Пингвин по имени Ионафан Лепестог ч-1

Франк Де Сауза
 Пингвин по имени Ионафан Лепестог
         
         
         
           «Однажды птицы высказали сомнения Пин Гвину:
            Какое-то странное яйцо!..»
           --------------------------------------------
           ( Союзмультфильм, «Пингвины»)
          
          
           «–  А зачем тогда все это?
           – Что «это»?
           – Ну, вселенная, небо, земля, светила – вообще, все.
           – Как зачем? Так уж мир устроен…
             Движемся в пространстве и во времени.
             Согласно законам жизни.
           – А куда?
           – Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь,
             свихнуться можно.»
           --------------------------------------------
            (Виктор Пелевин «Затворник и Шестипалый»)
         
         
         
          — Слушайте, пингвины! Слушайте все! Будет говорить сэр Родерик Персиваль Спенсер! Слушайте и не говорите, что не слышали! Выступление главы Общины, сэра Родерика Персиваля Спенсера, перед началом сезона кладки яиц! Слушайте, пингвины, слушайте!
          Сэр Родерик, большой императорский пингвин, стоял на возвышении, на уступах  прибрежных скал и спокойно ожидал, пока затихнет шум. Под ним колыхалась беспорядочными чёрно-белыми волнами обширная колония его подопечных, а за нею на усыпанный крупной галькой берег накатывали пенистым прибоем холодные воды антарктических морей. Его ежегодной речи готовились внимать все: и коренные антарктические пингвины разных видов и те, кто помимо своего желания эмигрировал с пришедших в упадок и разорение побережий Оркнейских и Южных Шетландских островов, Мыса Доброй Надежды, Огненной земли и даже Новой Зеландии и Перу. Когда, сменив в череде катастроф чудовищное по силе глобальное землятрясение, волна страшного мирового цунами прокатилась смертоносным валом по Южному полушарию и схлынула в океан с погубленных побережий, многие, многие их обитатели вдруг очутились за сотни и тысячи миль от родных пляжей, унесённые морем – кто на чём: на вырванных с корнем деревьях, на человеческих лодках, плитах из пенопласта и ином плавучем строительном мусоре. Жалкие кучки их, миновав стаи косаток и акул,  уцелев во время ледяных штормов и вьюг, чудом добрались до Антарктиды, куда их донесли обезумевшие за последние годы течения, и где их приняли в общины местные пингвины.
          Ионафан Лепестог, молодой пингвин из вида «малые пингвины», был одним из таких вынужденных иммигрантов. Вместе со своей женой Ирит они попали в Антарктиду совсем недавно, после долгих недель скитаний на спасательном плоту, сорванном с  какого-то корабля, взобраться на который им посчастливилось после того, как цунами превратил в месиво из камней, глины, водорослей и тел погибших сородичей их родное побережье на одном из южных островов Новой Зеландии. Поэтому Антарктика была совсем новым, неизвестным для них местом, и многого о ней они ещё не знали…
          Ионафан стоял в толпе среди других самцов: будучи, как представитель, своего вида гораздо ниже более рослых соседей, он пытался подняться на цыпочки, стараясь не пропустить ни слова из первой речи сэра Родерика, которую ему довелось слышать. Речь не слишком отличалась от прошлогодней, и имела целью не поразить граждан Общины пышной риторикой, а ещё раз напомнить им о бедственном положении, в котором очутились пингвины Антарктиды, призвать к ответственности и предупредить об опасностях. Сэр Родерик говорил о том, как катастрофически за последние 15 лет, с тех пор, как сам он был молод,  изменился климат: как сильно потеплело в этих краях, как поднялась вода, как начал отступать лед с побережий, обнажая обширные пляжи. Он рассказывал о том, что, несмотря на такие, как кажется, благоприятные изменения климата, рыбы и криля в прибрежных водах стало меньше – океан оскудел. А страшных хищников, будто бы встречалось даже больше – и если огромные косатки и белые акулы не могли подплывать слишком близко – на мелководье, в которое превратились старые пляжи, ныне затопленные водой, то более мелкие акулы шныряли совсем рядом от берега, и кормиться теперь стало куда как сложнее и опасней. Старый пингвин, напрягая украшенное оранжевым нагрудником горло, напоминал гражданам Общины о самой главной беде: численность пингвинов неуклонно сокращалась… Да, конечно, гораздо больше, чем раньше, в последние годы их гибло в зубах хищников, но хуже всего то, что пингвины откладывали теперь куда меньше здоровых, полноценных яиц. Два яйца у самочки были такой невероятной редкостью, что супружескую пару, высидевшую двоих здоровеньких птенцов, чествовали всей общиной как героев! Они объявлялись общественным достоянием, их наделяли привилегиями – наилучшим местом для гнездования, охраной (из числа королевских пингвинов) для защиты от налетов хищных буревестников и поморников, норовивших растерзать оставленных без присмотра птенцов, а также снабжали кормёжкой: вкусной сытной едой – безо всякого риска быть сожранным акулой, косаткой или морским леопардом. Добыванием каковой провизии в пользу этих привилегированных особ вынуждены были заниматься менее плодовитые или чем-то провинившиеся собратья. Даже число тех, кому удавалось вывести хотя бы одного здорового птенца, снижалось год от года, поэтому и одно яйцо, один птенец были хорошим результатом, ставившим такую супружескую пару на более высокий общественный уровень – причём, вне зависимости от вида, к которому они принадлежали. В наступившее лихолетье не оставалось уже места межвидовым склокам и предрассудкам, и хотя императорские и королевские пингвины считали себя аристократией, и именно они взяли на себя бремя управления Общиной, а небольшие, но многочисленные пингвины Адели, коренные антарктические птицы, смотрели на себя как на честных патрициев, снизошедших к пришельцам с далёких заморских берегов, атмосфера в Общине оставалась, в целом, дружелюбной. Тем более что дисциплина и правопорядок охранялся неукоснительно чиновниками Администрации, и за тяжкие проступки карали сурово. Самым страшным преступлением считалась уничтожение или кража чужих яиц. Привилегированное положение плодовитых пар служило серьезным соблазном для немногих нечестивцев, покушающихся на святая святых Общины – продолжение жизни. Если их уличали в краже, то Высокий Суд, рассмотрев дело и сочтя вину доказанной, приговаривал преступника к изгнанию из Общины. Может показаться, что это не ахти какое страшное наказание: побережья обширные – найди себе иное место и живи в свое удовольствие... Однако, дело в том, что община, где строго, но справедливо правил старый сэр Родерик Персиваль Спенсер, занимала широкий и глубоко уходивший от берега вглубь материка плоский пляж, покрытый разнокалиберной округлой галькой, который одной стороной был обращен к редко теперь замерзавшему морю, а с трех других – ограничен грядами скал, охватывающими территорию, наподобие подковы. Боковые границы территории Общины представляли собою что-то вроде природных оград, скалящихся в небо острыми каменными зубами, а в тылу пляжа камень неровными обрывистыми уступами с небольшими площадками на них возносился довольно круто вверх, давая начало бескрайнему ледяному плато, которое несмотря на потепление стойко удерживало свои позиции. Таким образом, изгнаннику нужно было либо взобраться на плато – что для неуклюжего на суше пингвина было немыслимо, либо перевалить через боковые каменные стены, что было почти столь же невероятно, либо проплыть за акваторию пляжа, сначала по мелководью, а потом  по глубине и обогнуть боковые скалы, остроконечными косами уходящими от суши далеко в море, чтобы скрыться по ту сторону каменных оград… Последний путь, теоретически единственно реальный, поскольку вода – стихия пингвина, был чреват гибелью в пасти морских хищников – косаток и акул, или же в зубах кровожадных  соседей по побережью – морских леопардов – злобных хищных тюленей, от которых страдали не только пингвины, но и миролюбивые увальни – тюлени Уэдделла и тюлени-крабоеды. Потому-то кража яиц у ближнего своего, караемая столь суровым образом, считалась в Общине преступлением не просто гнусным (как раз на этот счёт многие пингвины не были столь уж щепетильны), но и крайне опасным в смысле последствий для того, кто дерзал затеять эдакую авантюру. На этой части своего выступления сэр Родерик делал особенный акцент: призывал к порядочности, честности, верности гражданскому долгу и грозил неминуемыми и страшными карами за это тягчайшее преступление ...
          Старый пингвин мог бы рассказать также и о том, что он запомнил со времен своей юности: как почему-то на побережье вдруг перессорились и передрались жившие в Антарктиде диковинные существа – люди; о том, как они перебили друг друга, а оставшиеся в живых покинули материк на своих огромных плавучих островах  – и больше не появлялись. Это произошло примерно в те годы, когда климат начал изменяться особенно резко. Знакомые крачки, летавшие высоко и далеко, рассказывали, что полярными ночами можно было разглядеть, как на самом горизонте вспыхивали какие-то непонятные багровые сполохи… Но поскольку к жизни Общины всё это прямого отношения не имело, сэр Родерик не считал полезным нагружать своих подопечных  ненужными пугающими сведениями.
          Ионафан слушал о краже яиц с округлившими от удивления глазами; он был так озадачен, что даже приоткрыл от растерянности свой маленький клюв.
          — Да разве это возможно, чтобы кто-то крал яйца? — шёпотом спросил он у своего знакомого, коренного жителя, пингвина вида «пингвины Адели», когда после окончания собрания, толпа мужчин разбредалась по пляжу, направляясь к своим женам. Знакомого звали Адольф Эдельберг, или Ади. Ади вздохнул:
          — А что ж ты думаешь? Народ у нас ушлый! Поживёшь подольше – узнаешь. Мошенник на мошеннике… Ничего святого! У нас тут нужно смотреть в оба! Ты и Ирит своей накажи, когда она снесёт: ни на минуту нельзя  спускать глаз с яиц! Отвлечёшься хоть на миг – пиши-пропало, ищи ветра в поле: ты без потомства, а они, глядишь, в родители-герои с двумя птенцами вылезли и рыбку халявную вон там у скал лопают!
          — Да как же?!.. Это ж стыд-то какой! Неужели такие пингвины бывают? — изумился Ионафан.
          Ади снисходительно усмехнулся.
          — Не, ну ты простота! Тут тебе не твоя Зеландия Новая, селянин! Это Антарктида! — он назидательно поднял крыло. — Тут пингвин пингвину – волк! Хорошо еще, что власти… — он огляделся проверить, слышат ли его, и повысил голос. — Кхэ!.. Я говорю, хорошо еще, что власти наши справедливые и гуманные пекутся о народном благе и правопорядке! Спасибо им, земной поклон!
          — Прогиб засчитан! — лениво зевнул второй знакомый Ионафана, хохлатый пингвин-скалолаз по имени Дональд Скрэтчер, передвигавшийся смешной подпрыгивающей походкой. — Ладно врать-то! Слушай ты его больше, Фан! Пингвины как пингвины. Не хуже других. Случаются подонки да слабаки – так, где их нет? А так, обычный народ. Только больно косный, приземлённый.
          — Это как? — не понял Ионафан
          — Ну, сейчас опять заведёт свою шарманку! — недовольно протянул Ади.
          Скрэтчер хмыкнул и тряхнул прядью золотистых перьев.
          — Ну, да. А что, Ади, против шерсти тебе мои слова? Всё верно: это ж твой портрет! Законченный мещанин, папаша хлопотливый, муж примерный. Все интересы – на предмет пожрать да расплодиться!
          — Ой, ну не начинай! — поморщился Ади. — Оскомина уже от твоих романтических бредней, хиппи несчастный!
          — А разве ж это плохо: мирно жить и детей растить? — спросил Ионафан у Скрэтчера.
          Тот пожал плечами.
          — Ну, почему плохо? Не плохо. Только не всем это надо. Есть и другие пингвины, у них – другие цели.
          Ади захихикал и ткнул Ионафана в бок.
          — Это он про себя! Сейчас начнет тебя за самосовершенствование и просветление агитировать!
          Скрэтчер добродушно усмехнулся.
          — Не мельтеши, Ади, тебя это не касается! Иди вон Адель свою погладь по загривку: истосковалась уже.
          — Да я-то пойду и поглажу! А ты можешь и дальше в облаках витать, буревестник, ха-ха!
          Адольф махнул на прощание крылом и хихикая засеменил к своей жене Адель, а Ионафан со Скрэтчером пошли дальше.
          — А почему он тебя буревестником называет? — поинтересовался Ионафан.
          Скрэтчер ухмыльнулся.
          — Это ему кажется верхом сарказма! Думает меня подколоть! Всё из-за моих планов…
          — А что за план?
          Скрэтчер как бы нехотя пожал плечами, хотя на самом деле ему страшно хотелось поделиться своими мыслями с новым слушателем.
          — Ну, план как план… Вот ты скажи: ты кем себя ощущаешь?
          Ионафан озадаченно остановился и посмотрел на него.
          — То есть как это?
          — Ну, вот кто ты есть такой – в твоих собственных глазах?
          — Ну… Это ж ясно – пингвин!
          Скрэтчер досадливо мотнул головой.
          — М-м… То есть, пингвин вида «малые пингвины», — уточнил Ионафан.
          — Пингвин… Понятно, что не дизель-моторист. Но что такое пингвин – ты когда-нибудь задумывался? Держу пари, что нет!
          — Ну-у… — неуверенно протянул Ионафан, — пингвин – это… это… А что за дизель-моторист?
          Скрэтчер нетерпеливо махнул крылом.
          — Неважно! Так вот, усвой себе раз и навсегда! Пингвин – это птица!
          — А, точно! Правда – птица! — обрадовался Ионафан. — Ты, значит, вот в каком смысле спросил? А я, понимаешь, думаю: как это он спрашивает «что такое»? А ты вот откуда зашёл! Ну, тут я с тобой согла…
          — А птица! — перебил Скрэтчер. — Птица есть существо на двух ногах, имеющее покров из перьев, а самое главное, призванное  – к чему?
          — Призванное? Ты говоришь «призванное»? Ага, призванное! — Ионафан смущенно заёрзал. — Что же… Призванное, я так думаю… К чему, ты сказал, призванное?
          — Я ничего еще не сказал, — беспощадно ответствовал Скрэтчер. — Я грустно молчу, полный чувства страшного душевного одиночества и интеллектуальной тоски,  гляжу на тебя и вижу перед собой такое же косное бессмысленное существо, каковые составляют девяносто девять и девять десятых процента моих нынешних соотечественников.
          Ионафан нахмурился, опустил голову, прикрыл глаза, что-то подсчитывая про себя, и, обратившись в Скрэтчеру, виновато признал:
          — Да, это, пожалуй, много!
          — Не то слово, — ровно ответил Скрэтчер. — Таким образом, дело с просвещением в нашей затхлой атмосфере воинствующего мещанства, конформизма и оппортунизма обстоит как нельзя хуже. Но не безнадёжно. Тут главное – начать. Во-первых, нужно проводить идею в массы. Неуклонно и последовательно. А во-вторых, самому совершить прорыв! И тогда уж за тобой потянутся сподвижники!
          — Верно! — решительно поддержал Ионафан. — Я вот тоже у нас в Новой Зеландии…
          — Сначала нас будет мало. Над нами станут смеяться, — молвил Скрэтчер, глядя мимо Ионафана куда-то за горизонт. — Нас будут гнать. Но придёт час, и у пингвинов откроются глаза! И тогда сначала десятки, потом сотни, потом тысячи, миллионы – последуют за нами! Когда воочию убедятся, когда увидят – что мы летаем!
          — Летаем?! — удивился Ионафан. — Дон, ты что? Пингвины не могут летать!
          Скрэтчер горько улыбнулся.
          — Сколько раз я слышал эти слова! В разных интонациях: кто удивлялся – вот как ты сейчас, кто смеялся, кто даже негодовал… Зашоренному недалёкому уму самая возможность полёта пингвина кажется вопиющей несообразностью. А между тем, достаточно взглянуть на небо, увидеть там чайку, поморника или буревестника – и спросить себя: отчего пингвины не летают? Отчего пингвины не летают так, как другие птицы? Я ведь не зря спросил тебя – кто ты? Ты пингвин – да! Но, прежде всего, ты птица! А птица создана для неба! Для полёта! Представь себе, как ты летишь на высоте в тысячу футов! Как паришь неподвижно над волнами, распластав крылья, ловя восходящие воздушные потоки! Вообрази, как ты видишь с высоты косяк серебристых сардин, плывущий совсем близко к поверхности воды – и ты складываешь крылья, пикируя с сумасшедшей скоростью, так что ветер свистит в ушах, как врезаешься в брызгах и пене в водную гладь, и вот – оглушенная рыба уже трепещет у тебя в клюве!.. Впрочем, не о еде речь... Да, представь, будто ты взмываешь к самому солнцу и кувыркаешься, купаешься в его лучах и, натешившись полётом, садишься на вершину утёса и посматриваешь сверху на наш пляж с сотнями копошащихся тел – гордый и свободный, как буревестник! Озарённый полуденным солнцем!
          — Озарённый солнцем? — переспросил Ионафан.
          — Озарённый! — заверил его Скрэтчер.
          Ионафан с сомнением оглядел своё приземистое пухлое тело, пощупал клювом складки плотного теплого жирка на животе, критически оценил свои короткие крылья и, зажмурившись, представил себе, как он, распластав эти плавники и пошевеливая перепончатыми лапами, парит в восходящих потоках воздуха – весь озаренный солнцем.
          — Знаешь… — с сомнением в голосе произнёс он, — конечно, в твоей идее что-то есть, но, боюсь, мне это не совсем подходит.
          Скрэтчер с досадой отмахнулся.
          — Ты просто ещё не размышлял над этим  по-настоящему! Полагаешь, я не знаю, о чём ты думаешь? Я и сам был таким, как ты. Изволь: ты думаешь, что пингвины не созданы для полёта самой природой. Что у них грузное жирное тело, тяжёлые, не полые внутри, как у летающих птиц, кости и короткие смешные отростки на плечах – которые и крыльями-то назвать стыдно, и которые годятся разве что при плавании под водой, так?
          — Ну, почему же смешные? — возразил Ионафан. — Короткие – верно, но ничуть не смешные! Как бы мы управлялись под водой с длинными крыльями, как у того же буревестника?
          — Да не в этом дело! — поморщился Скрэтчер. — Смешные, не смешные… Не это главное! А главное состоит в том, что способность к полёту не зависит от нашего природного строения! Вообще! Вот что тебе нужно понять – по крайней мере, для начала понять умом, на уровне основополагающего принципа!
          — Да как же не зависит?! — не поверил Ионафан. — Вот чайка: она легкая, а крылья у неё большие – она и летает. А пингвин – тяжелый, и крылья маленькие: и как ему летать? Не может же он просто самому себе сказать: «Я полечу» – и полететь?
          — Ага! — обрадовался Скрэтчер. — Да ты, я вижу, не такой уж недалёкий! Мыслишь в правильном направлении! Молодец, Фан! Именно, так и есть: самому себе должен сказать! Этого, конечно, не достаточно – но и без этого нельзя: как на всяком  пути по новой дороге нельзя без первого шага! Ты пока просто ответь: ты хотел бы летать?
          — Да зачем мне летать-то? — недоуменно спросил Ионафан.
          — Как зачем? Ради узнавания нового! Ради того, чтобы, ну… раздвигать горизонты! Ты же хочешь раздвигать горизонты?
          — Ну, как тебе сказать? — неуверенно промямлил Ионафан. — Не то чтобы…
          — То есть, не хочешь?
          — Нет, ну почему сразу?.. Горизонты, что ж – я не против!
          — И к тому же прикинь! — Скрэтчер постарался перевести разговор в более практическое русло. — Вот будете вы с твоей Ирит яйца высиживать попеременно, пока другой охотится – так ведь куда удобней рыбу сверху углядеть, как чайки делают, спикировать – ррраз! – и добыча твоя! Рыба тебя даже не заметит – гоняться за ней не надо! И риска никакого: ни тюлень, ни акула, ни косатка тебя  поймать не смогут!
          — А если, скажем, криль? Как я рачков-то буду с воздуха вылавливать? — робко спросил Ионафан.
          — Это уже детали! — нетерпеливо отмахнулся Скрэтчер. — Ладно, поговорим ещё позднее! Вон гнездо и жинка твоя суетится! Пока!
          — А ты  к своей? — подмигнул Ионафан.
          Скрэтчер презрительно скривился:
          — Нет уж! Ваши пошлые семейные идеалы – не мои идеалы! Я – свободный пингвин.  Семья обременяет. В моём деле это лишняя помеха: она лишь сильнее привязывает тебя к земле.
          — Вон как! — сочувственно вздохнул Ионафан.
          — До встречи, — величественно кивнул головой Дональд Скрэтчер, гордо тряхнул прядью золотых перьев и заковылял к самому прибою, где рассчитывал какое-то время постоять в одиночестве, глядя за горизонт и размышляя.
          — Счастливо тебе, Дон! — радостно крикнул ему вслед Ионафан и вразвалочку заспешил к своей Ирит, которая хлопотала над обустройством немудрящего гнезда.
         
          Как известно, малые пингвины предпочитают устраивать свои гнёзда среди скал, в расселинах, между валунов. Ионафан и Ирит остались верны привычкам своего вида на земле своей новой родины. Они поселились на самой окраине пляжа, возле нагромождения каменных глыб и острых скал, обступавших территорию колонии с двух сторон. Ирит тщательно утепляла небольшое естественное укрытие, созданное большими плоскими валунами удлинённой формы, косо вросшими в берег так, что их сомкнувшиеся верхние концы образовали что-то вроде шалаша. Более рослые птицы под такими сводами не поместились бы, но малым пингвинам, ростом не более одного фута четырех дюймов, такой домик оказался как раз впору. И сейчас Ирит старательно таскала в этот шалаш мелкую гальку, сухие водоросли и лишайник, готовя колыбельку для будущего яйца.
          Ионафан помедлил немного в отдалении, залюбовавшись её округлым силуэтом, её спорыми движениями и парой непослушных перышек на макушке. Потом тихонько подошёл сзади и положил голову ей на плечо.
          — Привет, Ири! — прошептал он.
          — А, привет, Фан! — весело обернулась Ирит. — Вернулся? Ну, как? Что там было на собрании?
          Ионафан нежно потерся головой об её шею.
          — Собрании? — пробормотал он. — Ах, на собрании…
          — Да, отпусти ты, чертёнок! — беззлобно отпихнула его Ирит. — Расскажи лучше… А если нечего рассказывать, так помогай! Скоро уж яйца пора откладывать!
          — Яйца? О! Яйца! Как раз про яйца на собрании и предупреждали! — встрепенулся Ионафан. — Ты знаешь, пингвины здешние говорят, что яйца тут иногда воруют! Нет, ты только представь!..
          — Да что ты?! Неужто? — ахнула Ирит.
          Ионафан разволновался и стал нервно прохаживаться взад и вперёд возле будущего гнезда.
          — Оказывается, есть такие пингвины, что воруют яйца у других! Это уж, признаться, просто из ряда вон!.. Никуда не годится! Ты знаешь, когда сэр Родерик начал об этом рассказывать, я просто не поверил  своим ушам – думал, мне послышалось! Но потом переспросил у Адольфа, и он подтвердил! Надо, говорит, глядеть в оба, и никогда, ни на минуту не оставлять яйца без присмотра! Ну, слыханное ли дело, чтобы яйца воровали?!
          — Вот уж пусть только попробуют! — погрозила неведомым ворам Ирит. — Я лучше сама умру, чем яйцо отдам!
          Ионафан замахал на неё крыльями.
          — Не выдумывай, Ири! Не хватало ещё!.. Тут есть, кому за порядком следить – на то власти и существуют! А нам надо будет всё же за кладкой получше присматривать!
          — Присмотрим! — пообещала Ирит и, повернувшись к пляжу, еще раз погрозила маленьким крылом.
          — Эй, ребята, вы кому это грозите?! — послышался весёлый окрик. Сквозь толпу пингвинов пробиралась супружеская пара – Адольф и Адель Эдельберги. — Привет, Ирит! А мы, понимаешь, решили поближе к вам обосноваться – в этой части пляжа! Не против? Во-он там наше гнездо! Не совсем рядом, конечно, но всё-таки… Тут и камни от ветра защищают, да и глядишь, можно будет помогать друг другу – по-соседски! — прокричал он и, пролагая себе дорогу, грубо отпихнул какого-то  увальня из иммигрантов. — А ну, боров, подвинься – не видишь, порядочным пингвинам нужно к друзьям пройти!
          — Понаехали! — раздражённо прошипела Адель, переступая через чьё-то свежепостроенное гнездо. Но уже на подходе к домику Ионафана и Ирит она изобразила самую умильную из своих улыбок; дамы дружески поприветствовали друг друга и пустились в женские разговоры о конструкциях и способах утепления гнезда, а джентльмены принялись обсуждать сезонные перспективы на объемы доступного для промысла криля и рыбы…
         
           Ночь в Антарктике в это время года светлая. Затихает побережье: замолкает пингвиний гомон, не слышны крики чаек и рыканье тюленей.  Только равнодушные волны монотонно накатывают на каменистое побережье и, шурша по гальке, отбегают назад в океан, собираясь с силами для нового натиска.
          — Ади… — сонно и тихо позвала Адель.
          — А? Что? — встрепенулся Адольф. — Что ты сказала?
          — Слушай, а этот твой приятель, сосед наш – Ионафан… Тебе не кажется, что он болван?
          Адольф широко зевнул и пощелкал клювом
          — Ну, есть такое дело. Не столько болван, сколько простачок. Оно и понятно – деревенщина новозеландская. Сегодня сэр Родерик опять про кражу яиц говорил, так он изумился: дескать, как же это возможно – яйца воровать, хе-хе?
          — Прикидывается, наверное! Была бы возможность, и знать бы, что никто не прищучит – он и сам бы утащил, не побрезговал! Видали мы этих чистоплюев!
          — Кто его знает? — пробормотал Адольф, роясь клювом под крылом. — Может, и впрямь дурачок.
          — Слушай, а зачем ты решил к ним поближе перебраться?
          — Да сам пока не знаю, — задумчиво проговорил Адольф. — Предчувствие, что ли... Мало ли что? От таких дурачков можно много пользы поиметь. Мне кажется, если его об услуге попросить – он с радостью согласится. А потом ещё и забудет – про услугу эту самую. Поглядим… Давай спать!
          — Угу, — ответила Адель, устраиваясь поудобнее под тёплым боком супруга. Наступило молчание.
          — Ади, — через некоторое время опять позвала Адель.
          — Ну, что тебе? — с досадой отозвался Адольф. — Что тебе не спится?
          — А он ведь свою Ирит-то – пожалуй, любит… — помолчав, проговорила Адель.
          — Охота тебе про всякую ерунду думать! — буркнул Адольф.
          — Как ты считаешь, сколько у них яиц будет?
          — Тыщща! — раздражённо бросил в ответ Адольф.
          — А у нас? — не унималась Адель.
          — Да ты будешь спать или нет?! — рассердился Адольф и легонько, но чувствительно клюнул жену в шею.
         
          А у самых пограничных скал, в тесном шалашике из двух сомкнувшихся вершинами плоских валунов, прижавшись друг к другу, шепталась пара малых пингвинов.
          — Фаня, а как тебе соседи наши? — сонно спросила Ирит
          — Ты про Ади с Аделью? Да вроде бы приличные хорошие пингвины. А что?
          — Мне показалось, они какие-то хитрые. Ты ничего такого не заметил?
          Ионафан озадаченно поёжился.
          — Да нет. Может, только чуть-чуть… Это, наверное, оттого, что здесь жить непросто. Может, если тут такое опасное общество, как Ади мне говорил, им приходится никому не доверять? Всё время подвоха ждут? Это тяжко – жить и всё время никому не верить! Бедняги они, если так. Хотя  я всё в толк не возьму, с чего Ади решил, что тут такая жуткая компания? Вроде бы пингвины как пингвины. Мне и Дон тоже самое говорил…
          — Что за Дон, милый?
          — Дональд Скрэтчер. Ну, такой – с золотыми перьями на голове.  Из хохлатых пингвинов.
          — А-а, этот!
          — Он меня с собрания провожал, — Ионафан тихо засмеялся. — Я же тебе забыл рассказать… Он ведь тут меня агитировал  – за идею научить пингвинов летать!
          — Летать?! Пингвину?! Ха, я даже проснулась! — завозилась Ирит под боком у Ионафана. — Вот ведь бывают чудаки! Да зачем нам летать? Мы же плаваем отлично!
          — Нужно, говорит, раздвигать горизонты! — улыбнулся Ионафан. — Нет, что-то тут, конечно, есть – ну, в самой идее: чтобы и на суше свободно двигаться, чтобы не быть неуклюжим,  чтобы… ну, не знаю, как это выразить… Только это же всё мечтания бесплодные. Что в них проку? Опять же – на земле дел полно. Сейчас вот яйца, потом детей кормить – пока их Община в детсад не заберёт. Где тут думать о полётах? Но вообще, если просто помечтать: славно было бы, ты только представь!
          — Не выдумывай, — сонным голосом произнесла Ирит.
          Ионафан улыбнулся, осторожно повернулся, чтобы не побеспокоить жену – и через пару минут уже спал крепким сном благонамеренного добропорядочного пингвина. А  снились ему небеса, полёт и громкие вопли удивлённых чаек…
         
          Побережье затихло и почти замерло. Только иногда во сне глухо заворчит и повернется, затопчется на месте пингвин. Спит Антарктика. Спит океан. Спит и Большой Бен. Правда, спать неподвижно он не может. Даже во сне он неустанно движется; сознание отключено, а тело, послушное инстинктам, живёт своей жизнью. Там, где грядой острых сомкнутых скал уходит в океан каменная стена, ограждающая с востока территорию Общины, дно океана понижается, и море в этих местах куда глубже. Тихо и грациозно движется сквозь серо-зеленую толщу студёной воды сигарообразный корпус, выписывает большие круги – медленно и плавно: только чтобы вода исправно протекала сквозь жаберные щели. Большой Бен – белая акула без малого пятнадцати футов длиной, с тупыми немигающими глазами и приоткрытой пастью – спокойно спит на ходу…
         
Продолжение следует:  http://www.proza.ru/2013/12/21/1376