Елисей Аполлонович Перепёнкин, печатающийся в детективном ежемесячнике «По следу» под псевдонимом Артём Конин-Даль, с удовольствием потянулся и откинулся на спинку мягкого и морщинистого, как слоновья нога, кожаного кресла. Повесть, над которой Перепёнкин работал второй месяц, подходила к концу, и Елисей Аполлонович был ей очень доволен. Возможно, это будет лучшее, что выйдет из под пера Артёма Конин-Даля, и уж точно лучшее, что когда-либо печаталось на страницах ежемесячника.
Елисей Аполлонович закрыл глаза и отдался во власть сладких грёз. Вот он входит в кабинет редактора журнала Карпа Васильевича Нимродского, тяжёлого и огромного, как афишная тумба. Елисей Аполлонович садится на краешек стула - точно на треть, чуть наклонясь к редакторскому столу. Карп Васильевич не смотрит на Перепёнкина, а продолжает читать, одновременно делая пометки большим синим редакторским карандашом. Он очень любит этот карандаш. Он называет его «перстом Божиим». Нимродский раздражён: ему надоели нескончаемые графоманства ежемесячного масштаба. Толстые тетради и пухлые папки высятся у него на столе пыльной Вавилонской башней. Угрожающий крен башни предупреждает о возможно скором наступлении момента «смешения языков». Ещё меньше Нимродскому хочется говорить сейчас с кем-либо из надоевших строителей этой башни. Карпу Васильевичу жарко: он тяжело дышит. Ему хочется пить холодный морс, качаться в гамаке под тенью вязов, вдыхая аромат луговых цветов, или даже ловить раков, с головой погружаясь в холодные блестящие солнечными чешуйками струи речки. Наконец Карп Васильевич поднимает голову и, глядя поверх очков, говорит с едва скрываемым раздражением:
- Ну-с, чем могу помочь?
Елисей скромно улыбается и протягивает рукопись:
- Вот. Написал.
- Опять детективчик?
- Повесть. Называется «Улыбка смерти».
- Хм. Почему улыбка? Уж лучше писали бы «оскал».
- Название рабочее – можно переделать. – с готовностью соглашается Елисей.
- Ну что ж, давайте сюда Ваш «Смертельный смех» - посмотрим.
Редактор начинает читать и по мере чтения лицо его преображается. Из презрительно брезгливого оно становится восторженным. На второй странице он восклицает: «О!», на третьей – шёпотом прочитывает несколько фраз, и, наконец, на шестой – выкрикнув: «Гениально!» выскакивает из-за стола и принимается сжимать Елисея Аполлоновича в своих потных объятиях. Тут же предлагается подписать контракт на право издания полного собрания сочинений Перепёнкина. Аванс выплачивается на месте.
Всё ещё чувствуя сладость грёзы, улыбаясь, Елисей неохотно вернулся в реальность. Нужно заканчивать повесть. Осталась последняя сцена – сцена разоблачения преступника. Так, ага, вот:
«Шервуд Хиллс подошёл к лорду Глэдчеру.
- Вот этим самым шарфом Вы задушили свою горничную.
Лорд Глэдчер побледнел и попятился, как будто знаменитый сыщик держал перед ним не шарф, а индийскую гадюку.
- Что за чушь! - прохрипел лорд Глэдчер. - Я в первый раз вижу этот шарф.
Шервуд Хиллс усмехнулся.
- Вы очень хитры, лорд Глэдчер. Но на Вашу беду Вы имеете дело со мной. А я никогда не говорю чушь, и Вы сейчас в этом убедитесь. Помните тот вечер, когда я первый раз приехал сюда, Вы сказали, что застудили горло? Вы, дескать, необдуманно вышли на прогулку без шарфа и простудились. Однако Ваш садовник при встрече не узнал Вас именно потому, что Ваше лицо до половины было замотано шарфом. В чём же дело? А в том, что шарф этот Вы в спешке оставили на шее своей жертвы, и, возвращаясь домой бегом, вдыхали холодный вечерний воздух.
Лорд Глэдчер обречённо сел в кресло.
- Что со мной будет?
- Это решит суд. – холодно ответил Шервуд Хиллс. – Но я думаю, Вас не похвалят за убийство девушки, чья вина была лишь в том, что она поверила Вам.
Леди Глэдчер до сих пор хранившая молчание вдруг уткнулась лицом в ладони и простонала:
- Какой позор! Я не перенесу этого!
Шервуд Хиллс оглянулся на подошедшего инспектора Скотленд-Ярда и, указывая на лорда Глэдчера, произнёс:
- Я отдаю его в руки правосудия!»
Елисей поставил точку и выглянул в окно. Старый кот подслеповато щурился на обнаглевших воробьёв, беспечно копавшихся в пыли июльского полдня.
- А не пойти ли на речку выкупаться? - подумал Елисей и почти по-молодецки ухнул, как ухают мужчины, у которых годы берут своё, и по утрам ломит поясница, но всё-таки ещё не всё позади, и пятьдесят два - это не годы и не возраст, а всего лишь отрезок жизненного пути. Напевая нечто среднее между лезгинкой и камаринской, Елисей направился к протекающей за городом речке для принятия освежающих водных процедур.
Вернувшись домой взбодрившимся и налив кружку холодного хлебного кваса, Перепёнкин подошёл к столу. Он начал перелистывать страницы рукописи, чтобы ещё раз насладиться великолепным языком и мастерским сюжетом. Вдруг на последнем листе Елисей остановился. Вроде всё было по-прежнему, но вместе с тем что-то было не так. Елисей начал перечитывать:
«Шервуд Хиллс подошёл к лорду Глэдчеру.
- Вот этим самым шарфом Вы задушили свою горничную.»
И тут у Елисея пропало желание пить квас. Далее лорд Глэдчер должен был побледнеть и попятиться, но вместо этого он сел в кресло и закурил сигару.
«Выпустив облако дыма, лорд Глэдчер посмотрел на знаменитого сыщика.
- Что Вы трясёте этой тряпкой перед моим носом? Я в первый раз в жизни вижу этот предмет Вашего гардероба.
- В том-то и дело, что не моего, а Вашего - усмехнулся Шервуд Хиллс.
- Вот я и говорю - Вашего – кивнул головой лорд Глэдчер.
- Что за чушь? – прохрипел знаменитый сыщик.
- Вы не очень хитры, Шервуд Хиллс, но на Ваше счастье, Вы имеете дело со мной и, я не буду возбуждать против Вас иск за нанесённый мне моральный ущерб и оскорбление, а просто попрошу Вас покинуть этот дом и никогда больше здесь не появляться. В противном случае мой адвокат заставит Вас убедиться, что я никогда не говорю чушь, и за моими словами всегда следует действие.
Слегка опешив, Шервуд Хиллс попытался опять перехватить инициативу.
- Помните когда я был здесь первый раз, Вы сказали что застудили на прогулке горло, потому что вышли гулять без шарфа? Но Ваш садовник утверждает, что не узнал Вас потому, что Ваше лицо до половины было укутано шарфом. Так в чём же дело? А дело в том, что...
- Дело в том, что мой садовник всегда мертвецки пьян. - лорд Глэдчер бесцеремонно перебил сыщика. – Он и отца своего не узнает. Вот и сейчас наверняка утоляет где-нибудь мучительную жажду. Его всегда мучает жажда. И утоляет он её исключительно бренди, потому что вода, по его словам, оказывает на него расслабляющее действие.
- А дело в том, - упавшим голосом продолжил Шервуд Хиллс – что шарф Вы оставили на шее своей жертвы, так как должны были в спешке удалиться.
- Куда же это я в спешке должен был удалиться? - поинтересовался лорд Глэдчер, - и почему именно в спешке?
- Ну, чтоб не быть увиденным на месте преступления. – ответил Хиллс.
- Кем? Садовником? К моменту, как Вы говорите, преступления он уже не только никого не узнавал, но уже просто ничего не видел. – усмехнулся лорд Глэдчер.
Шервуд Хиллс обречённо сел в кресло.
- Что же теперь будет?
- Это решит суд – холодно ответил лорд Глэдчер. – Но я думаю, что ничего хорошего. Садовника я скорей всего уволю.
Леди Глэдчер до сих пор хранившая молчание вдруг зевнула, прикрыв рот ладонью.
- Это позор. Что о нас скажут соседи?
Шервуд Хиллс со слабой улыбкой повернулся к подошедшему инспектору Скотленд-Ярда.
- Пойдёмте за садовником. Я передам его в руки правосудия.»
Перепёнкин испуганно посмотрел по сторонам.
- Что это? – воскликнул он. – Я этого не писал... Однако почерк мой. Наваждение...
Может кто-то посмеяться захотел и листы подменил? Да нет же, почерк мой! Да и дверь я на ключ запирал. Разве кто в окно залез? Но ведь высоко – все-таки второй этаж... Спрошу-ка я у Дарьи Семёновны, может она что видела?
Перепёнкин положил рукопись в стол, проверил хорошо ли закрыто окно, тщательно запер за собой дверь. Отойдя шагов на десять, он вернулся и несколько раз дёрнул дверную ручку. Только после этого Елисей Аполлонович, постоянно оглядываясь, пошёл в сад искать свою домохозяйку Дарью Семёновну Наволочкину.
Дарья Семёновна Наволочкина была, что называется «занозой», как по характеру, так и по своему телосложению. Высокая, худая, с невероятно подозрительными глазами. Жильцов своих она не любила и твёрдо верила в то, что все люди на свете воры, включая настоятеля приходского храма Иова Многострадального о. Пантелеимона, которому она, как дама набожная, жертвовала на помин души покойного мужа. Однако, каждый раз возвращаясь из церкви с заупокойной службы, Дарья Семёновна чувствовала себя обворованной, как будто она не сама отдала эти деньги, а у неё их вытащили в базарной давке. Чтобы смягчить это гнетущее чувство, вдова Наволочкина с каждым разом уменьшала сумму пожертвования, пока, наконец, вообще решила ничего не давать, а подсовывала свою записочку вместе с поминаниями других богомольцев. В храме Иова Многострадального это называлось «со всеми зде и всюду лежащими присоединить». А о. Пантелеимона Дарья Семёновна обвинила в сребролюбии и симонии, и хотела жаловаться благочинному, однако передумала, но на всякий случай увеличила плату с жильцов. Жильцы сначала повозмущались, но потом успокоились: комнаты были чистые, дом тихий, а главное, рядом с домом цвёл и плодоносил чудный сад, в тени деревьев которого так хорошо было отдыхать жаркими летними днями.
Дарья Семёновна сидела на скамейке у летней кухни и пила чай. Елисей Аполлонович остановился на расстоянии подчинённого, отчитывающегося перед начальством, и осторожно спросил:
- Дарья Семёновна, Вы не видели, чтобы ко мне кто-нибудь входил?
Дарья Семёновна уставилась на Елисея маленькими колючими глазками.
- Если Вы это для того, чтобы я Вам плату снизила, то даже и не трудитесь. Дом у меня – каких мало, и лазить к Вам никто не будет. Да и брать у Вас нечего. Может кто и залез бы, да не к Вам. Вы уж простите меня, Елисей Аполлонович, но я скажу Вам прямо: Вы, конечно, человек образованный, но жить Вы не умеете. Лет Вам - вон сколько, а достатка никакого.
Елисей поспешил ретироваться. Побродив немного по саду, он осторожно, чтобы не попасться на глаза ворчливой хозяйке, вернулся в свою комнату. Прежде чем подойти к столу, он ещё раз тщательно осмотрел оконные рамы, затем отпер стол и вытащил тетрадь. С минуту Елисей Аполлонович молча сидел, не решаясь перевернуть страницу. Наконец решился и, вобрав в лёгкие побольше воздуха, как ловец жемчуга перед нырком, с головой ухнул в своё бессмертное произведение.
«Шервуд Хиллс подошёл к лорду Глэдчеру.
- Вот этим самым шарфом Вы задушили свою горничную.
При виде шарфа лорд внезапно оживился.
- Скажите, где Вы его нашли? Я давно ищу его.
- Я нашёл его на шее Вашей горничной, которую Вы задушили. – холодно ответил великий сыщик.
- Надо же, - не унимался лорд, - я обыскал весь свой гардероб – и безрезультатно. И вот на тебе! Какая удача! Нет, Вы и в самом деле великий сыщик! Я премного Вам благодарен. Вы знаете, этот шарф мне очень дорог.
- Ещё бы, - усмехнулся сыщик, саркастически посматривая на присутствующих, - ведь эта улика в состоянии запросто отправить Вас на виселицу!
- А вот и нет, не угадали! – весело возразил лорд Глэдчер. – Этот шарф дорог мне потому, что это подарок моей знакомой, то есть я хочу сказать, моего близкого друга.
При этих словах, до сих пор молчавшая лэди Глэдчер многозначительно хмыкнула.
- Вы возвращались вечером с прогулки без шарфа, хотя Ваш садовник видел Вас уходящим закутанным в шарф, - Шервуд Хиллс попытался вернуть разговор в нужное ему русло.
- Бывает так, - не переставал удивляться лорд Глэдчер, - ищешь-ищешь, а вещь – вот она! Прямо подарок судьбы!
- Вы не могли бы объяснить нам, куда девался Ваш шарф? - продолжал Шервуд Хиллс, не обращая внимание на восторги лорда.
Лорд Глэдчер умолк и наморщил лоб.
- Я думаю, что именно тогда я и потерял его...
Шервуд Хиллс улыбнулся.
- Вы очень умны лорд. Но даже Вам не сбить меня со следа: Вы встречались с горничной!
Леди Глэдчер закрыла лицо руками и с криками «Это позор! Так низко пасть: уединяться с горничными! Я не переживу этого!» выбежала из залы.
Лорд Глэдчер умоляюще взглянул на сыщика:
- Ну, дорогой мой, Вы, конечно, великий сыщик. Вы безусловно доказали это, найдя мой шарф, но зачем же Вы в присутствии моей жены... Всё-таки, как джентльмен, Вы должны понять меня... Хотя, Бог с ней, она всегда истерично относилась к самым невинным вещам.
Шервуд Хиллс начал выходить из себя:
- Но что Вы делали той ночью с горничной?!
Лицо лорда Глэдчера стало пунцовым:
- Я думаю, что такие вопросы в обществе джентльменов неуместны... Мы гуляли.
Шервуд Хиллс опустился в кресло и посмотрел на инспектора Скотленд-Ярда:
- Я исчерпал все свои возможности. У меня больше нет сил...
Лицо лорда опять приняло беззаботное выражение.
- Могу предложить отличный коньяк, - участливо пропел он, - прекрасное тонизирующее средство...»
Елисей Аполлонович со стоном закрыл глаза. Ему стало плохо. Приняв снотворное, он забылся тревожным сном. Всю ночь ему снился Шервуд Хиллс, играющий в карты с лордом Глэдчером, а инспектор показывал фокусы. На следующее утро, едва забрезжил рассвет, Елисей бросился к рукописи. Теперь Шервуд Хиллс и лорд Глэдчер оказались большими любителями бильярда, а леди Глэдчер была отдана в руки правосудия. К обеду инспектор Скотленд-Ярда внезапно скончался от сердечного приступа, а лорд Глэдчер застрелился в своём кабинете, узнав, что всё состояние проиграно на скачках...
* * *
Когда дальний родственник Перепёнкина, определённый в опекуны помешавшемуся Елисею Аполлоновичу, разбирал его вещи, он наткнулся на тетрадь с рукописью. Не будучи охотником до детективного чтения, родственник передал эту тетрадь редактору журнала «По следу». На всех читателей ежемесячника произвела впечатление концовка новой повести А. Конин-Даля. В ней подозреваемый лорд Глэдчер разоблачает и передаёт в руки правосудия настоящего убийцу – Шервуда Хиллса.