Тяжела судьбина...

                Тяжела судьбина...

      Поезд тронулся. Она расстелила на верхней полке старое демисезонное пальтишко, положила в головах, у окна, рюкзак и целлофановый пакет с вещами. Бодренько забралась наверх. Сняла старые ботики, поставила на верхнюю багажную полку. Улеглась и стала наблюдать за суетой в вагоне.
      Народу набилось достаточно. Кто-то возвращался с работы в близлежащие от областного города посёлки. Другие ехали домой после посещения городских магазинов, больниц, других лечебных или административных учреждений. Жизнь бурлила.
      Пассажиры заняли все сидячие места внизу. На полке, напротив, расположился молодой парень. Положил под голову дорожную сумку, укрылся курткой и отбыл ко сну.
      В темноте медленно проплывали гаражи, какие-то постройки, берёзовая роща южного кладбища. Где-то на отдалении виднелись ярко освещённые улицы новых микрорайонов города. По ним чередой двигались автомобили, троллейбусы и автобусы.
      Колёса мерно постукивали на стыках, навевали воспоминания.
      Кто она теперь? Совсем непонятно. Убийца собственного внука? Бывшая зэчка? Бывшая заслуженная учительница Российской Федерации?
      Тогда, пятьдесят пять лет назад, вот точно также ехала она, Марелина Вера Васильевна в один из северных районов области работать учительницей. Только время было немного другое – конец августа. Не как сейчас – октябрьская осень.
      Даже поезд, похоже, был тот же, по номеру. Вагонов чуть больше десятка, правда, не таких старых, как сейчас, и сиденья тогда ещё обтягивали коричневым дерматином. Запомнилось это, потому как дерматин пах по-особому.
      Кировский педагогический институт она закончила с отличием. И всё шло к тому, что работать ей учительницей русского и литературы в одной из городских школ.
      Но нет. Сама пошла в городской комитет комсомола, попросила там комсомольскую путёвку с направлением на работу в сельскую местность, но только с одним условием, чтобы недалеко от родителей, потомственных сельских учителей.
      А разве могло быть иначе? У неё не только родители, но и их родители, и даже деды родителей были сельскими учителями. Народники и подвижники, они искренне полагали – благополучия народа, да и всей страны, можно добиться благодаря образованности жителей, особенно сельских.
      Трудились на этом поприще из поколения в поколение, передавали людям свои и книжные знания и откровенно гордились этим. И как после всего такого не пойдёшь в педагогический и не вернёшься в село работать?
      Тогда, в пятьдесят втором, ехала по назначению в Опаринский район. Скромное летнее пальто, косынка на голове, фанерный чемоданчик с чистым бельём, конспектами и связкой учебников – вот и весь нехитрый скарб. В Мурашах, на станции, пришли к поезду родители. Повидаться. Передали корзинку с продуктами и вещами, поддержали добрыми словами и наставлениями.
      Ближе к вечеру приехала в Опарино. Спустилась на деревянную платформу. Паровоз прощально гуднул, пустив струю белого пара, лязгнул сцепками вагонов и медленно потащил состав дальше.
      Спросила Вера у дежурного по станции, как в районо пройти. С трудом отыскала двухэтажный деревянный дом отдела народного образования. Вечером только дежурная на рабочем месте оказалась.
      Она сказала, что никого девушка уже не дождётся сегодня, что явиться необходимо завтра к восьми утра, а сейчас отправиться в дом колхозника, устраиваться на ночь. Дала записочку, чтобы определили Веру, и не пришлось ей ночевать на вокзале.
      Ночевала одна в двухместном номере. С вечера было прохладно, но к утру подтопили печку, и дышать стало нечем. Плохо выспалась.
      Утром снова пришла в районо. Принял сам заведующий. Нестарый ещё мужчина, может быть, чуть за тридцать. В военном френче, галифе, хромовых сапогах, начищенных до изумительного блеска, был он чем-то похож на одного из партийных вождей – Сергея Мироновича Кирова. Возможно, зачёсом слегка седоватых волос и изучающим прищуром глаз. Одна деталька смутила – на левую руку была надета чёрная перчатка. Непонятно, протез это, или ещё по какой другой причине.
      Понравился заведующий. Она даже расстроилась, что, не выспавшись, выглядит не очень здорово. Говорил мало, веско и по существу. Сразу предупредил о предстоящих трудностях. Обещал помочь устроиться на квартиру.
      В районном центре места в школе не нашлось. Место было, да только в Моломской школе с учителями начальных классов очень напряжённое положение случилось. Туда её и направили работать.
      Большое село, домов за сотню, а в паре километров ещё такой же посёлок, Моломского леспромхоза.
      Школа – семилетка. Двухэтажное деревянное здание, большое и приземистое. Рядом одноэтажный флигель, для начальных классов, и ещё флигель – интернат для детей, которые живут далеко, и домой только в субботу уезжают.
      Устроилась хорошо. У одинокой пенсионерки, тоже бывшей учительницы. Домик небольшой, но в хорошем состоянии. Хозяйка рассказала, что муж перед уходом на фронт дом основательно подправил. Тем пока и жила женщина.
      Муж с фронта не вернулся. Погиб на переправе, так и не добравшись до Сталинграда. Единственный сын на войне остался жив, служил на Тихоокеанском флоте, минёром на эсминце, да так после войны и остался там на сверхсрочную службу. Писал, что не женат сейчас, и жениться пока некогда, так как выполняет в настоящее время важную государственную миссию, о которой писать нельзя.
      Хозяйка с гордостью показывала портреты мужа и сына, висевшие над комодом в красном углу. Призрачно намекала, что неплохо бы познакомить Веру с сыночком. Вдруг что у них и сладится. Муж на портрете выглядел серьёзным усатым мужчиной, а сын чуть испуганным мальчишкой в бескозырке с ленточкой ТОФа.
      Работать в школе хозяйка дальше не хотела. Говорила, что надорвалась на заготовительных работах в лесу, во время войны. Но по хозяйству управлялась ловко и сноровисто. Получала хорошую государственную пенсию и пятьдесят рублей от РОНО за проживание жилички.
      Всё было бы хорошо на новом месте, если бы не грязь. Даже в августе дороги были до такой степени разбиты тракторами, трелёвщиками и грузовыми машинами, что двести метров от места проживания до школы пройти было невозможно. В двух местах требовалось переходить через непролазную грязь улицы. Потому и мечта была у Веры  – простые резиновые сапожки, а ещё лучше – лакированные.
      Первого сентября начались занятия в школе. Вере назначили сразу два класса, первый и второй. В небольшом помещении плотно, в две колонны, стояли парты. В колонне, в ряду, по две парты сдвинуты вместе, за партой не по два, как обычно, по три ученика сидели. Колонна от окон – первый класс, от двери – второй. Всего сорок пять учеников.
      Постепенно приспособилась. Сначала давала задания для самостоятельной работы второклассникам, потом с первоклашками занималась. После обеда, считай, тоже занятия. Приготовление с классами домашнего задания.
      Уставала с непривычки. Но всё равно от работы огромное удовольствие получала.
      К зимним каникулам любимчики у неё появились. Из второго класса – Петя Косых. Очень сообразительный мальчик. Умный и не по годам серьёзный. Кроме него в семье ещё двое детей, две младшие сестрички. Мать в бухгалтерии леспромхоза работала. А отец? С отцом пока непонятно было. Вроде бы в тюрьме сидел, точнее, в колонии. Но об этом как-то все говорить не хотели. Похоже, по статье политической.
      А из первого класса - девочка. Маня, Машуня Кравцова. Самая маленькая в первом классе. Худенькая, светленькая и не полных восьми лет.
      В конце октября зашла Вера Васильевна в класс поздним субботним вечером. Решила тетрадки проверить, чтобы в воскресенье домашними делами заняться. Включила принесённую с собой настольную лампу и села за проверку.
      Вдруг услышала, на задних рядах, у окна, кто-то пышкает. Удивилась, включила верхний свет. За последней партой разглядела детскую светлую головку.
      Подошла поближе, увидела – за партой Маня сидит. Смотрит на неё испуганно, по щекам слёзы в три ручья.
      Спросила:
      -Почему, Манечка, домой не уехала?
      -Мама за мной не заехала, - сквозь всхлипы ответила девочка. – К ней сейчас дядя Петя приходит. Когда мамка меня привозит, он очень сильно сердится.
      Что на неё накатило? Села рядом, приобняла девочку. Удивилась:
      -А почему в интернат не идёшь?
      Девочка ещё больше зарыдала. Сквозь слёзы тихо пискнула:
      -Не хочу я туда. Там Вовка Чугун и Митька надо мной  смеются. Говорят, мамка меня бросит, потому что хахаль мамку бьёт и меня бросить требует.
      Сердце зашлось от боли. Прижала девочку к груди, по головке погладила. Спросила тихо:
      -А пойдёшь, Манечка, ко мне в гости?
      Шмыгнула Машуня носом, кивнула утвердительно.
      Так и появилась у неё «дочка». Нет, на неделе Маша в интернате ночевала. Но когда мать  домой её не забирала, брала Вера девочку к себе.
      Субботним вечером ходили в баню, истопленную хозяйкой. Там вдвоём мыли девочку, постирушки устраивали, парились сами. Хозяйка ворчала иногда, мол, зря ты, Вера, девочку к себе приручаешь...

      Дважды на уроки к ней приходил директор школы. Строгий седой мужчина, возрастом далеко за шестьдесят, учительский коллектив держал на некотором отдалении от себя. Случалось, доводил до слёз молодых учительниц обоснованными, нужно признать, замечаниями. Вот только высказанными в жёсткой и излишне грубоватой форме.
      Но пронесло. Даже замечания директор высказывал ей с доброй усмешкой. Стало ясно, к ней директор относится хорошо.

      Сквозь метели и морозы пробилась и к ним весна. В конце апреля пригрело солнышко. Помчались шумные ручейки. На дороге образовались огромные лужи.
      Маняша привыкла к Вере Васильевне. В школе, правда, всегда обращалась к ней официально, а вот дома у хозяйки или в бане, могла назвать и «тётечка Верочка» и просто «Верочка Васильевна».
      В конце мая на учительском совещании похвалил директор Веру Васильевну. И было за что похвалить. Первоклашки все умели читать и писать, считать до десяти, выполнять сложение и вычитание. Второклассники тоже неплохо освоили учебную программу. Второгодников в классах не оказалось.
      В июне пришёл приказ о переводе её в районную десятилетку. Там сразу две учительницы русского и литературы выбыли из штата. Одна ушла в декретный отпуск, другая отработала после института положенных три года и уволилась. Уехала в областной город.
      Больше всего Вера переживала за Манечку. Даже хотела к ней поехать в леспромхоз, попрощаться. Но сильно разлилась река Молома, и даже в июне стояла высокая вода. Проехать было невозможно.
      Уезжала с тяжёлым сердцем, вроде как предательство в отношении Манечки получалось. Но и с приказом районо не поспоришь.

      В отпуске, летом, больше месяца гостила у родителей. Рассказывала им, как отработала первый учебный год. Родители одобрили, подбодрили её. За одно, только, переживали – пора было девушке личную жизнь устраивать, а достойных претендентов на горизонте не наблюдалось.
      Осенью начались занятия. Школа новая, большая, двухэтажная, но деревянная. Надо сказать, что в то время во всём посёлке ни одного каменного или кирпичного здания не было. Для начальных классов во дворе школы одноэтажный флигель, за ним двухэтажный интернат. Во дворе разбит сквер, в центре которого клумба круглая, а посредине её статуя пионера с горном. Между школьными зданиями протянуты деревянные тротуары. В самую сильную распутицу можно перебежать от строения к строению, не испачкав ног.
      Вот такой предстала перед ней районная школа.
      И ещё о школе. В то время семилетка обеспечивала неполное среднее образование. Восьмой, девятый, десятый классы давали полноценное среднее. Но за него платить нужно было – сто пятьдесят рублей в год. Много это или мало? Молодая учительница Вера Васильевна получала в месяц около шестисот рублей при серьёзной школьной нагрузке. Вроде бы и не так много денег за учёбу. Но это для городских жителей – терпимо. Для сельских – серьёзные деньги. В колхозах на трудодни вместо денег всё больше палочки. Мало было наличных денег у местного населения, а, кроме того, ещё государственные займы на восстановление народного хозяйства. На них, попробуй, не подпишись?
      Одним словом, на весь район одна полноценная средняя школа. Да и то в классах наполняемость по тридцать человек и меньше. Школа смешанная, для мальчиков и девочек. Это в областном центре школы были поделены на мужские и женские…

      И на новом месте удачно обустроилась Вера Васильевна. Поселилась в учительском общежитии на место уехавшей учительницы. С ней ещё одна девушка жила, учительница начальный классов.
      Комнатка небольшая, уютная. Две деревянных кровати по краям, с настоящими пружинными матрасами (большая тогда редкость). У окна просторный стол, стулья казённые с двух сторон, настольная электрическая лампа и чернильный прибор с двумя чернильницами, с фиолетовыми и красными чернилами. Школьные тетрадки проверять – огромное удовольствие. И ещё, электрический свет горит круглые сутки. Не как в Моломе, где свет от генератора был и в одиннадцать вечера отключался.
      С классом тоже повезло. Классное руководство назначили в девятом «Б» классе. Девочек чуть больше, зато мальчики немного лучше учатся. Прилежный класс. Все понимают – деньги нельзя понапрасну расходовать.
      Закружило, завертело её на работе. Молодая, симпатичная учительница, с огромным желанием работать, стремлением – максимально передать свои знания, и в коллективе многим пришлась по душе.
      Внеклассные чтения и занятия, диспуты на острые жизненные темы, литературный и драматический кружок всё свободное время съедали. И если честно признать, везде успевала. А ещё ведь и общественные поручения, и комсомольскую жизнь пытались на неё нагрузить.
      Личная жизнь тоже как-то обозначилась. Молодой учитель физики и астрономии сразу за ней ухаживать начал. Вроде шефства над ней взял. Помогал и в комсомольских и в общественных делах. По жизни у них с физиком как бы соревнование получилось. Он тоже кружки вёл: юных астрономов и  радиолюбителей. Вот и старались оба – кто лучше себя проявит в общественной и школьной жизни. И у обоих здорово получалось.
      А между тем в жизни страны происходили самые серьёзные события. Ещё весной умер Сталин. Многим подумалось, с кончиной вождя  ослабнет государство, что нет вождю достойных преемников.
      Нет. Не развалилось государство. К осени выяснилось, что один из вождей партии, первоочередной кандидат в руководители, товарищ Берия Лаврентий Павлович неожиданно оказался чуть ли не заморским шпионом. Даже шутка по этому поводу в народе ходила: «Сам Товарищ Берия вышел из доверия! А товарищ Маленков надавал ему пинков»!
      Кем на самом деле являлся Берия, им снизу судить было сложно. Но навредить он успел. Выпустил летом необоснованно значительное количество заключённых по амнистии. В основном, уголовников. И теперь в их тихом и, в общем-то, благополучном посёлке стало небезопасно. Слухи по осени поползли, то в одном месте магазин ограбили, то в другом бандиты кассу леспромхоза подломили. А то и просто гражданина припозднившегося раздели и избили.
      К слову сказать, её эти слухи как-то пока мало касались.
      Перед ноябрьскими праздниками на торжественном собрании в школе, посвящённом очередной годовщине Советской Власти выступал сам руководитель РОНО, Митрофанов Иван Николаевич. Очень проникновенно говорил, особенно о том, что страна после смерти вождя должна сплотиться и продолжить поступательное движение в деле строительства социализма и коммунизма. И самая главная надежда на них, на молодых строителей социалистического общества.
      После торжественного собрания подозвали её к директору школы. Подошла, а рядом с директором Митрофанов стоит. Разговаривают.
      Заметил директор Веру Васильевну. Представил. Говорил скупо, но всё больше с похвалой, с чуть тёплыми нотками в голосе.
      Пожал Митрофанов ей руку:
      -Помню вас, Вера Васильевна. И знаю, успешно в Моломской школе поработали. Рад за вас. Высоко поднимаете знамя народного образования.
      Вроде бы и шаблонно сказал, но с теплотой в голосе. От слов таких защемило девичье сердце, мурашки по телу промчались. Захотелось ещё больше работать и ещё лучше.
      Новый год встречали в спортивном зале школы. Учительницы пришли с мужьями, учителя с жёнами. Холостые и незамужние, чуть отдельно, своей стайкой. Немного сложились деньгами на праздничный стол, а ещё семейные принесли из дома разные вкусности. Для мужчин купили водки, для женщин – сладкого вина и даже шампанского кто-то привёз из областного центра.
      Танцевали под патефон. Вера и тут себя проявила. Ловко вальсировала с партнерами, и даже фокстрот смогла станцевать.
      Учитель физики приглашал её на танец при каждом удобном случае. Улучил минутку, завёл за наряженную ёлку. Начал в любви объясняться, замуж приглашать.
      Неожиданно получилось. Вера только улыбнулась в ответ, ничего толком не ответила. Позднее продолжала так же беззаботно танцевать и с ним, и с другими партнёрами.
      Ближе к полуночи пришёл на вечер Иван Николаевич. Одет был скромно. Всё тот же полувоенный френч, галифе и сапоги хромовые, начищенные до идеального блеска.
      Коротко поздравил. Пожелал в новом году успехов в труде. Когда динамики радио затихли, а потом куранты начали отбивать удары, он предложил наполнить бокалы. Заиграл гимн. Он с рюмкой обходил присутствующих и ещё раз поздравлял с праздником.
      Снова поставили пластинку. Под вальс «На сопках Манчжурии» закружились пары. И только Митрофанов одиноко стоял в сторонке.
      Забилось сердце Веры Васильевны. Подскочила она к завроно, пригласила на танец. Но нет, не получилось. Сказал, что стар он для таких танцев, да и не танцевал давно.
      Засобирался домой. Вера Васильевна сама от себя не ожидала подобной смелости. Проводить вызвалась.
      Шли по ночному посёлку. Старый месяц скупо освещал дорогу. Разговаривали? Нет. Больше Вера Васильевна о своей молодой жизни рассказывала. Митрофанов молча слушал, вроде как думал о чём-то своём.
      У райкомовских домов остановились. Иван Николаевич повернул девушку к себе, пристально глянул в глаза под скудным уличным освещением. Сказал хрипловато:
      -Выходи, Вера, за меня замуж.
      Не ожидала Вера Васильевна такого поворота. Растерялась в первый миг. Потом привстала на цыпочки, поцеловала в щетинистую щёку. Ответила просто:
      -Я согласна.
      Так, в новогоднюю ночь, и началась их совместная жизнь.
      Расписались в Загсе сразу после праздников. Свадебных торжеств не устраивали. Приехали лишь её родители, познакомиться с мужем дочери. Поговорили с Иваном Николаевичем, благословили на совместную жизнь. В целом, одобрили выбор дочери.
      Почти сразу дали Ивану Николаевичу двухкомнатную квартиру в домах районного начальства взамен его старой однокомнатной.
      Дом двухэтажный деревянный. Но с паровым отоплением, с холодной и горячей водой, с канализацией и даже с ванной. Невероятная роскошь для районного центра, для небольшого посёлка.
      Вера Васильевна, как оказалось, не из белоручек, правильно была родителями воспитана. Очень быстро навела порядок в квартире и создала уют.
      К концу февраля стало окончательно ясно, что она беременна. Сходила в женскую консультацию, порадовала мужа известием. Иван Николаевич – человек очень занятой, но муж заботливый. Обязательно утром и вечером добрые слова скажет, из поездок в областной центр всегда подарки привезёт и цветы опять же.
      В октябре родилась дочка. Надеждой назвали. Иван Николаевич очень радовался. Помогал купать девочку, укладывал спать, на руках укачивал, пристроив на больной левой и придерживая правой.
      О руке. С трудом, но привыкла Вера Васильевна к изуродованной руке мужа. На войне политруком был, поднимал роту в атаку. Осколком мины отсекло два пальца и так изуродовало кисть, что без перчатки на неё смотреть было страшно.

      После короткого декретного отпуска вышла на работу. А дальше быстро время помчалось. Год за годом отщелкивались, словно на бухгалтерских счётах.
      В школе у Веры Васильевны очень хорошо получалось. Умела она и с молодёжью общий язык найти и предметы свои, русский и литературу, преподнести так, что ученики слушали, рты раскрыв.
      Особенно литература ей удавалась. Образы литературных героев получались выразительными и запоминающимися. Таких писателей, как Достоевский, Толстой, Чехов, она и сама боготворила. Сонечка Мармеладова, Катюша Маслова – дорогие для неё героини.
      Дочка подрастала. Оставляли её с няней, пожилой женщиной пенсионного возраста. Но дома, вечером, Вера усиленно занималась с девочкой: учила читать, писать буквы, вычитать и складывать.
      А вот у Ивана Николаевича дела были хуже. В пятьдесят девятом в области созрело решение – упразднить район. Присоединить его территорию к соседним. В то время не только колхозы укрупняли, но и районы тоже.
      Была небольшая надежда, что назначат его на ту же должность в Мурашинском районе. Нет, не назначили.
      Честно говоря, были для этого некоторые причины. Во-первых, он так и остался ярым приверженцем Сталина. Когда разоблачали культ личности бывшего вождя, резко и недвусмысленно высказался в отношении нового руководителя партии. Надо полагать, донесли куда надо. Во - вторых, был он честным работником и принципиальным партийцем. Правду мог сказать в лицо руководителю любого ранга. Сами понимаете, для партийных приспособленцев – неудобный человек. Да что там говорить – не просто неудобный, а как кость в горле, как постоянное назидание, каким должен быть партиец.
      Одним словом, назначили его директором десятилетки в Опарино. Должность, надо сказать, уважаемая, но понижение и на несколько рангов.
      Позднее, в шестьдесят шестом, когда снова возродили район, обратно на должность, заведующим РОНО, его уже не назначили. Так и дорабатывал до пенсии директором школы.
      Уже позднее, в семидесятых, Вера Васильевна совершенно случайно, от бывшего ученика, узнала, что к этому её первый воздыхатель, учитель физики, усилия приложил. Надо думать, её выбора простить не мог.
      Возможно, не все знают, но к каждой средней советской школе человек от органов был назначен. Где-то сотрудник организации (секретный сотрудник), где просто волею судьбы выбранный учитель, который подробно докладывал в компетентные органы о школьных событиях. А вы как думали? Не могла партия оставить без пристального внимания такой важный вопрос, как воспитание подрастающего поколения, лояльного к власти.
      Вот товарищ физик и сообщал, куда следует о школьных событиях и о директоре, который, скажем так, не совсем был благожелателен к руководителям партии того периода, особенно к любителю кукурузных посадок.

      Стучит вагон колёсами по стыкам рельс. Тепловоз не спешит, лениво тянет состав, да ещё и почти каждому семафору кланяется. Порой и двадцать минут стоит на разъезде, пропуская встречный поезд. И ничего не поделаешь – однопутка. Пассажиров в вагоне немного осталось. Можно было и вниз спуститься. Но нет, пригрелась наверху Вера Васильевна. Не захотелось на нижние полки перебираться. Да и вспоминалось здесь как-то славно. Жизнь сама по годовым полочкам раскладывалась.

      Когда и как годы промчались? Дочка с отличием десятилетку закончила и поступила в областной педагогический институт на факультет иностранных языков.
      В душе Вера Васильевна надеялась, по её стопам Надежда пойдёт. Да нет, дочка сама выбрала модный английский.
      В семьдесят пятом Надежда окончила институт и уехала работать в Лузу. Недалеко, почти соседний район. Год там отработала и, тоже по комсомольской путёвке, перебралась на Север, в Воркуту. Заработки там были значительно больше.
      В восьмидесятом Иван Николаевич вышел на пенсию. Купили домик на окраине посёлка. Недорого, всего за пять тысяч рублей. Участок двадцать пять соток, большой. Сбылась мечта мужа. Завёл пчелиную пасеку. Впрочем, и окраиной-то назвать это место было сложно. До центра посёлка, до работы в новой кирпичной школе, всего два километра, тридцать минут неспешно идти, да и те по асфальту, по первой асфальтированной улице.
      В восемьдесят первом неожиданно вернулась из Воркуты дочь. И не одна, с трёхлетним сыном, Виктором. И ведь за прошедшее время ничего не сообщала о таких резких координатных изменениях в жизни. Почему? Наверное, стеснялась родителям сообщить о случившемся. Кто же теперь знает, как там было на самом деле?
      На вопросы, кто отец ребёнка, отмалчивалась или откровенно грубила. Надо полагать, не зарубцевалась ещё душевная рана.
      А мужу внук получился как дорогой подарок. Он всю жизнь о сыне мечтал, но вот со вторым ребёночком у них не заладилось. И ведь старались. Вера Васильевна множество раз к докторам обращалась, но никак.
      В восемьдесят втором дочка, и снова неожиданно, вышла замуж за Андрея Станюка, из Закарпатья. Он приезжал на работу в местные леспромхозы, деньги зарабатывать.
      В следующем году уехала с мужем жить в Западную Украину, оставив сына на попечение родителей.
      Своенравным, злобным и упрямым рос мальчик. И ничего они с мужем, два педагога, поделать с внуком не могли. И по-хорошему пытались, и строгостью. А никак не получалось. Можно предположить, отцовская кровь в нём бурлила, давая выход наружу всему самому плохому.
      Издевался над любой живностью с юных лет. Собаку, Шарика, в будку загонит, и только тот нос высунет, бьёт по нему палкой. Кота поймает, привяжет к хвосту пустую консервную банку и гоняет по улице, пока ошалевший кот на дерево не взберётся. Но и там коту трудно укрыться – расстреливает беднягу камешками из рогатки. А пчёлы? С ними особая история. Ходит по дому с хлопушкой-мухобойкой и пчёл высматривает. Если залетела, уселась где, тут же, бац, и всмятку насекомое. Но и пчёлы его не жаловали. Стоит выйти на огород к пасеке, обязательно его ужалят.
      Сколько ни ругали, ни увещевали, ни наказывали – бесполезно. Даже ремнём пару раз Иван Николаевич порол. Стоит в углу, насупится, злым взглядом из подлобья посверкивает. И видно в том взгляде, мол, вырасту, я вам покажу, сладкую жизнь устрою.
      На юбилей, пятьдесят пять лет, присвоили Вере Васильевне звание заслуженного учителя  РСФСР. Упросили, сразу на пенсию не выходить, ещё поработать в школе.
      Да только это звание горчинкой отдавало. Что же за педагог она, если с собственным восьмилетним внуком совладать не может.
      В девяносто первом Виктор с товарищами ограбили ларёк. Таких ларьков с началом перестройки появилось в посёлке несколько. В них мелочь разная: жевательные резинки, пиво, сигареты, презервативы.
      По всему выходило, он – главный зачинщик. Он подбил подростков на преступление. Но по малолетству в колонию для несовершеннолетних не попадал, только в спецшколу-интернат, для трудных подростков. Вот тут бы стойкость проявить, до этой школы дело довести. Возможно, и осознал бы что-то, понял, что за преступлением следует наказание. Не довели.
      Примчалась из далёких краёв дочь, Надежда. Сыночка защищать, который ей не особо и нужен оказался.
      Примчалась и сразу принялась упрекать их с мужем в том, что не досмотрели, прошляпили, упустили. А то, что у сына с малолетства гнилая сущность проявилась, об этом даже и слушать не захотела.
      Одним словом, кому нужно денег сунула, и сын из обвиняемого в свидетеля превратился.
      Другой бы на его месте выводы жизненные сделал, как это возможно, судьбу подкорректировал. Но это не для него, Виктора.
      Получив индульгенцию от закона, совсем страх потерял, распоясался. По школе гоголем ходит, девочек обижает, с ребятами дерётся. Вере Васильевне хоть в школу теперь не приходи. Каждый день какие-то разбирательства с внуком.
      Иван Николаевич очень переживал. И это мягко сказано. Посерел, осунулся, волосы совершенно белые стали. Вроде бы и лет не так уж и много, всего семьдесят один, а совсем в старика превратился. Да и сама Вера Васильевна сдала основательно. Легко ли жить, когда внук – шпана шпаной.
      И ещё одна неприятность от такой жизни получилась. От переживаний стало прихватывать сердце у Ивана Николаевича. Услышит от соседей, как внук очередной раз «отличился», разволнуется, курит папиросу за папиросой, насупится, молчит.
      Беда в том, что внутри себя всё держал. Вот и не выдержало сердце. Отошёл тихо, во сне, метельной февральской ночью. Позднее Вера Васильевна позавидовала мужу, что не дожил до ещё более позорных и страшных дней.
      В девяносто пятом Виктора посадили. Собралась шпана, пьянствовали. Потом на подвиги потянуло. Ограбили женщину-почтальона, разносившую по старикам пенсии. Не просто ограбили. Избили, издевались над ней.
      На этот раз и мать, Надежда, не помогла. Осудили Виктора на четыре года.
      Эти четыре года прожила Вера Васильевна спокойно. Ей и самой не верилось, что вот так, без стрессов и переживаний, жить можно.
      В девяносто девятом внук вернулся из колонии. Впрочем, совсем недолго гулял на свободе, всего месяц. Вначале двухтысячного года на станции избил мужчину только за то, что тот не дал ему денег на водку. Избил, отобрал восемьдесят рублей, всё, что имелось у пострадавшего. Как результат, ещё три года наказания.
      И эти три года Вера Васильевна прожила в относительном спокойствии. Но вот дальше?! Дальше начались кошмар и ежедневные мучения.
      В две тысячи втором вернулся внук после отсидки. Весь в блатных татуировках. С гонором, с очень завышенным самомнением. Хвастал по пьяному делу, что в зоне с родным отцом пересекался. А тот в блатной иерархии высоко стоит. Настоящий вор в законе. И, мол, отец этот обещал на воле конкретную помощь сыну.
      Невыносимая жизнь началась у Веры Васильевны. Каждый день пьянки, ругань, битьё посуды и мебели. И все вокруг виноваты, что жизнь у внука, мягко сказать, не радостная. И всем матюги и проклятья вдогонку: и деду покойному, и ей, и матери.
      Соседи на улице постоянно жалуются Вере Васильевне. Идёт чуть потрезвее, всех задирает. Если просто матом обложит, так это за счастье. Обычно деньги отберёт или звездюлей навешает, когда денег нет. И ведь боятся заявление на него писать, только ей, бабушке, на него пеняют. А она, что? Ей самой больше всех достаётся. Постоянно в синяках ходит. Вот ведь судьба у заслуженной учительницы. Среди её выпускников доктора наук есть, журналисты, руководители производства, которые всегда к ней с уважением относились. А теперь вот от собственного внука избиения и унижения терпеть приходится.
      Да что улица? Весь посёлок от выходок Виктора трепещет. В зоне по этому поводу говорят – беспредельщик.
      Больше года Вера Васильевна маялась жизнью. Несколько раз уже и верёвку приглядывала, и место, где бы повиснуть. Одно удерживало, очень некрасиво вот так, через петлю, уходить.
      А жить с каждым днём становилось всё более невыносимо. Получит Вера Васильевна пенсию, внук тут как тут. Отберёт деньги, не то, что слова доброго не скажет, так наоборот, обзовёт самыми непотребными словами и матом обложит.
      До того уже дошло, что ей чуть ли не побираться приходится. Денег совсем нет, хлеба не на что иной раз купить. Вся еда – то, что с огорода получить удалось. Картошка, морковь, капуста. Такая вот теперь у неё горькая доля.
      В конце концов, и у неё терпение лопнуло. С утра в тот день не заладилось. Утром пришла соседка с жалобой. Сидит на кухне, слёзы вытирает.
      -Укороти, Васильевна, внука! Ведь никакого житья нет! Вчерась в магазин пошла, так подстерёг, все деньги отобрал.
      Усмехнулась Вера Васильевна. Спросила:
      -А ты чего, Нина Игнатьевна, ко мне-то пришла?! Иди к участковому, заявление пиши. Думаешь, если я в твою защиту скажу, так что-то изменится? Нет, не изменится.
      -Так чо к учасковому ходить! Он сам твово внука боится. Говорит, што Виктор спалить его новый дом обещался!
      -Вот видишь, Игнатьевна, - горько усмехнулась она, - участковый ничего сделать не может. Боится! Тогда что от меня требовать? Меня внук просто убьёт.

      Поплакали с соседкой, повздыхали о тяжкой доле и разошлись.
      В обед сходила Вера Васильевна в сбербанк, пенсию получить. Вперёд шла и радовалась, нигде внука видно не было. Может быть, хоть немного денег удастся спрятать. Не получилось. Вышла из банка, а Виктор тут, как тут. Откуда и взялся только? Словно из-под земли вырос.
      Вырвал сумку из рук. Порылся, нашёл деньги, а сумку на снег выбросил.
      Ухмыльнулся, зло бросил:
      -Пожрать приготовь, дура старая! – И пошёл себе за водкой, как ни в чём не бывало.
      Декабрьский день – короткий. А долго тянулся. Вера Васильевна дров наколола, картошки сварила. Покушала этой картошки с солью и постным маслом, как когда-то в детстве, сразу после войны. Тогда ещё голодно было. Очень ей тогда нравилось, в блюдце масла налить, сольцы бросить и макать горячей рассыпчатой картошкой. Очень вкусно казалось. Но тогда ещё и хлеб был, и капуста квашеная, пусть и не досыта хлеба. А сейчас-то что? Не голод, а у неё даже хлеба нет. Какая горькая доля!?
      Заявился внук вечером. Стемнело уже. Принёс в карманах пальто две бутылки водки и кусок колбасы.
      Заорал с порога:
      -Жрать давай, собака!!!
      Вера Васильевна на стол миску с тёплой картошкой поставила. Внук хоть и пьяный был, но на ногах пока держался уверенно. Из старого буфета достал гранёный стакан, налил доверху водки. Выпил. Откусил от круга колбасы, прямо рукой картошку из миски подцепил и в рот отправил.
      Присел за стол. Было видно, как глаза кровью наливаются. Покраснело лицо. Со всего маха по столу жахнул. Миска подпрыгнула, со стола слетела и в угол по полу покатилась. Он ещё со злостью по ней ногой поддал.
      -Ты почему, б… старая, любимого внука так плохо кормишь?! – Заорал на неё. – Куда, подлюка, пенсию дела?! Куда спрятала?! Вобшем так! Если утром пенсию не отдашь, убью, сука!!! На куски порежу!
      Посидел за столом, подумал:
      -Не-а, к потолку подвешу и кровь начну тихо спускать, штоб помучилась!
      Ещё налил водки. Выпил и ещё от колбасы откусил. Встал с трудом из-за стола, добрёл до дивана. Прямо в одежде рухнул.
Заплетающимся языком пробубнил:
      -Смотри, сволота! Штоб вся пенсия завтра на столе лежала! До копейки проверю! Не будет - придушу! Ты меня знаешь!
      Через минуту храп раздался.
      Вера Васильевна прибрала миску с остатками картошки. Уселась за стол, заплакала.
      Горло комок невыплаканных слёз сдавливал. Какая страшная несправедливость происходила с ней.
      Сидела Вера Васильевна. Слёзы на стол капали. Что ей теперь делать? К смерти готовиться?! А проснётся и убьёт ведь. Всё равно денег негде достать.
      Что на неё нашло? Сама не знает. Сходила в сенцы за колуном. Подошла к храпящему внуку и со всей силы обухом топора по голове ударила. И ещё раз.
      Отбросила колун в сторону. Снова за стол села и зарыдала. Комок из горла как-то сам по себе пропал. Облегчение со слезами наступило. Только мысли разные в голове путались.
      Всякое думалось. И внука было жаль. Хоть и паскудный, но человек всё-таки. И дочь жаль, не вернуть ей сына. Но и понимание того, что нельзя было поступить иначе, что и не внук, не человек он уже, а  исчадие адское, от которого не только себя, но и весь мир освободить требовалось, в мыслях крутилось. О разном в ту ночь думалось.
      Утром собрала необходимые вещи, надела демисезонное пальто и тихонько побрела в милицию. Там объяснила дежурному, что дома внука убила.
      Милиционер поперву верить не хотел. Знал, Вера Васильевна в школе учительницей работала. Но, когда убедился в её настойчивости, наряд отправил.
      Дальнейшее она смутно помнила. Словно провал в памяти образовался. Отвечала на вопросы, писала что-то. Потом в камере предварительного содержания сидела.
      Суд тоже плохо в голове отложился. Суд как-то непонятно проходил. Судья, женщина, всё допытывалась, как да почему смертоубийство случилось. Вере Васильевне от всех этих вопросов, от скопления народа и духоты дурно сделалось. Нашатырём виски смазывали и нюхать давали тоже. В результате статья сто пятая, часть первая, пункт шестой.
      Потом везли в Киров на милицейской машине. Там, в пересыльной тюрьме,  почти месяц ожидала партию в Омутнинскую женскую колонию.
      К колонии привыкала тяжело. Сиделицы – всё больше молодые женщины. Таких, как она, в возрасте, немного. А с её статьёй, тем более, немного.
      В основном, девицы за хулиганство попали, наркотики, бытовые преступления и воровство.
      Со временем привыкла. Назначили её библиотекой руководить. Молодые же в массе своей в швейном цеху работали, комбинезоны для военных и милиции шили.
      А ещё предложили ей драматический кружок вести, как тогда, в молодости, в школе.
      Вера Васильевна - добрая женщина. Товарок по несчастью всегда выслушает. Так получилось, что многие женщины к ней потянулись. За ласковым словом, за участием.
      Как-то замполит, а по теперешнему психолог, её к себе вызвала. Начала выяснять подробности случившегося правонарушения. Под холодную голову Вера Васильевна ей честно рассказала, что да как получилось.
      Выслушала психолог, задумалась. Помолчав, сказала, что осудили Веру Васильевну неправильно, не по той статье. И ей кассационную жалобу подавать нужно. Прямо там, в кабинете, жалобу и составили.
      Тяжело крутятся жернова нашего правосудия. Больше года рассматривали прошение в инстанциях. Но не напрасно. Через два с лишним года назначили новое судебное заседание.
      Повезли её в Кировский областной суд, где и проходило повторное заседание. Адвокат, молодая совсем девушка, к делу подошла профессионально. Собрала положительные характеристики, доставила свидетелей, которые подтвердили звериную сущность Виктора и честно сказали, что ничего другого Вере Васильевне не оставалось, как убить внука.
      В результате переквалифицировали судебное решение со сто пятой статьи на сто седьмую, часть первую – убийство, совершённое в состоянии аффекта. Тут срок совсем другой, до трёх лет лишения свободы.
      Прямо там, в зале суда, приняли решение об освобождении от наказания в связи с изменением статьи наказания, положительными характеристиками из колонии и прошлыми заслугами.
      Вот такая, затянутая почти на три года, справедливость восторжествовала. И ехала теперь Вера Васильевна домой, с надеждой и сердечной болью. Предстояло с дочерью встретиться.
      Дочь обиделась. На первый суд не приезжала, а, возможно, и не знала тогда о происшедших событиях. Но и потом, позднее, не приехала дочь к ней в колонию. А так хотелось с ней встретиться. Рассказать, объяснить, что никакого терпения у Веры Васильевны уже не осталось. Смертоубийство – крайний и единственный выход, который для неё был.

      После Мурашей совсем вагон опустел. Всего два-три человека теперь ехали. Из купе проводников крепким чаем пахнуло.
      Спустилась Вера Васильевна вниз, решила за чайком сходить к проводнице. Привычка чаёвничать, а по правде сказать – чифирить, в колонии появилась. Чифир – очень крепкий чай, пожалуй, единственный тюремный допинг, на который начальство глаза закрывало.
      А тем более у неё в библиотеке – самое удобное место чифирить. Потому и приходили к ней многие женщины, чтобы не только книгу обменять, но и чайку попить почти в домашней обстановке. А как чай пить в одиночку и без хозяйки. Вот и пристрастилась Вера Васильевна к тёрпкому, горьковатому, горячему напитку. Сердце начинало радостно от него колотиться, настроение улучшалось.
      Через некоторое время стала замечать Вера Васильевна, что сердце не только учащённо бьётся, но и давит его при этом. Будто ком какой над ним встаёт, затрудняя дыхание.
      Заглянула в купе проводника. Проводница за столом сидит, на столе еда нехитрая, в литровой банке чифир заварен.
      -Заходи, подруга, - улыбнулась проводница, - вижу, недавно откинулась.
      В другое время такое приглашение покоробило бы Веру Васильевну. Но после отсидки, после колонии, значительно больше стала понимать она в жизни. Научила колония ко многим вещам и словам относиться с терпением и пониманием.
      Вошла, осторожно присела напротив.
      Проводница налила в чашку тёмного напитка, сказала просто, угощайся, и рукой показала на нехитрую снедь.
      Отпила Вера Васильевна несколько глотков чая. Прислушалась к себе. Сердце всколыхнулось и застучало бодро и радостно.
      Проводница принялась неспешно рассказывать свою историю, как в своё время села за растрату. Подвела её вышестоящая начальница, обещавшая помощь и поддержку при проведении следствия, потому как именно с её подачи пришлось опуститься до нарушения закона, и как потом, будучи свидетелем, с жаром обличала её.
      Слушала Вера Васильевна, не перебивала. Понимала – наболело у человека. Постороннему разве всё выскажешь? Не поймут! Разве вот только товарке по несчастью.
      Долго свои обиды высказывала. За окном уже стали проплывать огни Опаринских леспромхозов.
      Встрепенулась Вера Васильевна. Выскочила немного суматошно. Заспешила к своему месту, забрать вещи.
      Сдавило сердце, то ли от радости, то ли от тяжёлых воспоминаний. Присела она у окошка, да так уж больше и не встала. Проводница гремела в тамбуре открываемой дверью, потом площадку поднимала, освобождая ступени. Сразу и не заметила, что товарка по несчастью где-то замешкалась.
      Потом уже, чуть позднее, заспешила по вагону. В третьем купе обнаружила – сидит у окна пожилая женщина, прислонилась к оконному стеклу. Сидит, бледненькая, и не дышит.
      Так вот неожиданно и закончилась земная жизнь Веры Васильевны. И кто знает, что ждало её там, в другом существовании? Круги ада за убийство внука? А, может быть, Божье прощение, за избавление человечества от упыря и нелюдя?
      Кто теперь знает?…