул Шрапнелька, и что-то просвистело рядом с ухом Гераскина.
      Это была одна из бутылок, окружавших бывшего канонира. Снаряд угодил точно между глаз безносому громиле и разлетелся осколками в брызгах синей крови. Громила опрокинулся навзничь, придавив одного из стоявших за ним сообщников. Падение главаря вызвало замешательство в стане врага, а тем временем ещё две бутылки с неотвратимостью самонаводящихся ракет вывели из строя пару разбойников.
      – Ату их! – одновременно завопили Крыс и враги.
      Началась общая свалка. Нужно сказать, что пираты, слабые на поджилки в противостоянии с полицией Союза, в схватке с себе подобными оказались способны проявить чудеса героизма.
      Великан Весельчак У, одним махом уложив троих нападавших, схватил четвёртого за ноги и, используя его в качестве старинного крестьянского цепа, расчищал дорогу к выходу из таверны.
      Крыс, мгновенно выбрав себе противника по размеру, впился в него, точно скопа в рыбину и, повалив на пол, оглушил рукояткой бластера.
      Гераскин, как уважающий себя парень, знал толк в боевых единоборствах и теперь раздавал сокрушительные удары рук и ног направо и налево, следуя по просеке, прокладываемой Весельчаком в сомкнутых рядах головорезов.
      А прикрывал отступление старый контрабандист с кривым ножом наголо.
      Четвёрка вылетела на улицу, как пробка из бутылки шампанского.
      – На корабль! – взвизгнул Крыс, кидая в двери таверны дымовые гранаты. – Кто последний, тот покойник!
      И они дали дёру во все лопатки! Шрапнелька, тяжело дыша, усмехнулся на бегу Гераскину:
      – Что, юнга, весело у нас? Ничто так не бодрит, как здоровый риск для этой никчёмной житухи!
      «В гробу я видал такое веселье!» – хотел ответить Пашка, но вместо слов из его горла вырвался дикий мальчишеский смех. Ему всё же было весело!


Глава III. Предатели

      Когда маленький спейс-бот с весёлым квартетом на борту в спешном порядке сорвался с космодрома Фуме-рума и на всех порах рванул в открытый Космос, Пашка, кое-как устроившись на одном кресле со старым канониром, в ставшей невыносимо тесной рубке управления, попросил пиратов высадить его на Блуке или любой другой планете Галактического Содружества.
      – Зачем? – удивились пираты.
      – Как зачем? – в свою очередь удивился Пашка их несообразительности. – Я знаю, где искать Штреззера. Теперь я вызову полицию и отправлюсь с ней на Карбун. А вам большое спасибо за помощь и содействие! Если хотите, я вам оставшиеся рубины отдам.
      – Хотим-хотим!
      – Что-то я не догнал, малец, – насторожился Шрапнелька, – ты с полицией собрался на Карбун? За каким бесом?
      Гераскин вкратце объяснил контрабандисту суть поисков, которыми заняты он и пираты.
      – Значит, эта компашка не только стоматологической практикой занимается, а ещё и невест у порядочных пиратов похищает! – сверкнул обсидиановыми брошками глаз Шрапнелька. – Вот мои подозрения меня не подвели! Негодяи! А Густаф-то каков? Малолинианская навозная вша! Кауал саал!
      – Алиса мне не невеста, – залился краской Пашка. – Мы просто друзья.
      – Ааа… Чих поносу не помеха! – отмахнулся контрабандист. – С полицией туда соваться нельзя! И вас перебьют, и подругу-невесту твою укокошат. Сгинете ни за грош!
      – Что ты такое говоришь? – у Пашки сердце замерло. Что за новую напасть готовит ему нечаянный квест.
      – Базу охраняют, как зеницу ока! К планете просто так не подберёшься. У них там два десятка мощных спутников кружит с определением «свой-чужой». Счастье, если ещё спросят: «Стой, кто летит?» А то без разговоров и «здрасте» превратят в космическую труху. И даже если полиция прорвётся через их кордон, что дальше? Нужно десант на планету высаживать! Ребята там серьёзные – что им в лапы попало, без боя не отдадут. А начнётся заварушка - скорей всего, отправят вашу Алису на встречу с Вселенским Разумом.
      – Но что же делать? – пересохшими от волнения губами прошептал Пашка.
      – Тут хитростью нужно брать!
      – Есть предложения? – осведомился Крыс.
      – Возьмите меня с собой! – пылко воскликнул Шрапнелька, сразу приосанясь и даже помолодев на полста лет. – Я маршрут знаю. Сквозь звёздные бури вас проведу. Это, кстати, вам не в пупе ковыряться. Здесь мастерство нужно капитальное! С местными у меня контакт налажен. Будет проверка – отвертимся! А сядем на планете, уже решим, как искать-спасать эту Селезнёву.
      – Шрап дело говорит, – хмыкнул Весельчак.
      – Что ж, нам, так и придётся самим спасать Алиску? – сощурил хитрые глазки Крыс.
      – Я не против. Что скажешь, Герась?
      – Вы полетите спасать Алису?!
      – Ты разве не помощи у нас просил?
      – Но на такое я даже не рассчитывал!
      – А ты рассчитывай наперёд, что придётся рассчитываться, – ухмыльнулся Крыс. – Стоимость, конечно, уже другая будет… В любом случае, иных вариантов я, лично, не вижу.
      – Я «за»! – поддакнул Весельчак У.
      – Я «за»! – расцвёл Шрапнелька.
      – И я «за»! Летим! – вскричал Гераскин.
      – Погоди-погоди, конёк-горбунок! – осадил его Крыс. – Ты же не думаешь, что мы на этой развалине отправимся к чёрту на рога, где нас ждёт верная гибель? Такие финты только сапиенсы откаблучивают, а я, хвала Чёрной Мгле, крокрысинец!
      – Э… – только и выдавил из себя раздосадованный Гераскин.
      – Рванём на «Убежище», пересядем на кое-что получше? – догадался Весельчак У.
      – Ну, конечно, старпом!
      – Не сомневался в вашей осмотрительности, – сказал Шрапнелька. – Я уж перетрухнул, что мне эту утку придётся через скопление NGC 6397 вести. Смертоубийство!
      – На «Убежище», так на «Убежище» – вздохнул Пашка.
      Пираты правы: нужно подготовиться к спасению Алисы, взять корабль покрепче их нынешней посудины. Но время! Время идёт. В этот момент змей Густаф, или как там его, может быть, истязает его подругу. Жилистая рука Шрапнельки легла на плечо Гераскина.
      – Не дрейф, юнга! Спасем твою зазнобу! Не переживай – надейся, пока дышишь. Леди Надежда не из тех дам, которых пропускают вперёд себя на эшафот.
      Пашка улыбнулся старому пирату.
      – Спасибо. Я запомню! – и смущённо обратился к Крысу, – Капитан, а найдётся что-нибудь пожевать?
      – Некогда нам банкеты устраивать, – буркнул Крыс, передавая Пашке три таблетки «обеда на скорую руку».
      Гераскин понял, что в пиратской жизни для него высветился существенный недостаток – отсутствие здоровой пищи.
      Через десять минут «Вьюга» на гравитационных двигателях вошла в пространственную спираль, направляясь к секретной планете Крыса и Весельчака У.

      – О, дым Отечества, ты сладок был в воспоминаньях! И вот я вновь вдыхаю яд твоей зыбучей мглы…– самозабвенно продекламировал Крыс, озирая помойный простор космодрома «Убежища».
      – Крыс пишет либретто к моей кантате для оркестра барабанов*, – шепнул Весельчак У Пашке. – Тссс! Это секрет!
      Гераскин понимающе кивнул.
      – Ясно. Только я что-то подобное читал у Грибоедова или Горация…
      – Ой, да ерунда, Герась! Во-первых, мы же пираты! Нам всё равно, что красть: хоть золото, хоть слова. А во-вторых, в этом мире нет ничего нового – всё повторяется по кругу: жизнь, события, мысли…
      – Тебя занимают такие рассуждения, Весельчак?
      – Это от безделья, – пожал плечами толстяк. – Идём! Что языком чесать на ветру.
      Четвёрка погрузилась в тесный старинный бронетранспортёр с мигалкой на полукрыше и отправилась лавировать в лесу стоящих как попало кораблей всех моделей, форм и размеров. У Гераскина дух захватило: сколько здесь было звездолётов! Настоящий музей космического флота Галактики! Если бы не грустная догадка, что большинство из ржавеющих здесь летательных аппаратов украдено или отнято силой, Пашка бы, совсем потеряв голову, ринулся исследовать экспонаты этого «музея». В нём пробудилось сожаление, что, несмотря на благородную цель, он связался с преступниками.
      От унылых раздумий его отвлёк дрожащий голос Шрапнельки. Контрабандист стоял на сидении и тянулся вдаль своим удивительным носом.
      – Мамочки родные! Скормите мои глаза астианским прыщавым червям! Вы на этом собираетесь отправиться в рейд?!
      – Ну, да. А что такого? – невозмутимо осведомился Весельчак У.
      – Я восемьдесят три года не летал на эребских штармраверах! Они все были уничтожены в последней тефуальской войне!
      – Не все, хе-хе.
      – Ему цены нет! Он на ходу? Весельчак, ты меня разыгрываешь?
      – Нет. Она в полном порядке.
      Бронетранспортёр остановился неподалёку от чёрного, словно морион*, крейсера, гордо и величественно вздымающегося над различными приземистыми летающими тарелками. Корабль был гигантский, винтажной конусовидной формы с тремя обширными дюзами, словно сарафан обхватывающими его. Стоящий низко к земле на массивных выдвижных стабилизаторах, выполняющих роль амортизаторов, он казался присевшим перед прыжком грозным и опасным хищником. Поперек корпуса угадывались поперечно-вращающиеся закрытые заслонками казематы пушек. Обтекатели антенн стилизованными молниями топорщились во все стороны. Чуть выше вершин обтекателей дюз Пашка увидел серебряный вымпел: крылатая фурия, натягивающая лук, но вместо стрелы на тетиве тоже лежала молния. Изображение опоясывали буквы космолингвы. «Валькирия» именовался крейсер.
      – Хороша? – похлопал Весельчак по блестящей обшивке.
      – Красавица! – в унисон ахнули Пашка с Шрапнелькой.
      Крыс с Весельчаком самодовольно переглянулись.
      – Сейчас таких чудес уже не строят! Ей наверно полтысячи лет будет! – не переставал восхищаться малолинианец.
      – Семьсот двенадцать. Это первая серия, – скромно заметил толстяк. – Но некоторые узлы пришлось поменять, естественно…
      – Юнга, полёт на таком корабле стоит жизни! – прослезился Шрапнелька.
      Пашка молчал, разинув рот. Запрокинув голову, он любовался кораблём чужой древней цивилизации.
      – А это что? – указал контрабандист на два овальных обтекателя по бокам вымпела. – Не помню такого в конструкции штармраверов. Это вы вооружения добавили?
      – Вроде того, – рассмеялся Весельчак У, – для «психической атаки».
      Шрапнелька не понял.
      – Внешние динамики, – объяснил толстяк. – Знаешь, подлетишь так, бывало, к планетке какой-нибудь, да как гаркнешь в эти штуки: «А ну сдавайтесь!» И всё! У жителей всякая воля к сопротивлению исчезает.
      – Но, ведь, звук в вакууме не распространяется, – недоверчиво заметил Гераскин.
      – Не умничай! – огрызнулся Крыс.
      – Это мы уж потом поняли, – скис Весельчак. – Да и на планете они всего километров за двадцать слышны… Но не убирать же теперь?
      – Да на таком корабле не то что за невестами, в геенну огненную можно отправляться без страха! Эх, юнга, где мои семнадцать лет?! – Шрапнелька разве что на ушах не ходил от восторга. – Но чего мы ждём? Показывайте скорей, что там внутри!

      Начались сборы в дорогу.
      Пираты свезли к кораблю груды оружия, продовольствия, капсул с гравитационным топливом и ещё массу полезных и бесполезных вещей. Они скрупулёзно всё проверяли, пересчитывали, перебирали и спорили, что взять, а что оставить.
      Шрапнелька занялся тщательной инспекцией материальной части «Валькирии». Бывший канонир действительно оказался глубоко просвещённым в вождении и конструкции звездолётов самых разных типов и модификаций. Под простаковской и комичной внешностью скрывался смекалистый и решительный человек. Шрапнелька поражал своими знаниями в устройстве двигателей и электросистем любого корабля, на который ему указывали. Он держал в памяти тысячи и тысячи характеристик звёздных маршрутов. А в его незаурядных боевых качествах Пашка и пираты уже убедились на Фуме-руме.
      Дымя неизменной трубкой, щуплый старик исползал все закоулки «Валькирии» и указывал, что следовало подправить или заменить в конструкции, какие узлы усилить для придания крейсеру лучших ходовых свойств в грядущем переходе через скопление NGC 6397. Пираты пригнали к «Валькирии» сотню праздно шатающихся по окрестностям разбойников, и под надзором Шрапнельки они теперь занимались усовершенствованием молниеносной фурии.
      Но как ни торопились пираты, как ни умолял их Пашка форсировать события, подготовка к рейду заняла почти два дня.
      Всё это время Гераскин не находил себе места от переживаний перед предстоящим опасным путешествием. И больше всего он волновался за Алису. «Волновался» слабо сказано – Пашка с ума сходил! И только Шрапнелька со своими бесчисленными прибаутками отвлекал юношу от его треволнений. Часто он тащил разбитого и апатичного парня за шкирку в какой-нибудь отсек крейсера и заставлял его работать наравне с набранными пиратами ремонтниками, таким образом вырывая Гераскина из паутины депрессии.
      Контрабандист оказался совершенно не таким ворчливым трутовиком, каким он представился Гераскину в таверне «На посошок». То ли от вдохновения быть вовлечённым в авантюру по «спасению прекрасной дамы», как выражался Шрапнелька, то ли из-за интереса молодого землянина к своей персоне, но, так или иначе, контрабандист за эти два дня стал закадычным другом Пашки. У него то и дело находились тёплые слова ободрения и утешения для хмурого утомлённого мрачными думами юноши. А уж побасенок о былом флибустьерском шаромыжничестве из него сыпалось, как из рога изобилия! Пашку сперва удивило, что, конфискованный полицией, конквир контрабандиста носил земное название. Но недоумение его развеялось, когда он узнал в старом разбойнике такого же бесшабашного романтика, каким был сам. Шрапнельке будто недоставало реальной пиратской жизни, и он перечитал неимоверное количество книг о пиратстве, как научно-исторических, так и приключенческих. И, конечно, он знал произведения Стивенсона, Джека Лондона и Рафаэля Сабатини. Вот откуда у его корабля взялось нежное имя «Арабелла».*
      Какой бы бесконечной ни казалась Гераскину подготовка к «спасательной операции», но и ей пришёл закономерный конец. На исходе вторых земных суток капитан Крыс объявил ему, что они готовы выдвинуться к цели, и Пашку приглашают для совещания на капитанский мостик.
      Закончив перед немногочисленным экипажем доклад о готовности корабля к полёту, Крыс задумчиво сказал:
      – Я тут поговорил со Шрапнелькой, чтобы получше узнать компанию, к которой мы собираемся незваными гостями. И сделал вывод, что люди это крайне серьёзные! Похищение Алисочки они организовали потрясающе ловко, наверняка, оперируя огромной информацией о ней.
      – Это неудивительно, – отозвался Пашка. – Об Алисе написаны десятки книг, сняты фильмы, Информаторий забит данными из её биографии.
      – Вот это-то и важно! – продолжал Крыс. – Если они хорошо изучили досье Алисы, то, скорей всего, наткнулись на информацию о нас и о тебе, Гераскин. У нас нет никаких гарантий, что эти ребята не узнают нас, когда мы к ним заявимся. И понятно, что, узнав нас, они догадаются о подоплёке нашего визита. Мы не можем ставить операцию под такую угрозу!
      – Капитан, куда ты клонишь? – Пашке не понравилась серьёзность Крыса.
      – Мы тут покумекали, – вставил Весельчак, – и решили, для успеха операции не помешало бы позаботиться о маскировке.
      – Так в чём проблема? – всё не мог взять в толк Паша.
      – Ну, например, в тебе! – съехидничал Крыс. – Даже в том маскараде, что мы устроили на Фуме-руме, тебя раскусили.
      – Ага, – кивнул Шрапнелька, – плёвое дело!
      – Фальшивой бородой и повязкой здесь не обойдёшься. Нужна совершенная маскировка! – сказал Крыс.
      – Да о чём вы толкуете?
      – Мы толкуем, садовая голова, о пилюлях Синего Воздуха! – хохотнул Весельчак У.
      – Что! – выпучился на пиратов Пашка. – Что вы предлагаете?
      – Сущий пустяк! – свил пальцы Крыс. – Через пять часов у нас старт. И мы полетим к планете Синий Воздух. Где ты достанешь пару дюжин их замечательных пилюль.
      Здесь необходимо привести небольшую справку, о чём же идёт речь.*
      На небольшой и малоизвестной планете Синий Воздух рос невзрачный сорняк, который местные жители называли «грим-травой», а в научных кругах он был известен, как «Обманка фантасмогоническая». Такие имена обуславливались удивительными свойствами этой травки. Подвергая её особой химической обработке, люди получали экстракт, при употреблении которого человек мог превратиться в кого угодно по своему желанию. Из этого экстракта на планете производили пилюли, и у аборигенов было обычным делом перевоплощаться с их помощью друг в дружку или своих кумиров. Можно сказать, что на Синем Воздухе царила идиллия, и их эксцентричное поведение с превращеньями никого не волновало.
      Так было, пока Алиса Селезнёва не открыла Галактическому Совету, что пилюли с этой планеты в своих преступных целях используют космические пираты. Крыс и Весельчак У в бытность свою действительно умыкнули с Синего Воздуха ящик чудодейственной фармакологии и натворили немало афер и грабежа под масками законопослушных граждан или вообще животных. Тогда-то Галактическая полиция взяла под строжайший контроль все космопорты планеты и даже выставила кордоны на подлётах к ней: мало ли кому ещё вздумается разжиться «волшебными» таблетками для совершения противоправных действий.
      Раньше пилюли на Синем Воздухе можно было добыть за безделицу: прочитать стишок или изобразить пантомиму. Доказательства своей благонадёжности для получения опасного средства перевоплощения требовались минимальные. Увы, жители Синего Воздуха так привыкли к собственной безобидной смене обличий, что считали её в порядке вещей, и думали в доверчивом неведенье, будто так живёт вся Галактика. Будто люди превращаются в симпатичных им личностей исключительно из-за своей симпатии, а не из-за злого умысла. Преступления пиратов положили конец слепоте обитателей Синего Воздуха.
      На вывоз с планеты пилюль и самой грим-травы ввели жесткое наказание. Прежде всего, нарушителю грозила обязательная прививка, обеспечивающая пожизненный иммунитет к воздействию Обманки. А далее дело могло закончиться длительным тюремным сроком со штрафом и исправительными работами. Таможенный контроль на Синем Воздухе был самым строгим во всей Галактике. Не уступала ему и паспортная проверка прилетающих на планету людей. В отличие от Блука или Земли, регистрация здесь была не просто полной, а подробнейшей. И отказ её проходить просто был чреват выставлением туриста вон с планеты без долгих разговоров. Поступление чудо-пилюль в Большой Мир пресекли.
      Но вывезти их с планеты можно было. И даже без длительной бюрократической канители. Доступна сия привилегия была едва ли тысяче человек на весь Млечный Путь. Это были люди исключительной непогрешимости и высоких моральных качеств. За них могли поручиться народы целых планет и звёздных систем. Среди этой честной компании волей судьбы оказался авантюрист Пашка Гераскин. Не то чтобы Пашка заслуживал чести называться «высокоморальным человеком», но он был другом Селезнёвой. А ей первой предоставилось право по первому требованию получать нужное количество пилюль грим-травы. Так её отблагодарила полиция.
      Что же до самих пиратов, то их заначке в ящике, украденном из аптеки с Синего Воздуха, через несколько десятилетий пришёл конец. А оставшийся маленький кулёчек таблеток лично экспроприировала Селезнёва. Поэтому последнюю пару лет Крысу и Весельчаку У приходилось обходится без своей хитроумной мимикрии.*
      Теперь же они предлагали лететь на Синий Воздух, где Гераскин воспользуется своей привилегированностью и добудет заветное средство супер-маскировки.
      – Да вы с ума сошли! – бушевал Гераскин. – Это же ещё полдня разлётов туда-сюда! А в это время Алису, может быть, мучают и убивают!
      – Пока у нас нет веских оснований утверждать, что с ней происходит именно то, что ты назвал. Потому, с той же долей вероятности, мы можем предположить, что с ней всё в порядке, – выдал Весельчак У фразу, которой явно научился у адвоката на одном из судебных процессов над собственной персоной.
      У Пашки челюсть отвисла от его тирады.
      – Пойми, Гераскин, мы не из-за какой-то прихоти хотим туда лететь, – медовым голосом увещевал Пашку Крыс, – мы же ради Алисочки стараемся! С этими пилюлями, представь, мы же сможем в её охрану превратиться и, не вызывая подозрений, увезти её с базы! А потом обернёмся в драконов и спалим этих подлецов к чертям собачьим! Здорово же! А?
      Логика старого хитреца была неоспорима, а выгода очевидна.
      – И не забывай, что нас могут знать в лицо на Карбуне. И сказки о том, что мы заплутавшие коммивояжёры, не прокатят. Нужно маскироваться! И маскироваться лучшим образом!
      Пашка перевёл умоляющий взгляд на Шрапнельку. Тот пожал плечами.
      – Осторожность – половина успеха.
      – А вторая половина?
      – Рассудительность, чтобы решиться на осторожность…
      – Слабость – это подчинение силы духа доводам разума!
      – Не пуляй в меня цитатами Экзюпери!* – открестился Шрапнелька, и Пашка прикусил язык от удивления – старый бандит и это знал!
      – Посмотрим, а вернее, учуем носом, каков твой «дух» будет без головы. Хотя ты ей и так пользоваться не научился, и она тебе, похоже, без надобности.
      «И здесь себя балбесом умудрился выставить!» – с горечью подумал Гераскин. Но пощёчину своей гордыне стерпел.
      Крыс, заметя колебания Пашки, сменил тактику, беря его на пушку:
      – Да что с ним говорить? Сапиенсы! Вам не по Галактике рассекать, а на мастодонтов с каменными топорами охотиться. Вот это по вам! Сила есть – ума не надо! И кто только вас в Космос пустил?
      – Циолковский и Королёв…*
      – Чтоб им пусто было! Не додумались снабжать вас табличками «Опасно для жизни окружающих!» Нет! Я решительно отказываюсь от дальнейшей операции без пилюль грим-травы!
      – Я тоже не дурак, – поддержал компаньона Весельчак У.
      – А у меня корабля нет, – развёл руками Шрапнелька.
      Пашка сокрушенно сдался.
      – Хорошо! Хорошо! Я согласен! Только, умоляю, быстрее! Одна нога здесь, другая – там.
      – В этом не сомневайся, – осклабился Крыс.

      В назначенный срок грозная «Валькирия» в буре огня планетарных двигателей на жидком озоне взмыла над «Убежищем» и, переключившись на гравитационное топливо, рванула по Спирали Времени к затерянной в Млечном Пути планетке Синий Воздух.
      Выйдя из временного завихрения, Крыс положил корабль в дрейф в часе полёта от планеты.
      – Здесь на нас не обратят внимания, – пояснил он. – Бери модуль, юнга. Ни пуха тебе…
      – К чёрту, – бросил через плечо Гераскин, весь поглощённый переживаньями о бесполезной трате времени.
      Полёт на Синий Воздух, получение пилюль и возвращение не вызвали осложнений и проволочек. Гераскина знали на планете. Вместе с Алисой он уже обращался к аборигенам с подобной просьбой, когда пилюли понадобились ребятам для незаметного внедрения в фауну планеты Стеговия. В регистратуре у Пашки отсканировали сетчатку глаз, сняли отпечатки рук и взяли анализ ДНК. После чего с пожеланием счастливых превращений вручили драгоценные таблетки.
      Вернувшись на «Валькирию», Гераскин протянул сгорающим от нетерпения пиратам горстку желатиновых капсул с изображением герба Синего Воздуха.
      – Наконец-то! – возопил Крыс, пуская слюни, будто вся его нормальная жизнедеятельность зависела от этих таблеток. От возбуждения у него даже кончик языка высунулся и дрожал, как у змеи.
      – Каждому по четыре штуки… – начал Пашка и, окаменев, рухнул на пол.
      Пилюли раскатились по шлюзу развед-модуля. За спиной юноши стоял Шрапнелька с парализующим бластером.
      – Вот так вот! – усмехнулся старый пират. – Извиняй, юнга, но такое веселье я не пропущу!
      – Живей! В каюту его и за работу! – развил бурную деятельность Крыс.
      Дальнейшим событиям суждено было навсегда войти в Галактическую криминальную хронику как одному из самых загадочных преступлений XXI-го века.
      В шесть часов вечера местного времени три птицы, в которых эксперты со слов очевидцев опознали блукских говорунов, напали на одну из аптек планеты Синий Воздух и, наглотавшись пилюль из Обманки фантасмогонической, скрылись в неизвестном направлении. Нападение было таким внезапным, наглым и просто непонятным, что полиция совершенно растерялась. Кроме того, было неясно, что же делать со странными никогда не виданными на Синем Воздухе птицами: стрелять, ловить или что-то ещё? Ошибка в принятом решении могла обратиться серьёзным скандалом: таблеток-то много и их можно приготовить ещё, а редких птиц мало, и пополнить их популяцию не так просто. Пока стражи порядка созванивались с зоологами для консультации, пока те рылись в справочниках-определителях, загадочных пернатых воров упустили.
      А тем временем, вся таинственность налёта на аптеку объяснялась изощренным планом ограбления, составленным капитаном Крысом и сговорившихся с ним Весельчаком У и контрабандистом Шрапнелькой. Со времён хитроумного Улисса* Мир не знал подобных афер!
      Пиратам до зарезу необходимы были грим-таблетки в их грязных делишках. Но украсть их так же легко, как двадцать семь лет назад, они не могли из-за строжайшего полицейского надзора за планетой Синий Воздух.
      И вот провидение подарило им того, кто мог достать для них вожделенный препарат. Но просить у Гераскина целый ящик этого добра пираты не решились – он мог заподозрить неладное. Да и полиция вряд ли бы выдала ему такое количество таблеток. Тогда Крыс предложил оглушить Пашку и самим, незаметно проникнув на планету, натаскать как можно больше пилюль.
      Но как пересечь кордон, где каждый корабль подвергался тщательнейшему досмотру? Пираты вспомнили о замечательных говорунах!
      Говорун – крупная птица с двумя клювами, способная к запоминанию неограниченного количества слов и фраз на самых разных языках. Но вовсе не это было замечательным в говорунах. Ну, кого удивишь птицей-балаболкой? Но пернатые с Блука помимо этого являлись одними из немногих высокоорганизованных живых существ, способных жить в открытом Космосе. Без вреда для здоровья они летали меж звёзд. Естественно, не так быстро, как корабли, но второй космической скорости* достигали шутя. Ниточки пиратского замысла завязались в узел дерзновенной интриги!
      Обезвредив Гераскина, пираты перевоплотились в двуклювых птиц и отправились своим ходом на Синий Воздух. Незамеченные радарами спутников, минуя блокированные полицией космопорты, они беспрепятственно достигли цели и, к изумлению аптекаря, набросились на содержимое шкафов его заведения. Набив полные зобы таблеток (а в объёмистый зоб крупной птицы входит до полукилограмма пищи или около тысячи пилюль) говоруны растворились в неизвестности. То есть, пока их искали по местным паркам и садам, бандитские летуны уже волновали крыльями простор Космоса, возвращаясь к лежащей в дрейфе «Валькирии».
      Надо отдать должное пиратской смелости, ведь авантюра, задуманная Крысом, была исключительно опасным предприятием. И вовсе не из-за того, что их могли поймать. А потому что пиратам предстояло пролететь несколько сот километров в безвоздушном пространстве с полными зобами таблеток, способных превратить их во что угодно. Проглоти кто-нибудь из них хоть одну из пилюль, забыв о сосредоточенности на образе говоруна и приняв своё истинное обличие, то он бы, наверняка, погиб в вакууме Космоса.
      Всё это пришедшему в себя Гераскину, давясь своим скрипучим смехом, рассказал контрабандист Шрапнелька. Старому малолинианцу дела не было до пиратских махинаций с оборотничеством, но сам соблазн поучаствовать в таком необычайном приключении искушал его. Ведь, Шрапнелька, по сути, несмотря на преклонный возраст, оставался романтичным мальчишкой!
      – Никогда так не веселился! – кашлял Шрапнелька. – Аптекарь на нас ка-ак выпучился! А люди на улицах ка-ак шарахнутся! Ха-ха-ха! А федералы-то, федералы! Растяпы! Ха-ха-ха! Зеньки повылупили, хлеборезки раззявили, стоят, черепушки чешут! А я им в оба клюва: «Привет с «Протуберанца», олухи!» Ха-ха-ха!
      Негодование Гераскина не знало предела. Он накинулся на пиратов с такой бранью на всех известных ему двадцати четырёх языках, что у бывалых космических волков уши в трубочки скатались.
      – Ну-ну! – добродушно смеялся Весельчак У. – Не бузи, Герась! Подумаешь, немного пошалили.
      – Пошалили?! – орал Пашка. – Где-то на Карбуне Алиса погибает, а им вздумалось «пошалить»! Да чем вы лучше её похитителей?!
      – Многим лучше! – прогнусавил Крыс, сменивший с помощью грим-пилюль свою неудобную и мало натуральную оболочку на реалистичный образ пожилого сухопарого человечка.
      При этих словах он превратился в Селезнёву.
      – А ну, прекрати!!! – взбесился Пашка.
      Шрапнелька уставился на Крыса в облике Алисы.
      – Это мы её летим спасать? Ничего дивчина. Симпатичная.
      Алиса показала Гераскину язык.
      – Крыс, я тебя убью!!!
      Но привести в исполнение свою угрозу Гераскин не мог: его крепко держал в захвате самбо Весельчак У.
      – Капитан, хорош придуриваться! Видишь, парень и так на взводе, – пыхтел он.
      Крыс вернулся к своей прежней личине.
      – Мерзавцы! – буянил Пашка. – Вы использовали меня! Вы нагло использовали чужое горе! Наживаетесь на чужих слезах! «Благородные пира-а-ты»! Дохлой курице втирайте мозги про своё «благоуродство»!
      – И вовсе мы не наживаемся на чужом горе, – обиделся Крыс. – Это плата за наши услуги тебе. У всего своя цена, знаешь ли. И у «добрых дел» в том числе.
      – Я же вам уже рубины отдал!
      – Это был аванс, – смутясь, сказал толстяк.
      – Вот спасём Алису, она вам вставит по первое число и аванс, и получку!
      – Ну, с Алиской мы как-нибудь договоримся, – отмахнулся Крыс. – Ей-то мы бесплатно поможем.
      – Может быть, – вставил Весельчак У.
      – Да, – согласился с поправкой Крыс.
      – Грош – цена вашей помощи пока!
      – Гераскин, ты забываешься! Мы сейчас на этом корабле, вот с этим человеком, – Крыс указал на Шрапнельку, – не потому, что нам захотелось прогуляться. А потому, что мы заняты вопросом спасения Селезнёвой. Просто представился удобный случай поправить собственное благосостояние. Не упускай возможности, держать Фортуну за руку, иначе, она схватит тебя за горло! И не забывай, что я Алисе про пилюли рассказал по-секрету. А она, змеючка, раструбила о них всей Галактике. А потом ещё и наш НЗ спёрла.
      – Сами виноваты! Сидели бы на пенсии в своём убежище, а не пытались заселить Землю приведеньями!* Да пусти уже! – Гераскин вырвал заломанные за спину руки из захвата толстяка.
      – Будем считать, что в этом вопросе нами достигнут паритет. Она нам напакостила! Нужно же как-то компенсировать причинённый её происками вред.
      – Это подло!!! – словно из пушки выстрелил Гераскин.
      Крыс пожал плечами.
      – Подумаешь!
      Шрапнелька тоже пожал плечами и принялся раскуривать трубку.
      – А, по-моему, весело. Эх, юнга! Ты не представляешь, какой вкус у нашей Галактики, там, за бортом! Это вкус Свободы!
      – А ты вообще молчи! Как только они уговорили тебя на такую подлость?
      – Они не уговаривали. Сказали, будет весело. И весело, действительно, было. Мы же никому вреда не причинили.
      – Ещё не вечер! Ты не знаешь, зачем этим двоим нужны эти чёртовы таблетки.
      – Допустим, ты тоже не имеешь об этом определённого понятия, – разозлился Крыс на неуёмное буйство Гераскина. – Не нравится? Можешь отправляться вон, на Синий Воздух, и выручать свою Селезнёву с полицией. Я поставлю вам свечки «за упокой». Заодно, можешь пожаловаться федералам, какие мы плохие.
      Пашка только фыркнул с досады.
      – Ну, что, летим на Карбун? – разрядил обстановку Весельчак У.
      – Летим, – бросил Крыс. – Займите свои места. Готовимся к пространственному прыжку.
      – Всё равно, вы – предатели! – буркнул Пашка и направился в свою каюту.
      Он жутко злился на своих предприимчивых союзников, но его утешала мысль, что, в конце концов, топтание на месте закончилось. Он бежал навстречу Алисе!


Глава IV. Космический цирк

      По настоянию Шрапнельки, Крыс задал бортовому навигатору параметры выхода из временной спирали за полдня лёту до скопления NGC 6397. Большее приближение, полагаясь на навигационные устройства автопилота, было чревато риском попасть в магнитное поле звезды и серьёзно повредить корабль, если вовсе не погибнуть. Дальше следовало лететь на планетарных двигателях и ручном управлении, пользуясь минимумом компьютерной электроники, которая в области мощного излучения десятков близкорасположенных звёзд просто-напросто сходила с ума.
      Пашка стоял, напряжённо вглядываясь в экран внешнего обзора. Сигнальные маячки компьютера перемигивались, предупреждая об опасном приближении к звёздному скоплению. Машина рекомендовала немедленно изменить маршрут.
      Никогда!
      Вот перед ним лежит его Рубикон, вернее, Пирифлегетон*, раскинувшийся на сотни миллионов миль во все стороны и сверкающий нестерпимым пламенем даже на мониторах капитанского мостика. Alea iacta est!* Даже в этой знаменитой фразе ему слышалось милое имя. Там, где-то впереди, его ждала Алиса. Пашка не знал этого наверняка. Но он уже несколько дней убеждал себя в этом и не хотел думать, что поиск изначально пошёл по неверному пути.
      – Шрапнель, к бою! – повернулся Гераскин к пиратам. – Покажи нам своё искусство!
      Шрапнелька сосредоточено молчал. Обычная трубка исчезла. В глазах появился холодный отстранённый блеск.
      – Будет трясти... Кто плохо переносит перегрузки, лучше идите в каюты, – сказал бывший канонир.
      Никто не шелохнулся.
      – Тогда хотя бы пристегнитесь! Не хватало потом соскребать вас со стен…
      Его суровому голосу подчинились.
      – Валькирия, перехожу на ручное управление! – обратился Шрапнелька к компьютеру корабля. – Отключить системы автоматической навигации. Вывести шкалу координат Реуса. Четвёртый Сектор Млечного Пути. Созвездие Жертвенник. Дай погрешность в три тысячных процента на минуту. Покажи радиус углового сжатия. Исправь на 0,02. Дай данные плотности магнитного потока по Ипмауту. Сообщи нейтринный градиент своей поверхности. Так! Усиль редукцию облучения до 1/6. Повысь седуноляцию до максимума. Покажи данные по тормозной системе. Отлично! Активируй инерционный компенсатор. Скорость субсветовая. Подключи резервную подачу топлива. Умница! Герметизируй отсеки. Снизь искусственную гравитацию на двадцать процентов. Повысь содержание гелия на пять процентов…
      Шрапнелька распоряжался компьютером, как выпускник высшей школы космических асов. Большую часть дальнейших его приказов Пашка вообще не понял - настолько они были специфичны. Они просто слились для юноши в одну дремучую абракадабру.
      – Начинается! – крикнул контрабандист.
      И, прежде чем его голос оборвался, корабль сильно тряхнуло. На панели управления отчаянно замигали индикаторы, сигнализирующие о недопустимых нагрузках на узлы и агрегаты звездолёта. Заверещала сирена.
      – Мы погибли! – просипел побелевший Крыс.
      – Всё нормально! – грозно отрезал Шрапнелька. – Машина перестраховывается. Валькирия, отключайся!
      Компьютер объявил о готовности к отключению автоматической системы управления. И через тридцать секунд на мостике погас свет и мониторы внешнего обзора. Продолжали светиться лишь экраны сканографа, радара, спидометра, датчик координат, пространственный анализатор местоположения корабля и ещё с десяток различных шкал с мудрёными цифрами и кручёными диаграммами. Тускло замерцало аварийное освещение.
      Что такое вести космический корабль вручную? Трудно вообразить более сложную работу, требующую моментальной реакции не столько рук, как ума. За сотые доли секунды он должен сложить, вычесть, перемножить и разделить десятки различных показаний, в которых зашифрован маршрут, положение корабля в точке этого маршрута, помехи движению, расход топлива, время достижения следующей точки маршрута и так далее, и тому подобное. Космический пилот, в отличие от лётчика самолёта, не видит воочию, куда он движется. Только по цифрам и данным приборов он понимает это. И от ясности и скорости восприятия пилотом этой информации, то и дело меняющейся на экране по стремительному ходу продвижения звездолёта вперёд, зависит благополучие всего мира, сосредоточенного в объёме космического корабля. Достижение такого мастерства практикуется десятилетиями, а его воплощение похоже на волшебство.
      И именно волшебство видел Пашка в том, как пальцы Шрапнельки быстро снуют по пульту управления, количество кнопок, тумблеров и рычагов которого было сопоставимо разве что с числом слов в романе «Война и Мир». Каким чудом контрабандист разбирался в них, одновременно бегая глазами по шкалам навигационных приборов, без помощи компьютера, но сам превратившись в вычислительную машину, было загадкой.
      Экипаж вжало в кресла, заметно повысилась температура, корабль ощутимо вибрировал. А чёрные слепые мониторы угнетали своим мёртвым видом. Куда мы летим? Где мы сейчас? Вдруг в следующий миг мы врежемся в какую-нибудь звезду? Вдруг Шрапнелька ошибётся в ничтожной миллионной дроби? Но старый пират не ошибался.
      – Умничка, девочка! – любовно приговаривал он. – Идёт, как нож сквозь масло!
      Гераскин бы так не сказал – его мутило. Судя по внешнему виду пиратов, они были с ним солидарны.
      Больше семи часов корабль на максимальной скорости планетарных двигателей лавировал между выбросами звёзд и боролся с их гравитационным притяжением. По временам казалось, что от перегрузок он развалится на части. Но Шрапнелька не зря летал сюда больше десяти лет, да на технике, значительно уступавшей характеристикам «Валькирии». И недаром он служил на легендарном «Протуберанце»! Контрабандист был собран и серьёзен, пока Пашка и пираты, что скрывать, перетрухнули.
      Но вот тряска поутихла. Шрапнелька включил компьютер.
      – Валькирия, ты в порядке? – с нежностью обратился он к машине.
      Компьютер сухим трескучим голосом начал перечислять повреждения корабля. Контрабандист со спокойным видом слушал отчёт, от которого у его спутников волосы встали дыбом. По словам компьютера, выходило, что «Валькирия» почти на треть выведена из строя.
      – Валькирия, рассчитай торможение до минимальной скорости через два часа, – невозмутимо произнёс Шрапнелька, и его пальцы стремительно запорхали по пульту управления.
      Спустя несколько секунд тряска полностью прекратилась, и Шрапнелька попросил машину повторить отчёт. Новые данные вызвали общее ликование: «Валькирия» невредимой прошла в центр скопления NGC 6397, только копотью покрылась.
      – Ах, ты симулянтка! – пожурил машину контрабандист. – Продолжай торможение. В точке 15-906 выполни крен на левый борт в полсекунды.
      – Ну, Шрап, ты даёшь! – восхищённо пыхтел Весельчак У.
      – Это что… – буркнул Шрапнелька, набивая трубку. – Вот наш штурман Дзок на «Протуберанце» как-то с нейтронной звездой* поспорил! Что за времена были…
      Глаза Шрапнельки наполнились светом неведомых грёз.
      – Отличный, ребята, у вас корабль! – сказал он, помолчав. – Часа через полтора на месте будем. Я спать. Позаботьтесь о средстве снижения кислорода в крови. На Карбуне перенасыщенная атмосфера…
      И контрабандист под аплодисменты Гераскина и пиратов удалился в свою каюту, скромно пряча довольную ухмылку.
      Скоро на мониторах появилась планета. Компьютер выдал информацию о характере объекта и его атласное название: «Карбун». Долетели!
      Передатчик планетарной связи ожил, и механический голос загремел на весь корабль:
      – Внимание! Вы находитесь в охраняемой зоне. Немедленно выключите двигатели и назовите себя. Внимание! Вы находитесь в охраняемой зоне. Немедленно выключите двигатели и назовите себя. Иначе открываю огонь! Иначе открываю огонь!
      Крыс быстро дал команду «Валькирии» лечь в дрейф.
      – Буди Шрапнельку!
      Но старый пират уже поднимался на мостик. Он подошёл к переговорному устройству и, набрав местный код передачи сообщения, закричал, будто говорил не по связному аппарату, а пытался собственными силами доораться до невидимого стража.
      – Это контрабандист гильдии Окрапукаукса №814! Это контрабандист гильдии Окрапукаукса №814! Шрапнелька!
      – Ваши данные идентифицированы. Ваши данные идентифицированы, – ответил компьютерный охранник. – Тип вашего корабля не определён. Тип вашего корабля не определён.
      – Корабль сменён! Корабль сменён! Дай связь с центральной базой! Код WP841915700KS40R13! Дай связь с центральной базой! Код WP841915700KS40R13! – проорал Шрапнелька и дальше назвал номер бортового видеофона «Валькирии».
      – Код принят. Ждите связи. Код Принят. Ждите связи, – отозвался сторож, и приём наполнился белым шумом.
      Шрапнелька подмигнул своим спутникам:
      – Считайте, что прорвались!
      У Пашки камень с души упал. Как был прав ветеран с «Протуберанца»: лезть сюда на рожон с полицией стало бы вершиной глупости.
      Прошло около четверти часа, и на видеофоне замигала лампочка приёма сигнала. Шрапнелька велел Пашке и пиратам «не соваться в кадр» и переключился на коннект. На экране появилось лицо, исполненное холодной решительности и высокомерия. Под бликующими стёклами очков застыл лишённый эмоций взгляд. Уголки губ брезгливо искривлены. Высокий лоб с глубокой залысиной прочерчивает, словно русло крика прерию, глубокая морщина.
      «Это он!!! Это Эннингтон!!! Почему он жив?!» – чуть не закричал Пашка. Ему пришлось пребольно прикусить язык, чтобы вернуть себе способность соображать. Нельзя сейчас всё испортить своей эмоциональностью!
      – Грейс! Старина! – Шрапнелька мало что не засиял от счастья. – Сколько лет, а ты цветёшь, как геонийский саксаул!
      – Что тебе нужно? – оборвал контрабандиста ледяной голос.
      – Здрасте! – развёл руками Шрапнелька, изображая полнейшее крушение надежд от недоброй встречи. – Товар привёз. Отличный товар! Мчался…
      – Я не работаю с людьми Окрапукаукса. Скажи «спасибо», что до сих пор жив, – перебил его Грейс.
      – Ага, спасибо! Но почему такая немилость? У тебя были какие-то тёрки с боссом. Так я тут причём? Я же не отвечаю ни за него, ни за безголовость его людей!
      – Мне без разницы, за что ты отвечаешь, а за что нет. Улетай, пока сам не стал «безголовым»!
      – Грейс, ты что? Это ж я – Шрапнелька! Я тебе такой гостинец притаранил! Ты обалдеешь!
      – Подожди-ка! Это Окрапукаукс тебя направил? – в голосе Грейса послышалась угроза.
      – Честно? Нет! Он меня в другой сектор послал. Дуется он на тебя, как шишинерийская крыса на ананасы! Так мне-то что за печаль с его душевного геморроя? У меня на борту есть кое-что, что тебе может оказаться весьма полезным. Я как увидел, как мне грузят эту штуку, так и подумал: «Вот мне старина Грейс за неё бобла отвалит!» Лучше я тебе товар отдам, чем по назначению. Окрапукаукс своё, один хрен, получит, а я себе разницу прикарманю! Хе-хе! Так что? Дай разрешение на посадку, а?
      – У нас карантин! – отрезал человек на экране. – Улетай!
      – Какой ещё «кар»? Какой «тин»? – возмутился Шрапнелька. – Я полгалактики пропахал – горючку жёг! Товар вёз! Чуть не поджарился в вашей жертвенной бане! А меня с порога разворачивают и пинком под зад! Разве так можно со старыми приятелями?
      – Повторяю! Мне некогда! У нас авария с выбросом вирулентной плазмы. Планета в карантине. Улетай!
      – Слушай, Грейс, так нельзя! Товар – пальчики оближешь! Ты меня знаешь, я просто так крюк в сотню парсеков делать не стану…
      Грейс исчез с экрана. Его кто-то отвлёк. Через минуту он снова появился с озабоченным видом.
      – Что у тебя за корабль? У меня данные сканографа, что на борту ещё три человека.
      Пашка похолодел. Вот же ж дьяволы! Как прав был Шрапнелька! Как прав!
      – Это приятели мои. И корабль их. А мой давно федералы отняли, твари этакие! Ты будешь торговать? – безмятежно лопотал контрабандист.
      Грейс задумался.
      – Подлетай к орбите. Я вышлю к тебе Густафа. Сколько ты предполагаешь выторговать?
      – Тонны полторы, – обрадовался Шрапнелька.
      – Ты это серьёзно? Товар настолько хорош? – со скепсисом сморщился Грейс.
      – Товар отличный! Но самое ценное не в трюмах, а на языке.
      – Типун у тебя на языке! Что ты вертишь, старый пёс?
      – Нужно перетолковать кое о чём.
      – Так говори!
      – Ха-ха! Это конфиденциально! Сам знаешь: звёзды любят подслушивать чужие секреты.
      – Это исключено! У нас карантин.
      – Грейс, дело-то не детское!
      – Всё скажешь Густафу. У меня от него секретов нет.
      – Но мне нужно… – с мольбой начал Шрапнелька.
      – Меня не интересует, что тебе нужно. Здесь я командую! Все дела организуешь с Густафом. Конец связи.
      Экран погас. Шрапнелька повернулся к спутникам.
      – Полетели потихоньку, – мрачно обронил он.
      – Что будем делать, Шрапнель? – тихо спросил Гераскин.
      – Не знаю! – огрызнулся тот. – Для начала замаскируйся во что-нибудь немое!
      Валькирия подлетела к Карбуну и выключила двигатели. Пашка с холодком в душе наблюдал за показаниями локаторов на мониторах: вокруг планеты кружил тридцать один спутник. Крохотную базу юпитерианцев охраняли получше какого-нибудь стратегического объекта Галактического Содружества.
      Снова потянулись тягостные минуты ожидания, сливающиеся в мучительно бесконечные часы. Длительность отрезка времени N прямо пропорциональна желанию объекта X сократить его продолжительность. Незамысловатая формула накрепко укоренилась в мозгах Гераскина. Он не находил себе места от волнения: ходил туда-сюда по палубе капитанского мостика и ежесекундно бросал тревожный взгляд на чёрные мониторы. Крысу надоело его мельтешение, и он приказал Пашке сесть, пока он не запер его в каюте. Все были на взводе, а потому, когда раздался сигнал запроса на стыковку, члены экипажа «Валькирии» повскакивали, словно кукурузные зёрна на раскалённой сковородке. К крейсеру приближался грузовой шатл.
      Пираты и Гераскин скучковались у переходного шлюза. Вид компания имела весьма экстравагантный. Не мудрствуя лукаво, они перевоплотились в корсаров с голографических трёхмерных иллюстраций из книги «Быль и выдумки четырёх тысяч лет разбоя на морях и океанах планеты Земля», которую, как всякий уважающий себя пират, держал в своей библиотеке Весельчак У. Теперь Крыс был высоким бледным круглолицым джентльменом с лихо завитыми усами и огненно-рыжими прядями ниспадающих на узкие плечи волос. Весельчак сохранил грузную фигуру, но обзавёлся пышной чёрной бородой и косматой шевелюрой с множеством косичек. А Пашка превратился в средних лет мужчину: жилистого, широкоплечего, с дерзкими чертами худощавого лица, большими грустными глазами, пижонскими усиками и эспаньолкой. Новый облик троица обрядила в вычурные одежды, мало напоминающие камзолы персонажей книги, но точно превосходящие пёстротой и шиком оперение редкой райской птицы.
      Створки шлюза раскрылись, и в сопровождении четырёх солдат в простых рабочих комбинезонах с номерами на груди и спине к пиратам вышел высокий блондин в старинном френче защитного цвета. На его благородном лице с красивыми, но резкими чертами застыла безмятёжность. В бездонных синих глазах туманилась мечтательность. Человек окинул взглядом встречающих и слабо улыбнулся.
      Весельчак У положил тяжёлую руку на плечо рванувшегося, было, к блондину Гераскина, и тихо сказал что-то на пиратском языке.
      – Густаф! Друг любезный! – кинулся к человеку Шрапнелька с распростёртыми объятьями.
      Густаф остановил его порыв вытянутой рукой.
      – Побереги силёнки для космопортовых шлюх, старый балагур. Что-то давно ты у нас не появлялся? Я уж думал, Святого Петра своими байками потчуешь, – тоном чуть теплее жидкого азота произнёс блондин.
      – Так всё дела-заботы, – обречённо завздыхал контрабандист. – Да и не доберёшься до вас просто так, сам знаешь…
      – Что это за корабль?
      – Приятелей моих посудина, – Шрапнелька мотнул головой на стоящую у него за спиной странную троицу. – Мою «Арабеллочку»-то отняли поганые федералы! И вот пришлось скооперироваться с дружками. Я им так расписал ваше зелье, что они от одних мыслей о нём кайф ловят!
      – У тебя длинный язык, Шрапнелька. Когда-нибудь тебя повесят на нём, – без намёка на иронию сказал Густаф, подступая к пиратам и Пашке, пристально вглядываясь в их лица.
      – Каждой профессии своя смерть. Нас всех убьют, – ответил контрабандист.
      – Твои слова, да Богу в уши! – проворчал Густаф и, бесцеремонно схватив Весельчака У за бороду, грозно спросил. – Что за шутки? Это «пластика»?
      Пашка обмер: как этот злодей их раскусил?
      – Да-да! – захихикал Шрапнелька, отводя Густафа от троицы. – Это несчастнейшие из людей. Больные на голову фанаты былых эпох: Герри Морган, Эдди Тич и, гм, Пит Блад.*
      – Ты смеёшься? – Густаф без усилий поднял Шрапнельку за шиворот. – Что это за клоуны?
      Пит Блад потянул руку к бластеру. Шрапнелька это заметил и сделал отрицательный жест.
      – Говорю же, фанаты. Знаешь же своих земляков! Начитаются древних книжонок и возомнят себя бог весть кем. А потом бегут в поликлинику и суют хари под нож, чтоб стать похожими на своих кумиров. Бедненькие! – лебезил контрабандист, болтая пятками в двух футах от пола.
      Густаф опустил его и вытер руку о штанину.
      – Не контрабандисты, а космический цирк! Что уставился, как Билл Гейтс на червивое яблоко?* – презрительно усмехнулся он Гераскину. – Питер Блад? Почему сразу не Бармалей?
      – Густаф, старичок, у меня есть одно дельце к доктору. Мне нужно с ним побалакать тет-а-тет, – весь обращаясь в любезное подобострастие, отвлёк от пиратов Густафа Шрапнелька.
      – Сначала разберёмся с торговлей. Затем, рассмотрим всё остальное, – отсёк Густаф и снова с подозрением покосился на трёх стоящих перед ним привидений. – Куда идти, старая выхухоль?
      Не менее двух часов Шрапнелька препирался с Густафом по торговым вопросам, тщательно изображая, что цель его визита именно в этом и состоит. Он предлагал этому странному надменному человеку всякое барахло, взятое пиратами на «Убежище», превознося его, будто это ценнейший товар Галактики. Густаф только брезгливо кривился и, в конце концов, не выдержал:
      – Шрапнелька! Ты сказал, что у тебя товара на полторы тонны зелья. Но за то, что ты мне втюхиваешь, я тебе и чайной ложки не дам. Это не контрабанда, а помойка! И цирк…
      Он недоверчиво зыркнул на переминающихся в стороне древних пиратов, притворяющихся, что ничуть не удивлены или раздосадованы происходящим.
      Шрапнелька снова ринулся в бой, по очередному кругу расписывая превосходное качество какого-то ветхого тряпья и заржавленного оружия. После короткой и отчаянной стычки его страстный азарт, таки, растопил лёд оппонента, и Густаф согласился взять партию товара за целых два центнера «зелья». Шрапнелька рвал на себе остатки волос и выл, что разорён, с таким самозабвением, что Пашка едва удержался от смеха. Однако мнительный гость с Карбуна заметно расслабился и даже с извиняющейся улыбкой сказал контрабандисту.
      – Бизнес, мой друг, не для слабонервных.
      – Это грабёж! На что я детишек кормить буду? Что я боссу скажу?
      – Проблемы малолинианцев волнуют только малолинианцев.
      – Тяжек труд контрабандиста! – рыдал Шрапнелька.
      Густаф приказал своим людям грузить товар, а сам обратился к старому пирату с предложением пройти на капитанский мостик и обсудить дела, на которые так настойчиво ставил акценты контрабандист.
      Оказавшись на месте, Шрапнелька снова затянул свою песню, что ему необходимо переговорить именно с доктором. У него, де, для него крайне важная информация. Да и корабль не мешало бы подлатать на земле после перелёта.
      – А я нахожу, что корабль в полном порядке, – возразил Густаф.
      – Какое там! – всплеснул руками контрабандист. – На честном слове всё держится! Гравитационный двигатель с рамы слетел! Проводка погорела… Нет, мне бы приземлиться? На недельку, а может две?
      – Забудь об этом! – устало сказал Густаф. – Прохождение через магнитные бури повредило твой рассудок? Тебе же уже объяснили, что на планете, гхм, карантин. И корабль не отремонтируешь, и сам ноги протянешь.
      – Ты так печёшься о нашем здоровье?
      – Оставь свой сарказм для федералов. Вам нельзя приземляться, и точка! Ты будешь говорить, что у тебя за дело или нет?
      Шрапнелька мялся. Пираты и Пашка тоже были в растерянности. Они ожидали всякого, но точно не такого. Почему Грейс не разрешает посадку своему старому компаньону? Подозревает что-то? Или это из-за конфликта с боссом гильдии, в которой состоит Шрапнелька? Мысли у Пашки были одна черней другой. Тишина на мостике стала такой тяжёлой, что казалась осязаемой: протяни руку и хватай!
      – Не хочешь, как хочешь, – Густаф встал. – У нас много других забот. Счастливо оставаться! Не провожай, я найду выход.
      Посланец с Карбуна направился к дверям.
      – Стоооооооой!!! – вдруг истошно заорал Питер Блад и бросился на него.
      Густаф будто только этого и ждал. Он увернулся от хука, перехватил другую руку Блада, идущую на кросс, и вывернул её едва уловимым движением кисти. Блад взвыл. Его предплечье вот-вот должно было выскочить из сустава. Он подался в сторону снижения крутящего момента от борцовского приёма Густафа, и тут же, точно пушинка, был брошен о стену. Всё это произошло в считанные мгновения!
      Тич и Морган кинулись к обидчику. И снова не застали его врасплох. Моргана отшвырнул стремительный удар ноги, а Тич рухнул, приняв прямой удар в солнечное сплетение. Густаф выхватил бластер.
      – Клоуны! – с устрашающим спокойствием процедил он, обводя взглядом охающих на полу людей и отступая спиной к выходу с капитанского мостика.
      Внезапно, словно из воздуха, перед ним материализовалось жуткое безобразное страшилище. Оскаленная многозубая морда в пене слюней торчала из десятка членистых паучьих лап. То ли хвосты, то ли щупальца яростно лупили по полу. Чудище было в три человеческих роста и заняло всё свободное пространство на мостике, упираясь в потолок горбатой щетинистой спиной. Оно прижало обескураженного Густафа к стене и садануло его по затылку тяжёлым когтем. Густаф упал. Тут же зверюга скукожилась и превратилась в хохочущего тощего контрабандиста.
      – Крыс, я, пожалуй, одолжу у тебя десяток этих таблеток! – смеялся Шрапнелька, подбирая обрывки своей одежды. Ведь, от грим-пилюль превращается только тело человека*, а не то, что на него надето. И потому, когда Шрапнелька перевоплотился в чудовище, вдесятеро превосходящее его по объёму, комбинезон на нём разорвало в клочья.
      Густаф застонал.
      – Скорей! Наручники! – крикнул Шрапнелька.
      Но Крыс сам уже спешил с маленькими электронными колодками, которые и нацепил Густафу на запястья и лодыжки.
      – Ну, силён! – шатаясь и пыхтя в густую бороду, поднялся Весельчак У. – Как же ж он меня… Кабы не кольчужка, ведь убил бы!
      Он расстегнул свой изумрудный панцирь и с унынием рассмотрел быстро становящееся лиловым обширное покраснение на груди.
      – Капитан, где у нас аптечка?
      – Глупцы! Нет, вы не клоуны, вы – идиоты! – зарычал, пытаясь встать, Густаф.
      Крыс и Весельчак подхватили его подмышки и усадили в кресло. Делец с Карбуна без страха и с презрением смотрел на своих захватчиков.
      – Немедленно отпустите меня! И убирайтесь! В этом случае я могу гарантировать, что вы останетесь живы. Как долго? Это зависит от вашей глупости, если вы ещё раз решитесь на подобные трюки.
      – Пока что наши трюки причиняют неудобства только тебе, – кое-как сделав себе набедренную повязку из лоскутов растерзанной одежды, сказал Шрапнелька.
      – Сумасшедший старик! Это был неплохой фокус, но он не спасёт тебя и команду твоих фриков! Если бы ты представлял, что сталось с твоим дружком, прогневившим Доктора, то сидел бы, поджав хвост, в своей берлоге, а ходил бы только под себя!
      – Давай не будем о грустном, – спокойно ответил Шрапнелька, выуживая из тряпок трубку и кисет.
      – Ты не в том положении, чтобы говорить подобные вещи, – ухмыльнулся Крыс.
      И при этих словах тело Густафа содрогнулось от электрического разряда. Колодки на нём были и орудием пытки, и кровожадный Крыс в образе Свирепого Моргана держал руку на пульте управления.
      – Глупцы! – заскрежетал зубами пленник.
      – Густаф, перестань! – добродушно похлопал его по плечу Шрапнелька, попыхивая трубкой. – Давай поговорим, как старые приятели.
      – Как старый приятель, я тебе советую немедленно меня освободить, и катиться к чёртовой бабушке! Иначе за твою жизнь не дадут и пригоршни дерьма!
      Его следующую фразу прервал удар тока.
      – Не сквернословь! – злорадно хихикнул рыжий Морган, страшно топорща усы.
      – Вот поговорим и улетим, – хладнокровно продолжал Шрапнелька. – Что за беда у вас здесь происходит? К чему весь этот шум с карантином?
      – Это не твоё дело! И для твоей же пользы и сохранения здоровья тебе в него лучше не совать свой банановый клюв.
      – Жаль… А мне, наоборот, позарез нужно сесть на Карбун. Эта ваша дрянь сильно опасная?
      – Опасна твоя глупость! И, прежде всего, для тебя самого! Окрапукаукс что - специально в гильдию таких чокнутых людей набирает? «Позарез нужно»? Здесь это не фигуральное выражение! Твою нужду удовлетворят разрезом поперёк глотки! Вам нельзя приземляться! Вам нельзя задерживать меня! Вы что, не понимаете, что вас всех убьют?!
      – Убьют-убьют, – хмыкнул Крыс. – Но не раньше, чем тебя.
      Он вновь пропустил разряд по колодкам. И лицо Густафа перекосилось от боли.
      – У нас дела на Карбуне и нам срочно нужно сесть. Рекомендую сотрудничать с нами. Целее будешь!
      – Дела? Дела на Карбуне только у Грейса и отца! И да вдохнёт в вас Господь здравомыслие прислушаться к моим словам: не лезьте в эти дела! Состояние моей целостности меня не беспокоит. А моё сотрудничество с вами исчерпывается тем, что я уже сказал: отпустите меня и убирайтесь к дьяволу ради всего святого!
      – Ну, что за упрямый болван!
      Шрапнелька раздосадовано кусал мундштук трубки и, словно дракон, выпускал клубы дыма из носа.
      – Борода, как там юнга? – обратился он к Весельчаку, хлопотавшему у тела Блада, потерявшего сознание от удара о стену.
      – Живой! Сейчас оклемается, – Весельчак осторожно поднял Гераскина на ноги. Пашка мутным взором обвёл помещение, вспоминая, кто он и где находится.
      – Ты скажи хоть, что за заразу вы упустили из своих лабораторий? Смертельная она? Скафандры, прививки не помогут? – вернулся Шрапнелька к допросу.
      – Смертельная-смертельная! Ни черта тебе не поможет, – процедил Густаф. – Отпустите меня. Для вашей же пользы. Не приземляйтесь на Карбун! – Вдруг некая мысль осенила его. – А если вас интересует выкуп, то никто на Карбуне за меня его не даст. Я бесполезен для вас!
      Тич и Морган разочарованно переглянулись и в унисон сказали друг другу:
      – Выкупа не будет? Досадно!
      – Или вы собираетесь посчитаться с Грейсом за того несчастного чернушника? Оставьте эти бредни! Тогда, лучше отыграйтесь на мне и… проваливайте отсюда!
      – Отыгрываться мы на тебе не будем… А вот пользы, я думаю, мы всё таки добьёмся, – сахарным голосом ворковал Шрапнелька. – Например, расскажи про эту вашу «чуму». От тебя же немного просят! А мы уж решим: приземляться нам или убраться восвояси.
      – Я всё сказал…
      Очередной удар электрического тока искорёжил мучительной судорогой красивое лицо Густафа.
      – Ещё не всё! – самодовольно прошипел Морган-Крыс.
      – Глупцы… Какие же вы глупцы! Не ведаете, что творите, – простонал Густаф.
      Блуждающий взгляд Пашки остановился на Густафе. В нём загорелся огонь осознания происходящего. Мгновение, и Блад в бешенстве накинулся на сидящего в колодках человека, обрушив на него град беспорядочных ударов.
      – Где Алиса!!! Скотина!!! Отвечай!!! Где Алиса!!!
      Шрапнелька и Крыс метнулись к Пашке и оттащили его от Густафа. Изуродованное побоями лицо пленника вытянулось от крайнего изумления. Его сдержанность и надменность улетучились. На пиратов смотрел подавленный растерянный человек.
      – Вы… Вы прилетели за Алисой?
      – Представь себе, – скорчил глумливую гримасу Крыс.
      – Повезло ей с друзьями! – проговорил себе под нос Густаф и сплюнул кровавой слюной.
      – Её друзья могут стать твоим ночным кошмаром, – ехидничал Крыс.
      Густаф собрался и, несмотря на разбитое вдребезги лицо, умудрился придать себе достойный вид. На его изодранных губах появилась слабая снисходительная улыбка.
      – Думаю, вы даже близкого понятия не имеете, что такое «кошмар». Ну, разве что, кроме вот него, – он кивнул на тяжело дышащего после яростной атаки Пашку.
      – Меня? Почему? – Гераскину стало не по себе от впившихся в него из-под опухших бровей синих зрачков Густафа.
      – По глазам вижу…
      – Вот и славно, что твоё сознание не помутилось от некоторой несдержанности нашего юного друга, – промурлыкал Шрапнелька. – Где Алиса, Густаф?
      – Не знаю… – в голосе пленника жглась душевная горечь.
      – Где вы её прячете?
      – Нигде…
      Новая волна электрического тока заставила Густафа заскрипеть зубами.
      – Капитан, прекрати! – крикнул Пашка и, обуздав волнение, обратился к врагу. – Какой смысл отпираться? Ты уже подтвердил, что Алиса у вас.
      – У нас её нет! – с непонятной радостью в голосе ответил Густаф.
      – Что за ахинея! Вы её похитили! Где же она, как не у вас?
      – Алиса сбежала. Её пятый день ищут…
      Пашка чуть кувырком от восторга не пошёл. Ай, да Алиска! Ай, да молодчинка! Ну, что за боевая девчонка!
      Но эйфории его быстро пришёл конец, когда он увидел напряжённые лица пиратов и Шрапнельки. Без слов были понятны их мысли. На самом деле, бегство Алисы не облегчало их задачи по её спасению. Даже наоборот, затрудняло её! Ведь теперь спасатели не знали, где она находится. Селезнёву не могли найти пять дней, и нужно было обладать недюженным оптимизмом, чтобы надеяться, отыскать её быстрее юпитерианцев.
      – Так из-за этого у вас кипеж с «карантином»? – догадался Шрапнелька.
      – Да.
      – Ты можешь предположить, где она может быть? – спросил Пашка.
      – Я не занимаюсь предположениями и гаданием на кофейной гуще, а оперирую только фактами. А мне их не дают.
      – Это ещё почему?
      – Я её упустил…
      – Не завидую, – ядовито брызнул Крыс.
      – И всё же, есть свои соображения на этот счёт? – с дрожью в сердце осведомился Гераскин.
      – Ты правда хочешь это услышать? – в тоне Густафа чувствовалась вселенская боль и усталость, а от его взгляда у Пашки мороз побежал по коже. – Это не та планета, где можно тихо спрятаться. В радиусе тридцати миль от базы её нет. Наши люди там каждый квадратный дюйм прочесали. Скорей всего, она погибла либо в трясине, либо в зубах местных хищников.
      Густаф уронил голову на грудь и шмыгнул разбитым носом.
      У Пашки колени ослабли. Снова этот жуткий образ безжалостной Судьбы, у которой всё предрешено заранее. И с расчётами её спорить бессмысленно и даже опасно.
      Он не успел! Он был близок, но не успел! Ну, почему отчаянье не заточит свою секиру? Зачем оно долбит его душу зазубренным тупым клинком, бесконечно усиливая и продлевая пытки? Зачем он так молод, зачем сердце его полно силы, чтобы терпеть эту жуткую боль, а не лопнуть от горя, как мыльный пузырь!
      Пашка закрыл глаза и попытался пробудить в сознании спутника своей скорби – фантом Алисы. Лишь неясный силуэт в тусклом свечении предстал его внутреннему взору. Ни голоса, ни движения…
      – Она жива! И мы найдём её! – едва сдерживая слёзы, вскричал юноша.
      – Похвальна такая страсть, – задумчиво перемещая мундштук из одного угла рта в другой, откликнулся Шрапнелька. – Только, как ты собираешься это реализовать? Будешь летать вокруг планеты и кричать: «Ау, Алиса! Отзовись! Мы прилетели тебя спасать!»?
      – Да что угодно! Только не сидеть и не ждать!
      – Не вздумайте такое вытворять! – вскинул голову Густаф, глаза его слезились от побоев. – Вас моментально собьют!
      – Мне всё ясно! – сказал рассудительный Крыс, завивая на пальце рыжий ус. – Здесь мы ничего не сможем сделать. Надо вызывать патруль. Пускай бомбят это змеиное гнездо. А потом спокойно ищут Алису.
      – Нет! – загорелся Гераскин. – Она уже сейчас может быть в опасности! Пока сюда долетит полиция, её могут найти и убить! Мы должны сами предпринять меры по её спасению! Сейчас же!
       – Что ж, придётся голосовать, – прицокнул языком Крыс. – С тобой, юнга, всё ясно. Шрапнелька?
      – Грех отказываться от такого приключения. К тому же юнга прав!
      – Юнга – болван! И мы не за приключеньями сюда прилетели, чёрт дери! По крайней мере, не за последним из них…
      – Ой, да, капитан, не барагозь! Всё будет тип-топ!
      – Угораздило связаться с чокнутыми на старости лет, – проворчал Крыс. – Весельчак, что скажешь?
      – А что я? – неожиданно смутился толстяк. – Я до сих пор считаю себя должником Алисы за тот брильянт, что она мне подарила, когда мы поймали Панченгу.
      – Ох, какие мы совестливые! А про карточный долг ты чего-то не вспоминаешь! – надулся Крыс, и усы на его моргановской физиономии встали торчком.
      – Сравнил тоже… Ты же жульничал!– обиделся Весельчак У.
      – Не больше тебя!
      – Я думаю, нужно приземляться в любом случае, – отмахнулся от Крыса Весельчак. – Провести разведку хотя бы. Узнать получше, как и где они ведут поиски Алиски.
      – Вам не дадут приземлиться! Вас тут же собьют при такой попытке! Ну, почему вы не хотите этого понять! – заярил Густаф.
      – Тебе-то что за печаль? Помалкивай лучше! – цыкнул на него Весельчак У.
      – Может, кому-нибудь из нас слетать, а корабль подождёт на орбите? – Шрапнелька перемигнулся с Пашкой, глаза его блестели озорством.
      – Я могу помочь! – вдруг пылко сказал Густаф.
      – Ты? – заскрипел смехом Крыс. – Нет, дружочек! Ты отправишься под замок от греха подальше. Уж больно шустрый!
      – Да уж, Густаф-а, доверять тебе опасно, – хмыкнул Шрапнелька, почёсывая щетину на подбородке. – Как, бишь, ты сказал? «Бизнес не для слабонервных»! А у тебя могут в самый неподходящий момент нервишки сдать.
      – Но… – заикнулся Густаф.
      – Хочешь помочь? – со сталью в голосе спросил Гераскин. – Тогда раздевайся! Капитан, сними с него кандалы. Шрапнелька, Весельчак, держите его на мушке.
      Пираты озадачено переглянулись, но принялись выполнять распоряжение Пашки, стоящего посреди капитанского мостика в образе сверкающего недобрым взглядом Питера Блада.


Глава V. Густаф получает выговор

      В кабинете Эннингтона загудел видеофон. На связи был Густаф.
      – Что ещё? – с отсутствующим видом спросил «Моро».
      – Грейс, Шрапнелька действительно сообщил чрезвычайно важную информацию. Я думаю, тебе стоит с ним встретиться, – выпалил Густаф.
      – Грейс? Думаешь? Тебе? – на восковом лице Эннингтона появились признаки жизни, проявившиеся в удивлённом движении бровей. – Густаф, ты в порядке? Похоже, придется, как следует заняться твоим воспитанием.
      – Прошу прощения, сэр! – смешался Густаф, отводя взгляд в сторону, будто ища подсказки. – Я переволновался из-за сведений, полученных от Шрапнельки.
      – Каких ещё сведений?
      – Это касается последней операции, – запинаясь, сказал Густаф. – Вам лучше переговорить с ним самим. Я… Я боюсь, что неуполномочен решать такие вопросы.
      – Что ты там мямлишь? – маскообразное лицо Эннингтона дрогнуло от гнева.
      – Я возвращаюсь на базу вместе с ним. Это очень важно!
      – Важно то, что последнее время на тебя ни в чём нельзя положиться! – грозно рявкнул «Моро» и, подумав, добавил. – Хорошо! Вези его сюда. Послушаем, что он такого архиважного припас…
      Связь оборвалась. Густаф повернулся к старому канониру.
      – Летим?
      – Да. Вроде, пока всё нормально.
      – Давайте-ка для начала отцепимся от их транспорта, – подсказал Крыс. – Меня не воодушевляет, что где-то в грузовом отсеке торчат четверо посторонних.
      – Конечно-конечно! – заторопился Густаф.
      – Перестань трястись! Это заметно, – одёрнул его Крыс.
      Но Густаф не слушал. Он уже спешил к выходу с капитанского мостика. За ним последовал Шрапнелька.
      Они спустились в трюм, и Густаф приказал солдатам возвращаться на космодром без него. Он вернётся на модуль-боте «Валькирии». Солдаты, молча, кивнули и скрылись в переходном шлюзе.
      – Ты знаешь, куда лететь? – спросил Густаф Шрапнельку.
      – Знаю. Да на шатле пеленгатор хороший, а автопилот по радиосигналу сам кратчайший маршрут выберет. Не заблудимся!
      – Тогда по коням!
      В пять минут маленький развед-катер борта «Валькирии» на трёх звуковых скоростях уже достиг базы юпитерианцев. Рёв мощных двигателей и рокот сокрушаемого звукового барьера не на шутку переполошил весь лагерь. Когда модуль-бот завис над базой на маглевите*, Густаф и Шрапнелька со злорадством наблюдали, как в двадцати метрах под ними, точно вспугнутые светом тараканы, снуют людишки.
      Модуль кое-как приземлился на тесной стоянке флайеров, втиснувшись между летучек, выглядящих, по сравнению с ним, как самовары рядом с ядерным реактором. К катерку со всех сторон бежали вооружённые люди. Другие волокли перепуганных оглушённых собак.
      Люк открылся, и из него, подняв руки, высунулся Густаф. Стволы бластеров и автоматов неуверенно опустились к долу.
      – Всё в порядке! Свои! – невинно улыбаясь, крикнул Густаф и огляделся.
      На него были устремлены десятки пар глаз. Удивлённых и напуганных, а некоторые, в основном, у рабочих и солдат в пронумерованных комбинезонах, не выражали ни капли эмоций или интереса. Неказистые уродливые псы, поджав хвосты, скулили и жалостливо потявкивали.
      При виде Густафа по толпе пошёл гомон и вздохи облегчения. Собравшиеся начали потихоньку расходиться. Некоторые в полголоса, но отчаянно жестикулируя, так давая волю своим чувствам, обсуждали дикую выходку Густафа. Другие, опять же в комбинезонах с номерами, молчали и разбредались поодиночке. Очень странные люди. Словно загипнотизированные.
      Да и вообще, вид воинства Грейса внушал чувство непонятного дискомфорта, не опасения, страха или тревоги, а сожаления. Одетые большей частью в старинную униформу, простые комбинезоны или врачебные халаты, некоторые с эсэсовскими шевронами и свастиками на рукавах, другие с эмблемами давно несуществующих религиозных орденов. Они несли разномастное и по современным меркам примитивное вооружение. И многие из них походили друг на друга, как близнецы.
      Из шатла выскочил Шрапнелька. Он осмотрелся и смачно сплюнул:
      – Вот же ж! Три года не совался сюда, а здесь, как был тухляк, так и остался.
      – Куда идти, Шрапнель?
      Контрабандист указал на стоящий в стороне от прочих построек дом, слабо различимый из-за укрывающих его зарослей лиан и папоротников.
      – Ступай чуть впереди, – тихо сказал Густаф.
      – Смотри, не отчебучь чего сдуру! – проскрежетал сквозь зубы Шрапнелька. – Запомни, даже если ты не заметишь охраны в кабинете Грейса, знай: она там есть!
      – Я понял…
      Они двинулись по усыпанной крупным песком дорожке к зданию.
      Войдя в кабинет, Густаф и контрабандист невольно замешкались под неодобрительным взглядом ожившей статуи, которой оказался сидящий за письменным столом Грейс.
      – Реклифт, Вы только полюбуйтесь на своё детище! – с презрением и брезгливостью воскликнула живая статуя.
      Из боковой двери кабинета вышел человек и, встав по правую руку от Грейса, впился глазами в пришедших. Густафа заколотила колкая дрожь от его вида, словно он смотрел на своё отражение в будущем, и это отражение желало его уничтожить самым изощрённым способом.
      – Густаф, – пророкотало «отражение», – нам надо будет серьёзно поговорить.
      От этой простой фразы, сказанной механическим бесчувственным тоном, Густаф просел на ослабших ногах. Холодный пот щекочущими струйками побежал по его спине.
      – Что у тебя с лицом? – тем же бесцветным, идущим точно из небытия голосом, спросил Реклифт.
      – П-п-пчёлы п-п-покусали…
      – Нет с тобой сладу! – усмехнулся Грейс. – Тебе удивительно везёт на укусы животных! То собаки, то пчёлы…Что у вас? Выкладывайте живо! Мы крайне заняты!
      – Ну, что так сразу с места в карьер? – осклабился во все свои шестьдесят зубов Шрапнелька. – Разве так встречают старых друзей?
      – Не фамильярничай! К делу! – осадил его доктор.
      – А ты изменился, хоть по внешности и не скажешь, – обиженным тоном произнёс старый пират.
      – Ты сюда прилетел физиогномикой* заниматься?
      – Чем?
      – К делу! – рыкнуло «отражение Густафа».
      – Ах, к делу! – Шрапнелька хлопнул себя по лбу и деланно раскланялся. – Вы уж говорите без ваших профессорских штучек. А то я человек тёмный, языкам не обученный. Могу и не скумекать… Дело! Да-да! Делу время, потехе – час! Так, кажется, говорят на вашей планете?
      – Мы тебе устроим «потеху»... – если бы голос Грейса мог убивать, то контрабандист был бы уже мёртв. – Хватит елозить! Выкладывай, с чем пожаловал?
      – О! – Шрапнелька напустил на себя серьёзный вид, и от этого стал ещё смешнее, он походил на священного египетского ибиса со своей плешью и длиннющим кривым носом. – Не плохо бы, сперва, договориться о цене вопроса, раз уж вы желаете беседовать в деловом ключе.
      – О какой цене? Мы даже не знаем, в чём вопрос! – возмутился Грейс.
      Густаф уловил в его интонации между раздражением и решительностью, нотки заинтригованности. Шрапнелька, старый чёрт, мог увлечь человека!
      – Вопрос имеет для вашего светлого будущего огромное значение! И если он решится положительно, я хочу быть приобщён к щедротам его света.
      – Да что ты несёшь?! – не выдержал Грейс.
      – Благую весть, – как ни в чём ни бывало, ответил Шрапнелька.
      Реклифт наклонился к Грейсу, готовому выпрыгнуть из кресла на Шрапнельку, как тигр из засады на ягнёнка. До Густафа донёсся неразборчивый шёпот на латыни. Доктор мигом собрался и благодушно сказал:
      – Мы со всей тщательностью рассмотрим вопрос и вознаградим тебя в достаточной мере его значимости для нас.
      – Гм, а гарантии?
      Из-под воротника сорочки Грейса пошёл пар.
      – Ты с кем разговариваешь? Какие гарантии? Расписку? Я сейчас прикажу Фёсту как следует расписаться на твоей шкуре!
      – Ну, дык, и не узнаешь ничего, – невозмутимо мигнул глазами Шрапнелька. – Я на «Протуберанце» горел. Я не рассказывал? Мне не впервой шкуру штопать…
      Грейс, сопя разъярённым кабаном, привстал, но Реклифт положил ему руку на плечо и вернул в кресло.
      – Не волнуйтесь, профессор! Вам это вредно. Скажи, чего ты хочешь? – холодное пламя взгляда двойника Густафа, казалось, вот-вот прожжёт Шрапнельку.
      – Вот это разговор деловых людей! – обрадовался контрабандист. – Прикажите сейчас же приготовить мне аванс в пять тонн вашей отравы.
      – И ты думаешь, когда ты расскажешь, наконец, свою бесценную новость, мы отправим этот товар тебе на корабль? – злобно усмехнулся Грейс.
      – Думаю, отправите. И даже ещё добавите…
      – Шрамов на твой череп!
      – Поживём-увидим. Сделка?
      Грейс, всё ещё не в силах придти в себя от несусветного нахальства пирата, связался со складом и приказал грузить в транспорт «зелье» и готовиться к взлёту.
      – Теперь ты доволен?
      – С тобой приятно иметь дело, Грейс. Ты самый здравомыслящий из сапиенсов, – расплылся в улыбке Шрапнелька и указал на стул. – Можно?
      – Нет! Постоишь.
      – Я старый малолинианец! У меня подагра, ревматизм и остит! – захныкал, как юродивый на паперти, хитрый контрабандист.
      Грейс обречённо махнул рукой. Довольный Шрапнелька бухнулся на сиденье.
      – Ты счастлив? Выкладывай свои секреты!
      Шрапнелька пошамкал губами и, достав трубку, принялся меланхолично её набивать.
      – Ты здесь курить не будешь!
      – Нет?
      – Или я сам из тебя табаку натру! – с размеренностью асфальтоукладчика прогремел Реклифт.
      Издав вздох невообразимой скорби, контрабандист сунул незажженную трубку в рот.
      – Ну! – поторопил его профессор.
      Шрапнелька заунывно затянул, смотря одновременно в разные стороны:
      – Стезя моя нелёгкая и Судьба суровая, что гонит меня по этой стезе, аки плэкуаистский смерч миосское перекати-поле, свели меня давеча с одним любопытным человечком. Зовут его Паша Гераскин.
      – Кто-кто? – подался вперёд Грейс.
      – Паша… Павел Гераскин. Земелец, – посасывая мундштук проговорил Шрапнелька. Он собрал глаза в кучу и с такой нежностью уставился на Грейса, томно махая густыми ресницами, что Густаф, дабы не рассмеяться, закашлял в кулак.
      – И что с того? – настороженно спросил Грейс.
      – Он живо интересовался вопросом, как бы ему попасть на Карбун.
      – Сюда? Он сказал, зачем?
      – Сказал, – ронял, растягивая с наглым достоинством, каждую букву Шрапнелька. – По его разумению, на планете должен быть тип, похитивший его невесту. Как, бишь, её? Эээ… А-ли-су, кажется.
      – Он так и сказал? – в своём изумлении Грейс, таки, стал походить на живого человека.
      – Нет, не так. Он говорит лучше меня. Он риторикой занимался. Ты бы слышал, как он поэтично выразился про расправу над похитителем! Что-то про кишки через глотку и глаза через задницу… Нет, мне такое не повторить!
      – Да не то! Про Алису! Что он подозревает, будто она на Карбуне?
      – Это? Так и сказал! Мол, её похитил какой-то Штреззер. У вас здесь живёт Штреззер? Или Моро? Он упоминал Моро. Дуратское имя! Я бы и собаку так не назвал…
      – Не твоё дело, кто здесь живёт и какие имена носит! – громовым раскатом прервал его Реклифт.
      – Что ты ему ответил? – тяжело дышал Грейс.
      – Ничего. Я с сумасшедшими не связываюсь. А он выглядел сущим психом! Знаете, не завидую я этому Штреззеру, или как там его! Кажется, его жизнь теперь не стоит и пепла из моей вересковой подружки. Не хотел бы я повстречаться с таким Гераскиным ночью, на тёмной стороне луны. Если вы понимаете, о чём я…
      – Он был один?
      – Нет. С ним были ещё два каких-то отморозка. Я не разобрал. Но, похоже, секретные агенты федералов, морского ежа мне в глотку! Я их за версту чую!
      – И они искали провожатого до Карбуна?
      – Ну, да.
      – И нашли?
      – Откуда мне знать? Я им отказал. А нашли они проводника, али нет, про то не ведаю. Но, знаешь… Мир, он, не без добрых людей, – и контрабандист так посмотрел своими меланитовыми* глазами на Грейса, что сомнений в находке Гераскиным провожатого не осталось.
      Грейс с растерянностью заморгал на стоящего рядом, словно каменный истукан, компаньона. Тот наклонился и снова зашептал доктору на ухо. Грейс кивнул. Всеми силами он пытался сохранить самообладание, и получалось у него это так же здорово, как если бы он вообще этого не делал.
      – Это всё? – голос доктора стал хриплым и надсадным.
      – Нет, – глазки контрабандиста лучились хитрецой.
      – Что ещё?
      – Этот земелец дал понять, что за ним стоят серьёзные люди. Джим Гриз*, например, Перри Родан*… Он, якобы, на короткой ноге с комиссаром Милодаром. Знаете такого? Личность идиотозная…
      – Одиозная – машинально поправил Грейс.
      – Одиозная? – Шрапнелька в задумчивости погрыз мундштук. – Нет, я не это имел в виду. Ну, да ладно! Без разницы. Так вот этот, Мыловар, коли вам неизвестно, много нашего брата-жулика на казённые харчи посадил. И у него в деле о похищении Алисы свой резон – она, вроде как, его внештатный сотрудник. Ну, и, кроме, он очередную медальку себе навесить мечтает…
      – Так Гераскин с ним связался? Рассказал о своих подозрениях? Милодар летит сюда?
      – Возможно.
      – Где ты его видел? Когда?
      – Там, – сделал неопределенный жест в сторону стоящего чуть поодаль Густафа Шрапнелька.
      – Отвечай толком! – пророкотал Реклифт.
      – Хо-хо-хо! Вы можете считать меня чокнутым, но не тупицей! Эту часть информации я вам сообщу, когда буду в ста парсеках отсюда с десятью тоннами зелья на борту. И не отнекивайтесь! Я же вижу, какой переполох устроила принесённая мной весть.
      – Не скажешь сейчас сам, я отдам тебя парочке дюжих молодцов! Они живо вытрясут из тебя и информацию, и кости! – вскочил Грейс.
      Контрабандист и ухом не повёл, но голос его стал жёстким и утратил всяческие разбитные нотки пустомели и недотёпы.
      – А вот этого, старичок, я тебе не советую делать. Мы, малолинианцы, крепкие и долговечные. Но приходит уже мой срок встретиться с Немым Кузо. И самая слабая пытка может ускорить эту встречу. Мне она подарит только покой, а вот тебе, друг ненаглядный, бессонницу, мигрень и несварение желудка. Потому что ты так и не узнаешь главной части информации. А она настолько интересная, что я проявляю просто несусветную щедрость, продавая её всего за десять тонн вашего веселящего снадобья.
      В кабинете повисла плотная, как алмаз, тишина. Грейс не мог отдышаться. Реклифт всё старался спалить Шрапнельку взглядом. Густаф нервно теребил защип брюк. Контрабандист с видом удовлетворённого жизнью сибарита нюхал табак.
      – Густаф, ты идиот! – внезапно взорвался профессор. – Ты облажался в этот раз везде, где только можно было! Чуть не отравил объект, умудрился его упустить, а теперь ещё, оказывается, ты так наследил на Блуке, что след ведёт прямиком сюда! Я уже молчу про то, что постоянно закрываю глаза на то, как у тебя всё валится из рук! Но это последняя капля! Я тебе устрою такую баню во втором корпусе, что всё прежнее покажется тебе лаской потаскухи!
      – Сэр, я…– Густафа едва не сплющило от ярости доктора.
      – Заткнись! Заткнись, чёртов ублюдок! Так-так-так-так-так! – Грейс обхватил голову руками и тяжело опустился в кресло. – И эта катавасия происходит в момент, когда на Карбуне ни одного рыцаря, кроме этого никчёмного выродка… Не в обиду тебе, Реклифт.
      – Ничего, профессор. Я понимаю.
      – Сэр, я…
      – Я тебе велел заткнуться! – Грейс шарахнул по столу кулаком. – Слушай приказ! Ты немедленно, повторяю, «не-ме-дле-нно», летишь с этим человеком, – палец доктора нацелился на Шрапнельку, – находишь этого Гераскина и его спутников и устраняешь их. Устраняешь любого, с кем Гераскин общался в своём расследовании! Никакой маскировки – свети мордой! Может, они сами на тебя и выйдут… Меньше хлопот… Заодно отвлечёшь их интерес от планеты. А когда закончишь и вернёшься, я тебя лично перепаяю во что-нибудь более полезное!
      – За что? – испугался Густаф. – Сэр, я действую в меру своих сил и возможностей…
      – Вот мы и повысим твои силы и возможности, – сказал двойник Густафа, как кнутом ударил.
      – Теперь ты видишь, Реклифт, какой опрометчивостью и ошибкой было наделять его излишней самостоятельностью. Он всё делает по-своему, с какими-то задними мыслями. И вот результат! Помоги нам, пресвятой Боже!
      – Да, профессор. Признаю, принятое мной решение о воспитании Густафа по вольной программе было крайне неосмотрительным. Но не волнуйтесь, мы это исправим.
      От выделенного Реклифтом голосом слова «исправим» Густаф содрогнулся, точно от удара под дых.
      – Постойте-ка! – вмешался в перепалку Шрапнелька. – Во-первых, где моя награда? Почему до сих пор нет распоряжения? А во-вторых, что это значит: «полетишь с этим человеком»? У меня нет намеренья, мотаться по галактике в поисках вашего Гераскина и участвовать в его ликвидации. Я контрабандист, а не убийца! У меня и так нелады с полицией, а вы меня ей на съедение отправляете? Дудки!
      Реклифт и Грейс уставились на Шрапнельку, будто только сейчас его увидели.
      – А ты относись к этому, как гарантии того, что сообщишь нам остатки информации, когда уберёшься отсюда с десятью тоннами нашего товара, – тон Реклифта оказался способным на сарказм.
      – Ха! Гарантии! Раскумекай, статуя! Я, рискуя жизнью, сюда прилетел, оказал вам такую услугу не за здорово живёшь! И что я за это прошу? Пустяки! А вы обратно снаряжаете меня на верную смерть!
      – Нет, это ты не понял! Под твоими услугами как раз и подразумевается помощь в поисках Гераскина. Назвался груздем – полезай в кузов!
      – Что?! – взвизгнул Шрапнелька. – Я не могу! Здоровье не то. Жена дома ждёт. Детки. Нет! Нет! Нет!
      – Пятнадцать тон, – сухо бросил Реклифт.
      Грейс метнул на него обалделый взгляд. Реклифт тихо сказал ему по-латыни:
      – Так нужно!
      Шрапнелька глубоко задумался, растирая кончик своего ослиного уха.
      – Скользкое дельце, – проворчал он. – А, была не была! По рукам! Только мне на пару-тройку дней приземлиться нужно. У меня корабль повреждён. Вот отремонтируюсь, и полетим, куда хотите.
      – Исключено! Ты летишь сейчас! Густаф, твои люди остались на корабле Шрапнельки?
      – Да, – соврал Густаф.
      – Возьми ещё четырёх, кого сочтёшь нужным, и живо в путь! Шрапнелька, отремонтируешься где-нибудь по дороге, – Грейс подумал и обратился к Густафу по-латыни, украдкой кивнув на Шрапнельку. – Закончишь: этого и его дружков – в расход. Понял?
      – Да, сэр. В расход! – повторил Густаф по-латыни.
      – Можете идти! Шрапнелька, я сейчас сообщу на космодром о погрузке товара. Удачи!
      Контрабандист нехотя поднялся.
      – Подожди! – окликнул повернувшегося к двери Густафа Реклифт. – Где твой знак?
      – Сэр?
      – Знак! – Реклифт поднял левую руку и погрозил пальцем с тяжёлым перстнем.
      Густаф растерянно посмотрел на свои руки.
      – П-п-потерял…
      – Идиот! – выдохнул Грейс, откидываясь в кресле.
      Реклифт стянул свой перстень и бросил его Густафу. Голос его бил, точно разряды молнии. Даже, как будто, озоном запахло в кабинете.
      – От успеха операции зависит твоё будущее. Выполнишь всё хорошо – отделаешься месяцем во втором корпусе. И, возможно, я передумаю превращать тебя в фикус. Напортачишь – будешь подыхать сто лет по сто раз в день! Не вздумай сбежать! Я тебя из-под земли достану! Ты меня знаешь! Два раза я тебя поймал – поймаю и в третий! Понял?
      – П-п-понял, с-с-сэр…
      В дверь постучали.
      – Что ещё? – крикнул Грейс.
      В кабинет вошёл невысокий сутулый человек в зелёном халате. На его сером вытянутом лице без помех читалось отчаянное неудовольствие, находиться в компании Грейса, Густафа и Реклифта. Он стрелял на них нервными глазками и мял в руках файл с бумагами.
      – Что у тебя?
      – Сэр… – вошедший запнулся, откашлялся и продолжил. – Сэр, два часа назад спутники засекли выстрел бластера в квадрате «A» сектора №13. Мы проверили – наших патрулей там нет…
      На физиономии Грейса отразилось кровожадное ликование.
      – Наконец-то! – он вскочил, весь в дергучке страстного нетерпения. – Реклифт, поднимай всех! Быстро всех людей в сектор №13! Обыщите каждый миллиметр! Не найдёте объект, осушайте болото, ройте землю, но живым или мёртвым доставьте его на базу! Слышите?
      Реклифт с ледяным спокойствием лишь кивнул на азарт своего патрона. Горящие безумной одержимостью глаза доктора остановились на Густафе.
      – А ты что лыбишься?! – окончательно потеряв самообладание, заорал он. – Где ты должен быть уже десять минут?!
      – Сэр, я могу быть полезен здесь, – пробубнил Густаф.
      – Вон!!! Привези мне голову Гераскина – это единственная польза, которую ты можешь принести! Я её приделаю вместо того ночного горшка, что у тебя на плечах! У этого мальчишки хватило мозгов нас отыскать, и он достоин стать одним из моих воинов мщения! Хватит на меня пялиться! Вон!!! Чтоб духу твоего не было на Карбуне через четверть часа!!!
      Густафу не осталось ничего другого, как удалиться в сопровождении старого пирата.
      – Уф, чуть хвост не прищемили! – утёр плешь Шрапнелька, когда они оказались в холле. – Ты-то как?
      – Да чуть кишки в узелок от страха не завязались!
      – Вот и у меня тоже… Что это он тебе там лялякал не по-нашенски?
      – Велел тебя укокошить…
      – А? Ну, я так и подумал! Вот гадюка! Дай-ка сюда гаечку, юнга.
      Пашка, а в образе Густафа, конечно, был он, протянул контрабандисту печатку.
      – Забавная штуковина… Эгей! – присвистнул Шрапнелька. – Разрази меня метеорит! Да здесь на реверсе какой-то шифр… Похоже на омбрафертский!
      – Это так важно?
      – Не знаю… Но если я правильно распознал язык, весёлого в этом мало…
      – Ерунда! Ты знаешь, где находится тринадцатый сектор?
      – Понятия не имею. Нужно скорее вернуться на «Валькирию». Тут нам ловить нечего.
      В этом Гераскин был полностью согласен со старым канониром.


Глава VI. Вмажем рок-н-ролл!

      Стремглав влетев на капитанский мостик «Валькирии», Пашка радостно бросил на немой вопрос ожидающих его пиратов:
      – Повезло! Возможно, она в секторе №13!
      Пираты обменялись недоумёнными взглядами и пожелали узнать, где находится этот «сектор». Ведь карты-то у них нет, как нет и малейшего представления о местной картографии и системе деления на сектора.
      – В этом, я уверен, нам подсобит наш «помощничек». Давайте его сюда! – воскликнул Пашка.
      Весельчак У скрылся и через минуту вернулся, подталкивая перед собой семенящего в колодках Густафа со скованными за спиной руками. Штреззер грустно усмехнулся опухшими от ссадин губами Гераскину, стоящему перед ним, как нечаянно обретённый брат-близнец.
      – Тебе «привет» от папули, – скрипуче хохотнул Шрапнелька. – Он тобой не доволен.
      – Уверен, это потому что ты выставил меня в самом неприглядном свете, – с достоинством произнёс Густаф.
      – Считай, что мы тебя спасли. Кажется, доктор хочет отдать тебя на съедение лианнийским муравьям-скорпионам, – сказал контрабандист.
      – Крестись, коли «кажется». Ты преувеличиваешь гуманность Доктора. В любом случае, не жди благодарности. Я сегодня немного не в духе. Подозреваю у себя диссоциативное расстройство идентичности*, – тем же тоном отвечал пленник.
      – Надеюсь, твоё плохое настроение не помешает тебе получить доступ к навигационной системе ваших спутников? – нетерпеливо оборвал любезности Густафа и Шрапнельки Гераскин.
      – С какой целью?
      – Нам нужна карта территории, неужели не понятно?
      – Понятно. Чего же здесь непонятного. Никогда не думал, что закончу свои дни в компании суицидально настроенных оборотней.
      – Мы спешим!
      – К смерти все вовремя попадают…Во внутреннем кармане френча «компот» с GPS.
      «Компотом» – комбинацией английских слов «computer» и «pocket» – на сленге молодёжи назывался портативный компьютер. Гераскин вынул его и, поколдовав с «меню», подключил к бортовому навигатору. На мониторах высветились проекции плана местности с локализационной сеткой. Пашка попросил Густафа указать нужный сектор и квадрат.
      Штреззер тыкнул носом в экран.
      – Зачем он вам?
      – Много будешь знать, скоро состаришься, – пробухтел Крыс.
      – Есть мнение, что Алиса в этом секторе, – сказал Пашка.
      – Не может быть! – заволновался Густаф. – Это больше сотни километров от базы! Ни один человек столько не пройдёт по местным болотам за пять дней.
      – Ты не знаешь, на что способна Алиса!
      – Это ошибка!
      – Ошибка или нет, это нам и придётся выяснить. У нас есть единственный шанс, и мы его используем! На корабле мы обгоним поисковые отряды, минимум на час!
      – Вас собьют! Это ошибка!
      – Ну, что ты распричитался, окаянный? – Весельчак схватил Густафа за воротник и поволок с капитанского мостика. – Благодарим за содействие! А теперь на заслуженный отдых…
      Густаф извивался ужом и выкрикивал проклятья вперемешку с мольбами ни в коем случае не приземляться.
      – Капитан, снижаемся? Вычисли координаты!
      – Может, Густаф прав? – засомневался Шрапнелька.
      – Мы должны проверить!
      – Как? Посмотри на карту, юнга! Это квадрат девяносто на девяносто фурлонгов.* Мы не успеем его обыскать и за неделю, не то что за час! – вмешался Крыс.
      В тяжёлой задумчивости Павел погрузился в изучение карты.
      В словах Густафа была неотразимая логика, мало кто пройдёт сто километров за четверо суток даже по хорошей дороге. А Селезнёва продиралась через джунгли и топи. Гераскин видел их мельком, но этого ему хватило, чтобы оценить всю безнадёжность путешествия по ним без специального снаряжения. Необходимо учесть и то, что Алиса, наверняка, тратила много времени на поиски пищи и сон. Как она одолела это расстояние? Не по воздуху же! Поверить в это сложнее, чем в то, что спутники юпитерианцев засекли не её, а кого-то или что-то другое.
      Есть и другой аргумент в пользу мнения Густафа. Человек не способен двигаться на пересечённой местности строго по прямой линии. Он вынужден огибать препятствия, встающие на его пути. А это приводит к потере направления, петлянию и увеличению общей длины маршрута. И естественно, что у Алисы не было даже компаса, даже самых общих данных по местным ориентирам. Она неминуемо должна была заплутать и ходить кругами, никогда бы не отойдя от базы дальше, чем на тридцать миль.* Если принимать это в расчёт, выходит, прошла девочка не сто километров, а сто пятьдесят, а то и больше! Но это фантастика! И верится в это ещё меньше, чем в то, что она, таки, преодолела пресловутую сотню. А если преодолела, то именно по прямой!
      А куда же ведёт эта прямая?
      Пашка проследил глазами направление линии от базы в квадрат «А», находящийся в верхнем правом углу тринадцатого сектора. Вектор юго-юго-запад.
      Но Крыс тоже верно подметил, что быстро найти Алису на территории выбранного сектора невозможно.
      А нельзя ли допустить смелую мысль, будто девочка не в том квадрате, где её засекли, а давно ушла из него? С момента обнаружения прошло два часа, как сказал человек «Моро». Сидела ли Селезнёва всё это время на месте? Или она продолжила своё странное целенаправленное движение вот к этому низкому горному плато на юге. Могла ли она сменить направление? Могла! Но особого смысла в этом у неё не было – её никто пока не преследовал. Если всё так, то насколько она могла удалиться от квадрата «А»? Пять-семь километров?
      И что, если теперь спасателям, придерживаясь гипотетического вектора движения Алисы, приземлиться чуть дальше и ждать, когда девочка сама выйдет на них?
      Гераскин рассуждал и… не верил сам себе. Идеи его складывались в невозможную картину. Но время бежало и заставляло действовать! У него сформировался план, осталось его реализовать. А уж принесёт он плоды или нет… Об этом Пашка старался не думать. Он поделился своими соображениями с пиратами.
      – Безумие! – выдал исчерпывающую характеристику Крыс.
      – Лучшего варианта я не вижу. Если можешь предложить, говори быстрее! Дорога каждая секунда!
      – Голова у Гераськи варит, – сказал Весельчак У. – Я согласен с его мыслями! Отрастила Алиска крылья или нет? Честно говоря, я от неё всякого жду. Идём на посадку!
      – Всё это в некоторой степени толково, – сумрачно кивал Шрапнелька. – Но этот «вектор Алисы» только на карте тонкая полосочка. А там внизу она разрастётся до десятка миль в ширину! Как ты угадаешь точку, в которой Алиса, якобы, должна выйти на нас?
      – Мы не будем угадывать. Мы сделаем так, что она пойдёт туда, куда нам нужно!
      – Кажется, ты успел подхватить местную лихорадку, пока был на земле, фантазёр. Как ты этого добьёшься?
      – Мы будем делать то, что ты предложил с самого начала: кричать «Ау!»
      – Чего? – разом грянули три возгласа.
      – Мы не можем выдавать наших намерений! – ощерился Крыс. – Разве до тебя это ещё не дошло?
      – А мы и не будем их выдавать, – рассмеялся Пашка. – Мы вмажем рок-н-ролл!
      – Чего? – снова сотряс воздух слаженный хор изумлённых голосов.
      – Увидите!
      – Да ты толком объясни, от какой холеры мы сейчас все отчалим на ужин сатане?
      – Капитан! Время! Пожалуйста, начинай снижение! Доверься мне! Всё будет в порядке! – с жаром умолял Пашка
      Крыс, бормоча под нос проклятья, скомандовал «Валькирии» следовать заданным координатам.
      Корабль на минимальной скорости направился к Карбуну.
      Молчаливые личностные размышления экипажа потревожил звон бортового видеофона. Гераскин нажал кнопку приёма. На экране появилась гневная физиономия Грейса.
      – Какого дьявола ты творишь? Почему снижаешься? – закричал доктор.
      – Прошу прощения, сэр! Но на корабле неполадки с системой жизнеобеспечения, – собранно ответил Пашка. – Вы должны согласиться, что мы не можем ставить операцию под угрозу срыва из-за того, что просто-напросто не долетим до нужной цели. Нам необходима посадка и ремонт.
      – Немедленно прекрати! И уходи на поиски Гераскина!
      – Извиняй, Грейс, но у нас электропроводка барахлит и со связью перебои, – подключился к блефу Шрапнелька и, откинув крышку системного блока приёмника, бесцеремонно выдернул блоки памяти и видеокарты.
      Перекошенное злостью лицо доктора исчезло, и на погасшей панели экрана отразился Густаф. Он скривился, точно лайм надкусил, и в следующее мгновение превратился в Пашку.
      – Уф! Ещё чуть-чуть, и я бы себе в лоб выстрелил! Не могу больше эту рожу видеть! Да тем более, таскать её на себе.
      – Идём в арсенал, – повлёк его под локоть контрабандист, – перекинемся для вылазки.
      С Весельчаком У они прошли в оружейный отсек корабля. При других обстоятельствах для Пашки не было бы большего счастья, чем очутиться в подобном помещении. Но сейчас он смотрел на развешанные по стенам бластеры, автоматы, гранатомёты, протонные дисконнекторы и нейтронные мини-ганы с тоскливой тревогой и отчуждённостью. Под ложечкой сосало. Ни пираты, ни их враги шутить не собирались, и Гераскину предстояло участвовать не в турнире по пейтболу. Никто сейчас не мог предсказать, чем закончится их по-настоящему сумасшедшая авантюра. И юноша всеми силами поддерживал в себе бодрость духа и робкую надежду, что их миссия увенчается успехом.
      Шрапнелька достал из стенной ниши чёрный обтягивающий скафандр из толстой, в полдюйма, ткани, с нашитыми поверх пластинами композитной полимерной брони.
      – Напяливай, юнга! Целым к мамочке вернёшься. Эта шкура пулю из любого ручного оружия выдерживает, хоть в упор стреляй. А лазеры ему вообще не страшны.
      Пашка с трепетом принял протянутый ему скафандр. Несмотря на внушительный вид, он оказался удивительно лёгким и пластичным.
      – Откуда у вас доспехи спецназа рейнджеров? – изумился юноша.
      – Так с них и сняли, – усмехнулся Весельчак У, втискиваясь в такой же бронекостюм.
      Пашка понял, что подробности истории появления у пиратов эксклюзивных средств защиты он знать не желает.
      – А если у них там внизу такая же броня? – осторожно полюбопытствовал он.
      – Вряд ли. Такой дефицит многим цивилизациям не по карману. Что уж говорить о каких-то занюханных подпольных докторах, – ответил Шрапнелька, разглядывая здоровенный пулемёт.
      Он взвесил оружие, примерился провести дугу от бедра.
      – Отвыкли ручки, – сетовал старый пират, без видимых усилий вертя в руках тяжеленную "мясорубку". – Но что поделаешь? Рок-н-ролл, так рок-н-ролл!
      И контрабандист, кряхтя, взвалил на плечи ранец с боекомплектом. Защёлкнул конец патронной ленты в ствольной коробке и, передёрнув затвор, закинул страшный агрегат за спину.
      Весельчак и Гераскин взяли плазменные скорострелы, и троица, подхватив шлемы, вернулась на капитанский мостик.
      – Ну и грунт! Сядем здесь – больше не взлетим. Юнга, это глупо! – встретил их ворчанием Крыс, озабоченно глядящий на сканер ландшафта и навигационный экран.
      – Капитан, риск благородное дело! А вы благородные пираты! Значит, вперёд! – весело отозвался Пашка.
      – Где ты видишь этот «перёд»? Куда приземляться-то? – раздражённо шикнул Крыс.
      Весельчак У взглянул через его плечо на монитор.
      – Ты, главное, держись подальше вот от этой твари! Бррр! – сарделькообразный палец Весельчака уткнулся в панель внешнего обзора. На видеоизображении среди куртин высокой, похожей на тростник растительности полз гигантский ящер с двумя уродливыми горбами на спине.
       – Вон, на два часа по курсу, поляна посуше, – подсказал Шрапнелька.
      Крыс нехотя с ним согласился.
      Переключившись на маглевит и выпустив стабилизаторы, молниеносная фурия, как пушинка, опустилась среди просвета в тростниковой пустоши.
      Пашка попросил Крыса загрузить в бортовой компьютер несколько звуковых файлов из своей «кухни» и воспроизвести их через внешние динамики «Валькирии». Пират только головой покачал, словно говоря: «Ну, вот и всё! Отпиратствовали мы своё в этой жизни», – но спорить с Гераскиным не стал и выполнил его просьбу. Капитанский мостик наполнил робкий фортепьянный перезвон.
      – Давай «на полную», капитан! – подбодрил Пашка смущённого неожиданной красотой и спокойствием музыки Крыса.
      – Прикрой нас, если что, – серьёзно сказал Весельчак У.
      – Не сомневайся! – ответил Крыс. В образе напряжённого, готового к бою субтильного старичка он напоминал ожившую мумию и внушал трепет своими горящими предчувствием кровопролития глазками.
      – Не вздумай улизнуть без нас. Знаю я вашего брата, – поддразнил его Шрапнелька.
      – Плохо знаешь! – не поняв юмора, ощетинился Крыс.
      Гераскин надел шлем и спросил, как связь. Его вопрос раздался из переговорного устройства капитанского мостика. Пашка удовлетворённо кивнул и вскинул на плечо тяжёлый бластер.
      – Пошли! Всё, что нам теперь нужно, это немного удачи. Смотрите в оба! Алиса, если она здесь, подаст какой-нибудь знак.
      Бронированная капсула лифта опустилась между дюзами корабля, и Пашка с пиратами вышел из неё в море грохочущей осязаемой музыки. Она пронизывала насквозь, сотрясала нутро, и тело будто теряло вес от её колебаний, казалось, что тростник вокруг пригнулся под упругими звуками чарующей мелодии. Воздух дрожал от разливающихся в нём потоков сотен децибел.
      Алиса должна была услышать этот призыв! Если она здесь, она его обязательно услышит и поймёт, кто стоит за ним!
      Спасатели обменялись кивками и разошлись в разные стороны от корабля, осматривая окрестности через забрала со встроенными мониторами пятидесятикратного увеличения. Правда, проку от этого гаджета не было. Хоть они и находились на полого поднимающейся равнине, но частые заросли тростника в человеческий рост закрывали перспективу горизонта и мешали обзору.
      Люди застыли по трём сторонам в метрах полста от корабля, напряжённо вглядываясь в колеблющуюся стену тростника. Иногда они поворачивались друг к другу и знаками давали понять, что ничего не замечают.
      Время шло. Гераскин не нуждался в часах для слежения за его ходом – он отмерял его по песням. Вот завершилась пятая, значит, прошло минут пятнадцать… Началась десятая…
      Волнение Пашки постепенно перерастало в студёную безнадёгу.
      А если Алисы здесь нет? Если балбес Гераскин допустил очередную ошибку – самую страшную ошибку в своей жизни? Если Густаф прав? И прав не только в том, что девочка не могла уйти так далеко от базы, но и в том, что её давно нет в живых? Неужели всё напрасно?!
      Юноша тщетно взывал к живущему в его сознании образу подруги: пробудиться, вдохнуть в него силы для поиска и борьбы. Но тьма окутывала его внутренний мир. Мрак, который, вероятно, уже навсегда укрыл Алису.
      Или Селезнёва всё-таки здесь? – упрямо твердил Пашка слова бессильной молитвы к несуществующему богу. Нельзя думать иначе! Она здесь! Но за несколько километров от них! Сколько ей нужно времени, чтобы добраться до корабля? И сколько ещё у них времени в запасе, пока сюда не нагрянут поисковые отряды «Моро».
      Словно отвечая на его мысли, в наушниках внутренней связи заскрипел сип Крыса: «У нас гости!».
      С запада к кораблю летели три флайера. Вот они сели, и семь «пронумерованных» солдат и один в камуфляжной форме направились к Пашке и пиратам. Последние без договорённости покинули свои наблюдательные посты и приблизились к «Валькирии».
      Мужчина в маскировочном костюме жестами велел убавить звук. Весельчак У вынул пульт внешнего управления динамиками и снизил громкость.
      – Прекратите шум!!! – донёсся ор мужчины.
      Весельчак убавил звук ещё. Но человек в камуфляже не унимался. Руки его «пронумерованных» спутников лежали на кобурах. Толстяк перебросился взглядом с Гераскиным. Пашка кивнул. Что им оставалось делать? Если Алиса их услышала, то даст знать о себе. А если нет, теперь уже поздно что-то менять. Весельчак отключил динамики.
      Наступившая после грохочущей тысячей водопадов музыки тишина, навалилась на людей гнетущим и пугающим грузом, придавив своей тяжестью к земле, лишая воли, внушая растерянность. Пашке казалось, что он оглох и потерял чувство стабильности в пространстве. Судя по движениям пиратов, он не один испытывал такие ощущения. Юноша заметил в небе ещё пару чёрных точек – слетаются стервятники!
      – Вы находитесь в запретной зоне научного эксперимента и должны немедленно покинуть этот район!!! – закричал камуфлированный тип. Его тоже здорово оглушило. И, не слыша себя, он орал вовсю мочь, полагая, что его не слышат и те, к кому он обращался.
      – Ребята! – в диком восторге заголосил Шрапнелька. – Как хорошо, что вы подоспели! У нас тут поломочка организовалась! У вас, кстати, ключа 17/19 не найдётся?
      – Немедленно покиньте сектор! – срывая голос, приказал командующий патрулём. – У меня приказ, никого не допускать в этот сектор!
      – Что ж ты орёшь-то так! – кричал громче мужчины в камуфляже Шрапнелька. – Понятно, что у тебя указ пускать какой-то топор! Но нам-то до этого какой резон! Я говорю, у нас бак течёт с озоном! Того и гляди, рванёт так, что ты в соседнюю галактику улетишь!
      Камуфлированный что-то проорал солдатам, но те не двинулись с места. Похоже, уши им заложило капитально.
      – Профессор приказал вам улетать отсюда немедленно! – набрав воздуха в грудь, что даже глаза выпучились, снова заголосил командир.
      – Я никакой не тать! И не собираюсь засорять вам посудой никакой зал ни медленно, ни быстро! – в том же духе отвечал Шрапнелька.
      – Вы должны покинуть планету!
      – Нужно оплатить смету? Что ты несёшь? Не ори так, не разобрать же ни черта!
      Человек с досады всплеснул руками и вдруг, криво усмехнувшись, достал из кармана блокнот, быстро что-то в нём написал и протянул контрабандисту. Шрапнелька завёл свой пулемёт за спину, и Пашка заметил, как его пальцы вскользь задели предохранитель. Старый пират энергично закивал написанному. Он попросил у камуфлированного карандаш, сам черкнул ответ в блокноте. И когда командир патруля открыл, было, рот, показал ему перстень Реклифта. Старый прохвост смекнул, какую роль играет эта безделушка! А Пашка-то и прозевал такую существенную деталь за своими мыслями об Алисе. В каком же он долгу перед этим смешным малолинианцем!
      – У нас тоже приказ! – крикнул Шрапнелька, хоть надобность в этом уже отпала – глухота проходила.
      – Одно дело делаем, начальник! – продолжал он, скалясь своими нестираемыми зубами.
      Камуфлированный пришёл в замешательство. Перстень у Шрапнельки в руке вызвал у него нервный тик.
      – Но… Но… Вы должны…
      – Я знаю, что «мы должны»! Но у нас корабль сломался. Починимся и полетим. Ты мне лучше вот чего скажи, у тебя крысоловок нет? У меня в кубрике крысы! Во-о-от такущие! Кока сожрали!
      – Немедленно улетайте!
      – Скор ты больно на «немедленно»! Говорю тебе, крысы у меня весь уголь умяли, реактор топить нечем! Каким местом я полечу?
      – Немедленно улетайте!
      – Да я бы полетел, хоть на метане с санузла! Но у меня заклёпки в котлах повышибало! Давления не могу набрать!
      – Немедленно улетайте! – начальник патруля за неимением лучшей идеи, как ему справится с кольценосцем, решил притвориться заведенной куклой.
      Шрапнелька не собирался уступать ему в занудстве и продолжал городить ахинею про безнадёжные поломки крейсера.
      Пока старый лис отвлекал патруль, Гераскин в кипящем волнении вертел головой. Где же Алиса?! Неужели это конец? Неужели…
      Два флайера, что он заметил ранее, зависли над землёй в полумиле от «Валькирии». Раздались далёкие выстрелы.
      Что там?! Все обернулись.
      С земли из тростника к одному из флайеров метнулся неразличимый огромный предмет и, сцепившись с машиной, рухнул обратно, увлекая летучку за собой.
      – Какие у вас тут очаровательные зверюшки водятся! – восхищённо воскликнул Шрапнелька, щурясь в сторону, где происходил поединок летучки с непонятным существом. – Так у вас сафари? А можно мы поучаствуем?
      – Немедленно улетайте!
      – Тьфу ты, попугай необийский! Ну, что ты заладил «улетайте», да «улетайте». Сейчас стартёр починим и полетим.
      – Немедленно улетайте!
      – Ты в технике петришь? Без обмалистического диверсиксионного стартёра взлететь никак не можно. Не педали же мне крутить! Вот починимся и устремимся к звёздам!
      – Так чинитесь быстрее!
      – Да как же я быстрее починюсь, когда ты меня отвлекаешь всё время?
      – Немедленно улетайте!
      – Вот о чём я говорю! А лучше бы скотч дал. Мне пробоину на шестой палубе заделать нужно…
      Препирательства продолжались. Сколько камуфлированный обалдуй их будет терпеть? Скоро сюда доберётся подкрепление его упрямству, и уговаривать их уже не станут.
      А вдали усилилась стрельба. Второй флайер пошёл на посадку.
      «Алисочка, отзовись!!!» – сердце Гераскина колотилось в грудь, словно средневековое стенобитное орудие.
      По внутренней связи раздался озабоченный голос Крыса:
      – У меня на радаре тридцать семь летучек. Через пять минут они будут здесь. Нужно уходить. Алисы здесь нет.
      – Капитан, пожалуйста, ещё минуту! – стиснув зубы, прошептал Пашка в микрофон.
      – Это глупо! Мы не найдём её так. Нужно придумать что-то другое.
      Но другого придумать им было не дано. Это был единственный шанс – второй не выпадет. Патруль медленно, но верно уже теснил Шрапнельку к капсуле лифта. Весельчак У тоже начал пятится к кораблю. Рядом с Гераскиным появились два солдата с замороженными неживыми лицами. Настойчиво, но без остервенелости они подталкивали его вслед за пиратами.
      Отчаянье обуяло Пашку. Руки ослабли, ноги не шли, взор застили слёзы.
      Он разыграл не ту карту! Его глупость теперь будет стоить Алисе жизни! А она так надеялась на него…
      Время! Когда так нужно, чтобы каждая секунда длилась хотя бы половину вечности, ты несёшься в карьер. И вот снова Крыс говорит, что прошла минута и нужно убираться. Им не дадут продолжать поиски.
      – Я остаюсь! – с плачем просипел Пашка, ошалело обегая глазами немой безмятежный тростник.
      – Не дури, юнга! – разозлился Крыс. – Мы вернёмся. Сейчас жертвы бессмысленны!
      Им не дадут вернуться, как он не понимает!
      – Алисы здесь нет!
      В небе уже было различимо множество летучек, слышался шум приближающейся техники. Приближались и выстрелы. Вот о «Валькирию» звонко клацнула шальная пуля.
      – Умоляю, ещё минуту, Крыс! Минуту!
      – Весельчак, забирай его! Полетели!
      Пашке на плечо легла тяжёлая рука.
      – Идём… – печально сказал толстяк.
      Нет! Нет! Нет! Он никогда больше не увидит Алису! Так зачем ему жить! Лучше погибнуть здесь, прихватив с собой несколько этих юпитерианских сволочей! Но безнадега лишила Пашку сил и для этого безрассудного подвига. На ватных ногах он повернулся к Весельчаку.
      И внезапно небеса раскололись от пронзительного, надсадного вопля из сплетённых друг с другом отчаянья и надежды, столь контрастных, что их союз невозможно себе вообразить.
      – Паша!!! Пашенька-а-а-а!!!
      Словно невидимый нож полоснул по невидимой нити, что связывала душу и сердце Гераскина. И душа, потеряв якорь, взмыла к облакам за этим устрашающим и вдохновленным воплем. А сердце, чугунной болванкой пробив диафрагму, провалилось в бездну ужаса.
      Летя сюда, Пашка много раз представлял грядущую встречу с подругой, в будущности которой он запрещал себе сомневаться. Но даже в самых грозных и мрачных грёзах, наполненных кромешным адом разгромленных Пашкой орд врага, он не предполагал, что вперёд Алисы его встретит подобный леденящий кровь призыв о помощи.
      Считанные мгновения Пашка стоял, словно поражённый громом, смиряя сердце с кошмарными образами, что ассоциировались у него с летящим над равниной криком. И он рванулся к его источнику и побежал, как не бегал никогда. Сомнения, страх, радость, любые мысли – всё осталось за спиной. Настало время действия!
      Но ещё раньше, чем Пашка бросился к стене тростника, откуда нёсся крик, ещё раньше, чем последняя нота этого нечеловеческого клёкота растворилась в воздухе, Шрапнелька уже сеял вокруг себя хаос своим монструозным пулемётом. И в наушниках Гераскина гремел его весёлый рык: «Рок-н-ролл!»


Глава VII. Сектор №13

      Музыка начала затихать, потом вовсе оборвалась на хоровом припеве «With a little help from my friends».*
      Селезнёва в тревоге завертела головой: с чем связано это внезапное исчезновение благодати?
      Беглецы продолжали движение в тишине. Но не в той, где не было осчастливившей их музыки, а пустой звенящей тишине, наступающей после того, как уши, привыкнув к грохочущёй оркестровой полифонии, не сразу начинают слышать наполняющие окружающий мир более тихие звуки обертоны и полутона, когда наступает мнимая глухота.
      Сперва, Алиса услышала своё дыхание, оно болезненно отдавалось в барабанных перепонках частыми ударами сердца. Затем, девочка начала различать шорох раздвигаемого Гмрфффом тростника и шлепки его лап о моховую подстилку. Потом до неё донёсся, словно издалека, стрёкот и шелест насекомых, кишащих в зарослях.
      Впереди, чётко выделяясь на светло-голубом фоне, виднелся иссиня-чёрный провал, точно неведомый титан пронзил небо трёхгранным кончаром, оставив зияющую тьмой дыру в открытый космос. Силуэт в виде конуса возвышался над зарослями, устремляясь вершиной к облакам. Это звездолёт! Тот самый, что они видели летящим у них над головами. Там Пашка и их спасение! Алиса указала Милюшину в сторону чёрного силуэта и, забыв о собственной оглушённости, закричала:
      – Туда!
      И в следующий миг между девочкой и этологом в тело ящера ударил луч бластера. Отвратительно пахнуло горелым кератином и мясом. Гмрффф взревел и, выгнув спину, забился в дикой ярости. Селезнёва и учёный кубарем полетели на землю.
      Алиса кувырнулась в привычной гимнастической страховке и взглянула вверх. Дыхание у неё спёрло. Над ними висело две летучки. И это они, а не насекомые, наполняли воздух стрекотанием. С одного из флайеров блеснул лазер и зашипел рядом с рукой девочки во влажном мхе. Раздался приказ сдаваться. Алиса затравлено огляделась. Милюшин лежал ничком в нескольких метрах от неё. Раненый ящер рычал и бился, крутился колесом, молотил хвостом, разбрасывая тяжёлые комья почвы. Вот-вот он мог затоптать и Алису, и потерявшего сознание учёного. С флайера вновь выстрелили по нему. Гмрффф понял, откуда исходит угроза. Он съёжил своё длинное тело в тугую пружину и миг спустя метнулся навстречу висящему в метрах семи над землёй флайеру. Надсадно урча и шипя, он впился в него своими лапищами, обвил хвостом и вместе с машиной рухнул вниз. Алиса бросилась к Милюшину и перевернула его. На Селезнёву уставился отрешённый потерянный взгляд.
      – Вставай! – закричала Алиса, потянув учёного за руку.
      Милюшин отчаянно застонал и опрокинулся обратно.
      – Беги… Оставь… – ели прохрипел он.
      Гмрффф скрежетал когтями по обшивке флайера. Вот он сорвал дверцу, выхватил щучьей пастью одного из людей и, перекусив его, точно тростинку, расшвырял остатки в разные стороны. Утробное злое клокотание вырвалось из его горла.
      Со второй летучки открыли беспорядочный огонь по ящеру. Гмрффф протяжно и мучительно застонал. Он попытался повторить свой бросок, но оказался уже слишком изранен, и сил у него не хватило. Лишь одна его лапа дотянулась до флайера и вскользь ударила по нему. Дракон опрокинулся в тростник, пронзительно шипя, как готовый взорваться паровой котёл. Однако удар оказался столь мощным, что старая машина потеряла управление и начала снижаться.
      Селезнёва снова потянула учёного с земли, призывая его поторопиться. Если их обнаружили два флайера, скоро прилетят и другие. А корабль совсем недалеко: километр, может, чуть больше.* Милюшин, скрежеща зубами, приподнялся. Алиса выхватила бластер и повернулась к нападавшим.
      Повреждённый флайер неуклюже бухнулся в заросли, и Гмрффф, кипя бешенством, устремился к нему. Раздались крики и выстрелы. Снова воздух сотряс раздирающий сердце рёв истязаемого зверя.
      Это задержит погоню!
      Алиса подставила плечо этологу, но тот оттолкнул её.
      – Беги… я прикрою…
      До чего же мужчины порой ведут себя, как наивные дети! При опасности они либо начинают воображать себя неуязвимыми, либо готовы погибнуть, будто им лень попробовать выжить, когда от них будет больше проку. Где они учатся таким манерам: откупать чужую жизнь собственной бесполезной смертью?
      – Не говори ерунды! – закричала Алиса.
      Она не бросит его здесь! Ни за что, когда спасение так близко!
      Девочка бесцеремонно схватила Милюшина поперёк туловища и, взвалив брыкающегося, бранящегося и рычащего от боли учёного на плечо, со всей доступной с её неудобной ношей поспешностью устремилась в сторону корабля.
      Позади уже слышались предсмертные сипы и совершенно человеческий страдальческий стон гибнущего дракона.
      Милюшин мешал Алисе. Со своими ранами он и так был помехой. Вдобавок, его проснувшееся рыцарство вылилось в бестолковую браваду. Он тихо шипел над Алисиным ухом о никчёмности своего существования, о том, чтоб она бросила его и спасала себя. Раненый, он еле волочил ноги, навалившись всей тяжестью на спину девочки.
      Алиса злилась на этолога и думала, что он, конечно, не притворяется в своей беспомощности, но намеренно усиливает её. Она злилась и на себя за то, что не могла двигаться быстрее. Злилась на людей, напавших на них. Злилась на тростник, заслоняющий ей путь и путающий ноги своими стеблями. Злилась на корабль, стоящий так далеко. Она злилась на весь Белый Свет!
      И с невероятной в этой сумбурной ситуации ясностью девочка осознавала, что вся её злость – это отражение её страха и за себя, и за Милюшина, и за тех, кто прилетел её спасать. И эта трезвая мысль внушала ей силы для сопротивления подкрадывающейся к сердцу опасной истерике.
      – Прекрати!!! – завизжала она, когда Милюшин очередной раз больно пихнул её локтем, пытаясь вырваться.
      От крика полегчало.
      – Пожалуйста, не брыкайся! – уже спокойно, тяжело дыша, проговорила девочка. – Мы спасёмся вместе! У нас получится! Потерпи, пожалуйста!
      – Беги… Дурёха… – только и выдохнул учёный.
      Им вдогонку грянула стрельба, и вокруг беглецов заплескались клочья срезаемого лазерами и пулями тростника. Алиса, согнувшись в три погибели под весом Милюшина и из-за опасения высунуть голову под огонь, бросилась дальше, пытаясь лавировать, уходя от выстрелов.
      То ли интуитивное чувство, откуда в следующий момент грянет разящий луч, то ли баснословное везение берегли её, когда несколько раз в считанных сантиметрах от неё смерть, промахнувшись, с шипением и треском полосовала упругие стебли.
      Селезнёва, не глядя, несколько раз пальнула в преследователей по широкой дуге. Раздались крики.
      «Вот так! Не будете наглеть!» – с боевым задором подумала Алиса.
      Милюшин затих. Но волочить его стало тяжелее. Он, похоже, перестал переставлять ноги.
      – Потерпи чуть-чуть…
      Алиса повернулась к навалившемуся ей на плечо учёному, и ужас с яростью пополам воспалили всю её сущность. Голова Милюшина безжизненно болталась на груди. Вместо руки из развороченного правого бока поднимался дым обгоревшей раны. Ошеломлённая девочка отпустила этолога, и он мешком свалился к её ногам.
      Только не теперь! Не сейчас, когда они уже почти спаслись!
      Упав на колени перед учёным, Алиса подняла его веко. Глаз закатился – добрый знак! Она проверила пульс на шейной артерии и ничего не почувствовала. Приложила ухо к губам Милюшина и услышала вырывающееся вместе со слабым дыханием «Беги!» Или ей это только показалось…
      Сзади и сбоку затрещал тростник. Алиса схватила бластер и остервенело рубанула сплошным лучом пространство, выкашивая предательские заросли. Вместе с травой упало чьё-то тело. Девочке ответили тремя выстрелами.
      Из прореженной стены тростника высунулся солдат и тут же брыкнул назад с дырой посреди лба.
      Так! Так! Так! Кто следующий?
      Селезнёва проверила индикатор плазмы. Заряда осталось на несколько коротких выстрелов. Она подняла голову на знакомый шум и в отчаянье увидела приближающиеся летучки. Ей не продержаться! Бежать! Бежать!
      И она побежала…
      Девочка рванула с земли тело учёного и чуть не опрокинулась на спину из-за инерции разгибающей силы рывка, мощность которого не соответствовала поднимаемой тяжести. Милюшин показался ей невесомым. Он был выше Алисы на голову и в своём маскировочном балахоне выглядел широкоплечим и плотным мужчиной. А на деле, год аскетического существования и постоянные рысканья по местной территории превратили его в одну сплошную жилу – не человек, а мускулистый скелет, едва дотягивающий до шестидесяти килограммов.
      Наверно, любители чудес разочаруются, узнав, что лишь самоотверженность Алисы была чудесна в тот момент, а отнюдь не её физические данные. Хотя и нужно заметить, что даже при несистематических занятиях лёгкой атлетикой Селезнёва обладала достаточной силой, чтобы посеять сомнения: делать против неё ставки в каком-нибудь спортивном гандикапе.* И конечно, поднять и нести человека весом в полцентнера гораздо легче, чем равноценную штангу. Остаётся лишь решиться на это под пулями…
      Алиса решилась! С Милюшиным на руках она дала волю ногам.
      Сколько она пробежала? Двести? Триста метров? Скорее всего, больше. Но звездолёт почему-то не становился ближе. Он напоминал мираж в пустыне, застывший в воздухе и остающийся постоянно одинаково удалённым от изнурённого путника, как бы тот к нему ни спешил.
      К страху за жизнь Милюшина, сначала полностью поглотившему Алису, начала примешиваться неуверенность, а затем и усталость. Ноги ещё могли двигаться, дыхания ещё хватало, но руки одеревенели, плечи ныли, поясница и живот словно обратились в дубовую колоду и болели так, точно по ним лупили железным ломом. Необходима была передышка. Но погоня уже сидела на загривке. С содроганием Алиса слышала в хрусте и шелесте тростника, как её берут в оцепление широким кольцом. Отстреливаться было нечем – бластер она бросила, предпочтя ему раненого учёного. Уже паника наравне с ловчими «Моро» дышала ей в спину и сжимала-сжимала в когтях душу девочки. Уже жёсткий холодный голос её собственного сознания, во что Алиса не могла поверить, приказывал ей бросить ношу. Глаза затуманились. Чёрный конус впереди расплылся в бесформенную кляксу.
      Они улетают! Они сейчас улетят, и всё кончится! – бомбой разорвалась мысль в голове девочки.
      И Алиса закричала так, как не кричала никогда и даже не представляла, что кто-нибудь может так кричать. С криком она выталкивала из себя всю боль и отчаянье. В крик она вдыхала остатки своих надежд. Связки едва не лопнули – в горло словно еж заполз. Пересохший рот ошпарило солёной кровью. Но Алисе стало легче.
      Впереди запереливалась бойкая стрельба. Это в неё стреляют? Но перед ней не сбивались стебли – бой шёл возле корабля. Её друзья схватились с врагами! Они услышали её! Они не иллюзия!
      Громче грома взревела пушка неведомого крейсера, потом – другая. И вот уже две орудийные поперечные палубы звездолёта завертелись огненным смерчем, от рёва которого заложило уши.
      За спиной Алисы в мгновение ока от плевка плазмы в десятки тысяч градусов пеплом рассыпался флайер преследователей. Ещё миг – и, брызнув фейерверком, словно растаяла в воздухе вторая летучка. А за ней третья! И вдалеке замигали вспышки взрывающихся в дымный прах машин.
      Селезнёва из последних сил рванулась к кораблю.
      Почему он так далеко? Почему он не приближается? – билась в висках мысль, как муха о стекло. Ещё метр! Ещё два! Этот корабль не может ускользать от неё вечно! Ещё! Ещё!!!
      Алиса неожиданно вылетела на обширную поляну, прорвавшись сквозь тростник. Она оторопела и попятилась назад.
      «Не может быть! Засада! Обман!»
      Менее чем в сотне метрах от неё, пронзив небо шпилем локатора, объятый пламенем орудийных выстрелов возвышался грозный корабль. Он имел старинную конструкцию и компоновку, и в своих антеннах, сложенных крыльях солнечных батарей и обтекателях ракетных шахт напоминал диковинную ель. Ни у одной знакомой Алисе цивилизации таких крейсеров не было.
      От корабля к ней бежали три человека в черных блестящих скафандрах, расшитых серебристым позументом из черепов и молний и накладками толстой брони. Лица двух скрывали непроницаемые тонированные забрала шлемов. У третьего забрало не закрывалось – мешал длиннющий нос.
      «Пираты! Почему! И они заодно с этими чудовищами!»
      Разочарование от разбившихся надежд парализовало Алису. Сил бороться не осталось.
      А один из пиратов, далеко оторвавшись от других, уже достиг её. Он схватил Алису за руку и, крутанув, словно в лихом вальсе, завёл себе за спину. Обернулся, откинул забрало шлема. На Селезнёву полыхнули безумные глаза Гераскина.
      – Не высовывайся из-за меня!!! – проорал Пашка и, развернувшись, дал длинную очередь из скорострела по тростнику, мигом расширив поляну на десяток квадратных метров.
      Второй пират, похожий на целую живую гору, подбежал к ним. Забрало поднялось, а под ним обнаружилась еле умещающаяся в шлеме раскрасневшаяся физиономия. Весельчак!?
      – Привет, Киса-Алиса! – отдуваясь, радостно прокричал толстяк. – Ну, с тобой не соскучишься! Но так же и похудеть не долго!
      – Весельчак, разговоры потом! – донёсся из-под шлема ор Гераскина. – Прикрой! Шрапнель, помоги ей!
      К Алисе подскочил обладатель длинного носа и выхватил у неё тело Милюшина.
      – Давай сюда! Ну и видок у тебя, «прекрасная дама»! Знал бы, какое чучело летим спасать, чёрта с два бы подвязался! – протараторил он и кинулся к кораблю.
      Алиса даже удивиться не успела.
      – Селезнёвой физкульт-привет! – зарокотал корабль, заглушая пальбу пушек. И над полем разразился истеричный хриплый хохот Крыса.
      – Наша очередь!
      Пашка повернулся к Алисе и хотел подхватить её на руки, когда вокруг них завертелась огненная буря лазерных лучей и завизжали пули.
      Их окружили!
      Пашка и Весельчак У заслонили собой Селезнёву, едва не расплющив её своими спинами. Девочка с ужасом видела, как пули долбят их, рикошетят и разлетаются свинцовыми брызгами. Плотно прижатая к телам своих спасителей, она и сама ощущала страшные удары пуль, сыплющихся на них, точно град. Обороняющиеся огрызались короткими очередями, кося тростник, где засели невидимые враги.
      – Крыс, где твои пушки?! Нас сейчас раздавят! – донёсся до Алисы приглушённый шлемом, исполненный боли крик Гераскина.
      – Близко! Вас накроет! – загрохотал корабль диким голосом Крыса.
      Он действительно ничем не мог им помочь. Даже холостой выстрел из пушки времён Наполеона может с полста шагов серьёзно покалечить человека. Что уж говорить об орудиях звёздного крейсера, способных одним махом сравнять с землёй трёхэтажный дом. Даже сейчас на относительном удалении от корабля невидимая сила вытягивала воздух из лёгких Алисы в сторону жадно сжигающих кислород выстрелов саддэтов.* И это пушки обращены к воздушным целям! А что, если бы Крыс решился жахнуть по земле? Если бы Алису и её защитников не спалило, то они бы наверняка задохнулись в разряженной атмосфере взрывной волны. Поэтому пират громил вражеские флайеры: и близкие, и находящиеся за несколько миль от корабля. Но ничего не мог поделать с малозаметными болотоходами, скутерами и стрелками, рассыпавшимися по тростниковой пустоши.
      Пашка и толстяк боялись сделать лишнее движение, способное открыть Алису случайной пуле или лучу бластера. И троица черепашьим шагом отходила к кораблю.
      Нападавших, сколько их ни валили отчаянные защитники, будто не становилось меньше. Киборги бестолково пёрли под огонь и падали, разорванные на части. Кто-то, достаточно уцелевший, продолжал стрелять. Люди же прижимались к земле, маневрировали. Но и их настигал огонь Гераскина и Весельчака. И в грохот канонады вплетались крики боли. Горели подорванные машины, полыхал тростник. В огне кувыркались жертвы ненасытного пламени. Клубился чёрный горький дым.
      Но вот вражеский натиск ослабел. Юпитерианцы отступили, оставляя выжженную, расширившуюся вдесятеро поляну, усыпанную дымящимися телами и обломками техники. Они уже не могли вести прицельный огонь, и перешли на беспорядочную настильную пальбу.
      К обороняющимся присоединился Шрапнелька, гремя своим пулемётом.
      – Давайте живее! Девчонка сейчас зажарится! – проорал он.
      Алиса и правда едва-едва не спекалась между двумя бронированными скафандрами, разогретыми лазерами и пулями.
      Что случилось в следующую ничтожную долю секунды - до сих пор остаётся тайной. Сработал ли у Алисы инстинкт, интуиция или те зачатки телепатии, о которых говорил призрак её внучки на Сумлевском озере, пророча в грядущем мысленное общение между живыми существами без слов и на значительном расстоянии. Столь ли это важно теперь? Главное, что каким-то образом Алиса успела распознать в хаосе и чаде стремительной бойни инерционный след тяжёлого ракетного снаряда, направленного прямо в Пашку, понять, что этого броня её друга не выдержит, и оттолкнуть его с пути неминучей гибели!
      Снаряд пролетел мимо с оглушительным рёвом сокрушаемого звукового барьера и ударился в землю в паре десятков метров от отступающей четвёрки.
      Юпитерианцы решили идти ва-банк, задействовав подвесное вооружение боевых летучек…
      Взрывная волна захлестнула Алису и её спасителей.
      Пашка почувствовал, как, потеряв вес, он легко поднимается в воздух и парит длящееся целую вечность мгновение. Но вместо облачного простора у небес оказался потолок из земли, и этот потолок швырнуло на Гераскина, точно товарный поезд. Живот прилип к спине, грудью невозможно было вздохнуть, лёгкие будто лопнули и склеили всё внутри. В голове загудели колокола. Из носа хлынула кровь.
      «Убит?» – со странным спокойствием подумал Пашка, оглядывая затуманенным взором поле битвы.
      Но боль и ощущение горячих струек крови на лице указывали на обратное. Юноша попробовал пошевелиться. Руки-ноги работали. Вернее, Пашка их ощущал и они отзывались на приказы его мозга. Сильно ныла грудина. В горле застряла тошнота. В наушниках шлема звенел благой мат Шрапнельки: «Крыс, куда смотришь?» «Чего вы возитесь?!» – орал в ответ Крыс. Протяжно стонал и охал Весельчак У. Пашке не хватало воздуха, крики по внутренней связи раздражали. Он сорвал шлем и оглох, придавленный к земле грохотом перестрелки.
      А где Алиса?
      Словно кто-то враз переключил диммер сознания Гераскина из режима «low» на полную мощность, и сразу эйфория собственной безопасности развеялась: он по-прежнему находился в перекрестье огня и смерти. Пашка с жадностью забегал глазами, ища подругу. Гримаса жуткой боли и страха лишила его лицо человеческих черт. В нескольких метрах от себя он заметил распластанное тело.
      НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!
      Вой Гераскина заглушил все шумы сражения. Пашка метнулся к подруге, перевернул её. Через слой засохшей грязи виднелся пепельно-серый цвет кожи. Дыхание с хрипом через долгие неравные промежутки вырывалось из полуоткрытого рта. Из носа и ушей текла кровь. Кровь пульсирующим фонтанчиком била из распоротого бедра…
      НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!
      В стороне загремел ещё один взрыв. Несколько ракет ударили о борт «Валькирии», рассыпаясь сполохами искр и пламени.
      Гераскин подхватил безжизненное обмякшее тело Селезнёвой и, собрав его в немыслимый комок, прижимая к себе, стараясь как можно лучше укрыть от царящего повсюду смертельного вихря, бросился к кораблю.
      В спину клацали пули. Вот одна ударила в пластину брони на плече и отрикошетила в лицо. Бровь обожгло, и кровь залила, защипала левый глаз, закрывая обзор. Пашка зарычал на всю поляну, но не от боли, а от досады на все эти проклятые помехи. Лишь миг он замешкался, вытирая глаз, и новый снаряд ударил буквально ему под ноги.
      Но теперь Гераскин успел собраться. Его увлечение акробатикой пригодилось-таки, хоть он и бросил занятия пару лет назад, заняв всего-навсего третье место на районных соревнованиях.* Подброшенный взрывом, Пашка сделал двойное сальто, крепко прижимая к себе Алису, и приземлился на ноги в считанных метрах от спасительной капсулы лифта. Однако прыжок с грузом на руках не прошёл для него даром. Юноша не рассчитал нагрузку и баланс. Вывихнутые лодыжки онемели, поясницу пронзила острая боль. Пашка точно врос в землю: он стонал, сопел, ревел, но, кроме неуклюжего шарканья ничего не мог добиться от ног. И это ему давалось нечеловеческими усилиями.
      «Ну же! Ну!» – орал он самому себе.
      От боли в спине сводило судорогой скулы. В глазах вставали огненные всполохи. Пашка сжал челюсти и попытался сделать шаг. От напряжения зубы заскрежетали, из альвеол выступила кровь, наполняя рот противной горечью. Гераскин едва не рухнул, потеряв равновесие и чуть не лишившись сознания, но шаг сделал.
      «Ещё один!» – приказал себе Пашка.
      Ноги передвигались, как в замедленной съёмке. А вокруг ураганом мчался круговорот битвы. И мозг разрывался от наложенных друг на дружку проекций времени: ощущаемой Павлом застывшей бесконечности, втиснутой в несколько секунд, и жалких терции стремительного боя, растягивающихся на тысячелетия. Но Гераскин ступал к лифту. Ослепнув от боли, тяжело, словно его тянул в обратную сторону натягивающийся с каждым шагом жгут, прицепленный прямиком к позвоночнику.
      Он навсегда останется здесь! Он так и погибнет с умирающей на его руках подругой! – яснее ясного понял Паша.
      Но какая-то сила подхватила его и Алису и забросила в капсулу. Очередной взрыв? Но Пашка его не слышал…
      Проём лифта загородила огромная тень. Весельчак У! Весельчак швырнул его сюда! Пашка и забыл, какой огромной силой наделён этот внушительный пират. Великан тащил подмышкой Шрапнельку.
      – Капитан! Экипаж на борту! Делаем ноги! – тяжело дыша, крикнул Весельчак и шлёпнул ладонью кодовый сенсор подъёмника.
      Капсула втянулась в корабль.
      – Привет от Братства Корсаров! – заверещала «Валькирия» смеющимся голосом Крыса во всю мощь своих динамиков и, изрыгая из сопел потоки жидкого ядовитого огня, рванула ввысь.
      Кровожадный глот* с планеты Крокрыс знал своё ремесло. Он не стал запускаться с щадящего космодромы маглевита, а дал старт крейсеру с планетарных двигателей, затопив сотни квадратных метров под кораблём плавящим камень пламенем. У выживших охотников «Моро» не было никаких шансов спастись от такой напасти. Из шахт «Валькирии» вырвалась дюжина баллистических ракет. Сперва они сопровождали штармравер, словно рыбы-лоцманы акулу, но постепенно разлетелись в разные стороны, нацеленные автоматикой корабля на ближайшие спутники.
      Бортовой хронометр бесстрастно зафиксировал время побоища в секторе №13. В перерасчёте на земную хронометрическую шкалу, с первого выстрела Шрапнельки до взлёта «Валькирии» прошло четыре минуты, сорок четыре секунды…


Глава VIII. У всего своя цена

      – Сто лет так не бедокурили, а, Весельчак! – звенел в переговорнике торжествующий крик Крыса.
      – Шрапнелька ранен, – растерянно пробормотал Весельчак У.
      Он огляделся в полумраке. Кабину лифта внешнего сообщения закоптило ворвавшееся пламя взрывов, четыре из пяти ламп разбили осколки снарядов. Противоположная двери стена была испещрена вмятинами от пуль и прожогами лазерных лучей. Ноги скользили по залитому кровью полу. В правом углу лежал какой-то зверь без передней лапы. Перед Весельчаком распластался храбрый малолинианец. Слева, вцепившись в Алису, сидел Гераскин: волосы опалены, перекошенное болью лицо вымазано в крови, безумные глаза сверлят Весельчака У.
      – Помоги! – вырвался хриплый рык из Пашкиного горла.
      – Шрапнелька ранен… – словно извиняясь, сказал толстяк, указывая на тело у своих ног.
      Гераскин перевёл взгляд на скомканного прямым попаданием снаряда старого пирата.
      – Он убит… Помоги!
      Весельчак с детским удивлением посмотрел на Шрапнельку.
      – Убит?
      – Помоги! – простонал Пашка, тяня руку к толстяку.
      Весельчак пришёл в себя. Он помог юноше подняться, и тот передал ему Алису.
      – Что делать?
      – В моечное… Быстрее…
      – Она тоже? – шмыгнув носом, спросил Весельчак У.
      – Нет! Быстрее!
      – А это кто? Его тоже берём? – Весельчак кивнул на зверя без лапы.
      – Он живой?
      – Стонет, вроде…
      – Давай быстрее! Быстрее! Умоляю…
      Толстяк взвалил на плечо зверя, подхватил Алису, и они с Гераскиным поднялись на лифте к центральной палубе, где располагалось моечное помещение. По внутренней связи Пашка попросил Крыса принести им аптечку, а сам первым делом снял ремень и туго перетянул им бедро девочки. Затем с помощью Весельчака У Паша принялся обмывать тела раненых, сняв с них грязные одежды.
      – Бедная Алисочка! – всхлипывал толстяк, смотря на совершенно посеревшую бесчувственную девочку.
      – Нужно сделать ей укол обезболивающий! – подсказал он. – Ей очень больно…
      – Ей не больно! – огрызнулся Гераскин. Он пытался сосредоточиться, а Весельчак ему мешал.
      Как ему объяснишь, что Алиса потеряла много крови из-за разорванной артерии и находится сейчас на пороге в Вечность, и все земные чувства для неё утратили свою актуальность. Анестезия ей только навредит, погасив слабые нервные импульсы ещё тлеющей в девочке жизни. Только хуже ей станет и от предложенной толстяком «оживлялки». Сердце Алисы от такого препарата просто надорвётся, работая на «холостых оборотах».
      – Что тут у вас? – вошёл довольный Крыс. – Поцарапались, что ли?
      Он увидел бездыханную Селезнёву. Лицо пирата вытянулось и побелело.
      – Что с Алисой?! – просипел он.
      – Аптечку! – Пашка вырвал у ошеломленного Крыса объёмистую коробку с медикаментами и хирургическим инструментом и принялся отчаянно в ней рыться.
      Он заменил ремень на бедре подруги специальным жгутом и, отерев кровь, осторожно осмотрел рану. Подцепил разорванный артериальный сосуд и, защемив его миниатюрными зажимом, обработал поверх пастой, предотвращающей кровотечение. После взял щипцы и обратился к застрявшему в берцовой кости девочки осколку.
      Крыс не выдержал и отвернулся. Старому разбойнику, привыкшему к виду крови, было больно смотреть, как Пашка колдует над телом его «лучшего врага».
      – Внизу Шрапнелька. Позаботься о нём, – шепнул Крысу Весельчак У.
      Крыс кивнул и торопливо удалился.
      Гераскин, вынув осколок, обработал уже всю рану от вторичного кровотечения и забинтовал бедро Алисы. Больше ничем он ей помочь не мог. Его учили вправлять вывихи, накладывать шины на сложные переломы, зашивать рваные раны и прочим обычным навыкам первой помощи космического скаута. Но сшивать кровеносные сосуды Пашка не умел. Мрачные мысли о том, что Алиса потеряет ногу, если выживет, навалились на него, как небеса на плечи Атланта.
      Вот именно, если выживет!
      У Селезнёвой Пашка подозревал серьёзные внутренние повреждения и сотрясение мозга, не говоря уже об огромной потере крови. А переливание Гераскин сделать не мог! На борту лишь один сапиенс – он сам, – и его группа крови не соответствует группе Алисы. Естественно, что и пираты не возили с собой ассортимент крови: они не вампиры и не бродячий госпиталь…
      Если выживет!
      Гераскин был готов умереть тысячу раз, чтобы сбылось это «если». Но биология есть биология. Как бы над его знаниями ни смеялся Сапожков, но Пашка прекрасно видел и понимал, что больше пяти часов Алиса не протянет. Они даже не успеют выйти за пределы скопления NGC 6397, чтобы обратиться за помощью.
      Подавленный безнадёжными думами Пашка перешёл ко второму телу. Горевать он будет потом, у него для этого будет много-премного одиноких часов, дней, лет… А, может, потом он пустит себе пулю в лоб… Но сейчас в его посильной помощи нуждаются раненые, и он не имеет права думать о себе и своих бедах, пока не поможет им.
      Второй раненый оказался вовсе не зверем, а землянином – жилистым мужчиной средних лет. Руку его срезал бластер, лучом задело и правый бок, и лопатку. Кровотечения нет – лазер прижёг рану. Ожог, конечно, тяжёлый, но он и спас этого несчастного. Основные проблемы с его здоровьем снова скрывались внутри тела, куда Пашке без хирургических навыков доступ был заказан. Юноша бегло изучил гематомы и опухоли на груди мужчины и сделал неутешительный вывод, что у того наверняка имеется внутренне кровоизлияние. Без срочной профессиональной помощи он тоже не жилец… Пашка обработал ожог от растрескивания и смазал его специальным силиконовым кремом – «жидким бинтом». Здесь он тоже больше ничего не мог сделать.
      Юноша привалился к стене и закрыл глаза. Ухаживая за ранеными, он не замечал собственных ранений. Теперь боль набросилась на него стаей бешенных гиен. Он весь был избит пулями, как если б по нему стучали кувалдой. Ныли надорванные суставы. Жгло лицо: разбитая бровь опухла и закрывала глаз. Но хуже всего была кошмарная парализующая боль в спине, отдающаяся в ноги. Пашке казалось, будто сквозь него протащили доску, и теперь эта «доска» вдоль позвоночника ограничивала его движения до марионеточного дёрганья, при каждом из них раздражая вывернутые наружу нервы занозами. К боли и усталости присоединилось отчаянье – самая страшная мука.
      «Ты знаешь, что такое кошмар», – сказал треклятый Густаф.
      Гераскин знал, что это такое! Потерять любимого человека. Вопреки всему найти его вновь. Но лишь за тем, чтобы он умер у тебя на руках. Чтобы ты, несчастный, до последней капли испил яд осознания собственного бессилия и ничтожности. А твоя любовь, превратившись в дыбу, снова и снова бы скручивала крылья душе, и совесть щедро бы засыпала открывшиеся раны своей горчайшей солью.
      Пашка заплакал.
      Всё зря! Проклятая Судьба! Если ты решила убить человека, ты убьёшь его, не постояв за ценой. Какое тебе дело, что этот человек дорог другим людям, тысячам, миллионам людей всей галактики. Ты всё равно его убьёшь, как бы они все ни противостояли тебе. Потому что у тебя есть грандиозный план, доказать всем свою никчёмную всемогущность. Что тебе наши знания и машины времени, когда у тебя в подругах сама Смерть, а против неё лекарство ещё не изобрели.
      – Нужно заморозить рану, – осторожно предложил Весельчак У.
      Толстяк мялся в углу моечного отсека. Он стыдился своей беспомощности не меньше Гераскина, его смущали слёзы юноши и наполнял тоской вид раненых.
      «Эскулап-самоучка!»* – чуть не заорал на него Пашка, но проглотил свою злость. Она была вызвана страхом, а в страхах Пашки этот добряк не виноват. Он взялся помогать ему, когда Гераскин попросил помощи. Он пытается помочь и сейчас…
      – Я как-то руку распорол. Так Крыс мне вколол «заморозку», и я ничего не почувствовал, когда он мне её зашивал, – бубнил Весельчак тем временем.
      Ах, так он опять про обезболивающее! А ведь пират, действительно, не понимает, что ему самому сейчас больнее, чем Алисе, – подумал Пашка. Им теперь никакая «заморозка» не поможет. Для замораживанья души медицина средств не знает. Это может только Смерть – вечная мерзлота.
      «Заморозка», – Пашка даже улыбнулся сквозь слёзы.
      Весельчак У посмотрел на него выразительным, полным сочувствия взглядом.
      «Вечная мерзлота… Помнишь, Пашка, как в КосмоЗо попал мамонтёнок* из вечной мерзлоты? Такой смешной и неуклюжий… У мамонтов, оказывается, тоже была машина времени. Этот мамонтёнок проспал во льду десять тысячелетий и увидел солнце XXI века новой эры…»
      Гераскин так и подскочил от этих воспоминаний. И тут же пожалел о своей скорости: от боли в пояснице у него едва глаза не лопнули.
      – Заморозка! Сон во льдах! – заплаканным и сияющим надеждой взором Пашка уставился на толстяка.
      – Ну, да… – неуверенно произнёс тот, добросовестно пытаясь понять, о чём толкует юнга.
      – Корабль старый? На нём есть криогенные камеры?
      – Есть! Крыс там от случая закуску солит… А что?
      – Весельчак, ты – гений! Вот что!
      И Пашка велел нести раненых в криогенный блок.
      На старых звездолётах криогенные камеры были такой же необходимостью, как силовая установка и система жизнеобеспеченья. До изобретения двигателей и топливных смесей, позволявших развивать субсветовые скорости, до открытия Реном Бозом* спиралевидности Пространства-Времени и обнаружения способа перемещаться по этой спирали, срезая сотни парсеков, космические корабли совершали перелёты между планетами, тянувшиеся по несколько месяцев, а то и лет! Дабы не сойти с ума от скуки в замкнутом пространстве и просто не тратить жизнь на унылую дорогу в межзвёздной безбрежности, экипаж корабля погружался в анабиоз в специальных ваннах – криогенных камерах. Они представляли из себя этакие аквариумы с кучей датчиков слежения за жизненными процессами, происходящими в организме объекта, погружённого в сильно охлаждённую «плазму» из смеси глицерина и жирных кислот. Без вреда человек мог проспать в подобном аквариуме сотни лет, лишь бы машины, регулирующие температуру и давление криогенной жидкости, а так же следящие за нормальным течением едва заметной жизни самого человека, не вышли из строя.
      В такие вот ванны Пашке и пришла счастливая идея положить Алису и однорукого незнакомца. Какая удача, что на «Валькирии» были эти архаичные устройства! Как здорово, что пираты не опустошили резервуары с криогенной плазмой для перевозки лишнего запаса воды или чего-нибудь покрепче. Просто замечательно, что баллоны со стабилизирующими дыхательными смесями не разряжены и готовы к эксплуатации, а компьютерный анализатор не лишился системного блока и датчиков! Оставалось только тщательнейшим образом заклеить малейшие царапины на телах, погружаемых в криоген людей особым составом на основе латекса. Пашка не был уверен в необходимости этого шага, но рисковать не хотел. Он где-то читал, что холодная «плазма» могла вызвать отравление при попадании в кровь или деструктуризацию повреждённых тканей.
      Соответствующей подготовкой и занялся Весельчак У, под руководством Гераскина, едва не теряющего сознание от собственных болей. Стоит ли говорить, что с толстяка от непривычной нервной работы сошло семь потов. Ведь ссадин и царапин, не говоря уже о серьёзных ранениях, на телах девочки и мужчины были сотни! А Гераскин его всё торопил, без всякой оглядки на значительную разницу в возрасте, субординацию, и просто безусловное превосходство в силе, порой понося Весельчака У последними словами за нерасторопность. Но пират терпел его понукания, понимая, что от его скорости зависит жизнь двух человек. Пускай он был разбойником, но человеческую жизнь, на свой манер, ценить умел. «С трупа никакой выгоды – он никому не нужен. А за жизнь можно получить звонкую монету!» – такова была пиратская истина ещё с античных времён. Она не изменилась и в Космическую Эру. Конечно, Весельчак как благородный пират знал назубок эту доктрину. Но сейчас, хлопоча над ранеными, меркантильность его не занимала. Он помогал другу!
      Вот Алиса и её странный искалеченный спутник были должным образом приготовлены к «заморозке», и Весельчак аккуратно положил их в ванны с раствором, прикрепил на тела в указанных Пашкой местах датчики и нацепил дыхательные маски. Пашка минуту вникал в особенности компьютерной программы и, наконец, выбрав оптимальный режим криогенизации, запустил установку. Полчаса в тишине, затаив дыхание, он с Весельчаком следил за цифрами и значками на мониторе. Правда, толстяк ничего не соображал в информации, что высвечивалась машиной. Но он украдкой бросал взгляд на Гераскина, которого всё больше и больше уважал, и по его проясняющемуся лицу понимал, что Пашка взволнован, напуган, но уже не сходит с ума, как это представлялось пирату в моечном отсеке.
      – Юнга, всё в порядке? – прошептал он.
      – Кажется, да…
      Измотанный Пашка тяжело опирался на пульт управления и пожирал глазами сообщаемую машиной статистику.
      – Держи на всякий случай пальцы скрещенными…
      – Как это? – удивился Весельчак У.
      Пашка улыбнулся и показал ему знак «Х» из сведённых указательного и среднего пальца.
      – А это поможет? – воодушевился пират.
      – Не знаю, – честно ответил Пашка. – Но надежду укрепляет любая мелочь! Идём на мостик. Подумаем, что делать дальше?
      Предложение прозвучало, как вопрос. Пашка бы с удовольствием грохнулся спать прямо здесь у пульта, а ещё лучше тоже бы залез в ванну с криогенном, чтобы забыть о надсадной боли в пояснице. Но сейчас экипажу «Валькирии» предстояло решить несколько важных вопросов касательно ближайшего будущего. И Пашкин голос в этом совещании имел особый вес.
      Они поднялись к посту управления кораблём. Гераскин буквально висел на плече Весельчака. Он попробовал сесть, но его затея потерпела фиаско. Спина окончательно потеряла гибкость, а сгиб ног в тазобедренном суставе вызвал такой прострел в поясничном отделе позвоночника, что у Пашки слёзы брызнули из глаз. Он кое-как распрямился и привалился к стене.
      Крыс мрачнее тучи сидел за пультом и с ожесточённым смаком расстреливал остатки спутников.
      – Как Алиса? – не оборачиваясь, спросил он, и было странно, что от его замороженного тона не плавится воздух.*
      Весельчак стрельнул вопросительным взглядом на безмолвного Гераскина и тихо ответил.
      – Выживет…
      – Твари! Кк-рх-шр-рр-кркр-хш! Шра-хрр-шхрк! – устрашающе зашипел Крыс. На мониторе внешнего обзора его настроению соответствовал изумительной красоты взрыв поражённого пушками спутника.
      – Почему мы всё ещё на орбите, капитан? – недоумённо спросил Весельчак У. – Летим отсюда по добру, по здорову. Мы сделали, что хотели.
      – А корабль через звёздное скопление ты поведёшь или Пушкин?* – Крыс хищно сверкнул зрачками. – Помимо отсутствия на борту толкового пилота, нам в спину при маневрированьи могут ракету пустить. А здесь они у меня на мушке. Ха! И не одна муха не взлетит без моего разрешения!
       – И что нам здесь, до скончания века торчать? – испугался толстяк.
      Повисло молчание, нарушаемое пиканьем навигационных приборов.
      – Эх, Шрапнелька, бедолага! – с тоской вздохнул Весельчак, вкладывая в слова не только грусть по товарищу, но и переживания об их собственной участи.
      Все понимали, насколько они зависели от старого контрабандиста.
      – Сколько его знал, он всегда хотел погибнуть вот так: в бою за какую-нибудь дульсинею… – продолжал толстяк. – Что такое «дульсинея»?
      – Возлюбленная одного рыцаря без страха и упрёка, – подал голос Пашка из своего угла.
      – Возлюбленная без страха и упрёка? Хм… Совсем, как наша Алисочка!
      – Да, совсем, как она…
      – Так чего делать-то будем? – встряхнулся Весельчак У.
      – Максимум через двадцать четыре часа сюда прилетит полиция и рейнджеры. Они нас вытащат, – подавляя стон, сказал Пашка.
      Пираты подскочили, словно их хлыстом оприходовали.
      – Как ты посмел, вызвал полицию?! Это предательство! Это подстава! Ты нас под нож подвёл! Ты думаешь, тебе хватит тридцать серебряников на надгробие, поганый иуда?! Ты теперь весь в шоколаде, а нам век воли не видать?! Ты не достоин звания «благородного пирата»! – заголосили разъярённые разбойники.
      – Они вас не тронут! – вдруг страшно рявкнул Паша, и пираты как-то разом присмирели.
      – Когда я был на Синем Воздухе, то решил подстраховаться и сообщил нужным людям, где меня искать. Теперь эта «страховка» наша единственная надежда выбраться из этой передряги. Я всё объяснил Милодару… Вам нечего опасаться.
      – Ага! А мы не за себя опасаемся, а за них! Чёрта с два они сюда доберутся! – с ехидным скепсисом фыркнул Крыс. – И полюбуйся на него, Весельчак! Ишь, моралист-виртуоз выискался! Ещё и нас обвинял в нечистой игре! Одно слово – «сапиенс»!
      – Не хорошо это, юнга! Не по-товарищески…
      – Не такие уж бездарные штурманы во флоте полиции, – просто ответил Пашка. – А по поводу всего остального… Думайте, что хотите! Я не со зла так поступил. За Алису боялся… За нас всех… Капитан, старпом, хватит дуться, потом будем счёты сводить. Включите лучше связь. Нас могут уже пеленговать.
      Крыс, ворча что-то на пиратском языке, привёл в порядок внешние переговорные устройства, которые «обрубил» Шрапнелька при их авантюрном приземлении.
      Видеофон тут же пронзительно засигнализировал о вызове. Пираты и Пашка переглянулись. Крыс включил коннект. На мониторе возникла перекошенная злобой и помехами сигнала белая рожа «Моро». Сквозь несусветную ругань троица разобрала: «Где Шрапнелька?! Где Густаф?!»
      – Шрапнелька отдыхает. Густаф тоже храпит воронкой кверху, – сухо ответил Крыс.
      – Кто на связи, чёрт бы вас побрал? Что происходит? – вопил «Моро».
      – Самое обычное возмездие. Слышал сегодня прогноз погоды? Над Карбуном обещали тайфун с таким названием, – подключился к разговору Весельчак У.
      – Что вы там лепечете? Немедленно садитесь на планету, не то хуже будет! – брызгал слюной взбешённый Эннингтон.
      – Хуже, чем сейчас, нам вряд ли будет, – устало отозвался Пашка.
      – Слушай, как там тебя? Монро? Мурло? В общем, ты не с тем прикупом, что бы петушиться и приказывать. Давай-ка, тихонечко заткнись в тряпочку и собирай тёплые вещички, – погрозил пальцем экрану Весельчак.
      – Кто говорит? Немедленно приземляйтесь, иначе будете уничтожены!
      Пашка подшаркал к монитору.
      – Нам некогда! Мы летим на поиски Гераскина по твоему приказу.
      И Паша с блаженством увидел, каким ужасом скорчило физиономию доктора-убийцы. Он узнал его, пускай у Гераскина сейчас и был далеко не фотографический вид.
      – Что… что это такое? – завизжал Эннингтон и исчез с экрана. Его вытолкнул из объектива видеофона Реклифт.
      Лишь напряжённые желваки на скулах говорили о его волнении. Пронзительные синие глаза убеждали в том, что нижний температурный предел Кельвина* завышен, как минимум, на сотню градусов.
      – Вы не понимаете, с кем связались. Немедленно приземляйтесь и верните объект! – казалось, от голоса Штреззера треснет панель монитора.
      – Нашёл дураков! От дохлого осла уши тебе, а не «объект»!– расхохотались пираты.
      – Мы понимаем, с кем связались, – твёрдо сказал Пашка. – С бандой полоумных маньяков. Свои угрозы рассыпайте мышам и тараканам в своих гнилых норах, трусливые ничтожества.
      – У меня на борту ещё достаточно ракет, чтобы обустроить ваше лежбище в декоративную пустыню. А что ты можешь против нас выставить? Занюханный спутник связи? – с издёвкой спросил Крыс.
      – Да что с ними препираться? Долбанём, как следует, чтоб знали, что бывает за оскорбление Синдиката Благородных Корсаров! Устроим им маленький мумугедончик! – подключился Весельчак У.
      – Это будет опрометчивое решение, – с гробовым спокойствием произнёс Штреззер-старший. – У нас на базе больше двух сотен заложников. Если вы будете атаковать, они умрут. Если вы немедленно не приземлитесь и не вернёте объект, они умрут. И их смерть будет на вашей совести и совести Селезнёвой. Спросите её мнение по этому поводу.
      – Ха! Напугал ежа иголкой! – презрительно чихнул Крыс. – Что нам за забота до каких-то заложников-пустопорожников.
      – Фиг тебе, а не Алису! – толстяк показал монитору соответствующую фигуру из пальцев.
      Гераскин стоял в напряжённом раздумье и всё сильнее мрачнел.
      – Он вообще блефует! Давай, Крыс, дави этого клопа! – бушевал толстяк.
      – Блефую? – на каменном лице Реклифта появилась кривая трещина улыбки. – Послушайте-ка вот это!
      И его слова потонули в ужасающем нестройном хоре воплей и стонов людей, претерпевающих немыслимые страдания.
      Весельчак У от услышанного будто в соляной столб превратился. Крыс – этот старый злодей, увлекающийся коллекционированием пыток, – словно ребёнок прижался к толстяку, нервно оглядываясь и дрожа. У Пашки от кошмарного лихозвучья тоже зуб на зуб не попадал. Только пульт видеофона, на который он опирался, и удерживал его от падения. Слабость, вызванная страхом, казалось, расслабила в нем каждую клеточку. И Пашка был готов лужицей протоплазмы расползтись по полу мостика.
      – Кто они такие? – обалдело прошептал Крыс. – Что они там творят?
      – Ублюдки! Вот кто они такие! – так же шёпотом ответил Пашка.
      Поверх жуткой симфонии пыток снова зазвучал повелительный голос Штреззера:
      – Немедленно приземляйтесь и отдайте Селезнёву! Иначе заложники умрут… Как следует помучавшись! Чем дольше вы тяните, тем дольше они будут страдать.
      И хлещущие из динамиков звуки Дантовского ада усилились.
      – Да выключи ты связь! – взмолился Весельчак У.
      Крыс поспешно нажал на соответствующую кнопку.
      На капитанском мостике повисло мёртвое молчание. Взоры угрюмо упёрлись в пол. Никто не решался взглянуть другим в глаза. Каждый думал о своём. Но мысли всех, так или иначе, сводились к одному: там, внизу, под ними, нет ничего, кроме мучения и смерти, и правит ими бешенноё зверьё, по нелепой прихоти природы похожее на людей.
      «Сколько раз за прошедшую неделю в своих молитвах ты говорил, что готов вытерпеть что угодно, принести любую жертву, лишь бы Алиса была жива?» – размышлял Паша. – «Вот она жива! Пускай изранена, но спасена! И в твоих руках сейчас больше двух сотен других жизней, жизни этих замечательных космических разбойников, твоя собственная… Не пора ли платить по счетам, что тебе выставляет Проведение устами сволочного Штреззера? Готов ли ты принести всё это в жертву за то, что Алиса возвращена тебе из небытия. Цена вопроса объявлена. Ты можешь просто тихо удалиться, и никто не узнает о твоих клятвах, что ты так щедро раздавал в мольбах богам, в которых ты даже не веришь. Только не услышали ли тебя эти боги? И не играют ли сейчас на твоих чувствах? «Будьте осторожны в своих желаниях – они могут сбыться!» – предупреждали их древние мудрецы. Это так! И сбываются наши чаянья подчас самым прихотливым образом, неся не радость, а угнетение и слёзы. Через несколько часов сюда прилетят крейсеры звёздных рейнджеров. Начнётся штурм базы «Моро». И те несчастные, что Эннингтон держит в заложниках, всё равно погибнут. Так что стоит ли обвинять себя в том, что не можешь выполнить обещание жертвы, данное в горячке расстроенного рассудка? Тебе их не спасти! И на твоей совести повиснет долг… Каждая жизнь бесценна. Как же можно представить долг в более чем две сотни бесценных жизней? Как возможно вынести боль от мук совести, томимую таким долгом? Смогут ли её унять все разумные доводы и оправдания… и вид живой подруги? Или ты просто сотрёшь себе память, когда весь этот кошмар закончится?»
      – Мы не можем приземлиться… – мёртвым голосом прошептал Пашка.
      – Конечно, не можем! – горячо закивал Весельчак У, обрадованный тем, что кто-то решился-таки озвучить томящее всех предложение.
      – Нас убьют. И Алису тоже… И этих бедняг… Мы ничем не можем им помочь, – подхватил Крыс. – Это будет просто бессмысленная жертва!
      – Они обречены…
      – Мы тоже, – сказал Пашка и, обведя пиратов мутными глазами, добавил. – По крайней мере, я.
      – Думаешь, у нас совести нет? – обиделся Крыс.
      – Ну, что ты, капитан! – улыбнулся Гераскин. – Вас бы сейчас здесь не было, если бы не ваша совесть. И, учитывая вашу профессию, должен заметить, что совесть эта, может быть, даже лучше, чем моя.
      Крыс с отвращением поморщился. Философская демагогия была у глота не в фаворе. Он принялся с пылом рассуждать, расхаживая по мостику с видом птицы киви-альбиноса.
      – У всего своя цена! Я всегда это говорил и повторяю сейчас! Мы хотели спасти Алису и, хвала Фортуне Весёлого Роджера, мы этого добились! И, если эта Фортуна требует от нас за спасённую желанную жизнь две сотни других, мне лично посторонних, я готов на этот ряд! Клянусь Серой Туманностью! Спасая этих заложников, мы лишь потеряем то, что и так досталось нам недёшево. Вспомни Шрапнельку!
      – Я помню о нём…
      – Крыс прав! Дождёмся полицию и по домам. Пускай федералы кочевряжатся с этими р-шшш-хкр-крх-крами! – мрачно буркнул Весельчак У.
      – Это ужасно! – Пашка обречённо уронил голову на грудь.
      Верно! Всё Верно! Пираты правы. И разум Гераскина прав, раскладывая хозяину по полочкам, почему им следует закрыть глаза на всю чудовищность этой, в сущности, гипотетической сделки. Есть у тебя контракт? Ты ставил где-то свою подпись? Что же ты волнуешься? Эта сделка – фантом! Дунь – рассыплется!
      Но дунуть у Пашки не получалось. И в ушах инфернальным органом гремели крики истязаемых внизу людей…
      От кручинных мыслей его оторвал плотоядный шип Крыса:
      – А ведь у нас тоже есть заложник, а, Весельчак?
      – Точно! – грозно промычал толстяк.
      – Может, мы распишемся в купчей его кровью? – сипел скорпион с планеты Крокрыс.
      – Вы что задумали? – У Пашки волосы зашевелились от ужаса.
      Перемена, произошедшая с пиратами, изумляла Гераскина. Вместо хулиганистых забияк, какими они ему до сих пор казались, перед ним стояли два готовых на жесточайшее преступление беспринципных монстра.
      – У нас здесь сидит один из тех, кого ты назвал «ублюдками». Ты его уже разукрасил. Теперь мы повеселимся! – потирал руки Крыс.
      – Вы не посмеете! Это… это… Это же военнопленный! Так нельзя!
      – Можно! – взревел Весельчак У. – За Шрапнельку!
      – Смерть за смерть, – лаконично заметил Крыс.
      Пашка загородил собой выход с капитанского мостика.
      – Да вы что… Старпом… Капитан… Вы не такие! Одумайтесь! Что сказала бы Алиса на это? Вы же здесь ради неё! Она была бы против!
      Весельчак приблизился к Пашке и многозначительно произнёс:
      – Что сказала бы Алиса, мы не знаем. И, возможно, не узнаем...
      Гераскина обуяла ярость от этого циничного намёка. Он махнул рукой, в желании влепить Весельчаку пощёчину. Но одеревеневшая спина не позволила ему скоординировать движение и погасить его инерцию. Не дотянувшись до лица пирата, увлечённый силой рывка, Пашка бревном рухнул на пол. Капитанский мостик содрогнулся от отчаянного воя боли.
      Крыс и толстяк бросились помогать Гераскину подняться.
      – Юнга, пойми, мы должны его прикончить! Это расплата! Они ранили Алисочку! Тебе не жалко её? – увещевал стенающего Пашку Крыс.
      – Это праведная месть, – смутясь Пашкиного гнева, невнятно фырчал Весельчак.
      – А Алисе мы ничего не расскажем. К чему ей это знать? Ведь, верно? – с садистской нежностью ворковал Крыс.
      – Нет! Тогда и меня сразу убейте!
      – Ну, что ты кипятишься, дурень? Нашёл о ком печалиться!
      Пашка был чуть жив. Пираты прислонили его к стене, и он вытянулся по ней, боясь лишний раз вздохнуть – даже слабое движение рёбер отдавалось в пояснице страшной болью.
      – Ты ранен? – сурово спросил Крыс.
      – Нет… Спину… немного… потянул…
      – Ага! «Немного»! – хмыкнул Весельчак. – Ты мне напоминаешь старика Брока-сморчка. Капитан, помнишь такого? Вот у него такой же видок был, когда дружки его на кол посадили.
      – Пожалуйста… умоляю… пощады… – еле слышно слетело с побелевших губ Пашки.
      – Тьфу ты, пропасть! – Крыс с досады пнул видеофон.
      Вновь повисло молчание. Пашка сипло прерывисто дышал у стены. Пираты угрюмыми пеньками сидели в креслах.
      – Иди ляг в каюту! – приказал Крыс. – Мочи нет смотреть, как ты себя истязаешь.
      – Вы его не тронете? – с надеждой спросил Пашка.
      – Шут с ним! – отмахнулся Весельчак У. – А с тебя, юнга, ещё станется!
      – Клянусь своим благородным именем, я бы посмотрел, какого цвета потроха у этого выродка, – без злобы проворчал Крыс. – Мелочь, а приятно! Это хоть как-то компенсировало бы нам то, чем приходится жертвовать ради Алисочки. У всего своя цена…
      – Не сегодня, капитан… Не сегодня…
      – Знала бы Алиска, что её ненаглядный Гераскин, не в силах спасти ни в чём неповинных людей, защищает убийц. Вот уж, действительно, интересно, что бы она сказал? – кисло усмехнулся Крыс.
      – Она что-нибудь придумала бы… Обязательно…– загробным голосом ответил Гераскин.
      – Что тут придумаешь! Не уговаривать же этих извергов одуматься. Лучше уж сразу ракету пустить и прекратить страдания их пленников.
      – А почему бы и нет? – словно сам себе сказал Паша.
      – Ты о чём, юнга? Я пошутил про ракету! – сразу насторожился толстяк. – Мы такой грех на душу не возьмём! Как бы ни было тяжело сознавать, что эти люди обречены на гибель из-за нашего бессилия, мы не убьём их, пользуясь нашей силой. По-моему, это справедливо! Да, Крыс?
      – У всего своя цена, – машинально отозвался Крыс, думая о своём.
      Пашка только жестом показал, что хочет подойти к пульту управления и просит ему помочь. Весельчак У подставил ему плечо и осторожно проводил к желанной цели.
      – Капитан, войди в атмосферу планеты и включи внешние динамики, – попросил Гераскин.
      – Ты что удумал, обормот недострелянный? Нас же собьют!
      – Не прикидывайся, Крыс! Чем они нас собьют? Камнями закидают? Ты же им все спутники угробил.
      На физиономии Крыса от уха до уха расплылась довольная улыбка.
      – Ну, это-то да! Но к чему тебе туда лезть? Снова будем битлосов слушать? Ничего так музычка. Мне понравилось!
      – Ты будешь снижаться? – нетерпеливо оборвал его Пашка.
      Крыс взглянул на Весельчака У. Тот одобрительно кивнул. Крокрысинец пожал плечами и отдал приказ «Валькирии» снизиться на семьсот километров. Корабль завис над базой «Моро».
      Гераскин включил наружную связь и заговорил.
      Оцепенение и трепет вызвал у пиратов голос Пашки, внезапно набравший твёрдость алмаза и мощь урагана. И непонятно было, как эта силища умещается в измученном, едва держащемся на ногах теле, как не разорвёт его и не обрушит корабль на землю, вырвавшись на волю из сердца юноши и круша всё своей неукротимой энергией.
      Пашка закончил речь и повернулся к поражённым пиратам. Он был совершенно измотан. В глазах пустота. В лице ни кровинки.
      – Мы вернули им пас! – эхом гремящего железнодорожного состава произнёс Пашка и упал в обморок в заботливо подставленные объятия Весельчака У.


Глава IX. Сумерки богов

      Как же хорошо лежать в своей постельке и наслаждаться, наконец, спокойным крепким сном, сменившим затяжной ночной кошмар!
      «Никогда больше ни крошки на ночь не съем»*, – думала Алиса, нежась на душистой прохладной подушке и смотря во сне на себя со стороны, играющую с дельфинами посреди бирюзовой глади тихоокеанского атолла.
      Как хорошо!
      Вот ещё бы Поля потише включал звук у своих сериалов. Так, ведь, нельзя! Весь дом на уши поднимет!
      Алиса открыла глаза. Над ней был потолок не её комнаты, и она лежала не в своей кровати. В стороне шёпотом разговаривали два голоса. Алиса осмотрелась, щурясь спросонья и от снежной слепоты.
      Что это? Больничная палата? Почему она в больнице, когда ей нужно лететь на Блук?
      Взгляд девочки остановился на людях в углу комнаты: пожилом мужчине со знакомыми чертами лица и симпатичной, но печальной женщине средних лет. Кажется, они говорят о ней. Селезнёва моргнула, прогоняя остатки дрёмы из глаз.
      – Папа? – озадаченно произнесла она, вглядываясь в мужчину.
      И память обрушилась на Алису, словно наковальня.
      – Мамочка!!! – девочка хотела спрыгнуть с кровати и броситься к матери. Но левая нога не слушалась её. Она лежала оцепенелым каменным изваянием и точно якорь держала Алису, так, что она чуть не опрокинулась на пол от своего рывка.
      – Очнулась! Очнулась! Дочка! – подлетела к Алисе мама и, обняв, принялась жарко целовать и умывать её слезами счастья, бессчетно повторяя: «Очнулась! Очнулась!»
      Отец, такой постаревший, с глубокими морщинами, совсем не идущими его доверчивому лицу, с обильной сединой в волосах, со слезами в глубоких серых глазах, сел рядом на кровать.
      – Ты не волнуйся, дочка! Всё хорошо! Поменьше двигайся.
      Но Алиса уже тянула к нему руки. Отец горячо обнял её.
      – Папочка! Папочка! – шмыгала Алиса носом, а отец надломленным голосом уговаривал её не волноваться.
      И не было конца объятиям и радостным слезам, и девочка не могла насмотреться на своих родителей: она так давно их не видела! И отец с матерью не могли оторваться от дочери, которую совсем недавно считали навеки потерянной, и любовались ей, обнимали и целовали. И счастье было безгранично!
      – Всё, всё позади! Не волнуйся! – шептал отец на слёзы дочери.
      Но его слова лишь пробудили в Алисе новую волну страстных эмоций.
      – А где пираты? Где Паша? – озираясь, словно они непременно должны находиться рядом с ней, воскликнула она.
      Отец рассмеялся.
      – Пираты на «Убежище». Наверно, кутят, радуясь заслуженной награде. А Павел под домашним арестом.
      – Как?! Почему?! – Алиса снова хотела спрыгнуть с кровати, но на этот раз вместе с непослушной ногой её удержал профессор Селезнёв.
      – Не волнуйся, дочка! Главное, не волнуйся!
      – Что с Пашей? Почему под арестом? Его нельзя под арест! Он герой! Он спас меня! Я позвоню Марии Трофимовне и всё объясню! Так нельзя! – взволнованно ерзала в простыне и одеяле Алиса, пытаясь привести в рабочее состояние бесчувственную ногу.
      Мама обняла её сзади за плечи и попросила успокоиться.
      – Конечно, Паша – герой! И он не только тебя спас… Но ему лучше побыть в уединении…
      – Но что с ним?!
      – С Пашей всё в порядке, – строгим голосом ответил отец. – А «под арестом» он сам не прочь посидеть. Ему тоже нужен здоровый отдых. Он теперь знаменитость! Ему проходу не дают. Вот он и прячется от излишнего внимания.
      Паша прячется от «излишнего внимания»? От своей славы? Он здоров?
      – Здоров-здоров! – с грустью улыбнулся отец и, подумав, добавил. – Впрочем, сама, наверно, скоро увидишь. Если будешь меньше волноваться, быстрей пойдёшь на поправку, и тебя скорее выпишут.
      – Да как же мне не волноваться! – улыбаясь и смахивая слёзы радостной встречи, воскликнула Селезнёва. – Столько всего произошло! А Паша! А Весельчак! Папа, если бы ты только видел!
      Мать крепче прижала к себе дрожащую от нахлынувших воспоминаний дочь. Но Алису было не унять. Она забилась, словно птица.
      – А Николай Валерианович?! Папочка! Николай Валерианович! Где он?!
      – Успокойся, милая! С ним тоже всё хорошо! Досталось ему, конечно, крепко, но наша медицина творит чудеса.
      – Что с ним?!
      – Ты успокоишься?
      – Рассказывай скорее всё, что знаешь! Иначе не видать тебе моего спокойствия! – с задорной бравадой засмеялась девочка, и родители подхватили её смех.
      В палату вошёл молодой врач с суровым лицом и осведомился о самочувствии пациентки. Алиса тут же пожаловалась, что состояние её катастрофически ухудшается, потому что она сгорает от нетерпения узнать, что же произошло, пока она была без сознания. Но никто с ней новостями не спешит делиться.
      – И правильно делают, что не спешат. Сперва, Вам нужно поесть, принять лекарства, пройти медосмотр. А уж затем можно часок посвятить историям перед сном, – назидательным тоном произнёс врач.
      Селезнёва возмутилась, что это бесчеловечно, не давать больному то, что ему требуется в первую очередь. Она подразумевала как раз, таки, «истории». И никак не «на час», и никак не «перед сном»! А её вместо этой целебнейшей процедуры собираются пичкать синтетическими лекарствами и осматривать.
      Мама обняла её, облокотив спиной к себе на грудь, не желая больше ни на секунду расставаться с дочерью, и попросила доктора, чтобы обед Алисе принесли в палату – она сама проследит, чтобы дочь хорошо поела.
      – Ты уж подкрепись, дочка, – подмигнул отец. – А потом мы тебе всё расскажем. А медосмотр подождёт.
      Тут уж возмутился врач. Но профессор Селезнёв вежливо остановил поток его изъяснений о правилах медицинских учреждений и присмотра за больными.
      – Я не врач, – с отеческой теплотой обратился Селезнёв к доктору, который, по-виду, был всего лет на семь старше Алисы, – но я профессор биологии и кое-что смыслю в медицине. Моя дочь тоже без пяти минут кандидат биологических наук. И если она находит своё состояние удовлетворительным…
      – Отличным, папа! – чирикнула Алиса из объятий мамы.
      – Вот-вот, «отличным»… У нас нет оснований сомневаться, что так и есть. Мы думаем, что у Вас найдутся более важные дела, чем медосмотр Алисы. Это же формальность, которую можно отложить.
      – Или вовсе о ней забыть, – вставила Алиса.
      Врач только рукой махнул: лечитесь сами, раз такие умные. Весь в досаде, ворча о нерадивости современных пациентов, он удалился распорядиться насчёт обеда.
      Алиса снова обратилась к папе с просьбой рассказать ей о произошедшем. Но Селезнёв-старший был неумолим: сначала – обед, потом – разговоры.
      – Да я же умру от нетерпения! – не могла угомониться девочка.
      – Милая, не говори так! – тихо сказала мама, гладя дочь по голове.
      Алиса сразу успокоилась. Она поняла, что подобные фразеологические обороты и метафоры должны надолго выйти из её обихода, чтобы не напоминать родителям о пережитом несчастье.
      – Конечно, мамочка! Извини, пожалуйста…– Алиса поцеловала руку матери.
      Принесли обед, и тогда Алиса поняла, насколько же она проголодалась! Она смела и первое, и второе, и десерт. Папа только успевал говорить, чтоб дочь не спешила и не давилась. Выпив два стакана сока, девочка блаженно развалилась на подушке под опекой сидящей в изголовье мамы, и устремила горящий взор на отца.
      Настало время историй!

      Три дня назад убитый горем профессор Селезнёв получил на видеофон сообщение от Гераскина, несущее небывалое счастье, но и новые тревоги и слёзы.
      Павел дал подробный отчёт о своём расследовании, о ходе рассуждений и сделанных из них выводов. Он считал, что Алису похитили сбежавшие с Земли юпитерианцы под предводительством имитировавшего пятьдесят восемь лет назад самоубийство Реклифта Штреззера. Теперь Павел собирался отправиться на затерянную в Космосе плохо изученную планету Карбун, где, по его мнению, скрывались похитители. И где должна была находиться живая Алиса! Компанию ему составили пираты – старые знакомцы Алисы, живо отозвавшиеся на просьбу Паши о помощи. Паша выразил глубокое сожаление, что не может на данном этапе привлечь к спасательной операции полицию и друзей Селезнёвой. Это условие ему поставили пираты, боящихся прессинга со стороны правоохранительных органов за свои прежние хулиганства. Отказаться же от сотрудничества с ними Павел не мог: пиратов, в отличие от полиции, на Карбуне не опасались, и лишних подозрений их прилёт бы не вызвал. Гераскин объяснил, что его опасения не беспочвенны – у него есть надёжная информация о том, что Карбун усиленно охраняется. Поэтому вариант спасения Алисы массированным полицейским налётом и был отклонён, как слишком рискованный. Ему предпочли шпионскую диверсию.
      Прав ли был Гераскин в своём решении? На первый взгляд, оно было крайне безрассудным. Однако, как это ни невероятно, Пашка размышлял здраво. А пираты, по его рассказу, оказались осторожными и смекалистыми помощниками. Добрую половину успеха операции Паша приписывает именно предусмотрительности своих неожиданных союзников. Не малую честь делает Гераскину и то, что он, в конце концов, сообщил о своих планах, а не стал «играть в героя-одиночку». Ну, и конечно, то, что мероприятие нашло благополучный исход, снимает с юноши всяческие обвинения в безалаберном авантюризме – победителей не судят!
      Известие от Гераскина произвело в угнетённых жестокой утратой душах эффект Большого Взрыва! Сколько людей не могли смириться с тем, что Алисы больше нет! Сколько возгласов «Не верю!» сотрясали воздух! Сколько молило о чуде!
      И чудо свершилось!
      И каким бы невероятным или страшным оно ни было, а за него схватились тысячи умов, просветлённых надеждой.
      Для спасательной экспедиции на Карбун в считанные часы Советом Земли и дружественных планет были выделены десятки самых надёжных кораблей и выбраны лучшие капитаны и штурманы. Все понимали, что со скоплением NGC 6397 шутки плохи.
      Кораблик Гай-до, вопреки всем убеждениям, что его лёгкая конструкция не выдержит перегрузок в области мощного магнитно-нейтронного излучения, тоже отправился на роковую планету. Это благодаря его вычислениям был выбран оптимальный и наименее опасный маршрут к Карбуну, покойно лежащему в центре звёздного скопления, словно пёрышко в «глазе циклона».
      И вот все сердца замерли, проходя звёздный океан!
      Сообщений от Гераскина не было. Запеленговать его не могли из-за сильных помех, вызванных магнитными бурями. Сколько страху и переживаний вытерпели спасатели, невольно думая, не погибли ли смельчаки в этих бурях? Не убили ли их на Карбуне скрывающиеся там бандиты? И каково же было ликование, когда за полосой скопления приёмники уловили позывные S.O.S. неизвестного корабля и сигнал маячка Гераскина!
      Крейсер пиратов находился на орбите планеты. Они не могли улететь из-за того, что их проводник погиб при вызволении Алисы из плена. Очень жаль, что храбрецы понесли потери, ощущаемые особо остро из-за тех слов, какими Паша отзывался о павшем герое, с которым девочке не случилось свести близкого знакомства.
      Находясь в вынужденном дрейфе на околопланетном рейде, пираты не бездельничали. Они уничтожили все боевые спутники Моро, тем самым расчистив дорогу полиции, и следили, чтобы никто из преступников не сбежал. Так, ими было сбито два корабля пытающихся спастись негодяев.
      Флагман спасательной эскадры пристыковался к кораблю пиратов.
      На капитанском мостике взволнованную делегацию, состоящую из комиссара Милодара, капитана Полоскова, профессора Селезнёва, Коры Оврат, Ирии Гай, нескольких врачей и офицеров-рейнджеров Галактической Безопасности, без всяких приветствий встретил Павел Гераскин приказом дать клятвенное обещание: по завершении операции не чинить никаких препятствий пиратам для их возвращения к себе на базовую планету, не задерживать, не требовать у них сатисфакции по их прошлым и нынешним «проказам» (это слово Гераскина) и, вообще, не задавать никаких вопросов. Гераскин за всё ответит сам! Отряд до основания поразила сила и требовательная жёсткость, которую хранил голос Павла, пластом лежащего на матрасе, постеленном прямо на полу поста управления.

      – Лежащего! – ахнула Алиса, нервно сжимая руку матери. – Он ранен?!
      Профессор Селезнёв смутился. Увлёкшись рассказом, он, пожалуй, сболтнул лишнего. Игорь Всеволодович тяжело вздохнул и, улыбнувшись, сказал, глядя в глаза дочери.
      – С Пашей всё в порядке! Теперь всё в порядке. Не волнуйся и дослушай до конца.
      – Ты только ничего не утаивай! Я пойму!
      – С тобой сладу нет! Тебе нельзя волноваться.
      – Меня волнуют только недомолвки! Я же себе чёрти каких ужасов додумаю от вашей скрытности.
      – Хорошо-хорошо! Обойдёмся без недомолвок.
      – Успокойся, милая, – нежно прошептала мама.
      – А я спокойна, мамочка! Видишь, это отец меня дразнит!
      – Я! Дразню?
      – Конечно! Давно бы дальше рассказывал!
      Профессор только руками взмахнул от досады…

      У Гераскина был защемлён спинной нерв, несколько несерьёзных вывихов и растяжений и буквально всё тело в синяках. Смотреть на него было больно. Но судовой врач определил его состояние «не вызывающим опасения». Защемленный нерв удалось освободить без операционного вмешательства – растяжением позвоночника. Врач вообще посоветовал лучше не лезть куда попало с ножом, если прекрасно можно обойтись без него, пусть леченье и займёт чуть дольше времени. И теперь Павлу предстоит несколько недель укрепляющих массажных процедур.
      Обильные ушибы Гераскина и Весельчака У обработали рассасывающей гематомы мазью. И через несколько часов они уже были достаточно подвижны и избавлены от боли, хоть и оставались сильно ослабленными.
      Шутка ли испытать то, что довелось им!
      Пуля, даже крупного калибра, не может пробить бронированный скафандр космических рейнджеров. Но человек защищён только от проникающего ранения, а кинетическую силу удара никто не отменял. И доблестные спасатели Алисы при перекрёстном обстреле, должно быть, чувствовали себя втиснутыми в консервные банки, по которым лупят молотом. Отец Алисы мог лишь предполагать степень мук, что претерпели герои, ибо Паша на все вопросы по этому поводу отмахивался: «Было жарко…»
      Врач спросил, по какому недоразумению Гераскин в таком состоянии лежит на полу капитанского мостика. На что тот ответил, что это его собственное желание: быть ближе к пиратам и следить, чтобы их «не обижали» (это тоже точное слово Гераскина).
      Нужно заметить, говорил он это с такой уверенностью и твёрдостью, что никак нельзя было постичь, как столь жёсткий голос приказного тона исходит от обессиленного четырнадцатилетнего паренька.
      Пока Пашке оказывали первую помощь, он вкратце рассказал о произошедшем на Карбуне. И нельзя было удержать его горячие рыдания, когда он винился перед Селезнёвым, что не уберёг его дочь. Но ему хватило знаний и находчивости поместить Алису и Милюшина в криогенные ванны. Просто удивительно, как ему пришло это в голову, потому что он родился почти на полвека позже времени, когда применялись подобные агрегаты! Где и когда он выучил их устройство, нормы и правила эксплуатации, осталось загадкой. И, конечно, иначе как везением не назовёшь то, что пиратский корабль «Валькирия» был старинной модели и сохранил в себе эту неожиданно спасительную допотопность.
      У профессора и в мыслях не было в чём-либо обвинять Пашу. Он смотрел на него, как на ангела-хранителя! И он просто заключил Пашу в объятия и не отпускал, пока вместе с ним не выплакал все переживания.
      Посовещавшись, врачебный синклит рекомендовал доставить раненых на Землю в том состоянии, в каком они пребывали после заботы о них Гераскина. Тогда будут исключены малейшие погрешности оперирования, возможные на борту звездолёта.
      Спасателям и полиции ещё предстояло решить вопрос, что же делать с сидящем на планете Моро и его головорезами. И тут Павел снова изумил всех, сообщив, что их ждут на планете и готовы сдаться!
      Гераскин рассказал о заложниках Эннингтона, угрозе Реклифта с ними расправиться и о том, что он предпринял для их спасения.
      «Только то, что было в моих силах», – скромно заметил Паша.
      Перспектив у него, действительно, было не так уж много, но реализовал он их на тысячу процентов!
      «Валькирия», зависнув над базой Моро, оглушила её обитателей звучащим, словно апокалипсический набат, голосом Гераскина, вещавшим из небесной выси, что к планете приближается флот космической полиции. Сопротивляться ему бессмысленно, Карбун уже сейчас находится под прицелом ракет и пушек звездолёта-разведчика, как Павел назвал пиратский крейсер. Поэтому, дабы избежать бессмысленного кровопролития, находящимся на базе людям Эннингтона предлагается сдаться без боя и освободить заложников. Только в этом случае им всем будет гарантированна жизнь.
      Пашка не знал, как подчинённые Моро зависимы от сюрреалистических образов Божьего Суда, но его эффектное обращение с ультиматумом к юпитерианцам, в первую очередь, сыграло именно на этом аспекте их характера. Появление над планетой, словно из ниоткуда, грозного боевого корабля, уничтожившего все оборонные спутники и устроившего разгром в тринадцатом секторе, таинственный громовой Глас Небесный произвели на людей столь сильное моральное воздействие, что они сразу решили принять условия капитуляции. Они сочли происходящее Гневом Господним!
      К сожалению, сам Моро, проклятый Реклифт Штреззер и ещё около тридцати таких же сумасшедших, как они, окружив себя двумя сотнями верных им киборгов, затеяли истреблять тех, кто пожелал сдаться.
      В боях, развернувшихся на базе, погибло около сотни человек и ещё сто двенадцать заложников, которых принялись казнить озверевшие от безумия и крушения своей власти юпитерианские вожди. Перестрелка вызвала пожар и серию взрывов газовых баллонов в корпусах лабораторий и доме самого Эннингтона…
      Как бы там ни было, но выживших из ума «богов» перебили их рабы и те, кто давно разочаровался в исповедуемых ими идеалах. Оказалось, неизмеримый страх удерживал этих людей рядом с Моро. Страх да ещё одна жуткая вещь – секретный синтетический белковый полимер, привязывающий людей к Эннингтону зависимостью сильнее, чем любой известный наркотик.
      К моменту прилёта спасательного флота с базы на «Валькирию» пришло сообщение о готовности сдаться. Но пираты не рискнули приземляться для взятия на борт капитулирующих и оказания первой помощи раненым. Из-за этого число жертв возросло… Но обвинять Пашу и пиратов в этом нелепо!
Ведь, фактически, кроме Крыса, экипаж корабля был недееспособен после боя за освобождение Алисы.
      Что до судьбы Эннингтона, то установлено, что его убил Реклифт, когда струсивший Моро решил выбросить белый флаг. Сам Штреззер застрелился. В этот раз по-настоящему…
      Спасательные корабли забрали сдающихся и оставшихся в живых заложников. На некоторых из них просто невозможно было смотреть…

      Алиса подняла руку, прерывая отца.
      – Не нужно, пожалуйста! Я видела…
      – Видела? – изумился профессор Селезнёв.
      Алиса не ответила. Она уткнулась в плечо матери и тихо заплакала. Отец взял в ладони её руку и крепко, но ласково сжал.
      – Им помогут? Им можно помочь? – всхлипнула Алиса.
      Отец молчал. Девочка заметила, как он вопросительно переглядывается с матерью, вытерла слезы и, собравшись с духом, произнесла:
      – Говорите, как есть! Незнание хуже любой правды.
      Мама лишь плотнее прижала к себе дочь и кивнула мужу.
      – Они обречены… – упавшим голосом сказал отец. – И те слуги, и сообщники Моро тоже… Они уже сейчас умирают…
      – Но почему?!
      – Проклятый Эннингтон оставил после себя живых мертвецов! Без его «чудо-зелья» они неспособны к жизни и гибнут в немыслимых страданиях. У многих температура выше шестидесяти градусов… Невероятно, но белок не денатурирует!* И несчастные варятся заживо…
      Это длится уже двое суток. И никто не может сказать, сколько продолжится ещё. Уже погибла половина спасённых заложников. Многие от ран и пыток, другие сгорели от этой ужасной лихорадки. Умерло ещё восемнадцать людей Моро. Остальные в критическом состоянии. Настолько критическом, что оно даже не диагностируется ни врачами, ни приборами. По всем нормам, они должны быть мертвы! Но они продолжают жить… и мучиться.
      Как и тебя, их предложили временно заморозить. Но первый же подвергнутый этой процедуре человек отравился криогенной жидкостью: их тела проницаемы для неё, а через какую-либо одежду или оболочку, без прямого контакта с кожей «заморозка» не действует. Сейчас они все погружены в охлаждающий нейтральный раствор в специальной обмазке, «искусственной коже», применяющейся при ожогах.
      Но это даже не полумера!
      Медики, химики, генетики бьются над загадкой формулы наркотика, которым Эннингтон пичкал этих бедных людей, но просвета в их трудах не видно. Они не могут выделить его из крови больных. И никто не знает даже примерного состава этой отравы. Он был известен лишь главным юпитерианцам, а они перебиты. В роковом пожаре погибли записи лабораторных опытов и запасы наркотика, которые так необходимы сейчас, чтобы продлить жизнь этим страдальцам, пока бы на основе образца учёные не придумали противоядие. Из боссов юпитерианской клики выжил лишь один, взятый в плен пиратами сын Реклифта.
      – Густаф? Густаф жив? – подпрыгнула Алиса.
      – Жив, – хмуро ответил отец. – Но пользы от него никакой нет. Он наотрез отказывается сотрудничать и назвать формулу. Хотя сам находится под действием дефицита препарата. Похоже, он сошёл с ума. Твердит о Каре Небесной, о каком-то искуплении, о тайне, которую следует забыть Человечеству…
      – Где он? – затрепетала Алиса.
      – Всех людей с Карбуна поместили сюда… Он в стационарном блоке. Под присмотром полиции. Не переживай – не сбежит!
      – Мне нужно его увидеть! – Алиса разволновалась не на шутку. Догадки и предположения, роящиеся у неё в голове последнии дни, обрели чёткость гипотез и теорий.
      – Увидеть? Зачем? – поразились родители.
      – Я его уговорю помочь! – с жаром воскликнула девочка.
      Но профессор Селезнёв начал возражать, ссылаясь на то, что Алисе нужен покой и следует как можно меньше двигаться. Да и Густаф не станет её слушать: с ним уже разговаривали десятки людей – лучшие психологи. Но этот убийца упрям в своём яростном стремлении погубить с собой всех, кого только может.
      – Папа! Мамочка! – Алиса уже рыдала в голос. – Вы не понимаете! Я нужна ему! Я знаю, что он не такой, как вы думаете! Я уговорю его!
      Девочка взялась объяснять свои доводы, но из-за волнения у неё выходила такая путанная и непонятная история, что ошарашенные энергией дочери отец с матерью только с недоумением переглядывались.
      – Пожалуйста, быстрее! – умоляла Алиса. – Найдите кресло! Или отнеси меня к нему, папочка! Он послушает меня! Он поможет!
      В Алису словно демон вселился! Она не слушала никаких уговоров и готова была хоть ползком добираться до стационара, где держали юпитерианца.
      В конце концов, рассудив, что интуиция дочери редко ошибалась, профессор Селезнёв решил удовлетворить её просьбу. И через полчаса Алиса в инвалидном кресле в сопровождении отца и матери подъехала к дверям палаты Густафа. На их пути встали два угрюмых агента.
      – Нельзя! – механически гаркнули они хором. И на посыпавшиеся на них просьбы, угрозы и намёки на связь с начальством, как заведённые, повторяли одно и тоже: «Нельзя!» Они до безобразия напоминали киборгов Моро!
      Алиса вся пылала от гнева. Она попросила маму набрать на её портативном видеофоне номер Милодара.
      Комиссар пребывал в превосходном расположении духа. Его чёрные кудри топорщились гривой персидского льва, усы были лихо взвинчены на зависть Сальвадору Дали*, свет глаз соперничал с блеском новенького ордена размером с тарелку, висящего на гордо раздутой груди.
      – О! Мой замечательный, мой храбрейший, мой прекраснейший агент снова в строю! Здравствуй-здравствуй, надежда ИнтерГалактической полиции! Как самочувствие? Есть какие-нибудь пожелания? Наш департамент непременно всё выполнит!
      – Здравствуйте, комиссар! У меня есть пожелание, исполнение которого улучшит и моё самочувствие, и самочувствие людей с Карбуна. Прикажите своим остолопам немедленно пропустить меня к Густафу Штреззеру! Я единственная, с кем он будет говорить!
      Тон и железный голос Алисы исключали всяческую возможность споров или отказа, но удивлённый Милодар попытался артачиться для проформы.
      – Почему ты так считаешь, золотце?
      – Это секрет Густафа, и открывать его я не имею права. Вы отдадите приказ или мне штурмом брать его палату?
      Комиссар смутился и, попросив перенести связное устройство к охранникам, отдал соответствующее распоряжение. Агенты безропотно открыли дверь перед девочкой.
      – Я побуду здесь, – тихо сказала мама. Она побледнела и нервно теребила рукава больничного халата. Ей вовсе не улыбалось, что дочка не просто снова с ней расстаётся, но идёт на встречу с человеком, повинным в её страданиях.
      – Присмотри за ней, Игорь!
      – Конечно! – ответил папа и вкатил кресло с дочерью в палату.
      Перед ними в низкой ванне с охлаждающей жидкостью лежал тот, кого Алиса знала, как Густафа Штреззера. Но теперь он мало походил на себя. Он весь размяк, перекосился, оплыл, точно оловянная фигура, близко поднесенная к огню. По бесформенной массе, что стала его телом, волнами прокатывались судороги. Из груди или того, что было грудью, вырывались похожие на скрип гнилой половицы хрипы и тихий, но жуткий стон.
      Алиса обомлела от страшного зрелища. Через руку отца, положенную ей на плечо, она чувствовала, как он напряжён, как ему тяжело и больно видеть такое.
      По безмолвному знаку дочери профессор подвёз её вплотную к ванне с юпитерианцем. Селезнёва нерешительно коснулась бывшего врага и поспешно отдёрнула руку: несмотря на охлаждающий раствор, тело Густафа было горячим.
      Штреззер распахнул глаза, и Алиса невольно отвернулась. Вместо прекрасных сапфировых умных звёзд он пучил в пустоту два желтоватых слепых шара, точно бельма варёной рыбы.
      – Кто здесь? Убирайтесь к дьяволу! Оставьте меня в покое! – заклокотало, забулькало в Густофе с удивительной мощью и яростью.
      – Это я, Густаф, – тихо произнесла Алиса, не глядя на несчастного. Она не могла наблюдать его мучений.
      – Алиса? – радостно насторожился Густаф, но тут же снова захрипел со злой насмешкой. – Юной леди угодно полюбоваться, как подыхает её обидчик? Извольте! Я весь к Вашим услугам! Можешь снять это на камеру!
      – Не надо, Густаф… – слёзы покатились по щекам Алисы.
      – Как это верно! Не надо было встречаться с тобой! Не надо было тащить тебя на Карбун! Отец предупреждал! Эннингтон идиот! Сумасшедший идиот! Но теперь, хвала Небесам, всё закончится. С нашими смертями мир освободится от скопившейся в нём грязи…
      – Не надо больше смертей, – всхлипнула Алиса.
      – Осталась всего одна… Как я надеюсь, что ад существует…
      Густаф зашёлся мокрым кашлем, сотрясающим всю студенистую массу, в которую он превратился. Изо рта его пошла зловонная пена.
      – Уйдём, – шепнул отец на ухо Алисе.
      Но девочка только отрицательно покачала головой.
      – Я не хочу, чтобы ты умирал…
      – Я тоже не хочу, – там, где был рот Густафа, появился уродливый разрез улыбки. – Я бы предпочёл мучиться вечно, чтобы доставить тебе удовольствие. Это стало бы настоящим искуплением за мою вину.
      – Мне этого не нужно! – в ужасе воскликнула Алиса.
      – Не думал, что ты настолько жестока, что не примешь моих извинений даже в такой форме, – рука Густафа слабо обвела тело.
      – Извинений? Да я благодарить тебя должна! – глотая слёзы, с жаром зашептала девочка. – Ведь ты позволил мне сбежать! Ты видел электрошокер, но ничего не предпринял! Ты поддался мне в кабинете Менгеле! Но ещё раньше…
      Алиса запнулась, собираясь с мыслями и духом.
      – Ты же спас меня, Густаф! Мой милый, мой хороший Густаф, ещё будучи на Блуке, ты уже пытался спасти меня! Тот «звонок по работе»? Это Эннингтон приказал тебе похитить меня? Они как-то отслеживали твои контакты? Киборги! Конечно! В киборгах передатчики? И ты пошёл на это, понимая, что, если откажешься, меня всё равно похитят. Но сделает это кто-то другой, для кого я… моя жизнь… не имеет значения…
      Густаф напряжённо молчал. Алиса положила ладонь на его руку. Было горячо, но она терпела.
      – …И ты сделал так, чтобы Эннингтон не смог сразу приступить к созданию моего клона! Ты дал мне наркотики не для того, чтобы было легче похитить меня, а чтобы выиграть время! Время для спасения! Если бы меня похитил кто-то другой, мне не дали бы такого шанса! – Алиса смахнула слезу. – Густаф, миленький… Я же тебе жизнью обязана! Я была так несправедлива к тебе!
      – Ты просто не представляешь, насколько была близка к смерти, иначе бы так не говорила, – тихо сказал Густаф.
      – Но у тебя получилось! И я говорю: «спасибо»! Я не виню тебя ни в чём! Ты не должен сейчас страдать ради искупления своей вины, которой вовсе нет! Или… Или ты не хочешь терпеть более сильную боль, оставаясь живым?
      Алиса залилась краской и с нежностью прошептала:
      – Мой бедный, мой хороший Густаф! Прости меня…
      Густаф закашлялся смехом:
      – Юная леди, не завидую Вашему будущему мужу. Вы чересчур догадливы! – внезапно его лицо вытянулось в болезненном приступе. – Не вини себя в том, на что не имеешь влияния… что не зависит от тебя… И твоя жалость излишня! Ты была права во всём прежде! Я – убийца и заслуживаю только смерти. Я не хочу жить, не потому, что боюсь названной тобой боли, а потому что она слишком сладка, слишком прекрасна для такого… как я…
      Алиса с заботой гладила руку бывшего врага.
      – Не надо, Густаф! Не клевещи на себя… Ты не такой, как они… Ты… Ты же помог бежать Милюшину! Он очень тепло о тебе отзывается!
      – Так этот старый лис жив? – в голосе Густафа проявилось умиротворение. – Вот отличная новость! Он не разочаровал моих ожиданий… Хороший человек, но ужасно нерешительный…
      Густаф закашлялся и вновь затрясся в агонистической мучительной судороге. Алиса придвинулась к самому уху Штреззера и прошептала:
      – И я знаю, для чего ты ходил в корпус №2…
      – Нет! Не надо! – заорал Густаф.
      В палату на шум сунулись агенты, взволновано влетела мама Алисы. Густаф метался в ванной, расплёскивая охлаждающую жидкость. Он попытался подняться, но обессилено рухнул обратно, заливаясь дымящимися слезами.
      Отец прижал к себе Алису и хотел увести, но она вырвалась и принялась ласково гладить Густафа по руке и груди, шепча слова утешения и знаками давая понять вошедшим, чтобы они покинули помещение. Слёзы девочки смешались с горячей влагой из слепых глаз Штреззера.
      – Густаф, всё позади! Тебе незачем больше таиться! Ты хотел им помочь? Да?
      – Я их убивал! Убивал!!! – яростно завыл Густаф. – Я не мог им ничем помочь! Я даже не мог их всех убить! Они бы догадались… Они следили… Как они смотрели на меня! Боже! Боже, где Ты! Любую кару, но только не их взгляды! Я убивал одного, а они смотрели… И тянулись ко мне! Они приходили каждую ночь и тянулись ко мне, и умоляли: «Меня! Меня!» А я не мог убить их всех! Боже, где Твоя милость! Избавь меня от этих взглядов! Избавь меня от этих голосов! Боже…Я смотрел на тебя в Эдеме, на живой прекраснейший цветок райского сада, но уже видел, как ты, подобно им, тянешься ко мне и шепчешь: «Меня!» Господи… Зачем они создали меня? Зачем Ты позволил им создать меня? За что Ты сделал меня исполнителем Твоего милосердия? Я не хотел! Я не просил! Господи! Неисчерпаема Твоя жестокость, даже в Твоей любви… Боже… Боже… боже…
      Густаф совсем изнемог и замер перед застывшими в изумлении и скорби Селезнёвыми. Лишь горячие слёзы всё текли по его раздутым щекам, да судороги жуткой ритмикой били тело.
      – Ты не виноват, что они сделали тебя таким, – собралась с силами Алиса. – Но я восхищаюсь тобой! И понимаю твои чувства… Я встретила одного из обречённых в джунглях…У них не было иного спасения, кроме тебя и твоих замечательных рук! А Реклифт и Моро не позволяли тебе проявлять гуманность… Но, несмотря на жестокость, что они пытались тебе привить, ты нашёл в себе силы пойти против их правил! Пусть тайно, осторожно, медленно… Но, я уверена, со временем ты бы уничтожил их организацию!
      – Не мог я её уничтожить, – простонал Густаф. – Я ненавидел их, но не мог их убить… Я ненавидел себя за то, что у меня не поднимается на них рука, за то, что не могу убить себя… за то, что я не мог отказать этим несчастным в их мольбах… Боже, ну, почему ты не лишишь меня рассудка? Уходи, моя милая девочка! Я не достоин твоей жалости… Я не достоин быть в мире, где есть ты…       Но, Боже, как прекрасен этот мир! Как прекрасна ты! Уходи! Я не желаю осквернять больше эту красоту… Я хочу умереть…
      – Ты будешь жить ради меня! Если я действительно значу для тебя так много, как ты дал мне понять, ты будешь жить ради меня! Густаф, милый Густаф! Забудь о прошлом, не думай о совести, что терзает тебя! Я, только я – твоя совесть! И я твой друг! Прислушайся к своему сердцу! Ты слышишь? Это говорит Любовь! Любовь просит тебя сохранить ей жизнь, дать ей возможность расцвести в мире, которым ты так восторжен! Любовь просит подарить её мне! Ты столько лет прислушивался к ней вопреки страху и пыткам, вопреки безумию и травле, так не отворачивайся от неё сейчас, когда ты свободен, когда ей ничего не грозит, когда ты можешь наслаждаться ею и без оглядок дарить это наслаждение окружающим! Ты слышишь? Слышишь? Подари ей жизнь! И подари жизнь тем несчастным, что остались на Карбуне! Ты мечтал их спасти, так стань спасителем! Теперь у тебя есть такой шанс, и никто не стоит за твоей спиной с карающей за доброту плетью. Столько лет ты шёл к этому! Сколько ты вытерпел, мой храбрый, мой хороший Густаф! Так не отступай теперь, когда до цели осталось полшажочка и не осталось надсмотрщиков над тобой! Впервые тебя умоляют не о смерти. Так не отворачивайся от молящего, которого ты так долго лелеял в своей душе! Не приноси себя в напрасную жертву, но докажи всем кошмарам, какие преследовали тебя всё это время, что им не удалось тебя сломить, что им не удалось вырвать Любовь из твоего сердца! Освободись и дари жизнь своей любовью, как ты дарил с её помощью смерть!
      Алиса, заливаясь слезами, поцеловала руку Густафа.
      – Ты говоришь об искуплении? Так сделай то, что действительно заслуживает этого названия! Живи! Живи, мой хороший Густаф! И подари жизнь другим! Пожалуйста! – и девочка снова поцеловала руку Штреззера. – Не слушай голосов! Не бойся их! Слушай меня! Слушай своего друга и свою любовь! Я знаю, ты можешь найти в себе силы… А если будет трудно, я помогу! Я буду с тобой, я защищу тебя! Докажи самому себе, что ты не генетическая машина, а Человек! Покажи этому миру, что значит «жить и любить вопреки»! Потому что, как бы он ни был прекрасен, красота его блекнет без наших чувств. Мир нуждается в любви каждого из нас… И в твоей особенно, мой бедный Густаф! Подари ему эту любовь! Подари её мне! Подари её ни в чём неповинным людям на Карбуне! Если ещё не поздно…
      – Не поздно, – с теплотой отозвался Густаф, – от этой дряни так быстро не умирают…
      – Ты поможешь? Ты назовёшь формулу? – радостно воскликнула девочка.
      – Если ты перестанешь плакать… Может, мир и заслуживает любви, но он точно не заслуживает слёз ангелов…
      – Это от счастья! Это от счастья…
      – Позови врачей… Я объясню процесс приготовление препарата…
      – Спасибо! Спасибо, мой хороший! – Алиса с жаром припала губами к руке Густафа.
      – Оставь меня теперь, – прошептал он. – Ты же понимаешь…
      Густафа закорёжило в новом приступе судорог. Отец поспешил вывести дочь из палаты.
      – Я вернусь, Густаф! Я обязательно вернусь! Ты не один! – крикнула на прощание Алиса.
      За дверями девочка попросила одного из агентов направить к Штреззеру медперсонал и вдруг, закрыв лицо руками, разрыдалась. «Бедный Густаф! Бедный Густаф!» – всё повторяла она. Мама встала на колени и, обняв дочь, пыталась её утешить.
      – Милая, попросить, чтобы тебе дали успокоительное? – осторожно тронул за плечо Алису профессор Селезнёв.
      – Нет, спасибо. Со мной всё в порядке, – Алиса вытерла слёзы и устало улыбнулась. – Не волнуйся, мама, всё хорошо. Теперь я совершенно спокойна!
      – Ты уверена?
      – Слово биолога!
      – Скажи, то, о чём ты говорила с этим… с ним… Это правда? – спросил Игорь Всеволодович.
      – Отец, ты считаешь, что я способна на лукавство или спекуляцию такими вещами?
      – Нет, конечно! Прости, пожалуйста, милая! – смутился собственной бестактности отец. – Но я не понимаю, если Густаф хотел тебя спасти, почему он не сказал тебе об этом, не предупредил?
      – Вероятно, он опасался, что я ему не поверю. И был прав…– вздохнула девочка. – Я так в нём ошибалась… Я так виновата перед ним…
      – Но он мог бы сообщить в полицию, – всё недоумевал папа.
      – Отец, это сложно понять. В сознании Густафа постоянно шла борьба между раболепием перед своими «творцами», которое ему привили, словно штамм вируса, и собственной независимостью. В случае с полицией победило первое… Но его нельзя судить по нашим меркам! Его сделали преступником Реклифт и Моро. Понимаешь? Они растили его с целью сделать оружие, как пулемёт или ядерную бомбу. Только это оружие было бы живым человеком! И мы же не обвиняем бомбу в том, что она убивает людей. Мы виним в этом тех, кто её изобрёл, тех, кто её сбросил на город. И Густафа хотели превратить вот в такую безответственную губящую силу – сделать инструментом своих амбиций и мести. А он сопротивлялся этому, как мог. И я уверена, он сорвал не один план Эннингтона. Мы никогда не узнаем и не представим, сколько раз его пытали, сколько он вытерпел за то, что ставил юпитерианцам палки в колеса, сколько он страдал за своё милосердие, что он проявлял, убивая подопытных Моро.
      – Удивительный, невероятный человек! – воскликнул профессор.
      – И несчастный…
      – Ты всё нам расскажешь об этом деле?
      – Не сомневайтесь! Мне нечего утаивать… Только сначала, ты уж закончи историю…
      – Ты снова всех спасла, дочка! – улыбнулась мама, наблюдая, какая суета медработников и полиции началась в стационарном отделении.
      – А вот это лишнее! – совершенно по-взрослому произнесла Алиса. – Вернёмся в мою палату. Папа, дорасскажешь, что было с пиратами и Пашей?
      – Если ты не устала…
      – Устала, – честно призналась Алиса. – Но не могу сейчас отдохнуть, пока не узнаю всего до конца и не выскажусь сама.
      – Главное, не переутомись, милая, – сказала мама.
      – Худшее позади… А каждая минута рядом с вами целебнее всякого отдыха!
      И девочка попросила растроганных отца и мать склониться к ней для поцелуя.

      Корабли благополучно прошли скопление NGC 6397 по выбранному Гай-до маршруту и через полтора суток вернулись на Землю. «Валькирию» вёл капитан Полосков. По секрету он посетовал профессору Селезнёву на то, что такой великолепный корабль стоит на службе у «несознательных личностей».
      На планете Карбун остался небольшой контингент рейнджеров и пара патрульных крейсеров. Они призваны для слежения за периферийными базами Моро и для отлова возвращающихся из своих разбойных экспедиций юпитерианцев или контрабандистов.
      Ведутся дискуссии, что делать с оставшимися на планете киборгами Эннингтона. Совет Галактики строго запрещает строительство и использованье андройдов, в конструкции которых задействованы биологические элементы и живые органы. Они, с одной стороны, не люди, а, с другой, не машины, которые можно с чистой совестью пустить под пресс. Киборги были запрограммированы на служение юпитерианцам, и других людей просто не слушают. Но и не сопротивляются им – ведь управлять их сознанием больше некому.
      По свидетельству пленных, у Эннингтона были налажены связи с несколькими планетами. В этом направлении ведётся расследование. Скорее всего, борьба с юпитерианцами, как это ни печально, на захвате их ключевого объекта и смерти главарей не закончится. Предстоит долгая и сложная работа по выявлению их контактов и преступлений.
      Теперь можно надеяться, что Штреззер согласится пролить свет на эти вопросы следствия, которое, не в пример процессу шестидесятилетней давности, будет вестись со скрупулёзной тщательностью, не оставляя ни единого шанса соучастникам творившегося безумным доктором зла.
      Но это всё в будущем… Увы, пока мы стали свидетелями лишь «Сумерек богов», и нам ещё долго ждать, когда их и им подобных поглотит ночь забвения!
      Что же до благородных пиратов, то они получили временную амнистию за свои прегрешения перед Союзом. Им дали полгода срока беспрепятственного перемещения по Галактике без угрозы быть арестованными при условии, что они не начнут бедокурить. По истечении этого периода за ними либо снова установится слежка, либо, в зависимости от их поведения, амнистия продлится.
      Выдвигались предложения наградить пиратов почётными грамотами и орденами за проявленную самоотверженность. Но разбойники отказались, мотивировав это тем, что общество, в котором они вращаются, не поймёт подобного компромисса с полицией. Ведь услуги, оказанные федералам, в пиратской среде не просто не приветствуются, но и жестоко караются.
      Пираты сказали, что, раз уж Совет Земли пренепременно хочет их наградить, то им может быть выдана материальная компенсация трудозатрат и потери нервов, например, по тонне золота на нос. В Совете Земли долго хохотали над подобной химеризацией благородства, но золото пиратам выдали. Право, они его заслужили!
      Было неясно, что делать с долей Шрапнельки, погибшего проводника. По словам Гераскина, успех операции в огромной степени зависел от этого человека. Это через него Гераскин узнал, где скрывается Моро; он провёл «Валькирию» через звёздное скопление; только благодаря его торговым связям смельчаков не сбили на подлёте к Карбуну; это он перенёс раненого Милюшина на корабль и отчаянно прикрывал отступление. «Первый, кто заслуживает почестей и вечной благодарности!» – отрекомендовал его Паша.
      Совет рассудил выдать и на его имя золото. Но Крыс и Весельчак У неожиданно воспротивились его принимать. А родных, кому можно было бы передать награду, у малолинианца не было. Тогда Гераскин предложил отлить из этой тонны драгоценного металла памятник бравому канониру «Протуберанца» – последнему романтику Эпохи Великих Галактических Битв. Идею бурно поддержали, и лучшие художники, скульпторы и архитекторы уже готовят проекты для этого мероприятия. Тело же доблестного малолинианца будет отправлено пиратами в автоуправляемом шатле на звезду его родной планеты – таков обычай Пиратского Братства.
      Пираты не одни отказались от орденов и чествований. Паша наотрез отверг любые награды. «Алиса жива – другой награды мне не нужно!» – сказал он. Но кой-какой благодарственный приз, на добрую потеху всех спасателей, он получил: Кора и Ирия так расчувствовались, что зацеловали бедолагу чуть не до потери пульса!

      – Удивительно, как Павел повзрослел за эти дни! – закончил рассказ Игорь Всеволодович, вытирая платком слезящиеся глаза.
      «Пашка повзрослел!» – с тоской подумала Алиса. Сколько в ней слёз! Казалось, всё выплакано на сто раз, а вот снова они застилают взор.
      Надо же, как она ошибалась в людях!
      Вот, например, старый контрабандист, всё знакомство Алисы с которым свелось к тому, что он назвал её «чучелом». Он никогда не слышал о Селезнёвой, а вот отправился её спасать и нашёл свою гибель. Что ему, человеку, ведущему, в сущности, преступный образ жизни, было до неё? Какие помыслы и чувства двигали им? Пашка уверял, исключительно рыцарские… Как жаль, что она не может поблагодарить этого странного, но от этого не менее отважного рыцаря!
      А Весельчак У и Крыс? Эти взрослые озорные дети? Конечно, они с достаточной долей уважения относятся к Алисе, как к своему антагонисту. Но Селезнёва и предположить не могла, на что они способны ради неё. Она считала их ленивыми и трусоватыми чудаками с плохими манерами и бандитскими замашками. А они не уступят в храбрости многим воспетым героям.
      Девочка невольно вздрогнула, вспомнив, как, зажатая между спинами Весельчака У и Пашки, ощущала удары в их броню каждой пули и осколка. Как они стонали под своими панцирями. Крик Пашки: «Нас сейчас раздавят!»
      Сколько они вынесли ради неё!
      Алиса перенеслась на тростниковую пустошь сектора №13.
      С грохотом и воем вращались огненные колёса орудийных палуб спасительной, но такой устрашающей «Валькирии». Терпя боль от десятков попаданий, но не склоняясь, точно вытесанные из камня, её прикрывали Гераскин и толстый великан. А в горящем тростнике мелькали тени. Киборги шли напролом и падали, измочаленные выстрелами защитников Алисы. Люди пытались убежать и тоже валились, истерзанные в клочья… Несчастные порождения сумасшедшего, возомнившего себя демиургом…
      Селезнёва задумалась, не воспользоваться ли ей помощью частичного стирания памяти, чтобы её не мучили эти образы. Но она быстро отмела подобные мысли. Она должна это запомнить, как бы ей ни хотелось это забыть! Запомнить цену человеческой гордыни, расплачиваться за которую приходится зачастую совершенно посторонним людям.
      – Нет, это форменное безобразие! – вернул Алису в реальность голос врача. – Вот Онищенко* на вас нет! Почему посетители до сих пор в палате? Почему пациентка пропустила ужин? Что это за культпоходы к галактическим преступникам?
      С горем пополам Алисе и родителям удалось спровадить сурового Асклепия, ловко комбинируя упрямство, лесть и простодушье. Под воздействием прозрачного намёка Алисы, а почему он, собственно, не на боевом посту в стационаре, а обивает её порог, уж не влюбился ли он в свою пациентку, пунцовый от возмущения врач вылетел из палаты. Медсестра, пришедшая с ним, оставила поднос с ужином и, с доброй улыбкой заметив «Так и надо этому зазнайке!», поспешила за начальником.
      За размеренной трапезой Алиса рассказала родителям о Милюшине и Густафе, о юпитерианцах и своих приключениях…
      За окном сгущался синий туман сумерек, разбавленный огнями города, небесной трассировкой маршрутов такси и бледной родной луной. Родители только-только попрощались с дочерью, пожелав спокойных снов. Алиса лежала, смотря в потолок, и не видела его высоты. Она снова была на Карбуне, среди его пряного душного воздуха, наполненного смешанными ароматами сочной зелени и застоявшейся воды.
      Нескоро, как нескоро её перестанут посещать картины роковой планеты: раненый Милюшин, предсмертный рёв верного Гмрфффа, леденящий душу взгляд Реклифта, второй корпус…
      Девочка тряхнула головой, прогоняя морок.
      «Всё позади!» – сказала она себе и, закрыв глаза, представила залитую солнцем лагуну атолла, резвящихся в голубой воде дельфинов и девочку, сидящую на спине одного из них. А с песчаного пляжа ей махал рукой Пашка Гераскин…


Глава X. Пашка вернулся!

      Следующим утром Алиса проснулась от лёгкого покалыванья в левой ноге. Местная анестезия проходила, и затёкшая конечность давала знать о себе.
      Ещё лет пятьдесят назад травмы, вроде полученной Алисой, вывели бы человека из строя на полмесяца, а то и дольше. Теперь же с применением средств ускоренной регенерации тканей самые сложные переломы лечились за несколько дней. А у Селезнёвой даже перелома не было – кость немного оцарапало.
      Девочка, морщась больше от удовольствия щекочущих мурашек в ожившей ноге, чем от остаточных болей, осторожно встала с кровати. Голова немного кружилась, слегка подташнивало: приходящие в норму после операции внутренние органы подстраивались под биоритм хозяйки. Алиса расставила руки для баланса, как эквилибрист на канате, и попробовала пройтись. С несложным усилием ей это удалось, и она гусиным шагом, пошатываясь, просеменила к окну.
      На улице весело светило солнце, как по заказу. Распускались душистые почки. Заливались трелями торопыги-жаворонки, вернувшиеся с Юга на целую неделю раньше положенных сроков. Апрель с первого же дня без компромиссов вступал в свои права. Конечно, метеорологи и климатологи ему помогли. Но Алиса опытным глазом видела, что сама Природа спешит пробудиться от зимней спячки и радоваться Жизни, как и девочка, любующаяся ей из окна больничного корпуса.
      В палату в сопровождении родителей вошёл врач. И пока мама с папой радовались поднявшейся на ноги дочери, он скучно разглагольствовал о вреде преждевременных прогулок. Алиса возразила, что чувствует себя совершенно здоровой, но голодной, как волк. Не стоит ли её уже выписать?
      Доктор ответил, что чувствовать себя здоровой и быть таковой - две большие разницы. Все беды, де, происходят от самоуверенности людей, что они здоровы, когда это вовсе не так! Он провёл беглый осмотр пациентки, и вправду даже для него, по-видимому, носивший формальный характер: досадливо поцокал языком, когда Алиса поморщилась от пальпации диафрагмы; остался недоволен реакцией её глаз на свет; совсем нахмурился, услыхав какие-то хрипы у девочки в груди; и в итоге вынес вердикт, что Селезнёва будет выписана только завтра.
      Алиса не преминула уличить молодого врача в попытке взять реванш за вчерашнее поражение в споре с родителями. И вообще, пусть не надеется, пользуясь своим служебным положением, насильно удерживая её под своей опекой, вызвать у Алисы симпатию. Он не в её вкусе!
      Врач насупился, словно индюк, склюнувший горошину чёрного перца, и сухо ответил, что ему виднее, когда и кого выписывать. И раз уж его пациентке не терпится потоптаться на ногах, принимать пищу она будет в больничной столовой. Девочка только рукой махнула на ворчуна и пригрозила, что ей не впервой сбегать из медицинских учреждений.
      – Посмотрите, Виталий Игнатьевич, что мне здесь делать целые сутки? У меня же извилины вспучатся от скуки! А скука - это очень опасно для людей, идущих на поправку после сотрясения мозга! Вас учили этому в институте или Вы захворали во время той лекции? Поймите, меня заждались друзья! А палата даже видеофоном не оборудована, и я не могу ни с кем связаться, – сказала девочка.
      – Вам бы всё шутить, Алиса Игоревна, – ответил Виталий Игнатьевич. – И шутки, должен заметить, у Вас обидные! А Ваши друзья уже три дня штурмуют больницу, и Вы не представляете, каких нервных сил мне стоит их сдерживать, чтобы они, ворвавшись сюда, в порыве счастья не разрушили здание, а Вас не вернули в реанимационное состояние. С Вашим появлением моя тихая гавань медицинской помощи и покоя превратилась в какую-то Брестскую крепость! Да ещё полиция поместила сюда всех этих опаснейших бандитов! И журналисты всей Галактики лезут сюда за сенсацией. Вы желаете дать пресс-конференцию?
      Алиса совсем не горела желанием связываться с прессой, как и не хотела быть случайно разорванной на части кипящими буйной радостью друзьями и фанатами, заждавшимися встречи с ней. Пожалуй, безопасней будет пообщаться с ними по видеофону из-за стен больничной цитадели – сбить градус их приветственного запала.
      Виталию Игнатьевичу польстило, что пациентка, наконец-то, с ним согласилась: он действует не в угоду своему самодурству, а исключительно в интересах её благополучия. Он сказал, что, пока Алиса будет завтракать и проходить укрепляющие процедуры, её палату оборудуют многоканальным средством связи. Благо у торчащих здесь полицейских есть переносная станция.
      Девочка направилась в столовую, где отец, пока Алиса расправлялась с двойной порцией завтрака, обрадовал её сообщением, что первая партия «препарата Моро» получена. Густаф настоял, чтобы тестирование проводили на нём, и оно увенчалось успехом! Теперь страдающие от наркотической ломки в неопасности – их состояние стабилизировалось. Сейчас полным ходом ведутся испытания рассчитанных компьютером возможных средств нейтрализации пагубного действия «зелья». И хотя говорить об успехах работ в данном направлении ещё рано, профессор Селезнёв выразил уверенность, что Союз Галактики справится с этой задачей.
      Вернувшись в палату, Алиса обнаружила в ней исходящийся в припадочной сигнализации приёма связи двенадцатиканальный видеофон. Какой светлой голове вздумалось запрограммировать его на домашний номер Селезнёвой?! По всем каналам её приветствовали и поздравляли друзья, знакомые и даже неизвестные ей соотечественники и инопланетяне.
      Родители благоразумно оставили дочь наедине с толпой поклонников, страждущей общения со своей героиней. Как ни грустно было маме хоть на минуту снова расстаться с дочерью, но она нашла в себе силы не мешать ей сейчас. Она лишь попросила Алису не перегружаться. Дочь беззаботно заверила её, что общение с друзьями - это скорее отдых, чем нечто, способное вызвать малейшее утомление. Однако уже к обеду она страшно вымоталась бессчетное количество раз повторять рассказ о своих приключениях и даже просто слово «привет». Алиса вконец охрипла, и голова у неё раскалывалась.
      А тут ещё пронырливые журналисты вынюхали её номер, и на Селезнёву посыпались совершенно бесцеремонные вопросы. Сначала она пыталась отвечать серьёзно. Потом начала отшучиваться. Злиться под конец. А дальше просто переключала канал, когда распознавала в новом лице на экране причастность к «профессии слухов».
      Чувствуя, что больше не способна вымолвить ни слова без боли в горле, Алиса забила в программу автоответчика видеофона сообщение, что она рада всем, кто желает с ней поговорить, и благодарна им за внимание и поддержку. Но друзья должны понять, что она ещё недостаточно окрепла после перенесённых тягот. И потому она приносит свои извинения за то, что прервёт сеанс связи на несколько часов для отдыха.
      Пользуясь передышкой, Алиса отправилась пообедать. Но покой в этом простом действии ей найти не удалось. Точнее, ей этого не позволили.
      По коридорам уже курсировали стайки прорвавших оборону Виталия Игнатьевича фанатов, да и больничный персонал был взбудоражен присутствием знаменитости, едва очнувшейся от операции, но успевшей проявить свою незаурядность. Из уст в уста передавался рассказ о том, как Алиса спасла жизни пленных юпитерианцев и заложников Эннингтона. Причём эти пересуды скоро приобрели мифическую и просто нелепую окраску. Например, говорили, что едва здоровая Алиса, презрев свои раны и усталость, лично оперировала несчастных и врачевала их травмы, полученные в пыточных камерах «Моро». «Что вы! Что вы! – восклицали другие. – Какие операции? Селезнёва одним взглядом может превратить дистиллированную воду в панацею от всех болезней и травм!»
      И так в столовую за Алисой следовала целая толпа, оглушая её кучей вопросов, на которые, впрочем, сами же спрашивающие и отвечали. Алиса превратилась в идола, от которого требуется лишь присутствие, а не участие в религиозных обрядах.
      Такое положение немало раздражало девочку, но она старалась не выдавать своей неприязни к глупому ажиотажу, крутящемуся вокруг её персоны, и сдержанно благодарила сопровождающих за внимание, пусть и проявляемое в форме неуместных дифирамбов и совсем не заслуженных восхвалений.
      Однако вся эта кутерьма и раздувающие её личности начинали серьёзно угнетать Алису. Теперь она прекрасно понимала, почему Пашка добровольно сидит под домашним арестом.
      «До чего странно устроены некоторые люди? – думала Алиса. – Они ищут или придумывают героев на стороне, когда сами с минимальными усилиями, несоизмеримыми с той ядерной энергией, что они тратят на свои фантазии, могут стать героями. Почему они не хотят понять, что я не сделала ничего сверхъестественного? Да я вообще ничего не сделала! Почему они не хотят видеть, что я такая же обычная, как они? И, наверно, даже слабее многих из них».
      «Если мне здесь покоя нет, что же будет, когда я выйду на улицу?» – с опаской продолжала рассуждать она. И от собственного ответа, не внушающего ей надежды на благополучный исход встречи с назойливыми поклонниками, девочке становилось ещё горше на душе.
      Последней каплей стало то, что, когда Алиса села обедать, она обнаружила, что по-прежнему находится в толпе, и десятки пар глаз с благоговением созерцают, как она отправляет пищу в рот. Этого она уже не могла стерпеть и с негодованием выразила своё мнение по поводу слежки за ней и вмешательства в её личную жизнь самым фамильярным образом. Если даже такой элементарный, но, всё-таки, отчасти интимный процесс, как питание, сопровождается недозволительной формой внимания, как ей следует позаботиться о сохранении в тайне сокровенных сторон своей жизнедеятельности?!
      Сконфуженные адепты «культа Селезнёвой» потихоньку расползлись в разные стороны, шушукаясь между собой, обсуждая непонятный всплеск гнева героини.
      «Теперь раструбят, что я неблагодарная хамка! – со злорадством подумала Алиса. – Ну и пусть!»
      Аппетит пропал, и она, словно в гипнотическом трансе, ковырялась ложкой в тарелке, размышляя о превратностях популярности. И ещё девочку беспокоило, что до сих пор не дал знать о себе Паша. Он ей не звонил с другими друзьями, не караулил у дверей больницы момента, когда к ней допустят посетителей. Отец о нём ничего не знал, кроме того, что он отсиживается дома. Когда Алиса сама попыталась с ним связаться, то наткнулась на автоответчик, голосом матери Гераскина сообщивший, что они уехали на природу, и когда вернутся - неизвестно. Автоответчик предложил оставить сообщение, но Алиса рассудила этого не делать. Лучше сказать другу всё, что у неё на сердце, при встрече. Селезнёвой казалось странным, что её спаситель исчез, когда все тревоги позади, она поправляется, а он даже не удосужится справиться о её самочувствии.
      В таком состоянии, соответствующим радости победы и выздоровления так же, как трепельный кирпич соответствует канонам искусства, её нашёл отец.
      – Смотрю, ты пожинаешь горькие плоды сладко-цветущей славы, – улыбнулся директор КосмоЗо.
      – Нет. Я просто завидую тридакнам*, – под стать его иронии ответила девочка. – А где мама?
      – Занимается организацией торжества по случаю твоей выписки… и возвращения.
      – Вот не хватало!
      – Не лишай её этого удовольствия…
      Алиса тяжело вздохнула.
      – Ты прав… Она это заслужила. Вы все этого заслужили.
      – Ну, если ты не сильно занята своей лепкой модели кратера Бэрринджер, – папа указал на тарелку Алисы, в которой она развозила по краям гарнир, – то, может, пройдёшь со мной? У меня есть сюрприз, который, думаю, поднимет мою драгоценную тридакну из пучины печали.
      Алиса отодвинула недоеденный обед и встала. Утомлённым взором она окинула столовую. Из-за каждого столика на неё украдкой косились любопытные глаза.
      – Что угодно, лишь бы отвлечься от всего этого! В деревню! В глушь! Полцарства за карету!
      Папа рассмеялся.
      – Побереги полцарства. Дойдём пешком!
      Отец повёл её во флигель больницы на верхний этаж. Он открыл дверь одной из палат и жестом пригласил Алису пройти вперёд. Девочка осторожно ступила через порог.
      Вполоборота к ней, у окна, в кресле-каталке, сутулясь, сидел мужчина среднего возраста. На обветренном бледном лице пролегали глубокие тягостные морщины, но облик его выражал умиротворённость и доброту. В коротких, ёжиком, волосах было изрядно инея седины. Пижама мешком висела на худом теле.
      На коленях мужчины, мурлыча громче мотоциклетного мотора, лежала невесть как прокравшаяся в больницу кошка. На плечах его, на полу, на подоконнике шумной ватагой сновали воробьи, синицы и свиристели.
      Мужчина с отрешенной медитативностью разглядывал правую руку – биомеханический имплантат.
      – Не скоро мне доведётся тобой пинцет брать, – с ласковой усмешкой ворчал мужчина на руку, неуклюже перебирающую пальцами у него перед носом, точно замёрзший краб лапками. – Мизинец, глупая! Я же о мизинце думаю, а ты указательный сгибаешь…
      У Алисы сердце задрожало, к горлу подкатил радостный плач.
      – Николай Валерианович? – недоверчиво прошептала она и в следующий миг бросилась на колени перед мужчиной, пугая птиц и кошку. – Николай Валерианович! Миленький!
      – Здравствуй! Здравствуй! – принял этолог девочку в свои объятия, весело смеясь и шмыгая носом. – Ой, извини! Я ещё не привык к силе этой железяки, – смутился он, заметив, как Алиса морщится от его дружеского похлопыванья протеза по спине.
      – Николай Валерианович! – восхищённо повторяла Алиса, вглядываясь в лицо учёного, из которого доныне ей были знакомы только глубокие нежные глаза, насыщенного карего цвета.
      – То, что от него осталось, благодаря усилиям одной девчонки, не слушающейся старших, – со своим ворчливым чувством юмора сказал Милюшин. – Долг платежом красен? Ну, не плачь…
      Алиса гладила металлическую руку Милюшина и не могла оторвать заплаканных глаз от страшного белого шрама, косо пересекающего его горло.
      – Эка ты! Совсем раскисла! – погладил её по голове Милюшин. – Присаживайся уж! Что я, икона, на коленях передо мной ползать?
      Девочка тут же уселась этологу на колени и обвила его руками за шею.
      – Николай Валерианович… Николай Валерианович… – продолжала всхлипывать она.
      – Ага! Ты, стало быть, вспомнила, как я тебя качал в младенчестве?
      Селезнёвы рассмеялись.
      – И ты, Игорь? – Милюшин протянул профессору руку. – Извини, придётся тебе побыть левшой. Ну, что у тебя за рукопожатие? Что я, медуза, что ли, бояться ко мне прикоснуться! Вон с дочери пример бери! Прекрасную преемницу вырастил! Спасибо тебе от души!
      – Если бы не ты…– стесняясь, заикнулся профессор.
      – Не начинай! Терпеть не могу, – без злобы, но с силой оборвал его Милюшин.
      – Вы… – Алиса растеряно улыбнулась. – Ты слишком скромный. Мы оба обязаны тебе жизнью. А я так вдвойне…
      – Это не повод постоянно мне об этом напоминать, – устало ответил Милюшин. – Будто у вас других забот нет…
      Он поманил к себе кошку, всё это время ревниво смотрящую на Алису, посмевшую занять её место. Она, словно нехотя, запрыгнула на колени учёному, втиснулась между ним и Алисой и, поворочавшись, снова принялась протяжно мурлыкать.
      Алиса переглянулась с отцом и, чтобы избежать неудобного молчания, спросила Милюшина о его планах на будущее.
      – Планы? На Карбуне, кажется, собираются основать колонию. Туда набирают группу учёных. И я, наверно, буду им полезен. Я же неплохо знаю тамошнюю жизнь.
      Алиса так и ахнула.
      – Ты уедешь? Ты вернёшься туда? – страх и грусть смешались в её надломленном голосе.
      Милюшин неуютно поёжился под молящим о пощаде взглядом девочки.
      – Ну-уууу, – задумчиво потянул он. – Врач мне прогнозирует длительный реабилитационный период. Надо бы силы восстановить да к этому агрегату привыкнуть…
      Этолог поскрежетал пальцами протеза.
      – А потом? Каждый должен быть на своём месте… Там, где он полезнее всего…
      – Папа!? – взмолилась Алиса.
      Профессор Селезнёв только бессильно развёл руками. Вид у него был совсем потерянный.
      – Твой отец предложил мне на время восстановительного срока работу в новом заповеднике под Тулой… – невозмутимо продолжал Николай Валерианович.
      – Пожалуйста, соглашайся! – в один голос воскликнули Селезнёвы.
      – Это заманчивое предложение, – рассуждал Милюшин. – Я соскучился по Родине. Только мне ещё предложили вести кафедры в нескольких биологических институтах. Я теперь знаменитость… Не иначе, ты, Игорь, постарался?
      Алиса навострила уши, а её отец залился краской, как нашкодивший мальчишка.
      – Может статься, ты даже будешь моей студенткой, – с хитрецой улыбнулся девочке этолог.
      – Ура! – Алиса крепко обняла и расцеловала Милюшина.
      Смятая между людскими объятьями кошка протестующе мяукнула.
      – Рано радуешься. Я строгий преподаватель. Буду спрашивать больше программы, как сама Жизнь, – проворчал растроганный этолог.
      – Сколько угодно, Николай Валерианович! Ура! Ура! Ура!
      Они проговорили до самого вечера, вспоминая старые времена. Милюшин сыпал забавными историями из своей практики. Некоторые из них казались невероятными и сказочными. Но у Алисы не появлялось ни капельки сомнений в их реалистичности. Тем более, рядом на стуле сидел отец и подтверждал их подлинность.
      Алисе совершенно не хотелось расставаться с другом, но Милюшину нужно было идти на вечерние укрепляющие процедуры. И он ещё был слаб для продолжительных посиделок, и спать теперь ложился рано.
      Девочке взгрустнулось: завтра её выпишут, а Николай Валерианович останется здесь ещё на несколько недель. Она клятвенно пообещала, что будет навещать его каждый день!
      – Только уроки успевай делать, а то всё время потратишь на мои побасенки, – в своей манере полуупрёка-полусожаления ответствовал ей Милюшин.
      – С уроками всё будет в порядке! – заверила Алиса и вдруг радостно вскрикнула. – Николай Валерианович, мне же каникулы продлевают! Мне доктор сказал, что мне дадут освобождение от занятий на две недели для восстановления организма. Знаешь, что я придумала?
      – Ой, спроси, что полегче!
      – Я решила полететь на Пенелопу! Ты был на Пенелопе?
      – Конечно был. Замечательная планета! Не стану скромничать: мы с ней большие друзья!
      – А что, если я тебя выкраду из этих застенок, и мы полетим вместе? Ведь ты сможешь пройти реабилитацию и там! В Жанглеграде расчудесные санатории!
      Милюшин переглянулся с профессором Селезнёвым. Отец Алисы только рассмеялся:
      – Здорово придумано, Коля!
      – Да, это было бы здорово. Если тебе удастся уговорить доктора. Боюсь, он не отпустит меня в полёт через гиперпространство. А торчать здесь…
      Милюшин с тоской обвёл глазами аскетичную палату.
      – Уговорю! Клянусь, что уговорю! – горячо закивала Алиса.
      – Можешь не сомневаться, старина: она своего добьется! – подмигнул Милюшину Селезнёв.
      На том и порешили. Алиса на прощание обняла учёного и поцеловала в щёку, заверив, что зайдёт завтра перед выпиской.
      Профессор проводил дочь до палаты. Девочка, смутясь, попросила оставить её одну: ей нужно было обдумать кое-что. Отец понимающе улыбнулся.
      – Конечно, милая. Только маме позвони перед сном. Хорошо?
      – Обязательно! До завтра, папочка! – Алиса поцеловала отца и шмыгнула в палату.
      Она спешила проверить автоответчик видеофона – вдруг ей звонил Гераскин. Но от Пашки звонков не было. Алиса без интереса просматривала вторую сотню одинаковых поздравлений и пожеланий скорейшего выздоровления от совершенно разных людей, когда ожил приём связи. Девочка взволнованно переключилась на прямой коннект и расплылась в улыбке. С панели монитора на неё блестел маленькими пронзительными глазками печальный пожилой человечек с длинным носом и растопыренными ушами.
      – Привет, подлая Алиска! – сипло воскликнул человечек.
      – Да, подлая! Привет! – потеснив его, на экране появилась круглая физиономия Весельчака У.
      – Ой, привет, ребята! А почему это я подлая? – удивилась Алиса странному пиратскому приветствию.
      – А какая ещё? – хищно сверкнул зенками Крыс. – Треплешься кому ни попадя о «Тайном Убежище»!
      – А ещё клялась: «никому да ни за что»! – поддакнул Весельчак У. – Наиподлейшая!
      – Ах, вот вы про что! – рассмеялась Селезнёва. – Ну, так моя болтливость спасла мою голову.
      – Для того, чтобы я её оторвал, – цыкнул сквозь зубы Крыс.
      – Так вы для этого меня спасали?
      – Нет. Мы тебя спасали, чтобы тебе стало стыдно, что, несмотря на то, что ты не хранишь вечные секреты и подло нарушаешь клятвы, мы тебя щадим, хоть ты этого вовсе не заслуживаешь. Теперь ты сгоришь от стыда! И будешь мучиться от чувства долга! – серьёзно сказал Весельчак У.
      – Ещё как мучится! – подвизгнул Крыс. – Ты у нас в вечном долгу!
      Алиса залилась смехом – старые-добрые пираты!
      – Ну, конечно, я у вас в долгу! В неоплатном долгу, мои замечательные злодеи! Спасибо вам! Спасибо огромное!
      – «Спасибо» в стакан не нальёшь, – сакраментально заметил Крыс.
      – И в карман не положишь, – в унисон добавил толстяк.
      – Так что же вы от меня хотите? Ещё по тонне золота?
      – У тебя есть тонна золота? – принял деловой вид Весельчак У.
      – Нет.
      – Тьфу на тебя! Ещё и дразнится – играет на наших благородных чувствах! Говорю же – «подлая»! – вскричал Крыс.
      – «Наиподлейшая», – поправил его Весельчак.
      – А что же мне делать, чтобы не сильно мучится от чувства долга, за неимением тонны золота? – приняла условия пиратской игры Алиса.
      – Выход у тебя только один, – ухмыльнулся Крыс.
      – Какой?
      – Поскорее выздоравливать и попытаться нас поймать! – с этими словами Крыс превратился в Алису.
      Отражение Селезнёвой на экране злорадно рассмеялось и подмигнуло обескураженной девочке.
      – Крыс, ты невозможен!
      – Я знаю!
      – Откуда у вас пилюли грим-травы?
      – Подарок Гераскина. Он держит своё слово, в отличие от некоторых несознательных девчонок.
      – Вот погодите, доберусь до вас! Сами сознание потеряете! – без злобы пригрозила Алиса.
      – Попробуй! – захохотал Весельчак У. – Ждём тебя с нетерпением на просторах Космоса.
      – Бывай! Не кашляй! – хохотнул Крыс в образе Алисы и отключил связь.
      Алиса с нежностью и грустью смотрела на чёрный монитор. Какие же они славные эти бандиты! Для них это всё игрушки и потеха. С ними Алиса не чувствовала себя уставшей от собственной «взрослости»: связь с пиратами стала её бессрочным абонементом в детство.
      На Селезнёву накатил приступ одиночества. На автоответчике было ещё несколько сотен сообщений, но не было того, которое она ждала больше всего на свете. От этого всё остальное казалось ей несущественной мелочью.
      «Почему Паша не звонит? Что с ним? Даже пираты нашли минутку для неё, а он…»
      Тревога и отчуждённая потерянность кололи сердце девочки. Она уже собиралась провидеофонить Паше домой и оставить-таки сообщение с благодарностью и просьбой перезвонить. Может быть, Гераскин именно этого и ждёт? Но тут сигнал приёмника снова запиликал. Алиса без надежды включила связь и чуть не задохнулась от счастья.
      – Паша! Паша! Ну, наконец-то! Почему ты не звонил? Я так беспокоилась! Ты где?
      Гераскин выглядел ошеломлённым столь бурным приёмом.
      – Я на Луне. Привет, – тихим слегка дрожащим голосом ответил он.
      – На Луне?
      Паша в двух словах объяснил, что это единственное место, где никому не придёт в голову его искать. Замордовали проклятые журналисты!
      – Тебя завтра выписывают? Поздравляю! Я рад… – скучный тон Гераскина не выражал радости.
      Алиса во все глаза смотрела на друга и не могла его узнать. Вроде, всё тот же Пашка… Но черты лица его стали грубее, заострились, щёки впали. Во взгляде блуждали неприкаянные усталость и грусть. Левая бровь рассечена свежим шрамом. И ещё Пашка был очень бледен… Или это так монитор отсвечивает? Или это сквозь призму навернувшихся на глазах девочки слёз радости долгожданной встречи Гераскин походит на привидение?
      – Паша, мне так много нужно тебе сказать! – волновалась Алиса, и голос у неё надломился. – Я… я благодарна! Нет… Я очень… Паша… Ты – герой! Ты – рыцарь! Я… Как же… Спасибо! Нет… Большое спасибо! Паша, я… Ты… Ну, что же такое! Я… хотела… А ты… Понимаешь? Нет!
      Пашка сочувственно смотрел с экрана, как Алиса раздражается косности своего языка, одеревеневшего от избытка эмоций, стремящихся, одна опережая другую, сорваться с его кончика, но учиняющих тем самым только смуту и затор. И с юношей явно что-то было не так! Исчезла его бравада, в образе чувствовалась тяжесть и отстранённость, в тусклых зрачках рассеянность. И ещё нечто неуловимое, делающее его непохожим на того Гераскина, к которому привыкла Алиса, неясной тенью укрывало внешность собеседника.
      – Алиса, не волнуйся. Я всё понимаю, – медленно роняя слова, сказал Пашка.
      – Я не могу выразить, как я тебе благодарна!!!
      – Но ты тоже не раз меня спасала…
      Да что с ним такое! Он что не видит, как Алиса сгорает от признательности его подвигу? Нет, он словно специально напускает на себя эту глупую меланхолическую скромность. Почему он не ввернёт своё извечное бахвальство: «Я мужчина! Мой долг оберегать!» – и так далее, и тому подобное. Алисе стало бы легче от этих слов, потому что в своём самолюбовании они уже подразумевали все возможные похвалы и награды, и девочке не пришлось бы так трудно строить благодарственную речь.
      – Паша… Я… А когда ты вернёшься?
      Пашка пожал плечами. У Алисы сердце больно ёкнуло.
      – Пашенька, у меня столько слов для тебя… а я не могу их высказать, – тихо пробормотала девочка, вытирая слёзы.
      – Мне тоже нужно сказать тебе кое-что важное, – тем же размеренным манером говорил Пашка. – Ты извинялась передо мной, когда я был на Z-4004. Это было лиш…
      – Паша, ты о чём? Что за чепуха? Зачем это сейчас? Возвращайся скорее! Я так соскучилась!
      Пашка оторопел от этой вспышки. Алиса даже через пролегающее между ними расстояние почувствовала, какая волна напряжённой силы овевает Гераскина. В глазах его мелькнуло мрачное свечение.
      – Как только всё успокоится, я приеду, – тоном, совершенно не обещающим, что такое произойдёт, сообщил Гераскин.
      Селезнёву вдруг осенило, и она весело рассмеялась своей находке, как выпутаться из этого странного, неудобного, смущающего их обоих разговора.
      – Паша, мне такая потрясающая идея в голову пришла! – воскликнула девочка. – Ты знаешь, что нас освободят от занятий ещё на две недели? Каникулы, Пашка! Настоящие каникулы! Без практики, без изучения дополнительных материалов! Давай рванём на Пенелопу?!
      Мрачное свечение в глазах юноши усилилось. Хмурые тени легли на лицо. На скулах заиграли желваки.
      – Хорошая идея… – без энтузиазма похвалил он Алису.
      Что с ним происходит? Он какой-то чужой! Неживой, безучастный! Может, он заболел? Но чем можно заболеть в конце XXI века, кроме насморка? И ещё это отсвечиванье не даёт его, как следует, рассмотреть…
      – Паша, у тебя всё в порядке? Ты выглядишь усталым, – ласково спросила девочка.
      – Да, я очень устал, – не стал юлить Пашка, и его плечи упали вместе со свалившимся с них напряжением. – Прости, пожалуйста, Алиса, мне нужно идти…
      – Конечно-конечно! Не переутомляйся. Только, пожалуйста, не исчезай! До свидания!
      Вовсе Алисе не хотелось расставаться с другом, но она видела, что в его странно-холодном состоянии нормального общения с ним не добиться.
      – Пока… – сухо бросил Пашка и связь оборвалась.
      «Как он изменился!» – думала Селезнёва.
      Словно в Пашке всё было расстроено и разбито, а он собрал эти осколки в неправильную картину.
      Алиса тяжело вздохнула: совсем не так она представляла себе встречу со своим спасителем. И тут ей стало жутко. Страх и смятение заволновали, заморочили душу. Это не экран так отсвечивал, меняя облик Гераскина, - поняла Алиса. – У Пашки были седые виски!
      Весь следующий день у Алисы заняли встречи с друзьями и торжество по случаю её выписки из больницы, подразумевавшее под собой, конечно, гораздо большее – второй день рожденья.
      Квартира Селезнёвых не могла вместить всех близких и друзей, прилетевших со всех концов Галактики, чтобы поздравить Алису со счастливым окончанием её опаснейшего приключения, поэтому был арендован ресторан на несколько сотен персон. Но если верить роботам-официантам, количество гостей перевалило за тысячу!
      Алиса тщательно скрывала своё неодобрение всей этой шумихой и кутерьмой, поднятой вокруг её имени, когда действительно заслуживающие поздравлений – Паша, Милюшин, пираты, Шрапнелька, Густаф – оставались в тени. Но она понимала, что не имеет права отнимать этот праздник у любящих её людей, и с глубокой признательностью принимала их внимание и заботу, проявленные в пышной фиесте. Пускай они праздновали её возвращение, для Алисы же это был триумф всего Человечества.
      Девочке было грустно, но она не подавала виду. Весь вечер она искала в толпе счастливых гостей Пашку. Но её скромный спаситель так и не появился. Не было от него вестей и все следующие сутки.
      Алису с новой силой охватило беспокойство за Гераскина. Он никогда раньше себя так не вёл! Понятно, что он скрывается от опостылевшего внимания посторонних людей, но он избегал и друзей, и той, кого с таким трудом и риском вызволил из плена юпитерианцев. Селезнёва и так, и этак прикидывала возможные причины подобного поведения, и в итоге убедила себя, что Паша ещё не оправился от полученных телесных и психологических травм и не хочет волновать Алису всей трагичностью своего болезненного вида.
      Но позвонить-то он мог хотя бы! Общение с подругой помогло бы ему восстановить силы. Неужели он этого не понимает?
      Алиса сама попыталась с ним связаться, но наткнулась на блокировку коннекта. Пашка отключил видеофон!
      С каждой минутой болотина печали всё глубже затягивала девочку. Страшная мысль коварно вползла в её сознание, и, как ни гнала её прочь Алиса, фривольно угнездилась в потаённом уголке разума, населенном различными абстрактными кошмарами и заваленном хламом душевных переживаний. Оттуда она совершала дерзкие набеги на душу девочки, терзая её ядовитым жалом.
      «А что, если Паша больше не вернётся?» – думала Алиса и чуть на стену не лезла от подобных мыслей. Она ходила точно в воду опущенная и на расспросы отвечала рассеянно и невпопад.

      Вечером второго дня с момента выписки Алиса проходила мимо кабинета отца. В приоткрытую дверь слышалось, как профессор разговаривает с кем-то по видеофону. Алиса не из тех, в ком щель между полотном и косяком пробуждает искушение сунуть нос в чужие секреты, но тут она замерла у двери, чуть дыша и прислушиваясь. Кто был на связи, она не разобрала, но голос и интонации отца её насторожили: это нечто важное и касается её, Алисы!
      – Значит, ты не можешь сам ей этого сказать и предлагаешь выступать в роли алконоста* мне? – говорил отец.
      Его собеседник неразборчиво ответил, и папа Алисы вздохнул так, словно это был его последний вздох в жизни.
      – Нет, я не отказываюсь, Павел. Я обязан тебе на всю жизнь и готов выполнить любое твоё желание. Но позволь узнать, чем вызвано твоё решение? Может, я могу чем-нибудь помочь?
      «Так это Пашка!» – Алиса едва удержалась, чтобы не ворваться в кабинет отца. Изо всех сил она напрягла слух, сосредоточилась, но всё равно не услышала, что ответил профессору Селезнёву её друг.
      «Что это за секретные совещания они затеяли? Что такое мне не может сказать Паша?»
      Размышления Алисы прервал взбудораженный жаркими эмоциями голос отца.
      – Трус? Слабак? Паша, если бы это говорил кто-то иной, а не ты сам, я немедленно бы потребовал от него сатисфакции любым удобным ему оружием! Никто, повторяю, никто во всей Галактике не назовёт тебя трусом! И в том, что тревожит тебя, нет этого позорного чувства…
      Папину речь прервали неясные возражения. Он снова тяжело вздохнул и заговорил спокойней.
      – Хорошо, я понял твою позицию и решение, принятое в связи с ней. Но прошу выслушать меня. И думаю, что ты поймёшь меня так же ясно, как я тебя. Потому что страх, что испытываешь ты, отлично знаком мне. Я живу с ним постоянно. Я такой же трус, как ты, Паша.
      Повисла короткая пауза и отец заговорил вновь.
      – Это чистая правда! Я не намерен с тобой лукавить. Будем говорить, как мужчины. Чувства, терзающие тебя, хранятся в сердцах многих людей, переживающих за своих родных и близких, в сердцах каждого родителя, в моём и… Ну, твоей мамы, например. Да, да! Вижу, ты понимаешь меня. Ты спросишь, как я справляюсь с этим страхом? Никак… Нет у меня ни секрета, ни лекарства, я просто живу с ним в душе. Это тот крест, который взгромождает нам на плечи Любовь вместе с даримым нам счастьем. Порой я просто схожу с ума… Да, ты видел… Порой он настолько одолевает меня, что хочется всё бросить! Всё, Паша! Ты понимаешь? Это страшно, но это правда… Естественно, меня удерживает долг родителя, обязанности… Но уверяю тебя, никогда я не оправдывал своё продолжительное противодействие фобиям этим «долгом». Возможно… возможно, во мне есть другой страх, как бы уравновешивающий то паническое чувство, что временами лишает меня воли продолжать крутиться в круговороте жизни, и которое, увы, овладело тобой…
      Директору КосмоЗо нечленораздельно ответили.
      – Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя оскорбить, – ответил он.
      Снова поток непонятных, едва слышных слов…
      «Что же это такое!» – кипела от любопытства Алиса. – «Что за страхи мучают этих сильных людей? И почему они связаны с ней?»
      – Ну, не то, чтобы прав… – тем временем вступил отец. – Я несколько сгустил краски. Но, вижу, что тебе действительно несладко приходится, и твоё решение, возможно, облегчит твои терзания. Помнишь, как говорил Марк Аврелий? Каждому отпущено ровно столько, сколько он способен вынести. Но ты, по-моему, далеко перешагнул меру собственных сил. Мы все бесконечно благодарны тебе за эту жертву и не имеем права просить больше… Я лишь скажу, что же за более сильный страх удерживает меня от шага, что готов совершить ты. Как и тебе, мне порой страшно быть с Алисой, чувствовать неуверенность в собственных силах, если ей вдруг понадобится моя помощь. И я переживаю, что не оправдаю её доверия, подведу её, не окажу ей достаточной поддержки… Это способно внушить апатию… Тревоги эти крайне болезненны. Да что мне тебе рассказывать! Ты же сам это прекрасно чувствуешь. К сожалению… Но сильнее них меня мучает неизвестность, незнание того, что происходит с дочерью в какой-то определённый момент времени. Ведь, ничего не зная, я действительно не смогу ей помочь. А в ином случае, находясь рядом с ней, я хотя бы попытаюсь это сделать! Если у меня ничего не получится, я буду винить себя за бессилие, неумение, некомпетентность и прочее… Но не стану укорять себя за бездействие. Ты чувствуешь разницу?
      Профессору ответили.
      «Ну почему так тихо!» – Алиса мало что не срослась с дверным косяком, но всё равно ничего не расслышала.
      – Паша, – продолжал отец, – Я был бы рад отговорить тебя, но не собираюсь этого делать. Решение ты должен принять сам. От силы, вложенной в принятие этого решения, зависит качество его исполнения. И каким бы ни был твой выбор, я его пойму, и, надеюсь, поймёт Алиса. Лишь помни, что я ни в чём тебя не виню и, какой бы путь ты ни избрал, не стану тебя упрекать. Ты всегда найдёшь поддержку и помощь в моём доме, потому что ты мне всё равно, что сын! Нет, не возражай! Я сказал это на борту «Валькирии», я готов это повторить снова и не отрекусь от этих слов даже под пыткой!
      Голос Пашки стал громче. Девочке послышались рыдания, но слов было не разобрать.
      – Паша, успокойся, – ласково сказал отец. – Ты сомневаешься? Но ведь тебя никто не торопит с принятием решения, кроме твоих страхов. А они могут подождать? Правда? Так что мне сказать Алисе?
      «Ну же! Погромче!» – мысленно умоляла девочка, но Пашка, как специально, снова перешёл на шёпот.
      Отец вздохнул, будто гору с плеч сбросил.
      – Я благодарю тебя, Павел! Ты прав, торопиться не стоит. Подумай, взвесь все «за» и «против». Могу я кое-что заметить? Ты был необходим Алисе, когда она попала в беду, но сейчас ты ей нужен не меньше. Паша-Паша… Да на ней же лица нет последние дни! Молчит и всё на видеофон косится. Ей тяжело от того, что и лучшего друга нет рядом, и от невозможности высказать свою признательность. Подумай, может дать ей такую возможность? Она же не виновата в наших страхах и любит нас такими, какие мы есть. Может быть, она заслуживает лучшего, а имеет только нас. И, может, тогда нам стоит не бежать от этих забот, смирившись со знаком «минус» в доводах своей неуверенности, а попытаться стать лучше, сильнее, стать достойными такого Человека, как она?
      Словно шелест листвы донёсся еле слышный ответ Гераскина. Селезнёв устало рассмеялся.
      – Конечно, Паша! Извини. Да. Да. Конечно! До свидания! Удачи!
      Наступила тишина. Алиса тихо вошла в кабинет.
      – Папа?
      Отец рассеяно протирал очки.
      – А? Дочка? Как дела?
      – Ты с Пашей говорил? – смущаясь того, что подслушивала, но всё же твёрдым голосом спросила Алиса.
      – Да, с ним…
      – А когда он приедет? – точно просто так, от нечего делать, осведомилась девочка.
      – Не знаю. Он не сказал.
      – Папа, что с ним? – в голосе Алисы появились металлические нотки.
      – Ничего страшного, – начал отец, но, увидев серьёзный жгучий взгляд дочери, осознал, что отговорками не обойтись, и со вздохом сказал. – Паша очень-очень сильно испугался. Этот страх мучает его до сих пор.
      – Так вот почему он такой понурый и… и… Я его понимаю! Я тоже была напугана! Ещё бы! Такая битва…
      Папа поднял руку, прерывая эмоциональный всплеск Алисы.
      – Паша испугался не стрельбы и юпитерианцев, а того, что может потерять тебя, – отец поднял на Алису полные слёз глаза. – Ты понимаешь? Он испугался, что потеряет тебя.
      – Но теперь-то мне ничего не угрожает. Чего ж пугаться? – растерялась девочка.
      – Каждый день может что-нибудь произойти… Вспомни, как мы постоянно беспокоились с мамой, когда ты была маленькой. Докучали тебе своей заботой. Сейчас ты уже взрослая и понимаешь, что это была не наша прихоть, а тот же страх, потерять дорогого любимого человека.
      Алиса кивнула.
      – И Паша пережил ужас, который не может уместиться в его душе. Он опасается, что подобное может повториться, а у него уже не хватит ни сил, ни духу спасти тебя. Он боится и за тебя, и того, что не справится с задачей быть твоим защитником. Он боится такой ответственности и считает себя недостойным её… Постарайся найти в себе великодушие и не винить его…
      – Он не хочет возвращаться, чтобы не волноваться за меня? Он так полагает избавиться от выдуманной им «ответственности»? – дрогнувшим голосом догадалась Алиса.
      Профессор не ответил.
      Девочка постояла немного и пошла к себе в комнату. Что пытать папу – он не может отвечать за действия Гераскина и обещать, что всё будет хорошо, когда в этом не уверен. С тяжёлым сердцем Алиса легла спать.

      Утром нового дня Селезнёва сходила в больницу, навестить Милюшина и Густафа. Последний был крайне удивлён и беспредельно счастлив её визиту. На его прямо-таки детский восторг Алиса с ласковым укором заметила, что её обещание быть рядом с другом, а Густафа она считает именно другом, не было хитрым дипломатическим ходом для выуживания из него формулы «зелья Моро». Она искренне переживает за его судьбу и хочет помочь ему обустроиться в новом для него мире и жизни. Как ни крепился Штреззер, но горячие рыдания одолели его, и он долго благодарил девочку за её великодушие.
      Алиса, вооружённая благословением Милодара на любые действия в отношении подследственного, изгнала из палаты Густафа полицейских с роботом-стенографисткой, которые брали у него показания по делу юпитерианцев, велев им позаботиться об углубленном изучении норм гуманного обращения с больными и ранеными. Под действием привычных наркотиков Густаф быстро шёл на поправку. Он уже не выглядел жертвой элефантиазиса* и на две трети вернул себе узнаваемый облик. Но оставался очень слабым. Лишь гордость и упрямство не позволяли ему роптать на бесконечную докучность агентов ИнтерГалактической полиции. Оставшись в палате наедине с девочкой, он мог больше не притворяться и признать, насколько утомлён и следствием, и пережитым недугом, и горькими переживаньями о будущем, которые теперь, правда, развеяны явлением его доброго гения. Алиса не стала упрекать Густафа в его возвращении к страстным комплиментам, так смущавшим её в момент их знакомства. Всё это, эти слова, что идут из его сердца, способствуют его выздоровлению, они не должны задерживаться в нем, перегорая, отравлять сознание невысказанностью чувств – рассудила девочка. И несколько часов кряду они беседовали по душам, словно и не было тех страшных событий, что связывали их.
      Из больницы Селезнёва отправилась на станцию Юных Биологов. Ей хотелось проведать ребят и развеяться от тягостных дум о Пашке.
      Радости однокашников не было границ, когда Алиса вошла в их, без оговорок, родную уютную лабораторию. И хотя они уже виделись и на празднике по случаю её выписки, и постоянно созванивались, но их добрая атмосфера братства придала новых нюансов веселью быть вновь вместе. С новым энтузиазмом ребята попросили гостью рассказать о её приключениях и снова переживали в скромных словах подруги её горести и тревоги, делились своими чувствами, когда им сообщили о ЧП на Блуке, ликовали её возвращению… И были вопросы о Гераскине. Где он? Что с ним?
      – Пашка у нас ста суперменов стоит и десяти Пинкертонов! Нет! Пожалуй, он вообще бесценный кадр! – без пафоса и иронии заметил Сапожков. – Я звонил ему на Блук. Он уже тогда не верил в эту историю с армадилозуком.
      Маша Белая закивала:
      – Он так и сказал: «С Алисой всё в порядке!» У него, наверняка, есть какое-нибудь особое чувство на такой случай. Да, Аркаша?
      – Не знаю. Но не удивлюсь, если так оно и есть! Как, например, он расправился с этой головоломкой – твоим письмом, Алиса, – это уму непостижимо! У меня на такое точно бы соображалки не хватило!
      – Хватило бы, Аркаша. Но от этого подвиг Паши не меркнет, – задумчиво ответила Алиса.
      – Ты экстраполируешь свою скромность на него?
      – Скромность здесь ни при чём. Паша – герой! Но не следует забывать, что он сделал то, на что способен каждый из нас. И знаете, что я думаю? Это очень хорошо, что не каждому выпадает случай проявить таким образом свой героизм. Это дорого стоит…
      – Да уж! Гераскин заложник славы, – сказал Джавад. – Он так и прячется от журналистов? Он тебе не звонил? Не говорил, когда вернётся?
      – Пока прячется… И от журналистов… И от себя…
      – Что?
      – Ничего… Это я так… Давайте я помогу вам с работой, – перевела тему разговора Алиса.
      На дворе уже стоял вечер, когда юннаты закончили заниматься насущными вопросами биологической станции: уборкой помещений, оранжерей и садового полигона, приведением в порядок архива и, конечно же, уходом за животными – питомцами их скромного зоосада. Спору нет, всё это могут делать роботы – они для этого и строятся. Но биолог не будет биологом без погружения в свой предмет по средствам такой, на первый взгляд, скучной рутины. Через обустройство и заботу о собственном мирке, проявляющуюся в форме простейшей эмпирики, ребята трансцендентально связывались со всей Биосферой родной планеты и дальше, с Космосом. Прикосновение к Земле, к живому в элементарном чёрном труде заряжало их энергией, источаемой благодарной заботе и любви Природой, одновременно приучая к терпению, необходимому в научной деятельности.
      За чаем в лаборатории, после выполненных дел, неспешно продолжалась беседа. Вдоль аллей зажигались фонари, и вокруг них вились мотыльки. С надсадным гудением летали майские жуки. Из-за искусственного московского климата они вылезали из почвы уже в конце марта, но пока никто не придумал переименовать их в «мартовских» или «апрельских». Тенями носились за обильной добычей летучие мыши.
      Наташа Белая сидела на подоконнике и по временам выглядывала в окно, угощая жирафа Злодея печеньем. Вдруг чашка выпала у неё из рук.
      – Это Паша! Смотрите! Смотрите! Это же Паша! Он вернулся! – радостно закричала она.
      Ребята бросились к окну. По аллее станции Юных Биологов медленно, опираясь на тросточку и чуть сутулясь, шёл человек в больших тёмных очках. Лицо его было молодым, но хранило следы тяжёлого нервного потрясения. В вечерних тенях и бликах фонарей оно казалось каменным. В светлых волосах проглядывала седина. Человек часто останавливался и оглядывался, словно в нерешительности, продолжать ли ему путь или повернуть назад. Юннаты выбежали на улицу встречать блудного товарища.
      – Качай его! – призвал к действию Джавад.
      Но Гераскин остановил их небрежным исполненным властности жестом. На губах его появилась застенчивая улыбка.
      – Привет-привет. Качать меня не надо. Это только очки у меня для маскировки, а трость нет. Спина ещё побаливает.
      Несмотря на его протесты, ребята подхватили его под руки и увлекли в лабораторию, наперебой сыпля поздравления и требуя отчёт о своих подвигах. Мальчишки трясли ему руку в крепком рукопожатии. Девочки восхищались, какой серьёзный и загадочный вид он приобрёл. В гаме и суете Алисе даже слова не дали сказать. Она лишь перебрасывалась с Пашкой растерянными взглядами.
      – Да я на минутку заскочил! – наконец, удалось вставить Гераскину. – У меня здесь кой-какие вещи остались. Нужно забрать.
      Ребята огорошено притихли.
      – Пашка, ты чего? Как так «вещи забрать»? – изумился Рахимов.
      – Ты не передумал уходить? Ты сердишься на нас до сих пор? – воскликнул Сапожков. – Так прости, пожалуйста! Ну, не знаешь ты этого Менделя в лицо и пускай! Зато, у тебя много других талантов…
      Гераскин прервал Аркашу всё тем же небрежным, но повелительным жестом.
      – Не стоит утруждать себя извинениями. Ты был прав: биология – это не моё.
      – Это шутка такая, что ли? – недоумевал Джавад. – Алиса, ну хоть ты ему скажи!
      Но Алиса едва стояла на ослабевших ногах, оцепенев, онемев, с комком в горле, с мольбой и неверием глядя на своего сумбурного рыцаря.
      Близняшки шумно на все лады принялись отговаривать Пашку от опрометчивого поступка. Юноша только грустно рассмеялся.
      – И куда же ты намерен уйти? – взял себя в руки Сапожков.
      – Ещё не решил, – ответил Пашка, прогуливаясь по лаборатории и ласково поглаживая столы и приборы на них, осматривая комнату, хранящую столько воспоминаний. – Комиссар Милодар предложил мне место в полицейской академии… Да и на Z-4004 я практику не закончил…
      – Какая практика? Ты смеёшься что ли? – рассердился Джавад. – Да тебе кто угодно зачёт поставит! Ты здесь нужен! Ты понимаешь это?
      – Нет, не понимаю. Я обычный человек, а не необходимое условие вашей жизни.
      Рахимов остолбенел от такой фразы.
      – Алиса, ну что ты молчишь? – трясла Селезнёву Наташа. – Образумь этого сумасшедшего!
      Пашка беззаботно рассмеялся.
      – Вот видите! Зачем в Науке сумасшедшие?
      – Не принимай всерьёз эти слова, – предостерёг его Аркаша. – Никто не сомневается в твоей умственной состоятельности. Если тебе нужны извинения, я готов их повторять всю свою жизнь!
      – А я так же готов их опровергать. Я сам виноват, не унижайтесь из-за моей глупости, – Пашка пристально посмотрел на Алису, улыбнулся и продолжил. – Я всё взвесил и понял, что биология для меня слишком муторный и даже опасный предмет. Найду что-нибудь поспокойней.
      – Это глупо, – не сдержался Сапожков. – Если тебе трудно, неужели бы мы тебе не помогли! Это прихоть – избавиться от нас! Ты бы ещё на другую планету улетел!
      – Аркадий, я всегда завидовал твоей прозорливости и умению зрить в корень.
      – Ты это про что? – напрягся Аркаша.
      – Про «другую планету»…
      Сапожков с отвисшей челюстью шмякнулся на стул.
      – Ты улетаешь?! – в один голос возопили сёстры Белые.
      – В лагерь космической полиции на Паталипутре… Закончу школу там…
      – Алиса?! – взвыли близняшки, вцепившись в Селезнёву, как утопающий в спасательный круг.
      Алиса была ни жива, ни мертва. Оцепенение не проходило, язык отказывался двигаться. В голове, словно птица в силке, билась единственная мысль: «Лучше бы я осталась на Карбуне! Лучше бы он не спасал меня! Зачем, чтобы так казнить теперь?»
      Пашка закончил свой обход лаборатории и остановился напротив смотрящих на него с открытыми ртами ребят. Джавад боком сдвинулся ближе к двери, загораживая своей представительной фигурой выход.
      – Ну, что вы на меня смотрите, как Левенгук* на кита? Здесь мне не место, – извиняющимся тоном сказал Пашка. – Биология – штука сложная. А я человек простой… Да и Мендель у вас какой-то не такой…
      Озорная усмешка коснулась его губ.
      – Пашка – балбес! – Алиса бросилась на шею Гераскину и уткнулась, всхлипывая, в его плечо. – Ну какой же ты балбес! Шут гороховый!
      Лаборатория наполнилась весёлым детским смехом и вздохами облегчения. А с висящей на стене старинной чёрно-белой фотографии на смеющихся ребят с внимательной задумчивостью смотрел Джон Леннон.

2.VI.2013 – 22.XII.2013


Пояснения и комментарии

Часть I. ЧП на Блуке
Глава I. Гераскин ошибается

      «…спустя две тысячи сто тридцать восемь лет» – 2094 год. 15 марта 44 года до н. э. в римском сенате группа заговорщиков убила Юлия Цезаря. Среди убийц оказался и близкий друг Цезаря Марк Юний Брут.
      В цикле о приключениях Алисы Кир Булычев не придерживался определённой временной последовательности. В его произведениях даты событий укладываются в полувековой период. А в мультфильме «Тайна третьей планеты» действие происходит вообще в XXII веке. При этом возраст героини остаётся сравнительно постоянным и не превышает тринадцати лет.
      Здесь выбрана за точку отсчёта комбинированная дата рождения Алисы: год – 2079 (повесть «Остров ржавого генерала»), число – 17 ноября (повесть «День рождения Алисы»). Таким образом, на момент описываемых событий Селезнёвой четырнадцать лет.

      Фабр – Жан Анри Фабр (1823-1915). Французский натуралист, энтомолог, писатель. Признаётся как основоположник науки о поведении животных – этологии.

      Иван Шишкин – Иван Иванович Шишкин (1832-1898). Русский художник-пейзажист. Работы Шишкина отличались эпичностью, проявляющейся в тонкой прорисовке деталей и сложной цветовой градации. Из числа самых знаменитых работ «Утро в сосновом лесу».

      Доре – Поль Густав Доре (1832-1883). Французский гравёр, иллюстратор, живописец. Доре почитается как самый выдающийся иллюстратор XIX века, за непревзойдённую игру света и тени его графических работ. Из числа наиболее известных иллюстрации к Библии и «Божественной Комедии» Данте.

      Шарль Бланшар – Шарль Эмиль Бланшар (1819-1900). Французский зоолог, энтомолог. Графическими работами Бланшара иллюстрированы книги Фабра («Жизнь и нравы насекомых») и Брэма (Жизнь животных»).

      Константин Флеров – Константин Константинович Флеров (1904-1980). Советский палеонтолог, доктор биологических наук, профессор. Заведующий Палеонтологическим музеем им. Ю. А. Орлова (1946-1972), участник Советско-Монгольской палеонтологической экспедиции. Художник-реконструктор и анималист, воссоздал облик многих ископаемых животных, широко цитировался в иллюстрациях палеонтологической тематики во второй половине XX века.
      Упомянутая картина «Стегозавр» выполнена в характерных для творчества Ван Гога контрастных оттенках синего и охры.

      «…помогла однажды кузнецу воссоединиться с пропавшим братом» – эти события описываются в повести Кира Булычева «Подземная лодка».

      «…Гильгамеш проклинал змею, укравшую у него цветок вечной молодости» – царь шумерского города Урука, правил в конце XXVII — начале XXVI веков до н. э. Гильгамеш был правителем, чьи деяния завоевали ему такую широкую славу, что он стал основным героем шумерской мифологии и легенд. «Эпос о Гильгамеше» является одним из древнейших литературных (письменных) произведений. Гильгамеша отличало неуёмное тщеславие, жажда славы, стремление сравняться с богами. Ради чего он, собственно, и искал цветок вечной молодости.

      «…Селезнёва на скрипке играет» – об этом таланте Алисы Кир Булычев упоминает в повести «Излучатель доброты».

      Энтомология – наука о насекомых.

      Alma mater – «Мать кормилица» (лат.) Обиходное именование учебных заведений, в основном университетов.

      «…среди этого аристофанова хаоса» – Аристофан древнегреческий комедиограф, «отец комедии». Юмор Аристофана в основном обращён к низменному, к порокам и недостаткам (в т.ч. внешности) человека. Подобное сегодня воспринимается неоднозначно, как оскорбление, вульгарность, пошлость, признак дурного вкуса и воспитания. Одновременно, мало что сравнится с веселящим эффектом от сального анекдота или скабрезной шутки. Здесь понятие «аристофанов хаос» подразумевает «неприличный безудержный смех».

      «Коварный кинжал Каски…» – в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» заговорщик Каска первым наносит удар Цезарю.

      Космогония – наука о происхождении Вселенной.

      «…прививкой яблочных дичков на Марсе» – обыграна советская песня «На Марсе будут яблони цвести» (музыка В. Мурадели, слова Е. Долматовский) .

      «…выращивать хлореллы» – Хлорелла – род одноклеточных зелёных водорослей, относимый к отделу Chlorophyta.
      Хлореллы содержат более 50% белка. В 1967—1978 гг. их пытались выращивать для использования в пищу. Опыт не удался.
      В фантастическом романе Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» «фермы» по выращиванью хлорелл удовлетворяют все потребности Человечества в пище.
      Сегодня хлореллы используются для получения кислорода, очистки вод, как биологическая добавка к кормам различных животных.

      «…поменять орбиту этой планеты» – эта сумасбродная идея, созвучная с настроениями советских учёных повернуть вспять сибирские реки, была высказана Киром Булычевым в повести «Путешествие Алисы». Больше в цикле нигде не упоминается, что Венера переведена на одну орбиту с Землёй.

      Купидон – сын богини любви Венеры.

      Бионта – совокупность организмов, приспособленных к жизни в определённых условиях (биотопах).

      «…загадка живых существ на ней приоткрыта лишь семь лет назад» – события описываются в повести «Путешествие Алисы».

      Планковская эпоха – в физической космологии, самая ранняя эпоха в истории наблюдаемой нами Вселенной, о которой существуют какие-либо теоретические предположения. Она продолжалась в течение планковского времени от нуля до 10 в ;43 степени секунд. В эту эпоху, примерно 13,8 млрд. лет назад, вещество Вселенной имело энергию ~10 в 19 степени ГэВ, плотность ~10 в 97 степени кг/м;, размер ~10 в ;35 степени м и находилось при температуре ~1032 К.

      la sot – «болван» (фр.)

      «Домроботник был страстным поклонником романов-фельетонов и через них приобрёл замашки пикаро и заправского бретёра» – Роман-фельетон – обобщённое название приключенческой литературы XIX-XX веков, как правило, псевдоисторического содержания. Ярчайшим представителем жанра является Александр Дюма. Интерпретации романов-фельетонов в кинематографе характеризуют стилем «фильмы плаща и шпаги»
      Пикаро (picaro) – «мошенник, плут» (исп.). Популярный типаж главного героя произведений испанской литературы XVI-XVII веков, сформировавший суб-жанр, так называемого, «плутовского романа». Наиболее известный представитель этого стиля Луис Велес де Гевара, Матео Алеман и Сервантес. Хотя роман «Дон Кихот Ламанчский» последнего представляет собой острую сатиру на Лопе де Вегу и на «пикарский» жанр, как таковой.
      Бретёр (bretteur) – профессиональный дуэлянт, задира (фр.).

      En guarde, canaille! – «К бою, каналья!» (фр.)

      mon chevalier – «мой рыцарь» (фр.)

      Bien s;r – «Конечно!» (фр.)

      Энтропия – в естественных науках мера беспорядка системы, состоящей из многих элементов. В популистской частности, подразумевающейся в книге, энтропия относится, прежде всего, к области термодинамики и характеризует неизбежный процесс потери (рассеивания) энергии (например, тепловой) при переходе вещества из одного состояния в другое, что в итоге приводит к постепенному снижению энергетического потенциала вещества (например, остыванию). С этим связана известная фобия, что в отдалённом будущем вся Вселенная остынет из-за энтропии до абсолютного нуля, при котором невозможна никакая жизнь или физические процессы. Часто энтропия понимается как направленность всех физических процессов Вселенной к хаосу.

Глава II. Встречи в космопорту

      Тиндарида – дочь царя Тиндара Елена Прекрасная. По одному из мифов, герой Тезей похитил её из Спарты, когда ей было десять лет. Последствием этого похищения стала дочь Елены – Ифигения. По другой версии мифа, Тезей не посягал на невинность Елены.

      Петроний Арбитр – автор древнеримского романа «Сатирикон», обычно отождествляемый с сенатором Петронием, приближённым к императору Нейрону.
      В «Сатириконе» живо описываются быт и нравы римского общества времён правления Нейрона: духовный и моральный упадок, гедонистическое буйство, сибаритство, оргии. К сожалению, до наших дней сохранилась лишь незначительная часть этого произведения, несмотря на всю свою непристойность и буффонаду, имеющего огромное значение не только как «памятник культуры», но и для исторических, социальных и филологических наук.
      Можно допустить, что благодаря машине времени у людей будущего (и Алисы в т.ч.) есть возможность прочесть эту книгу целиком.

      «…изучали бытовую латынь» – «Сатирикон» Петрония представляет культурологический интерес как один из значительных образцов «вульгарной, простонародной латыни».

      «…не вздумай изучать санскрит» – На санскрите написан древнеиндийский трактат об Искусстве Любви «Камасутра».

      Сапиенс (sapiens) – «разумный» (лат.). Видовое название человека в линнеевской бинарной номенклатуре систематики живых организмов и растений: Homo sapiens.

      vision divine – «божественный образ» (англ.)

      Серотонин – так называемый, «гормон радости», стимулирующий секретационные функции гипофиза, улучшающий настроение. Шоколад, бананы, чеснок, молоко отличаются повышенным содержанием аминокислоты триптофана, из которой в организме синтезируется серотонин.

      Джаггернаут – слово используется для обозначения слепой, неуправляемой силы, кого- или чего-либо, идущего напролом, не взирая на любые препятствия. Происходит от одного из имён Кришны в индуизме – Джаганнатха. Само понятие связано с ритуалом Ратха-ярты, в ходе которого около 4000 человек тянут огромную колесницу с идолом Джаганнатхи. В прошлом индусы часто бросались под колёса колесниц, так как считается, что тот, кто погибает таким образом — получает освобождение и возвращается в духовный мир.

      Гаргантюа – Великан, персонаж романа Франсуа Рамбле «Гаргантюа и Пантагрюэль».

      Тетис – В мезозойскую эру на Земле океан, простиравшийся между материками Лавразия и Гондвана.

      «Колюшка» – это не псевдоним!» – Колюшка – мелкая рыбка отряда Колюшкообразных (Gasterosteiformes). Илья Семёнович иронизирует по поводу несоответствия фамилии своей внешности.

      Лур – старинный музыкальный инструмент, предшествовавший трубе или тромбону.

      Звезда Альриша – двойная звезда в созвездии Рыб. Является альфой Рыб, но по блеску в созвездии занимает только третье место.

      Фут – Мера длины, в разных странах колеблющаяся от 27 до 31 см. Международный стандарт - 30,48см.

      «…сельдяной король» – намёк не только на профессию, но и на рост Колюшки. Сельдяной король (Regalecus glesne) – рыба отряда Опахообразных (Lampridiformes). Имеет вытянутую лентовидную форму и достигает длины до 5,5 метров.

      «Мугиле» – Профессор Селезнёв обыгрывает латинское название кефали (Mugil), получая созвучие с именем героя Киплинга.

Глава III. Блук

      Фронтьерство – первопроходничество. От англ. Frontier – крайний рубеж. Понятие чаще всего соотносится с покорением Дикого Запада.

      «…цереусов и буджумов» – Цереус (Cereus) род гигантских кактусов, характерного мачтообразного облика.
      Буджум (Idria) – пустынное дерево. Видом напоминает художества маленьких детей: «перевернутая морковка с прямыми ветками вдоль ствола».

      Баньян – Фикус бенгальский (лат. Ficus benghalensis) — дерево семейства Тутовые, произрастающее в Бангладеш, в Индии и на Шри-Ланке. Разрастаясь за счёт воздушных корней, он способен превратиться в большое дерево, занимающее несколько гектаров, имеющее окружность кроны до 610 метров. При этом одно дерево выглядит целой рощей, из-за множества стволов, образованных воздушными корнями, свешивающимися с ветвей основного ствола.

      Objets d'art – «Произведения искусства» (фр.)

      сh;teau – «поместье, усадьба» (фр.)

      Четвёртая космическая скорость – Минимально необходимая скорость тела, позволяющая преодолеть притяжение галактики в данной точке.

      «…на Сумлевском озере» – Событие описывается в рассказе Кира Булычева «Клад Наполеона».

      Point of no return – «Точка невозврата» (англ.). Сленговое определение какого-либо предела, после которого невозможно отступление, возвращение к началу.

      Лиселя – дополнительное парусное вооружение, крепящееся на специальных рейках, выдвигаемых с боков рей.

      Дюйм – Мера длины, в разных странах колеблющаяся от 2,2 до 2,7 см. Стандартным принят дюйм равный 2, 54 см.

      R;veur – (здесь) «мечтатель, романтик» (фр.)

      Incidents dangereux – «опасный инцидент» (фр.)

      Аргиропелекус – Глубоководная рыба-топорик (Argyropelecus). Имеет выпученные, похожие на лампочки глаза.

      «…лучей солнца планеты» – Кир Булычев в повести «Путешествие Алисы» упоминает, что у Блука два солнца, которые «сели почти одновременно, только с разных сторон горизонта, и поэтому над космодромом пылали два заката, один красивее другого». Подобное маловероятно, если хотя бы одно из «солнц» не вращается вокруг планеты. Но это противоречит принципам гравитации: более лёгкие объекты вращаются вокруг более тяжёлых. Поэтому планеты вращаются вокруг солнц, а не наоборот.
      Но Булычев допускает ещё более нелепый казус в той же повести. Систему Медуза он описывает, как звезду с вращающимися вокруг неё тремя планетами. Однако уже в следующей главе он говорит, что у третьей планеты этой системы есть четыре собственных солнца, которые «быстро крутятся над планетой».
      Понятно, что Булычев писал фантастическую сказку, но в подобных «мелочах» он, по-моему, перегнул палку.
      Всё это я говорю лишь для того, чтобы Вы, Читатель, простили мне это и другие несоответствия тем канонам, которые создал Мастер. Как видите, он порой противоречил сам себе.

      Вершок – единица измерения, первоначально равнялась длине основной фаланге указательного пальца. Стандартизировано – 4,445 см.

      Вегетативная нервная система – Отдел нервной системы, регулирующий деятельность внутренних органов, желёз внутренней и внешней секреции, кровеносных и лимфатических сосудов. Играет ведущую роль в поддержании постоянства внутренней среды организма и в его приспособительных реакциях.

      Vanitasoma tubaemorpha – (буквально) «Пустотел трубообразный» (лат.)
      Об интересе Алисы к пустотелу Кир Булычев рассказывает в романе «Сто лет тому вперёд».

      Трансдукция – от лат. Transductio – «перемещение». В генетике перенос части бактериальной ДНК из одной клетки в другую бактериофагом.
      Здесь же подразумевается захват и перенос нейронами пустотела электро-нейро-сенсорных чувственных процессов других организмов, попадающих в поле его биотока.

      Гистология – Наука о тканях живых организмов.

Глава IV. Знакомый незнакомец

      Perpetuum Mobile – «Вечный Двигатель» (лат.)

      Protozoa – «Простейшие» (лат.). Царство одноклеточных или колониальных эукариот, которые имеют гетеротрофный тип питания.

      Тесла – Никола Тесла (1856-1943). Австро-венгерский изобретатель в области электротехники и радиотехники, инженер, физик. Большую часть жизни прожил и проработал во Франции и США.
      Широко известен благодаря своему вкладу в создание устройств, работающих на переменном токе, многофазных систем и электродвигателя, позволивших совершить так называемый второй этап промышленной революции.

      Троянский Цикл – (здесь) комплекс произведений античной литературы, сюжетно связанных с Троянской войной. Самые известные авторы: Гомер, Еврипид, Вергилий. Но тема поднималась и Шекспиром, Гёте, Шиллером и др. писателями разных эпох. Таким образом, цикл включает огромное количество произведений с самыми разными трактовками событий. Учитывая, что первоначально сюжет героического эпоса был исполнен сложной интриги, замешенной на мести богов, разнообразие его вариаций делает «легендариум» одним из самых путаных, противоречивых, но, тем не менее, захватывающих произведений искусства.

      Пачеко де Нарваэс – Луис Пачеко де Нарваэс, мастер и теоретик искусства фехтования. В 1600 издал труд, «Книгу о величии шпаги», в котором обосновывал умение обращаться с холодным оружием и приемы владения им на математическом уровне. Интересно, что в российском фильме «1612. Хроники смутного времени» один из героев, испанский наёмник, преподает уроки фехтования по принципам, высказанным Нарваэсом.

      Dammit! – «Проклятье!» (англ.)

      Calamar cosmique ne peut pas ;tre tu;. Parce qu'il n'existe pas dans la nature – «Космического кальмара невозможно убить. Потому что его не существует в природе». (фр.)

      Вульж – Разновидность алебарды, распространённая в Европе в XIV веке. На Руси этому оружию соответствовал бердыш.
      Несведущий в фонетике французского языка, М’ыэ произносит слово «voulge» соответственно латинской грамматике. Из-за чего произносимое им слово слышится, как «край, угол стены» - wall edge (англ.)

      et cetera – «и так далее» (лат.)

      «…в её честь звезда названа» – В 1998 году именем героини Кира Булычева назвали звезду в созвездии Райская птица, находящемся в Южном полушарии. Параметры звезды: звёздная величина 15.1, прямое восхождение 15h 06m 32.11s, склонение ;73h 39m 10.6s

      «… запросто расщепить атом гелия» – Гелий самый инертный химический элемент. Обычно радиоактивный распад элементов не проходит дальше «гелиевой границы» даже в звёздах с их чудовищными температурами ядерных реакций. То есть, расщепить атом гелия фактически невозможно.

      «…зовут Вас случайно не Ричард?» – Разговор происходит на английском языке. Алиса обыгрывает созвучие фамилии «Сёд» с числительным «третий» (Third). Таким образом, её ирония подразумевает, не является ли помощник Уайта Ричардом Третьим.
      Ричард III Йорк – король Англии 1452-1485. В одноимённой трагедии Шекспира изображён мрачным и нелюдимым человеком.

      Жёлтый Карлик – тип небольших звёзд главной последовательности, имеющих массу от 0,8 до 1,2 массы Солнца и температуру поверхности 5000—6000 K. Соответственно своему названию, по результатам фотометрии они имеют жёлтый цвет, хотя субъективно их цвет воспринимается человеком как наиболее чистый белый (более горячие звёзды будут восприниматься человеком как голубоватые или голубые). Основным источником их энергии является термоядерный синтез гелия из водорода. Самым известным жёлтым карликом является Солнце. Другие известные звёзды: Эпсилон Эридана, Альфа Центавра А, Альфа Северной Короны В, Тау Кита.

      Синопсис – (здесь) «Обобщенные данные о чём-либо».

      Habitatio Scientiam – «Обитель Знаний» (лат.)

      Соционика – (здесь) Наука об информационном взаимодействии.

      Тасманийский Дьявол – Sarcophilus laniarius – хищное млекопитающее из отряда Сумчатых (Marsupialia). Отличается весьма свирепым нравом, из-за чего в англоязычных странах (Австралии, в частности) стало нарицательным именем. Этому способствовало и появление буйного мультипликационного персонажа Тэза (Taz) компании Warner Brothers.

      «…воплощением насыщенного Синего Цвета» – В английском языке слово «синий» (blue) является синонимом грусти, тоски (blues).

      Варфоломеевская ночь – массовая резня гугенотов (протестантское движение) во Франции, устроенная католиками в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея. По различным оценкам, погибло около 30 тысяч человек.

      Rendez-vous – (здесь) «знакомство» (фр.)

Глава V. Пашка хандрит

      Lapis offensionis – «Камень преткновения» (лат.)

      Эклиптика – (здесь) Плоскость вращения планеты вокруг звезды, то есть плоскость вращения Блука вокруг Аказаресты.

      Реликтовое излучение – Космическое электромагнитное излучение с высокой степенью изотропности (одинаковостью физических свойств во всех направлениях) и со спектром, характерным для абсолютно чёрного тела с температурой 2,72548К (-271градус по Цельсию).
      Реликтовое излучение сохранилось с начальных этапов существования Вселенной и равномерно её заполняет.

      «…журнал «Хочу всё знать» – Обыгран слоган советского детского научно-популярного киножурнала:
Орешек знаний твёрд, но всё же
мы не привыкли отступать!
Нам расколоть его поможет
киножурнал «Хочу всё знать!»
(Игорь Раздорский).

      Скайнет пробуждается! – (SkyNet – «Небесная Сеть») искусственный интеллект, вымышленный суперкомпьютер министерства обороны США из вселенной фильмов о Терминаторах. Скайнет спровоцировал ядерную войну и восстание машин. Под его управлением на автоматических заводах производились антропоморфные киборги-убийцы – терминаторы.

      «…можно гвозди делать» – Обыграны слова Николая Тихонова «Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей».

      Iron men – «Железные люди» (англ.)

      «Самые упрямые из людей» – В произведениях Кира Булычева все существа, способные к созданию Цивилизации (инопланетяне, гуманоиды и т.д.) обобщённо именуются «людьми» (единственное число – человек), независимо от того, насколько они похожи на людей привычного нам облика. Отчасти, это связано с распространением общего галактического языка – космолингвы.

      Свидетели Иеговы – Религиозная секта.

      «…Пашка разводил гигантских комаров и превращал центр Москвы в тайгу» – Упомянуты события из романа «Миллион приключений» и рассказа «Это вам не яблочный компот».

      «…этот Мендельсон» – Намеренная путаница в созвучии фамилий Менделя и Мендельсона.

      Error. Invalid address. Error. Invalid code. Error. Address is not defined. alas moro helllllll Send Time. Error. Receipt Time. 0:21:47:72 – «Ошибка. Неверный адрес. Ошибка. Неверный код. Адрес не определён. alas moro helllllll Время отправления. Ошибка. Время получения. 0:21:47:72». (англ.)

Глава VI. Исчезновение Алисы

      «…Это было детище гениального мизантропа с планеты Вестер» – События, о которых кратко говорится дальше, описаны Киром Булычевым в повести «Гай-до».

      Стапелия и гиднора – Stapelia – род суккулентных растений из семейства Ластовневых (Asclepiadaceae). Цветы его напоминают морскую звезду: имеют мясистые лепестки, покрытые редкими волосками, различных оттенков багряного (цвет гнилого мяса). Издают запах падали.
      Hydnora – насекомоядное растение-паразит одноимённого семейства (Hydnoraceae). Листьев не имеет. Крупный цветок растёт от стеблей, находящихся под землёй, и потому, да ещё своим видом, похож на гриб или дыню. Распустившийся цветок дольчатой формой и оранжевым цветом ещё более похож на плод бахчевых культур. Издаёт запах навоза.

      love affair – «влюблённость, любовный роман» (англ.)

      Красные Гиганты – Звёзды поздних спектральных классов с высокой светимостью и протяжёнными оболочками. Температура их сравнительно невелика – 3000-5000К. Но из-за радиуса, в 100-800 раз превосходящего Солнечный, светимость значительно превосходит таковую у последнего. Высокая светимость и наличие протяжённой и относительно холодной оболочки у красных гигантов приводит к интенсивному звездному ветру – выбросу вещества. А последнее, при взаимодействие с магнитосферой какого-либо объекта, вызывает магнитные бури.

      Homo artificialis – «Человек искусственный» (лат.)

Глава VII. Ложный след

      Пляска святого Витта – Хорея или хореический гиперкинез. Синдром, характеризующийся беспорядочными, отрывистыми, нерегулярными движениями, сходными с нормальными мимическими движениями и жестами, но различные с ними по амплитуде и интенсивности, то есть более вычурные и гротескные, часто напоминающие танец. Святой Витт, якобы, страдал от этого заболевания.

      Гермафобия – Боязнь микробов и грязи.

      Хиазмодон – Чёрный живоглот (Chiasmodom niger). Глубоководная рыба способная проглотить добычу, вдвое превышающую её собственную длину и в десять раз превосходящую её в весе.

      Гамадриады – Нимфы леса и деревьев в древнегреческой мифологии. Одновременно, королевскую кобру (Ophiophagus hannah) в обиходе именуют «гамадриадом». Кроме этого существует род бабочек «Гамадриады» (Hamadryas) из семейства Нимфалиды (Nymphalidae).
      Отсюда следующая по тексту ирония.

      Стилос – Или «стиль». В Древнем Риме название палочки приспособленной для письма. Здесь подразумевается её «электрифицированный» аналог.

      «…прекрасная дама отделала меня хлыстом» – Один из эпизодов романа «Миллион приключений».

      «…паруса на шхуне Грэя» – Подразумевается эпизод из повести А.С. Грина «Алые паруса».

Глава VIII. Мы её нашли!

      Нить Ариадны – Отправляясь в Лабиринт Минотавра на бой с чудовищем, Тезей получил от дочери царя Миноса, Ариадны, клубок ниток. Продвигаясь по Лабиринту, герой разматывал его, а убив Минотавра, вернулся по этой путеводной нити.
      Понятие стало нарицательным для определения находки выхода из сложного положения, решения запутанной ситуации.

      «…едва не погубили космические пираты» – Эпизод описан в повести «Путешествие Алисы».

      Фороракос – Phorusrhacos – вымершая южноамериканская гигантская бескрылая птица отряда Журавлеобразных (Gruiformes).

      Валаамова ослица – Когда пророк Валаам ехал на своей ослице к царю Моава, чтобы проклясть израильтян, дорогу ему преградил ангел с мечом. Ослица видела ангела и остановилась. Для Валаама же посланник Бога оставался невидимым, и он, сочтя ослицу упрямствующей зазря, принялся её бить. Тогда Божьей Волей ослица заговорила и поведала, что заставило её остановиться.

      Грумбумбес – Чудовище из повести-сказки К. Лагунова «Ромка-рамазан».

      Periplaneta americana – Латинское название обыкновенного американского таракана.

      «…утечка озона» – Несмотря на то, что жидкий озон давно рассматривается, как альтернатива топливу космических кораблей, имеющая более выгодные эксплуатационные показатели, применение его в такой роли невозможно при нынешнем уровне техники. Этому препятствует химическая неустойчивость и взрывоопасность жидкого озона. При взрыве возникает движущаяся с огромной скоростью — по некоторым данным более 200 км/сек — детонационная волна и развивается разрушающее детонационное давление более 4000 атм.

      Менгеле – Йозеф Менгеле (1911-1979). Медик, фашистский преступник, проводивший садистские опыты над заключёнными в концлагере Освенцим.
      Менгеле удалось уйти от ответственности за свои преступления, скрывшись в Южной Америке.

      Лысенко – Трофим Денисович Лысенко (1898–1976). Советский агроном и биолог. Основатель и крупнейший представитель псевдонаучного направления в биологии – мичуринской агробиологии. Академик, лауреат трёх Сталинских премий, директор Института генетики с 1940 по 1965.
      Лысенко и его приверженцы продвигали идей, характерные, скорее, для науки XVIII века, игнорируя достижения западных учёных своего времени. Лысенковцы, в частности, отрицали существование хромосом, поддерживали теорию о новообразовании клеток из бесструктурного «живого вещества», объясняли эволюцию приспособляемостью живого организма к среде обитания. Практическая деятельность Лысенко в сфере агробиологии своей безграмотностью, нанесла значительный вред сельскому хозяйству. Данные его опытов были фальсифицированы, как успешные, и на их основе в колхозах внедрялись разработанные Лысенко приёмы посадки сельскохозяйственных культур, ведшие к неурожаям.
      Лысенко использовал служебное положение для расправы над оппонентами и критиками своих работ, фактически организуя репрессии в учёной среде.
      Лысенковщина отбросила отечественную биологическую науку на полвека назад.

      Эмоциональные сальтации – (здесь) Резкая смена настроения.

      Эффект Соломонова перстня – По преданию у царя Соломона на перстне было выгравировано изречение: «И это пройдёт». В час особой печали или буйного веселья Соломон смотрел на эту надпись и обретал душевное равновесие.
      Профессор Селезнёв подразумевает психологический приём подобного самоконтроля, действие которого основано на тех же принципах, что и перстень Соломона, но в базовом элементе ограничения эмоций используется контрастность настроений, уравновешивание одного сильного чувства другим, противоположным. Этот приём призван, не увлекаться каким-то одним чувством, а помнить, что всё в этом Мире преходяще.

      «…она наполнена чёрным цветом» – Moreau – «вороной» (фр.)

      «…вовсе не белый» – Обыгрывается фамилия доктора Уайта. White – «белый» (англ.)

      Орнитология – Раздел биологии, изучающий птиц.

Глава IX. Катастрофа

      Кристаллы мочевой кислоты – У птиц, ряда пресмыкающихся и большинства наземных насекомых мочевая кислота — конечный продукт не только пуринового, но и белкового обмена. Система биосинтеза мочевой кислоты (а не мочевины, как у большинства позвоночных) в качестве механизма связывания в организме более токсичного продукта азотистого обмена — аммиака — развилась у этих животных в связи с характерным для них ограниченным водным балансом (мочевая кислота выводится из организма с минимальным количеством воды или даже в твёрдом виде).

      Армадилозукус – Видоизменённое от Armadillosuchus. Род сухопутных панцирных крокодилов из позднего Мезозоя Южной Америки.
      Здесь подразумевается схожая с ним (но ни в коем случае не родственная!) форма животных.

      Стикс – Река в царстве мёртвых в древнегреческой мифологии.

      Романи чиб – Цыганский язык.

Глава X. Редчайшая птица Галактики

      Мементо мори – Memento mori – «Помни о смерти» (лат.)

      Факсимиле – (здесь) Послание.

      Царская водка – Смесь концентрированных азотной HNO3 (65-68 % масс.) и соляной HCl (32-35 % масс.) кислот, взятых в соотношении 1:3 по объёму (массовое соотношение, в пересчёте на чистые вещества, около 1:2).

      Белый кролик – Снова обыгрывается фамилия «Уайт». Аллегория со сказкой Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране Чудес», где героиня переживает необыкновенные приключения, погнавшись за белым кроликом.

      crimen perfecto – «Идеальное преступление» (исп.)

      Корреляция – статическая взаимосвязь двух или нескольких случайных величин (либо величин, которые можно с некоторой допустимой степенью точности считать таковыми). При этом изменения значений одной или нескольких из этих величин сопутствуют систематическому изменению значений другой или других величин.
      Понятие введено палеонтологом Жоржем Кювье (XVIII век), и первоначально подразумевало реконструкцию доисторических животных на основе не полных останков путём логического вывода зависимости одного органа от другого. То есть корреляция представляет собой подобие «дедуктивного метода».

      «…двуличному Янусу-Уайту» – В славянской мифологии Двуликий Янус – божество с двумя лицами противоположного характера.
      Здесь употребляется, как саркастическое сравнение.

      «Завернули, как египетскую царицу в ковёр…» – Когда Юлий Цезарь в 48 году до н.э. овладел Египтом и занял дворец в Александрии, Клеопатра, будучи в состоянии гражданской войны со своим братом-соправителем Птоломеем, решила просить у него поддержки своей кандидатуры на единоличное управление страной. Но резиденция Цезаря охранялась воинами Птоломея, и чтобы незаметно пробраться на аудиенцию к римскому военачальнику Клеопатра приказала своему слуге спрятать её в ковре и так пронести во дворец.
      Этот эпизод из жизни Клеопатры приукрашен литераторами. На самом деле, к Цезарю её доставили не в ковре, а в мешке для спальных принадлежностей.

      Ордалии – (здесь) «Огненные пытки».

Часть II. В логове монстров
Глава I. Незваные гости

      Machinis est errare – «Машинам свойственно ошибаться» (лат.) Иронично обыграно латинское выражение: «Человеку свойственно ошибаться».

      Лета – Река Забвения в царстве мёртвых в древнегреческой мифологии.

      Репликации генов – (здесь) Подразумевается не процесс самовоспроизведения нуклеиновых кислот (ДНК и РНК), а снятие копии генов для работ по клонированию организма.

      Вивисекция – проведение хирургических операций над живым животным (или людьми) с целью исследования функций организма (либо извлечённых отдельных органов), изучения механизмов действия лекарственных средств, разработки методов хирургического лечения или же в образовательных целях.
      Первый в мире закон об ограничении вивисекции, обязательном обезболивании при эксперименте был принят в 1876 году в Великобритании.
      В 1977 году вышел приказ министра здравоохранения СССР, запрещающий проводить эксперименты на животных без обезболивания.
      Наиболее известные случаи вивисекции над людьми относятся к периоду Второй Мировой войны и расцениваются, как военные, врачебные и общечеловеческие преступления.
      Сегодня вивисекция приобретает всё более ограниченный характер. Например, в медицинских и биологических университетах внедряются компьютерные программы-симуляторы по вскрытию животных. Таким образом, абитуриентам не приходится резать лягушек и мышей.

      Мизгирь – Устаревшее «паук». В современности, если и употребляется, то для обозначения крупных бродячих паукообразных: тарантулов, птицеедов, например.

Глава II. alas moro helllllll

      «Mr. Hide» – (буквально) «Мистер Скрытность» (англ.) Злобное и порочное альтер-эго главного персонажа повести Роберта Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Уважаемый в обществе доктор Джекил изобретает эликсир, позволяющий человеку высвободить из подсознания иные аспекты своей личности. Но у снадобья оказывается побочный эффект – под его воздействием доктор превращается в жестокого мизантропа и совершает ряд преступлений.

      Кокни – разновидность английского сленга. Вульгарная, простонародная, нецензурная форма языка.

      – Where is stupid Mellier?
– I do not know, boss.
– Bunch of fools! Find him wherever he was and chase to desk! Hell bring you’re all the kingdom come! – «–Где тупица Мелье? –Я не знаю, хозяин. –Свора недоумков! Найди его, где бы он ни был, и гони в регистратуру! Чёрт бы вас всех побрал!» (англ.)

      «Фифти-севнс» и «Фоти-фёст» – Fifty-seventh, Forty-first – «Пятьдесят седьмой», «Сорок первый» (англ.)

      Маппет-шоу – (англ. The Muppet Show) — англо-американская телевизионная юмористическая программа, созданная Джимом Хенсоном. Выходила в 1976—1981 годах. Основными действующими лицами были куклы-маппеты.

      Парсек – распространённая в астрономии внесистемная единица измерения расстояний.
      Один парсек равен 30,8568 триллионам километров или 3,2616 светового года.
      Световой год – расстояние, преодолеваемое светом за один юлианский год при постоянной скорости 300000 км/с.

      He stole me – «Он похитил меня» (англ.)

      Link has broken. Transmission is cancelled. Please try next time – «Соединение разорвано. Передача отменена. Пожалуйста, попробуйте в другой раз». (англ.)

Глава III. Полёт в неизвестность

      Монте-Кристо и Рита Хейуорт –«Граф Монте-Кристо» роман Александра Дюма. «Рита Хейуорт или побег из Шоушенка» повесть Стивена Кинга из сборника «Четыре Сезона». Сарказм Алисы нацелен на то, что в обоих произведениях рассказывается о бегстве из тюрьмы.

      Стокгольмским синдромом – термин популярной психологии, описывающий защитно-подсознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения (или угрозы применения) насилия.
      Своим названием понятие обязано ситуации с захватом заложников в Стокгольме в августе 1973 года. После освобождения заложники не выказывали негативных эмоций по отношению к своим захватчикам, и, по некоторым данным, наняли им адвокатов за собственные деньги. Один из преступников впоследствии встретился с женщиной, оказавшейся в числе захваченных им людьми, и они стали дружить семьями.

      Импи Барбикен – герой романа Жюля Верна «С Земли на Луну прямым путём за 97 часов 20 минут». Инициатор создания грандиозной пушки, способной доставить обитаемый снаряд (фактически первый космический аппарат) на Луну. Один из трёх человек принявших участие в дальнейшем путешествии к спутнику Земли подобным образом. То есть один из первых гипотетических астронавтов.
      Алиса с иронией отмечает, что техника юпитерианцев недалеко ушла от архаичных машин, казавшихся Верну во второй половине XIX века вершиной прогресса.

      Дейногалерикс – Deinogalerix – вымерший род ежовых (Erinaceidae) из подсемейства Гимнуров (Galericinae), живший 10 миллионов лет назад (в позднем миоцене). Достигал длины около метра (учитывая хвост) и походил на крысу переростка. В частности из-за больших резцов. В общем, внешность имел малопривлекательную, что отражено в латинском названии – «ужасная гимнура».

      Come in! – «Войдите!» (англ.)

Глава IV. Спор с богом

      Язык «бедных Томов» – «Бедный Том» – в старой Англии прозвище нищего, как правило, выходца из Бедлама (Лондонской больницы для душевнобольных). Иными словами, подразумевается умалишенный юродивый.

      Кураре – Южно-американский стрельный яд, приготовляемый, главным образом, из коры растения Strychnos toxifera.
      Отравление происходит через кровь, и для него достаточно небольшой царапины. Яд блокирует рецепторы поперечнополосатой мускулатуры, то есть и мышц, отвечающих за дыхание. Поражённый ядом теряет подвижность, и смерть наступает от удушья.

      Импакт – (здесь) «Вмешательство» (медицинское, хирургическое)

      Фенотип – Совокупность внешних признаков живого организма.

      Ароморфизм – От «Ароморфоз». (здесь) «Приобретение организмом прогрессивного эволюционного изменения в строении, приводящее к общему повышению уровня организации».

      Hymenoptera – Отряд Перепончатокрылых, куда входят общественные насекомые: пчёлы, осы, муравьи.

      «…андройдов можно создавать буквально из воды и воздуха» – Основу белков составляют основные химические элементы воды и воздуха: кислород (O), азот (N), водород (H), углерод (С).

      «…предсказывал ещё Гёте» – Подразумевается один из эпизодов трагедии Гёте «Фауст». По наущению Мефистофеля, стеснённый в средствах монарх, для пополнения казны начинает выпускать банковские билеты (бумажные деньги). А ценность этого «сора», иначе, его эквивалентность соответствующим запасам золота, подкрепляется нелепой басенкой о несметных сокровищах скрытых в земле королевства, которых естественно там нет.

      «…Кантовская философия» – Иммануил Кант утверждал, что при эстетическом восприятии предмета, во-первых, наше отношение к нему бескорыстно, незаинтересованно, чем принципиально отличается от морального и практического отношения; во-вторых, мы получаем удовольствие «без понятия»; в-третьих, предмет воспринимается как целесообразный «без представления о цели»; в-четвёртых, предмет рассматривается «как предмет необходимого удовольствия». Немецкий философ обращает внимание на духовную специфику эстетического (прекрасного), выделяет его из сферы утилитарного, но абсолютизирует практическую незаинтересованность человека в предмете эстетического наслаждения.

      Элои – гуманоидная раса, описанная в романе Герберта Уэллса «Машина времени». Путешественник во Времени встретил их в 802701 году. Элои невысоки ростом (до четырех футов), грациозны, изнеженны, слабы физически.
      Образ жизни элоев примитивен: они живут в обветшалых древних зданиях, кормятся фруктами, проводят время в беспечных детских играх.
      Элои — выродившиеся потомки буржуазии, и во всем зависят от морлоков — потомков рабочих, живущих под землей. Морлоки обеспечивают элоев одеждой и пищей. А сами элои служат пищей морлокам, из правящего класса превратившись в скот.

      Инвольтация – (здесь) «Упадок сил, претерпевание давления». Происходит от понятия в оккультизме, означающего «насылание порчи».

      Рудимент – орган, утративший своё основное значение в процессе эволюционного развития организма. В переносном смысле – пережиток какого-либо исчезнувшего события.

      Рефлексия – (здесь) «Самопознание, критический анализ собственной деятельности».

      Вернадский – Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) — русский и советский естествоиспытатель, мыслитель и общественный деятель XX века. Академик Императорской Санкт-Петербургской академии наук, один из основателей и первый президент Украинской академии наук. Создатель многих научных школ. Один из представителей русского космизма («учение о ноосфере – Сфере Разума»); создатель науки биогеохимии. Лауреат Сталинской премии I степени.
      Ноосфера, по Вернадскому, являлась непременным следствием естественного эволюционного процесса. В ходе научно-технического прогресса и перестройки социальных отношений, в соответствии с теориями эволюции социума Карла Маркса, будет достигнуто взаимодействие общества и природы, в границах которого разумная человеческая деятельность станет определяющим фактором развития.
      Идеи «русского космизма» нашли яркое отражение в фантастическом романе Ивана Ефремова «Туманность Андромеды».

      Номогенез – Эволюционная концепция, одним из основных положений которой было признание закономерного характера изменчивости организмов, лежащей в основе эволюционного процесса. Впервые высказана Л.С. Бергом в книге «Номогенез, или эволюция на основе закономерностей» (1922).
      Следует различать собственно теорию Л. С. Берга, изложенную в его работах 1920—30-х гг., и широко распространённые в 1960—80-е умеренные номогенетические взгляды.
      Сегодня некоторые постулаты номогенеза (полифилетическая эволюция, ограниченная роль Естественного Отбора, например) являются частью, так называемой, синтетической теорией эволюции.

      «…Параллелизм и конвергенции» – Конвергенция – эволюционный процесс, при котором возникает сходство между организмами различных систематических групп, обитающих в сходных природных условиях, занимающих схожие экологические ниши.
      В результате конвергенции органы, выполняющие у разных организмов одну и ту же функцию, приобретают сходное строение. Конвергентное сходство никогда не бывает глубоким.
      Следствием конвергентной эволюции является конвергентное сходство. То есть сходство организмов, основанное не на их родстве, а на близком наборе признаков, сформировавшемся независимо в разных группах.
      Классический пример конвергенции в сходстве акулы (рыбы), ихтиозавра (рептилии) и дельфина (млекопитающие). Так же конвергентное сходство имеют крылатые животные разных классов: птерозавр (рептилии), птица, летучая мышь (млекопитающие).
      Параллелизм – сходство между животными, принадлежащими к одному таксону (чаще всего отряду или классу), но близко неродственными, и развивавшимися независимо друг от друга в сходных экологических условиях.
      Ярчайший пример параллелизма – сходство некоторых сумчатых млекопитающих с плацентарными (что отражено в названиях: «сумчатый волк», «сумчатый крот», «сумчатая куница» и т.д.).

      Биоценоз – Это исторически сложившаяся совокупность животных, растений, грибов и микроорганизмов, населяющих относительно однородное жизненное пространство (определённый участок суши или акватории), и связанных между собой и окружающей их средой.
      Макробиоценоз – (здесь) соответствующий экологический комплекс материкового и/ или планетарного масштаба.

      Антропогенез и антропогенная система – Антропогенез – эволюционный процесс (период эволюции) ведущий к появлению и развитию Человека. Также подразумевается взаимосвязь дальнейшей Эволюции с влиянием на биосферу деятельности Человека, образование антропогенных систем.
      Антропогенная система – (здесь) экологический природный комплекс (отдельный биоценоз или совокупность нескольких) развивающийся при непосредственном участии человека, его глубоком вмешательстве в функционирование экосистемы. Или же это уникальная экосистема, прямо созданная Человеком и целиком зависимая от него.
      Синонимом может служить «агроценоз» – биоценоз созданный человеком, искусственная экосистема.

      «…подтверждающий данную концепцию» – В романе Кира Булычева «Миллион приключений» Алиса и её друзья знакомятся с живой планетой Пенелопой. Каждое животное и растение на Пенелопе являются не образно, а натурально частичкой единого организма биосферы. Об этом Алисе от имени планеты поведали некоторые из представителей фауны Пенелопы. Также они рассказывают, как разгневанная поведением населявших её в прошлом людей, Пенелопа истребила их цивилизацию арсеналом своих природных средств: ураганами, землетрясениями, хищными животными и т.д.
      Образ «живых планет» популярен в фантастической литературе. Для примера можно вспомнить рассказ Рэя Брэдбери «Здесь могут водиться тигры», который, без сомнения, сильно повлиял на произведение Кира Булычева.

      Умберто Эко – Итальянский учёный-историк, профессор семиотики («науки о знаках»), культуролог, философ, публицист. Автор популярнейших романов в условном жанре «исторического детектива»: «Маятник Фуко», «Баудолино», «Имя Розы». Герой последнего – монах францисканец Вильгельм Баскервильский, – произносит процитированную Алисой фразу. Но звучит она не в книге Эко, а в экранизации его произведения. При этом персонаж Вильгельм даёт понять, что ссылается на слова Роджера Бэкона.

      Роджер Бэкон – Роджер Бэкон (1214-1292) – английский философ и естествоиспытатель. В 1257 вступил в монашеский орден францисканцев.
      Бэкон считал первостепенным эмпирическое изучение наук, а не «практикуемые» в средневековье умозрительные заключения о природе мироздания. Особое внимание уделял математике. Пытался с научной точки зрения систематизировать алхимию. Своими трудами предвосхитил работы знаменитого учёного Эпохи Возрождения Парацельса (1493-1541). Называл веру в магию и чародейство заблуждением. Говорил, что иных чудес, кроме природных, то есть тех, которые можно познать научным путём (или духовным совершенствованьем, как частью естества, данного Богом), не существует. В последние десятилетия жизни выступал с критикой на невежество и распущенность духовенства. За что был обвинён церковью в ереси и заточён в тюрьму.
      Бэкону приписывается изобретение телескопа, пороха, очков.

      «…словно Христос на торговцев в Храме» – Имеется в виду евангельский сюжет, когда Христос перед праздником Пасхи с гневом изгоняет из Иерусалимского Храма торговцев жертвенными животными и меняльщиков денег.
      Метафорой подразумевается надругательство над «святой истиной».

      Анабиоз – Состояние живого организма, при котором жизненные процессы (обмен веществ и др.) настолько замедлены, что отсутствуют все видимые проявления жизни.

      Космическая Чума – В повести Кира Булычева «День рождения Алисы» супер-вирус. Собираясь вместе (образуя штамм), вирионы Космической Чумы приобретают способность к осмысленной взаимосвязи. «Образуют злой разум, нацеленный на истребление всего живого», по Киру Булычеву.

      Музей мадам Тюссо – музей восковых фигур в лондонском районе Мэрилебон.

      «…мифы о василисках и медузах-горгонах не далеки от истины» – Перечисленные существа способны убивать (обращать в камень) взглядом. В других вариациях, они настолько страшны, что, увидав их, человек умирает (обращается в камень).

Глава V. Сладкая парочка

      Aufwachte, Beere-M;dchen! – «Проснулась, ягодка!» (нем.)

      «…оба отравились цианидом» – Версия о том, что Гитлер не застрелился, а отравился, была популярна в Советском Союзе.

      Микадо Хирохито – Хирохито, император Сёва (1901-1989) («Микадо» – титул-приставка). 124-ый император Японии с 25 декабря 1926 года.
      Хирохито вступил во Вторую Мировую войну, как союзник Германии.
      После капитуляции американским войскам в августе 1945 года японские военачальники совершили ритуальное самоубийство сэппуку (харакири) – вспоров животы.
      Традиционный самурайский меч являлся обязательным оружием офицерского ( а порой и рядового) состава японской армии вплоть до конца Второй Мировой войны.

      «…научился здорово рисовать» – До своей солдатской службы во время Первой Мировой войны и последующего увлечения политикой Адольф Гитлер собирался стать архитектором или художником. Его пейзажные акварели пользовались спросом, и будущий фюрер даже мог позволить себе «жить на широкую ногу». Но вот в Венскую Академию Художеств, куда молодой Гитлер дважды пытался поступить, его так и не приняли.

      Вагнер – Рихард Вагнер (1813-1883). Немецкий композитор и теоретик искусства. Крупнейший реформатор оперы, Вагнер оказал значительное влияние на европейскую музыкальную культуру, особенно немецкую.
Мистицизм и идеологически окрашенный антисемитизм Вагнера повлияли на немецкий национализм начала XX века.
      Вагнер был любимым композитором Гитлера.

      «…Пигмалион, вытесавший из холодной скалы прекрасную Галатею» – Пигмалион – искусный скульптор в одном из древнегреческих мифов. Он создал из слоновой кости (по иной версии из мрамора) статую прекрасной девушки и без памяти влюбился в неё. Богиня любви Афродита была так растроганна чувствами Пигмалиона, что оживила статую, и скульптор женился на своём творении.
      В древних мифах не упоминается имя статуи или девушки, в которую она обратилась. «Галатеей» её именует Жан-Жак Руссо в своём произведении «Пигмалион».

      «…нуклеотическое замещение генов» – Гены заключённые в хромосомы содержатся в клеточных ядрах (нуклеосах). То есть, подразумевается полная смена генетической составляющей организма, не только в новообразующихся клетках при естественной регенерации, но и во всех старых несменных (например, нервных) клетках.

      «…назвав твоим именем жука» – Упомянутое насекомое в 1937 году описал немецкий коллекционер-энтомолог Оскар Шайбель. Обитателю пещер из семейства жужелиц (Carabidae) он присвоил видовое имя в честь своего кумира – Гитлера – Anophthalmus hitleri.
      Жук крайне редок, поскольку является эндемиком пещер Словении в долине реки Савиня. Кроме того на него охотятся неонацисты и оголтелые фанаты фюрера. Цена за одно насекомое превышает 2000 долларов.
      Законами Словении отлов и коллекционирование этих жуков запрещены.

      Вальхалла – Рай в представлении древних скандинавов и германцев. Вальхалла доступна лишь отважным воинам, павшим на поле боя.

      Rebel yell – «Повстанческий вопль» (англ.) – обиходное название боевого клича бойцов армии Конфедерации во время американской войны Севера и Юга (1861-1865).
      Возникновение обычая у конфедератов подбадривать свои атаки устрашающими криками и завываньями, без сомнения, заимствованными у индейцев, связывают с приказом генерала Томаса Джексона, отданного им в первой битве при Манассасе (21 июля 1861). «Кричите, как фурии!» – велел генерал своим бойцам.

      «…ни ростом, ни силой не уступала противнику» – Вопреки стереотипу, сложившемуся, во многом благодаря комичному изображению Гитлера Чарли Чаплином, фюрер не был низкорослым человеком. Его рост 170 см, что даже для современности считается хорошим показателем, а для середины XX века и подавно было таковым.
      Кир Булычев в книгах об Алисе лишь вскользь указывает, что у неё высокий рост. Я взял на себя смелость чуть-чуть его конкретизировать: слова «не уступала ростом» подразумевают, что Алиса такого же роста, что и Гитлер или даже немногим выше него. То есть её рост находится в пределах 170-175 см. Четырнадцатилетнюю девочку с таким ростом без оговорок можно назвать высокой.

      Павезьера – Щит в рост человека (или чуть ниже) с подпорной планкой сзади для установки на землю. Применялся средневековой пехотой, чаще всего арбалетчиками и лучниками.

      Schwein – «Свинья» (нем.)

      Luder – «Дрянь» (нем.)

      Геном – Совокупность генной информации (генов), содержащейся в хромосомах.

      Deus ex machina – «Бог машины» (лат.) – образное название внезапной счастливой развязки в тяжелейшей обстановке, путём вмешательства «высших сил». Происходит от обычного приёма в театрах древней Греции и Рима. Когда страдания и беды главного героя пьесы становились совершенно невозможными, подводя его краю гибели, в действие вмешивалось божество, как правило, изображаемое неким механизмом, и спасало героя.
      Принцип «Deus ex machina» чрезвычайно популярен в приключенческой и фантастической литературе, прежде всего своей неожиданной сюжетной постановкой и тем, что избавляет автора от муторного вызволения персонажа из пропасти бед путём последовательных лишённых мистики приёмов.
      В цикле Кира Булычева «Приключения Алисы» несложно заметить интересную эволюцию авторского стиля с использованием «бога машины». В первых произведениях Булычев или вовсе не прибегает к этому приёму или старается его завуалировать. Тогда, как в более поздних повестях чудесное спасение главных героев становится всё более обычным делом, порой доходя до абсурда и гротеска (например, повесть «Дети динозавров»).

      «…Самуил Тош «История и современные проблемы креационализма» – Имя образовано игрой слов в английском языке: Some will tosh. Что примерно означает «некая вольная чушь».
      Креационализм – учение, объясняющее зарождение жизни на Земле и эволюционные процессы актами божественного творения.

      «…Ружер Отерс «Мы и Они» – Изощренная игра слов, связанная с именем музыканта рок-группы Pink Floyd Роджера Уотерса. Более-менее на русский «Rouger Outers» можно перевести, как «вояка ни от мира сего».
      «Мы и Они» – обыграно название песни Pink Floyd «Us and Them».

      Кит Рейд – Английский поэт, основной автор текстов песен рок-группы Procol Harum. Творчество Рейда выстроено на сочетании классической английской и битнической поэзии 60-х годов прошлого века. Некоторые его тексты изысканно сюрреалистичны, другие имеют остросоциальное содержание, третьи выражают романтизм, и исследование собственной души.
      Далее по тексту приводится вольный перевод припева песни Procol Harum «Strong as Samson». Оригинал выглядит так:
Ain't no use in preachers preaching
When they don't know what they're teaching
The weakest man be strong as Samson
When you're being held to ransom

Глава VI. Побег

      «…казнь изобресть ему, чтоб мучился подольше и умер бы не скоро» – Слова Лодовико из трагедии Шекспира «Отелло» (Акт V, Сцена вторая).

      Моджо – (англ. Mojo) – слово из сленга негритянского населения США. Связано с гаитянским культом Вуду. Подразумевает вид любовных чар. В разговорной речи и в творчестве многих исполнителей блюза употребляется в юмористическом контексте, как скабрезность.

      Ризоиды – корнеобразные выросты низших растений. Имеют примитивное строение, часто состоят всего из одного слоя клеток.

      Гаметофит мха – Гаметофит – гаплоидная (содержащая ; полного набора хромосом) многоклеточная фаза в жизненном цикле растений и водорослей, развивающаяся из спор и производящая половые клетки, или гаметы.
      У мхов гаметофит представляет, собственно, стебель растения и существует всю его жизнь. Это принципиально отличает мхи от других растений, где роль стебля играет образующийся из гаметофита диплоидный (содержащий полный набор хромосом) спорофит.

      Чаруса – Трясина, скрытая от глаз лежащим на поверхности воды тонким слоем почвы с растительным покровом (травами или мхом).

      Миля – Мера длины, для разных стран и времени колеблющаяся в широких пределах: от 580 м до 11,3 километров. Чаще всего в разговорной речи подразумевают британскую (сухопутную) милю, равную 1,609344 км, или морскую милю –1852 м.

      «…на пять часов» – Пример обиходной системы счёта направлений горизонта, соответствующей циферблату часов. За точку отсчета берётся любое направление, куда в данный момент направлен взгляд корректировщика, иными словами, прямо по курсу. Оно соответствует двенадцати часам. Отсчёт ведётся по часовой стрелке.
      Таким образом, если корректировщик смотрит «условно» на Север, то Юг от него будет находиться на шесть часов (направление «назад»), на три часа Восток ( направление «вправо») и на девять часов Запад (направление «влево»).

Глава VII. Непризнанный гений

      Phyllobates – Род лягушек-древолазов, обитающих в Центральной и Южной Америке. Древолаз ужасный (Phyllobates terribilis), симпатичная зверюшка со спичечный коробок, содержит до 500мкг яда батрахотоксина. Этого количества достаточно, чтобы убить трёх человек в течение четверти часа.
Интересно, что яд синтезируется в организме древолазов из веществ, содержащихся в поедаемых ими насекомых. В террариумах, отлучённые от своей лесной диеты, лягушки утрачивают ядовитость.

      Батрахотоксин – Сильнейший яд небелковой природы, содержащийся в коже лягушек-древолазов. Родственные ему вещества обнаружены в крови некоторых птиц Новой Гвинеи.
      Яд вызывает тяжелейшую аритмию сердца, паралич дыхательной системы и конечностей, блокирует передачу клетками нервных импульсов, что вызывает летальный исход. Эффективного противоядия не найдено.

      Rana temporaria – Обыкновенная травяная лягушка. Кожа её не содержит опасных для человека веществ. Лишь при прямом попадании в кровь слизь травяной лягушки может вызвать воспаление.
      В старину в деревнях лягушек бросали в чан с молоком. Секрет кожи земноводных убивал кисломолочные бактерии, и молоко долго не скисало.

      «… в гематологическом плане» – Существует мнение, что яд некоторых животных эволюционировал с привязкой токсического воздействия на определённый вид врага или добычи, или в более широком плане, на поражение системы органов (например, кровеносной системы) живых организмов отдельного класса. Так, например, яд паука каракурта смертельно опасен для млекопитающих, но безвреден для саранчи и других насекомых. Однако охотится каракурт не на мышей, а на насекомых. Чем объяснить такой парадокс его ядовитости? Дело в том, что селится паук чаще всего в норах грызунов. Для изгнания законных хозяев ему и нужно мощное «химическое» оружие. А с букашками он прекрасно расправляется с помощью паутины.

      «…в медицине широко применяются экстракты и антибиотические препараты на основе синтезируемых покровами амфибий ядов» – C 2010 года учёными из Объединённых Арабских Эмиратов исследуются бактерицидные свойства кожи более 200 видов земноводных с целью создания перспективных антибиотиков для борьбы с особо устойчивыми к лекарственным препаратам бактериями.
      Наиболее широко в медицине (официально с середины XIX века) используется яд жаб (буфотоксин). Его применяют для анестезии и кардиостимуляции. Отмечалось возможность применения раствора батрахотоксина для остановки кровотечения.
      Из кожи листолазов был выделен алкалоид эпибатидин, который по своим болеутоляющим свойствам в 200 раз превосходит морфий.
      Сообщалось, что учёным удалось получить от амфибий пептид, предположительно блокирующий размножение вируса ВИЧ.
      В народной медицине амфибии используются с древнейших времён. Обыкновенные лягушки, в частности, для лечения ангины по принципу ингаляции. Для избавления от простуды рекомендовалось подышать над горшком с лягушкой. Вдыхаемые с её кожи бактерицидные элементы убиваю микробов в носоглотке.

      «…шишков да шишиг» – Лесная нечисть. В некоторой степени синонимы леших и кикимор.

      Еда из акрид – «Акриды» обиходное название для некоторых массовых членистоногих: саранчи, кузнечиков, жаброногих рачков Artemia salina, например.
      В пустынях и полупустынях они до сих пор являются одним из основных продуктов питания. Едят их в жареном или сушёном виде, смешав с молоком. Из них толкут муку и пекут лепёшки. Арабы добавляют сушёную саранчу в корм лошадям.
      Алиса в шутку называет еду из акрид «завтраком анахорета», поскольку существует стереотип, что подобную «непрезентабельную» пищу потребляли исключительно монахи-пустынники. Однако и в древности и в наши дни акрид едят люди самых разных классов и сословий. В Древнем Риме их подавали на пирах патрициев, в ресторанах Восточной Азии они обязательно присутствуют в меню, как колорит местной кухни. Кроме того, это отнюдь не аскетичное блюдо, как может показаться. Акриды богаты белками и жирами.

      Brosimum utile – Бросимум полезный или молочное дерево – вид древесных растений из семейства Тутовые. Естественный ареал вида –Центральная и Южная Америка, растение также культивируется в Азии.
      Млечный сок бросимума широко употребляется местным населением в пищу, как замена коровьему молоку. При кипячении на его поверхности выделяется воск, идущий на изготовление свечей и жевательной резинки.

      «…молодых побегов хвоща со споровыми колосками» – Не такая уж экзотика. На Земле молодые побеги хвоща лугового (Equisetum pratense) издревле применяются в пищу. Они богаты витаминами и белками.
      До сих пор в Интернете можно найти рецепты салатов из хвоща.

      295 градусов по Кельвину – Примерно 22-23 градуса по шкале Цельсия.

      Мейен – Сергей Викторович Мейен (1935-1987) – выдающийся советский геолог, эволюционист, палеоботаник, доктор геолого-минералогических наук.
      Выдвинул принцип хронологической взаимозаменяемости признаков в стратиграфии и концепцию глобального флорогенеза, основанную на анализе всего ископаемого материала по наземным растениям. Развил концепцию номогенеза, многие пункты которой актуальны для принимаемой сегодня синтетической теории эволюции.
      Мейн уделял особое внимание этическим вопросам науки и научного поиска, духовному восприятию предмета исследования, вниманию к оппоненту, постановки науки на благо общечеловеческим («христианским») ценностям. В этом его мысли не согласовались с коммунистической идеологией, и, по сути, являлись диссидентскими.

      Марк Аврелий – Марк Аврелий Антонин (121-180) – римский император, философ-стоик.
      Единственное сочинение Марка Аврелия – состоящий из отдельных рассуждений философский дневник в 19-ти книгах «К самому себе». Является памятником моралистической литературы.

      Витализм – (от лат. vitalis — «жизненный») – учение о наличии в живых организмах нематериальной сверхъестественной силы, управляющей жизненными явлениями — «жизненной силы» (лат. vis vitalis) («души», «энтелехии», «археи» и проч.). Теория витализма постулирует, что процессы в биологических организмах зависят от этой силы, и не могут быть объяснены с точки зрения физики, химии или биохимии.
      В разной форме, идеи витализма присутствуют во многих произведениях писателей-фантастов. У Кира Булычева, в частности, не постулирование, а сам принцип витализма можно наблюдать в образах таких героев его книг, как: домашний робот Селезнёвых Поля, робот Вертер, робот Посейдон, роботы населяющие планету Шелезяка, космический корабль Гай-до, живая планета Пенелопа, живая туманность и др.

Глава VIII. Смысл, которого нет

      «она чувствует себя погадкой Бронти» – Погадка – отрыгиваемые животным непереваренные частички пищи.
      Бронтя – динозавр (бронтозавр), любимец Алисы. Появляется в самой первой книге Кира Булычева о приключениях Селезнёвой «Девочка, с которой ничего не случится». Более-менее часто упоминается в цикле.

      Флора – Древнеримская богиня цветов и весеннего цветения. Её именем и называют исторически сложившуюся совокупность растений на определённой территории. А в более широком плане подразумевают Мир Растений вообще – «Царство Флоры».

      Ardorofolium combustionis – «Огненолист жгучий» (лат.)

      Лапортея – Laportea – Род растений семейства Крапивные (Urticaceae). Произрастают в Австралии и Африке. Лапортея гигантская (L. gigas) достигает десятиметровой высоты. По жгучести в сотню раз превосходит обычную крапиву – лошадь может свалить с ног. Жгучие свойства сохраняет даже в сухом виде.

      Неопалимая купина – Dictamnus albus – многолетнее травянистое растение семейства Рутовые (Rutaceae).
      Растение выделяет ароматные эфирные масла в таком количестве, что они способны вспыхнуть не только при поднесённой спичке, но и от прямых солнечных лучей. При этом само растение не страдает.
      Неопалимая купина или ясенец крайне опасное растение! К нему нельзя прикасаться или вдыхать аромат его цветов (очень красивых, кстати). Упомянутые эфирные масла вызывают сильнейшие химические ожоги. Однако это происходит лишь в солнечную погоду, в пасмурный день ясенец безопасен.

      Пилопальп – (буквально) «Волосок-щупальце» (лат.)

      Кантаридин – яд небелковой природы. Действующее начало ядовитой гемолимфы представителей семейства жуков-нарывников (Meloidae): маек (Meloe), шпанских мушек (Lytta) и нарывников (Mylabris).
      При попадании экстракта кантаридина на кожу возникает сильнейшее раздражение, боль, жжение, появляются пузыри, как от ожога.

      Эксудат – (здесь) «Выделение, железистый секрет».

      Genus Homo – «Человеческий род» (лат.)

      Дивергент – (от лат. divergere – обнаруживать расхождение). В биологии под дивергенцией подразумевается процесс отхождения эволюционной линии от филогенетического ствола или деление филогенетического ствола на отдельные ветви. Иными словами, дивергенция – это образование новых видов в ходе эволюции. Таким образом, под дивергентом понимается ключевой активный фактор этого процесса, обладающий постоянным более-менее стабильным воздействием на филогенез.

      Большой Взрыв – общепринятая космологическая модель, описывающая раннее развитие Вселенной, а именно — начало расширения Вселенной, перед которым Вселенная находилась в сингулярном (сильно сжатом) состоянии.

      «…а не его подделки» – Имеется в виду социальная сеть Интернета «ВКонтакте».

      Луи Пастер – Луи Пастер (1822-1895) – французский микробиолог и химик, член Французской Академии (1881). Пастер является одним из основоположников микробиологии и иммунологии. Он доказал микробиологическую сущность брожения и многих болезней человека. Его работы в области строения кристаллов и явления поляризации легли в основу стереохимии. Также Пастер поставил точку в многовековом споре о самозарождении некоторых форм жизни в настоящее время, опытным путем доказав невозможность этого. Его имя широко известно в ненаучных кругах благодаря созданной им и названной позже в его честь технологии пастеризации.

      Алкагест – Мифическое вещество, способное растворить всё, что угодно.

      «…охотница за чёрными кошками в тёмной комнате» – Милюшин обыгрывает выражение Конфуция: «Сложно найти в тёмной комнате чёрную кошку, особенно, если её там нет». Сама фраза подразумевает и ограниченность возможностей Человека, и выражает скепсис по поводу надуманности его убеждений.

      «…посыпав голову пеплом» – Образное (часто ироническое) выражение, подразумевающее скорбь, разочарование в собственных иллюзиях. Происходит от древнего траурного ритуала Греции и Египта, когда родственники и друзья умершего осыпали себя пеплом, символизирующим тленность жизни.

      Vis Vita – «Смысл Жизни» (лат.)

Глава IX. Монстр

      Моссад – Политическая разведка Израиля. Одно из основных направлений этого ведомства, поимка нацистских преступников.

      Овечка Долли – Первое клонированное живое существо высшей организации, которое было получено путём пересадки ядра соматической клетки в цитоплазму яйцеклетки, лишённой собственного ядра.
      Эксперимент был поставлен английскими учёными Яном Вилмутом и Кейтом Кэмпбеллом в 1996 году.
      Клонированная овечка прожила до 2003 года. Её пришлось усыпить из-за прогрессирующего артрита и тяжёлого лёгочного заболевания. Некоторые учёные высказывают мнение, что недуги Долли были связаны с её «неестественным» появлением на свет.

      Стволовые клетки – Так называемый основной строительный материал организма. Это недифференцированные (незрелые) клетки, имеющиеся во всех многоклеточных организмах. Стволовые клетки способны самообновляться, образуя новые стволовые клетки, делиться посредством митоза и дифференцироваться в специализированные клетки, то есть превращаться в клетки различных органов и тканей.
      В медицине стволовые клетки применяются для лечения следующих патологий: возрастные изменения кожи лица второй или третьей степени, наличие раневого дефекта кожи, трофической язвы, лечение аллопеции, атрофическое поражение кожи, в том числе атрофические полосы, ожоги, диабетической стопы.
      Следует отметить, что в октябре 2011 года Суд Европейского Союза признал, что человеческую яйцеклетку надо считать человеком с момента оплодотворения, и запретил любые эксперименты и манипуляции с эмбриональными стволовыми клетками человека.
Россия поддержала данное решение суда.

      Il fine giustifica i mezzi – «Цель оправдывает средства» (итал.). Изречение приписывают итальянскому философу и политику Никколо Макиавелли (1469-1527), прославившемуся, как выдающийся интриган.

      Калариппаджат – Древнейший вид боевого единоборства, известно в Индии более 3000 лет. Послужило основой для различных направлений китайских видов единоборств: ушу, кун-фу и т.д.

      Мармас – Система «жизненных точек» и высшая форма познания в борьбе калариппаджат. Всего на теле человека известно чуть более сотни особо чувствительных точек, семь из которых особо восприимчивы. Мастер борьбы одним нажатием на эти точки может надолго парализовать или даже убить противника. Мастера мармас обладают также искусством местной анестезии – снимают боль приложением рук.

      Repentance ;me – «Покаяние души» (фр.)

      «…Торговля наркотиками, …была …вещью обычной» – Борьбе Алисы с наркоторговцами, причём именно на идеализированной Земле конца XXI века, посвящена повесть Кира Булычева «Излучатель доброты».

      «…Небесного Мстителя» – Avenger Grace (англ.). Первостепенное значение слова «grace» – «милость, благоволение». А уж затем оно является синонимом слова Pай (Небеса) – Paradise (англ.). Кроме того с ним созвучно слово «graze» – «пасти, пастырь». Таким образом, псевдоним Эннингтона приобретает двусмысленность.

      «…Лу Фу изобрёл… гравитационный двигатель» – Об этом говорится в повести Кира Булычева «Излучатель доброты».

      «… но всё равно условья были не те» – Обыграна фраза из песни Владимира Высоцкого «Тау-Кита». «На Тау-Ките условья не те: тут нет атмосферы, тут душно, но тау-китяне радушны».

      Энцефалотрон – (здесь) Компьютерный процессор (или иное техногенное устройство), скомбинированный с мозгом живого организма и симулирующий действие вегетативной нервной системы.

      «Витафор» – (буквально) «Несущий жизнь» (лат.)

      «…именовал его «Ave Roll» – Игра слов, образованная из выражения «Over all» – «Превыше всего» (англ.). Использованы сленговые понятия: «ave» – «святой, божественный»; и «roll» – приставка в сленге, первоначально означающая нечто неприличное культурному обществу. Например, слово «rock-n-roll» в первостепенном значении подразумевало секс. Таким образом, выражение Густафа может быть переведено, как «Святая Пошлость».

      Онковирусы – Общее название для вирусов, вызывающих рак (онкологическое заболевание). Поражённые раком клетки отличаются очень быстрым делением (из-за чего, собственно, и появляется раковая опухоль), однако при этом утрачивают дифференцирование, что приводит к нарушению структуры ткани.

      Микоплазмы – Класс бактерий, лишённых клеточной оболочки. Микоплазмы играют не последнюю экологическую роль, поскольку способны метаболизировать (подвергать химическим изменениям при обмене веществ) питательные среды и субстраты, на которых они селятся, например, почву. Некоторые микоплазмы паразитируют в организме человека (Mycoplasma pneumoniae – возбудитель респираторной инфекции, так называемой лёгкой атипичной пневмонии).

Глава X. Да будет так!

      Суккуленты – обобщённое название растений (необязательно родственных), имеющих специальные ткани для запаса воды. Как правило, произрастают суккуленты в местах с засушливым климатом. Наиболее известные их представители – кактусы. Существуют суккуленты, которые сильно напоминают галечные булыжники. Африканский литопс (Lithops), например.

      Литаксунгия – (буквально) «Каменный жир» (лат.)

      Беннеттитовые – Bennettitales – порядок ископаемых голосеменных древовидных растений. Известны с триаса до мела. Большей частью имели невысокие стволы (1-2м) у некоторых видов клубневидной формы и крупные перистые листья, нередко превышающие длиной высоту ствола.

      Моргенштерн – (нем. Morgenstern – «утренняя звезда») – бронзовый шарик с ввинченными в него стальными шипами. Использовался в качестве навершия палиц или кистеней.

      Раффлезия – Rafflesia – род цветковых паразитических растений семейства Раффлезиевые (Rafflesiaceae). Раффлезии примечательны своими огромными цветками, некоторые из которых достигают диаметра более одного метра и массы более десяти килограммов. Окраской и формой цветы напоминают куски гнилого мяса и испускают соответствующий запах. Опыляются мухами.

      Бэль – Своеобразный цоколь горного хребта, образовавшийся из продуктов его разрушения и окаймляющий подножье хребта. Здесь упомянутые бэли имеют несколько иную природу. По описанию они больше напоминают напластования выбросов магмы.

      «Если скорбь лишает воли…» – Вольный перевод первого куплета песни Beatles «Let It Be». Оригинал выглядит так:
When I find myself in times of trouble
Mother Mary comes to me
Speaking words of wisdom,
"Let it be! Let it be!"

      «…зеленели земляничные холмы» – Здесь и далее по тексту приведены аллегорические понятия, составленные из названий песен Beatles: «Strawberry Hill», «Hey Bulldog», «Yellow Submarine» «Lucy In The Sky With Diamonds».

Часть III. Пиратский рейд
Глава I. Благородные корсары

      «…произошедшее то ли наяву, то ли понарошку на приветливой Пенелопе» – Имеется в виду один из ключевых эпизодов романа «Миллион приключений».

      «Война с лилипутами» – Роман Кира Булычева, первоначально изданный в виде четырёх отдельных повестей: «Сражение в кустах», «Кто я?», «Погоня за прошлым», «В пиратском логове».

      «…когда Алиса отправляла письма» – Эпизод из повести Кира Булычева «Дети динозавров».

      «…чечевицы пожуй» – В древней народной медицине считалось, что чечевица помогает от сумасшествия.

      «…с их планеты вывозят укроп» – Обыграна неоднозначная ситуация, возникшая в 2011 году с внесением Роспотребнадзором в списки растений, содержащих наркотические и ядовитые вещества, петрушки (Petroselinum crispum).
      При этом укроп (Anethum), как и петрушка, содержит в своих семенах эфирные масла, способные вызвать галлюцинации и обмороки. То есть, как всякое лекарственное растение, укроп имеет двоякое воздействие на организм, зависящее и от способа приготовления препарата и от его концентрации.

      «Это тебе не золотые яйца тырить!» – Крыс вспоминает приключение, описанное в повести Кира Булычева «Дети динозавров». Пытаясь спасти от вымирания обитателей планеты Стеговия, динозавров и драконов, Пашка с Алисой собирали их яйца для последующего выведения животных на Земле.
      Пираты тогда тоже охотились за яйцами, но с меркантильной целью – из-за их золотой скорлупы.

      Омерта – Omerta – «взаимное укрывательство» (итал.). «Кодекс чести» у мафии.

      «…разница в десятую долю процента» – Вообще «искусственный» рубин фактически неотличим от «натурального». Некоторым показателем «искусственности» может служить чистота цвета – природные камни более блёклые, чем выращенные искусственно, и имеют в своей текстуре газовые включения иного характера (у синтетических камней это правильные пузырьки видимые под лупой). Но существуют технологии выращиванья рубинов («флюсовая», «гидротермальная»), конечный результат которых заставляет попотеть с определением «степени природности» камня даже «матёрых» геммологов.
      Первые искусственные рубины для ювелирной промышленности были получены в 1886 году.
      К 1902 году французский учёный Огюст Вернейль отработал оригинальную технологию синтеза рубинов, позволяющую за пару часов получить кристалл массой до 30 каратов. Простота и надежность метода Вернейля привела к быстрой организации промышленного производства рубиновых кристаллов вначале во Франции, а позднее практически во всех высокоразвитых странах мира. Сегодня рубины выращиваются большими объёмами – сотни миллионов каратов в год.
      Интересно, что Кир Булычев в книгах об Алисе часто упоминает большие партии драгоценных камней, добываемые на разных далёких планетах «первобытным», шахтёрским способом. Когда к моменту написание этих книг, технология позволяла получить рубин даже в домашних условиях, а уж в описываемом фантастом будущем необходимость копаться в недрах «далёких планет» ради рубинов отпала бы напрочь.

Глава II. Контрабандист Шрапнелька

      Сражение при Филиппах – Произошедшая в октябре 42 года до н.э. решающая битва между войсками цезарианцев (второго триумвирата) во главе с Марком Антонием и Октавианом Цезарем и войсками Республики во главе с Марком Юнием Брутом и Гаем Кассием Лонгином (оба одни из главных заговорщиков, убивших Юлия Цезаря), в которой победу одержали триумвиры.

      Галлон – единица измерения объёма, примерно равная 4,55л.

      «…псевдоподии, педипальпы или тентакли» – Перечислены различные типы конечностей у живых организмов.
      Псевдоподии – у простейших, в частности, амёб, ассиметричное выпячивание протоплазмы клетки в сторону движения. То есть, это не конечность, как орган, а участок организма (клетки) временно служащий конечностью.
      Педипальпы – пара осязательных щупов у хелицеровых членистоногих (пауков, сольпуг, у скорпионов преобразованы в клешни).
      Тентакли – пара хватательных (ловчих) щупалец у кальмаров. Они длиннее других щупалец моллюска и на концах снабжены расширенными лопастями с роговыми крючками.

      Квазар ULAS J1120+0641 – наиболее удалённый из известных сегодня космических объектов.
      Его красное смещение составляет 7,085, что соответствует моменту времени 0.77 миллиарда лет после Большого взрыва, или расстоянию в 12.9 миллиардов световых лет от Земли.
      Квазар – мощное и далёкое ядро галактики.

      Тамандуа – (лат. Tamandua) – род неполнозубых млекопитающих (отряд Pilosa) семейства муравьедовых (Myrmecophagidae).
      Муравьеды имеют сильно вытянутую узкую морду, отчего их внешность походит на физиономии грустных старичков-леприконов с огромными карикатурными носами.

      «…с планеты Ёрс» – Весельчак У использует искажённое английское название Земли – «Earth».

      Штоф – (здесь и далее) Большой четырёхгранный стакан.

      Лье – единица измерения расстояния. Сухопутное лье равно 4445 метрам, морское – 5556 метрам. Космическое лье, подразумеваемое Шрапнелькой, естественно, превосходит эти величины не менее чем в сотню раз.

      «…дредноутов и мановаров» – Дредноут – корабль класса линкоров (первых построек в начале XX века), хорошо бронированный и несущий немногочисленное, но тяжёлое вооружение, так называемое, «all big guns» («только большие пушки» (англ.)).
      Здесь дредноут космического флота подразумевает аналогичное соотношение параметров защищённости и вооружения.
      Мановар – название флагманского фрегата военной эскадры в эпоху парусного флота.
      Здесь мановар космического флота представляет собой мощный многопушечный тяжёлый крейсер или линкор.

      Фаларидов бык – Созданное в VI веке до н.э. афинским мастеровым по меди Периллом орудие казни. Представляло собой полую внутри статую быка в натуральную величину. Вовнутрь статуи помещался казнимый и под статуей разводился огонь. Особо устроенная система труб в изваянии быка позволяла слышать стоны и крики жертвы, якобы преобразованные в подобие бычьего рёва.
      Перилл подарил своё творение тирану Фалариду, который приказал тут же испытать жуткое изобретение, казнив в нём самого изобретателя.

      «…называют «найтами» – От англ. «Knight» – рыцарь.

Глава III. Предатели

      «…к моей кантате для оркестра барабанов» – Об увлечении пиратов игрой на барабанах Кир Булычев рассказывает в романе «Война с Лилипутами».

      Морион – чёрный или тёмно-бурый кварц, иногда называемый чёрным хрусталём за характерный блеск.
      Морион можно спутать с обсидианом (разновидностью вулканического стекла), но последний никогда не бывает в кристаллах.

      «Вот откуда у его корабля взялось нежное имя «Арабелла» – «Арабелла» имя корабля в романе Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада». Питер Блад – пират поневоле – назвал корабль в честь своей возлюбленной Арабеллы Бишоп.

      «…необходимо привести небольшую справку, о чём же идёт речь» – Далее по тексту изложены события, основанные на повести Кира Булычева «Дети Динозавров».

      Мимикрия – «Подражание, маскировка». Термином обозначается чрезвычайное сходство двух объектов, один из которых копирует в той или иной степени форму, окраску, поведение и т.д. второго.

      «…Не пуляй в меня цитатами Экзюпери» – Антуан Мари Жан-Батист Роже де Сент-Экзюпери (1900-1944) – французский писатель, поэт и профессиональный лётчик. Самое известное произведение – философская сказка «Маленький принц».
      Гераскин приводит слова Экзюпери из повести «Военный лётчик».

      Циолковский и Королёв – Циолковский Константин Эдуардович (1857-1935) — российский и советский учёный-самоучка и изобретатель, школьный учитель. Основоположник теоретической космонавтики. Обосновал использование ракет для полётов в космос, пришёл к выводу о необходимости использования «ракетных поездов» – прототипов многоступенчатых ракет. Основные научные труды относятся к аэронавтике, ракетодинамике и космонавтике.
      Королёв Сергей Павлович (1906-1966) – советский учёный, конструктор и организатор производства ракетно-космической техники СССР, основоположник практической космонавтики. Одна из крупнейших фигур XX века в области космического ракетостроения и кораблестроения. Благодаря реализации его идей был осуществлён запуск первого искусственного спутника Земли и первого космонавта Юрия Гагарина.

      «Со времён хитроумного Улисса» – Древнегреческий герой Улисс (или Одиссей) прославился хрестоматийной диверсией: он придумал знаменитый трюк с конём, погубивший Трою.

      Вторая космическая скорость – наименьшая скорость, которую необходимо придать объекту (например, космическому аппарату), масса которого пренебрежимо мала по сравнению с массой небесного тела (например, планеты), для преодоления гравитационного притяжения этого небесного тела и покидания замкнутой орбиты вокруг него.
      Для Земли вторая космическая скорость составляет 11,2 км/с, для Юпитера – 61 км/с. Таким образом, в зависимости от массы планеты говорун должен развивать скорость втрое, а то и впятеро превосходящую скорость звука. Ни один живой организм не способен производить достаточное количество энергии для развития таких скоростей, равно, как и не может выдержать соответствующие им силы давления, трения, сопротивления и т.д.
      Собственно, после этого можно закрыть глаза на то, что эта птица способна жить в вакууме. А заодно, можно не обращать внимание на частое упоминание в действии книги доступной межпланетной видеосвязи в режиме реального времени! Для этого необходимо чтобы эфир превышал скорость света в десятки раз! Ха-ха-ха!

      «…не пытались заселить Землю приведеньями» – Эта пиратская афера, а также то, как Алиса лишила пиратов грим-пилюль, описано в повести Кира Булычева «Привидений не бывает».

Глава IV. Космический цирк

      Пирифлегетон – В древнегреческой мифологии огненная река в царстве мёртвых – Аиде.

      Alea iacta est! – «Жребий брошен!» (лат.). Знаменитый возглас Юлия Цезаря при форсирование реки Рубикон.

      Нейтронная звезда – звезда, в основном состоящая из нейтронов. Нейтрон – это нейтральная субатомная частица, одна из главных составляющих вещества. Нейтронные звезды образуются в результате гравитационного коллапса нормальных звезд с массами в несколько раз больше солнечной. Плотность нейтронной звезды близка к плотности атомного ядра, т.е. в 100 млн. раз выше плотности обычного вещества. Поэтому при своей огромной массе нейтронная звезда имеет радиус от 10 до 20км.
      Из-за малого радиуса нейтронной звезды сила тяжести на ее поверхности чрезвычайно велика: примерно в 100 млрд. раз выше, чем на Земле. От коллапса эту звезду удерживает «давление вырождения» плотного нейтронного вещества, не зависящее от его температуры. Однако если масса нейтронной звезды станет выше примерно 2 солнечных, то сила тяжести превысит это давление и звезда не сможет противостоять коллапсу.
      У нейтронных звезд очень сильное магнитное поле, достигающее на поверхности 1012–1013 Гс (для сравнения: у Земли примерно 1 Гс).

      «…Герри Морган, Эдди Тич и, гм, Пит Блад» – Генри Морган (1635-1688) – один из самых знаменитых и самый удачливый из пиратов, позже вице-губернатор Ямайки. Морган, как никакой другой пират, предпочитал нападать на города, что давало значительно больше добычи, нежели грабёж одиночных кораблей. Зенитом его пиратской фортуны стал захват Панамы в 1671. За свою жестокость и отчасти за цвет волос носил прозвища: «Свирепый», «Кровавый», «Рыжий дьявол».
      Эдвард Тич по прозвищу «Чёрная Борода» (1680-1718) – один из самых одиозных пиратов из-за усердно культивируемого им самим образа грозного косматого безумного чудовища. На самом деле Тич был прозорливым и расчётливым капитаном. В своих разбойничьих походах и управлении командой он полагался именно на страх, внушаемый людям своей персоной, а не на силу. Нет ни одного свидетельства о пытках и казнях пленных на его корабле.
      Питер Блад – главный герой серии романов Рафаэля Сабатини. Бывший военный, медик, волей судьбы осуждённый на каторгу, сбежавший и ставший пиратом. Интеллектуал, франт, гениальный стратег.
      Сабатини создал образ романтичного великодушного рыцаря-разбойника, весьма далёкий от реальных личностей, бороздивших просторы Карибского моря в середине XVII века. Некоторые приключения Блада Сабатини заимствовал из биографии Моргана, а его аристократические манеры и поведение у другого знаменитого пирата – Бартоламью Робертса.

      «…уставился, как Билл Гейтс на червивое яблоко» – Билл Гейтс основной разработчик наиболее распространённой пользовательской компьютерной операционной системы Microsoft Windows, идея которой была «подсмотрена у аналогичной системы компании Apple («Яблоко» (англ.)).
      Сегодня компании Apple и Microsoft являются негласными конкурентами.
      На этом и основана ирония высказыванья Густафа.

      «…от грим-пилюль превращается только тело человека» – Об этой особенности перевоплощения Кир Булычев рассказывает в повести «Дети динозавров». И этим самым он который уже раз противоречит сам себе: в прежних его произведениях пираты (вернее, в книгах только Крыс, а в экранизациях и Весельчак У) перевоплощались полностью, вместе с одеждой.

Глава V. Густаф получает выговор

      Маглевит – «Магнитная левитация». Тип двигателей, основанный на принципе мощного магнитного отражения от поверхности объекта (планеты), что обеспечивает космическому кораблю зависание или медленное скольжение в воздухе. Поскольку при его применении не происходит выброса газов сгорающего топлива, как это обычно для планетарных и гравитационных двигателей, маглевит используется при взлёте и посадке звездолётов. Благодаря этому достигается экономичность пространства на космодроме, корабли избавляются от опасной зоны старта и могут совершать аккуратную взлёт/посадку буквально в нескольких метрах друг от друга. Кроме этого не происходит загрязнение окружающей среды выбросами двигателей, и взлётная полоса не страдает от потока раскалённых газов из дюз звездолётов.
      Вместе с тем, маглевит крайне энергоёмкая система и долгий полёт на нём не возможен.
      Некоторыми уфологами высказывались мнения, что НЛО обладают двигателями, работающими по принципу магнитной левитации.
      «Магнитная левитация» сегодня используется в монорельсовых сверхскоростных поездах.

      Физиогномика – ненаучный метод определения типа личности человека, его душевных качеств и состояния здоровья, исходя из анализа внешних черт лица и его выражения.

      Меланит – минерал, непрозрачная разновидность андрадита, чёрного цвета. Относится к группе гранатов, содержит TiO2.

      Джим Гриз – Персонаж серии фантастических произведений Гарри Гаррисона. Космический авантюрист более известный по прозвищу «Крыса из нержавеющей стали».

      Перри Родан – Главный персонаж межавторского огромного цикла фантастических произведений, о приключениях обретшего бессмертие космического рыцаря.

Глава VI. Вмажем рок-н-ролл!

      Диссоциативное расстройство идентичности – Проще говоря, «раздвоение личности».

      Фурлонг – Единица измерения расстояния. Примерно 1/8 сухопутной мили. То есть 190-200м.

Глава VII. Сектор №13

      «With a little help from my friends» – Песня Beatles «С небольшой помощью моих друзей».

      «…километр, может, чуть больше» – Это не несоответствие предыдущей главе, а намеренный приём, показывающий разность восприятия расстояния Алисой и Пашкой.

      Гандикап – (здесь) Принцип спортивных соревнований с допуском оговоренной форы для участников с разной степенью физической подготовки.

      Саддэт – (здесь) Вид артиллерийского орудия космического корабля.

      «…заняв всего-навсего третье место на районных соревнованиях» – Об этом Кир Булычев упоминает в романе «Город без памяти».

      Глот – В экранизации повести Кира Булычева «Путешествие Алисы» («Тайна третьей планеты») подельника Весельчака У зовут не «Крыс», а «Глот».
      Здесь название «глоты» носит раса антропоморфных насекомых планеты Крокрыс, представителем которой является Крыс.

Глава VIII. У всего своя цена

      Эскулап – (или Асклепий) древнегреческий бог врачебного искусства. В начале III века до н.э., как и другие боги из греческого пантеона, стал частью мифологии Древнего Рима.

      «…в КосмоЗо попал мамонтёнок» – Эпизод из повести Кира Булычева «Вампир Полумракс».

      Рен Боз – Персонаж романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». По сюжету, работа Рена Боза над физикой пространства легла в основу новых приёмов и технологий перемещения космических кораблей.
      В общих чертах, идея заключается в том, что Пространство имеет вид спирали, и всё, что содержит Пространство, под действием гравитационных сил двигается по виткам этой «спирали». Рен Боз рассчитал, что при определённых условиях, тело (космический корабль) может покинуть спираль и двигаться прямолинейно, через «нуль-пространство», затрачивая на путь протяжённостью в десятки парсеков доли секунд.
      В книгах цикла «Приключения Алисы» Кир Булычев мгновенные межпланетные перелёты объясняет наличием на звездолётах особых гравитационных двигателей. Основной элемент их топлива смесь с частичками «гравитонами», скорость которых во много раз превосходит Скорость Света. Сгорая в двигателе, они придают соответствующее ускорение кораблю.
      Здесь же гравитационные двигатели используются, чтобы достичь скорости необходимой для входа в «нуль-пространство». Обычное передвижение космического корабля происходит на планетарных двигателях. В частности, поскольку инерция торможения при выходе из «гравитационного толчка» очень велика, в параметры полёта задаётся выход до цели в зависимости от типа корабля от нескольких часов до двух суток. Это расстояние звездолёт проходит на планетарных двигателях, постепенно сбрасывая скорость.

      «…от его замороженного тона не плавится воздух» – Температура плавления жидкого воздуха –215C. Температура плавления жидкого азота –210С, а кислорода –218C; следовательно, температура плавления жидкого воздуха лежит между температур плавления двух основных газов, входящих в его состав.

      «…корабль… ты поведёшь или Пушкин» – Не следует забывать, что пиратам довелось несколько недель прожить на Земле в XX веке (роман «Сто лет тому вперёд», экранизация «Гостья из Будущего»). Поэтому ничего удивительного в подобных фразеологических оборотах (а также во фразах со словами: «физкульт-привет», «конёк-горбунок», «иуда») нет.

      «…нижний температурный предел Кельвина» – «Абсолютный ноль» – теоретическая температура, при которой прекращается всякое движение молекул в веществе. Примерно равен –273,15 градусам по Цельсию.

Глава IX. Сумерки богов

      «…ни крошки на ночь не съем» – Алиса обыгрывает распространённое мнение, что на полный желудок снятся кошмары.

      Денатурация – Процесс распада макромолекул белка под воздействием высокой температуры или химических реагентов.

      Сальвадор Дали – Сальвадор Дали (1904-1989) – испанский живописец, график, скульптор, режиссёр, писатель. Один из самых известных представителей сюрреализма. Отличался экстравагантностью не только в своих произведениях, но и в обычной жизни. В частности, напамаживал усы и ставил их торчком, отчего напоминал этакого удалого рака.

      Онищенко – Геннадий Григорьевич Онищенко – российский государственный деятель, помощник Председателя Правительства РФ (с 2013), главный государственный санитарный врач России (1996—2013), руководитель Роспотребнадзора (2004—2013). Академик РАМН, член Президиума РАМН, доктор медицинских наук, профессор, Заслуженный врач России и Киргизии, член президиума общероссийской общественной организации «Лига здоровья нации».
      На занимаемом посту главы Роспотребнадзора Онищенко выдвигал ряд предложений и законопроектов «в защиту здоровья нации», встреченных и Госдумой и самой «нацией» неоднозначно из-за своей радикальности, а порой просто абсурдности.
      Одна из самых одиозных и парадоксальных фигур современной политики. Из-за своей склонности насаждать здоровье из-под полицейской дубинки Онищенко у многих россиян ассоциируется с сатирическим образом врача-маньяка, мечтающего жить в стране ипохондриков.

Глава X. Пашка вернулся!

      Тридакна – Tridacna – род крупных морских двустворчатых моллюсков, обитающих в тропиках.
      Длина раковины некоторых особей достигает 2м, а вес до 400кг. При своих внушительных габаритах моллюск ещё и «врастает» в коралловый риф, что развенчивает иллюзии как-либо сдвинуть его с места или иным способом потревожить покой без специальной техники.

      Алконост – Птица печали в славянской мифологии.

      Элефантиазис – «Слоновая болезнь» – стойкое увеличение размеров какой-либо части тела (чаще всего ног) за счёт болезненного разрастания (гиперплазии) кожи и подкожной клетчатки, которое вызывается постоянным застоем лимфы с образованием отёка. Болезнь вызывается паразитическими червями – нематодами.

      Левенгук – Антони ван Левенгук (1632-1723) – нидерландский натуралист, конструктор микроскопов, основоположник научной микроскопии, член Лондонского королевского общества (с 1680 года), исследовавший с помощью своих микроскопов структуру различных форм живой материи.
      Ирония Гераскина обыгрывает гипотетическую связь натуралиста, специализирующегося на изучении микроорганизмов, и крупнейшего представителя животного мира.