Она появилась внезапно, как всегда. Только что кресло за столом было пусто, и вот уже сидит. Лёгкая, зеленоглазая, немножко лохматая, и смотрит рассеянно сквозь рыжие кудряшки.
- Ну, дорогуша! Где тебя носит? Я уж запарился.
Она не ответила, поджала губки, повела носиком и учуяла открытый пакет с попкорном. Залезла в него двумя пальчиками и стала таскать попкорн в рот, аппетитно причмокивая и щуря глазки.
- Ну, ты что, есть сюда пришла? – он был сердит и даже возмущён. – Мало того, что неделями не являешься, так ещё и волынишь! И что за Музы пошли – едят, лодыря гоняют! Может, ты и куришь, как сапожник?
Муза облизала палец.
- Работай-работай. Не отвлекайся.
Поэт снова грохнулся на колени и уставился в листок. Он никогда не писал за столом, это его не вдохновляло. Он устраивался на полу, на четвереньках, упершись локтями в пол и задрав кверху зад. На ковре валялись исчерканные листки. Временами поэт вскакивал и бегал взад-вперёд по комнате и по коридору, ероша длинные немытые волосы. Поэту не везло. Бегая, он натыкался на интересную фразу или рифму, но, падая на колени, выбивал её из головы и всё забывал. Поэт злился и скулил от досады.
Муза равнодушно наблюдала за ним.
- Ну? - Он нетерпеливо нацелился карандашом в белый лист. – Диктуй. Я готов.
- Увау-вау..у..у…, - позёвывая, сказала Муза.
Поэт ждал. Муза молчала.
Через минуту, подняв глаза, Поэт увидел, что Муза спит. Он поднялся и подошёл к креслу. Муза спала, откинув голову и приоткрыв нежный рот. Как обыкновенная девчонка. У неё были даже веснушки. Блестящие ровные брови уходили к вискам. Стреловидные ресницы отбрасывали длинную тень. Он наклонился и подробно разглядел её лицо. Потом наклонился ещё ниже…
- Я не сплю, - прошелестела Муза, не открывая глаз.
Поэт отошёл
- Так я и поверил. Я не сплю, но я храплю. Совесть у тебя есть?
Зевая, Муза снова потянулась к пакетику.
- А что такое?
- Ты должна мне помогать, а ты спишь сидишь!
- Я же не виновата, что я спать хочу. У художника из сто шестой проторчала две ночи. У него не получался всплеск номер пятнадцать.
- А чего ты к нему запёрлась? У художников своя Муза есть.
- Так он её уже замучил. Не спит, не ест, позеленел весь. Торчит над холстом не отходя. Как только его ноги держат.
- А что тебе за дело до этого изопсиха? Пусть его всплески считает тот, кто с ним связался. Что ты понимаешь в живописи?
- Почему это я не понимаю? Всплеск номер пятнадцать. Потом будет шестнадцать. До этого был четырнадцать. Всё понятно.
- Вот-вот! А на меня тебе наплевать!
Муза доела попкорн и грациозно отбросила пакетик.
- Она моя подруга. Я не могу ей отказать. Мне её жалко. Говорит: «Не могу больше, отгул возьму. Присмотри за ним». Вот я и присмотрела.
- «Присмотрела»… Две ночи у кого попало! А ко мне можно и через две недели! У меня депрессия из-за тебя.
- Вас, поэтов, как собак… А я одна. Меня никто не жалеет.
- Ну что ты! – спохватился он. - Очень жалею. И надеюсь. И рад.
Поэт говорил искренне. Он действительно был страшно рад. Наконец-то сейчас он создаст… что-нибудь создаст. Он приготовился ловить мысли и чувства, и настроение, и… Поэт зажмурил глаза и быстро забормотал:
- Небесный луч пробился сквозь стекло… сквозь стекло… стекло… Чёрт!
Дальше дело не двигалось, а Муза лениво бродила по комнате и, наклонив голову, изучала в шкафах корешки книг.
- Небесный луч пробился сквозь стекло…какая там рифма?... совсем башка не работает. Стекло… помело… весло… Ну, помогай!
Он приоткрыл один глаз. Музы не было.
Ушла!
Понёсся искать и обнаружил её на кухне. Муза стояла перед раскрытым холодильником и задумчиво рассматривала полки.
- Скучновато, - заметила она.
- А ты работай лучше! Будут деньги – будет веселей.
- А тут что? – не слушая, она открыла шкафчик. – О-о! – сняла с полки баночку с джемом и запустила в него палец. – Старый. Но ничего, сойдёт.
- Слушай, а что ты всё время лопаешь? Ты же Муза! Бесплотное существо с крыльями. Ты обязана вдохновлять, парить. Стоять над моей головой как нимб! А ты лопаешь. И крыльев у тебя нет.
- Много чести для твоей головы, - огрызнулась Муза. – Над ней не нимбом сиять, а кувалдой висеть. Да ещё покачиваться, чтоб боялся. И крылья у меня есть. Только не видишь ты их, не каждому это дано.
- Ну конечно! Вот я уже и бездарность! Только ты тоже… Ты меня уже объела, а толку от тебя чуть. Ну, чего ты ешь всё время? То ешь, то спишь!
- С теперешними талантами сила нужна. Энергия. Вот и ем. Это когда-то поэты не ждали, а сами подымались ввысь, ко мне, и парили вместе со мной. У них свои крылья вырастали. А теперь…
Муза внезапно умолкла и вдруг метнулась, зарумянилась, задохнулась, глаза возвела к потолку и заискрилась солнечными брызгами. Даже жёлтые веснушки на её носу загорелись и запереливались. Она закружилась облаком по квартире, застонала, заломила в экстазе руки - «Ах! Ах!» - и обессиленно упала на диван.
Поэт смотрел на неё открыв рот.
- Ты чего?
- Пушкин за стенкой выдал… ничего себе. Может иногда. – Мурлыча, Муза скороговоркой пролепетала под нос чьи-то строчки. Не Поэта, а чужие строчки. Поэту сделалось обидно.
- Пушкин? Как Пушкин? А-а-а… Тёзка… Куда ж ему деваться с такой фамилией. А я Мотькин. И мне тоже некуда деваться с такой фамилией.
- Псевдоним придумай.
- А как же. Мот, например. Стихов транжира, стихоблудства Мот.
- Накопи сначала, а потом транжирь, - заметила Муза.
- Слушай, какая ты сейчас была, а? Я тебя такой и не видел.
Поэт подсел к Музе и взял её за пальчики.
Она скосила на него глаза:
- У меня ещё пять минут. Хашимчик на набережной на людей натыкается, сейчас сотворит что-нибудь – я отсюда чую. Способный мальчик. Как бы в воду не упал.
- Водолаз ты мой рыжий! Хочешь медальку за спасение утопающих?
- Грубиян. Ты знаешь, как он меня встречает?
О Муза!
Даров твоих я преданный факир.
Да изумится мир,
Когда взмахну я палочкой волшебной,
И из кувшина в потолок
Живительным фонтаном строк
Взовьётся стих целебный!
- Подумаешь! А я что, плохо встречаю? И попкорн тебе, и… Я знаешь как тебе обрадовался! Ты совсем забыла меня.
Облачко набежало Музе на глаза. Она опять поскучнела. Но руки не отнимала. Поэт рассматривал точёный носик, лёгкие завитки золотистых волос. Через тонкие пальчики в его ладонь перетекала странная, волнующая сила. Сердце Поэта забилось.
- Слушай,… - и он перешёл на шёпот, - а я тебе нравлюсь? А? Не как поэт. А как молодой и интересный мужчина? А?
Муза вздохнула. Отняла руку.
- Нет. Мне мужчины неинтересны. Только талант в чистом виде.
- А если нет таланта?
- Поэтического?
- Вообще.
- Такого не бывает, чтобы вообще. Нет таланта – нет человека. И мужчины в том числе.
- То есть, ты хочешь сказать, все Шекспиры?
- Есть таланты, а есть гении. И таланты есть большие, а есть ма-а-аленькие. Но есть.
- А какой талант у грузчика?
- Так он днём грузит. А ночью, быть может, торты на конкурс печёт. Откуда тебе знать? Или часы чинит как никто. Или стихи пишет.
- А у тебя был поэт-грузчик?
Муза кивнула.
- И что?
- Ничего. Он меня предал. Обычная история.
Поэт встал.
- Оптимистка ты! Розовая. Грузчик по ночам пьёт. И всё. Стихи, торты… Бред. На чём, бишь, я там остановился? Прозрачный луч… стекло… замело… замерло… занесло… трепло… быдло… Ну, трепыхни крылышками!
- Решил сапёр снести забор.
- Ну, что ты чепуху какую-то! Кому интересно про твой забор?
- Я не должна за тебя сочинять! – разозлилась Муза. – Я могу только вселять вдохновение.
- Ну, так вселяй! – Поэту очень хотелось устроить скандал.
- Как же я вселю, если ты работать не хочешь?
- Я работаю. А вот если творческий застой?
- Не работаешь.
- Работаю!
- Нет.
- Голова уже вспухла!
- Душой, миленький. Ду-ушо-о-ой.
- А я и душой!
- Мне видней.
- А какой стих я в прошлый раз выдал? А? Забыла?
Стрельнула глазками так, что Поэт поперхнулся. Да, неудобно, конечно. В прошлый раз Муза подсунула ему шпаргалку. Пожалела. Оставила кое-что на бумажке. Он покраснел. Ну, к чему было хвастаться? Стыдно.
- Дура, – буркнул он.
Отвернулся к окну. Там стояла осень. Та самая, «очей очарованье». Золотой ковёр и белоствольные берёзы. Поникшие ветви и синее небо. В небе молчаливо кружатся чайки. Стаи чаек. Поблёскивая, как самолётики, мечутся, мечутся по кругу. Где найти слова? Как это описать? Как?
Когда он обернулся, в комнате никого не было. На столе белела бумажка. Поэт схватил её. Изящным косым почерком было написано: «Сам дурак».