Жила-была Одна Женщина...

часть этих текстов была опубликована здесь:
http://www.antho.net/jr/41/kim.html

другая часть вошла в сборник, составленный Мартой Кетро "Одна женщина, один мужчина": http://www.ozon.ru/context/detail/id/20197148/

Жила-была Одна Женщина...

Все эти истории - не придуманы. Иногда хочется добавить - «к сожалению».

1. Сортирный шёпот

Жила-была Одна Женщина (ОЖ), которая один раз весь день провела у своих друзей, у которых умерла мама. Она любила друзей и эту их ушедшую маму, сгоревшую буквально за полтора месяца от рака гортани. С самого утра ОЖ читала канон по усопшей возле тела (ее дочери успели маму крестить перед кончиной), прочесть вслух 400 страниц оказалось гораздо сложней, чем она сперва полагала, и хвала небесам, что на 318-й странице ее сменил приехавший друг усопшей, самый настоящий дьякон с прекрасным баритональным тенором. ОЖ напоили чаем, она курила на кухне и собиралась обратно присоединиться к дьякону, но тут ей позвонил муж, который уже давно волновался, как она там, звал домой, вызвался встретить, встретил, тут же им по дороге попалась старшая дочь ОЖ от первого брака, которая ехала вся в бодром настроении, т.к. в тот день сдала зачет по литературе в школе на отлично. Они втроем поужинали заказанной пиццей, поиграли с младшими детьми, и тут муж ОЖ предложил ей «вместе поглядеть какое-нибудь дурацкое кинцо, тебе же надо в себя прийти после таких переживаний!» ОЖ благодарно согласилась и отправилась в душ. В душе она полоскалась довольно долго, вышла, прикидывая, что же сейчас будет лучше - почесать глаз обо что-то тыщу раз смотренное и бодренькое, но главное — не грузящее, типа «Факеров» или «Дюплекса», или уж достать несколько заветных, до сих пор несмотренных дисков с разной киноклассикой. Она уже направилась было к полке с заветными, как вдруг ей послышалось, будто в сортире кто-то тихо-тихо что-то говорит. ОЖ удивилась и подошла к двери сортира, из-за которой доносился сильно приглушенный включенной вытяжкой шепот мужа. Муж шептал дословно следующее: «Я так люблю тебя... это невыносимо... я не могу ее видеть, понимаешь... сейчас вот кино еще придется смотреть... я так скучаю... так скучаю...» ОЖ не стала слушать дальше и постучалась. Сортирный шепот резко оборвался, и с этого момента потекли недолгие часы и минуты до того хлопанья дверью, когда стремительно закончилась ее семейная жизнь, длительностью в 8 с лишним лет и числом в двое детей от этого второго брака плюс дочь от первого. Уходя, муж вынес ёлку - это была его почетная семейная обязанность, и даже в этих обстоятельствах он не нашел причин ей пренебречь. И наступил следующий день, и побежали щелкать другие дни и часы, но уже ничего более страшного и пошлого, чем этот шепоток только что родного человека из-за двери сортира с ней больше не происходило, и ничего она больше не боится, потому что смерти нет, а время стирает память. Старшая дочь поступила в вуз, младшие учатся и занимаются всякими своими интересными маленькими и большими делами, а ОЖ постепенно собрала разрозненный паззл своей жизни в целую картинку, порадовалась этому, и все с ней было дальше хорошо, а как же иначе.

2. Морс

Жила-была Одна Разведенная Женщина не первой молодости с тремя детьми, и ехала она, как она полагала, на романтическое свидание к нестарому сочному мужчине с бычьей шеей и ростом под два метра, с каковым училась когда-то в школе, только он был ее помладше лет на пять (как и ее бывший второй муж) и звали его милым редким именем (как ее бывшего первого мужа). Прелюдией к этой поездке была трехмесячная волнующая переписка и телефонные разговоры, шоколадные конфеты в коробках детям, полутораметровые розы без шипов бабам, навороченные наушники для старшей дочери, дорогущая стереосистема и тд. Надо сказать, что ОЖ после второго развода приходила в себя долго и порядком подзапустила свои прелести весом в центнер, но тут начала готовиться дней за несколько, сдалась специально обученным тётенькам, которые, охая от жалости, впав в азартное вдохновение, приводили ее члены и телеса в состояние достойное применения. Стоит ли поминать полупрозрачную блузку размером хахахаэль, приобретенную на половину заработанных честным редактурным фрилансом средств, изначально предназначенных на покупку новых лыж средней дочери и робота-трансформера сыну?! В пургу, в метель стояла она у дверей подъезда, подпрыгивая на обычно ненадеваемых каблуках (ноги отекают) и тщетно жала кнопку вызова. Через некоторое время из дома вышел дедушка прогуливать какого-то паучкоподобного пёсика, и пожилая многодетная скользнула в подъезд. Сердце у ОЖ колотилось, маникюр был черничным с серебром, что плохо смотрелось на красномороженных руках, но она жаждала любви и вновь с силой нажала на кнопку звонка. Одновременно с этим зазвонил ее мобильник, откуда донесся расстроенный голос бычешеего, сообщивший, что он страшно виноват, но у его девушки заболел ребенок, а ей надо экстренно ехать в командировку на тест-драйв... и что он обязательно приедет нас всех навестить перед новым годом, он как раз купил потрясающий диск с блюзами ("Какие еще нахуй блюзы", - подумала ОЖ, не успев даже толком сфокусироваться на внезапной информации о тест-драйвной девушке с ребенком, доселе не фигурировавшей в разговорах)... После чего, не отходя от квартиры, подпрыгивая от сквозняка, ОЖ давала ему по телефону советы бывалой матери, лечившей своих детей от всего, что только можно придумать в течение их разновозрастных жизней; пока шла к метро - руководила действиями неопытного сошкольника по накладыванию масляного компресса; уже войдя в метро, перешла на смски, в которых максимально доступно излагала все преимущества клюквенного морса перед вишневым киселем... потом у нее кончились деньги на мобильнике, она вышла на своей остановке, зашла в кафе и выпила глинтвейна, думая о том, что нет в мире совершенства, разве только в плане наличия совершеннейших мудаков... Потом она пошла домой к детям, и сразу сварила морс, и с некоторым облегчением подумала­, что у нее все хорошо, а как же иначе!

3. Злоумышленница

Жила-была Одна Очень Молодая Женщина, почти девочка, инфантильная, общительная и беззаботная. У нее было много друзей и знакомых, она любила весело проводить время, легко сходилась и расходилась с людьми, легко забывала обиды. Её не удручали бедность, алкоголизм матери, свинство и даже пьяные домогательства братьев, она не слишком думала о настоящем, но верила в то, что жизнь ее когда-нибудь обязательно изменится. Однажды в магазин, где она работала, зашел юноша, завел с ОЖ беседу, рассмешил парой анекдотов и предложил выпить пива, когда ее смена закончится. Они выпили по банке пива, поболтали, потом, не раздумывая особо, предались сладкому сексу в беседке на детской площадке, а следующим вечером ОЖ собрала нехитрые пожитки и переехала к нему. Неделя пролетела, ОЖ бросила работу и начала вить вокруг двуспального матраса уютное гнездышко, ожидая возлюбленного, который пропадал на работе до вечера, приходил усталый, улыбался ласково и просил поделать ему массаж шеи. Все было прекрасно, и должно было быть еще лучше, как вдруг через пару дней молодой человек спросил — детка, а что, есть ли среди твоих друганов такие, у которых можно разжиться эйчем, ну или там, марфой?* Не вопрос, дарлинг, - ответила ОЖ, которой был знаком этот сленг, - кто башляет, тот имеет всё. Деньги есть, достанешь? Сонце, для тебя — все, что захочешь. На следующий же день ОЖ позвонила паре приятелей, которые обещали все устроить, и она, крайне довольная собой, привезла любимому 10 пакетиков по 1200 рублей - ей было приятно, что она так быстро и без особых проблем смогла выполнить просьбу мч, который так ей нравился.. Любимый и его двое друзей были еще больше довольны, и как только она передала им пакетики, а они ей — деньги (тратила-то свое выходное пособие), все трое достали какие-то удостоверения, а за дверями ванной оказались почему-то незнакомые люди, немедленно объявленные понятыми. Любимый сообщил, что ОЖ поучаствовала в операции «контрольная закупка», а он, любимый, является сотрудником госнаркоконтроля и пас ее исключительно с целью выйти на наркоторговцев. После чего ОЖ была взята под стражу и попала в 6-е СИЗО г.Москвы в Капотне. По этой статье ОЖ светит от 8 до 20 лет, в зависимости от того, сочтет ли суд доказанным приобретение наркотиков «с целью обогащения и наживы». ОЖ искренне не понимает, чем она виновата, ведь сама она доселе никогда в руках не держала никакой дури, не ширялась, не нюхала, она ведь только выполнила просьбу... и сидит теперь ОЖ и ждет, что ее родня как-нибудь наскребет денег на хорошего адвоката, и тогда, конечно, все у нее в жизни будет хорошо, а как же иначе...

* -  «героин» и «морфий»

4. Семейная реликвия

Жила-была Одна Симпатичная Женщина, и всё у нее в жизни было хорошо. Единственное, что немножко тревожило — это отсутствие личной жизни «с продолжением», свидание — раз, ночь вдвоем — два, и всё - субъект испарялся. ОЖ была в недоумении, потому что ничем-то ее судьба не обделила — ни внешностью, ни обаянием, ни квартирой, ни кулинарными талантами, ну была она несколько прямолинейна в оценках, но на фоне основных ттх это же сущие пустяки. Однако все едва начавшиеся романы заканчивались под копирку — кино, кофе с коньяком, постель, «я позвоню» и — тишина. ОЖ грустила и спрашивала подруг, что с ней не так. Те мялись и блеяли, с радостью переводя разговор во время будущее — «просто не нашелся еще Твой Человек, который тебя оценит!» ОЖ такие ответы не устраивали, и она решила пойти по самому верному пути — искать любви в интернете. Заполняя анкету на сайте знакомств, ОЖ добросовестно ответила на все вопросы (любимый фильм - «Красотка», любимый цвет — земляничный, любимое животное — кошка, любимое занятие — смотреть юмористические шоу, любимый певец — Стас Михайлов и т.д.) и вывесила свои фотографии — на фоне пальмы, за рабочим столом и на новогодней вечеринке в костюме зайчика. В графе «я ищу» она написала: мужа, который оценит мои внутренние качества. Отправила, и стала ждать. На ее страничку частенько захаживали разные соискатели, но писем не писали. Прошло две недели, она рискнула и опубликовала даже свой номер телефона, однако телефон удрученно молчал. ОЖ совсем уже было приуныла, как вдруг субботним вечером раздался звонок. Приятный мужской голос сообщил, что прочел ее анкету и хотел бы встретиться с такой интересной девушкой. ОЖ обрадовалась, договорилась о времени и месте (22.00, кинотеатр «5 звезд» на Павелецкой), записалась на маникюр, педикюр, сеанс массажа, пилинг и купила новые чулки модного цвета «нежный лосось». Свидание прошло прекрасно, обладатель приятного голоса был галантен и мило шутил, когда же кинокомедия была посмотрена и мороженое съето, то как-то само собой опять получилось, что были и кофе с коньяком, и танцы под Стаса Михайлова, и постель... Когда ранним утром ОЖ подавала субъекту на кухне кофе (уже без коньяка), он прикидывал, получится ли развести барышню на еще один сексуальный сеанс, но тут ОЖ, выложив на  тарелочку свежеиспеченные вафли, сказала, что у нее есть для него сюрприз. Серьезный мужчина не любил сюрпризов, особенно от малознакомой женщины — он, как и многие, свято верил в то, что «постель — не повод для знакомства». ОЖ, мягко улыбаясь, вынесла небольшую коробочку и достала старое обручальное кольцо красного золота, с полустершейся надписью на внутренней стороне. Это наше, фамильное, принадлежало моему прадеду, примерь... Кольцо оказалось чуть великовато, ну ничего, у меня есть знакомый ювелир, он сможет его уменьшить, размышляла ОЖ вслух. Тем временем приятный мужчина спешно обувался в коридоре, я тебе позвоню, крикнул он, сбегая по ступенькам вниз, выбросив окончательно из головы этот странный эпизод на третьем этаже из восьми. ОЖ задумчиво допивала кофе за приятным мужчиной и размышляла. Странно, быть может, им не нравится, что кольцо старое? Но ведь сейчас это так модно — антиквариат, семейная реликвия... Так думала ОЖ час, и другой, и еще несколько дней. И вновь зазвонил телефон — приятный мужской голос сказал, что ему очень понравились фотографии на сайте и он был бы рад встретиться безотлагательно. ОЖ согласилась, купила чулки цвета чайной розы, новую банку кофе и муку для вафель... и в общем и целом у нее все и дальше было хорошо, а как же иначе!

5. Эльдорадо

Жила-была Одна Безупречная Женщина, которую из всех возможных явлений, предметов и событий интересовала только португальская мебель в викторианском стиле. Прям-таки душу готова была продать за гарнитур. Да вот беда - нигде оптом гарнитура не было, но вообще, в принципе — он был, она видела такой в каталоге и еще на одной фотографии в статье о каком-то французском замке. Она знала наизусть телефоны всех антикварных крупных магазинов и имена знатоков и ценителей португальских резных кроватей и письменных столов темно-красного дерева. И каждый из них готов был ей предложить что-то уникальное, однако ОЖ вбила себе в голову, что где-то непременно найдет гарнитур из 12 предметов - ни больше, ни меньше. Английскую викторианскую мебель она презирала за, как она говорила, "очевидность". ОЖ была дамой весьма обеспеченной - отчим, генерал, оставил ей прекрасную пятикомнатную квартиру на Сухаревской, забулдыжный непризнанный химик-накроман папа - дачу в Покровском-Стрешневе, покойный муж - пару земельных участков на Истре, где трудился и таки надорвался, командуя бригадами прокладчиков труб для элитных поселков. Она разумно распорядилась своим немалым наследством, что-то продала, что-то обменяла, что-то превратила в акции и с чего-то ей капали нехилые проценты, что позволяло ей вкладывать феерические средства в поиски и наемный труд специалистов-антикваров деле от Москвы до Лиссабона, Женевы и Лондона. При этом ОЖ вовсе не пинала балду - она работала в институте художественной экспертизы, преподавая за деньги бонистику, охотно консультировала на дому, проводя экспертную оценку принесенным ей ветхим дензнакам времен Временного Правительства, поражая клиентов знанием серий, росчерков, подписей, водяных знаков и тд. Но сердце ее раз и навсегда отравлено желанием иметь дома некий идеально изумительный 12-предметный португальский гарнитур - без него жизнь кажется ОЖ категорически несовершенной. Друзей ОЖ не нажила, детей как-то не сложилось, но ей совершенно не бывало ни скучно, ни одиноко, она слыла дамой уравновешенной, четко знала, "как надо" и как "ни в коем случае не надо", руководствовалась простыми жизненными принципами и никому не навязывала своей точки зрения. И только одна печаль продолжает томить ОЖ много лет - так и не найденное сокровище в викторианском стиле... Она как-то поделилась этой печалью с почтальоншей, которая принесла ей первую пенсию... ОЖ еще надеется и верит, что это её краснодеревянное эльдорадо всплывет на каком-нибудь заштатном интернет-аукционе, или мелькнет в каталоге раритетов, и вот тогда у нее в жизни все будет совсем хорошо, а как же иначе!..

6. Двое - я и моя тень

Жили-были Две Женщины, сёстры-близнецы, только одна из них действительно жила-была, а вторая существовала только в воображении первой. Их и на самом деле при рождении было двое, но первая выжила, а вторая родилась на свет уже мертвой. Родители очень горевали и частенько поминали ОЖ ее сестру - вот, говорили они маленькой тогда еще ОЖ, а твоя сестрёнка всё видит, всё про тебя знает, всё рассказывает нам, ты не шали, не ври - мы от неё все узнаем всё равно! ОЖ очень боялась своей этой сестры-привидения, она вела с ней пододеяльные переговоры, умоляла ее не доносить, оставляла в укромных местах маленькие подарки и сладости. Однако сестра-привидение была сурова, даров не принимала, на компромиссы не шла и становилась с годами все жестче. Когда ОЖ пробовала сопротивляться, сестра молча брала ее за руку и сжимала изо всех сил, до появления жутких багровых пятен-отпечатков пальцев на запястье или на тощем боку будущей ОЖ. Врачи удивлялись, а родители краснели - это, говорят, дочка сама себя щиплет, нарочно, чтобы нам досадить. ОЖ научилась скрывать свои наблюдения за жизнью и деятельностью своей сестры-привидения, она прекрасно маскировала свой исступленный ужас перед очередным возможным вмешательством в свою жизнь... Время шло, родители регулярно пытались вслух вообразить, какой бы была сейчас - в 10, 13, 15, 17, 20 лет - невыжившая сестра ОЖ, как бы она выглядела, что бы любила, чем бы занималась - и всегда выходило, что ОЖ во всем уступала привидению - то было усидчиво, успешно, покладисто, у него все было прекрасно с внешностью (у ОЖ уши торчали как ручки от сахарницы, она занавешивала их жидкими косицами или хвостиками, вызывая фыркание матери и разбиваясь взглядом о скользящий, торопящийся скорее мимо взгляд отца) и личной жизнью (ОЖ, стремясь добрать любви вне дома, поняла, что этого довольно легко достичь, производя нехитрые манипуляции с разными мужчинами на лестничных клетках, в лифтах, на школьном чердаке или просто в запертом классе). И чем старше они обе становились, тем изощреннее и бесцеремоннее вела себя сестра-призрак. И однажды ОЖ, которой сровнялось 25 лет, увидела журнал для девочек-подростков, где были изображены известные американские актрисы-близнецы Олсен, наряженные на праздник Хеллоуин: одна из них изображала труп с восковым лицом с веревкой на шее, а вторая держала ее за эту веревку и глумливо улыбалась. И ОЖ вдруг поняла, что выход есть, она даже засмеялась, таким простым и естественным он ей показался!.. Вечером того же дня постаревший отец ОЖ услышал в комнате странный скрип, как будто что-то качается и бьет в стенку, от чего стали подпрыгивать книги на полке... Слава Богу, ОЖ откачали, и теперь она живет в странном месте рядом со странными людьми, с которыми она наконец может открыто разговаривать о сестре-призраке и жаловаться на ее закидоны, то есть, наконец-то найти тех, с кем можно поделиться этим ужасом всей ее жизни, и так ей от этого полегчало, что теперь уж у нее в жизни стало хорошо, а как же иначе...

7. Inversio

Жила-была Очень Трепетная Женщина, и была у нее одна-единственная дочь. ОЖ растила эту дочь бережно и вдохновенно. Они занимали 12-метровую комнатку в коммуналке, муж и отец недолго задержался на этом сомнительном участке жилплощади, жадничал с алиментами, а потом и вовсе куда-то исчез, так что ОЖ крутилась как могла на двух работах, поручив худенькую и болезненную Микаэлу (причудливое имя было выбрано ОЖ после прочтения любовного романа без начала и конца, где главная героиня долго и мучительно ждет своего возлюбленного, а потом умирает, сливаясь с ним в поцелуе — уж очень устала ждать за сорок лет-то. ОЖ любила рассказывать эту историю, каждый раз добавляя к нелегкой судьбе книжной Микаэлы все больше и больше душераздирающих подробностей, от которых сама же начинала истерически всхлипывать) своей маме. Мама пережила войну, голод, смерть всех родных, выжила в детском доме, была по натуре человеком неласковым, без всякой нежности относилась к ОЖ и внучке, но выполняла свою работу бабушкой вполне добросовестно, не вникая в подробности детских эмоций и дочерних переживаний. Микаэла росла, бабушка водила ее в музыкалку и на хореографию, смесь татарской и эстонской крови дала девице броскую внешность, характер вылеплялся упрямый, она виртуозно врала всем направо и налево, и даже преуспела в этом — как-то перед остолбеневшей ОЖ возникла делегация из трех семей с соседних улиц — пришли знакомиться с «известной певицей» (ОЖ была скромным техническим переводчиком с пары европейских языков) и желали видеть «бывшего посла СССР в Мадриде» (жадный алиментщик служил когда-то в городке Отепя водителем мэра города), именно так заочно презентовала Мика своих родителей аж трем молодым людям, каждому из которых туманно пообещала выйти замуж «как только предки разменяют наши хоромы» - вот как раз на хоромы три семейства и явились посмотреть. Бабушка без лишних слов и объяснений выпроводила улюлюкающих пришельцев, а вечером впервые в жизни применила к ничего не подозревавшей припорхавшей домой 16-летней внучке физическую силу — в бешенстве «за позор» бабушка остригла орущую Мику чуть не под ноль, после чего силы пожилой женщины иссякли навсегда, окончательно добитые инсультом. Через полгода больниц практиески парализованную сухонькую старушечку ОЖ, рыдая, забрала умирать домой. Мика к тому времени бросила школу, пошла работать в «Пенту» стриптизершей и имела неслыханный успех, песцовый полушубок, альбиноса-удава с которым выступала,  кормила его раз в неделю белой крысой, ухажера-рэкетира Костика на вишневой конечно же девятке, и дома не показывалась вообще. Незадолго до смерти мама вконец раздерганной и пораженной собственным бессилием ОЖ сказала странное, ОЖ решила, что это бред и видения уходящей в небытие: «Ты ей не давай моих денег — она их потратит на коней, а тебя из квартиры выкинет». Никаких «моих денег» по разумению ОЖ у ее матушки не было и быть не могло, поэтому она пожала плечами и выбросила фразу из головы. Прошло еще полгода, старушка тихо отошла, ОЖ отрыдала на похоронах (нужно ли говорить о том, что Мика не явилась) и жила по инерции, пока однажды не получила извещение на ценную бандероль от неизвестного отправителя. Бандероль содержала сберкнижку матери, где обнаружились приличные накопления, отправлена она была из Подмосковья неизвестно кем. ОЖ восприняла событие без радости и без особенных удивлений, вступила в права наследства и сняла все деньги с книжки, перевела их в доллары, уложила в пакет и спрятала в пухлый сборник рассказов Чарушина и Бианки. ОЖ абсолютно не знала, что делать с этими тыщами американских президентов, она очень ждала, что Мика придет и вот тогда они вместе решат, как быть. И Мика пришла, как чуяла. ОЖ поплакала по маме, рассказала, что теперь уж никого в той оградке не схоронить, только разве кремация... Мика тем временем пересчитала доллары, отложила, поколебавшись, две сотенные купюры обратно в Чарушина-Бианки и отчалила. С тех пор прошло уже больше 15 лет. ОЖ живет как и жила на 12 метрах, давно бросила работу и в основном ходит крестными ходами по всей стране. Мика владеет крупнейшим конезаводом в России, живет на Рублевке, ее ахалтекинцев выкупают для племенного разведения искушенные в этом бизнесе арабские шейхи. Недавно я прочла Микино интервью в специализированном журнале, где она пишет, что исходный капитал на ее первого скакуна она заработала техническими переводами... А ОЖ ходит меж Киево-Печерской Лаврой и Валаамом, и все думает — кто же ей послал тогда сберкнижку и откуда мать знала про лошадей? Но ответов на эти вопросы у нее нет, и она продолжает ходить и удовлетворенно думать о том, что хоть в одном мать ошиблась — не отобрали у нее комнату, и это ведь хорошо, но главное — у Микочки все в жизни сложилось, а как же иначе...

8. Тёща на блины

Жила-была Одна Решительная Молодая Женщина, которая теплым весенним вечером на масленой неделе ехала в город Химки для судьбоносного разговора с давним и регулярным любовником — он должен был, по ее разумению, немедленно развестись и жениться на ОЖ. Собственно, она ехала для разговора не столько с ним, сколько с его тупицей-женой — в конце концов, думала ОЖ, нельзя же быть такой эгоцентричкой, сейчас мы быстро все решим и ситуация наконец сдвинется с мертвой точки. ОЖ выбрала именно этот вечер, потому что накануне ее давний и регулярный предупредил — зайкуся, не смогу завтра, принимаем дома тещу, сама понимаешь. «Вот заодно и тещу поглядим, - размышляла весело ОЖ, - небось такая же тугоумная, как дочка». Легко найдя дом (пару раз он привозил ее к себе, пока официальная жена проводила время на садовом участке кверху попой в огороде), ОЖ дождалась, когда к подъезду направилась пожилая хорошо одетая дама, намереваясь пристроиться за ней и пройти, и уже почти вошла за дамой, как вдруг внутри ОЖ словно все в ужасе замерло — она увидела на руке набирающей номер квартиры на домофоне дамы едва заметный след от выведенной татуировки вроде солнышка и буквы М. Такая татуировка в сочетании с цифрами на домофоне (номер именно той, конечно, квартиры, куда направлялась ОЖ) и стариннм перстнем с мертвым тусклым опалом означала только одно: тещей ее регулярного оказалась непосредственная начальница ОЖ, Марина Александровна, зав.отделением гнойной хирургии, в каковом ОЖ трудилась медсестрой. И отступать уже было некуда — добрейшая М.А. уже обнаружила за своей спиной Киру, которая так ловко ставит капельницы и летает между реанимацией и отделением как ласточка. «Кирочка, какая неожиданная радость — встретить вас здесь, вы же кажется живете в Бирюлево? А я вот иду к своим, теща идет на блины, представляете, не ко мне они, а я к ним... Послушайте, если вы не торопитесь — давайте зайдем вместе? Признаться, у меня зять — тот еще пенёк с ушами, не самое приятное знакомство, но хоть блинов поедим, а?» ОЖ как могла вежливо отказалась - «я тут по маминым делам, срочно бегу обратно, спасибо-спасибо, в другой раз», и утратив всю свою решительность отправилась ждать маршрутку до Войковской. «А ведь М.А. права абсолютно — пенёк и есть, - думала уныло ОЖ, - и вот почему некоторым идиотам везет — у них такие тёщи!» И рассказывает теперь ОЖ эту нелепую историю подругам с досадой и завистью, хотя в общем-то, если представить все возможные варианты развития событий (скажем, М.А. вошла бы в разгар расстановок точек над «и»)  все кончилось хорошо, а как же иначе.

9. Не как в сказке

Жила-была Одна Милая Женщина и, как часто бывает, не было у нее детей. Все было — любящий муж, чудесные родители и нелицемерные заботливые свекры, племянники разных возрастов, верные друзья и близкие подруги, нехлопотный мелкий бизнес и крепкие стабильные заработки, просторное жильё в городе и дача за городом, личный аккуратный джипчик и годовой абонемент в фитнес-клуб, громадный шотландский вислоухий котяра и прибамбасы по уходу за ним... А детей все не было — не задерживались завязи, не совпадали какие-то ттх у нее с любящим мужем, не могла ОЖ выносить собственное дитя. Поогорчались, попробовали то и это, съездили в ту заграницу и еще в другую, и поняли, что есть только два варианта — попробовать суррогатное материнство, либо взять под опеку (усыновление — это неправильно, решили они, мало ли что — вдруг не сложится, а ребенок уже носит твою фамилию) малыша из детского дома. Вот только никак не могли супруги прийти к решению — каким вариантом воспользоваться, и в результате пошли обоими путями. ОЖ начала искать суррогатную мать (она считала, это дело более ответственным, нежели выбор уже готового ребенка), а ее муж исправно посещал сайт «Отказники.ру» и записался в школу для будущих приемных родителей. Через полгода все было чудесно: юная, но уже опытная в роли инкубатора, молдаванка вынашивала им крупного мальчика, в то время как уже был собран полный пакет документов на опеку над крошечной годовалой девочкой, чья мать уже была крепко и надежно лишена родительских прав. ОЖ, муж и вся их большая дружная семья волновались, готовились, читали книги только о здоровье и воспитании маленьких детей, трогательно совещались заранее насчет частного детского садика для обоих, консультировались с агентствами по найму лучших в мире нянь, обследовали пони-клубы... Однажды, выезжая с парковки, ОЖ почувствовала вдруг легкое головокружение, постаралась не обращать на него внимание и боле-менее благополучно добралась до работы. Через час ей стало плохо, а еще через четыре месяца, за два дня до рождения молдаванкой их ребенка, её не стало совсем — опухоль мозга стремительно и необратимо разрослась и поглотила бедную ОЖ, так и не пришедшую в сознание. На похоронах муж ОЖ не мог плакать и не мог простить себе того, как он последние несколько месяцев отмахивался от жалоб обычно никогда и ничем не болевшей жены на головокружения и «сверчки в ушах», полагая это милым вздором, всего лишь желанием сиюминутного внимания к себе... Прошло еще какое-то время. Молдаванка благополучно родила сына мужу ОЖ, и без особенных восторгов и эмоций согласилась сперва кормить мальчика, а затем выйти замуж за молодого вдовца — о лучшей доле для себя и своего родного, в 15 лет рожденного сына, она и не могла мечтать. И сейчас в этой большой дружной семье растут уже пятеро обласканных детей, и никто уже не помнит, где приемный, где родной, где рожденный до кочины ОЖ, где после — и это уже не нужно, потому что все теперь у них прекрасно, и дальше же все обязательно должно быть хорошо, а как же иначе...

10. Трагикомедия обстоятельств

Жила-была Одна Простая Женщина, которая после школы нигде не училась, довольно рано вышла замуж и родила дочку. Муж трудился в автомастерской, ОЖ нянчилась и хозяйствовала, планируя в будущем сдать малышку в ясельки и встать вновь за прилавок магазина канцтоваров. Как-то раз ОЖ мыла пол и внезапно отключилась. Когда ОЖ очнулась, она обнаружила себя в больничной палате, всю обмотанную какими-то проводами и облепленную датчиками, а под одеялом — совершенно недвусмысленный собственный живот. Когда врачи разрешили ей вести беседы, то потрясенная ОЖ выяснила, что впала в кому, будучи беременной едва двумя-тремя неделями, о чем и не подозревала, собираясь вымыть пол. Больше полугода пролежала она в отключке в больнице, а внутри нее рос новый человек. «Беременность пролетела на диво быстро», - любила пошутить она потом. Родился крепкий мальчишка, их еще довольно долго мурыжили в клинике, желая удостовериться в жизнеспособности младенца, а заодно в адекватности и психическом здоровье ОЖ. В конце концов их выпустили, и зажили все четверо плюс старенькая мама ОЖ в их небольшой двушке. Вскоре в эту самую двушку явились какие-то люди, вызвали мужа ОЖ на улицу, он пошел и пропал, пропал навсегда. ОЖ подала заявление в милицию, у нее совершенно ехала крыша от того, что она абсолютно не понимала, куда мог подеваться ее добрый и миролюбивый муж, автомеханик, у которого отродясь не было ни врагов, ни собутыльников. Но время шло, никаких известий не поступало, а надо было жить, кормить детей, выбивать какие-то пособия по непонятно какой утере какого кормильца, возиться с инсульт перенесшей мамой... ОЖ изнемогала от забот и горестей, однако стойко тянула весь этот свой немалый груз. Дети росли здоровыми и спокойными, дочка пошла в 1 класс, сын в основном существовал на пятидневке, за мамой смотрела соседка, а ОЖ летала в Турцию за дублом и кожей, открывала палатки на рынках, нанимала для подпольного пошивочного цеха поденщиц и умела засыпать на 15-20 минут как Штирлиц. Через 7 лет после исчезновения мужа она развелась с ним, как с пропавшим без вести, и вышла замуж за такого же челнока-воротилу, родила от него двойню, схоронила маму, продала квартиру и перебралась в Подмосковье на свежий воздух — близнецы много болели, а у ее старшего сынак тому же обнаружилась астматическая компонента. Прошло почти 10 лет. Как-то раз, в гостях у друзей речь зашла о том, как «на диво быстро пролетела беременность» ОЖ, и один из присутствовавших, партнер партнерыч по бизнесу кого-то из хозяев дома, человек пожилой, расхохотался — а я подобную историю один раз слышал от своего шофера, он еще сказал, что не смог бы жить спокойно, если бы с ним приключилась такое, все бы думал о том, не трахали ли какие-нибудь медбратья или студенты-медики его жену, пока она в коме была — ведь срок посчитать в ее состоянии тогдашнем было сложно. ОЖ напряглась и спросила, сколько лет его шоферу. Да пёс его знает, сказал пожилой бизнесмен, щас я его позову, спросим. И позвонил по сотовому, вызвал своего водителя СанСаныча. ОЖ, узнав уже и имя шофера, вышла в другую комнату и, стоя за дверью, слушала давно забытый глуховатый басок, который слово в слово повторял все то, что она столько раз рассказывала со смехом своим друзьям и знакомым, близким и не близким, словно защищаясь от чего-то этой легкостью и веселостью фразы «беременность пролетела на диво быстро»... Пропавший без вести и одновременно живой и здоровый первый муж ОЖ, возвращаясь в машину, ломал голову, зачем его вызывали веселить публику и спрашивали про возраст — он ничего не понял, как и не понял больше никто, кроме действующего мужа ОЖ. Когда они вернулись домой, ОЖ достала из коробки из-под горнолыжных ботинок пачку бумаги — это были копии запросов в милицию и прокуратуру. Муж ОЖ взял у нее из дрожащих рук эту пачку, быстрым щелканьем зажигалки устроил в камине небольшой пожар и налил жене водки. Они молча выпили и пошли спать, а с тем седым бизнесменом у них не так уж было много общих интересов, чтобы продолжать знакомство, и засыпали они, по умолчанию уверенные в том, что все уже на самом деле хорошо, а как же иначе.

11. Огонёк

Жила-была Одна боле-менее пожилая Женщина, которая всю жизнь смирно проучительствовала в маленьком городишке, вырастила дочь, схоронила мужа, получила какую-то блеклую пенсию и посвятила остаток жизни воспитанию кошек. Она даже специально переехала со своими любимыми когтящими всех и вся вокруг животинами числом пять штук на садовый свой участок в домушку с печкой, два десятка километров от Бежецка. Походила по соседям, напомнила о кой-кому о своем родстве с ними, с кем-то выпила за упокой души родителей, кому-то помогла кроссворд разгадать, кому кляузу настрочить, а некоторым так вообще обещала ребенка до ПТУ дотянуть по русскому - в общем, находила на поленницу дров, на зиму должно было хватить. Кошки довольно быстро принялись за несильно пуганых деревенских птичек и скакали по чужим сенникам в поисках мышиных гнезд - свои мыши в домушке если и были, то в предынфарктном состоянии эвакуировались из нехорошего дома с пятью кошачьими запахами. ОЖ освоила баню, накорчевала и свалила в подвал несколько мешков мерзлой картошки, успела насолить грибов и настоять водку на рябине. Дочь раз заехала навестить матушку, пыталась всучить денег (продала материну библиотеку приключений, антологию фантастики бело-красную и всего Пикуля), разругалась из-за спитого чая и хлопнула калиткой палисадничка в расстройстве. А ОЖ чувствовала себя прекрасно, раз в неделю ходила 4 километра до поселка за "Огоньком", который ей за специальную мзду откладывала на почте тётка-телеграммщица - они с ней вместе собирали опят по осени. Так вот, в одном из предновогодних "Огоньков" ОЖ вдруг увидела фотографию своего троюродного брата, военного моряка, который, оказывается лишился ног и побирался в Москве у трех вокзалов - просто фотография в очерке из серии "Время и мы". ОЖ засобиралась в столицу искать по вокзалам этого своего морского кузена, котов на время пристроила по разным домам, задвинула щеколду на калитке и поехала. И случился с ОЖ в электричке сердечный приступ большой сложности, и попала она в кардиологическое отделение промежуточной бедной районной больницы, где тихо отошла под Рождество. Дочь нашла матушку недели через две - паспорт и пенсионное удостоверение еще в электричке тиснули какие-то оборотистые люди. Схоронила ее на деревенском кладбище, деревянно вымыла посуду и стопки за отголосившими свое соседками. Перелистнула "Огонек", уперлась в известную уже фотографию. Прочла надпись на полях, сделанную материнской рукой - "Лёва, три вокзала, гнида Тося, складень!!!!!!!" И вспомнила дочь ОЖ какую-то хитрую историю про семейную икону, взяла да и поехала на следующий день в Москву, где действительно на площади отыскала безногого родственника. Три месяца спустя дочь ОЖ была практически хозяйкой роскошных двух комнат в коммуналке на Стромынке, откуда в общем даже без особых сложностей изгнала бывшую жену моряка, ту самую тётю Тосю, непрописанную подлюгу, выдворившую инвалида на улицу. Дядя Лёва приходил в себя в военном госпитале под Подольском, где ему обещали вывести стому и облегчить мучения с почками. А дочь ОЖ каждый вечер смотрит на найденный в замурованном мусоропроводе медный складень - Рождество и не хочет его продавать, хотя дядя Лёва велел к его возвращению хотя бы "найти желающих". Она прикидывает, сколько нужно накопить им с дядькой денег, чтобы справить матушке пристойную ограду в благодарность за такой новый поворот в жизни и судьбе. И если чем и мучается дочь ОЖ, то только одним - что кошек маминых любимых не приютила, не взяла в столицу, но успокаивает себя: "Им там гораздо лучше, чем тут, а как же иначе".

12. Ангел с пластырем

Жила-была Одна Обыкновенная Женщина, у которой внезапно смертельно заболел сын-подросток. Точнее, заболел-то он видимо давно, только узнали они об этом поздно, когда и сделать-то ничего уже было нельзя - им так и сказали, мол, даже не тыркайтесь, никакая заграница вам не поможет, никакие доноры, никакое типирование, пусть парень доживет уже дома свое, отмучается. Муж ОЖ, среднестатистический программист, довольно быстро слился из этой невозможной для него ситуации, когда он ничем не может помочь своей семье. ОЖ и ее на глазах уходящий и мучающийся страшными болями сын остались вдвоем и почти не разговаривали, мать обдумывала каждое слово и каждую интонацию, чтобы не напомнить 17-летнему родному единственному существу ничем о том, что его ожидает вскорости. Что ожидает её - об этом у нее не было времени думать. ОЖ никогда не ходила в церковь, была крещена в раннем детстве и молиться не умела, потому что считала что своими словами - это неуважительно к "инстанциям", а молитвам обучена не была. Соседки ей надавали бутылок со святой водой, наперебой инструктируя, как лучше и с какими словами её применять, но ОЖ была как промокшее насквозь гнилое бревно и разрушающееся изнутри от любой капли, любого слова. И как-то ночью ОЖ, которая теперь спала всегда полусидя в кресле возле кровати сына, сквозь полузабытьё попросила в воздух хоть что-нибудь, что бы помогло сыну ее уйти во сне, без боли, без ужасных корчей и еще более ужасного бессловесного взгляда мимо. Утром она вздрогнула от телефонного звонка - звонил бывший сослуживец ее мужа, который был не в курсе их ситуации, хотел собственно позвать на похороны своей матери. Узнав про мальчика, сослуживец вздохнул и сказал - я могу только привезти вам пластыри, знаете эти, с наркотиком, от мамы осталось... я привезу их сейчас. И часом позже два окаменевших каждый от своего горя человека стояли в коридоре и молчали, ОЖ взяла эти драгоценности нашего времени, "дюрогезики". И случилось по её желанию - хоть сколько-то помогли эти пластыри, и мальчик ее ушел во сне, спокойней и безболезненней, чем вышло бы - без них. Когда его не стало, ОЖ посмотрела на часы - наступило католическое Рождество, и черты лица сына разгладились, и ушла мука с этого родного лица. И тогда она смогла плакать и молиться и даже благодарить. Я услышала эту историю в поезде от нее самой, едущей в Пюхтицкий монастырь, откуда после ОЖ собиралась в Польшу, в Остру Браму. На прощанье ОЖ сказала мне - ты веруй, как можешь, не пыжься, помни, что Он с нами всегда - с теми, кто уже и плакать не может и у кого нет сил увидеть свою жизнь не законченной, и Он плачет с тобой и мучается с твоими близкими, но когда все кончается, Он обнимает нас и дает силы жить, и так было и так будет, а как же иначе.

13. Андерсен

Жила-была Одна Ужасно Скучная Женщина - все о ней так отзывались. Она и сама понимала смутно, что с детства всё вокруг неё равномерно дышало скукой, обыденностью, и даже суета, которая под разные праздники наполняла дом, была неинтересной, какой-то жалкой, неяркой, предсказуемой... ОЖ не умела радоваться подаркам, выходным, каникулам, поездкам в лагерь, походам в кино, первым наручным часикам всё это, ну или почти всё было и у других вокруг тоже. А ей хотелось увидеть себя в совершенно иных обстоятельствах и декорациях, ОЖ была абсолютно уверена, что именно она, вытерпевшая банальные 10 классов, пары кружков и музыкалку, опрокинет свое скучное прошлое триумфально, чтобы "они все" (под "всеми" подразумевались без исключения и родители, и подружки, и редкие воздыхатели, и учителя, и даже пожилая балерина, бывшая прима провинциального театрика, носившая камею у горла и вызывавшая у ОЖ легкую тень интереса как ей удается так долго и медленно снимать перчатки, пальчик за пальчиком) единомоментно прозрели, потряслись и прониклись отвращением к себе и бессмысленности своих трепыханий. Что именно должно произойти, ОЖ плохо представляла, она просто терпеливо ждала, как штопальная игла из сказки Андерсена, что ее заметят и оценят в институте, на практике, в аспирантуре, на одной работе, на другой, третьей... После 32 лет годы вдруг полетели очень быстро, ОЖ ловила себя на том, что на вопрос о возрасте вынуждена отнимать от текущего года год рождения, чтобы точно сказать, сколько же. Воздыхатели растворялись после одной-двух проведенных вместе вечеров, не то что ночей - их просто не было. ОЖ увядала, курвилась, обретала черты стародевической стервозы, ненавидела молодых и замужних, а еще не дай Бог беременных сотрудниц, достигла небывалых высот в мастерстве рабочих интриг и создания скандальных ситуаций... уже не было на свете, кажется, ни одного человека, который бы её любил, её не уважали, но боялись. Она это понимала, где-то в глубине души сожалела о чем-то, но так толком и не понимала, о чем именно. Карьера ОЖ шла в гору, её посылали уже и за границу на разные выставки и конференции. И вот одна такая конференция проходила в Копенгагене и заканчивалась аккурат под европейское Рождество. ОЖ решила прихватить пару деньков и просто погулять по пустым вечерним улицам сказочного города, поглядеть на зеленые крыши и Русалочку с неотпиленными в кои-то веки частями тела. На набережной ОЖ как раз фотографировала Русалочку на камне и залив, когда в неё со всего размаху наехал господин на велосипеде. ОЖ очнулась в объятиях насмерть перепуганного датчанина в красном вязаном шарфе, который пытался уложить ОЖ на скамью и задирал ей подол, чтобы осмотреть ногу. ОЖ набрала воздуху в грудь, чтобы заорать - и от боли, и от не самой приличной ситуации... и передумала. И правильно сделала, потому что теперь она не просто какая-то постсоветская ОЖ, а вполне себе госпожа Кнудсен при муже, ветеринарном гении Харлафе Кнудсене и его почтенной, впавшей в маразм маменьке, которую они забирают из пансиона на Пасху и Рождество, а как же иначе!


14. «The Beatles»

Не все то колокол, что звонит.
All you need is love.;
Love is all you need.;(с)


Жила-была Одна Женщина неопределенного досреднего возраста, у которой все было хорошо, по крайней мере она так всем говорила. Что она на самом деле думала о себе и своей жизни, в общем, мало кого интересовало. ОЖ была исполнительной без маниакальности, доброжелательной без претензий на дружбу, в ней всего было настолько в меру, включая чувство юмора, проявление искренности и умения слушать, что особенно ничего не хотелось менять в отношениях с таким человеком. Никто бы сходу не сказал, какого цвета у нее глаза и никто точно не помнил, когда у нее день рожденья, а как раз он приходился на день св.Валентина, недавний насильственно внедренный с энтузиазмом культивированный праздник. И с тех пор, как в их конторе началась эпоха валентинства, все волей-неволей вынуждены были запомнить, что в этот лихорадочно-приторный день придется сперва выпить за ОЖ, которая аккуратно накрывала поляну, просила непременно попробовать ее фирменный салат с имбирем и каперсами, выслушивала похвалы новому платью, выпивала ровно треть пластикового стаканчика «асти» и ровно в 6 вечера уходила с работы домой, в то время как молодые коллеги собирались в клуб или на квартиру продолжить весельбу. Коллегам не приходило в голову позвать ее, хотя она едва ли была сильно старше — просто ни у кого за время не возникло мысли спросить, а кто, собственно, ждет ее дома и ждет ли вообще, есть ли ей с кем спраздновать семейно день рожденья — она просто всем своим обликом и обращением словно исключила возможность усомниться в том, что у нее все хорошо. Так прошло года 3 или 4, и вот после очередного, уже такого привычного фуршета 14-го февраля, ОЖ вдруг спросила у разошедшихся по рабочим местам сотрудников: «А что мы будем делать дальше, куда двинемся?» Все замялись и неопределенно жали плечами, хотя планы уже были давно определены — некоторые уже уехали вперед, на дачу к девушке из соседнего отдела, остальные должны были затариться, сесть на два вызванных уже такси (все выпили, впереди ждали выходные) и подъехать позже. ОЖ стояла посреди комнаты и смотрела искательно на каждого, но никто так и не взял на себя миссию решительного вранья, и пауза висела и разбухала, пока, наконец, ОЖ не вздохнула: жаль, мне сегодня очень хотелось бы... но она так и не сформулировала, чего именно ей хотелось, и ушла отмывать контейнеры от холодца и салата. Молодежь сдуло ветром — всем было неловко. Выходные прошли бурно, в воскресенье под вечер все расползались с дачи сонные, мятые, пытаясь совместить личность с организмом. В понедельник ОЖ не появилась на работе, стол ее был идеально убран, на нем стояли уже несколько пожухшие букеты, подаренные в пятницу. Надо же, не забрала, неужели обиделась, тревожились сотрудники. ОЖ не брала трубку, во вторник ее тоже не было... и только в середине дня в большую комнату вошел начальник с лицом полным трагической таинственности и сообщил, что ОЖ в пятницу пришла домой, выпила несколько десятков таблеток и уснула навсегда. Когда кто-то из службы безопасности пришел и включил ее компьютер, все увидели, что она вместо savescreen оставила бегущую строку:

 ALL I NEED WAS LOVЕ



15. Тудемо-сюдемо

Жили-были Две Женщины, две сестры, их в доме называли «тудемо-сюдемо», потому что это было их любимое слово и они почти всегда появлялись вместе. Старшая из них (Тудемо) была точной копией билибинской Бабы-Яги - нос ручкой от утюга тянулся к подбородку, длинные желто-серые космы торчали из-под красной косынки с «золотыми» нитками, и мотающиеся несоразмерные какие-то руки, вечно сжимавшие то метлу, то обломок палки, то выбивалку для ковров. Я лично старалась вжаться в почтовые ящики, когда она стремительно пролетала через подъезд, вызывающе двигаясь наискосок. ОЖ-тудемо почти никогда не разговаривала, изредко выкрикивая что-нибудь инфинитивное, например «стоять*****» или «подметатьнахуй». Вторая (сюдемо) каким-то образом получилась ровно в три раза шире сестрицы во всех частях тела, у нее даже просматривался цвет глаз (управдомша говорила - «сюдемо, идик-сюды, помойные твои глаза!»), она была напротив очень словоохотлива, и почти каждое предложение начинала с глубокого жалобного вздоха «аааах тыы», после чего как бы сглатывала этот всхлип и приступала к собственно изложению мысли или проблемы. Тудемо трудилась дворничихой, а Сюдемо чем-то вроде консьержки, Тудемо жестоко гоняла бездомных собак от баков с мусором, а Сюдемо кормила подъездных кошек, Тудемо пила разом, только «нАвечер», стакан-другой «водовки», а Сюдемо по чуть-чуть в течение дня какой-то кислой наливки «бурдовова» цвета, каковую от всей души ближе к программе «Время» предлагала всем входящим и выходящим, Тудемо людей чуждалась и явно запрещала Сюдемо любые «контакты», а Сюдемо боялась сестры и маялась от желания пообщаться. Они жили в коммуналке, занимая угловую, самую большую комнату, спали на одной кровати. Злые подъездные слухи гласили, что мать их была почтальоншей, которую убил сожитель — рабочий с ЗИЛа, а дочки жили всю дорогу в каком-то спец-интернате («гли-кось, они ж ненормальные на голову, точно, я б таких тоже сдала!») и появились в подъезде только после смерти мамаши. «Вот на том самом диване, где он ее душил, они и спят, сердешные», - откуда эти подробности были всем известны — да известно откуда, любая такая «деталь» чужого горя, «мутной истории» становится абсолютом просто потому, что выдумать такое невозможно. «Сердешные» жили дружно, никому не мешали, ругались только из-за телевизора, и когда летом Сюдемо любила посидеть с бабками на скамейке, полузгать семки и послушать разговоры, а Тудемо кружила вокруг и точила ухо на все то, что начинала рассказывать сестра. Как только та «забывалась», Тудемо подскакивала и выдергивала свою медузную часть семьи из приятного общества, шипя и плюясь инфинитивами, пихала ее локтем в сторону лифта. Сюдемо робко протестовала и обижалась, но шла и шла. Это представление разыгрывалось по теплой погоде буквально каждый день, и мы, дети, любили хихикать над одной и той же мизансценой, где Сюдемо начинала фразу с «аааах тыыы, а вооот у нааас раааз в тырнатеее случай быыыыл...» - как Тудемо уже неслась к ней, с занесенным локтем, грозящим в глаз. Сюдемо любила читать и просила все время оставлять ей газеты или какие-нибудь бульварные книжонки, отдельное предпочтение отдавала литературе про диеты и голодания, а в самом нижнем ящике ее «рабочего стола» под квитанциями и за мышеловкой лежал сборничек Блаватской. Тудемо бесцеремонно лишала сестру любого чтения, выдирая из рук журнальчики про здоровье — она была главной добытчицей-волчицей, тащила все добытое в пункт приема вторсырья, приходила довольная, медленной свободной походкой, скрючив руки в кулаки, засунутые в карманы серого халата, подволакивая галоши, обвязанные бечевкой от торта. Она заработала на газетах, банках, обрывках тряпок — и несла сестре несколько рогаликов по 5 копеек, которые та под чайный гриб или загадочное питье «бурдовова» цвета употребляла перед телевизором...
Ну тут по идее все ожидают рассказа об их бесславной кончине, как «вдруг» скончалась одна ОЖ, потом не вынесла разлуки другая, но на то жизнь и отличается от литературы, чтобы ломать стереотипы и не идти по законам жанра. Сюдемо ррраз - и вышла замуж. За соседа по коммуналке, токаря с того же ЗИЛа. Он устроил жену к себе в цех уж не знаю кем, какой-нибудь учетчицей. Она сперва переехала к нему в комнату, стала бегать с ним по утрам (выглядело это прекомично — бодрый подтянутый мужик в трусах наворачивал круги вокруг школы, а за ним мелкими перебежками тряслась Сюдемо, периодически приваливаясь то к березке, то к рябине, то к фонарному столбу), начала курить, а через полгода вдруг сдала на права и водила ихнего «Козла» так лихо, что оставалось руками развести. Она перестала стремиться летом на скамейку, зато могла вскользь сказать кому-нибудь невинную гадость и всячески давала понять, что ее нынешнее семейное положение вознесло ее не просто на ступеньку, а на целый лестничный пролет выше всех, кто продолжает сидеть и лузгать, в то время как она за рулем авто везет мужа на садовый участок, тудемо-сюдемо. Нет, детей у них конечно не было, но зато появилась хрупкая и бессловесная племянница мужа, которую Сюдемо гоняла и в хвост и в гриву, заставляя мыть квартиру и дежурить в подъезде — племянница была поселена в бывшей комнате мужа, в то время как муж и Сюдемо заняли большую комнату...
А что ОЖ-Тудемо? Да, ее не стало очень скоро после свадьбы сестры. Не, не спилась, не умерла от сердечного приступа, не прыгнула из окна и не попала по пьяни под машину. Она полезла на дерево, чтобы снять застрявшего и обалдевшего от ужаса кота, и упала вместе с ним. Кот выжил... вот уж у кого дальше все точно было хорошо, а как же иначе.

16. Месяц в деревне.

Жила-была Одна Счастливая Женщина, хохотушка, хлопотунья, хозяйка — «три хаха», так ее называли подружки. Все любили ее, ее дом, уютную кухню, нелепейшую квартиру, забитую разномастной эклектикой из разных жизней, какие-то обрывки семейных слитых историй пялились косо со стен, валялись по углам, пылились на полках. Мужа любили как-то заодно — он к ней прилагался сразу, оптом, как пакет гречки к красной икре в продуктовом «заказе» советского времени. Милый, добродушный, близорукий — иногда снимал очки, протирал их суматошным движением, впадая в панику от полуминуты максимальной близорукости, но надев, немедленно расплывался в улыбке — чудный, чудный малый, говорили все. В доме ОЖ всегда были рады любому количеству гостей, там вечно кто-то жил, ночевал, останавливался, вписывался. Муж ОЖ так хотел быть рядом с ней, слитно и безраздельно, что смог убедить себя, будто это бесконечная невозможность побыть только с ней, своей семье ему радостна — потому что ОЖ была очень заразительно и неделанно радостным, искренним человеком, она любила всех, всех жалела, никогда никого вслух не осуждала, сердилась смешно и коротко, пеняя сыну-первокурснику на продранные джинсы и потерянную трешницу, а мужу на выбитые зимой стекла на лоджии и сдохших с голодухи сомов-анциструсов в аквариуме. Надолго задержался при них бывший сослуживец мужа ОЖ — перекантовываясь между командировками жестоко заболел, был при смерти, но стараниями ОЖ был реанимирован, выхожен и оставлен при семье на правах старого друга, «верного помощника и советчика, единственного, в сущности, мужчины в доме». Друг воспринял свою роль ответственно и мрачно, ибо сметенный цунамической заботой ОЖ он, убежденный холостяк и вообще желчный персонаж, насмерть влюбился в жену своего сослуживца и поклялся себе быть при ней, пока не прогонит. ОЖ даже не очень льстила эта привязанность — она сочла ее такой же естественной, как все, что вокруг нее творилось по ее воле, она даже решила, что эта его преданная влюбленность — ее собственная прихоть, и так все и катилось дальше, легко, уверенно, весело, и долго могло бы еще катиться, пока не наступило очередное лето. Семейство полным составом плюс бабушки с одним дедом и братом деда съехало на дачу, ОЖ ведрами варила борщ, тесто для оладьев замешивала в тазу и выкатывала эту гору еды в сад на детской тачке, как Муми-мама. На выходные под конец июля ожидались очередные гости, приехал и сын, привезя с собой приятеля-старшекурсника, который мыкался по друзьям, пока закрыта общага, не желая обременять собой семейство, проживающее где-то в Молдавии. ОЖ обозвала приятеля сын Грегорашем — очень он ей напомнил мальчишку из мультика в ее детстве, немедленно запрягла расслабленных бездельем студентов, гоняла их за водой на источник или за сепарированной сметаной в деревню. Муж ОЖ и его друг, пробавлялись рыбалкой, решали кроссворды, жестоко спорили о черных дырах во Вселенной, им было спокойно и нескучно, и только изредка верный остроглазый приятель мужа с недоумением поглядывал в сторону своего платонического предмета — ему все казалось, что что-то искрит в воздухе, что-то тревожное, неправильное в том, как ОЖ вечером поправляет перед зеркалом волосы, словно собирается выйти куда-то... Выходные прошли, уехали-приехали новые люди, и пролетел почти весь август, ночи были холодные и в меру звездные, роса выпадала большая и лежала тяжело и долго, электрички гудели призывно и напоминали о городе, о том, что скоро начнется новый год — ОЖ привычно меряла годы учебными, а не первоянварскими. Она энергично закрывала на зиму грибы, ягоды, овощи, делала заправку для супов и замораживала зелень. Друг мужа вдруг почувствовал себя обманутым, ему стало грустно и тоскливо, он все чаще ходил на почту, пытаясь по межгороду выговорить себе какой-нибудь очередной пункт назначения. Раз вечером, возвращаясь с почты, он увидел вдруг невозможную, совершенно выбивающуюся из его картины мира сцену — муж ОЖ, присев на корточки, прижимается к забору и смотрит в просвет между двумя штакетинами, долго смотрит, после чего сползает и трясется в безмолвных всхлипах, выдирая одной рукой траву, впиваясь всей пухлой вялой пятерней в землю так, что она набивается ему в завернутые манжеты рукавов... именно эти манжеты потом вспомнит друг, когда три месяца спустя получит телеграмму от сына ОЖ — отец бросился под машину. Прилетев на похороны, друг мужа не застал «три хаха» дома — она уехала в Молдавию с мальчиком, похожим на Грегораша, как сказала им обоим, сыну и мужу — «навсегда и наконец-то». И так уже невозможно про это все писать, поэтому остается только пожелать, чтобы хоть у кого-то из оставшихся было все хорошо, так или иначе.

17. Красота в глазах смотрящего

Жила-была Одна Малопривлекательная Женщина, и не было у нее никакой личной жизни, ну совсем никакой и никогда. Росла ОЖ при матери-одиночке, тоже не блещущей красотой и обаянием, выучившей дочь печатать на машинке и верить в то, что ей, такой вот Богом обиженной в плане внешности (гренадерский рост, неприличный для девушки огромный размер ступней и кистей, узкопоставленные глаза, едва второй размер лифчика, носик на сторону и волосы мелким бесом), имеет смысл принять как данность — мужа не будет, а если кто и позарится, то не верить и пресекать, и в жизни ни на кого не полагаться, кроме как на себя. Мать вообще была строга и последовательна, и когда случились первые признаки тяжелой болезни, приняла дозу снотворного, сообщив об этом ОЖ заранее, категорически запретила вызывать «Скорую» и аккуратно выложила на видное место записку с «прошу никого не винить». ОЖ горевала, но очень тускло и глубоко — в сущности, ей не с кем было обсудить маму, ее болезнь, свое чувство вины и тд. Она жила, отмеряя год за годом, исправно навещая могилу единственного родного человека. Вот на кладбище-то и настигла ОЖ судьба в виде человека по имени Юсуф, был он наполовину турком-месхетинцем, специалистом по прокладке труб — он пришел туда с экскурсией: по этому старому кладбищу часто водили желающих поглядеть на могилы знаменитых артистов и писателей. Юсуф был потрясен, увидев ОЖ — такую статную, рослую, широченную в лодыжках и кистях даму, утирающую уголки глаз носовым платком. Он подошел к ней и, глядя сильно снизу вверх, сказал от всей души: «Ты такой красивый госпожа!..» ОЖ от неожиданности крупно переступила своими громадными ногами и случайно отдавила Юсуфу плюсны — он мужественно сдержал вопль и смотрел на ОЖ глазами полными искреннего восторга и попросил кого-то из товарищей, кто лучше говорил по-русски, взять у «госпожи» телефон. Чтобы долго не томить — ибо сказке конец — скажу, что ОЖ проживает теперь в Турции, недалеко от моря и далеко от известных туристических маршрутов. У нее есть домик, такой зефирно-розовый, с садиком и белым креслом-качалкой, где она сидит летом и вышивает что-нибудь. Муж ее обожает до обморока, и покупает лукум только развесной, а не в упаковках, особенно она любит шоколадный. И каждый день Юсуф говорит ей — спасибо твоей маме, мир праху ее, иначе бы я никогда тебя не встретил, моя госпожа. ОЖ иногда украдкой глядит в зеркало и исполняется гордости: ее, вот такую вот, любят и нежат, а так бывает только в сказках, где как правило все заканчивается хорошо, а как же иначе.

18. Мисандерстэндинг

Жила-была в конце 80-х Одна Обычная Женщина, которая внезапно обнаружила себя глубоко влюбленной в одноклассника своего собственного сына. Этого сына ОЖ родила без мужа, растила без ощущения какой-то неполноценности их маленькой семьи. Они жили мирно и спокойно, предпочитая общество друг друга любым иным возможным вариантам, например, дружно отмахиваясь от назойливых бабушки и дедушки, настаивая на праве встретить Новый год без них. У ОЖ были, конечно, какие-то приятельницы, с которыми она расчетливо поддерживала отношения еще в колясочно-прогулочный период, заранее озаботясь таким образом будущим кругом ровесников для сына. ОЖ удалось выполнить всю программу под условным названием «счастливое детство для моего ребенка» со всей необходимой атрибутикой — спортом, музыкой, культмассовыми развлечениями; она прилежно следовала всем положенным каждому возрасту ритуалам по мере взросления сына - от детских дней рождений с шарадами и обязательной летней поездкой на море до легализованных поездок на дачу к приятелям с ночевкой и чаепитий дома со смущающимися от ее радушия девочками. Она легко пережила все мальчишеские возрастные выкрутасы, которые не вылились в какое-то особенно вязкое хамство со стороны сына, его друзья с удовольствием тусовались у них дома, ОЖ все для этого сделала, резонно замечая приятельницам, что «лучше уж на глазах, чем по подъездам». Друзья-приятели и их девушки проникались приязнью к атмосфере легкости и недидактичности на этой уютной кухоньке со скошенным потолком, с уважением отзывались о маме своего товарища, которая легко достигала в отношениях с ними того градуса доверия (одностороннего, конечно, она совсем не собиралась становиться одной из них), что позволяет открыто жаловаться на родителей, учителей, просить совета в непростых сердечных делах... Сын был доволен, говорил, приобнимая ОЖ за плечи, «мать, ты — человек!», ОЖ мысленно ставила себе пятерку и уходила к приятельнице или соседке, чтобы дать возможностям детям почувствовать себя свободными в домашних условиях. В этой компашке ОЖ всегда выделяла хмурого нескладного мальчика, он был умным, хоть и не стремился это продемонстрировать, в отличие от фазанистых и павлинских прочих кухонных завсегдатаев; ей нравился его нетривиальный грубоватый юмор, она знала от сына, что парень живет трудно, плохо ладит с отчимом, вынужден много времени возиться со своими младшими братьями, в которых, впрочем, души не чает, что мама его болеет все время, что иной раз голодно в доме... У нее на кухне этот тонкий мальчик немножко отмякал, переставал быть похожим на железный скрипичный ключ, глядел прямо и доверчиво без заискивания, вопросы задавал редко, но с безусловным желанием получить ответ, а не послушать, как прозвучит его вопрос — он вообще умел хорошо слушать, не старался подстраиваться под собеседника, если чего-то не понимал — не пытался этого скрыть, если его что-то раздражало — говорил об этом сразу. И раз за разом, вечер за вечером он оставался у них все дольше и дольше, иной раз сын махал рукой и говорил — ну вы тут как хотите, а я уже валюсь, и шел спать, а они сидели и разговаривали до тех пор, пока не начинали глаза слипаться у парнишки, а он все медлил уходить, пока ОЖ решительно не вставала из-за стола и не направлялась в коридор, чтобы закрыть за ним дверь. Как-то незаметно для себя ОЖ рассказала ему всю свою жизнь, унылую историю любви с отцом ее сына, остальные одноразовые безрадостные полтора эпизода отношений с мужчинами; потом увлеченно вспоминала, как никогда не пользовалась услугами молочной кухни (сама делала творожок и кефирчик дома, еле на ногах стояла, а все ж таки сама) и поликлиники, как училась у травников лечить ребенка и все мамочки вокруг бегали к ней за советом, как осваивала самые современные воспитательные методики, как давала сыну с собой в садик баночки с полезной вкусной едой... Мальчик слушал с напряженным интересом, он точно умел и слушать и слышать, он безошибочно угадал то, что было главной ее гордостью, никогда даже в самых неприличных мыслях не проговоренной себе самой, и он произнес это вслух — я завидую вашему Коле, как же вам удалось одной, без помощи, без напруги стать такой удивительной мамой, вы поразительная женщина, вы такая мо-ло-дец... ОЖ мгновенно поплыла, в ее голове закрутился какой-то клип на музыку из фильма «Вам и не снилось», она как-то одновременно почувствовала себя обоими молодыми героями, и при этом же — и их родителями, глядела на грустного сосредоточеного юношу, ушедшего в мысли о своей несравнимой с сыном ОЖ доле, и шептала себе — да он добр... я никогда ничего наверное на самом деле не хотела от мужчин, кроме одного — чтобы они были добры... С этого момента ОЖ переживала с каждым визитом этого 16-летнего подростка вещи стыдные, умопомрачительные, ей приходилось притворяться больной, потому что она боялась выдать себя, и в результате каких-то стремительных новых изменений в душе и сознании действительно слегла. Мальчик беспокоился, навещал захворавшую в полутемной комнате, мялся возле торшера, спрашивал, не нужно ли чего, вызывался ходить за продуктами, сделать влажную уборку, она натужными шутками выгоняла его, тогда он брал инициативу в свои руки и чистил картошку, выводил на прогулку собаку, починил все розетки в квартире, купил вдруг им в дом вантуз и железную заточку для ножей... ОЖ прятала пионового цвета щеки в подушку и не могла ни спать, ни читать, вообще не могла двигаться, пока сын не заходил к ней и не ставил на тумбочку большую кружку с чаем и медом, а «объект» маялся где-то в простенках квартиры, боясь обеспокоить, обременить собой лишний раз и, наконец, уходил. Болезнь тянулась и тянулась, ОЖ понимала смутно, что всё можно разом прекратить, попросив сына о покое, сославшись на усталость и желание быть побольше одной — тут они друг друга без слов понимали. Но медлила, надеясь на то, что после болезни она окрепнет телом и мыслью, и справится с собой, просто постарается пореже быть дома по вечерам — авось сам поймет, что надо бы прикрыть эту лавочку с ежевечерними визитами. Тут мальчик исчез сам по себе, и сын рассказал про очередные ужасы у того дома, про драку с отчимом, который в пылу покалечил одного из малышей, про милицию, попавшую в больницу маму... ОЖ изнывала от душевных корчей, страстно жалея и желая беднягу, резко выздоровела, и белым днем, набравшись духу, позвонила ему домой (это не было чем-то необычным, все друзья сына звонили ей запросто, равно как и она могла себе это позволить, разыскивая отпрыска) и попросила прийти как можно скорее (сын был на подготовительных курсах, впереди маячили вступительные). Мальчик явился, смотрел искательно, почти ничего не говорил, на вопросы про домашние дела отвечал невпопад, оба тяготились каким-то повисшим в воздухе электричеством, оба не знали, как продолжить беседу. ОЖ пару раз погладила его по голове, по руке, пытаясь таким образом, конечно, показать, как она ему сочувствует, говорила какие-то необязательные ласковости, переставая вообще понимать, что она делает и что произносит, и тут мальчик перехватил ее руку и сказал, давясь словами — мне надо с вами поговорить, я давно хотел... пожалуйста, не гоните, выслушайте, мне трудно, мне больше не к кому, только вы поймете, у меня никого нет, кроме вас... ОЖ села, у нее немели руки, дрожали колени, она приготовилась услышать то, чего никто и никогда — никогда! - не говорили ей в этой жизни, любовь и абсолютная нежность лились из ее глаз, и не сразу этот поток погас, даже когда она четко поняла, о чем именно толкует ей этот нескладный подросток. А толковал он ей вещи, о которых она читала что-то, слышала, осуждала заведомо, не особо вникая в подробности, полагая подобную информацию о взаимоотношениях полов лишней и ненужной, уж точно никак не относящейся к их с сыном жизни — ведь до этого момента у нее не было какой-то своей, отдельной от своего ребенка судьбы, собственного способа существования. И только когда он начал плакать, выплевывая из себя признания чудовищные о себе и своем севшем за побои отчиме, которого «любил как зверь только может любить зверя», ее затрясло, изнутри живота стал рваться хохот вперемешку с рвотными позывами, она стала махать на него руками, как на стаю птиц — кыш, кыш!! - указывая в направлении входной двери. Когда он ушел, она легла в ванну, и не помнила, сколько пролежала так, пока сын не застучал сердито в дверь — мать, ты там в порядке вообще?.. ОЖ вышла, села, закурила и сказала спокойным голосом, чтобы сын забыл приводить в дом этого извращенца, который набросился на нее, как зверь, и что если хоть еще раз сын упомянет его, то она, ОЖ, прекращает с ним всякие отношения, потому что все-таки надо уметь выбирать себе нормальных друзей — так она сказала, ощущая всем ноющим желудком, что говорит дрянь и гадость, но понимая, что только так она защитится от того, что случилось, от раз и навсегда похороненной надежды быть любимой хоть кем-то на этой земле, кроме собственного сына.
Сын обещание выполнил, она никогда и не узнала больше ничего о том мальчике, как не узнала и того, что сделала с ним компания выпивших и науськанных сыном подростков. И только много лет спустя, когда ОЖ уже умерла, сын нашел ее дневник — она вела его всего 11 дней, за время той самой болезни. Так он узнал, что его приятель на мать не покушался, и что все было совсем не так, как он думал. Он прислал этот дневник в редакцию журнала психологу с вопросом «как мне её забыть». О том, как её простить, а главное, как простить себе то, что он сделал, гонимый жаждой мести за единственного на тот момент близкого человека в жизни — он не спрашивал, не пришло это ему в голову, так или иначе.

19. Зеленые трусы

Жила-была Одна Женщина, но тут не столько про нее речь, сколько про Одного Мужчину (ОМ), с которым ОЖ училась на журфаке в начале 90-х. Это был всем прекрасный молодой человек, поступивший в универ после армии и рабфака. Он приехал из маленького городка Нижняя Салда, был штампованно красив - высок, синеглаз, густобров, белозуб и очень располагал к общению. Добрый, открытый, отзывчивый, обаятельный и - как бы это внятней выразить - сразу было понятно, как он девственно чист и неопытен. И запала на эту нетронутость центровая раскрасавица курса, и ОМ тоже влюбился по уши. ОЖ и ОМ не то чтобы дружили, поэтому когда ОЖ сказали, что ОМ внезапно отчислился и пропал из поля зрения всех, кто с ним общался, она удивилась, но быстро забыла об этой информации — ей было не до того, она мучалась токсикозом, собираясь стать матерью-одиночкой, искала работу, переводилась на вечернее и т.д. Прошло ровно 10 лет, и раз в коридорах одного информационного агентства ОЖ и ОМ столкнулись нос к носу, принужденно засмеялись и пошли в кафе. ОМ за это время заматерел, забрутальнел, глаза его из синих превратились в свинцовые, он больше отмалчивался и неприятно кривился на щебетание ОЖ об общих знакомых. Разговор не получался, и тогда ОЖ почувствовала, что он прям вот сидит и ждет вопроса о том, что же тогда-то случилось с ним, зачем он ушел из университета. И ОМ рассказал. Майским вечером возлюбленная девица внезапно пригласила ОМ домой, сказала — пойдем ко мне, моих нет дома. ОМ оробел страшно, но пошел. И случился с ним натуральный стресс сразу от всего — зеркального лифта, профессорской квартиры, гигантской библиотеки, высоких потолков, абрикосового унитаза и туалетной бумаги в тон...  «Что я видел там, в своей Нижней Салде, ты понимаешь? Нет, куда тебе, «Маскваааа», ты ж тоже... столичная бэйба, белая кость, малиновая кровь...!» (Воспоминания давались ОМ нелегко, ОЖ было приготовилась обижаться, но поняла, что он того даже не заметит и продолжала слушать). Опытная барышня сразу взяла кавалера за живое и недвусмысленно подтолкнула к ванной. ОМ подчинился, стал лихорадочно сдирать с себя все и вдруг оторопел, потому что на нем, как оказалось, в тот день были «зелёные семейные трусы до колен. Сатиновые. Бабушка мне пошила, я в них армию прошел». ОМ понял, что он не может выйти к ней, столичной этуали, красавице и отличнице, «в этих кошмарных обносках». ОМ не нашел ничего лучшего, как запереться в ванной и не отвечать на вопросы, стуки, просьбы и угрозы барышни. Бедняга просидел в этой фисташковой ванной 5 (!!!) часов. «Когда она перестала умолять, стращать милицией и плакать, я услышал, как хлопнула дверь. Пулей вылетел из квартиры, это было уже под утро. Когда доехал до общаги, меня вырвало. Я заснул, а потом пил несколько дней». Оскорбленная дева постаралась от души — ославила синеглазого нижнесалдинца с одной стороны насильником, с другой -  импотентом, он не вынес пошлых вопросов сокурсников и забрал документы, пошел работать, так и не получив высшего образования... ОМ еще выпил, ОЖ молчала. Она хотела, конечно, спросить его, что мешало ему, ну, там, обернуться полотенцем или не оборачиваться, а просто выйти... но потом она подумала, что никогда не сможет представить себя на месте девственника, нечеловечески комплексующего от своей провинциальности перед уверенной столичной красоткой. Говорить больше было не о чем, они не обменялись телефонами, попрощались и разошлись каждый в свою жизнь. ОЖ в общем пожалела ОМ, такого вот кислотно озлобленного, но при этом не могла отделаться от мысли о том, что же та девушка передумала за эти 5 часов, чего только ни вообразила, как боялась, как ругала себя наверное, причем точно не зная, за что. ОЖ пришла к выводу, что сколько бы причин такого поведения она ни придумала, среди них точно не было зеленых трусов. И никто бы никогда не додумался. С тех пор ОЖ, пытаясь объяснить кому-либо бессмысленность додумывания за других и анализирования причин чьих бы то ни было (не)поступков, рассказывает эту историю про зеленые трусы, которая могла закончиться только так, как закончилась, и никак иначе.