Без краеведения мы бессильны...

Геннадий Жеребцов
Период первого десятилетия Советской власти в нашей стране можно назвать «золотым десятилетием» развития краеведения. Деятельность краеведов 1920-х годов имела немалое значение для развития науки, способствовала подъёму уровня интеллектуальной жизни провинции, просвещению широких слоев народа и в то же время приобщала старую интеллигенцию к строительству новой жизни. Сохранялись и использовались и культурное наследие, и культурные кадры, формировались новые традиции и народное образования. В 1927 году руководитель краеведческого движения страны академик С.Ф. Ольденбург говорил о значении краеведения так: "Надо, чтобы каждый гражданин нашего Союза сознавал, что без краеведения мы бессильны".

Однако на рубеже двадцатых-тридцатых годов краеведению был нанесён непоправимый ущерб. Многих краеведов репрессировали, краеведческие организации перестали существовать или деформировались; прекращено было большинство краеведческих изданий, краеведческая литература изымалась из библиотек, собранными коллекциями не дорожили.

Усилилось и стремление к откровенной политической идеологизации работы краеведов. Более того, всем опытом своего дела и опытом истории своего края они предостерегали от попыток унификации приёмов хозяйствования, призывали учитывать местные особенности - природные и социальные, выверенные опытом обычаев. Массовая насильственная коллективизация и переселение огромной массы крестьянского населения не могла не повлечь гибели знатоков особенностей местной сельской жизни. Наступление на промысловую кооперацию не могло не оказаться гибельным для тех, кто эти промыслы изучал и пропагандировал. Массовое разрушение старинных, и особенно церковных зданий, влекло за собой и наказание тех, кто видел в них памятники истории и культуры и боролся за их сохранение. Краеведы стремились увлечь общей культурной работой людей разных поколений, разного социального происхождения и уровня образования, тогда как повсеместно навязывалась мысль об обострении классовой борьбы и разобщения общества. Краеведы призывали изучать свои корни и усиливать связь поколений, а политика раскулачивания и спецпереселений так называемого антисоветско-контрреволюционного элемента вела к отрыву массы населения от своих корней, от своей малой Родины.

И потому разгром краеведения тех лет, шельмование краеведческих традиций отнюдь не было случайным. Краеведческое движение 1920-х годов было слишком отличным от утверждающего стиля командно-бюрократической системы. Вот почему для краеведения то, что теперь называется «37-м годом», наступило значительно раньше.

Ущерб, нанесенный работе краеведов, стал ещё более ощутимым в середине 1930-х годов, когда были ликвидированы оставшиеся краеведческие организации и репрессии коснулись более молодых специалистов, в частности, тех, кто занимался изучением истории революционного движения. Краеведение оказалось отодвинутым от основной колеи научных исследований, отодвинуто и от активной общественной жизни.

Так было по всей стране. Так было и в Забайкалье.

В двадцатые годы в Читинском краеведческом музее подобрался на редкость работоспособный коллектив, когда почти каждый его представитель был самобытной личностью. Известные далеко за пределами стен музея своими публикациями по изучаемой проблеме учёный секретарь, заведующий историко-бытовым сектором А.В. Харчевников; заведующий отделом этнографии А.Н. Добромыслов; заведующий отделом зоологии И.А. Софронов; заведующий отделом сельского хозяйства и промышленности Б.Д. Замошников и другие. В это время во главе музея вновь стоял его основатель и идейный руководитель Алексей Кириллович Кузнецов. За его плечами помимо активной политической борьбы, годов каторги и ссылки, были не менее значимые в его жизни годы основания трех ныне здравствующих музеев (Нерчинского, Читинского, Якутского), участие во многих культурных начинаниях края. Это был единственный человек, удостоенный самого высокого звания Дальневосточной республики - её Почетного гражданина. Он был почётным директором читинского сада Жуковского, Читинского краеведческого музея, Почётным членом Читинского отделения Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев и забайкальского отделения Русского Географического общества. Его имя носила одна из улиц города и любимое детище - музей. Находясь у руководства музея и общества краеведов, он, безусловно, оказывал своё влияние на культурные силы в городе и в целом на интеллигенцию, но его влияние было несколько отличным от того, какое требовала современная власть. Политика того времени не могла допустить бесконтрольного от партии влияния на деятельность каких-либо государственных или общественных организаций. А так как авторитет Кузнецова в крае был очень высок, и менять свои взгляды он не собирался, начали с подрыва этого  авторитета,  чтобы потом потихонечку отодвинуть личность Кузнецова на второй план.

В ноябре 1926 года в Читинский окружком ВКП(б) поступило письмо работника отдела ОГПУ Болотова, в котором в адрес восьмидесятилетнего человека было выдвинуто четыре обвинения: он бывший народоволец, эсер и даже провокатор; в искаженном виде была преподнесена история бриллиантовой (в письме - золотой) булавки, подаренной Кузнецову еще в 1889 году за создание Нерчинского музея наследником престола, будущим императором Николаем Вторым; высказывались подозрения, что Кузнецов, приговоренный к смертной казни за события в Первой Русской революции в Чите, почему-то остался жить; кроме того, в письме было немало бытовых сплетен. Это небольшое письмо, написанное в утвердительной форме, без комментариев и в форме обобщающих домыслов, возымело свою цель. Оно больно ударило по чувствам Алексея Кирилловича, и он ушёл с поста директора музея.

17 марта 1927 года приказом Далькрайоно директором музея был назначен «выдвинутый местной общественностью» заведующий Испартом, член Читинской организации Всероссийского общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев коммунист Петр Андриянович Окунцов. В том же году он также встал у руля Забайкальского отделения Русского Географического общества.

В 1927 году в Чите было объявлено о лишении избирательных прав группе интеллигентов, которые в период гражданской войны имели на плечах офицерские погоны и служили по мобилизации либо в колчаковских, либо в семёновских частях Белой Армии. А так как среди них было немало членов Географического общества, то следующим шагом стало их исключение из данной организации по политическим мотивам. Характерен в этом отношении пример члена общества с 1910 года Михаила Ивановича Союзова.

Родился он в Чите в 1886 году в семье бывшего политкаторжанина народовольца Ивана Союзова. На «хорошо» и «отлично» окончил Читинскую мужскую гимназию, учился в Московском университете. В период империалистической войны получил офицерский чин. В 1918 году по мобилизации был призван в армию атамана Семёнова. После войны заведовал отделом географии в музее, затем преподавал в институте Народного образования, в педагогическом техникуме, по заданию Географического общества участвовал в научных экспедициях. И вот, с 1927 года - безработный. С этого момента стал считать себя свободным фотографом-краеведом, чем и зарабатывал себе на хлеб. 20 мая 1928 года на распорядительном собрании ЗОРГО обсуждался вопрос о приёме новых членов, по выражению Окунцова, «орабочивание» этой организации. Один из вновь принятых членов, некто Фёдор Иванович Безлепкин, бывший в то время председателем уголовно-кассационного отделения Читинского окружного суда, внёс предложение от коммунистической фракции об изгнании Союзова из местного краеведческого объединения на том основании, что он лишён избирательных прав.

По тем же мотивам осенью 1928 года освобожден от должности заведующий Читинским индустриальным техникумом, близкий к краеведческим кругам города Василий Петрович Гирченко, правнук декабриста Владимира Александровича Бечастнова и брат не менее известного краеведа и археолога Владимира Петровича Гирченко, работавшего в Бурятии.

1 октября 1927 года был снят с работы учёный секретарь музея Александр Васильевич Харчевников, бывший в двадцатых годах правой рукой А.К. Кузнецова в проведении научной краеведческой деятельности.

Нагнетание нездоровой обстановки в среде интеллигенции города и в частности преследование близких А.К. Кузнецову людей подорвало его здоровье. Друзья по обществу бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, заботясь о его здоровье, вынуждены были 10 октября 1928 года отправить его скорым поездом через Москву в Ленинградскую клинику Фёдорова. Но было поздно. 12 ноября 1928 года Алексей Кириллович скончался. Его похоронили в Москвк на территории 1-го участка Новодевичьего кладбища.

Ставший во главе краеведческих сил города П.А. Окунцов по признанию некоторых лиц, близких к научной работе, на посту директора музея был «недурным организатором, хозяйственником и коммунистом». В научном плане он взял на себя заведование историко-революционным сектором музея. Между тем, популярностью среди людей, ранее бывших близкими к окружению А.К. Кузнецова, он не пользовался. И это, прежде всего, относилось к его деятельности по линии Географического общества. Возглавляя забайкальский отдел, он «своим невежеством по многим вопросам краеведения, своим неумением привлечь к работе общества новые слои культурных сил, своим узурпаторством прав председателя и оттягиванием перевыборов Совета дискредитировал общество как организацию, в которой не заметно почти никаких сдвигов по участию в культпоходе страны».

Когда у руля исторического краеведения после А.К. Кузнецова и А.В. Харчевникова встали новые люди, самодеятельность старого актива стала развиваться в рамках природоведения. Образовалась секция охотоведения, цели которой были чисто научно-исследовательского характера. На Арахлейских озерах велись наблюдения по заданиям научных организаций. Весной 1929 года секция развернула активную деятельность в стенах музея, здесь была организована охотничья выставка. Результатом работы секции явился сборник Забайкальского отделения Русского Географического общества и музея - последнее печатное научное издание «золотого десятилетия» краеведения в Читинской области.

Члены секции полагали, что лучшая форма организации охотничьего дела - дореволюционная любительская охота. На этой почве у них постоянно возникали трения с кооперативным охотничьим аппаратом «Охотсоюза», и даже на одном из заседаний горисполкома смогли научно доказать необоснованность сроков начала весенней охоты в 1929 году, предложенных «Охотсоюзом». Горисполком вынужден был согласиться и принять предложенную секцией охотоведения другую дату.

Во главе её стоял заведующий отделом естествознания Читинского музея и преподаватель ветеринарного техникума, зоолог с университетским образованием, выходец «гнезда» А.К. Кузнецова Иннокентий Афанасьевич Софронов. Родился он в 1886 году в с. Доно нынешнего Калганского района в большой семье бывшего бухгалтера Войскового хозяйственного правления Забайкальского казачьего войска. Окончил мужскую гимназию в Чите, затем Петербургский университет по специальности зоология. Вернулся в Читу, чтобы материально обеспечить семью, стал работать рядовым инспектором в госбанке. Разъезжая в командировках по области: делал зоологические сборы и их обрабатывал. Увлекся геологией. При реорганизации в 1920 году музея был приглашен в его штат, где трудился, совмещая этот вид деятельности с преподаванием в школе второй ступени, индустриальном техникуме, университете. С переводом университета из Читы во Владивосток Читу не оставил и преподавал в ветеринарном техникуме. Обладая колоссальными познаниями в своей области, он помогал ряду организаций. В частности, для Забайкалстроя обрабатывал коллекцию грызунов-вредителей; по вопросу фауны птиц и зверей работал в контакте с противочумным отрядом, переписывался с работниками Академии наук (С.И. Оболенский), известными зоологами и другими специалистами. Имел восемь печатных работ по вопросам фенологии и фауны Забайкалья. Ежегодно выступал с докладами в Географическом обществе.

Секретарем секции был младший брат М.И. Союзова Виктор Иванович - заведующий  лабораторией аптекоуправления, в прошлом младший офицер артиллерии Русской, затем Белой армии, человек здравого ума и страстный охотник.

Активными членами секции были: сын бывшего политкаторжанина за участие в Польском восстании 1863 года преподаватель профшколы А.А. Герцог; упоминаемый уже В.П. Гирченко, который после изгнания с должности заведующего индустриальным техникумом преподавал в Доме Красной Армии по подготовке комсостава в Военно-техническую академию; сыновья политкаторжанина братья В.А. и Б.А. Медведевы, первый из которых был фармацевтом, а второй - мастером-инструктором в столярной мастерской; сын политкаторжанина А.Д. Замошникова, который в Первую Русскую революции вместе с В.К. Курнатовским когда-то ездил в Акатуй освобождать с каторги матросов транспорта «Прут», очень интеллигентный учитель английского языка Б.А. Замошников; учитель математики и физики А.А. Данилов и другие. Почти все они в прошлом имели офицерские чины от подпоручика до штабс-капитана. Но были среди них и рабочие, в том числе ремзавода, В.И. Мансуров, Тюрин, Баранов. Всех их объединяла живая страсть к охоте и научным познаниям.

Они занимались научными исследованиями, нередко выезжая в небольшие импровизированные экспедиции. Памятна поездка И.А. Софронова и братьев Союзовых на речку Конда в Читинском районе для выяснения условий гнездования местной и пролётной птицы. Это были веселые, жизнерадостные люди. Там они сочинили песню на мотив марша Будённого «Мы страстные орнитологи, и про нас докладчики музейные ведут рассказ» и пели её в дальнейшем на всех своих собраниях и в экспедициях. Затем были орнитологические и фенологические наблюдения во время осеннего пролёта птиц. В результате сборов только во время этих двух экспедиций был собран значительный материал для музея в виде гнезд, шкурок, яиц, черепов, рогов и фотографий в количестве 300 экземпляров. Еще один член секции Александр Александрович Данилов в результате полевых сборов и наблюдений подготовил работу о разновидностях гусей, пролетающих в районе Читинского округа, и предложил свою оригинальную классификацию их по особенностям конструкции клювов. А.А. Герцог изучал растительность Забайкалья и поднимал вопросы экологии. Молодой на то время исследователь Е.И. Павлов вёл биологические наблюдения над тарбаганами. Он единственный из всей этой группы людей работал в музее ещё многие годы, и его имя сейчас увековечено в учреждённых Павловских чтениях.

Заслуживает своего внимания и последняя экспедиция одного из активных членов секции Михаила Ивановича Союзова. Она проходила с 25 ноября по 10 декабря 1930 года на хуторах у озёр Иван и Арахлей и имела своей целью пополнить коллекцию фотоснимков (у него было 2 фотоаппарата), измерить поточнее по способу барометрической нивелировки разницу уровней данных озер, сфотографировать жителей хутора, наблюдая за их бытом и за различными моментами подлёдного лова рыбы.

Однако было бы неправильным говорить, что все свои начинания им удавалось доводить до конца зачастую по не зависящим от них причинам. Характерен в этом отношении пример с исследованиями ветеринарного врача противочумной станции Алексея Фёдоровича Евтихиева. В 1929 году его пригласили в качестве эксперта определить причину массового падежа овец в совхозе «Великан» в районе Даурии Борзинского района. Предполагалось, что падёж вызван вредительством отдельных руководителей совхоза. Евтихиев научными методами опроверг это утверждение и сделал вывод о земной природе падежа, вызванной так называемой «ковыльной болезнью», когда острые семена ковыля, проколов кожу животного, начинали как иголки бродить в теле овцы, что в итоге заканчивалось её гибелью. Представителю экономического отдела ОГПУ выводы Евтихиева не понравились, и он попытался заставить Евтихиева изменить своё заключение, а когда тот отказался, в качестве другого эксперта привлёк простого фельдшера – «как более близкого к Советской власти по своему классовому происхождению». В результате этого А.Ф. Евтихиев замкнулся в себе, и никакие усилия Софронова и его друзей не помогли продолжить исследования в этом направлении и, главное; довести их результаты до широкого круга общественности.

Изменения, происходившие в обществе, ярко бросались в глаза членам секции - интеллигентным людям с высшим образованием. Они видели вновь начавшееся расслоение сельского населения; повсеместное ухудшение жизненного уровня, вызванного искусственным введением новых форм хозяйствования; преследование инакомыслящих. Это сказывалось на их настроениях и ещё крепче сближало в стремлении своими научными исследованиями оказать помощь обществу.

Но мечтам их не суждено было сбыться. Новое общество, наоборот, старалось отмежеваться от них. В его понимании это была контрреволюционная интеллигенция, которая до 1927 года держала в руках Географическое общество и музей. А так как с укреплением Советской власти руководящая роль в этих организациях перешла в руки членов партии, по мнению некоторых, «актив этой интеллигенции лишился легально проводить антисоветскую работу и начал объединять своих единомышленников вокруг общественно-научных организаций», в данном случае под ширмой охотоведческой секции, деятельность которой стала считаться вредительской.

В январе 1931 года последовали аресты её членов. Первым, 10 января, был арестован её председатель И.А. Софронов, на другой день В.И. Союзов и А.А. Герцог, затем остальные, - всего 10 человек. Смешны, с позиций сегодняшнего дня, их обвинения, но какими серьёзными и страшными они были тогда. Следователь Ярыга приложил все усилия, чтобы работу по укреплению Географического общества и агитацию за 100% посещение перевыборного собрания обернуть им во вред, проведение научных экспедиций превратить в поиски мест для создания таёжных опорных баз в будущей борьбе с Советской властью, охотоведческую секцию считать вооруженной организацией, а посещение Ивано-Арахлейских хуторов - только стремлением заводить с местными крестьянами разговоры на политические темы и т.д. и т.п. Уже в ходе следствия чувствовалась искусственность этих измышлений, в результате чего в начале марта из-под стражи были освобождены супруги Малышевы, Степан Никифорович и Феодосия Афанасьевна, сельские учителя, владельцы одной из усадеб на хуторах, где нередко бывали Союзовы, Софронов и другие члены секции. В адрес Читинского сектора ОГПУ поступил отзыв работников столярной мастерской производственно-кооперативной артели слепых в защиту Б.А. Медведева и ходатайство от профтехнической школы в защиту А.А. Герцога. В последнем, в частности, отмечалось: «Профтехшкола просит учесть возможность выпуска Герцога А.А., сопоставив его преступление с полезностью использования на работе школы». Но где там! 11 марта в отношении оставшихся под следствием восьми человек было вынесено обвинение в том, что они якобы враждебно настроены к социалистическому строительству и, надеясь на скорую гибель Советской власти, путем взаимной договоренности создали контрреволюционную организацию, которая ставила целью подготовку к вооруженному восстанию против СССР. То есть, их обвиняли в преступлениях, предусмотренных печально известными статьями 19-58-2 и 58-11 УК РСФСР.

«С обвинением меня не согласен» оставил в документе свою подпись В.А. Замошников, все обвинение которого было сконцентрировано в короткой фразе «рядовой член организации». «Не согласен», - написал И.А. Софронов.

Через четыре дня, 15 марта 1931 года, решением заседания тройки при полномочном представителе ОГПУ ВСК М.И. Союзов, В.И. Союзов, А.А. Герцог, В.П. Гирченко и В.А. Медведев были приговорены к расстрелу, а И.А. Софронов, Б.А. Медведев и Б.А. Замошников к заключению в концлагерь сроком на 10 лет.

Но произошло чудо! Приговор в исполнение не приводился...

23 сентября их дело на судебном заседании коллегии ОГПУ было пересмотрено. Братья Медведевы и Б.А. Замошников из-под стражи были освобождены, И.А. Софронов выслан в Восточную Сибирь, а А.А. Герцог и В.П. Гирченко - в Западную Сибирь. М.И. Союзов был осужден на 5 лет лишения свободы, а В.И. Союзов - на 3 года. Известно, «что Виктор Иванович Союзов срок отбывал в Белморбалтлаге на ст. Медвежья Гора. В лагере ему дали блестящую характеристику: «Лаборант. Хороший специалист, прекрасно относящийся к своим обязанностям, с увлечением работающий, не считаясь с временем. Ударник. Один из лучших общественников отделения. Председатель бюро шефской бригады. Поведение отличное». С зачётом 136 рабочих дней он был освобожден досрочно 25 августа 1933 года с последующей высылкой в Западную Сибирь.

По судьбе А.Ф. Евтихиева также прошлись органы ОГПУ. Он был обвинён в контрреволюционной деятельности и осуждён в составе группы ветеринарных врачей Читинской противочумной станции. Ему повезло дожить до исторических решений Двадцатого съезда партии. В середине пятидесятых годов он был реабилитирован.




Между тем жизнь продолжалась. Крыло репрессивной машины не коснулось старейшего работника музея Александра Николаевича Добромыслова, служащего здесь с 1921 года. Он глубоко уважал Кузнецова, усвоил его школу музейной работы, но держался от всех в стороне, возможно из-за своего возраста.

Родился он 16 августа 1873 года в Иркутске. Там окончил духовную семинарию,  затем длительное время служил священником. В 1920 году снял с себя сан и стал работать методистом по внеклассной работе в Министерстве Народного образования ДВР, пока его не пригласили работать в музей. Неспешно, но основательно изучал быт коренных народов Забайкалья, жизнь старообрядческого и русского старожильческого населения в крае. Выезжал в целевые экспедиции, собирал экспонаты, и единственный из коллектива музея продолжал выезжать даже после злополучных событий 1931 года.

Но в 1934 году Добромыслов вдруг оставляет музей и уезжает из Читы. На его место пришёл впоследствии известный в области краевед Николай Сергеевич Тяжёлов. К этому времени у руля руководства музея вместо Окунцова с июня 1933 года находился уже новый человек - Леонид Яковлевич Орлов. И Тяжёлов, и Орлов ещё до 1917 года стояли на позициях большевизма, активно участвовали в борьбе за установление Советской власти в Забайкалье. У обоих была бурная политическая жизнь. До 1928 года М.С. Тяжёлов занимал одно из руководящих мест в системе внутренних дел Дальневосточного края. Л.Я. Орлов в 1918 году являлся членом исполкома Нерчинского уезда, руководителем подпольной организации в одной из частей Белой Армии, комиссаром Красной Армии. А затем его судьба в чём-то напоминает судьбу Николая Островского: тяжёлая болезнь с потерей речи на несколько лет изолировала его от всех. В это время он много читал, его влекла история, политическая экономия, философия. Когда он поправился, его направили на работу в музей. Здесь он основное внимание уделил пополнению историко-революционного отдела: усиленно собирает экспонаты, фотографии и вещи участников революционных событий, записывает их воспоминания, оформляет экспозиции по революционным событиям 1918-1920 годов, революции 1905 года в Чите. Впервые в истории музея в это время были оформлены две передвижные выставки. Благодаря энергии Орлова, готовился к открытию филиал музея Революции в г. Петровск-Забайкальском.

Н.С. Тяжёлов в это время продолжал традиции, заложенные в отделе этнографии Добромысловым. Были и «новшества» - после закрытия Агинского дацана он буквально на свалке собирал выброшенную из него утварь, паковал её в ящики и на лошадях вывозил в музей...

В 1937 году в Читу вдруг возвратился А.Н. Добромыслов и вновь был принят на работу в музей. По-другому он уже себя не мыслил. Но были люди, которые думали по-иному. И в УНКВД по Читинской области последовал донос, вернее, простое анонимное письмо на тетрадном листе в линейку, датированное 21 декабря 1937 года: «В этом году в Читинском музее появился на работе завотделом некто Добромыслов Александр Николаевич, в прошлом поп». Арест последовал 23 января 1938 года. Несколько месяцев его продержали в подвалах НКВД и только потом сообщили, что он арестован как участник контрреволюционной шпионской организации (какой именно, не сказали). Напрасно Александр Николаевич заявлял: «Никакой шпионской деятельностью я не занимался и о существовании шпионской организации мне ничего не известно». Но это был глас вопиющего в пустыне. 23 мая 1938 года последовал короткий приговор - расстрелять как участника контрреволюционной шпионской организации, хотя следователи ему ни одного конкретного факта, изобличающего его в чем-то преступном, так и не смогли привести. Его жизнь оборвалась 5 июля 1938 года.

То, что когда-то в 1931 году пронеслось над музеем и его окружением, вновь возвращалось под его крышу. Сейчас, в 1938 году, их выдергивали по одному, без всякой связи друг с другом. Следующим стал Н.С. Тяжёлов.

Почти три месяца он находился в Москве на высших музейных курсах, которые проводились под руководством заведующего музейно-краевым отделом Наркомпроса Радус-Зеньковича. Контрольная письменная работа на тему «Степи Восточного Забайкалья» Тяжёловым выполнена с оценкой «отлично». После возвращения в Читу он 14 мая 1938 года был арестован. Документов о ходе следствия пока не выявлено. Остаётся также неясной и причина его ареста. Но с уверенностью можно сказать, что перед следователем Н.С. Тяжёлое вёл себя достойно. Возможно, сказался опыт тюремных заключений как в царском, так и в семёновском застенках. Никакого обвинения ему вынести в ходе следствия не удалось, и 3 апреля 1939 года он был освобождён из-под стражи. В тот же день он пишет заявление директору музея с просьбой восстановить его в прежней должности.

Историки всегда познают современную жизнь в сравнении с прошлым. Они порой за конкретным фактом могут распознать, основываясь на историческом опыте, истинную, хотя и тщательно скрываемую подоплёку. Они могут прогнозировать и делать выводы, могут несколько по-иному оценивать обстановку чем, скажем, простой гражданин страны. Этим и были опасны они в период усиления НКВД, этим они сами направляли на себя острие репрессий.

Таким был и директор музея Леонид Яковлевич Орлов. «Вот я был много в колхозах. Там люди годами не имеют отдыха. Работают зиму, и лето, и даже в праздники, как Первое Мая. Годами им не дают дня отдыха и работают они подневольно, как из-под палки. Мне так совестно как-то было гнать их на работу. А горком и горсовет от меня, как уполномоченного, требовали. А сейчас эти аресты! На Черновских копях за одну шестидневку было арестовано 96 человек от инженеров до малограмотных рабочих. Что же они, все враги что ли?

То, что сейчас творится, прямо невероятно - кошмар. На словах демократия, а на деле террор и тирания. Положение точь-в-точь как было в Афинах во время Аристотеля, которого тоже судили и казнили, хотя все знали, что он был невиновен. Всю власть захватила одна группа, и сейчас идет расправа со всеми, кого подозревают в несогласии с ними, кто когда-нибудь был в оппозиции или был в других партиях. Сейчас такая обстановка, что люди боятся говорить, на партсобраниях каждый должен высказываться, и приходится насиловать себя и говорить, скрывая свои мысли. Сейчас выдвигаются исключительно выскочки, кто работает языком. В партии сейчас происходит острая борьба - раскол среди членов партии, недовольство, ропот, но все терроризированы и боятся слово сказать». Эти слова, сказанные Орловым в минуты откровения своему старому другу, послужили основанием для его ареста 11 июля 1938 года. Однако следователи прекрасно понимали, что этого явно недостаточно для предания суду и успешно придумывали ему преступления. В ходе следствия они пытали его, добивались признания, что он был членом эсеровской партии, но Орлов держался. Тогда они обвинили его в том, что он, якобы, систематически, каждую зиму специально замораживал кабинеты музея. Но и тут ему удалось доказать, что в 1936 году на ремонт отопительной системы были выделены средства, и в 1937 году температура в музее стала нормальной. Другим обвинением Орлова являлось утверждение, что он умышленно превращает историко-революционный музей в краеведческий. Он ответил следователям так: «Стоит ли доказывать всю нелепость и абсурдность этого обвинения? Ведь Читинский музей существует как краеведческий уже 43 года, и при нём есть отдел историко-революционный, созданный в 1923 году. С каждым годом этот раздел увеличивает фонды экспонатов, и общая площадь экспозиции при мне увеличена в два раза. В 1936 году я переместил историко-революционный отдел музея в наиболее просторный зал».

На допросах Леонид Яковлевич держался стойко, но угроза уничтожить жену с ребёнком сломала его. Под диктовку следователя написал «признание», что он, якобы, является участником контрреволюционной эсеровской организации, в кругу своих знакомых вёл активную контрреволюционную агитацию и возводил клевету на Советскую власть и вождей партии. Решением особой тройки УНКВД по Читинской области от 21 июня 1939 года был приговорен к 10 годам лишения свободы.

Заключение Орлов отбывал в Хапчеранге, где работал рабочим на лесосеке. Из характеристики: «Задание по выполнению норм выполняет на 100%. Имея категорию «Легкая форма труда», от работы никогда не отказывался. Взысканиям не подвергался, поведение хорошее». И совсем странная приписка: «К культурно-массовой работе не допущен». Видимо, руководство зоны боялось знаний и авторитета этого человека.

А на воле шла борьба за его освобождение. В неё включились хорошо его знающие старые большевики А.И. Блинников, Н.Е. Широких, П.К. Номоконов, С.А. Бутин и секретарь Читинского обкома ВКП(б) И.А. Кузнецов. «Если бы, кто тогда сказал, что Орлов - эсер, то это было бы также невероятно, дико, как если бы кто сказал, что Волга течет из Каспийского моря, - писал Н.Е. Широких. - А теперь, видимо, находятся «знатоки» истории партии, в частности партийных организаций Забайкалья, которые утверждают такую нелепицу...».

19 мая 1944 года удалось по состоянию здоровья вырвать Л.Я. Орлова из-за колючей проволоки. После излечения заключение ему было заменено на высылку за пределы Иркутска. Там, в Саянах, в апреле 1952 года он умер. И только через семь лет после этого Читинским областным судом он посмертно реабилитирован.

Только репрессивными мерами удалось превратить Читинский краеведческий музей в пропагандистское орудие новой власти. Это случилось при четвёртом после Л.К. Кузнецова директоре музея. Им стал окончивший аспирантуру Государственного исторического музея в Москве В.Г. Изгачёв, командированный в Читу Наркомпросом РСФСР по согласованию с ЦК ВКП(б).