Мунк Ницше. Человеческое, слишком человеческое

Думается, что философское наследие Фридриха Ницше редко кто отважился прочитать  из современных интеллектуалов. Хотя уже более двух десятилетий его произведения можно найти не только в спецхранах, его изучают в вузах. И не только из-за афористичности его текстов, одних оттолкнет антирелигиозность с его знаменитым тезисом «Бог умер», другие не примут имморализм Ницше – отрицание морали и пересмотр всех ценностей, а третьи его концепцию сверхчеловека для обозначения существа, которое по своему могуществу должно превзойти современного человека настолько, насколько последний превзошёл обезьяну.

Сверхчеловек  — образ, введённый Ницше в произведении «Так говорил Заратустра». Сверхчеловек, будучи в соответствии с теорией Ф.Ницше закономерным этапом истории человеческого вида, должен олицетворять средоточие витальных аффектов жизни. Сверхчеловек — это радикальный эгоцентрик, благословляющий жизнь в наиболее экстремальных её проявлениях, а также творец, могущественная воля которого направляет вектор исторического развития.

Ницше родился в немецкой семье польского происхождения. Через четыре года после его рождения умер отец, и мальчик остался в окружении женщин: он жил в доме с матерью, сестрой и тетками. В застенчивом, прилежном и не по годам развитом мальчике рано проявился его огромный талант. В 1869 г. 24-летний  Ницше утверждается в должности экстраординарного профессора классической филологии Базельского университета и преподавателем греческого языка, а Лейпцигский университет без зашиты, на основании статей, опубликованных  в «Рейнском научном журнале», присуждает  профессору Ницше докторскую степень. В это время непререкаемым авторитетом для него стал Шопенгауэр. В книге «Шопенгауэр как воспитатель» Ницше признается: «я нахожу в нем соединение трех элементов: впечатления его честности, его веселости и его постоянства. Он честен, потому что говорит и пишет с самим собой и для себя самого, он весел, потому что мыслью одолел тягчайшее, и постоянен, потому что должен быть таковым». Вторым авторитетом для Ницше стал композитор Рихард Вагнер, который посвятил Шопенгауэру свой оперный цикл «Кольцо Нибелунга».

В июне 1869 г.  произошла  встреча Ницше с композитором Вагнером: "Я  очень многому  учусь в  его присутствии:  это мой практический курс  шопенгауэровской философии". Прослушав доклад Ницше «Сократ и греческая трагедия», Вагнер остался верен себе: "Вот и покажите теперь, на что способна филология, и помогите мне утвердить эпоху великого возрождения, где бы Платон обнимал Гомера, а Гомер, преисполненный идеями Платона, стал пренаивеличайшим Гомером". В это время Ницше был еще дружен с Рихардом Вагнером и его второй женой Козимой. Она была незаконнорожденной дочерью великого Листа, и этот комплекс, смешанный с чувством опустошенности из-за отсутствия родительской любви, преследовал ее на протяжении всей жизни. Она не была красавицей, но тайно влюбленный в нее Ницше, находил ее очарование безусловным. У нее был сложный, противоречивый, высокомерный характер – властолюбие и самомнение соседствовали с истовым желанием быть матерью, женой и слугой своему мужу. Тот же Фридрих Ницше в свое время писал о ней: «Госпожа Козима Вагнер – единственная женщина большого стиля, которую я знал; но я ставлю ей в счет то, что она испортила Вагнера», но, нередко, к дню рождения Козимы, преподносил ей в подарок одно из своих сочинений.

Как философское и литературное дарование, у Ницше рано проявились и его болезни, которые потом сопровождали и мучили философа на протяжении всей его жизни. Через несколько лет его так измучили постоянные головные боли, а зрение его стало настолько плохим, что в 1876 году он вынужден был уйти из университета. К этому времени были опубликованы кроме статей в научном журнале две книги: «Рождение трагедии» и «Несвоевременные размышления: Шопенгауэр как воспитатель».

И тут произошло неожиданное превращение, резкий поворот почитателя Шопенгауэра и Вагнера,  ценностей эллинизма, христианства и метафизики к имморализму, атеизму, отрицанию всех ценностей. Этот разрыв был связан с публикацией первого тома книги «Человеческое, слишком человеческое».
Как писал сам Ницше эта книга «есть памятник кризиса… я освободился от всего не присущего моей натуре. Не присущ мне идеализм». Окончательный разрыв был ознаменован публичной оценкой со стороны Вагнера книги Ницше «Человеческое, слишком человеческое» как «печального свидетельства болезни» её автора. «Книга твоего брата, - писала Козима Вагнер сестре Ф. Ницше  Элизабет, - опечалила меня, я знаю, он был болен, когда сочинял все эти в интеллектуальном отношении столь ничтожные, а в моральном столь прискорбные афоризмы, когда он, человек глубокого ума, трактовал поверхностно все серьезное и говорил о вещах, ему неизвестных; хотя бы Небо дало ему тогда настолько здоровья, чтобы по крайней мере, не публиковать этого печального свидетельства своей болезни… Автор «Шопенгауэра как воспитателя» смеется над христианством!.. Позвольте же нам молчать об этом; автора этой книги я не знаю, твоего же брата, давшего нам так много прекрасного, я знаю и люблю, и это сохранится во мне»  Вагнеровский круг не принял книги Ницше. Что же послужило причиной разрыва с Вагнером?

Спустя десять лет Ницше ищет ответ на этот вопрос в книге «Казус Вагнер»: «Повернуться спиной к Вагнеру было для меня чем-то роковым;.. Длинная история! — Угодно, чтобы я сформулировал её одним словом? — Если бы я был моралистом, кто знает, как назвал бы я её! Быть может, самопреодолением… Мораль отрицает жизнь… Для такой задачи мне была необходима самодисциплина: восстать против всего больного во мне, включая сюда Вагнера, включая сюда Шопенгауэра, включая сюда всю современную «человечность»… В лице Вагнера современность говорит своим интимнейшим языком: она не скрывает ни своего добра, ни своего зла, она потеряла всякий стыд перед собою… Вагнер защищает этим христианское понятие «ты должен и обязан верить». Знание есть преступление против высшего, против священнейшего… Корабль Вагнера долго бежал весело по этому пути…Корабль наскочил на риф; Вагнер застрял. Рифом была шопенгауэровская философия; Вагнер застрял на противоположном мировоззрении».

Его поддержал только Якоб Буркхардт, работавший вместе с Ницше в Базельском университете, швейцарский историк культуры, стоявший у истоков культурологии как учебной дисциплины, назвавший «Человеческое, слишком человеческое» «державной книгой», сказав, что она  «увеличила независимость в мире». Почти никого не признававший Фридрих Ницше писал, что немецкоязычному высшему образованию не хватает профессоров-воспитателей, «которые сами получили воспитание, высшие, отборные умы, что видно из каждого их взгляда, из каждого слова и даже молчания… Одним из таких в высшей степени редких исключений является мой глубокоуважаемый друг, Якоб Буркхардт». Один из немногих, кто по достоинству оценил самоотверженный поступок Ницше.

Наиболее резкую характеристику мыслителю дал Макс Нордау. Сын раввина, врач, писатель, политик и соучредитель сионистской организации Симон Зюдфельд, родился в Венгрии, но считал себя полностью ассимилированным европейским евреем и даже принял имя Макс Нордау. Женился на протестантке и, несмотря на венгерские корни, осознал себя частью немецкой культуры. Обращение Нордау к сионизму было спровоцировано делом Дрейфуса. Стал одним из ранних лидеров еврейского национального движения, принимал активное участие в первых десяти сионистских конгрессах, избирался вице-президентом, а затем и президентом нескольких конгрессов.

В работе «Фридрих Ницше» пишет: «Если читать произведения Ницше одно за другим, то с первой до последней страницы получается впечатление, как будто слышишь буйного помешанного, изрыгающего оглушительный поток слов со сверкающими глазами, дикими жестами и с пеной у рта, по временам раздражающегося безумным хохотом, непристойной бранью или проклятиями, сменяющимися вдруг головокружительной пляской, или накидывающегося с грозным видом и сжатыми кулаками на посетителя или воображаемого противника».  Как врач Нордау подчеркивает, что «психиатр не найдет ничего нового. Ему часто приходится читать подобные произведения, правда, по большей части не появляющиеся в печати, но он читает их не для своего удовольствия, а для того, чтобы поместить автора в больницу для умалишенных. Профана же этот поток слов сбивает с толку». 

В своем эссе Нордау приводит несколько фрагментов из текстов Ницше как свидетельство их бессмысленности. Это ряд мало связных между собой мыслей в прозе и едва подобранных рифмах без конца, без начала. Редко вы встретите хоть какое-нибудь развитие мысли или несколько страниц подряд, связанных последовательной аргументацией. Ницше, очевидно, имел обыкновение с лихорадочной поспешностью заносить на бумагу все, что приходило ему в голову, и когда накапливалось достаточно бумаги, он посылал ее в типографию, и таким образом создавалась книга. Он сам называет этот мусор афоризмами, а его поклонники усматривают в бессвязности его речи особенное достоинство.

Более сдержанную критику мы находим в работе Л.Троцкого «Кое-что о философии «сверхчеловека», опубликованной в 1909 г., вскоре после смерти Ницше. Как ни покажется странным и по мысли самого Троцкого, но напрашивается сопоставление между Ницше и Горьким. Казалось бы, что общего между певцом самых униженных и оскорбленных, последних из последнейших, - и апостолом "сверхчеловека"? Есть между ними, конечно, громадная разница, но сходства между ними гораздо больше, чем это может показаться с первого взгляда. Во-первых, герои Горького, по замыслу и, отчасти, по изображению их автора, вовсе не униженные и оскорбленные, не последние из последнейших, - они тоже своего рода «сверхчеловеки». Многие из них - даже большинство - очутились в своем положении вовсе не потому, что они пали побежденными в ожесточенной общественной борьбе, которая раз навсегда вышибла их из колеи, нет, они сами не могли примириться с узостью современной общественной организации, с ее правом, моралью и прочим и «ушли» из общества. Во-вторых, эта группа «живя вне общества, хотя и на его территории и на счет его, она ищет оправдания своему существованию в сознании своего превосходства над членами организованного общества. Оказывается, что рамки этого общества слишком узки для ее членов, одаренных от природы исключительными, чуть-чуть не «сверхчеловеческими» особенностями. Тут мы имеем дело с таким же протестом против норм современного общества, какой выходил из-под пера Ницше». И в третьих, «это - уважение, которое оба они питают к «сильным людям». Горький прощает человеку всякий поступок отрицательного (даже для него, для Горького) характера, если он вызван рвущейся наружу силою. Он рисует эти поступки с такой любовью и так красиво, что даже читатель, стоящий на совершенно другой точке зрения, готов увлечься и залюбоваться «силою»...»
Более того, наш современник пытается найти в учении о сверхчеловеке под оболочкой парадоксальных фраз проявление страстной борьбы Ницше с пошлостью жизни: «При внешне-формальной точке зрения читателю бросаются в глаза прежде всего хвалебные речи злу, жестокости, грубые насмешки Ницше над добродетельными, кощунственные выходки его по отношению к христианской религии. Он не стесняется выставлять себя безбожником, даже как будто рисуется этим и открыто именует себя антихристом. Все это производит, конечно, неприятное впечатление, действует на читателя отталкивающим образом и заставляет предполагать в авторе натуру крайне извращенную, совершенно лишенную возвышенных чувств и нравственных стремлений. Между тем, внутренне-психологическая критика не станет полагать весь центр тяжести его учения в этих аморальных суждениях, кощунственных выходках и других эксцессах раздраженного чувства. Она, прежде всего, сосредоточится на выяснении тех психологических причин, которые вызвали подобные суждения, и вместе с тем ближе подойдет к уразумению подлинного характера чувств, пульсирующих под оболочкой парадоксальных фраз Ницше, приблизится к пониманию общего мотива этих чувств, их центрального устремления. Тогда окажется, что учение Ницше о сверхчеловеке есть продукт страстной борьбы с господствовавшими вокруг него в обществе пошлыми взглядами и тенденциями, и раскрывалось это учение всецело под влиянием чувства антагонизма к окружающей среде. Вот этот – то полемический момент всегда нужно иметь в виду и постоянно учитывать при критике его воззрений».

Имя Фридриха Ницше – в философии и литературе, безусловно, яркое и столь же спорное. И до сих пор не вполне ясно, принадлежат ли его работы перу гения, безумца – или гениального безумца? Ясно одно – мысль Ф.Ницше, парадоксальная, резкая, своенравная, порой непонятная может вызывать у одних восторг, у других – острое раздражение. Но в том, и в другом случае его учения о сверхчеловеке  и о переоценке ценностей заслуживают внимания.

 Работу над книгой Ницше начал в Сорренто, куда он переехал осенью 1876 года, прервав по состоянию здоровья свои лекции в университете и взяв годичный отпуск. Первоначально книга вышла в двух томах. Первый вышел в мае 1878 года. На заглавном листе его имелся подзаголовок: «Памяти Вольтера. Посвящается в столетнюю годовщину со дня его смерти. 30 мая 1778 г». Работа произвела бурные отклики и отзывы, особенно в вагнеровских кругах. Так, сам Рихард Вагнер выступил против данной работы Ницше с очень агрессивной статьёй, которая называлась «Публика и популярность». «Человеческое, слишком человеческое» была первой книгой, в которой Ницше выступил как нигилист и аморалист и в которой он, по его собственному выражению, решительно восстал против идеализма и всяческого мошенничества высшего порядка.

Книга явилась переломной в философии Ницше: его взгляды покинули почву метафизики и идеализма и устремились к позитивистически окрашенному реализму.  Для объяснения этого перелома выдвигается множество версий, одними из которых являются зависть Ницше к Вагнеру как к музыканту и отрицательное отношение композитора к написанной самим философом опере. Также существуют предположения, что на резкую смену взглядов Фридриха повлияло знакомство с философом-позитивистом и психологом Паулем Рэ, который подарил Ницше свою книгу «Происхождение моральных чувств». Книга сыграла немаловажную роль в переломе ницшианского мировоззрения, не случайно «злые языки» назвали этот перелом «беспощадным рэализмом».

«Человеческое, слишком человеческое» (1878) - первое сочинение, в котором Ницше обрушился с критикой на современное ему общество. В этой книге Ницше вводит понятие «свободные умы», которое означало идеал человека, способного подняться над плоской моралью и обычаями общества. «Свободный ум» — это, по Ницше, человек, испытавший «великий разрыв». После «великого разрыва» человек становится свободным, его влечет к неизвестности. Ницше, в отличие от Кьеркегора, оставшегося в рамках христианства, с легкостью сделал переход от протестантского типа мышления к созданию по сути новой религии. Для создания псевдорелигиозного идеала Ницше начал с того, что утверждал: «никогда еще никакая религия ни прямо, ни косвенно, ни догматически, ни аллегорически не содержала истины».

Доводы, которые Ницше приводит для развенчания религии, никак не назовешь бредом сумасшедшего. Духовный максимализм Ницше обнаруживается, в частности, в рассуждении о «повседневном христианине». Если христианство право, то каждый христианин стремился бы стать священником, апостолом или отшельником, но поскольку этого нет, то «повседневный христианин есть жалкая фигура, человек, который действительно не умеет считать до трех и который, впрочем, именно вследствие своей духовной невменяемости не заслуживает того сурового наказания, которым ему грозит христианство».

В восприятии христианства Ницше есть еще одна особенность: христианство для него — прежде всего, мораль. Человек же сам создал мораль как кодекс особых требований. Таким образом, по мнению Ницше, он «поклоняется части самого себя». Такое упрощенное понимание христианства открывает Ницше путь к переоценке ценностей, к поиску новых идеалов. Одним из таких идеалов является гений, от которого Ницше остается только один шаг к понятию «сверхчеловека».

В книге «Ессе Номо» Ницше напишет: «Слово «сверхчеловек» для обозначения типа самой высокой удачливости, в противоположность «современным» людям, «добрым» людям, христианам и прочим нигилистам — слово, которое в устах Заратустры, истребителя морали, вызывает множество толков, — почти всюду было понято с полной невинностью в смысле ценностей, противоположных тем, которые были представлены в образе Заратустры: я хочу сказать, как «идеалистический» тип высшей породы людей, как «полусвятой», как «полугений»…