1978

«Шамал» Д. Клавелла. 1978 год.
Эта работа по главам представлена на моей странице прозы.ру в сборнике  под названием "1978 год".
Начало: http://www.proza.ru/2013/06/18/476
Все главы сопровождаются иллюстрациями, поэтому они сохранены.

*     *     *     *     *

Оглавление

К читателю.
Глава 1. Остаюсь служить.
Глава 2. Юля и ЗАС
Глава 3. О возвращении Хомейни
Глава 4. О самой длинной экспедиции
Глава 5. О романе «Шамал»
Глава 6. Зелёные фуражки
Глава 7. Путь к Гудри-Олуму
Глава 8. Граница с Ираном
Глава 9. Дед и Томабаев
Глава 10. Первая экспедиция. Навруз
Глава 11. В экспедиции с мангруппой КГБ
Глава 12. Телефония Ирана
Глава 13. Подготовка к летней экспедиции
Глава 14. Комионко и «крыса»
Глава 15. Пиво, чал и летний выезд
Глава 16. Гало. Украденная фанера
Глава 17. Теологический спор
Глава 18. Организация питания группы
Глава 19. Чары Дурдыев
Глава 20. Карта Ру. Встречи с Чары.
Глава 21. Лебедев и «человек оттуда»
Глава 22. Отпуск. Пан Тадеуш
Глава 23. Тревога. Вино.
Глава 24. Ташкент в те годы
Глава 25. Лекция атташе
Глава 26. Байбаков
Глава 27. О запмолитах. Шевердин
Глава 28. Предательство Б-ва
Глава 29. Шевердин
Глава 30. ЗКП, комары и ЭХБ
Глава 31. Ноябрьский выезд. Боевая тревога.
Глава 32. Сукин сын Фёдор
Глава 33. Сюрпризы Деда. Маслины

*     *     *     *     *

Статистика

297 КБ
Слов  42 800
Знаков с пробелами  287 162

*    *    *    *    *


«Шамал» Д. Клавелла. 1978 год.
К читателю.

Начав писать эти заметки в ноябре 2012 года, я планировал рассказать о революции в Иране, о приходе к власти аятоллы Хомейни, о том, как нам эти процессы тогда виделись.
Постепенно акценты изменились.
Вскоре я понял, что пишу о нашей жизни, о времени, которое сейчас кому-то видится, как время народного благоденствия, а кому-то преподносится, как ужасное время с «пустыми полками магазинов», на которых иногда появлялся один сорт колбасы.
Ложью является и то, и другое.
Я  не собираюсь давать широкую панораму. Не собираюсь выводить какое-то широкое резюме. Просто опишу тот маленький пазл, который является частицей моей биографии, как и частицей самой нашей истории; пазл, в котором только то, что видели мои глаза и слышали мои уши, чему я был свидетелем, и что сохранила моя память.



1978 год.

Введение.

В этих заметках я пытаюсь вернуться в 1978 год. Этот год по моему мнению, был апогеем того периода советской истории, который впоследствии, во времена Горбачёва, назвали периодом застоя.

В жизни советских людей у каждого была уверенность в завтрашнем дне. Даже на тарелках и торшерах отливалась цена в рублях и копейках. «Холодная война» уже не обещала перейти в «горячую».  Даже землетрясения в Средней Азии в этот год переживали свой минимум, отдыхали. Казалось, так будет всегда.
Но именно к 1978 году, если вглядеться в подводные течения под внешне спокойной поверхностью советской жизни, вслушаться в сигналы, ещё слабые под выгоревшей на ташкентском солнце степью, именно тогда набухли и уже были готовы взорваться бурной порослью зёрна страстей и пороков, героизма и предательства…

По случайному стечению обстоятельств в дни, когда пишутся эти заметки, идёт семьдесят восьмой год моей жизни. Но эти заметки не о моём возрасте.
Память возвращает меня в тысяча девятьсот семьдесят восьмой год, когда, состоя на службе в Советской армии, мне пришлось руководить несколькими экспедициями разведывательной маневренной группы «осназ» в туркменские субтропики, в оазис Ахал-теке, в район древней переправы через реку Атрек под названием Гудри-Олум с целью информировать советское правительство о событиях в соседней стране. В Иране бушевала революция, и шатался доживающий свой век шахский режим.
В семьдесят восьмом году уже не было той переправы, как и самой реки, от которой осталось высохшее русло. Оставалось только название – Гудри-Олум.
В 2013 году нет того шахского Ирана, как нет и страны, обеспокоенной событиями в нём – СССР; на месте позиции нашей разведгруппы давно поставили точку и спецслужбы нового Ирана.
Эти заметки – не о разведке, не о способах и методах её ведения. Они о нашей жизни, о неординарных людях, с которыми в тот памятный год сводила моя судьба.
Передо мной нет ни одной записи, оставшейся с того времени, только несколько фотографий. У меня сейчас единственный источник – моя слабеющая память.
Помещая это сочинение по главам, я назвал его ««Шамал» Джеймса Клавелла, 1978 год», использовав название книги известного автора и собираясь высказать своё мнение по нескольким эпизодам.
Но подсознание, моё второе «я»,  увело меня в Ташкент и Туркмению семьдесят восьмого.
Иранская революции февраля 1979 года, изгнавшая из Ирана американцев, развязала руки Советскому Союзу в Афганистане,  что, по моему мнению, явилось предтечей бурных событий восьмидесятых, афганской войны, последующего распада СССР.
Именно в 1978 году созревали и революция в Иране, и война в Афганистане.


Глава 1. Остаюсь служить.

«Это рассказ о событиях, происходивших в охваченном революцией Иране в период с 9 февраля по 4 марта 1979 года. Я старался, чтобы моя история получилась как можно более реалистичной, но книга – художественное произведение, где персонажи вымышлены и многие из мест выдуманы».
(Джеймс Клавелл. «Шамал». Введение).


Вот мои домочадцы -  жена, возившая сына по врачам в Выборге, где он прописан, отстоявшая несколько очередей и намаявшаяся вконец, и дочь, отработавшая смену с четырехлетками, для которых сезон только начался, и которые ещё не привыкли к санаторскому режиму дня, спать укладываются с ором и зовом мамы, - мои жена и дочь начали, наконец, сами сопеть и похрапывать; я убираюсь на кухню и открываю книгу на закладке, изготовленной из суперобложки другой книги…
Фабула книги мне чрезвычайно интересна и близка, но события развиваются медленно, надоедают отступы о нефтепромыслах не только Ирана, но и Северного моря,  о каких-то процентах, за которые борются какие-то забастовщики, и я сам начинаю клевать носом…

На день рождения один из внуков подарил мне двухтомник (четыре книги) Джеймса Клавелла «Шамал».
Это тот самый Клавелл, который написал сценарий и снял фильм «Муха», один из первых фильмов, в ужасном качестве и с кошмарным дублированием попавших то ли в конце восьмидесятых, то ли в начале девяностых в наши допотопные и капризные видеомагнитофоны.
Внуки знали, что дарить: книга Клавелла о днях падения шахского режима в Иране и прихода к власти аятоллы Хомейни охватывала памятный для меня период.
Для меня лично 1978-1979 годы, особенно дни иранской революции, были временем моей «лебединой песни» перед уходом на пенсию. Я должен был уйти в запас в 1980 году, когда истекали почти одновременно сорок пять лет моего возраста и двадцать пять лет службы в Советской армии, – тот сакральный рубеж за которым – свобода и новая жизнь почти что с чистого листа (как тогда виделось); но в январе 1979 года я ещё не знал, что меня ждёт непредвиденное продолжение службы, путешествие с моей мангруппой под Джелалабадом, миномётный обстрел и вообще запах смерти в Афганистане, облёт Афганских границ на самолёте-разведчике ИЛ-20Р, и что я уйду в запас только в 1983 году.
В 1979-1980 году наш полк был преобразован в бригаду. Комбригом был назначен подполковник Гадалов Виктор Алексеевич, всех нас поразивший своей интеллигентностью
В сентябре 1980 года комбриг зашёл ко мне домой. Случилось так, что моя дипломная работа при окончании академии была признана «выдающейся»* и по этой причине помещена в фундаменталку  (фундаментальную библиотеку академии), а значит, стала «рыбой»**; комбриг, учившийся в академии после меня, пользовался той работой.
Когда Виктор Алексеевич зашёл к нам, я сидел за бутылкой портвейна; к тому времени я уже прошёл «распиловку»***, ждал приказа на «дембель» и чувствовал себя «вольным казаком», которому море по колено.
Думаю, В.А.Г.  мне здорово польстил, уверяя, что без моей помощи ему никак нельзя. Но я действительно в то время был начальником ЛИР (лаборатории исследования радиоизлучений) и у меня был накоплен достаточный опыт в исследовании радиосигналов. Должен сказать, что наша аппаратура анализа была несовершенной, сигналы ЭВМ исследовать было фактически нечем, так как в распоряжении ЛИР никакой компьютерной техники не было. В начале своей офицерской карьеры, ещё до поступления в академию, я три года поработал помощником начальника ЛИР отдельного радиопеленгаторного узла. Это было в начале шестидесятых. В семьдесят восьмом я застал в ЛИР фактически ту же аппаратуру, за исключением нового многоскоростного магнитофона и панорамного приёмника. Так что  приходилось изощряться.
Когда гость ушёл, я вылил остатки «бормотухи» в унитаз и остался служить.

Но вернёмся в период «Шамала» - в февраль 1979-го.
Не зря я назвал свою работу в то время «лебединой песней»; это был успех моей группы, который оказался настолько востребованным, что нам был предоставлен прямой канал связи с Москвой****. Мы информировали правительство СССР о событиях в охваченном революционным пожаром Иране.
Значительную часть информации мы получали от телевидения Ирана.
Разумеется, у нас было определённое представление о расстановке сил в клокочущем Иране. И если я встречаю в литературе сведения, отличные от моих, я не старюсь высокомерно утверждать, что моя информация более правдива; вовсе нет, тем более что многие тогдашние оценки были деланы под ракурсом совершенно других представлений, под влиянием тогдашних убеждений и заблуждений.
Другое дело – то, что я видел своими глазами по иранскому телевидению, как сейчас говорят - в онлайне,.
В книге «Шамал» много моментов, не совпадающих с данными, заплутавшими в извилинах моего мозга. Я, конечно, понимаю, что автор при работе над романом собрал информацию, где только мог и, наверное, у него было много живых свидетелей тех событий, не говоря об источниках литературных и научных. Но и сам Джеймс Клавелл в аннотации к роману предупреждает: «Это мой рассказ не о том, как события происходили на самом деле, а о том, какими они представлялись мне в эти двадцать четыре дня…»
Сейчас я не собираюсь ни критиковать роман, ни даже проводить какую-то его разборку. Думаю, те читатели, которые возьмут в руки книгу «Шагал», не пожалеют о затраченном времени.
*) «выдающийся» - оценка дипломного проекта из ряда: «не принят» - «с практической ценностью» - «хороший» - «отличный» - «выдающийся»; только работы с верхней оценкой оставались в фундаментальной библиотеке академии, в том числе секретные (в секретном отделе библиотеки).
**) «рыба» - дипломная или курсовая работа предшественников, служащая студентам как образец.
***) «распиловка» - прохождение комиссии в госпитале перед увольнением в запас; обычно заключения врачей таковы, что эпикриз напоминает эпитафию, и можно сразу по увольнении собираться на кладбище.
****) «Прямой канал» - это «чудо» отечественной техники, когда от живой физической телефонной пары проводов, идущих от столба к столбу в юго-западных туркменских субтропиках, отключались колхозы, фермы и школы; такая линия называлась «красной» и предоставлялась армии только в годы войны; вот почему для нас было огромной честью получить в своё распоряжение «красную линию» в мирное время.


Глава 2. Юля и ЗАС

«Я, что ли, виноват, что у нас нефтяной кризис, или что весь мир взбеленился, или что Иран катится ко всем чертям, или что арабы вместе с японцами, корейцами, и тайваньцами нас на кресте распинают!»
(Д. Клавелл, «Шамал», глава 2, Абердин, Шотландия, Вертолётный аэродром компании «Мак-Клауд». 17.15).

Озаглавив рассказ так, как я его озаглавил, я должен бы и писать о книге Джеймса Клавелла «Шамал». Но память уносит меня в те времена.
И не только меня.
Когда я прочёл первую часть этого рассказа дочери, она оживилась:
- Я прекрасно помню то время. Ведь тогда я вела с тобой переписку из засовской машины!
Знающий читатель этого моего рассказа может посмеяться, или негодовать, но дело обстояло именно так.
Для непосвящённых поясню, что такое «засовская машина». Это станция, в которой засекречивается информация перед передачей её по радиотелеграфу. Заходить в эту машину запрещено всем солдатам, сержантам и офицерам, кроме начальника связи, командира части и куратора КГБ («особиста»); но и при посещении машины этими лицами дежурные операторы сначала закрывают крышками блоки шифраторов, а потом только открывают двери перед начальством. Такая машина была прикомандирована к нашей группе в Туркменских субтропиках. Шифрование велось автоматически: радист печатал моё сообщение на клавиатуре буквопечатающего аппарата и оно уходило в канал связи уже зашифрованным. Обратные сообщения печатались на телеграфной ленте в уже расшифрованном виде.
Для ведения переговоров я заходил в «предбанник», диктовал в окошко то, что хотел сообщить в Ташкент или в Москву, а телеграфист-засовец возвращал мне либо бумажные ленточки с текстом, либо бланк с уже наклеенными лентами. Узнав, что веду разговор с дочерью и сыном, я очень удивился. Но таких сеансов было несколько, и я решил уже по возвращении расспросить детей, как им удалось передавать сообщения для меня. Но потом эти моменты забылись и вот сейчас, спустя более чем три десятка лет узнаю, как это было.
Юле в январе 1979 года исполнилось восемнадцать лет, она была девушкой привлекательной, и ей удалось уговорить солдат допустить её в святая святых секретной связи. Не знаю, закрывали ли они крышками панели шифраторов…
Положение офицерских жён и дочерей в закрытых городках при воинских частях – это отдельная песня. Разумеется, у Юли и её младшего братишки Романа (это его мы недавно похоронили) среди солдат было много друзей, и был авторитет особенный, даже несколько криминальный с точки зрения начальства …
Хорошо, что дело тогда не дошло до особиста, вот был бы тарарам: КГБ не упускало случая подставить ножку конкурентам из ГРУ…
В своём романе Дж. Клавелл периодически указывает даты. Например, озаглавливается раздел «ВОСКРЕСЕНЬЕ 11 февраля», и под этим заглавием идут главы 9-я (Бендер-Делам, 06.55), 10-я (Ковисс, 17.09), 11-я (Тегеран, 18.50) и т.д. до следующего раздела «ПОНЕДЕЛЬНИК 12 февраля» глава 14 (Тебриз, 07.12), 15-я (Тегеран, 08.30)… … 19-я (аэропорт Тегерана, 17.05); следующий раздел «ВТОРНИК, 13 февраля» начинается с главы 21-й.
Я отмечаю два дня – 11 и 12 февраля 1979 года как особые дни в истории Ирана и в мировой истории: утром 11-го февраля армия Ирана объявила о своём нейтралитете, а 12-го – после более чем десяти дней пребывания в священном городе Куме, возник и сам аятолла Хомейни, устроивший пресс-конференцию, на которой объявил о победе революции, которую впервые назвал «исламской».
В книге Клавелла эти дни не отмечены ничем особенным. Английские вертолётчики по-прежнему ведут борьбу за сохранение контрактов по обслуживанию нефтяных месторождений и готовятся к бегству из страны со своими иранскими женами, пытаются заправиться на тегеранском аэродроме Доушан-Тепе, (который вообще-то с 8-го февраля был эпицентром вооружённого восстания). Но в романе о вертолётчиках описаны только непонятные встречи и допросы тоже неизвестно какими лицами, хотя аэродром в те дни был  в руках восставших военных лётчиков и танкистов.
События в Иране в конце 1978 и начале 1979 года стали неожиданностью не только для американцев, которые к тому времени основательно вросли в Иран, но и для советского руководства. Мне пересказывали, что на одном из оперативных докладов в декабре 1978 года командующий КТУРКВО спросил начальника разведки округа:
- Ты мне скажи, есть ли в Иране политическая сила, способная взять в руки власть из рук шаха?
(Тут как не вспомнить знаменитое ленинское «Есть такая партия!»)
И тот ответил:
- Никак нет, такой политической силы в Иране нет.
Действительно, рабочий класс – в основном нефтяники и металлурги - хорошо обеспечены, имеют пятидневную неделю, марксистская партия Туде разгромлена, её ЦК расстрелян… ну, значит брать власть некому. Первое мая шахом давно объявлен «Днём труда», был выходным; в этот день шах разъезжал по зпводам и вручал подарки и премии передовикам производства.
А так как наша история – танец на граблях, то недооценка исламского фактора советским руководством повторится ещё не раз…
Думаю, если бы Джеймс Клавелл был сам в те дни в Иране, эти главы были бы написаны иначе. Дальше я поясню, почему так думаю. Возвращения Хомейни из эмиграции 1-го февраля 1979 года описано в романе «Шамал» не совсем так, как я видел его по телевидению («в онлайне»).

 В 1981 году в Кабуле я купил объёмную фотографию на фольге «Башня Азади» - символ Тегерана с изображением толпы, встречающей возвращение имама.


Глава 3. О возвращении Хомейни

«Это мой рассказ не о том, как события происходили на самом деле, а о том, какими они представлялись мне в эти двадцать четыре дня».
(Дж. Клавелл. «Шамал». Предисловие к книге).


1-го февраля 1979 года мы не собирались включать телевизор, так как, показав 16-17-го января отъезд за рубеж шаха для «отдыха и лечения», иранские телевизионщики продолжили забастовку.
Но переводчик лейтенант Рушан Мустафин, прослушав перед утром магнитофонные записи перехваченных ночью телефонных разговоров,  растормошил меня.

Хоть я в этих записках и заявил описываемый период 1978 и январь-февраль 1979 года, но по контексту придётся иногда выходить за рамки этого периода.
О Мустафине хочется написать несколько добрых слов, хотя этот человек достоин большого приключенческого романа.
Тогда, зимой 1979 года, в нашу мангруппу у погранзаставы Гудри-Олум пришла радиограмма о присвоении Мустафину звания «старший лейтенант».
При вводе наших войск в Афганистан Рушан, бывший холостяком, оставил свои вещи у меня в квартире. В Афганистане он продолжал работу переводчика.
Мне ещё раз пришлось с ним встретиться в Афганистане. Он был включён в мою мангруппу, действовавшую в районе Джелалабада в марте 1981 года.
Когда в январе 1981 года я узнал о присвоении Мустафину воинского звания «капитан» досрочно, мне вспомнился забавный случай. В 1964 году в Ленинградской академии связи курс ЗОМП (Защиты от Оружия Массового Поражения) нам читал полковник Л.А Сбитнев. Сейчас часто в передачах ТВ звучит тезис, что при советской власти все были запуганы и закомплексованы. На самом деле этого не было: мы свободно говорили, что взбредёт на ум. Но одно дело говорить между собой, а другое – с трибуны. Так вот, на одной из своих лекций полковник Сбитнев пофилософствовал в таком ключе:
- Все эти лозунги о борьбе за мир и демократию не для нас, офицеров. Каждый из нас должен быть заинтересован в войне. Война – это досрочные звания и хорошие пенсии! А демократия в армии – это распущенность и дедовщина. Вот Жукова сняли, стали водить солдат в столовую без строя, урезали права командиров и старшин, так думаете – политработники наладят дисциплину? Погодите, вам служить, вы ещё увидите к чему эта демократия приведёт!
Кажется, мы действительно увидели…
В заключение этого эпизода замечу, что полковнику Сбитневу его откровение не прошло втуне: кто-то его «заложил», и ему пришлось претерпеть встряску на парткомиссии. (Такие вещи скрывались от рядовых слушателей академии, но они всё равно доходили до наших ушей). Впрочем, дело кончилось тем, что его пожурили. Сбитнев был фронтовиком. В то время среди преподавателей академии было много участников войны, они друг друга в обиду не давали, и парткомиссия решила это «осиное гнездо» особо не шевелить. Да все и без того понимали, что Сбитнев был прав. 
В последующие годы Мустафину пришлось работать преподавателем персидского языка в военном училище, послужить охранником в какой-то фирме после распада СССР, затем на дипломатической службе новой России в Тегеране, издать монографию о диалектах персидского языка.
По характеру Мустафин был весельчаком, душой компании, пользовался всеобщей любовью товарищей по службе.
Полковник запаса Рушан Ульфатович Мустафин в качестве российского дипломата погиб в наши дни – в мае 2012 года в районе Мазари-Шариф (Афганистан).

Однако «вернёмся к нашим овцам», в 1-е февраля 1979 года.
Я вертел антенну то в сторону Горгана, то Тегерана, то Решта, пока не получил устойчивый сигнал. Телецентр Тегерана работал. Камеры на улицах показывали привычное для того времени зрелище – скопление бородатых мужиков в черных одеждах и шапочках. Но вот новые переключения на другие камеры, и в толпах просматриваются женщины тоже, многие с открытыми лицами, но в черных платках. (Может быть и не чёрных, но в наших руках был чёрно-белый телевизор, обнаруженный ещё летом на заставе). Теперь это море народу – сколько видит глаз. Там и тут белеют чалмы. Казалось, всё население Тегерана вышло на улицы.
Затем включены камеры в аэропорту. Снаружи – такое же море людей, но внутри – только отдельные группы. Вот камеры показывают большую группу молодых людей с засученными рукавами и повязками на руках, вооружённых автоматами. Диктор поясняет, что это мюриды аятоллы Хомейни, собравшиеся здесь для его встречи и охраны.
Мы просмотрели прессу. О предстоящем возвращении аятоллы Хомейни в Иран писали все информационные агентства. Агентство Францпресс сообщило забавный эпизод.
У Хомейни было несколько резиденций. Самые крупные - под Каиром и возле Парижа. Начальник полиции Парижа отказался брать на себя ответственность за безопасность Хомейни, говоря:
- Его охрана может обеспечить безопасность самой полиции Парижа.
Итак, все ждали возвращения Хомейни из Франции в Иран, чтобы возглавить революцию, в которой принимало участие много различных сил, из которых некоторые дрались друг с другом.

Вот как описывает прилёт аятоллы Хомейни автор «Шамала»:
«Огромный «Боинг-747 компании «Эр Франс» появился из розоватого марева. Двадцать минут он закладывал круги, ожидая разрешения на посадку.
Мак-Айвер по рации 212-го слушал, что происходит на диспетчерской вышке.
- Всё ещё какие-то проблемы с безопасностью, - говорил он двум своим спутникам. – Погодите-ка… Самолёт получил добро на посадку!
Они наблюдали, как 747-й заходит на посадку. Лайнер был ослепительно белым, национальные цвета Франции сверкали. Он медленно опускался к полосе по идеальной траектории, потом, в самый последний миг, пилот вдруг включил двигатели на полную мощность, и «боинг» начал опять набирать высоту.
- Что за игры он затеял, чёрт возьми! – воскликнула Дженни, чувствуя, как забилось сердце.
- Пилот говорит, что хотел получше всё рассмотреть, - пояснил ей Мак-Айвер, вслушиваясь в голос в наушниках. – Наверное, и я бы поступил так же… просто чтобы быть уверенным..
- Смотрите! – вскрикнула Дженни.
Самолёт вновь зашёл на посадку и на этот раз приземлился, из-под взвизгнувших шин порхнул дым, мощные двигатели взревели, переходя на обратную тягу для торможения. К самолёту тут же рванулся «мерседес» и по мере того, как новость облетела всех, кто находился в терминале, переносилась оттуда на блокпосты и дальше на улицы, всю бесчисленную массу людей охватило безумное ликование. Со всех сторон начали скандировать:  «Аллаху акбар… Ага ухмал» - «Бог велик… Учитель вернулся…»
Казалось, целая вечность прошла, пока к самолёту подкатил трап, и дверь открылась, и по ступеням, поддерживаемый одним из французских стюардов, спустился старик с густой бородой и суровым лицом под чёрной чалмой. Он прошёл мимо почётного караула, торопливо собранного из нескольких мулл и иранских сотрудников «Эр Франс», и его окружили приближенные помощники и нервничающие служащие аэропорта, после чего он быстро сел в машину, которая тут же покатила к терминалу.
Там его встретил настоящий бедлам: ликующие, вопящие, потерявшие контроль над собой люди толкали и отпихивали друг друга, чтобы пробраться поближе к нему, дотронуться до него, журналисты со всего мира дрались друг с другом за лучшее место для съёмки, сверкали вспышки фотоаппаратов, поблёскивали объективы телекамер,  все кричали, «зелёные повязки» и полиция пытались как-то защитить его от напирающей толпы».

Здесь я не поленился переписать из книги эту частицу второй главы с минимальными купюрами.
Ещё раз приведу слова Джеймса Клавелла из преамбулы к книге: «Это мой рассказ не о том, как события происходили на самом деле, а о том, какими они представлялись мне в эти двадцать четыре дня».
Что же, автор оговорил себе право на художественный вымысел. Даже при описании такого реального события, как прилёт Хомейни в Мехрабадский аэропорт под Тегераном, хотя событие запечатлено многими телекамерами и, наверное, эти видеозаписи хранятся в Иране столь же бережно и трепетно, как в СССР хранились редкие кинокадры выступлений Ленина…
Впрочем, автор «Шамала» никак не мог рассчитывать на дотошного читателя. Да и я сам не стал бы придираться к деталям столь красочно описанного события, если бы это событие не было связано с той самой «лебединой песней» конца моей  службы в нижнем звене ГРУ, о которой я уже упоминал в начале моего рассказа.
 Однажды мне пришлось видеть взлёт огромного «боинга». В марте 1981 года «Боинг 747» с террористами и заложниками на борту, прилетевший из Пакистана, взлетал из аэропорта Кабул на моих глазах. Наверное, многие помнят окружённый горами аэропорт Кабула. «Боинг», едва оторвавшись от ВПП тут же «лёг на крыло». Иначе было нельзя, иначе он бы врезался в гору.
Аэропорт Мехрабад в те годы имел две 4-километровые ВПП, позволявшие принимать лайнеры «Боинг 747», которым для посадки требуется 3350 метров по условиям МСА на уровне моря. Мехрабадский аэропорт находится на высоте 1200 метров над уровнем моря, и его ВПП для «боингов» граничит с пределом. Условия гор не позволяют выписывать трюки, описанные в романе. Для повторного взлёта самолёт после приземления должен быть по рулевым дорожкам отбуксирован в соответствующее начало ВПП. Значит после выхода на глиссаду («…медленно опускался к полосе по идеальной траектории…»), «боинг» должен завершить посадку, в противном случае пилот рисковал больше, чем по причине «…хотел получше всё рассмотреть…»

Но здесь перестрахуюсь: может быть, я где-то ошибся в своих рассуждениях, и прилёт «боинга» с Хомейни на борту в действительности происходил так, как описано в романе? Никакой страховки от ошибки у меня нет.

Перед тем, как рассказать, что происходило дальше, я должен описать обстоятельства, из-за которых те события отложились в моей памяти с такой чёткостью.


Глава 4. О самой длинной экспедиции

«- Мулла попросил себе переводчика, я помогал ему, не вам, - сказал он, кривя рот. – Если бы вы не пришли в Иран, это юное дурачьё не испытало бы искушения, которое вызывает ваше отвратительное хвастовство материальными ценностями.
- Извините, я просто хотел…
- И если бы не ваши столь же отвратительные фильмы и телевидение, которые воспевают ваши безбожные уличные банды и бунтарство в классных комнатах, которые шах привёз сюда по указке своих хозяев, чтобы растлить нашу молодёжь – включая моего собственного сына и моих собственных учеников, - эти бедные дурни все бы выросли правильными, законопослушными людьми».
(«Шамал». СУББОТА. 24 февраля. Глава 46. Международный аэропорт Тегерана. 11.58)

В советской армии солдат кормили плотно. Я не говорю о качестве. Известная «кирза», «дробь 16», «шрапнель» - перловая каша, которая чаще других была на солдатском столе, стала «притчей во язицех». Перловка – такого растения нет в природе. Так прозвали облущённое зерно ячменя, напоминающее жемчуг – перл, откуда и пошло её народное название. Перловку сколько ни вари – останется цельной и твёрдой, но в руках хорошего повара каша будет рассыпчатой, питательной. А с мясной подливой или тушёнкой каша будет и достаточно вкусной.
Термин «кирза» прописался ещё в одном значении – кирзовые сапоги, "кирзачи"  - солдатские сапоги, в которых нижняя основа изготовлена из юфти, а голенища из кожзаменителя - кирзы, - материала с пупырчатым покрытием, имитирующим свиную кожу и напоминающим на ощупь ту самую «кирзовую» кашу… Кирза была изобретена ещё во время русско-японской войны, но её широкое применение для пошива лёгких солдатских сапог, ремней, планшеток, оружейных подсумков и пр. началось в годы Великой Отечественной войны.
В дни, когда освежались продуктовые склады, поварам приходилось изощряться, чтобы приготовить блюда из сушёной картошки, сушёного лука, - не очень вкусная пища, да ещё, если к ним добавить промороженную треску и перловку… и вместо хлеба – сухари.
Когда я ставил своих солдат на довольствие в погранотряде, тыловики пограничников выдавали мне продукты по правилу «на небоже, что мне негоже», то есть – те самые, которые надо реализовать на солдатской кухне при освежении складов…
Зато щедро выручали начальники застав, находя в своих запасниках то макароны, то солёную рыбу, картошку, подкидывая продукт охоты – дичь.
С первых шагов своей службы, из училища, в котором преподавателями и командирами были фронтовики, я усвоил правило: хоть умри, а солдат должен быть накормлен!
Борис Львович Комионко, руководивший моей первой мангруппой, кое-какой опыт мне передал: готовясь к выезду, запасись продуктами. И я на спирт, сэкономленный на профилактике и ремонте радиотехники, выменивал крупу, картошку, комбижир… благо в руках автомобили.
Путь наш на машинах начинался от Ашхабада, где вблизи кишлака Изгант дислоцировалась отдельная пеленгаторная рота на территории чужой части. Тут и гвоздя не выпросишь.
Но выход был. Выручал Его Величество Спирт, сэкономленный за счёт замены спирта другими растворителями во время эксплуатации радиотехники. Дальше работают дружеские контакты наших местных коллег с завскладом смежников. Совместная попойка, спиртовой презент, и  вот у меня в кузове – пара мешков картофеля, какая-то крупа, макароны и четверть кубометра комбижира; на месте отправлю водителей на рыбалку, и тогда комбижир пригодится.
Были и другие способы.  В юго-западных районах Туркмении советское телевидение не доставало. Однажды начальнику молочной фермы я перестроил телевизор на иранский стандарт, и моя группа на весь период нашей работы была обеспечена молоком.
Ну, а если, проезжая  мимо знаменитого в то время Бахарденского пивзавода, я не поскуплюсь и прихвачу для начальника заставы канистру-другую пива, то и он от своих щедрот подкинет то бочонок солёной рыбы, то сушёной картошки; кто пробовал, знает – не лакомство, но выручает в форс-мажорных обстоятельствах.

И только в декабре 1978 года я просчитался: выезд планировался на неделю, а растянулся на два с половиной месяца. Но к этому выезду у нас были рыболовные снасти – не меньше десятка удочек, сачки, мощный фонарь для приманки сазана ночью. Рыбу ловили при любой погоде, и улов нас выручал, делая питание полноценным и разнообразным.
А ещё выручал бензин. Я набирал талонов 92-го, которые просто продавал на туркменскую заправку. На вырученные деньги мы покупали масло, сахар, колбасу – ведь команда наполовину состояла из офицеров и прапорщиков, которые должны были питаться за счёт командировочных денег. Этой операцией превращения бензиновых талонов в продукты занимался капитан Муминов, направленец КП, у которого нагрузка по работе была незначительной.

Сейчас, купив не самые дешёвые ботинки, на втором-третьем километре я обнаруживаю, что натёр пятки. Такие ботинки уже не сдашь обратно в магазин, и мы покупаем следующую пару, с которой происходит то же самое. Дочь говорит: «Дед капризничает».
А я вспоминаю годы службы в Советской армии, – получил на складе свой размер, и ничего не жмёт и не натирает. ВПК СССР производил то, что надо и сколько надо…
Но не всё было так гладко.
Наверное, только мы, офицеры радиоразведки, знали, каким ужасным было наше отставание от США по технике связи. И как только мы ни изощрялись, чтобы осуществлять радиоперехват информации «от компьютера – к компьютеру»,  не имея в руках компьютерной техники, допотопными примитивными способами, на одной смекалке…
При выездах с манёвренной разведгруппой на границу нам запрещалось брать с собой секретную документацию на аппаратуру, - упаси бог, попадёт в руки вероятного противника! А не имея перед собой схемы, я не могу устранить даже простейшую неисправность. Но у вероятного противника аппаратура на микросхемах, а у меня – на радиолампах и допотопных транзисторах. Четверть века разницы! Наверное, потому и не брали документацию, чтобы противник не догадался…
Бестолковщины хватало и в организации.
Например, я не мог поставить своих солдат на довольствие в столовой пограничников, потому что паёк пограничника был дороже на несколько копеек. И приходилось ждать несколько дней, пока доставят продовольствие по нашим нормам, а потом самим готовить в своих котлах какое-то варево.
 В мангруппе – полтора десятка офицеров и прапорщиков и столько же солдат. Для своего питания офицеры собирали деньги вскладчину. А вот чтобы кормить солдат в первые дни, пока пограничники не доставят продукты, надо брать часть офицерских денег…
Группа офицеров и прапорщиков из Ташкента до Ашхабада добиралась поездом или самолётом. В Ашхабаде набирали радистов, водителей и расконсервировали технику. Вся техника была на машинах ЗИЛ-157, которые в песках показали хорошие качества, но на серпантинах гор ими управлять трудно из-за выступающего вперёд капота, который закрывал видимость поворотов так, что старшему машины иногда приходилось идти впереди…
Случались и поломки, особенно в блоке двигателя. Если машина шла в большой колонне с техническим замыканием – полевой авторемонтной мастерской, то не страшно.
Манёвренная группа по своей территории перемещалась на  пяти-шести машинах, и в случае поломки посреди пустыни можно надеяться только на себя и на бога. Однажды мы дошли до границы, имея  две машины из пяти на прицепах из-за прогоревших прокладок в блоках двигателей.
Я уже писал, в какую ситуацию мангруппа попала в январе 1979 года.
Тот выезд не планировался. Мы только что вернулись после ноябрьской экспедиции, задача была выполнена, и выезжать в том же году смысла не было. Но оказалось, что пропадают «не освоенные» деньги, выделенные нашей части на командировки офицеров. Если их не использовать, то на следующий год лимит командировочных будет на такую же сумму урезан. Ситуация знакома многим командирам частей; возможно и в нынешнее время действуют подобные правила.
Зам начальника разведки округа долго нас инструктировал, говоря о важности информирования Советского правительства о событиях в Иране; а командир части выразился просто:
- Ребята, надо, ну а там недельку порыбачите и к новому году будете дома.
Выехали мы 22-го декабря 1978 года. А вернулись седьмого марта следующего, 1979 года!
Приказы о продлении командировки поступали по радио.
Офицерская часть мангруппы оказалась в бедственном положении. Закончились деньги, у курящих – сигареты, да и питаться мы не могли за счёт солдат. Начальник заставы помогал, как мог. Зависимые от него туркмены, державшие за КСП свои сады и оливковые рощицы, убили дикого кабана, но нам досталась только четверть туши. Водители ловили рыбу. На сливочное масло, хлеб и сахар занимали деньги на заставе. Подрабатывали у туркмен ремонтом магнитофонов, приёмников; самым выгодным были ремонт и  перестройка телевизоров на иранский стандарт.
С 16 января, после бегства шаха из Ирана, нам предоставили машину ЗАС из дивизии в Кзыл-Арвате и организовали «красную линию» связи с Москвой, начинавшуюся от почты в Кзыл-Атреке, в двадцати пяти километрах от нашей позиции. Но есть было по-прежнему нечего. Только когда я запросил антенну для телевизионного диапазона частот, вертолётом из Ташкента вместе с табельной антенной нам доставили посылки от наших жён и деньги. Моя жена прислала сало, колбасу и пачки листьев табака. Это случилось уже в первых числах февраля, после возвращения в Иран из эмиграции аятоллы Рухоллы Хомейни. Но подступило снова такое время, когда мой табачок резали на курево и для солдат, и для офицеров…

 К слову, история появления у меня листового табака настолько характерна для того времени, что о ней стоит рассказать.

«Партизаны» - так в частях прозвали солдат, призванных с гражданки на переподготовку на один-два месяца. Одевали их в старое, бывшее в употреблении (б/у) обмундирование. Некоторые из «партизан» уже были с приобретёнными на гражданке животиками. Оторванные от семей и кабинетов, солидные люди преображались, становились бесшабашными; в первые дни допивали привезённое с собой спиртное, что усугубляло их «партизанский» вид. Постепенно их приводили «к нормальному бою», и начинались занятия по уставам, строевой и физической подготовке, спецпердметам. Такие призывы проводились в летнее время. Для «партизан» разворачивали палатки, а по выходным дням (суббота и воскресенье) их «отпускали на волю». Вскоре карманные деньги у них заканчивались, пьянка утихала, и начинались нормальные занятия. На разных хозработах «партизан» использовали редко, но мне удалось привлечь двух добровольцев к монтажным работам в строящемся радиоцентре. Парни из Ульяновска оказались добросовестными, работали и по вечерам, и даже в выходные дни. В новом здании воздух охлаждали кондиционеры, и парни предпочитали трудиться там, а не маршировать под ташкентским солнцем на плацу или сидеть в душных классах.
Иногда они покупали у местных жителей чайник сухого вина, и во время работы немного «допинговали».
Перед выходными я им советовал отдохнуть, но они отвечали:
- Нам идти некуда, да и не хотим. Лучше поработаем в прохладе.
И вот как-то в пятницу они мне говорят:
- Станислав Иванович, мы в выходные не будем работать.
- Да конечно, ребята, я вам давно предлагал…
- Не в том дело. Просто у нас деньги кончились, и мы хотим подработать. Но паспорта наши изъяты, поедем разгружать вагоны, там, говорят, документов не спрашивают.
В субботу вечером мои подопечные приходят ко мне домой с огромным мешком. Брикеты спрессованных листьев табака упакованы в мешковину и полиэтилен. Под полиэтиленом широкая полоса картона с надписью «Болгартабак».
- И что это за самодеятельность?
Труженики рассказали свою историю:
- Мужик, который нас нанял, пообещал за разгрузку вагона с табаком пятьдесят рублей и выдал по шесть рублей аванса. А потом исчез. В конторе нам сказали «приходите в понедельник с паспортами, тогда и деньги получите». Мы разозлились и попёрли мешок табака. Шли в открытую, думали, если остановят – потребуем свои деньги. Но на проходной разгрузочной станции на нас ноль внимания. Станислав Иванович, мы знаем, что вы курите трубку, вот вам от нас подарок.
Вдвоём с прапорщиком, который тоже баловался с курительной трубкой, обычной ножовкой по дереву мы тот мешок распилили и бросили жребий. Я заплатил добытчикам двадцать пять рублей, а прапорщик сказал:
- Не обижу.
Для ориентации в ценах замечу, что в те годы бутылка «столичной» водки стоила 4 рубля 50 копеек, а за чайник самодельного вина (или за «баллон» – трёхлитровую банку) достаточно трёх-четырёх  рублей.
В понедельник утром я спросил у своих монтажников:
- Фомин с вами рассчитался?
- Да… спиртом… мы его толкнули в лагере, выручили тридцать пять рублей.
Ну вот, и пацаны не в убытке, и я с табаком.
Этот табак я хранил в полиэтиленовом мешочке и курил несколько лет. Для этого у меня был приспособлен небольшой дубовый пенёк и сапожный нож. Порезанный табак я иногда обрызгивал разведённым в воде мёдом, делая его поистине «трубочным» под стать «капитанскому» или табаку «Золотое руно». Упомянутый табак в Ташкенте купить невозможно и я привозил после отпусков из Москвы или Ленинграда.
Несколько связок табачных листьев жена прислала мне в феврале 1979 года, и пришло время, когда желающему закурить я вручал свои причиндалы – пенёк и нож.

Читая роман Джеймса Клавелла о трудностях, какие пришлось претерпеть английским вертолётчикам, я улыбаюсь.

 Перед Новым 1979 годом пришла радиограмма с приказом задержаться на 10 дней. Но случилось так:  вникнув в обстоятельства, понимая, что в Иране происходит нечто необычное, мы сами обсуждали текст радиограммы с просьбой продлить командировку; начальство упредило нашу инициативу.
Из перехваченных переговоров мы узнали, что в пещерах предгорья Копет-Дага возле иранского населённого пункта Марава-Тепе целый батальон жандармов отлавливает дезертиров. На допросах дезертиры рассказывают один и тот же сценарий.
Приходит на пост человек в чалме и спрашивает:
- Ты за Хомейни?
- Да.
- Имам, да сохранит его Аллах, приказал брать оружие, уходить домой и делать, что повелит мулла.
Самый дисциплинированный солдат нарушал присягу и дезертировал!

Перед новым годом работники иранского телевидения начали бессрочную забастовку, но прервали её, чтобы показать церемонию приведения к присяге правительства Бахтияра. Тогда мы впервые увидели на экране живого шаха. А не его портрет. На портрете, с которого начиналось ежедневное телевещание, шах был молодым и красивым, сейчас же перед шеренгой министров передвигался немолодой ссутулившийся человек, с мешками под глазами. Перед каждым министром он останавливался и долго смотрел тому в глаза. Сергей Томабаев,  один из переводчиков моей группы, сострил:
- Не предашь ли и ты меня?
Некоторым министрам шах пожимал руку.

Забавная деталь: в Тегеране в забастовках приняли участие проститутки, и агенты шахской охранки САВАК вынуждены были завезти проституток из Мешхеда.




Глава 5. О романе «Шамал»

«- я тут три дня назад в Абердине виделся с Энди, Жан Люк, - сказал Локарт, - и он настроен оптимистично: мол, теперь, когда Хомейни вернулся, а шах сбежал, в Иране всё скоро опять придёт в норму».
(Джеймс Клавелл. «Шамал». 9 февраля 1979 года. Глава 1)

О прошлом мне иногда напоминают запахи. Бывают такие редкие ароматы, которые в течение долгой жизни может быть больше и не возникали на моём пути. Например, в Умани в марте 1944 года, после того, как наши освободили город, долго тлела мука на складе пекарни. И этот запах горелой муки был смешан с запахом динамита и пыли от развалин только что взорванных домов.
Такой запах я уловил в Кабуле в марте 1981 года. Мы ехали на УАЗике утром и проезжали мимо здания, по окну которого кто-то ночью пульнул из гранатомёта. В машину залетел и защекотал мой нос тот запах… Олично помню, как тогда, в доли секунды передо мною возникла картина дымящейся Умани.

В один из дней конца ноября 1978 года над оазисом Ахал-Теке бушевал сильный ветер, валивший телеграфные столбы. Струи дождя неслись параллельно земле. У нас были антенны-зонтики, отнюдь не предназначенные для использования вне помещений. Наверное, они были сконструированы для ведения разведки из помещений дипломатических миссий. Но лучшей аппаратуры в моих руках не было. Во время таких ветров один «зонтик» был деформирован, и впредь во время сильных ветров нам приходилось их складывать, прерывая разведку, или сидеть на крышах КУНГов (КУНГ – «кузов универсальный герметизированный), то складывая, то распуская эти зонты. Я сам «увлекался» этим занятием чаще других членов команды.
 Рядом с нашей позицией у кишлака Гудри-Олум размещалась высоковольтная подстанция, на которой высокое напряжение преобразовывалось в 220 вольт и шло на заставы. Благодаря близости к подстанции подключение моих энергоёмких узлов не подсаживало напряжение, как то было на предыдущих позициях, когда нам приходилось отказываться от промышленной сети и работать на своих бензоагрегатах; это обстоятельство было одной из причин выбора окончательной позиции. Рядом с подстанцией располагалась пограничная вышка. Когда ветром с вышки унесло какой-то предмет – то ли плащ, то ли чехол от какого-то аппарата, - и бросило его на фарфоровые изоляторы подстанции, пошли сильные голубые молнии-разряды; в воздухе запах сырости смешался с запахом озона.
Прошлым летом в районе станции Заходское на Карельском перешейке во время моей грибной охоты меня застала гроза. И вдруг появился тот самый особый запах – озона и влаги, и я мгновенно вспомнил Гудри-Олум.
Может быть, именно в тот момент у меня возникла идея начать писать эти заметки…
Продолжая тему о запахах и памяти, я вспомнил ещё один момент. Дочь недавно купила несколько горшочков с цветущими левкоями. Они особенно сильно пахнут вечером и ночью. Когда я выхожу на балкон ночью и окунаюсь в аромат левкоев, сразу вспоминаю мою покойную бабушку Улю, которая любила левкои и выращивала их на клумбе возле нашего дома. У меня даже есть рассказ об этих цветах и бабушке под названием «Маттиола» (из серии «Язык цветов»).

Роман Джеймса Клавелла «Шамал» охватывает период с 9 февраля по 4 марта 1979 года.
Моя манёвренная разведгруппа держала руку на пульсе Ирана с 22 декабря 1978 по 6 марта 1979 года, то есть в то же время, которое охватывает роман.

К сожалению, и во времена СССР, и в наши дни у широкой русской публики к Ирану такой же интерес, как к Филиппинам или Аргентине. Наш обыватель уже забыл, как сотни иранских водителей гнали тысячи студебеккеров через пески и пустыни из иранского порта Бушир к фронтам Великой Отечественной войны, как перегонщики самолётов-истребителей «Тандерболт Р-47», поставляемых по Лэнд-лизу, дружелюбно принимались иранскими авиатехниками на аэродромах Исфахана, Тегерана и Тебриза; не говорю уже о том, как иранцы делились куском лепёшки с солдатами отступающей русской армии в Первую Мировую… да просто о том, что Иран столетиями был нашим союзником, за исключением  первого десятилетия правления Хомейни.
Впрочем, наши нынешние политики показали всему миру, как Россия умудряется терять друзей «на ровном месте»; Иран – не исключение, особенно после афганской кампании…

Я пишу здесь о нас, военнослужащих 1978 года. Но в заглавии присутствует термин «Шамал». Так что будем отдавать соответствующую дань и роману.
«Шамал» Джеймса Клавелла – роман политический. Едва ли не на каждой странице мы находим рассуждения о событиях иранской революции, о шахе, о Хомейни, о разных политических силах, ведших взаимную борьбу за власть. Эти сентенции иногда идут от автора, особенно в начале книги и в некоторых других местах, например в комментировании передач радиостанций Би-Би-Си и «Радио Свободного Ирана» из Тбилиси. И хотя автор пытается местами освещать события беспристрастно, вставляя монологи в уста разных персонажей, его трактовки часто отражают взгляд американца и не совпадают с моими представлениями. Это естественно, он – англичанин, ставший американцем, хотя в его художественных диалогах английских вертолётчиков чувствуется лёгкая ирония в отношении американцев, чья политика в Иране потерпела сокрушительный обвал; я – человек, хоть и пересмотревший некоторые оценки (прошло достаточно времени и достаточно событий в моей собственной стране), но всё равно находящийся под грузом тех анализов событий, которые нами осуществлялись по горячим следам.

Клавелл  описывает, как радиопередачи из СССР в начале января 1979 года поддерживали последнее шахское правительство Бахтияра. И я тоже вспомнил: наш переводчик с фарси Рушан Мустафин, хорошо разбиравшийся в политических процессах на Среднем  Востоке, уже побывавший на практике в Тегеране и Кабуле, возмущался:
- Что они творят? Зачем тогда мы здесь с этой «красной линией» связи с Москвой? Москва не согласна с нашими выводами?
Томабаев ему возражал:
- Да они твоих выводов не читают, в ГРУ сидят свои  долбо…, которые пытаются угадать желания руководства!
- Ну, ты только подумай, сейчас где-то в кишлаке умирает ребёнок, так как в угоду нам телефон больницы отключен! А Москва не верит нашим анализам!
Томабаев горько шутил:
- У туркмен высокая рождаемость…
Впрочем, буквально на четвёртый или пятый день после бегства шаха советское вещание на Иран свои комментарии в адрес Бахтияра так резко повернуло на 180 градусов, что выглядело это просто неприлично. Но, говоря о развивающейся в Иране революции, наше радио характеризовало её, как буржуазно-демократическую, как национально-освободительную борьбу иранского народа против американского империализма, что, в общем-то, соответствовало действительности, если полностью исключить исламский вектор. Имя Хомейни даже не упоминалось.
Но по телевидению мы часто видели впереди колонн демонстрантов человека в белой чалме.

Я, кажется, уже писал, что революция в Иране, изгнавшая американцев, развязала руки Советскому Союзу в Афганистане, стала предтечей афганской войны.
Запомнился случай. Весной 1978 года мы ехали в поезде «Красноводск – Ташкент»,  возвращаясь из первой экспедиции, которую возглавлял начальник КП нашей части Борис Львович Комионко. В купе работала радиоточка и звучали последние известия. И тут мы услышали о революции в Афганистане и о том, что главой государства назначен Нур Мохамад Тараки. Тогда Рушан Мустафин произнёс странную для нас фразу:
- Будет война. Тараки – коммунист, а на Востоке это ругательное слово.
То, что его предвидение оправдалось, наводит на мысль, что ещё в ту пору, будучи лейтенантом-«двухгодичником», Мустафин проявил профессионализм настоящего разведчика.

Сейчас идёт подготовка США к операции против Ирана. Иран уже окружён – Турция, Израиль, свержение режима в Ливии и попытка осуществить тот же сценарий в Сирии, раздрай в Ираке и отторжение Афганистана из числа союзников Ирана.
Однако на рубеже 1978/79 гг.  поражения США в Иране никто не ожидал. Одним из видных политических деятелей США, осознавшим бесперспективность для США продолжать поддержку закачавшегося трона шаха, был посол США в Иране Уильям Салливен, назначенный на этот пост летом 1977 года. Одно время письма Салливена президенту США Картеру возымели действие, и в  парижскую резиденцию Хомейни была направлена миссия во главе с опытным политиком-востоковедом Элиотом. Хомейни, находясь в эмиграции, сам стремился сделать США своим союзником. Но под влиянием шахских «костюмированных» театральных парадов и брифингов, а больше под влиянием ярого сторонника шаха и своего советника Збигнева Бжезинского президент США Картер отозвал Элиота с полпути, а шаха, уже покинувшего Иран, продолжал поддерживать с упорством маньяка…
Впрочем, я не очень уверен в объективности самого Салливена, который после собственного бегства из Ирана в начале апреля 1979 года выступил в начале восьмидесятых с рядом мемуарных статей, а потом и книгой, в которых всю вину за поражение американской политики в Иране возлагал на президента Картера и его советника Збигнева Бжезинского.…

В политике США просматривается элемент мести.
Узнав, что автор «Шамала» побывал в плену у японцев, моя ассоциативная память привела меня в Японию.
Наверняка Рихард Зорге сообщил Москве о готовящемся японцами нападении на Пирл-Харбор. И если Сталин не предупредил США, то только недальновидный политик может его за это «коварство» осудить: вождь всех народов заботился в первую очередь о своей воюющей стране и в войне с мощнейшей армией фашистской Германии ему нужен был такой союзник, как США.
Думаю, атомная бомбардировка Японии, уже потерпевшей поражение в Маньчжурии от Советской армии, на Филиппинах и в других местах Тихого океана от США и их союзников, словом везде, а потому  бывшей на грани капитуляции, эта атомная бомбардировка была и местью за Пирл-Харбор, хотя блистательным разгромом японского флота у атолла Мидуэй американцы как бы уже отомстили. Однако война близилась к концу, теперь перед США вставала тень Красной Армии, и американцам требовалось продемонстрировать ужасное оружие устрашения.
Но война есть война, и чередование поражений и побед не ущемляет самолюбия ни американцев, ни кого другого. А вот пинок, полученный в 1979 году в Иране, куда США, готовясь к третьей мировой войне, двадцать пять лет вбухивали миллиарды долларов, этот пинок не даёт покоя и сегодня, на исходе первой четверти двадцать первого века.




Глава 6. Зелёные фуражки

«Сидя на ступеньках трапа в пассажирском отсеке своего 212-го,  который он посадил высоко на горном склоне, Эрикки мог видеть далеко вглубь Советской России»
(«Шамал», ЧЕТВЕРГ.  22 февраля. Глава 42. К северо-западу от Тебриза. 11.20)

В предыдущих главах и здесь я «издалека» подхожу к рассказу о первой, а затем и о последующих экспедициях. Наши действия в экспедициях станут более понятны после того, как я введу себя и читателя в 1978 год, в обстановку, в динамику ситуации, апогеем которой станет наша зимняя экспедиция и наблюдение за вооружённым восстанием в Иране. Во многих главах мне придётся обращаться к зимним событиям, нарушая хронологию. Возможно, когда я дойду до зимней 1978\79 г. экспедиции, и писать будет нечего – всё уже будет сказано. Но я не хочу нагружать память читателя ссылками на ранее описанное.

Для наших целей наиболее перспективным оказался приграничный с Ираном район туркменских субтропиков.
Оазис Ахал-Теке был вторым после Афганистана районом, в котором во второй половине 19-го и в первой половине 20-го веков переплелись интересы Великобритании и России. В книге-отчёте  русского офицера Тугана Мирза-Барановского «Русские в Ахал-Теке», впрочем, просматривается и другая точка зрения, очевидно бытовавшая среди офицеров русской армии: и Россия и Англия обязаны осваивать столь дикие районы для того, чтобы привнести в них достижения мировой цивилизации.

Представьте, что вы – разведчик, или шпион (как угодно!), или просто детектив, и вам надо разместить «жучки», то есть скрытые микрофоны, или видеокамеры в зале, где какие-то личности собираются устроить… например, брифинг, причём вы примерно предполагаете, за какими столиками будут находиться интересные для вас личности. И вы прикидываете, что самые незаметные места – вон та ваза с фикусом, картина, статуэтка и т.п. Вы поместите «жучки» в тайнички и… пропустите самое интересное видео, а интересующий вас разговор будет скрыт общим шумом, или другими разговорами. Так произойдёт, если вы не знаете, или не учтёте объёмный угол направленности микрофонов и секторы обзора ваших тайных видеокамер. Аналогичная задача стоит у радиоразведки перед линией фронта, или перед границей сопредельного государства, за которым предстоит установить наблюдение.
Так же, как в том гипотетическом зале, на местности придётся решать задачи с одной стороны – скрытности (если ваши усилия будут замечены «той стороной», - можете смело возвращаться «не солоно хлебавши»), а с другой стороны – таких мест, которые не попадают в горный провал, или на пашню и т.п., то есть – не всякое место годится…
Разведывательная маневренная группа даже на своей территории должна считаться с местной инфраструктурой, с местными организациями, и даже с местными «хозяевами». Перед границей такими хозяевами на территории были, конечно, пограничники. В СССР погранокруга не совпадали с военными округами и вообще подчинялись конкуренту – КГБ. На самом деле разведки ГРУ и КГБ на территории сопредельных государств решали разные задачи. Погранвойска интересовали в первую очередь подразделения защиты приграничной полосы соседнего государства; это с ними приходится и дружить, и конфликтовать. В Иране погранвойск не было, границу охраняли жандармы, и они, конечно, были целью номер один для разведки Среднеазиатского погранокруга СССР. Целями армейской разведки, разумеется, являются армия, флот, авиация и ПВО соседа. Но и тех, и тех – и ГРУ и КГБ - занимала военно-политическая ситуация в сопредельной стране, а если эта ситуация находится в динамике перемен, то уж тут будет конкуренция – кто раньше доложит наверх генсеку и правительству об изменениях, и кто точнее спрогнозирует предстоящие перемены.
Если между двумя странами хорошие отношения, то вблизи границы армейских подразделений не должно быть. И если, к примеру, с иранского пограничного поста будет замечен человек в армейской форме, с армейскими знаками различия, то будьте уверены – запрос последует тут же: а что это делают ваши военные вблизи нашей границы?
В СССР и армия, и погранвойска носили форму одного цвета и покроя. Отличия были в цвете просветов на погонах, кантов-лампасов на брюках и околышей фуражек. Просветы и канты заметны лишь вблизи, а вот околыши хорошо видны в обычные бинокли.
Правда, в визуальное оптическое устройство наших пограничников, установленное на специальном штативе на пограничной вышке, можно рассмотреть орлы на пуговицах жандармов; надо полагать, иранских жандармов-пограничников американцы снабдили биноклями не хуже наших.
Если околыш фуражки зелёный, кто станет присматриваться к кантикам на брюках? Словом, на выезд офицеры и прапорщики нашей  группы запаслись «зелёными» фуражками.
Из-за этих фуражек у меня в летней экспедиции 1978 года случились забавные конфликты с местными законниками.

На полпути автотрассы Ашхабад – Красноводск располагался сугубо военный город Кзыл-Арват. Отсюда до иранской границы 240 километров и это последний центр цивилизации, где можно заглянуть в магазин. Я останавливаю колонну у гастронома, и тут же комендантский патруль задерживает моих лейтенанта и прапорщика «за нарушение формы одежды». А я даже не могу объяснять ему причину такого нарушения. Просто показываю предписание с красными печатями и подписью начальника штаба округа Земцова-Лобанова. Но комендант «не врубается»:
- Я всё понимаю, у вас важное задание, но это не даёт вам права нарушать форму одежды!
К тому же он – подполковник, а я – майор, и  сам я в «зелёной» фуражке, хотя кантики на моих брюках и просветы на погонах красные.
Я перехожу на высокие тона и хамлю:
- У тебя, подполковник, что, лишняя звезда на погонах?
Как ни странно, хамство возымело действие, и подполковник отпускает моих людей. Ворча вдогонку:
- Совсем о...ли, творят что хотят, - и дальше в том же духе.

Второй эпизод – у самой границы, в штабе погранвойск в Кзыл-Атреке. Здесь майор погранцов говорит непонятную фразу:
- Кто вам дал право позорить (?!) наши фуражки?
А когда ему объяснили причину – смирился, но пригрозил:
- Если опозорите зелёные фуражки, вам мало не покажется!
Потом, познакомившись с пограничниками поближе, я узнал, что к фуражкам у них особенное, трепетное отношение; например, новые фуражки они надевают только тогда, когда приезжает начальство, а потом продолжают носить старые, потрёпанные. Начальник заставы Толик Иванов, с которым я впоследствии сдружился, пояснял так:
- Эта фуражка столько раз улетала от меня с вышки, почему я должен её менять?
Понимай, как знаешь.


Глава 7. Путь к Гудри-Олуму

«- Я знаю многих из них. Русские, при Советах ли, при царе, всегда зарились на Восточный Азербайджан, но всегда были для Азербайджана хорошими клиентами – и помогали нам против вонючих британцев. Я предпочитаю русских британцам, я их понимаю»
(«Шамал». ПОНДЕЛЬНИК, 12 февраля. Глава 16. База «Тебриз-1». 09.30)

Сейчас я сожалею, что, постоянно имея в руках служебный фотоаппарат «Зенит», или свой «Зоркий», просто забывал о них; жалею, что не делал никаких «путевых заметок». Теперь пригодились бы.
В годы учёбы в Ленинграде я посещал два литобъединения. Одно из них под руководством поэта Всеволода Азарова собиралось при окружной газете на территории  Петропавловской крепости; второе – в самой академии под руководством ленинградской поэтессы Ирины Маляровой. Думаю, главное, что я вынес из этих литобъединений – это оценку техники стихов.
 Получив назначение в воинскую часть под Ташкентом, я продолжал писать стихи тайком; у меня появилась небольшая аудитория из моих коллег, особенно той их части, которая состояла из переводчиков. Когда в компании, обычно причастившись к горячительному,  друзья просили меня почитать стихи, я всегда пользовался случаем, читал и свои, и не свои. При этом я наивно полагал, что до начальства моё «баловство» не доходит.
Однажды я понял, что это была тайна Полишинеля.
Во время отпуска я преодолел сопротивление жены и отпустил бородку, полагая, что  она придаёт мне значимость. В Ленинграде на Невском я встречал офицеров с бородкой, особенно морских, а из курса «военной администрации», который прослушал факультативно* в академии, знал, что по закону ни один командир не может мне запретить отращивать усы или бороду.
Мне действительно никто не запрещал выделяться подобным образом. Просто на совещании офицеров командир полка (полк ещё не был преобразован в бригаду) произнёс с трибуны, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Если офицер на учениях нюхает цветочки, крапает стишки и отращивает бороду, то это значит, что у него не всё в порядке с крышей.
Присутствующие, улыбаясь, поворачивали головы в мою сторону.
К великой радости моей боевой подруги я бородку сбрил, а стихи перестали писаться сами собой, хотя иногда на меня «находило».

После распада СССР из Ташкента мы выбирались тяжело: в июне 2000 года я навсегда покидал Ташкент с 13-летним внуком Ваней; жена уже два года была в Питере, сын и дочь ещё оставались в Ташкенте; со мной были самые необходимые вещи, меня мучили боли, поезд тащился почти четверо суток, и Ваня по дороге делал мне уколы анальгина. Узбеки не позволили забрать с собой даже несколько книг, объявив их «национальным достоянием Узбекистана»… так моя библиотека оказалась на свалке… прочие бумаги и фотографии сын и дочь вывезли частично, оставив остальное у знакомых, как оказалось – на вечное хранение… советскую «краснокожую паспортину» я сменил на российский паспорт только спустя пять лет. До сих пор вспоминаю набитый людьми узенький коридорчик паспортного стола в Выборге. И задницы, отъезжавшие на иномарках …

Из экспедиций в туркменские субтропики я привозил своим детям что-нибудь экзотическое: черепашек, маслины, перья дикобраза, палочки бамбука. А ещё привозил небольшие акварельки, которые рисовал обычно поутру, так как вставал на два-три часа раньше всех. Сейчас этих акварелек нет, но они когда-то были и я, закрыв глаза, пытаюсь расшевелить свою память и воссоздать картины виденного.

Больше суток надо ехать поезду от Ашхабада до Красноводска - порта на восточном берегу Каспийского моря. Поезда на этой железной дороге в конце 70-х были в ужасном состоянии: вагоны грязные, с выбитыми стёклами окон и многочисленными поломками внутри вагонов.
Где-то на этом пути расположен городок Кзыл-Арват. В 1980 году, когда в город на пуск очередного каскада Великого Туркменского канала им. Ленина ожидался приезд Первого секретаря компартии Туркменской ССР, улицы Кзыл-Арвата были покрыты асфальтом. Нашей небольшой колонне проскочить не удалось и мы, потеряв сутки, заночевали в гостинице пограничников, до которой только и смогли добраться.
Путь от Изганта под Ашхабадом до Кзыл-Арвата сразу после Геок-Тепе и Бахарденского подземного озера шёл по прямому до горизонта асфальтированному шоссе, которое изредка расширялось, превращаясь в изобретённые Покрышкиным ВПП «аэродромов подскока». Такие аэродромы он создавал на дорогах Польши и Германии и описал их в своей книге «Небо войны».
В основном одноэтажный, зелёный, с многочисленными садами и огородами, городок производил приятное впечатление. К удовольствию офицерских жён из расквартированной в Кзыл-Арвате мотострелковой дивизии и комендатуры погранвойск, рынок был полон самых разнообразных фруктов, овощей и продуктов местного животноводства.
Кзыл-Арват – главный город племени текинцев. С текинцами, воинственным племенем, державшим в страхе соседей, в 19 веке русская армия воевала, причём не всегда успешно.
В советское время Кзыл-Арват был таким же   военным городом, как Термез, Кушка, Кзыл-Атрек, Чекишляр, Кара-Кала и др. В этих местах армия была, как сейчас сказали бы – «градообразующим производством». С уходом армии из таких мест у людей не станет работы, и города зачахнут, будут брошены, как были брошены древние города инков… учёные ломают головы – что заставило инков бросить устроенные города?  вот вам ответ – ушло войско.
После проезда Кзыл-Арвата мы сворачиваем на юг и сразу попадаем в живописное глубокое ущелье. Слева и справа – склоны, составленные из множества разноцветных слоёв, то горизонтальных, то смещённых с небольшим уклоном… здесь тысячелетняя геофизика если не всего материка, то, по крайней мере, древнего Каспия.

Самые сильные впечатления оставила у меня первая экспедиция в марте 1978 года.
Проезжая по единственной дороге между Кзыл-Арватом и Кзыл-Атреком – городком на самой границе – мы видели только  безлесные и безлюдные предгорья и горы советской части Копет-Дага; то слева, то справа виднелись антенны станций ПВО и загоризонтной радиолокации, ответвлялась бетонка ракетчиков.
На всём маршруте в 240 километров – один небольшой кишлак, в котором дома кирпичные и бетонно-каменные, то есть построенные государством.
За отрогами Копет-Дага открывается оазис Ахал-Теке - страна иомудов,  гокленов и текинцев.
Проезжая горы Копет-Дага, мы местами попадали в чарующие места.
Вот дорогу пересекает ручей с прозрачной как слеза водой. Солдаты уже начали отвинчивать крышки фляг, чтобы заменить тепловатый чай на холодную горную воду… но один из них зачерпнул ладонями прозрачную субстанцию, попробовал и начал плеваться: вода была солёной, как рассол для засолки огурцов!
Вот подполковник Комионко остановил колонну, чтобы мы размялись и полюбовались: всё вокруг было голубым, просто удивительно – камни как камни, а вокруг голубизна.
После гор дорога идёт по ровному, как тарелка, плато. Здесь своя экзотика: на телеграфных столбах вдоль дороги сидят, высматривая добычу, белые орлы. Иногда один из них сорвётся и медленно летит, сопровождая нашу колонну, и как бы  демонстрируя себя: «смотрите, какой я красавец!»
Пока проезжали горы, нас сопровождал неуютный пейзаж: никакой растительности и, соответственно, ни юрты, ни отары овец.
Но вот перевалы позади и мы на плато. Вдоль дороги бредут верблюды. Они идут сами, мерно, не спеша и никто за ними не смотрит. Верблюд – единственное животное, которое во время бега переставляет одновременно две правые ноги (переднюю и заднюю), потом две левые. В Туркмении верблюды одногорбые, от которых население получает мясо, шерсть, кожу и молоко. Верблюд при движении впечатляет  изяществом форм. Не зря поэты Востока сравнивали бёдра красавиц с бёдрами верблюдиц!
Ага! Если появились верблюды, то где-то близко люди? Ничего подобного! Только проехав ещё полсотни километров, мы увидели пастуха с отарой овец.
Впоследствии я узнал, что у верблюда кожа тонкая, как у человека, и он очень страдает от укусов комаров. В марте, когда тучи комаров  весенними ветрами переносятся с солончаков на кишлаки, верблюды покидают родные места и уходят в пустыни, в пески, удаляясь на десятки километров; при этом хозяева каким-то непостижимым образом всегда знают, где находятся их кормильцы.
От одного верблюда люди получают почти тонну мяса; обычно забивают одно животное на весь кишлак.
Для военных сбить машиной верблюда – очень большая беда: платить придётся не только за мясо и за кожу, но и за шерсть, которая должна была  расти и стричься несколько лет, да столько… но поди докажи, что верблюд не баран…
При подъезде к Кзыл-Атреку появляется оливковая роща. Нашу небольшую колонну обгоняют невесть откуда возникшие грузовики и даже легковушки, а слева впереди маячит единственный на весь Атрек кипарис.

Но мы останавливаемся. Здесь местность холмистая, предгорье.
Борис Львович объявляет привал, мы сворачиваем в сай**, располагаемся готовить ужин и дожидаться темноты: дальше дорога просматривается иранскими заставами; нам придётся двигаться ночью медленно, с притушенными фарами, и к своей позиции у заставы мы подъедем в полной темноте.
Пока что до темноты ещё часа три; водители не опытные, устают; ЗИЛ-157 прёт как танк со скоростью около сорока километров в час, десять часов езды утомляют, загоняют в сон, вызывают галлюцинации, человек видит поворот, которого нет, а за обочиной дороги крутой скос, или высохшее русло; после Кзыл-Арвата следуют перевал за перевалом, серпантины, опять напряжение внимания. Словом, трёхчасовый отдых не помешает.
Я заметил тропинку, уходящую вправо от дороги, в сторону покрытого солончаками плато. Это, казалось, была тропа в никуда; странно, что её кто-то протоптал.
Пока прапорщик Федя Исаков с солдатами складывают очаг, сбрасывают на землю захваченное с собой или подобранное вдоль дороги топливо, офицеры собираются в тени за одной из машин, сооружают столик, достают бутерброды и водку. Борис Львович не возражает: сегодня переводчикам и направленцам работы не будет, развернёмся мы только к утру, а там, пока что-нибудь выловим из эфира и загрузим офицеров КП работой, может пройти не один день…
Развёртывание – это моя задача. Поэтому сейчас, чтобы не соблазняться, я ухожу по обнаруженной тропинке.
Вскоре тропинка спускается куда-то вниз, идёт между глинистых стенок.
Вдруг что-то бьёт меня в плечо и по голове, моя фуражка катится вниз впереди меня.
Я устремляюсь за ней, и неожиданно попадаю в совершенно иной мир…
Позади меня раздаётся смех.
*) Факультативные лекции были не обязательными и большинство слушателей академии на них не ходило; я посещал факультативы «Военная администрация», «Основы телевидения» и «Военное искусство в Первой Мировой войне».
**) Сай – лощина между горными гребнями, плавно спускающимися к дороге.


Глава 8. Граница с Ираном

«- Беда в том, что если Картер ударится в панику и введёт сюда даже немного войск – или самолётов – для поддержки военного переворота, то сорвёт крышки с болтов напрочь. Все развопятся, как ошпаренные коты, больше всех Советы, и им придётся как-то отреагировать, после чего Иран превратится в запал для третьей мировой.
Мак-Айвер заметил:
- Третью мировую, Чарли, мы ведём с сорок пятого го…»
(«Шамал», ПЯТНИЦА, 9 февраля 1979 года, Глава 2, Тегеран, квартира Мак-Айвера)

Борис Львович хохотал, отмахиваясь своей фуражкой от большой рыжей птицы, которая, сбив с меня фуражку, попыталась атаковать моего шефа, а затем подалась в сторону. Впоследствии Комионко утверждал, что то был небольшой орёл, вылетевший из норы на склоне глиняной стенки, но я только запомнил нечто рыжее…
Тропинка привела нас в другую вселенную: каньон тянулся влево и вправо; по его руслу протекал широкий ручей, в котором вода оказалась весьма вкусной. Мы напились, но для остальных растворяли на ведро воды таблетку из аптечки радиостанции. Таблетки были пятилетней давности, но лучше такие, чем никаких… (В горах мне часто приходилось пить воду из родников и горных речушек, и я не помню случаев отравления или расстройства желудка).
По берегам ручья зеленела весна: начинали распускаться синие ирисы, зацветали крупные красно-лиловые цветы янтака (верблюжьей колючки); на ветках щебетали птички, кружились бабочки.

О верблюжьей колючке стоит рассказать особо.
Вот что пишет об этом растении участник русской военной экспедиции в эти края в 1879 году Туган-Мирза-Барановский:
 
«Кое-где лишь попадались небольшие площади, покрытые верблюжьей колючкой, своеобразным степным растением, служащим почти единственной пищей верблюда; оно растёт небольшими приземистыми кустиками, причём каждый из них состоит из нескольких стебельков (около фута вышины), покрытых по бокам редкими, но твёрдыми и острыми шипами в вершок длины; как стебли, так и шипы ярко-зелёного цвета. Многие солдаты и лошади, наступавшие, по неосторожности, на кустики этого растения, поранили себе ноги, так как шипы его настолько тверды и остры, что прокалывают свободно чевяки. Впоследствии, когда обувь солдат поизносилась, они и вынуждены были мастерить себе новую из верблюжьей или бараньей кожи, шипы колючки с успехом заменяли иголки и дратву».

Но такой верблюжья колючка становится к середине лета.
А весной, накануне и во время цветения, - это никакая не колючка, а растение с нежными бархатистыми стеблями и листьями. В это время животноводы её косят и силосуют, чтобы потом, в течение долгого сухого периода, было чем кормить скот. Отвар верблюжьей колючки приятен на вкус и обладает целебными свойствами. Опытные начальники погранзастав обеспечивают таким отваром своих солдат. Такой напиток -  в каждой фляге. Люди пьют его вместо воды и совершенно не болеют!
Цветы янтака - яркие, крупные и очень пахучие. Во время цветения янтака пчеловоды вывозят в степь свои пасеки и получают много ароматного и полезного мёда.
Был такой случай. Проверяющий офицер из Ташкента прибыл в маленькую отдельную часть, расположенную в Туркмении, и удивился тому, что дорожки вокруг казармы покрыты асфальтом. Он спросил у командира, где тот взял деньги на асфальт. Оказывается, предприимчивый командир заставил солдат накосить самосвал молодой верблюжьей колючки, а затем обменял эту зелень у местных туркмен на самосвал асфальта.
Что касается последнего, ныне кабинетные чиновники, «правозащитники», так называемые «солдатские матери», часто поднимают гвалт, мол солдат призван стрелять и шагать, а не трудиться с лопатой и веником. На самом деле солдатский труд – это и неизбежные хозяйственные работы, а где их нет – там солдат найдёт другие занятия, там будет и самоволка, и пьянка, и драки.

Это было чудо: стоило сделать десяток шагов наверх, и опять нашим взорам представлялся глинистый пейзаж с белёсыми пятнами солончаков и полосами песка, наносимого ветрами из близкой пустыни во время песчаных бурь, потрескавшаяся от солнца земля такыров. С дороги каньон совершенно не просматривался, хотя был в какой-то сотне метров. Окно в иную реальность – вот оно, за этой тропинкой!
Я вспомнил про фотоаппарат. Сделал несколько снимков внизу, потом Борис Львович, Сергей Томабаев и сержант, фамилии которого не помню, стали на краю обрыва; каньон был за их спиной; я щёлкнул затвором камеры. Но едва они сделали шаг ко мне, выступ, на котором они только что стояли, рухнул вниз. Они жизнью не рисковали, но избежали барахтанья в мокрой глине.

В сумерках мы двинулись дальше. Дорога шла вдоль границы; справа – наша территория, низменность с посевами ячменя и рощами маслин; слева – горы, иранская сторона.
Иранские заставы представляли собой широкое здание с кубической башней, в которой было квадратное обзорное окно, отчего на фоне неба казалось, что  из-за горы виднеются плечи и голова гигантского циклопа. Иногда рядом вырисовывался небольшой куполок мечети.
Начальник заставы рассказал, что это мы видим только верхний ярус трёхэтажного сооружения; два этажа расположены ниже уровня земли и в них размещены казарма, склады продуктов и боеприпасов и пищеблок. Это своеобразная крепость, способная продержаться не один десяток часов.

Было ещё светло, и хотя наша колонна состояла всего из четырёх ЗИЛов, мы опасались, что будем замечены.
Как я узнал позже, наша тревога была напрасной – иранцы совершенно не занимались охраной границы, полностью полагаясь на труды наших пограничников.
По обе стороны границы живут туркмены-иомуды, связанные родовыми узами, и они умудряются ходить через границу друг к другу. Жандармы, служившие на иранских погранзаставах, были из них же.

Радиоразведку скрывать трудно: нас выдают антенны, особенно – параболические зеркала.
Поэтому мы, однажды развернувшись, впоследствии, уезжая, зеркало антенны не опускали, и оно оставалось, как постоянная деталь пейзажа.
Сейчас, закрываю глаза и вижу, как при подъезде к заставе в южных сумерках из-за бугра на фоне ночного неба появляется полупрозрачный круг зеркала нашей антенны; круг поднимается всё выше, вот уж прорисовывается ажурная мачта, а вдали просматривается силуэт циклопа. Была у меня и такая акварелька в фиолетовых тонах. Но… увы…

В 1978 году в ноябре, с сопредельной стороны границу нарушил мотоциклист, который, приблизившись к нашей позиции, сфотографировал зеркало антенны и укатил обратно. Но никаких запросов с той стороны не последовало. Нас у заставы тогда не было, а когда мы прибыли со следующей экспедицией, начальник заставы предупредил меня, что на красном «москвиче» подъедет директор школы из кишлака Гудри-Олум и станет расспрашивать, что мы тут делаем, и что это будет иранский шпион. Надо будет толково, доверительным тоном, изложить ему нашу легенду, мол, изучаем возможность приёма телевидения из Ашхабада; а подробностей не надо, всё равно не поймёт.
- Если вы знаете, что он шпион, то почему не арестуете?
- А зачем? У него сад за КСП, мы его туда пускаем ухаживать за гранатовыми деревьями, он ходит за границу, сообщает им то, что они хотят знать.  И что он им расскажет? Только то, что мы втюрим ему здесь. Наши вышки и колючку они и сами видят, где сидят наши секреты, сменяемые ночью, он знать не может, а устройство электронной Системы, закопанной в земле, мы и сами не знаем. Оттуда он приносит кое-какую информацию для меня. А возьмём его – другого потом поищи.
Между КСП и собственно границей расстояние доходит до пяти километров. Эта «полоса отчуждения» и есть охотничьи угодья начальника заставы. Главный объект охоты – дикий кабан, который ночью приходит лакомиться нашим ячменём. А на день уходит обратно в Иран.
При охоте главное правило – ни одного выстрела из боевого оружия.
- А если нечаянно, например, при заряжании автомата?
- Тут же пришлют счёт за убитую корову!
Однажды начальник заставы повёл нас на охоту, расставил посты, показал секторы огня, чтобы не попали друг в друга. Мы увидели в конце большой поляны трёх кабанов, направлявшихся к нам. Почему-то они мне представились какими-то желтоватыми и горбатыми, как львы… но тут сбоку вылетел табун диких лошадей, спугнул кабанов, и наша охота не состоялась.
Надо сказать, в годы правления шаха у нас на границе были добрые отношения. Иногда иранские овцы или корова забредут на наши пастбища. В таком случае мы стараемся помочь выгнать их обратно. Не доводя дело до уровня дипломатов. А иначе – затраты на содержание чужого скота, отрыв пограничников от службы, и в конце-концов – возврат. Всем невыгодно…

Поясню расшифровку аббревиатуры  «КСП»
КСП - контрольно-следовая полоса, состоящая из столбов с нитками колючей проволоки и дорожки мелкого песка, на котором хорошо отпечатывается любой след. Колючая проволока имеет надпилы и обрывается при нагрузке, большей 12 килограмм. Так что если почешется заяц или шакал, проволока останется целой, человек же при попытке раздвинуть нитки колючки произведёт обрыв. Так как эта проволока служит цепью сигнализации, то при обрыве на заставе прозвучит сигнал тревоги. КСП - это ещё не граница, отсюда до собственно границы бывает больше пяти километров. Между КСП и границей в землю закопана т.н. "Система", которая на специальной аппаратуре покажет точное место нарушения. По рокадной (идущей вдоль границы) дороге наряд пограничников перехватит нарушителя. Был случай - двое юношей-москвичей надумали перейти границу. Преодолев КСП, они решили, что уже в Иране. Их, конечно, перехватили, и они попали уже за другую "колючку". Но были случаи удачного перехода. В годы режима шаха иранские жандармы задержанных перебежчиков сразу передавали нашей стороне, если те не были туркменами. Перебежчика-туркмена они обычно "не замечали". Одного русского перебежчика-лейтенанта перед интернированием  ограбили и изнасиловали.
Так что Остапу Бендеру ещё повезло…

В феврале 1979 года граница изменилась: на сопредельной стороне горели костры, какие-то группы людей что-то выкрикивали. Часто доносились звуки автоматных очередей.
С первых дней правления Хомейни Иран заменил тех начальников своих погранзастав, которые были настроены к русским дружелюбно. На долгие годы граница стала неспокойной.
Пользуясь тем, что нарушено взаимодействие иранских и советских стражей границы, банды с наркотиками уходили от преследования, переходя границу то в одну, то в другую сторону.


Глава 9. Дед и Томабаев

«Снова вперёд. Когда они остановились и выключили мотор, тишина навалилась на них, и пространство поглотило их.
Ночь была иссиня-чёрной, звёзды – огромными, палатки – прочными, и ковры – мягкими, и тишина вокруг стала ещё глубже, пространство – ещё обширнее, в голове не укладывалось, что может существовать столько пространства.
- Я ненавижу это, Энди, - прошептала Морин. – Это пугает меня до смерти.
Меня тоже. Не знаю почему, но пугает».
(«Шамал», ПЯТНИЦА. 23 февраля. Глава 43. На дискотеке, отель «Шаргаз». 23.52)

Итак, моя первая экспедиция.

Первая позиция оказалась неудачной.
На заставу, к которой мы «прилепились», электросеть подводилась воздушной линией. При подключении нашей аппаратуры мы сразу «посадили» электричество на заставе. Пришлось отказаться от промсети и заводить табельные источники электроэнегии - бензоагрегаты. Здесь местность не способствовала скрытному развёртыванию, и мы начинали поиск, не поднимая антенн на табельную высоту. Наконец, мы не слышали интересующих нас источников.
Ко всему добавился «разбой» козлят. Пока мы колдовали с техникой, а офицеры (переводчики и направленцы) знакомились с пограничниками, в комнату, которую нам выделила застава, проникли козлята. Мы не сразу обнаружили разбойников, а когда вошли в комнату, увидели полный разгром. Они перевернули всё,  вскрыли сумки и коробки с бумагами, носились как оглашённые. В комнате стояла печь с полочкой, так они запрыгнули и туда. Хорошо, что печь не топилась. Поймать козлят было невозможно, но пришёл пограничник, и козлята ушли за ним, как цыплята за квочкой.
Ещё в Кзыл-Арвате, когда наша колонна притормозила у пограничной комендатуры, к нам присоединился переводчик от разведуправления пограничного округа. Это был старик, которого отозвали с гражданки, так как он по возрасту давно был уволен.
Нам он объяснял не без гордости:
- Отзывают не впервой, чекисты в запас не уходят!
Позже я понял, что старик слукавил. Он был заядлым охотником, а охотиться за КСП можно только, находясь на службе*. Вот начальство нет-нет, да уважит старика. К нашей экспедиции он относился скептически.
Впрочем, такое же отношение было и у Бориса Львовича: он сюда ездил много раз, и они вместе охотились. Поэтому с Дедом они обнялись, как старые знакомые, и на первом же привале сразу начали обсуждать варианты охоты.
Сейчас мы остановились у заставы, которой командовал капитан по фамилии Ланской, которую мы впредь именовали «застава Ланская», и у которой, как оказалось, мангруппа всегда «бросала якорь. Рядом находилось «питьевое» озеро, половиной своей акватории уходившее в Иран.
Борис Львович выдал мне ценное указание:
- А ты трудись, но если ничего не получится, не огорчайся; зато порыбачим, отдохнём.
Надо отдать должное им обоим: когда я предложил взять одну машину, минимум аппаратуры,  и прокатиться по другим заставам, они спорить не стали, а Дед поехал со мной.
И мы нашли подходящее место!
Здесь наша граница вклинивалась эдаким «пальцем» в иранскую территорию, что сулило определённые надежды. Включив аппаратуру, я сразу услышал какие-то сигналы, переговоры иранских радистов. Передал наушники Деду, тот послушал и обнадёжил:
- Похоже, это ваш хлеб.
Рядом с заставой располагалась трансформаторная подстанция. Это значит, что не будет проблем с электропитанием, а обилие столбов и проводов позволит хоть как-то примаскировать наши антенны.
Комионко тут же решил снарядить наших бойцов на рытьё капониров для ЗИЛов. Капониры должны быть достаточно глубокими, так как КУНГи** радиостанций возвышались над уровнем земли до трёх метров. Тут нам здорово помог Дед. Он зашёл на заставу, позвонил в отряд, и через час прибыл бульдозер.
Хочу отметить, что всегда, если для дела надо пожертвовать какими-то удобствами, и Дед, и Комионко, да и все офицеры и солдаты маневренной группы шли на это, относясь к вопросу с полной серьёзностью. Мы понимали, что потери разведки невосполнимы.
Ночью с потушенными фарами машины наших станций заняли эти капониры, мы развернули антенны, натянули маскировочные сети. Из КУНГа силовой машины были сняты и помещены в палатке бензоэлектрические агрегаты, а в салон машины были установлены скамейки, столик, матрацы – на случай выезда на рыбалку с ночёвкой. Но основным назначением этой машины бала доставка на узел связи при почте в Кзыл-Арвате ежесуточных разведдонесений. Теперь расстояние от новой позиции до почты  составило двадцать пять километров. «Ланская» застава была ближе – в семи километрах от Арвата.
К рассвету позиция была готова, и группа приступила к работе.
На территории самой заставы для офицеров и прапорщиков  нашей группы были выделены три комнаты. Одну из них, отдельную и самую маленькую занял я сам, поместив тут, кроме постели, радиоприёмник с демодулятором и телетайп. Так как я по натуре - «птица ранняя», то к подъёму всей команды, к завтраку уже были готовы распечатки мировой прессы: американских «Юнайтед пресс интернейшл» (upi) и «Ассошиэйтед пресс»(ap), английской «рейтер» (reuter) и «франспресс».
Это была информация «для общего образования», хотя, чего греха таить, иногда что-нибудь, высосанное из прессы, мы включали в свои разведдонесения.
Освободившийся ЗИЛ-157 гоняли на почту, попутно - за продуктами и на рыбалку.
Американское информационное агентство «АР» после передачи сводки новостей давало обширную справку «Что произошло в этот день в истории человечества», а также о случаях крупных ограблений, о современных пиратах и много чего подобного. Мы всегда просили Сергея Томабаева перевести вслух эту «художественную» полосу на русский язык.
Третью небольшую комнату заняли Комионко и Томабаев.

Сергей Томабаев родился в Харькове в смешанной семье. Его отец-фронтовик, комиссованный по ранению,  остался на Украине, где обзавёлся семьёй.
Сергей был отличным переводчиком. Он очень любил русский язык, не терпел, когда при нём коверкали слова, или ругались матом, иногда подтрунивал над моим украинским акцентом, что позволило мне обратить внимание на эти ошибки своей речи и их исправить. В будущем Сергей повоюет в Афганистане, окажется в подбитом вертолёте, попадёт в караван душманов, но выдаст себя за американца и уйдёт к своим.
Погибнет в Узбекистане в начале 21-го века в автокатастрофе.
Сергей был исключён из партии КПСС во время службы на Чукотке в начале семидесятых и восстановлен только в 1980 году в Афганистане.
За что исключался, я не знаю.
Я был исключён из партии летом 1978 года. За пьянку***.
Остальные офицеры нашей мангруппы, - в основном переводчики, заканчивавшие гражданские ВУЗы, призванные на два года и оставшиеся служить, - в партию вступить не успели.
Так что, по вот такому стечению обстоятельств в феврале 1979 года во время нашей трёхмесячной экспедиции, группа оказалась полностью беспартийной.

«Начпродом» мангруппы мы единодушно назначили капитана Муминова, который принял на себя эту функцию с удовольствием. Рыбачили в основном старшина мангруппы прапорщик Исаев, водители и свободные от смен радисты.
Все радисты и водители – из тех, что после учебной роты в Ташкенте были направлены для дальнейшей службы в отдельную пеленгаторную роту, прилепившуюся к другой части – пеленгаторному узлу КГБ под Ашхабадом возле кишлака Изгант.
Сейчас прапорщик Исаев, прибывший с нами из Ташкента, командовал группой совершенно незнакомых солдат.
Вскоре проявилась неприглядная картина.
Началось с того, что прогуливаясь утром за пределами нашей позиции, я увидел на земле транзистор… потом ещё один… и ещё…
Стали разбираться. Оказалось, Исаев воспитывает солдат кулаками. Вот один солдат-водитель придумал  отомстить обидчику, по своей наивности решив вопрос особым образом: он выкрал из ЗИПа радиостанции пакетик транзисторов и разбросал их по саю.
Пришлось Борису Львовичу, да и всей группе офицеров проводить с Исаевым разъяснительную работу:
- А если обиженный солдат выкинет другой номер? Здесь граница!
Но первое внушение не помогло, и вскоре мы обнаружили ещё одного солдата с синяком под глазом. Комионко решил изгнать Исаева, то есть откомандировать его в Ташкент своим ходом. Но тогда бы наша группа лишилась опытного автомеханика и в случае поломки машины на марше могла попасть в трудное положение. Но вопрос решил Сергей Томабаев, человек довольно могучего сложения. Он завёл Исаева в третью комнату, там «повоспитывал» его тем же способом, пригрозив, что если мордобой солдат случится хоть раз, самого Исаева комиссуют, как непригодного инвалида… и что вся группа подтвердит, что видела как он падал с кипариса.
Урок на этот раз оказался более действенным.

До революции в Иране и вооружённого восстания в Тегеране оставалось девять месяцев. В марте-апреле 1978 года наша мангруппа решала рядовые задачи, составлявшие обычную рутину разведки сопредельного государства. Но хоть время было мирным, США уже превратили Иран в сплошную военную базу, приспособленную для войны с Советским Союзом.  Одиннадцать горных перевалов были готовы к закладке ядерных фугасов. А выбранное нами место начальник заставы гордо называл «танкоопасным направлением».  Здесь же рядом проходили древние пути торговли России с Персией…
*) Очень часто граница проходит по руслам рек, ручьёв, или высохших, или таких, в которых вода бывает сезонами. Поэтому даже в горно-пустынной местности вдоль границы процветают тугаи (густые заросли), богатые флорой и фауной, разным зверьём, привлекательным для охоты.
**) КУНГ - "кузов универсальный герметизированный", проще говоря - будка, домик на колёсах.
***) Я вовсе не горжусь этим исключением, для меня оно было трагедией под конец службы. Горжусь только тем, что собрание офицеров КП единодушно проголосовало против моего исключения (один голос был «за»), и замполиту пришлось заставить парткомиссию отменять решение этого партсобрания как «политически неправильное». При этом он произнёс сакральную фразу «У нас в стране две партии, одна – КПСС, а другая – на командном пункте».


Глава 10. Первая экспедиция. Навруз

«- Ведь Хрущёв говорил, что Советам ничего не нужно было делать с Ираном, потому что «Иран – это гнилое яблоко, которое само упадёт к нам в руки». – Ватанабэ был в ярости. – Я готов поклясться, что эти поганцы сейчас трясут яблоню изо всех сил».
(«Шамал», ВТОРНИК, 13 февраля. Глава 23. Нефтеперерабатывающий завод компании «Иран-Тода», Бендер-Делам. 12.04)

Иногда я размышляю, как это могло быть так, что опытные американские советники, засевшие армию шахского Ирана, как мухи подпорченный сыр, не побеспокоились о надёжной защите переписки в иранской армии от разведки вероятного противника, позволяли по открытым каналам связи передавать секретную и совершенно секретную информацию; шифры, придуманные самими иранцами, были настолько примитивны, что сообщения смог бы расшифровать наш «продвинутый» десятиклассник, не обученный научной дешифровке. Американцы как бы сами подсовывали нам это их несовершенство.
Или им просто было по большому счёту плевать на свою миссию советников, или на самом деле был какой-то сговор между КГБ и ЦРУ, о котором сейчас блуждают гипотезы?

Как-то у меня гостил сын.
- Батя, почему ты не пишешь всё?
- Что «всё»?
- Ну, вот например, помнишь, однажды вы вернулись, и тебя разбил радикулит? Ты тогда не вставал с дивана, к нам пришли Борис Львович и Рушан, разложили и развесили карты Ирана, и вы обсуждали, как иранские истребители…
- Стоп! Ты был слишком мал! Что ты можешь помнить?
- Мне было одиннадцать, и я помню всё! Уже нет шахского Ирана, как нет Советского Союза, прошло почти тридцать пять лет! Чего ты боишься?
Мудрец. Ещё не сказал, что, мол, батя, тебе уже столько лет, что помрёшь раньше, чем тебе кто-то что-то сделает, если и захочет…
- Видишь ли, сынок, если разведчик дожил до такого маразма, что взялся писать мемуары, то он всё равно должен следовать правилу, как у  врачей, - «не навреди».
- Ну, ладно, вот например, скажи, какой вред может нанести рассказ о том, как наш консул дал взятку начальнику какого-то отделения шахской гвардии?
- Ты и это помнишь? Знаешь, такие эпизоды больше для любителей приключений… но мои мемуары полухудожственные, что-нибудь подобное буду вклинивать… чтоб читатель не засыпал…

Это сочинение – мемуарное, поэтому я не изменяю фамилий персонажей, за исключением тех, о которых пишу негатив, как, например, о старшине, уличённом в мордобое солдата… или имён, забытых мною, как, например, переводчика, прикреплённого к нашей группе от разведуправления пограничного округа. Его я и впредь буду называть «Дед».

Позиция, показавшаяся нам удачной и выбранная для экспедиций в будущем, в первые дни принесла разочарование. Информации не было, иранские радисты изредка перекликались, чтобы убедиться в качестве связи…
Успокоил нас Дед, произнеся волшебное слово «Навруз».
Борис Львович возразил:
- Мы все тут старые «азиаты» и знаем, как празднуется Навруз, Новый Год по восточному календарю, «праздник Весны». Но двадцать первое марта позади, сегодня уже двадцать третье.
Дед улыбнулся:
- Иран, это вам не советский Узбекистан, в Иране Навруз празднуется долго, иногда до десяти дней. В эти дни шах и шахиня разъезжают по стране и вручают подарки рабочим и дехканам, а на улицах продолжаются гуляния. Потом, учтите, завтра пятница, исламский день молений, а потом суббота и воскресенье, американские выходные дни. Иранская армия поэтому отдыхает три дня подряд. Едем на охоту!
Вынужденное  безделье офицеры использовали по-разному. Борис Львович с Дедом пропадали на охоте, но возвращались пустыми: кабаны, которые забредали к нам из Ирана на ночь, были тощими, и к тому же их отпугивал табун диких лошадей; зайчихи выводили зайчат, на них было грех охотиться;  утки, собиравшиеся улетать на север, были откормленными, но их мясо так воняло рыбой, что было несъедобным. Зато рыбалка была успешной: по заполненным весенней водой многочисленным арыкам рыба из Каспия шла на нерест.
Вооружившись удочками, офицеры отправлялись на питьевое озеро, расположенное от нас в двадцати километрах. Озеро протянулось вытянутым овалом, половина которого была иранской акваторией. Когда ветер дул с иранской стороны, вода в озере отдавала дустом, которым иранцы опыляли виноградники.
На нашем берегу озера размещалась водоочистительная станция, с которой водовозы развозили воду по заставам. В сотне метров от берега на сваях стояла будка с моторами, качавшими воду. Площадка вокруг будки была удобной для рыбаков с удочками. От станции к будке шли мостки. Рыбалка была удивительной: поплавок нырял сразу после заброса.
Неподалёку от «нашей» заставы, когда туркмены переставляли заслонку, в отключенном арыке остались полыньи, полные рыбы. Солдаты, забравшись по колено в эту полынью, руками выбрасывали на берег огромных сазанов и сомиков.
Из филе таких сазанов Борис Львович готовил корейское блюдо «Хе». Сначала мы  отнеслись к нему с недоверием: Комионко заливал рёбрышки с кусочками филе уксусной кислотой, поливал соевым соусом и обильно засыпал жгучим перцем. Но оказалось, что филе рыбы, «перегорая» в этой смеси, совершенно использовало уксусную кислоту, и готовое блюдо было едва кисловатым. Тазик  с рыбным хе расходился быстро, причащались и офицеры, и солдаты.
На заставу привозили кинофильмы, но была и своя лента «Белое солнце пустыни». Подозреваю, что этот фильм был на каждой заставе.
Фильм демонстрировался в спальном помещении заставы, и моя команда смотрела его во время каждой нашей экспедиции.
В эти же дни на складе заставы обнаружился телевизор.
В то время во всём оазисе Ахал-Теке советского телевидения не было. Но в конце 70-х телевидение уже перестало быть экзотикой.  Если положено, чтобы в ленкомнате  заставы был телевизор, вот его и привезли!
Оставалось изготовить антенну.   В моём распоряжении были: полу гнилая доска, найденный на свалке в Кзыл-Атреке корпус газовой плиты, железная спинка солдатской кровати, из которой мы усердно выпиливали элементы антенны «волновой канал» по моим, наспех сделанным расчётам, благо у меня всегда с собой логарифмическая линейка, заменявшая в те годы такое устройство, которое ныне известно под названием калькулятор. С кабелем проблем у меня не было.
Когда это чудище было сотворено и взгромождено на крышу, дошла очередь до телевизора. Поиск показал два телецентра. Несмотря на большое удаление, Тегеран принимался благодаря передающим антеннам, размещённым на пятикилометровой горе-вулкане Демавенд* к северо-востоку от столицы Ирана. Другая станция была по ту сторону Каспийского моря в городе Решт, и сигналы от неё проявлялись у нас периодически.
Перестроить звук с 6,5 – нашего на 5,5 мегагерц иранского стандарта, оказалось не трудно, просто с помощью отвёртки.
Наступит время, когда иранское телевидение станет для нас едва ли не основным источником информации. Но летом 1978 года мы об этом и не помышляли: телевидение при шахе было исключительно развлекательным.
В 16:00 появлялась заставка, минут пять показывался портрет шаха (молодого и красивого), затем с десяток минут виды Ирана, - оазисы, водопады и мечети, потом до восьми часов вечера мы смотрели мультфильмы всех стран, включая советские. С восьми до одиннадцати шла иранская мелодрама. После мелодрамы до самого  утра экран захватывали американские боевики, фантастика, фильмы, которые придут к нам в девяностые, сначала с «челноками» на видеомагнитофоны, а потом и на телеэкран. В иранском телевидении 1978 года не было блоков «последних известий», кроме репортажей о поездках шаха по стране. Шах не нагружал народ лишней информацией.

По работе было глухо. Я в который раз опускал с бойцами зеркало антенны и занимался совершенно непродуктивной настройкой ЛБВ – лампы бегущей волны. Описанные в инструкции способы юстировки никуда не годились, своего опыта было маловато, структуру сигналов в вибраторах, которую нам вбивали в академии, я забыл начисто. Использовал методы «тыка» и «авось». С большим трудом, в темноте, поднимали зеркало антенны, но в наушниках звучали какие-то тона гармоник, какофония звуков и никаких полезных сигналов. Плюнуть на всё и отправится на охоту с Дедом?

В один из вечеров последних дней марта все офицеры, водители и свободные от смены радисты сидели в казарме заставы и смотрели «Белое солнце пустыни». Вдоль ряда капониров с машинами прохаживался часовой, выставляемый нами на ночь после грабительского налёта шакалов, укравших наш дневной улов рыбы. Я торчал на станции и шарил по разным каналам, надеясь хоть на что-нибудь наткнуться. Один из каналов вдруг «проснулся», и я включил телетайп. Тут же пришлось настраивать второй, третий, четвёртый. Мы привезли с собой специальные ленточные буквопечатающие аппараты, которые печатали обычной латынью, а нестандартные комбинации телеграфного кода (персидские, русские, турецкие и пр.) – значками в виде треугольничков, квадратиков и т.п.
Из соседней машины прибежал радист с докладом, что пошли записи на магнитофоны телефонных разговоров.
Я послал за Комионко. Он передал мне, что досмотрит фильм и потом придёт. Но Борис не выдержал и прибежал следом за вестовым.  К его приходу весь КУНГ был заполнен ворохами бумажных лент.
Взглянув на тексты, Комионко вызвал из «кинозала» всю группу.
Солдат посадили наклеивать ленты на бланки. Для всех офицеров я изготовил таблички перевода шрифтов, и они сели надписывать над буквами с бессмысленными значками персидских текстов латинскую транскрипцию.
Борис Львович, отлично знавший фарси, читал бланки с листа, Рушан с наушниками обложился диктофонами, каждый размером в том «Войны и мира» Толстого. Магнитофонные ленты с узлов перехвата поступали  одна за другой, Томабаев и Муминов занялись английскими текстами, систематизацией полученной информации, распределением бланков между другими офицерами.
Это была «снежная лавина» информации.
В эту ночь никто из нас не спал.
В Иране закончился Навруз, в нашей мангруппе – безделье, а для меня наступил тот самый «звёздный час»… ведь из всех предыдущих экспедиций группа привозила в основном охотничьи трофеи.
В жизни каждого человека бывают мгновения триумфа и минуты разочарования. В моей жизни миги триумфа случались несколько раз, сейчас был один из них!

Это была последняя поездка в Гудри-Олум** подполковника Бориса Львовича Комионко. Все последующие экспедиции вплоть до лета 1982 года возглавлял я.
Первое мая мы праздновали дома, в Ташкенте.

В День Победы я опять был в Гудри-Олуме, куда был отправлен начальником разведки округа в качестве советника при экспедиции разведгруппы погранвойск; шеф меня инструктировал с лейтмотивом  «не очень стараться».  Я так понял, что наш помощник Дед, был «засланным казачком», который проинформировал своё начальство о нашем успехе, те «раскатали губу» и вызвали свою мангруппу аж с ДВ, с японского пограничья.
Я согласился, выговорив для себя одну машину перехвата с водителем и сержантом-радистом.

*)Были сомнения в отношении ретранслятора Демавенд, так как направление антенны тяготело к городу Горган. Но если на заставке из Решта переводчики видели стилизованное слово "Решт", то на этой были слова "Иранское телевещание".
**) Название «Гудри-Олум» раньше носил весь участок местности вдоль русла реки Атрек.
 Вот что пишет  В.А. Туган-Мирза-Барановский :
«В 11 час. утра мы расположились биваком на берегу р. Атрека, в местности называемой Гудри-Олум (Олум значит переправа)». («Русские в Ахал-Теке». СПб. 1881).


Глава 11. В экспедиции с мангруппой КГБ

«Речь шла о крайне противоречивой и инновационной тайной операции КГБ – названной именем чешского бегкна на длинные дистанции, -  запущенной в 1965 году. С начальным бюджетом в десять миллионов американских долларов, выделенных из крайне скудных твердовалютных запасов, операция «Затопек» должна была наладить постоянное поступление самых современных и лучших западных технологий посредством простых коммерческих закупок через сеть подставных компаний, а не традиционным и очень дорогостоящим методом краж и шпионажа»
("Шамал", СУББОТА 17 февраля. Глава 32. Недалеко от Тебриза. 11.49)

Дальше в романе сотрудник КГБ рассуждает:
«…Почти бесплатно мы сможем оставаться наравне со всем, что произведут на свет их умы. Несколько долларов, переданных под их прогнившим прилавком, принесут нам все их сокровища».
(Там же)

Читая эти строки, я мысленно опять перенёсся в май 1978 года, когда оказался советником в мангруппе,  снаряжённой разведкой КГБ.

Прокомментирую приведённые выше строки, написанные Клавеллом. Они написаны именно американцем: он оценил операцию в десять миллионов долларов из «крайне скудных твердовалютных запасов»; ну как не оценить ту операцию в долларах! Советский Союз преодолевал американскую научную и технологическую изоляцию, как мог, и, конечно, дело не ограничивалось указанной суммой, у КГБ были возможности тратить столько, сколько требовала операция. И появлялись у нас образцы итальянской и американской техники, просочившейся через Финляндию, Индию  и Иран.
Но были и отечественные изделия, причём впечатляющие..

Аппаратура в мангруппе КГБ была не в пример нашей. Я восхищался её возможностями, качеством, эффективностью, и переписал шифры названий, которые, по прибытии в Ташкент в середине июня, доложил нашему управлению. И случилось чудо: уже в конце июля я вёл группу в Гудри-Олум, имея в наших КУНГах такую же технику! Могу только гадать – а иначе было никак? Надо было какому-то майору из какого-то полка сообщать в ГРУ, что в СССР есть техника, разработанная специально для таких целей?
Аппаратура была компактной, приспособленной к скрытному развёртыванию. Потом с этой компактной техникой я выполнял задание, руководя подвижной мангруппой под Джелалабадом в Афганистане в 1981 году и брал эту аппаратуру с собой при облёте афганской границы  на самолёте-разведчике ИЛ-20Р* в 1982..
Эта техника была исключительно отечественного производства.
При экспедиции в мае 1978 года моя помощь офицерам КГБ в качестве советника оказалась минимальной, они обошлись бы и без меня. Я только уточнил для них азимуты на некоторые источники, но они уже были упомянуты в нашем отчёте, с которым КГБ был, конечно, ознакомлен.
Зато сам я у них многому научился; в частности, они помогли мне разобраться с сетками частот, тут в моей голове была полная путаница.

Во время учёбы в Ленинградской военной академии связи с 1963 по 1968 гг. мне довелось общаться  с офицерами КГБ, - наши группы были параллельными; мы участвовали в общей художественной самодеятельности, входили в одну команду КВН, вместе готовили сборники стихов, вместе с женами отмечали в кафе успешную сдачу экзаменов. И у меня об этих ребятах сложилось самое высокое мнение, как о людях порядочных, дорожащих честью офицера, готовых к любым трудностям.

Хотя, как и в любом человеческом сообществе, семья не без урода. Нашёлся офицер, который, после пьяной драки в Удельнинском парке, бросил раненного товарища и бежал. Начальство постаралось замять дело, не довело этого офицера до суда офицерской чести; но другие слушатели академии, товарищи по курсу подвергли его остракизму, не разговаривали с ним, не садились рядом за одну парту, и, в конце концов, тот написал заявление с просьбой отчислить его из академии. Он был отчислен без разбирательств; начальство, наверное, даже обрадовалось такому исходу.

Офицеры мангруппы, куда меня прикомандировали советником, оказались такими же простыми ребятами, не в пример особистам в частях, напускавшим на себя особую важность, и окружавшим себя ореолом секретности, даже при разборке обычной пьянки.

Случилось так, что перед отъездом из Гудри в моём ЗИЛ-157 полетела прокладка блока. Товарищи из мангруппы погранцов отбуксировали меня на берег питьевого озера и там оставили рыбачить и дожидаться помощи. Через пару дней за нами приехал из Кзыл-Арватской дивизии прапорщик-автотехник. Он приехал на бензовозе.
В эти дни мы не голодали: было вдоволь рыбы, с ближней заставы, которой командовал Ланской (такую фамилию трудно забыть!), погранцы приносили хлеб, картошку и консервы. Да с ближнего кишлака прибегали мальчики с лепёшками, при этом крича:
- Салдат, чурек нада?
Мы лепёшки брали, взамен отдавали пойманную рыбу.
В это время обнаружилась пикантная ситуация. Оказывается, из Ашхабада в Кзыл-Атрек ссылали пойманных проституток «на трудовое перевоспитание». Сосланные работали на почте, молочной ферме, предприятии по обработке козьих, верблюжьих и бараньих шкур.
Эти женщины в сторону офицеров-пограничников и не смотрели. Гуляли они в основном с местными богатыми туркменами. То один, то другой «жигулёнок» с девицей на борту причаливал на бережку озера.
Эти-то туркмены наладили к нам покупать пойманную нами рыбу – сазанов и сомиков, но чаще бывал бартер – за водку и конфеты. Конфеты мы употребляли сами с чаем, одаривали мальчишек из кишлака. Водки я много не брал, пока не приехал прапорщик на бензовозе. Это был здоровенный хохол, я с ним сразу перешёл на украинский язык. Увидев, как мы тут устроились, он предложил:
- А хочешь, я эту прокладку буду менять две недели?
Я согласился на сутки.

Когда я вернулся в Ташкент, все встречные ржали: я был негром, так загорел за те дни, когда под палящим туркменским солнцем весь день проводил у воды, то ныряя, то выбираясь под жгучие лучи.
По прибытии я отправился с докладом к командиру полка. Полковник С-ин выпивал и вскоре был снят. Меня он встретил словами:
- Станислав Иванович, где это ты так загорел? Был в отпуске? Куда ездил?
Вот те на! А я-то думал: командир, отправивший своего офицера на границу с капстраной да ещё при группе КГБ волнуется, каждый день спрашивает всё ли там нормально?

Я вышел на пенсию в 1983 году. С-ин - спустя три года. Однажды он меня встретил и извинялся. Правда, по другому поводу.
Через несколько лет после нашей встречи он застрелился.

Да, дорогой читатель, многих, кого я упоминаю в этих записках, уже нет.
____________________________________
*)  ИЛ-20Р – ИЛ-18, внутренне и внешне модернизированный под самолёт-разведчик. Из-за выпуклостей под фюзеляжем, где находились антенные устройства, в народе его прозвали «самолёт с яйцами».


Глава 12. Телефония Ирана

«- У нас тут парнишка поставлен набирать номер с утра до вечера, но иранские линии по-прежнему дают короткие гудки»
(«Шамал», ПЯТНИЦА, 9 февраля 1979 года. Глава 2. Тегеран. Квартира Мак-Айвера.)

«Мак-Айвер снял трубку, не зная, чего ему ожидать. Или кого.
- Алло?
- Боже милостивый, эта чёртова штука работает, - произнёс голос в трубке. – Дункан, ты меня слышишь?
- Да-да, слышу. Еле-еле. Кто это?»
(Там же)

Подобных ссылок на некачественную телефонную связь в Иране в 1979 году в книге «Шамал» несколько, они как рефреном сопровождают повествование.
Я не осуждаю автора «Шамала»: как не подчеркнуть трагизм положения, в котором оказались британские вертолётчики, добавив плохую телефонную связь!

Июль-август 1978 года – время третьей экспедиции в оазис Ахал-Теке с моим участием, и первой под моим руководством.
Прежде, чем перейти к рассказу об этой и последующих экспедициях, стоит несколько слов сказать о телефонной связи Ирана; будь она такой плохой, как пишет Клавелл – что бы мы там делали?
Рушан Мустафин, побывавший в Иране на студенческой практике, говорил, что такое качество телефонии, как в Иране, советским людям и не снилось; из любого кишлака в любое место – сразу и с отличным качеством. Но впечатление Рушана – всего лишь частное мнение. А как было на самом деле? Может быть, связь ухудшилась из-за революции?
В Иране «испокон веков» все связисты, обслуживавшие телефонию, телеграф и почту были исключительно военными. В дни, когда забастовки парализовали работу многих учреждений, промышленность, транспорт, аэропорты, в эти дни военные связисты не бастовали и не могли принимать участия в массовых беспорядках.
В 1978 году Иран оставался членом военного блока СЕНТО, хотя из этой организации вышел Ирак, а Пакистан, так и не получивший ожидаемой помощи от союзников во время войны с Индией, своё присутствие в блоке только слабо обозначал. Блок окончательно распался после революции в Иране.
Готовя инфраструктуру Ирана к войне против СССР, американцы способствовали и развитию связи. Через весь Иран («по диагонали») от границы с Турцией до Карачи и Кветты в Пакистане протянулась железная дорога и вдоль неё мощная тропосферная линия многоканальной телефонной и телеграфной связи (2400 каналов).
Иран – страна гор, пустынь и оазисов, обеспечить её территорию телефонной проводной связью невозможно. От трансиранской «тропосферки» на юго-запад и на северо-восток как метастазы протянулись радиорелейные ответвления.
Особенно плотной эта сеть была у границ с СССР. Разумеется, это был наш «хлеб».
Картина дополнялась спутниками. В 1978 году группировка спутников связи «Интелсат» достигла пяти космических аппаратов, и каналы связи через эту систему арендовались Индией, Пакистаном, и, конечно, Ираном. Так что субъективное мнение Рушана вполне подтверждалось этими техническими реалиями.
Вот в течение 1979 года, с уходом американских специалистов телефонная связь в Иране портилась буквально на глазах. Каждый маленький начальник требовал от своих связистов увеличения усиления своего канала. Этого нельзя было допускать ни в коем случае. Достаточно в многоканальной телефонной системе усилить один канал, он начнёт вносить помехи в соседние, те станут невольно изменять параметры своего канала и вся система «поплывёт». Чтобы этого не происходило, обученные специалисты настраивали каналы с помощью измерителей так называемых «псофометрических шумов». Не вдаваясь в непонятные для читателя технические подробности, замечу только, что ещё год после революции Иран выходил из положения, посылая своих связистов на переподготовку в Пакистан, где там их обучением занимались те же американцы. Но это не помогло. К 1980 году телефонная связь в Иране стала такой, как её описал Джеймс Клавелл в книге «Шамал». Но в феврале 1979 года телефонная связь в Иране оставалась на высоком уровне, и это для нас, радиоразведчиков, добавляло трудностей.
Разведка военных каналов затруднялась тем, что рядом с военными работали сотни гражданских разговорных каналов, в которых мужчины, женщины, дети общались, заполняя каналы своим многоголосьем.
Развивать подобную релейную сеть на запад у американцев не было причин. Но случилось так, что первая война ИРИ (Исламской Республики Иран) велась на Западе – с Ираком. И тогда иранским армейским связистам пришлось задействовать сугубо гражданскую телефонную сеть.

Летом 1978 года наша мангруппа ещё не была ориентирована на изучение революционных процессов в Иране. Нас интересовала армия, насыщенная американскими военными советниками, наполненная американским оружием и боевой техникой. Если мы находили каналы САВАК или жандармерии – передавали их Деду. От него ждали того же.
Чем закончился этот альянс, поведаю ниже.

Итак, неделю потратив на изучение новой техники, группа выехала поездом до Ашхабада. Аппаратура – иногда и мечты сбываются! -  была компактно упакована  в десяти алюминиевых чемоданах с секретными замками. Наша команда разместилась в трёх купе.
Вскоре оказалось, что в поезде заканчивается вода. Из туалета вонь растекалась по вагону, закрытые двери и открытые окна не спасали. Оставляя по одному человеку в купе, мы шатались по другим вагонам, подолгу стояли в тамбурах. Даже в соседнем плацкартном вагоне, грязном, с непрозрачными или разбитыми стёклами окон, дышать было легче.

Конец лета в туркменских влажных субтропиках и вспоминать не хочется.
По ночам мы смотрели американские фильмы: дублированные на фарси с субтитрами на английском языке  и фильмы на английском с субтитрами на фарси. При этом переводчики Мустафин и Томабаев переводили прямо противоположный смысл, но не только ссорились, а пытались драться друг с другом. Постепенно обнаружилась их психологическая несовместимость, такая, что пришлось их койки ставить в разных комнатах. Но эта несовместимость проявлялась только в Гудри-Олуме. Как только мы покидали это место, они вновь становились друзьями *.

Вскоре мы заподозрили, что Дед скрывает от нас информацию. Прослушивая магнитофонные записи, он писал переводы в толстую тетрадь, с которой обычно не расставался.
Мы выбрали момент, когда Дед с начальником заставы и Томабаевым уехали на охоту.
Едва ГАЗ-66 с охотниками запылил по рокадной дороге, мы подняли матрац на койке Деда и извлекли толстый шварцбух.
Просматривая записи Деда и делая пометки в своей тетради, Рушан ругался:
- Вот сволочь, жмот, собака на сене!
Информация по вооружённым силам и авиации Ирана у Деда была, и для  разведки КГБ она была не нужна. Кто знает, по каким соображениям Дед от нас её скрывал. Я мог только гадать.
Эта охота привела к комичной ситуации. Сами отличные наездники, начальник заставы Толик Иванов и Дед полагали, что для казаха седло, что дом родной. Но Сергей Томабаем был казахом только наполовину. Родившийся и выросший в Днепропетровске, вскормленный мамой-украинкой, он коня и близко не видел. Хорошо хоть ему досталась смирная кобылка. Экзекуцию в седле Сергей стойко выдержал, но после той охоты несколько дней ходил, широко расставляя ноги, стараясь не реагировать на комментарии соратников.

О событиях в Афганистане мы знали из регулярно просматриваемой зарубежной прессы. Я полагаю, без афганской апрельской революции 1978 года не было бы и февральской революции 1979 года в Иране, а без неё не состоялась афганская эпопея, гибельная для самого существования СССР.
27 августа шах, напуганный народными волнениями и событиями в соседней стране, отменил запрет на демонстрации.
В телевидении Ирана ничего не сообщалось о положении в стране. Но прослушиваемые телефонные разговоры гражданских лиц, частные переговоры обеспокоенных офицеров армии и САВАК привели к тому, что в наш отчёт по возвращении в Ташкент мы впервые включили раздел «Военно-политическое положение в Иране».
Регулярных разведдонесений летом 1978 года группа не отправляла. Необходимость в них впервые возникла при осеннем выезде.
В ноябре пункт «военно-политическое положение в Иране»уже появился в задании на разведку для нашей мангруппы.
Но и тогда, при подготовке к экспедиции и постановке задач, ни наше начальство, ни мы сами не предполагали, что для исполнения этого пункта основными источниками информации для нас станут частные телефонные переговоры гражданских лиц и телевидение нескольких городов Ирана.

_____________________________________   
*)  Об умерших - или хорошее, или ничего. Если кому-то моё описание их дружбы покажется некорректным, могу только попросить прощения. Это были живые люди, яркие личности. Надеюсь там, где они сейчас, им нечего делить, оба прожили достойную жизнь, воевали в Афганистане, а их дети и внуки могут гордиться боевыми наградами своих предков.


Глава 13. Подготовка к летней экспедиции

«- Теперь, что вам нужно?
- Ваша кличка Иваныч. Вы являетесь шпионом и помощником КГБ с января сорок четвёртого года. За это время вы…
- Всё ложь. Что вы хотите?
- Я хочу встретиться с Петром Олеговичем. Я хочу серьёзно его порасспросить кое о чём. Тайно.
Хан слышал его слова и задумался над его словами. Если этот сын собаки знает кодовое имя Петра и его собственное, знает про Скрытую Долину и январь сорок четвёртого, когда он тайно ездил в Москву, чтобы поступить на службу в КГБ, он знает и другие вещи…»
(«Шамал». ВТОРНИК, 20 февраля. Глава 39. Аэропорт Тебриза. 12.40).

Автор, признанный мастер приключенческого романа, - американец, и было бы странно, если бы в его книге о революции в Иране едва ли не в каждой главе не действовали агенты КГБ, которые «мутили воду», организовывали беспорядки, взрывали «под шумок» антенны американских радиолокаторов на севере Ирана, в Иранском Азербайджане и т.д.
С другой стороны, сама государственная доктрина СССР указывала на поддержку «национально-освободительных» движений во всех странах «третьего мира», и события с участием КГБ, подобные описанным в романе, могли иметь место в Иране в дни февральской революции  1979 года. К тому же из Ирана советские войска, введённые туда по соглашению с союзниками в 1941 году, выводились с потугой, задержавшись в Иранском Азербайджане. В 50-е годы, в дни правления Моссадыка, много иранцев обучались в СССР, с Ираном начали развиваться широкие экономические связи. И спецслужбы СССР, конечно, использовали ситуацию.

Однако повернусь к теме.
ТВД – театр военных действий, так называлось стратегическое направление и в мирное время, когда никаких «военных действий» не велось. На каждом «ТВД» действовал военный округ. На Средне-Азиатском ТВД – Краснознамённый Туркестанский Военный Округ, с штабом в Ташкенте.
До 1980 года, до ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979 года это было третьестепенное направление. Все новейшие разработки советского ВПК шли на Запад и на Дальневосточный ТВД. Наши заявки по снабжению не выполнялись годами, а то и вовсе игнорировались. Части КГБ снабжались лучше, и мы, используя личные контакты, «побирались» у них, добывая то магнитную плёнку, то транзисторы. Но и мы им помогали в меру наших сил и возможностей. Конкуренцию между руководителями КГБ и ГРУ мы, офицеры нижнего звена этих ведомств, игнорировали, и в интересах общего дела кооперировались. Этому способствовало и то, что среди офицеров нашей части были товарищи, служившие прежде в соседней части КГБ, или такие как я – делившие с соседями студенческую скамью.
Мы, офицеры, прапорщики и солдаты и ГРУ, и КГБ считали свою работу важной, понимая, что за южной границей – Иран и Пакистан, в которых плотно сидел главный «вероятный противник» - США.
И всё же экспедиции нашей разведывательной маневренной группы к границам Ирана в июле-августе 1978 года всё ещё носили оттенок прогулочного характера. Чёткого задания на разведку не было. И если группа вернётся «с пустыми руками», то это никого особенно не огорчит.

Из Ташкента отправлялись офицеры и прапорщик-автотехник, он же  - на роль старшины группы.
В Изганте под Ашхабадом я расконсервировал технику и отбирал радистов. В повара напросился солдат-таджик, заявивший, что он учился в кулинарном техникуме в Душанбе. На месте я обнаружил, что парень ничего не умеет. На вопрос, что такое тройная уха, он объяснил, что это уха из трёх компонентов – рыбы, картофеля и морковки. Не знал он и того, сколько времени варится тот или иной продукт. Пришлось использовать его в карауле, но он и там хулиганил: ловил варанов и змей. Варанами пугал других солдат. Крупный варан в полметра длиной мог перекусить толстую палку, а ударом хвоста перебить руку. Змеи в том месте одни из самых ядовитых, эфы, в дневное время прятались в норах, зарывались в песок… Негодник умел их находить. Он или вырывал у змей ядовитые зубы, или связывал пойманную змейку узлом.  В любом случае эфа погибала. Парень хорошо говорил по-русски, и пришлось запрещать ему мучить этих существ ради похвальбы перед товарищами. Это не очень помогало, пока кто-то из более понятливых солдат не объяснил ему более веско.
Один раз я сам попросил его поймать варана, чтобы сфотографировать солдат для дембельских альбомов. Пойманный варан вёл себя спокойно, хоть и немного шипел. Его только надо правильно держать. Обязательно одной рукой у головы, а другой за хвост. После съёмки варана выпустили на волю.
Не занятые подготовкой к экспедиции офицеры проводили занятия с солдатами и офицерами нашей отдельной пеленгаторной роты, или участвовали в приёме зачётов по строевой, физической и специальной подготовке. Но у них было больше «степеней свободы» и они ходили на ближний канал купаться и рыбачить.
Однажды они чуть не совершили преступления. Выгнали силовую машину к арыку и решили порыбачить. По берегу арыка рос какой-то кустарник. Забросили в арык два провода и на несколько секунд подали напряжение 220 вольт. Под действием тока оглушенная рыба всплывает брюхом кверху и тут надо не зевать – не пройдёт и минуты, как она оживёт. Повторив процедуру несколько раз, прапорщик и солдат-водитель успели выхватить несколько довольно крупных рыбин. Вдруг неожиданно к охоте подключились туркменские мальчики, которые до этого прятались в прибрежном кустарнике. Хорошо, что они не прятались в воде!
Наученный в своё время подполковником Комионко, я на спирт выменял мешок картошки, лук, комбижир, пару коробок макарон, сухари. На этот раз в нашей колонне шёл грузовик с открытыми бортами  от пограничников, с которым ехал переводчик Дед. В него мы загрузили приобретённые в чужой части продукты. Там же стояли две железные бочки с соляркой или керосином. Одна из них была закрыта неплотно, часть жидкости выплеснулась и попала на нашу картошку. Я распорядился её выбросить. Но предприимчивый прапорщик умудрился её продать. Говорил – знакомому туркмену для козочек. Сомневаюсь, что козы стали бы есть пахнущий керосином картофель. Коза не человек…
Не знаю, может быть, можно было ту картошку просто отмыть в проточной воде арыка и есть самим?

Готовясь в Изганте к этой поездке, мы запаслись и радиодеталями для ремонта приёмников и телевизоров местным туркменам в оазисе Ахал-Теке, рыболовными принадлежностями, а Сергею Томабаеву Борис Львович выдал своё охотничье ружьё и боеприпасы к нему. Закупили уксусную эссенцию, жгучий перец и соевый соус для приготовления рыбного хе. Я решил, что усвоил науку Бориса Львовича. Тогда многие офицеры группы надеялись не только поработать на позиции в Гудри, но и отдохнуть. Так же был настроен и Дед, который что-то бормотал про Священный Месяц Рамадан…











Глава 14. Комионко и «крыса»

«На востоке тёмная ночь начала светлеть, встречая рассвет. На базе было тихо, не было видно никого, кроме «стражей ислама», которые, вместе с жителями Исфахана под предводительством мулл взяли вчера базу штурмом и были здесь теперь полными хозяевами: все солдаты и офицеры армии и ВВС находились под охраной в своих казармах – или были на свободе, открыто провозглашая свою верность Хомейни и революции»
( «Шамал», ВТОРНИК, 13 февраля,
Глава 22. База ВВС в Исфахане. 05.40)

В приведенном выше отрывке контрольным является слово «Исфахан».
Судя по этому отрывку, которым начинается 22-я глава «Шамала», базу ВВС в Исфагане (так тогда назывался город на наших картах) восставшие взяли штурмом «вчера», то есть 12 февраля. Оставлю в стороне тот факт, что войска получили приказ не оказывать сопротивления восставшим ещё утром 11 февраля. Может быть, военные на базе ВВС в Исфагане ослушались и оказали сопротивление?
Я уже писал, что с 16 января 1979 года у нас была «красная линия» связи с Москвой. Но это был односторонний канал: все распоряжения поступали от заместителя начальника разведки КТУРКВО подполковника П-евского. Девятого февраля от него пришло указание: попытайтесь выяснить, куда пропала эскадрилья истребителей с базы ВВС в Исфагане.
Мы бросились ворошить перехваченные радиограммы, но никаких намёков на Исфаган не было.
В свою очередь переводчик лейтенант Мустафин, которому досталась буквально невыполнимая работа прослушивать сотни магнитофонных записей телефонии, бросил это неблагодарное занятие и подался в машины к постам перехвата. Там он сориентировал радистов на слово «Исфахан» и сам, надев наушники, начал шарить по каналам.
Поиск увенчался успехом: уже 9 февраля удалось выделить и прослушать переговоры офицеров САВАК о событиях в Исфагане и «пропавших» из виду советской разведки иранских истребителях.
Выяснилось следующее. В Исфагане за антишахские настроения операми САВАК были арестованы два офицера-лётчика и им грозил расстрел. Их товарищи по эскадрилье освободили арестованных, сняв охрану из солдат своей части. Несколько старших офицеров добровольно заняли камеры гауптвахты, то есть «сами себя арестовали».
Потом бунтовщики захватили эскадрилью истребителей и перелетели на Тегеранскую базу ВВС Доушан-тепе, где подняли мятеж в школе младших авиаспециалистов и в соседней танковой дивизии шахской гвардии.
Представители САВАК сами бежали с этой базы «от греха подальше».
Таким образом, база ВВС в Исфахане была в руках восставших с восьмого февраля и штурмовать её 11-го или 12-го февраля не было необходимости.

Итак, экспедиция июля-августа 1978 года.
Надо заметить, что главный организатор наших экспедиций заместитель начальника разведуправления КТУРКВО подполковник П-евский настолько мне доверял, что подбор офицеров -  участников мангруппы – полностью оставил за мной. Формируя состав группы, я уступил настойчивым просьбам одного из направленцев, капитана N*, которого подполковник Комионко упорно не хотел включать в список.
Узнав об этом, Борис Львович только покачал головой:
- Зря. Пожалеешь.
Тогда большего я не смог от него добиться. Почему это я пожалею, включив в группу исполнительного и талантливого офицера?
Он действительно оправдал моё доверие, а в будущем, в 1981 году он отличился в Афганистане. Вылетая с мангруппой под Джелалабад, я должен был работать совместно с N*, но этому помешала обстановка. Хотя он всё-таки смог пару раз посетить позицию моей группы. Но пообщались мы с ним не по работе: я делился с ним бензином, которым меня буквально «заливали» вертолётчики, а он привозил ящиками апельсины.

Причину негативного отношения Бориса Львовича к  N* я узнал только спустя 20 лет, когда самого Комионко уже не было в живых. И открыл мне её помощник замполита Б-х, прибывший в нашу часть в 1980 году.

Для непосвящённых поясню, что КП – командный пункт – вовсе не «пункт», а большой коллектив, состоящий из нескольких десятков офицеров и десятка прапорщиков. Руководит таким коллективом начальник КП (Комионко) и, конечно, заместитель командира части по оперативной работе.
В полку-бригаде такой коллектив держится обособленно; может быть из-за высокого «суммарного интеллекта», а может быть потому, что значительная часть офицеров этого коллектива – выпускники гражданских гуманитарных  вузов.
Почти ежемесячно, а то и чаще в коллективе КП происходили, как сейчас говорят, корпоративные вечеринки. Отмечались дни рождения, присвоение воинских званий, премии и пр., как на многих других производствах. С жёнами и без. В тёплое время устраивался «дастархан» на берегу арыка под сенью старых верб, а в холодное время – в квартирах или в помещениях самого КП на изолированном втором этаже; иногда у меня в подвальном, где моя ЛИР занимала четыре комнаты.
Такие сборища начальством не поощрялись.
Иногда замполит узнавал о них, и случалось это настолько часто, что мы подозревали в «предательстве» то одного члена коллектива, то другого.
Комионко был уверен, что нас «закладывает» один из участников, а именно N*. У меня же об N* сложилось мнение, как о человеке порядочном, неспособном на подлость.
Кстати, другие офицеры грешили на самого Комионко, потому что мы «попадались» только тогда, когда в мероприятии принимал участие сам Борис Львович. Но это противоречило всякой логике: как начальник КП, он мог просто не разрешить собрание; так какой смысл информировать замполита?
С Б-х я встретился случайно, уже на гражданке, за кружкой пива в парке имени Тельмана в Ташкенте. Поговорили о том, о сем, пока я не заговорил о своём исключении из КПСС, о тетрадке с моим алкогольным досье, которую принёс на собрание помощник замполита И-ко. СССР и КПСС уже не было, я больше не стыдился обсуждать с бывшими однополчанами этот факт своей биографии. Помянули Бориса Львовича.
И тут я промолвился о беспочвенных подозрениях Комионко в отношении N*.
Мне кажется, Б-х сначала поколебался, стоит ли мне рассказывать то, что стало ему известно.
Наконец, решился:
- Вот что мне поведал сам И-ко ещё тогда, когда я только прибыл в вашу часть по окончании военно-политического училища.
Он отхлёбывал пиво и рассказывал, немного сникнув и не глядя мне в глаза.
- Вас закладывал действительно N*, а вернее, не вас всех, а исключительно Комионко. То, что замполит проделал с тобой, он хотел проделать с Комионко. Но успел только довести дело до выговора. Дальше помешал Афганистан. Комионко уехал туда советником при генштабе ДРА, а К-в – в политотдел спецчастей 40-й армии.

Значит, всё-таки старый разведчик вычислил сексота замполита…

- Но почему? Что заставило N* пойти на предательство? Он мстил за что-то Комионко?
- Нет, что ты! Была совсем другая причина.
- Не понимаю, есть ли уважительная причина, по которой дисциплинированный, успешный, да ещё и малопьющий офицер…
- Погоди, не горячись. Теперь чего уж, расскажу всё. За год или два до того, во время учений, когда полк находился на позициях в горах, N*, будучи командиром пеленгаторного взвода, после успешного развёртывания пеленгатора взял у ротного мелкашку и подался наверх, надеясь подстрелить куропатку. На позиции, где только что развернули пеленгаторные антенны, осталась стоять на своей треноге полевая артиллерийская буссоль.
Я подсказал:
- Буссоль нужна пеленгаторщикам для развёртывания антенной системы по истинному меридиану.
- Понятно. Слушай дальше. К буссоли подошёл И-ко и стал рассматривать горы и следить за удаляющимся N*. Оптика у буссоли ещё та… а тот, полагая, что отошёл достаточно далеко и что его никто не видит, отложил мелкашку, спустил брюки и занялся мастурбацией. И-ко поспешил доложить об увиденном замполиту, ну а тот шантажировал N*. В те времена такое считалось едва ли не уголовным преступлением, а огласка могла так опозорить человека и перед товарищами, и перед молодой женой, что мало не покажется. Ну, К-в и подвязал его докладывать о Комионко.
- Вот паскуды!

И я бы не должен об этом писать сейчас. Но, боюсь, без описания таких эпизодов, в общей картине нашей жизни в 70-х годах прошлого века будет недоставать существенных пазлов.
И Комионко, и бывший замполит К-в ушли из жизни в конце 90-х. А то, что «о мёртвых только хорошее», то уж извините, мне вот-вот стукнет 78, многих из моего поколения уже нет. Если придерживаться этого мудрого народного правила, то придётся окрашивать наше прошлое в сплошные розовые цвета.
__________________________________________________
N* давно на заслуженном отдыхе и, надеюсь, жив. Ведь он лет на 10-15 моложе меня. Но всё-таки я здесь не называю даже его инициалы.


Глава 15. Пиво, чал и летний выезд

«Ему приходилось тщательно выбирать выражения, поскольку, по слухам, САВАК, иранская тайная полиция, часто прослушивала телефонные разговоры, особенно иностранцев. Последние два года в их компании было заведено общее правило: исходить из того, что тебя прослушивают: САВАК, ЦРУ, британская разведка М15, КГБ – кто-нибудь».
(«Шамал». ПЯТНИЦА, 9 февраля 1979 года. Глава 2. Тегеран. Квартира Мак-Айвера)

«Кто-нибудь» - это мы, разведка ГРУ. Но только попутно. Нас интересовали люди в мундирах, особенно с нашивками «USA». Ибо что им в таком количестве делать в армии Ирана, как не угрожать нашей стране СССР?

В конце июля - начале августа 1978 года мы отправлялись в рутинную экспедицию. События, развернувшиеся на улицах иранских городов, пока никак не сказывались на повседневной деятельности иранских вооружённых сил. О демонстрациях мы узнавали из лент новостей. В Иране ещё трудились сотни журналистов от информационных агентств многих стран мира. В Узбекистане проживало много иранцев, бежавших от репрессий САВАК в разные времена. Но нам общаться с ними не было резону. В горном партизанском крае Курдистана размещалась большая типография марксистской партии Туде (хотя Дж. Клавелл в «Шамале» пишет, что Туде враждовала с курдами).  Болгария через Турцию организовала поставку советского стрелкового автоматического оружия курдам, но лишь по принципу «враг моего врага мне друг». Правда, об этом я узнал позже. В августе семьдесят восьмого нам до всего этого не было никакого дела. Более того, наша группа не получала и соответствующего установочного инструктажа: что разведаете о ВС и ВВС  Ирана, то и будет ваш улов, а вернётесь пустыми – никто не осудит. 

Как и при первой поездке, мы опять «влипли» в мусульманский праздник, на этот раз в Рамадан. Он знаменует дату, когда пророк Мухаммад впервые услышал глас Аллаха.
Молчание военных каналов нас не огорчило. Тем более что мы были предупреждены Дедом ещё в Ашхабаде.
Огорчился только начальник заставы Толик Иванов.
Проинструктированный Борисом Львовичем, я отвлёкся от маршрута и в киоске возле Бахарденского пивзавода затарился для Иванова канистрой пива. Но, увидев в моих руках канистру и сообразив, что в ней, он застонал:
- Что б глаза мои не видели!
Но канистру взял и тут же умыкал в свой огромный сейф.
Оказывается, ему пришлось объехать с десяток местных бонз - поздравлять с Рамаданом. В этот праздник принимать гостей полагается только после захода солнца. В эти дни Толик верхом на лошади несколько вечеров подряд объезжал местное начальство. В отличие от узбеков, которые предлагают чай в пиалах, туркмены перед каждым гостем ставят изрядной величины чайник с зелёным чаем. И если гость уйдёт, не опустошив этот сосуд, то этим он нанесёт хозяину обиду.
Толик жаловался:
- Ни в одном госпитале столько раз не промывают желудок, сколько я промыл зелёным чаем. Хорошо, что верхом. Отъеду, два пальца в рот, и к следующему… И ещё хорошо, что у них в эти дни пост. Правда, после захода солнца они могут съесть лепёшку с чалом. Но я от еды отказывался, и хозяева это особенно ценили. Никто так не ценит уважительное отношение гостя к их обычаям, как туркмены. А представь, если бы я у них ещё и ел, точно блевал бы кровью!
Чал – напиток из верблюжьего молока. В этой поездке я имел возможность оценить его по достоинству. Об этом напитке стоит рассказать подробнее.
Мой «путь» к дегустации чала начался ещё в мае, когда я болтался по заставе, будучи «советником» при мангруппе КГБ. Тогда я познакомился с женой Иванова Татьяной. Выпускница московского театрального то ли училища, то ли института, она в одиночестве сидела в пустой казарме и смотрела «Белое солнце пустыни». Если моя группа просмотрела этот фильм по нескольку раз, то представляю, сколько раз она… Как-то вечером мы сидели в квартире Толика. Я настраивал телевизор на иранский стандарт, дело не ладилось. Я перепаивал один конденсатор за другим, беседуя с хозяевами о том, о сём, пока наш разговор не перешёл на поэзию. Узнав, что я занимался в литобъединении Азарова, Татьяна прочитала пару своих стихотворений и стихотворение о пограничниках, написанное бойцом их заставы.  Я своих серьёзных стихов не помню. Прочёл какое-то банальное, но пообещал в следующий приезд привезти сборники с моими стихами.
Это были два коллективных сборника «Всегда в пути» и «Зелёная ракета», в которых едва набралось с десяток стихов моей лирики. И я не забыл обещания, - сборники привёз. Принёс к ним и стихи, написанные на их заставе и помещённые в альбом вместе с акварельками. Кажется, Татьяне акварельки понравились больше, чем мои стихи, она просила нарисовать что-нибудь для неё. Но я отказался наотрез: уж что я не художник, то это точно.
Сейчас, в «Рамадановские» дни, Томабаев с Дедом пропадали на охоте, Мустафин и ещё кто-то из офицеров набрали книжек в библиотечке заставы, я обучал радистов работе на новой технике и рыбачил.
В один из этих первых дней нашей поездки и последних дней Рамадана, Иванов предложил:
- Тут есть один забавный туркмен, бывший командир танкового батальона. Я ему о тебе проболтался, и он, узнав, что ты окончил военную академию, загорелся с тобой познакомиться.
Мне не очень хотелось наносить визиты какому-то туркмену, но я согласился сразу, так как представлял себе, насколько начальнику заставы важен любой контакт с представителями местной элиты. Танкист числился Старейшиной.
О нём я ещё расскажу подробнее. Пока что отмечу, что при моём первом визите туркмен поднёс чал, но не в пиале, а в касе – огромной глубокой тарелке, в которой узбеки обычно подают плов.
Чал оказался на удивление холодным, слегка шипучим, чуть кисловатым – вкуснятина!

Во время летней экспедиции 1978 года нам приходилось ежедневно мотаться за 25 километров в Кзыл-Атрек на почту с очередным разведдонесением.
Сначала в Атрек ездил Муминов, как избранный «начпрод». Постепенно его оттеснили Томабаев и я.

Проводной канал до Ташкента составлялся каждый раз по новому «маршруту» через многочисленные коммутаторы погранвойск, КГБ и армии. Иногда этот процесс занимал несколько минут, а иногда приходилось ждать больше часа. Донесение шифровалось по блокноту, а листочки сжигались в присутствии не менее двух человек.
Однажды во время такой поездки  Кзыл-Атрек я застал форс-мажорное обстоятельство: в столовую, расположенную недалеко от почты, завезли пиво. С трудом я раздобыл на кухне столовой две трёхлитровые стеклянные банки и заполнил их пивом. Одну, чтобы побаловать свою команду – по стакану на нос, вторую – для начальника заставы.
До сих пор, стоит мне закрыть глаза, я вижу выбоины на асфальтовой дороге в самом Кзыл-Атреке. Перед началом движения на этом «танке» ЗИЛ-157 я понял, что довезти пиво в открытых банках не получится. И ничем не закрыть!
Даже нет какой-нибудь бумаги.
Наконец, я нашёл выход: в моём распоряжении были листок с разведдонесением и два листочка, вырванных из шифрблокнота, которые предстояло сжигать в присутствии свидетелей; эти-то бумажки я и использовал в надежде, что «свидетели» в моей команде найдутся. В закрытых тремя слоями бумаги банках пиво благополучно доехало. Наверное, успех предприятия обеспечили провощённые листки из шифрблокнота.
Вот за что меня надо было исключать из партии, составлявшей «ум, честь и совесть нашей эпохи»!


Глава 16. Гало. Украденная фанера

«Ночь была отчаянно холодной под безоблачным небом, усыпанным звёздами и увенчанным яркой луной, и капитан Росс с двумя своими гуркхами осторожно пробирались под гребнем горы, следуя за проводником и человеком из ЦРУ».
(«Шамал», ВТОРНИК. 13 февраля. Глава 21. Северный склон горы Сабалан. 10.00.)

Сабалан – потухший вулкан в Иранском Азербайджане высотой 4800 метров и понятно, что и у его подножия могло быть ясно и холодно.
Если взять за основу восемь направлений света (север, северо-восток и т.д.), то Гудри-Олум  с пяти сторон окружён Ираном и только с трёх территорией Туркменской ССР. Между нами и упомянутым в «Шамале» вулканом простиралась южная часть Каспия, но мы находились на одно широте. И в феврале нас «доставал» не отчаянный холод, а непрерывные ночные снегопады и дневные дожди, смывавшие выпавший за ночь снег.  Земля в тех местах представляет собой просоленную глину, не замерзающую даже при отрицательных температурах, так что, едва выйдя из КУНГа машины, или из комнаты на заставе, ты сразу по колено увязал в этой субстанции. Из прутьев степных кустарников мы плели маты и тем оберегали помещения от грязи.
Двухмесячное сидение в небольшом закрытом помещении случайным образом сведённых вместе людей обнаруживало их психологическую несовместимость. Дрались между собой, раздражаясь по пустякам, не только офицеры, о чём я уже писал, но и солдаты.

И всё-таки такое тягостное время было лучше, чем август в туркменских субтропиках. Теперь жара усугублялась не просто высокой температурой воздуха, а таким проклятием: ветер дул не порывами, а как непрерывно работающий вентилятор, установленный перед раскалённой вагранкой и дующий в твою сторону. Высыхало всё слизистое на теле человека: глаза, нос, рот… пот высыхал тут же и снова выступал.
Марш был тяжёлым. Во дворе  комендатуры погранвойск в Кзыл-Арвате на полпути к цели наша колонна неожиданно застряла. Где то что-то не было согласовано. Солдаты и офицеры обливались водой у колонки во дворе и сразу ныряли под навес. Отойти, пройтись по городу нельзя: разрешение на дальнейшее движение могло поступить каждую минуту. Всеми вопросами связи с Ашхабадом занимался Дед.
Я заподозрил, что Дед хитрит.
Дело в том, что в комендатуре Деда ждал подарок – огромный мосёл с верблюжьим мясом. Мосол был покрыт крупными червями опарышами. Дед невозмутимо выбил опарышей о спинку стула, посоветовал:
- Прибереги для рыбалки, лучшей наживки нет в природе!
Затем он отдал мясо на кухню, приказав повару отварить его в рассоле с какими-то мелкими зёрнами, горсть которых просто вынул своей огромной ладонью из кармана брюк. Наверное, там ещё этих семечек оставалось изрядно, – карман продолжал отдуваться. Я понял, что «несогласование с Ашхабадом» будет продолжаться до тех пор, пока мясо не сварится. Забегая вперёд, замечу, что пока мы священнодействовали на заставе возле кишлака Гудри-Олум, Деду ещё несколько раз приносили верблюжье мясо и каждый раз с червями. Своё лакомство Дед никому не предлагал даже из вежливости, но опарышей для нашей рыбалки отдавал с небрежной любезностью.

Словом, нас ожидал ночной марш с горными перевалами. Причём, если будем не успевать въехать в капониры и натянуть масксети до рассвета, то нас ждёт  привал в горной лощине – сае -  длиной в полный световой день. И придётся готовить пищу для солдат на костерке, расходуя мой «незаконный» запас продуктов, - картошку, крупу, лук, макароны, консервы и комбижир, полученные у прапоров соседней части взамен спирта и талонов на бензин. Ночной марш  меня не очень беспокоил: дорога была хорошей, местами даже асфальтированной и сюрпризов не предвещала.
Двинулись мы под вечер. Когда миновали первое ущелье, прямо по курсу возникла полная луна. Несмотря на горную ночь, было так светло, что можно было бы ехать, не зажигая фар.

В Кзыл-Арвате моя команда запаслась достаточным количеством воды, так что и офицеры, и солдаты могли смачивать чехлы фляг и выставлять их наружу. Благодаря этому приёму вода во флягах остывала и была не такой тёплой, когда пьёшь, а жажду не утоляешь. КУНГи и кабины были увешаны фляжками на шнурках, как новогодние ёлки игрушками. Я тоже смочил чехол своей фляги, высунулся из окна дверцы кабины, и был поражён: передо мною сияла вторая луна!
- А ну, помигай и съезжай на обочину.
Я предложил всей группе выйти, размяться и полюбоваться горным гало. Подобные явления в горах не редкость, но сейчас гало было особенным – оно точно копировало полную луну, только без характерного рисунка, рассказывающего, как Каин убивает брата Авеля…
Дед заметил:
- Полнолуние. Это хорошо, Рамадан скоро закончится. Наверное, вот такое явление и привело к тому, что пророк стал слышать голос Аллаха…
Хотя нам следовало беречь время, мы всё же налюбовались явлением вволю. Ночной марш утомляет и водителей, и запертых в тесных КУНГах людей. Жару сменила ночная свежесть, десятиминутная разминка не помешает.
Вскоре правая луна стала меркнуть, от неё начали отдаляться светлые круги, как на воде от брошенного камня. Наконец, правая луна пропала, но теперь в небе зиял окружённый звёздами чёрный круг.
В полночь мы подъехали к блокпосту. В прошлых моих поездках здесь дежурили пограничники, которые при виде Деда документов не спрашивали. В этот раз на посту никого не было, но мы всё равно остановились.  Дед, ехавший в кабине грузовика, сладко спал.
Я включил фонарик, обошёл будку блок поста. С тыльной стороны, прислонённые к стене будки, стояли листы слоёной фанеры. Наверное, погранцы собираются проделать косметический ремонт…

На погранзаставе, после первых приветствий и рассказов о пиве и зелёном чае, Толик сказал:
- Станислав Иванович, передай своему старшине, чтобы не распилил фанеру. На обратном пути вам придётся положить её на место.
Я сразу понял всё и покраснел. А Толик рассмеялся:
- Да ладно тебе, мой прапор такой же, мимо не пройдёт…
М-да-а, получается, что в ответ на доброжелательное отношение и помощь мы отвечаем чёрной неблагодарностью, воруя у хозяев…

Но мы всё равно воровали: виноград на попутных виноградниках, арбузы и дыни – на бахчах, гранаты с чахлых деревцев… всё, что «плохо лежит»…
Воровали с полей и садов узбеков, таджиков, туркмен… но будьте уверены, и они у нас тоже, только не зевай! С этим явлением мы столкнулись и в Афганистане.
Значит, мы объединены и этим… мы – Восток.


Глава 17. Теологический спор

«…Кстати, почему нашему старому другу полковнику Хашеми Фазиру должно сойти с рук убийство новой карающей длани САВАМА генерала Джанана?»
(«Шамал». ПЯТНИЦА, 23 февраля. Глава 45. Отель «Интернациональ», Эль-Шаргаз. 18.43,)

Джеймс Клавелл, работая над т-а-к-о-й книгой, должен был знать, что САВАМА – министерство разведки и национальной безопасности Ирана – образовано указом Хомейни 24 февраля 1979 года. 23 февраля самого термина САВАМА не было в природе, а в расхожем употреблении тем более (в оригинале – аббревиатура на английском – ВЕВАК, на фарси – VEVAK).
САВАМА ещё не родилась, а её «карающая длань» генерал Джанан уже кем-то казнён?
Полагаю, Джеймсу Клавеллу эта фраза была нужна по сюжету раньше, чем повествование перейдёт рубеж 24 февраля, или он надеялся, что никто из читателей на эту неточность просто не обратит внимания.

Но я уже писал, что не собираюсь ни разбирать, ни критиковать роман Клавелла.
Просто, пережив со своей группой неудобства февраля 1979 года, когда простуженные и полуголодные мы сидели в замкнутом пространстве и вникали в происходящее от безысходности, я запомнил какие-то нюансы, о которых Клавелл не мог знать; запомнил настолько, что спустя тридцать четыре года пишу эти строки, не имея под рукой даже маленькой записки. 
Впрочем, у меня сохранились два бланка, на которых наклеены телеграфные ленточки с указаниями заместителя начальника разведки КТУРКВО подполковника П-ского, - очень креативного человека, без инициативы которого не состоялась бы ни одна наша экспедиция. Сохранив эти бланки, я допустил служебное преступление, но мне хотелось, чтобы в семье остался хоть какой-то след от тех путешествий.
Я с теплом вспоминаю о подполковнике П-евском, так как он доверил мне эту работу, зная об исключении меня из КПСС.
К сожалению, я понял только сейчас, что был неблагодарен, вечно спорил в П-евским, подлавливая его с претензиями о невыполнении наших заявок и пр. при каждом его визите в наш полк, применяя к нему способ общения, называемый сейчас «троллингом»  Дело доходило до того, что когда он приходил на КП и начинал «доставать» переводчиков и направленцев, они посылали за мной или просто намекали ему, что я сейчас подойду, и он спешно сбегал… Он же заботился о моём восстановлении в партии позже, когда замполит, организовавший моё исключение, получил назначение в Афганистан. Но тогда уже я  упёрся рогом. Наверное, он бы добился своего, если бы сам не уехал служить в разведке 40-й армии.

Напомню читателю: три машины узла радиопрехвата были в глубоких капонирах под маскировочной сетью за пределами ограды погранзаставы, четвёртая, силовая, с которой мы сняли движки, была у нас фельдъегерской. Летом наши донесения мы возили за 25 километров на почту Кзыл-Атрек. Там мы использовали аппаратуру засекречивания погранвойск, которая при нашей первой экспедиции путём сложных многоступенчатых коммутаций доставляла наши сообщения в разведуправление КТУРКВО. В августе связь стала лучше: присланная из кзыл-арватской мотострелковой дивизии машина ЗАС бросила якорь у почты Кзыл-Атрека. Но это были всё те же  25 километров.
 На самой заставе у нас в распоряжении было три комнаты. Отдельную, самую маленькую, занимал я сам. В эту комнату я перетащил радиоприёмник Р-250М, демодулятор и телетайп. Просыпался я в 4 – 5 часов утра, когда мировые информагенства начинали передачу своих новостных лент. К подъёму оперативников я уже приносил им свежую прессу. Для удобства общения с нашей позицией, в стене ограды погранзаставы мы устроили проход, вынув часть кирпичной кладки.

Предшественницей САВАМА была организация САВАК, именовавшаяся в советской прессе не иначе, как «шахская охранка». Всю информацию о САВАК мы сливали Деду. Это был «хлеб» разведки погранвойск, то есть КГБ. Иногда и он давал нам информацию по вооружённым силам, ВВС и ПВО Ирана, но, наученные его жлобством, мы поджидали время охоты и вынимали у него из-под матраца толстую тетрадь. Почерк у Деда был сносным.
Процедура постепенно стала настолько рутинной, что однажды мы чуть не попались.
В момент, когда Дед уже должен быть в местных прериях, вдруг послышался его голос у входа. Находчивый Муминов выхватил ведро у солдата, который домывал полы и вывернул  у входа. А чтобы солдат-узбек не начал задавать лишних вопросов, стал отчитывать его на узбекском языке, забыв, что Дед – полиглот и владеет всеми языками Средней Азии. Или не забыв. Во всяком случае обошлось, и впредь мы выставляли кого-нибудь стоять «на шухере».
В первые дни, пока шли последние дни Рамадана, и радиосети наших подопечных молчали, и позже, возвращаясь из Кзыл-Арвата, куда отвозил донесения,  я тормозил у питьевого озера, чтобы порыбачить. Как-то задержался там до утра.
По ночам вокруг нас полукольцом заводили свои жуткие песни шакалы. Казалось, десятки женщин и детей орут от ужаса.
Но в одну ночь с бугра за изгибом береговой линии озера доносились только вопли «одинокого шакала». Когда я рассказал об этом в нашей компании, то вся офицерская часть нашей команды стала свидетелем забавного теологического спора между Мустафиным и Дедом. "Забавного" - поскольку речь пойдёт об исламской традиции, а спорщики: Дед – русский, Рушан – татарин; причём, насколько я знал, воспитывала его весьма религиозная бабушка. Он бывал у меня дома. Иногда слегка подвыпившего, Рурика (так его прозывали друзья с подачи впоследствии погибшего в Афганистане Лёши Клюева) моя жена провоцировала на откровения, и он рассказывал о бабушке.
 
Сначала меня просветил Дед:
- Не вздумай такой вопрос задать туркменам… то есть упомянуть самое презренное у них животное в таком контексте. Ты слышал не шакала. Там расположено туркменское кладбище, и накануне кто-то умер. По мусульманскому обычаю умершего хоронят в вечер того же дня. После похорон все уходят, а на кладбище остаётся один специально нанимаемый туркмен, который оплакивает умершего всю ночь. Это его голос ты слышал.
Рушан сразу вмешался:
- Извините, пожалуйста, но вы ошибаетесь, ислам запрещает мусульманам  громко причитать над умершими, даже плакать мужчинам нельзя, надо их за это упрекать, а плачущих стариков, женщин и детей увещевать…

Мустафин всегда изъяснялся вежливо, даже матюгался, предварительно извинившись.
Что до последнего, один эпизод до сих пор вспоминают мои домашние, когда кто-то рассказывает о Мустафине.
Дело было так. В ожидании, когда мои жена, дочь, сын и Рушан вот-вот придут, я проявил инициативу: вынул из морозилки утку, порубил её топориком, посыпал перцем, репчатым луком, солью и ещё какими-то специями, полил рафинированным хлопковым маслом и протушил в чугуне. Мои женщины быстро разобрались, что я не удалил зоб, в котором оказалось много песка, и разные-прочие внутренности. Недожаренная утка оказалась к утиной желчи и к тому же пересыпана речным песком.
Когда мне, как повару, был провозглашён импичмент, я сказал:
- Вот Ру попробует, он вам и объявит результат.
Но Рушан оказался предателем и ответил:
- Извините, Станислав Иванович, будьте любезны, а не пошли бы вы на …

После вежливого возражения Мустафина Деду начался поучительный диспут, при котором оба ссылались на Коран и даже переходили то ли на фарси (оба – переводчики), то ли на арабский.
Сначала Дед просто поддел Рушана:
- Ну-ну, советский мусульманин, ты, может быть, знаешь, в каком аяте говорится о запрете на отпевание?
-  Я знаю, что Коран относит обряд отпевания к языческим и запрещает профессию плакальщиков по мёртвым.
Дед хмыкнул:
- Вижу, с детства знаешь четыре запрета мусульманину… напомнишь?
- Конечно. Пожалуйста. Нельзя хвастаться, если сделал доброе дело; нельзя кого-то попрекать за происхождение… там ещё один запрет, и четвёртый – нельзя плакать по мёртвым.
- Молодец. А пропустил ты заповедь Пророка Мухаммеда, что языческим считается суеверие, будто урожай зависит от звёзд. Так?
Удивлённый Мустафин кивнул головой:
- Да-а.
И добавил:
- Во время практики  в Иране я был на похоронах. Там этот обычай тоже соблюдается.
Они рассказывали друг другу о порядке омовения умерших, завёртывания в саван, устройстве могилы, самих похоронах и поминках, пока Сергей Томабаев не вмешался:
- Вы, наконец, придёте к согласию, кто же выл всю ночь на кладбище. Слышал не один Станислав Иванович; водитель, хохол с Западной Украины, рассказывал о привидении и жутком вое, таком, что мороз по коже…
Дед ответил решительно:
- Плакальщик!
И пояснил:
- Проживающие по обе стороны границы туркмены-иомуды не очень строго соблюдают шариат. Женщины у них закрывают лицо только с восьми лет и до замужества, а потом ходят с открытыми лицами. Они не боятся запретных прикосновений. Спокойно убивают и разделывают дикого кабана, правда – чтобы продать русским.
Рушан пытался возразить:
- У нас, в советской школе…
Но дед невозмутимо продолжал:
- Не суди по столице. Здесь, в глубинке, девочки на уроках не закрывают лиц, но на перемену выходят на «женскую» сторону и по школьному двору уже идут, прикрыв личики платочками.
Сергей попытался направить тему разговора:
- А плакальщик?
Дед, сам умевший не только говорить, но и слушать, требовал того же от других:
- Спрашиваешь, так умей выслушать ответ. Иомуды имеют много родов. По обоим берегам Атрека и побережью Каспия живут роды Джафарбай, Аг и Атабай. Это древние рыбаки, но больше – разбойники, грабившие суда и каспийские берега. Народ привыкший к вольнице. Персам они платили не постоянную дань, а откупались подарками. Так вот, в ущерб шариату, они своих умерших в море там же и хоронили, а по возвращении громко их оплакивали. Но этот обычай перенесён и на умерших на суше. Из всех туркменских племён и родов только у них есть профессиональные плакальщики. Одного из них слушали наши рыболовы.
Сергей прокомментировал:
- Информация познавательная, но бесполезная.
Дед задумчиво покачал головой:
- Дай то бог, чтобы она оказалась бесполезной. Но если придётся воевать на территории мусульман, знание обычаев и обрядов может пригодиться.
И добавил:
- А вот их незнание второй раз заставило вас, разведчиков, терять по целой неделе из-за исламских праздников. Нежились бы с женами!
Томабаев рассмеялся:
- Нам и тут неплохо, - но сразу погрустнел. – И верно, мне бы бабу!
Тут и я пошутил:
- По всему Кзыл-Атреку на выселках ашхабадские проститутки грехи отрабатывают…
Но Сергей только вздохнул:
- Они признают лишь богатых туркмен…

Ну вот, моя память по-прежнему мечется между летом семьдесят восьмого и февралём 1979 года, но наш февральский успех начинался гораздо раньше…


Глава 18. Организация питания группы

«Тегеран. Квартира Мак-Айвера. 18.35. При свете свечей Чарли Петтикин и Паула сидели за обеденным столом, чокаясь наполненными бокалами с Сайадой Бертолен; на столе стояла большая открытая бутылка кьянти, тарелки с большими салями, одна из которых уже стала заметно короче, огромным куском сыра дольче латте, ещё не тронутыми, и двумя свежими французскими багетами, которые Сайада принесла из Французского клуба, от одного уже почти ничего не осталось.
- Тут, может, и война идёт, - сказала она с наигранной весёлостью…»
(«Шамал», ПОНЕДЕЛЬНИК, 26 февраля, глава 51)

Между экспедициями наши узлы радиоперехвата стояли на колодках в гараже. Радистов приходилось обучать перед выездом, а доучивать уже на месте. Но их надо ещё и отобрать. В марте этим занимался подполковник Борис Львович Комионко. И делал это дотошно, изучая личное дело каждого. Дело не шуточное – предстоял выезд на границу с капстраной!
В июле 1978 года я поступил проще: взял тех же солдат, с которыми уже поработал в марте-апреле.
Это была ошибка: они оказались старослужащими, в сентябре будут уволены в запас; в ноябре мне придётся проводить ту же работу по отбору, но на этот раз ситуация изменится, так как  у меня будет приказ на разведку (чего не было у Комионко), оперативное задание и дефицит времени; о «прогулочном настроении» придётся забыть.
 Но с таким трудом поднятое на мачте на половину табельной высоты огромное параболическое зеркало антенны при отъезде я решил не опускать, а оставить у заставы. При этом я не проявил никакого «дара предвидения», просто не хотелось обращать внимание иранских наблюдателей на изменения абриса местности. Скрыть такую махину невозможно, но рядом с фермой высоковольтной линии и массы столбов, по которым от подстанции электричество разбегалось в разные стороны, наша антенна хоть как-то вписывалась в привычную панораму.
Как оказалось впоследствии, наши антенны были обнаружены в ноябре, но перед нашим приездом, когда заготовленные нами капониры были пусты. Нас, то есть армии, там не было. Антенны обнаружил американский советник, прибывший на сопредельную заставу. Видимо, его глаз был не так «замылен», как у иранских жандармов. (В Иране погранвойск не было, границу охранял жандармский корпус)

К утру развёртывание было закончено, смена радистов заступила на боевое дежурство, старшина с двумя водителями убыли на рыбалку: до прибытия продуктов по солдатским продаттестатам людей надо чем-то кормить. Макароны и остаток картошки (не провонявшейся керосином) требовали мяса или рыбы. Добытых у соседей в Изганте консервов хватало на несколько дней, - задержка группы в Кзыл-Арвате и кормёжка на непредусмотренных привалах поглотили не только суточные пайки солдат, но и часть моей «заначки».

Пусть читатель поверит мне на слово: при перебоях с продуктами офицеры нашей группы вносили свои деньги, чтобы солдаты были накормлены; но в дни, когда нам продлевали командировку, и денег не хватало на питание нас самих, ни разу не было случая, чтобы мы питались за счёт продуктов, предназначенных солдатам. Мы занимали деньги у офицеров заставы и собственных солдат, в отдельные дни обходились сухарями и чаем, но солдаты получали положенную норму питания, а об офицерских затруднениях и не догадывались.

Как и предупреждал Дед, иранские военные каналы молчали.
Утром я едва вздремнул пару часов. Пришёл начальник заставы:
- Звонил Ланской. У озера твои рыбаки сели на мосты.
Надо ехать к озеру, а из машин на ходу только грузовик Деда. Но Иванов предугадал мои мысли:
- На Деда не рассчитывай, он уехал. Возьмёшь мою.
На ГАЗ-66 с водителем-пограничником я помчался выручать старшину.
К моему приезду они поймали двух небольших сазанов, сомика и с полведра мелочи.
Берег озера представлял собой поверхность, которая прогибалась под ногой, словно идёшь по накачанной камере автомобильного колеса.
Рядом стоял незадачливый водитель. Федя ругался:
- Я поставил его вон там, - он махнул рукой в сторону бугра перед зданием водоочистительной станции, - так он проявил инициативу. Да ещё и пытался выбраться сам, газанул бестолочь. Я же тебя, Иван, на пятисоткилометровом марше учил. Забуксовал – глуши двигатель! И запомни, в армии инициатива наказуема!
- Так то ж в солончаках, - пытался оправдаться сержант.
Водители, служившие на точке в Изганте, сначала проходили подготовку в полковой учебной роте в Ташкенте, где Фёдор был инструктором вождения. Наших водил он помнил по учебке.
Отчасти виноват был сам Исаев. Устроившись с удочками на балкончике, окружавшем будку с насосами, он то и дело гонял водителя в КУНГ то за наживкой, то за водой, то ещё за чем-то. Тому надоело каждый раз взбираться на бугорок, и он решил подогнать машину ближе к берегу.
Недалеко от берега я заметил странное сооружение. Подошёл поближе. «Сооружение» оказалось плантацией тростника, размером с волейбольную площадку. Стволы растений стояли плотной стеной, на расстоянии ладони друг от друга. Я и не думал, что в этих краях может произрастать тростник. Некоторые стволы были толщиной в мою луку у локтя. Неплохо бы позаимствовать пару удилищ…
Федя огорчённо признался:
- Уже пробовали. Нож не берёт… как железные!
Озеро с нашей стороны окружали холмы. Иранская сторона еле просматривалась. За одним холмом размещался кишлак, а за ним – застава Ланского. Ланской не только сообщил Иванову о нашей беде, но и вызвал из Кзыл-Атрека тягач.
Я не стал задерживать машину начальника заставы, отправил с уловом Исаева, а сам с водителем остался дожидаться тягача.
Клёв был отличным. Но горячий ветер, дувший с иранской стороны, гладью озера не увлажнялся и был сухим и резким. Я поминутно окунался в воду озера и по мосткам бежал к удочкам. Пойманные две-три рыбёшки я нанизал через жабры на кусок проволоки и держал в воде озера. Прибежав после купалки и выдернув очередную рыбёшку, я потянул проволоку с «уловом». На проводе висели одни рыбьи головы.
Вскоре я выявил похитителей. Это были зелёные, с ладонь величиной, черепашки. Черепашки были шустрыми. Пришлось набрать воды в какой-то ржавый таз, найденный в будке с моторами. Когда я поймал одну черепашку и бросил в тазик с рыбой, она тут же ухватила ближайшую рыбёшку за глаз.
Пару таких черепашек я привёз своим детям в Ташкент. Ребята возились с ними, держали на балконе или в ванной, кормили кусочками рыбы. К нам зачастили другие ребята городка посмотреть на черепашек. Осенью черепашки пропали, но в марте вылезли на кухне из-под газовой плиты. Еле уговорил ребят выпустить черепашек в арык.

Погранцы действовали профессионально: выкопали две ямки, заехали в них передними колёсами тягача и включили лебёдку. Наш ЗИЛ выполз на сухое место, как миленький.
Лейтенант-пограничник, прибывший на тягаче, поведал:
- Только и делаю, что мотаюсь по заставам и вытаскиваю засевших то из песков, то из солончаков, а вас вот из болота.
На месте, где только что сидела «по брюхо» наша машина, медленно выползала густая рыжая глина. На следующий день по этому месту снова можно было ходить: оно прогибалась под ногой, но вес человека держало.

Я решил порыбачить до вечера. Но командиру мангруппы в первый же день после развёртывания не пристало сидеть с удочкой; беспокойство вынудило меня свернуть удочки уже через какой-то час.
Оказалось, я беспокоился не зря.
Едва я успел присовокупить свою добычу к улову Исаева и вернулся в наше жильё на заставе, задребезжал телефонный аппарат ТАИ-57. Тройку таких аппаратов я прихватил с собой из Ташкента и сейчас устроил прямую связь с начальником заставы и позицией своих станций. На каждой станции такой аппарат был по табелю.
- Стас, только что мне позвонил завмаг из кишлака. Твой боец купил две бутылки водки.
Та-ак, похоже, мои «деды» уже освоились. Но они не знали местных условий.
Исаев ушёл на перехват нарушителя. Его трофеем были две бутылки водки. Солдат клялся, что покупал водку для себя, но этот ларчик открывался просто: у одного из сержантов был день рождения.
Я решил не раздувать конфликт и выдал имениннику полтора литра пива, хотя Исаев чуть не плакал – жалко было отдавать последнее пиво.
- Товарищ майор, солдатам и пиво не положено!
- Ну, тогда эти две бутылки водки разобьёшь перед строем. Молоток есть у любого водителя.
Конечно, такая альтернатива не устраивала никого…
Конфискованную водку офицеры распили вечером «за здоровье именинника». Пришёл и начальник заставы. Иванов посмеялся:
- Мои тоже грешат, но покупать горючее подговаривают пацанов из кишлака. Однако у меня хороший замполит, хоть я воспитал и личных информаторов. Это не трудно, застава укомплектована одними хохлами.
Вот сволочь, ведь знал, что я тоже украинец…
Действительно, на заставе везде слышна украинская речь – и суховатый диалект чернозёмных степей, и мягкая с польскими интонациями хохлов Западной Украины.

Ничто так не развращает армию, как мирные дни, а нашу разведгруппу – как мусульманские праздники. Радиосети Ирана молчат. Офицеры - переводчики и направленцы – маются от безделья. Дни как близнецы: август в Туркменских субтропиках сухой, пронизываемый «иранцами» - жуткими горячими ветрами с персидских пустынь; жара в тени больше сорока градусов.
Спасает озеро. Но мы только что приехали, у офицеров есть деньги, хватает на водку и закуску. Если кто-нибудь думает, что в такую жару водка не пьётся, у того наивное представление о стойкости Красной Армии…
По ночам температура воздуха опускается до тридцати и тогда жить можно!

Стараясь быть объективным при написании подобных воспоминаний, я испытываю чувство, будто прилюдно снимаю кальсоны…





Глава 19. Чары Дурдыев

«Я много лет не думал о своей войне, - думал Касиги, и внезапная волна страха прокатилась по нему; он вспомнил свой постоянный ужас перед тем, что он умрёт или останется калекой, ужас, который поглощал его целиком, совсем как сегодня, когда он был уверен, что все они погибнут, и вместе со своими спутниками оцепенел от страха. Да, и сегодня мы все поступили так же, как поступали в те годы на войне: вспоминали своё наследие в Стране Богов, проглатывали свой ужас. Как нас учили в детстве, притворялись спокойными, изображали гармонию, чтобы не опозорить себя перед другими…»
(«Шамал». СУББОТА,10 февраля. Глава 5. Недалеко от Ленге. 06.42 )

Кадровики в ГРУ ГШ ВС СССР несомненно, были шутниками. Все командиры одной части «Осназ» под Гатчиной носили «птичьи» фамилии: Воробьёв, Гусев, Синицын… Командиры нашего полка – на букву «С»: Симонов, Семёнов, Смоленцев, Стегалин… пока полк не превратился в бригаду.
Пошутили они и с Сергеем Томабаевым: после исключения из партии во время его службы на крайнем северо-востоке – в Бухте Угольной, - его переместили с повышением на крайний юг в Ташкент, а потом ещё южнее – в Афганистан.
 Вообще, Судьба постоянно поворачивалась к Сергею своей задней синусоидой: в Афганистане он восстановился в партии, но тут же едва не был исключён за то, что не покончил с собой, попав после падения вертолёта к душманам. Негодник, вместо такого, достойного коммуниста, поступка, выдал себя за американца, прошёл с караваном полсотни километров, «слинял» от них и прибыл к своим с развединформацией.
Бывший «танкист» (когда-то в качестве переводчика обучал вождению танков офицеров Сомали), ездить на машине медленно он не умел, за что поплатился жизнью уже на гражданке в начале 21-го века.
На следующий день после нашего прибытия в Гудри Сергей с Дедом отправились на охоту. Раненый кабан подрезал ноги коню, на котором сидел Томабаев.  Самого Сергея вепрь загнал на какой-то бульдозер, почистил клыки о железо машины и ушёл болотистой канавой в Иран.
История имела продолжение: кабана в Иране добили и перебросили на нашу сторону границы. Так что к вечеру второго дня мы уже были с мясом. Правда, нам досталось только четверть туши. Но Федя за труды по разделке приватизировал конечности и голову, умудрился сварить холодец и залить его в переднюю крышку от радиоприёмника Р-250. Холодец получился тёмно-серого цвета то ли от специфики мяса вепря, то ли от молотковой эмали, которой был окрашен корпус приёмника. Из-за жары холодец долго не застывал. Но был съеден.
На любезность соседей Иванов отреагировал по-своему: он взял бутылку водки, сел в ГАЗ-66 и отвёз мзду на то место, где взяли тушу кабана. Потом проехал пару километров дальше, а когда мы возвращались, водки уже не было.
Вечером я спросил:
- А что, трудно было перебросить на их сторону?
Он усмехнулся:
- Я же говорил тебе. У меня хохлы.

Этот второй день был вообще полон событиями.  Ближе к вечеру от Иванова прибежал вестовой. Я пошёл к конюшне, где пограничники возились с раненной лошадью.
- Ну, что твои друзья молчат?
Это иранские связисты мои «друзья»?
- Как в рот воды набрали.
- Кончается Рамадан, откладывать нельзя, еду пить чай к Дурдыеву, ты обещал…

Татьяну - жену Иванова - разместили в открытом кузове ГАЗ-66. Там же находилась и коробка с подарками для старейшины и его семьи, на которые, как я понял, Иванову были выделены средства. Я было заикнулся, мол моё место там, а её в кабине, но Анатолий пресёк:
- Она женщина!
Я всё понял. Мы едем к туркменам, статус женщины ниже мужского. Надо блюсти обычаи аборигенов.
В кабине нас было трое: водитель, Иванов и я. Ехать почти тридцать километров. По пути Толик излагал мне вводную информацию.
- Чары Дурдыев не любит свою фамилию, говорит, что натерпелся из-за неё, пока служил. Он воевал на Дальнем Востоке, потом какое-то время поработал инструктором в танковом училище. Здесь он большой оригинал и его недолюбливает местная знать. Но у него орден и медали, а человек с орденом или даже с медалью здесь лицо неприкосновенное. Туркмены обожают своих героев.
Дорога шла вдоль границы. Горы на иранской стороне, на нашей только холмы. Иногда на фоне неба появлялся силуэт здания иранской заставы с обзорной будкой наверху. Как будто из-за горы выглядывает фигура, напоминающая наши мишени на стрельбище. Я их про себя называл «циклопами».
- У них стандартные двухэтажные здания застав…
Толя тут же возразил:
- Четырёхэтажные.
- ???
- Два подземных этажа. Казарма и склады. А этаж, видимый как первый, это кабинеты, пищеблок, телефонная станция и прочее. Заметь, в цокольном этаже со всех сторон пулемётные бойницы.
Затем продолжил рассказ о Дурдыеве.
- Татьяну я беру, когда езжу к нему. У него жена не русская, но и не туркменка. Привёз с Дальнего Востока. Но есть и туркменка.
- Как это?
- Неофициально, но для поддержания авторитета мусульманина. Без этого ему никак… по статусу старейшины. Вообще-то у племени иомудов полноценным туркменом считается ребёнок, рождённый туркменкой, даже если отец не туркмен.
Наконец, я задал занимавший меня вопрос:
- Толя, я могу тебе в этом визите чем-то помочь?
- Постарайся не навредить. Борис… ну, ваш Комионко обидел нашего Чары. Поторопился уйти, не выслушав откровений стратега.
- Почему «стратега»?
- Увидишь. У нас в России стратеги - не только каждый лейтенант, но и каждый мужичок в сибирской глубинке, особенно после стаканчика первача. У них же - один Дурдыев на всю Туркмению. Если у тебя хватит терпения выслушать Чары, вся твоя команда будет иметь по стакану свежего молока каждый день. Здесь процветает молочная ферма, а в ней два десятка коров просто собственность нашего Чары.
- Куда смотрит советская власть?
- Не смеши, здесь феодализм. Кстати, увидишь яблони возле его дома. Обязательно вырази удивление и восхищение. Он в нарушение всех туркменских табу, в этой просоленной земле нарыл ям, обжог внутри глину, привёз землю и саженцы. Воду для полива берёт из дождевой ямы, а для питья и овец возит своей «Победой» с озера или арыков. Здесь во многих кишлаках собранную зимой дождевую воду держат в специальных ямах со стенками из обожжённой глины и употребляют в пищу в сухой сезон.

Рядом с домом Дурдыева стояла юрта. К нам навстречу вышел низенький лысый туркмен с редкой бородой под щёками. Поздоровавшись, пригласил нас в юрту, что-то крикнув по-туркменски в сторону дома. Из дома выбежали две женщины и мальчик. Перед тем, как зайти в юрту, я заметил, что женщины помогают Татьяне выбраться из кузова, а мальчик о чем-то заговорил с водителем. Вскоре я услышал, что машина уехала. Значит, мы тут надолго…
Первые же звуки голоса Чары Дурдыева меня заворожили. Это был глубокий, красивый русский язык без малейшего акцента. И сам голос был низким, грудным, немного женским.
Позже я пытался припомнить лицо Дурдыева и не мог, помнил только его голос и глаза.
В юрте на полу восседали ещё два старика. Здороваясь за руку, они только на секунду привставали. Сверху сквозь два квадратных отверстия в юрту проникал свет, но было не так жарко, как снаружи. Откинулся полог юрты и женщина, не заходя в юрту, передала две касы – большие пиалы. Один из стариков передал касы Дурдыеву, тот поколдовал в углу юрты и преподнёс каждому из нас эти пиалы с белым, как молоко, напитком.
- Это чал, напиток туркменских Духов Пустыни.
Эти слова Чары произнёс на полном серьёзе, но мне показалось, что в его глазах светилась улыбка.
Напиток оказался приятным, чуть кисловатым и очень холодным. Я удивился:
- Там у вас холодильник?
Чары так же серьёзно ответил:
- Нет, там Дух Ночи.
Старики улыбались, и я понял, что меня дурят. Глянул на Толика. Он тоже улыбался.
Старики стали прощаться, что-то сказав по-туркменски.
Чары тут же перевёл:
- Они говорят, что не хотят разворачивать молитвенные коврики в дорожной пыли.
И тут я понял, что имел в виду Иванов, когда говорил, что Дурдыев оригинал: старики явно рассердились на Чары за его перевод и ушли, больше ничего не сказав.
Едва старики удалились, Чары поднялся:
- Айда в дом, нечего тут делать!
В доме первое, что мне бросилось в глаза – портрет Сталина на пустой стене. Здесь была европейская обстановка, стол, стулья, сервант. Одну стену занимал книжный шкаф с тремя рядами книг.
На столе стояло блюдо с какими-то сладостями.
Чары позвал:
- Анна!
Из соседней комнаты выглянула пожилая женщина. Японка, или кореянка? Что-то в ней было от той расы…
- Анна, видишь, к нам пришли славяне. Принеси, что положено.
Я подошёл к книгам, спросил у Чары:
- Можно?
Он кивнул утвердительно.
Я брал одну книгу за другой. Это была странная подборка. Только военные мемуары и сочинения Сталина.
Анне помогала другая женщина, помоложе, туркменка или узбечка.
В мгновение ока на столе появилась водка, холодное мясо, колбаса, сыр и солёные кабачки.
Такие кабачки в трёхлитровых банках я помню по моим предыдущим приездам. Борис Львович тогда пояснил:
- Этот район убыточный, поэтому и снабжение хилое. Но мука, соль-сахар, спички и солёные кабачки есть всегда. И, конечно, водка и «Чемен».
«Чемен» - крепкий туркменский портвейн. Кто служил в Туркмении, тот может вспомнить массу присказок об этой гадости.
Чары извинился:
- Извините, братцы, солёных огурцов не достал.
Едва мы присели, Чары меня спросил:
- Станислав, это Слава?
- Вообще-то Стас, но мама звала меня Славой.
- Ну и я буду. А ты меня – Чары и без всяких приставок. Кстати, моя фамилия Дурдыев, пока служил, на каждой перекличке вызывала смех. Ну не мог же я всем объяснять, что я не дурак.
Мы посмеялись. А он задал следующий вопрос:
- Что академию закончил, знаю. А какое училище кончал?
- Начинал Ульновское, а закончил Череповецкое.
- Четвёртый батальон? Так вот зачем вы здесь.
Тут вмешался Толик:
- Изучают приём телевидения.
Чары парировал тут же:
- Об этом расскажешь директору школы.
Та-ак, кажется, здесь все всё знают.
А Чары повернулся ко мне:
- А я там в танковом…
И тут у меня вырвалось:
- Пока танкист прочистил пушку, связист увёл его подружку.
Чары подхватил:
- Пока связист мотал катушку, танкист увёл его подружку.
Мы оба хохотали. Это были надписи на гарнизонных складах под Ульяновском, куда и мы, и танкисты ходили в караул.
Толик был доволен.
После водки речь сразу зашла о войне. Ему бы преподавать историю военного искусства периода Великой Отечественной войны. Я бы покраснел не раз. Если бы Чары дал мне высказаться.
Выдвинув нижний ящик книжного шкафа, Чары достал стопку бумаг. Это были копии его писем авторам мемуаров и их ответы.
Показывая на двухтомник Штеменко «Генеральный штаб в годы войны» и на мемуары Жукова «Воспоминания и размышления», Чары безапеляционно заявил:
- У одного полуправда, второй вообще ничего не говорит о войне.
Чары был сталинцем до корней своих жиденьких волос:
- Знаешь, как мои предки текинцы победили русское войско? Они его накормили, напоили и спать уложили. Только ни один воин уже не проснулся! Так поступил и Сталин с Гитлером. Гитлер тоже был гений. Он сначала подмял под себя Европу, так как понимал, что экономики одной Германии для войны с Советским Союзом мало.
Мы выходили смотреть яблони. Татьяна подошла к Толе:
- Вы ещё долго?
Тот только пожал плечами.
Ещё раз женщины принесли чал. Зелёного чая в этот вечер нам и не предлагали.
Чары нашёл минутку и рассказал про чал:
 - В углу юрты прикопан глиняный казан. В него перед новолунием заливают верблюжье молоко. Затем берут у соседа закваску. Это такой молочный гриб, но он особый, есть только у нас. Чал готов к концу первой четверти луны. И мы пьём его до следующего новолуния!
Принесённый чал был холодным.
После лекции о чале Чары опять перешёл к Сталину.
- В истории этой великой войны был только один маршал – Сталин. Остальные были исполнителями. Легко планировать операцию, когда указаны все места. Где наступать, а где переходить к обороне.
Я осмелился возразить:
- А сорок первый год?
Чары прищурился:
- Только и говорят об ошибках… но сорок первый не был ошибкой. Если бы немцев остановили на границе, Англия, Франция и США воевали бы на стороне Гитлера вместе с Италией! А Сталин устроил фюреру ловушку, но как было его в неё заманить? Сталин демонтировал оборонительные сооружения на старой границе и не позволил их построить на новой. Казнил несколько своих военачальников, которые с одной стороны слишком старались, а с другой - были достаточно бездарны, были болтунами. Сталин приглашал Гитлера: только напади, ну что я ещё должен сделать, чтоб ты поверил, что Сталин глуп?

Жукова Чары не любил:
- Если бы этот самодур не заставил нас, преподавателей военных училищ, бегать кроссы, я бы тогда, в 1959 году, не уволился из армии! И в мемуарах он себя возносит. Хрущёв его раскусил.

Под занавес Чары поведал главный секрет: Сталин был туркмен!
- Это сейчас трудно доказать, но подумайте, где в Грузии другие Джугашвили? У грузин всегда много родни, так где они? Джуга – туркменское имя, а как звучит Джуга-баши? Вы не слышите схожесть звучания? Но этот Секрет Сталин унёс с собой!

О себе Чары говорил скромно:
- Я фронтовик и в бою не трусил. Только очень боялся ослепнуть. Как многие танкисты, у которых выжжены глаза. И я не расставался с трофейным браунингом. Слепым я бы не жил!

Вышли от Дурдыева мы заполночь. ГАЗ-66 стоял у дома. Татьяна несла коробку. Её тоже одарили.

На следующий день я ещё раз побывал в доме Чары – перестроил телевизор на иранский стандарт.
До конца нашего пребывания в августе 1978 года солдаты и офицеры мангруппы имели по стакану молока каждый день.

К нашему приезду в ноябре Чары уже не было – умер в октябре. В том краю, в оазисе Ахал-теке, инсульт или инфаркт означал смерть. До госпиталя – 240 километров.
Яблони, посаженные фронтовиком бывшим командиром танкового батальона Дурдыевым, были списаны и вырублены через неделю после его смерти.


Глава 20. Карта Ру. Встречи с Чары.

« - Насколько нам известно, произошли столкновения в Тебризе и в западной части. В Ардебиле всё спокойно. Роузмонт расскажет всё подробнее. Мы… э-э… знаем, что Советы сосредоточились на границе и готовы вступить в Иран…»
(«Шамал». ВТОРНИК, 13 февраля. Глава 21. Северный склон горы Сабалан. 10.00)

Прочёв приведённые в эпиграфе к этой главе строки, я подумал: ну, уж нет, 13 февраля 1979 года никто не мог предвидеть бегства американцев из Ирана; а значит, Брежнев с Генштабом и не помышляли вступать в конфронтацию с США на «полудикой» границе с Ираном.

Думаю, для полноты картины того, что мы представляли собой в то время, всё же не обойтись без описания нашей рабочей «кухни», без того, чтобы показать, как нам приходилось преодолевать нелепые рогатки перестраховщиков КГБ и Политуправления, как приходилось приспосабливаться к несовершенству нашей, на глазах устаревающей, аппаратуры.

Весь материал, добытый за день, к вечеру обработать не удавалось. Оперативники засиживались до полуночи.
Телеграфные ленточки от военных каналов связи Ирана наклеивались на бланки, после чего вся группа писала над ленточками текст, пользуясь заготовленными мною табличками перевода кодов, на которых символы – буквы, цифры, треугольнички, квадратики и пр. – заменялись латинскими эквивалентами персидской вязи. Один Рушан, обложившись диктофонами, умудрялся прослушивать сразу четыре телефонных разговора, выделяя из многоголосия женщин, мужчин, детей крохи нужной информации «о военно-политическом положении» в Иране.

 Даже всесильному заместителю начальника разведки Туркестанского военного округа подполковнику П-евскому не удалось добиться для меня разрешения взять с собой на границу техническую документацию – схемы на мою аппаратуру – и секретные карты.

Тогда я срисовал на лист ватмана туристическую карту, привезённую Рушаном после учебной практики в Тегеране. Выручили краски, которые я возил для своих акварелек. Карта Ру была довольно подробной, с наглядным изображением гор, оазисов, озёр, и главное – мельчайших населённых пунктов. Имея такую карту перед собой, мы наглядно представляли, где именно происходит то, о чём пишем в донесении.
Поздно ночью составлялось разведдонесение в Центр, которое окончательно редактировал Сергей Томабаев.
Донесение отправляли из Кзыл-Атрека в Ташкент в разное время, но обязательно до полудня.
 
Уложив спать в казарме пограничников наших солдат, прапорщик Исаев подключался к нам, тоже брал в руки табличку кодов; ему это занятие нравилось, при этом он чувствовал себя участником главного действа… но только при форс-мажорных обстоятельствах; чаще занимался приготовлением ужина для офицеров и завтрака для солдат.
Вся работа шла в большой комнате нашей спальни за общим столом. При этом работал телевизор. Офицеры перешучивались и переругивались.
Рушан, обнаружив переговоры жандармов, перекидывал бобину с магнитной лентой Деду. Тот сидел отдельно на своей койке с толстой тетрадью на коленях и диктофоном рядом. Наушники у него обычно размещались на висках, и он вставлял свои реплики в общий гомон.
По утрам я просыпался раньше всех, настраивал буквопечатание прессы, и выходил пройтись.
Я уходил от заставы внутрь нашей территории в сторону кишлака Гудри-Олум, до которого два километра. В августе к этому времени ветерок прохладный, горы на иранской стороне ещё пропадают в дымке, да и у нас туман, рождавшийся над солончаками, покидает свою колыбель и распущенными космами  заплывает в саи – лощины Копетдага, – проникающих на землю Туркмении гряд Туркмено-Хорасанских гор.
Это было особенное время, о котором мне иногда напоминает невесть откуда залетевший  запах, описать который невозможно; в нём и каменная сырость предутренних гор и особенный запах полынной пустыни…
Однажды мне повезло, и я увидел, как возвращался с охоты дикобраз. Выходя на охоту, этот зверёк долго сидит у норы, прислушиваясь. Потом  приваливает к входу в нору большой камень и удаляется по спирали. Так же осторожно он возвращается с ночной охоты. По возвращении он закрывает за собой вход в нору камнем, и делает это передними лапами, как человек. Выследить нору дикобраза почти невозможно, но определить что она где-то рядом можно по разбросанным иглам. Из толстых и коротких игл дикобраза получались превосходные поплавки, а тонкие и длинные я привозил домой, и они стояли букетом в высоком хрустальном бокале, украшая собою полку серванта.
Лапки дикобраза похожи на человеческие детские ручонки. Поэтому, хоть мясо дикобраза съедобно, его не промышляют.
Впервые я увидел дикобраза, когда, ослеплённый светом машины, он замер посреди дороги; пришлось выйти из кабины и уговаривать зверька уйти с дороги.
 Говорят ещё, что это животное занесено в Красную Книгу. Но в новогоднюю ночь 1978\79 года, Ивановы угостили меня экзотическим блюдом – холодцом из мяса дикобраза.

В августе я распечатывал сообщения югославского агентства. Обычно мы этим агентством пренебрегали из-за его многословности и бесконечных ссылок на источники. Но только оно сейчас давало наиболее подробную информацию по Ирану. А так как мы в своих разведдонесениях не пренебрегали плагиатом, то воспользоваться услугами агентства, сообщениями которого брезгует радиоперехват «на зимних квартирах», нам и бог велел.
Мелодию бесконечной настройки «ryryryryryryr…» и фразы «the quick brown  fox jumped over the lazy dog’s back 1234567890» я воспринимал на слух и, пока она доносилась из лежащих рядом наушников*, я мог, покуривая трубку, прихлёбывать кофей и предаваться размышлениям.
Думал о разном.

Думал об этом странном туркмене – Чары.
Через несколько дней после нашего к нему визита отвозивший донесение на почту в Кзыл-Атрек Муминов сообщил, что привезли пиво. Под Кзыл-Атреком были посевы ячменя для Красноводского пивзавода. Поэтому иногда из Красноводска в столовую возле почты привозили несколько бочек пива. Чтобы на второй день пиво ещё оставалось, надежды почти не было. Но на всякий случай надо забрать у Иванова нашу пятилитровую полиэтиленовую канистру. Я позвонил на заставу и дневальный ответил, что начальник дома.
Вход в его квартиру был с другой стороны того же здания, в котором обитали мы.
У Иванова сидел Чары. Старик был явно недоволен моим вторжением и поздоровался сухо. Видимо, разговор у них не ладился. Я забрал канистру и быстро ушёл.
Позже Иванов рассказывал:
- Старый хитрец. Как только у них праздник, им загорается поработать в садах. Да какие там сады… держат за КСП по нескольку чахлых гранатовых деревьев и небольшие рощицы маслин. Это им надо проведать родню в Иране, поздравить. Обычно мы даём добро, но только по одному – двум. А Дурдыев просит пропустить сразу четверых. Я могу запросить разрешение начальства из отряда, но тогда не разрешат пропустить и одного, в Иране что творится… и дружбу с Чары терять не хочется…
- И что порешили?
- Уговорил, подлец!
Да-а. Толику не позавидуешь. Однако, как тут не просто…
Решил не ждать завтрашнего дня, а отправить Муминова во вторую поездку за день - за пивом, попутно заменить рыбаков на питьевом озере. А тот всегда рад…

Ещё одна встреча с Чары произошла на природе. Возвращаясь из Кзыл-Атрека, решил заглянуть на озеро, где рыбачили Исаев с водителями. Соблазнился и сам посидеть с удочкой.
Только забросил, слышу – кто-то подъехал к зданию водоочистительной станции. Оглянулся. Ба, да это же «Победа» Дурдыева!
Из машины вышли Чары и мальчик. Зоркий старик тоже нас заметил. Мальчик с канистрами в руках скрылся за углом здания, а Чары спустился к нам.
Поздоровались, поспрашивали о здоровье.
Неожиданно он спросил:
- Слава, весной ваш подполковник давал мне бумагу от комаров. У тебя нет такой?
- Э-ха-бэ?
- Да, кажется, он так называл…
- Так комаров сейчас нет…
- Скоро будут, а у меня верблюдица вот-вот разродится.
- Рулона хватит?
- На столько я и не мечтал… мне Борис выделил отрывок, и то хватило надолго.
- Ладно, передам.
Чары ещё постоял. Потом предложил:
- Видел мой тростник?
 Я кивнул.
- Давно хотел предложить тебе, режь на удилища. Забыл. А теперь неловко, будто торгуюсь…
- Да нет, ничего, спасибо!
- Только достань ножовку, ножом не срежешь. Хотя… кажется у меня с собой.
Он поднялся к машине. С ножовкой примчался мальчик, и они вместе с Исаевым нарезали шесть штук, пока я их не остановил:
- Фёдор, знай меру!
- Да зачем ему столько?
- А тебе зачем? Человек к нам с душой,  а ты и губу раскатал!  Совесть имей, мы его молока уже сколько выпили?
- Молоко он, как сознательный гражданин, презентовал солдатам.
- А ты бы презентовал?
Потом сказал мальчику.
- Всё, бачо, рахмат! Как тебя зовут?
- Чары.
Ну вот, ещё один Чары. Или у них такой обычай – от деда к внуку?

Сейчас я думал: вот, бывают же люди, оставляющие после себя только светлое впечатление, такое, что на душе становится легче…

*) В этой фразе встречаются все буквы латинского алфавита; такая настройка передавалась по каналу телеграфной связи  для проверки исправности буквопечатающего аппарата на приёмном конце.


Глава 21. Лебедев и «человек оттуда»

«На следующее утро они заметили тех, кто их преследовал. Когда они спустились с гор в предместья Тебриза, их преследователи отставали от них на каких-то полмили. Их спас только камуфляж, позволив раствориться в толпах людей: многие из горцев были такими же голубоглазыми и были так же хорошо вооружены».
(«Шамал». ВОСКРЕСЕНЬЕ, 18 февраля.
 Глава 34. Дворец хана. Тебриз. 03.13 )

Всё хорошее когда-нибудь кончается. Наше безделье, вызванное молчанием иранских военных каналов связи, обусловленным празднованием Рамадана, закончилось вместе с этим праздником.
 Неподалёку от «нашей» заставы располагался отвод от бетонного канала; вода перераспределялась заслонками, но в основном канале была всегда. Офицеры, поленившиеся ездить за двадцать километров на питьевое озеро, и свободные от дежурств солдаты бегали окунуться к этому каналу. Кое-кто в эн-ный раз  смотрел «Белое солнце пустыни». По ночам иранское телевидение гнало американские боевики; «синхронный» перевод обеспечивали Мустафин и Томабаев, то по очереди, то совместно; один с фарси, другой с английского; один переводил текст,  другой – субтитры, в зависимости от дубляжа. Они ссорились, но до мордобоя дело пока что не доходило. Иногда в наш «кинозал» наведывались начальник заставы, его замполит и старшина. В дневное время наиболее любознательные из нас ходили смотреть проводимые погранцами занятия с собаками и джигитовку кавалеристов.
Одной сукой овчарки Иванов был очень озабочен. Собака помнила запах несколько дней и уже задержала нарушителя, который успел поездами добраться до Казахстана. Но такой памятью запаха обладала только молодая негуляная сука. Самого Иванова начальство предупредило, что если суку не убережёт, то не убережёт и «лишнюю звёздочку» на своих погонах.
- Конечно, за это звёздочку не снимут, но промаринуют в должности начальника заставы.
По телеку показывали виды природы Ирана, мечети, Персеполис, и поездки шаха с шахиней по стране. О демонстрациях мы узнавали только из международной прессы и телефонных переговоров граждан Ирана. В одном разговоре кто-то убеждал друга пойти на улицу. В другом кто-то жаловался на угрозы муллы, что будет наказан за неучастие. Мы обсуждали эти вопросы только в плане того, под каким соусом включить их в сводку, чтобы нам самим выглядеть солиднее.
Дед посмеивался, понимая, что мы «данные разведки» высасываем из пальца.
Но один раз он подключился, когда речь шла о наказании за неучастие. Он заметил, что в Коране есть аяты, в которых назначается такое наказание. И что это очень серьёзно, так как позволяет муллам выводить на улицы людей против их желания.
Наконец, военные сети проснулись, мы наработали новой информации, сколько смогли, а когда она стала повторяться, начали свёртывание.
В такой день и зашёл к нам взволнованный Иванов:
- Ну и бардак у вас!
- Это не бардак, а рабочая обстановка!
Карандаши и краски были разбросаны на столе и кровати…
- У Ланского  наше высокое начальство, сам заместитель начальника разведки погранокруга. Зная, что вы тут, заедут и сюда. Хоть приберитесь.
Мы спешно навели порядок, побрились, надели форму… договорились, что если потребуется, обстановку доложит Томабаев, как «начштаба» и зам по оперативной работе группы («зампоор») в одном лице; я-то всё-таки инженер.
Гости пожаловали гораздо раньше, чем мы ожидали, так как между заставами Ланского и Иванова была ещё одна, но они её миновали.
Я находился в своей комнатушке, когда услышал знакомый голос. Перешёл в большую комнату.
- Юрка!
- Славка, ты откуда взялся?
Мы обнялись.
Это был Юра Лебедев из смежной группы (КГБ) по академии; наша группа (ГРУ) принимала совместное с ними участие в одной команде КВН, монтировали любительский кинофильм, готовили к печати сборник стихов, вместе снимали зал кафе, чтобы отметить конец семестра…
Впоследствии Иванов пошутил:
- Стас, с тобой надо поосторожнее!
Лебедев рассказал:
- Я знал про успех вашей мангруппы, но не знал, что это ты.
- Да я в мае у ваших больше научился!
- Ну, в мае я ещё был зампотехом в Сары-Агаче.
- Поздравляю с повышением!
Лебедев что-то шепнул Иванову и тот повёл двух его спутников на заставу.
- Где бы поговорить?
Я завёл его в свою комнату.
- Слушай, тут такое дело. У Ланского сидит взаперти человек с той стороны. Это ваш человек, грушник, и Москва дала указание свести его с вами. Но, понимаешь, по минимуму людей на контакте.
Это было приятной неожиданностью. Надо бы, конечно, отправить Мустафина, но мне самому хотелось пообщаться с живым агентурщиком.
- Мустафин… татарин… он не правоверный мусульманин?
- Как мы с тобой, но что в душе у каждого из нас, кто может поручиться?
- Почему он?
- Переводчик от бога, был на практике в Иране, двухгодичник.
- Двухгодичник? Не годится. Это практически гражданский… да ещё татарин.
- Тогда Томабаев. Переводчик с английского, но кадровый. Казах. Мать украинка. Родился в Днепропетровске.
- Ладно, бери Томабаева и айда.
Агентурщик оказался рыжим и голубоглазым. Я думал – русский, но по-русски он говорил плохо, с акцентом. Оказалось иранец, но какого племени, я так и не узнал.
После встречи с нами его сразу увезли в Ашхабад. Когда они шли от спецкомнаты до УАЗика, на территории заставы - ни души: пограничники были вышколены.
Рыжий нам кое-что прояснил. В частности поведал, что шах издал  фирман, официально разрешающий демонстрации. Но шах опоздал. Народ уже вышел на улицы, пока только в Тегеране, Мешхеде, Дизфуле и Исфагане. По словам рыжего агента обстановка накаляется. Именно от него я услышал о высоком авторитете в народе аятоллы Хомейни.
Об этой встрече Мустафин так и не узнал, хотя я чуть не прокололся, нанося на карту новые пункты.
Пришлось соврать:
- Подсказал Лебедев.

Дальше в Гудри-Олуме делать было нечего.
Мы выехали за два часа до рассвета.
Попутно отдали фанеру. На блокпосту теперь опять были погранцы, и они эту фанеру приняли из наших рук, думая, что мы оказали им услугу, взяв попутный груз.
Во время марша сделали большой привал у Бахарденского подземного озера. Вход был платным и я с трудом выговорил для солдат скидку.
Спуск к озеру шёл по неотёсанным доскам с набитыми поперечинами. Перилами служили тонкие деревянные планки и провисшие верёвки. Над головой висели тусклые электрические лампочки в простых патронах без плафонов.
Мы поплавали до решётки и обратно. Тут же услышали легенду, что решётка нужна потому, что за нею пропадают люди; что однажды поплыли туда в лодке, привязанной к верёвке, но верёвка оказалась перекушенной, а лодка пропала…
Вода в озере была очень тёплой, отчего купаться было даже неприятно. Но опущенное и отжатое обмундирование оказалось хорошо отстиранным. Недалеко от входа в пещеру наши самодеятельные повара во главе с Исаевым развели огонь и приготовили обед, Солдаты высушили и надели форму.
Мне показалось, что в той летней экспедиции 1978-го года сдружились и солдаты, и офицеры. Во всяком случае, явных конфликтов я не замечал.
Официально группой командовал я. Но многие вопросы решались коллегиально. И не всегда мне, как командиру, удавалось оставлять за собой «последнее слово». С такими людьми, как Томабаев, это было просто невозможно.


Глава 22. Отпуск. Пан Тадеуш

«- Но, отец, шах Мохаммед не может проиграть! Он сильнее, чем когда-либо его отец. Наши вооружённые силы являются предметом зависти всего мира. У нас больше самолётов, чем у британцев, больше танков, чем у Германии, больше денег, чем у Крёза. Америка – наш союзник, мы – крупнейшая военная держава, полицейский всего Ближнего и Среднего Востока, и все иностранные лидеры склоняются перед ним – даже Брежнев.
- Это так. Но мы ещё не знаем, какова будет воля Аллаха».
(«Шамал». ВТОРНИК, 13 февраля. Глава 25. Плотина Диз. 16.31.)

В отпуске надо уезжать и подальше, иначе найдётся форс-мажорное обстоятельство и тебя отзовут, чтобы заткнуть какую-то дыру.
В 1978 году моему отцу – шестьдесят восемь, мать на три года моложе. Прожившие трудовую жизнь, закалённые невзгодами мои родители ещё крепки (или так представляют себя).
Они меня ждали, отец несколько дней ездил на станцию встречать… когда я приезжаю один, это ему редко удаётся, так как я не жду поезда или автобуса, а добираюсь либо попутками, либо с оказией. От Жмеринки до Бара почти 60 километров.
В этом году случилась оказия – райкомовский УАЗик.
Мой свояк Володя – муж моей сестры Светланы, – работавший инструктором райкома партии в Баре, на этот раз встречал в Жмеринке поляка, с которым они должны подготовить базу для встречи польской и советской правительственных делегаций. Насколько я понял, обе делегации будут участвовать в совместной охоте, а задача инструкторов (нашего и польского) – обеспечивать охотников спиртным и закуской.
В прошлом году Володя ездил на машине ГАЗ-69. Работа инструктора райкома  весьма разнообразна. То он мотается по промышленным предприятиям, то по колхозам-совхозам во время посевной и уборочной кампаний. В такие периоды он дома ночует редко, достаётся и машине, и неизменному водителю Петру. Дороги района запущены, в сезоны дождей, осенней слякоти, что как раз и бывает в дни уборки сахарной свеклы, - инструктору не раз приходилось выталкивать увязший в болоте «газик». Наконец-то Петя за рулём списанного в армии УАЗика с какими-то особыми приводами, редукторами, и двумя топливными баками. Хоть и списанная, машина в отличном состоянии. Видимо её списанию поспособствовали деловые контакты первого секретаря райкома и командиров воинских частей, ютившихся вокруг Бара.
Но этими качествами машины Петя будет хвалиться позже. А пока что Володя, едва сняв меня с московского поезда, мчался встречать поляка. Я увязался за ним. Поляк оказался толстым, усатым и весёлым, к тому же давним знакомцем Володи. Про себя я его прозвал «пан Тадеуш». Сейчас я имени того поляка не помню, поэтому так и буду его звать – пан Тадеуш.

Пан Тадеуш косился на мои майорские погоны.
- Пан официр – майор?
Володя представил меня:
- Станислав, шуряк… брат жены.
- Розумеем, справа брата жоны, швагер.
Это «Швагер» мне понравилось, как-то лучше звучит, чем «шуряк», хотя тоже, это немецкое «шва…»
- Пан Станислав, - он сделал ударение на втором слоге, что мне тоже понравилось, - есть наша назва, ние поляк?
Я отрицательно покачал головой:
- Так назвали, а потом всегда звали Славой.

У пана Тадеуша в руках был чемоданчик, типа «дипломата», но больших размеров. В большом салоне УАЗика он сразу извлёк из «дипломата» бутылку американского виски (или бренди) и лимон:
- Панове дринк на споткание? (нечто похожее)
Словом, за спотыкание панове были не против.

Первый секретарь райкома редко баловал подчинённых своим присутствием на банкетах. Конечно, на таких мероприятиях блистали жены местной советской элиты. Однажды мне пришлось видеть, как тщательно «чистила пёрышки» Светлана, собираясь на новоселье райкомовской уборщицы. Конечно, «демократичный» Первый будет обязательно! Может быть, именно тогда Светлана посетовала, что с такой спецификой работы Володя часто выпивает.
На что Первый секретарь ответил просто:
- Потерпите, Светлана, так надо!

В первой главе этого сочинения я писал, что 1978-й год был только кажущимся болотом, он был предтечей бурных событий. Созревала опухоль, которой предстояло превратиться в нарыв, и взрыв этого нарыва заденет всех.
Спустя два десятка лет уже в новой Украине Володя стал Председателем Исполкома. Замученная запоями мужа, Светлана пригрозит Володе разрывом их брака; Володя покончит жизнь самоубийством. Бывшие коллеги по женской элите Бара отвернутся от Светланы, и через несколько месяцев после смерти Володи уйдёт из жизни и моя сестрёнка, от инфаркта.

Сентябрь на Украине – самый благословенный месяц. Короткие освежающие дожди и звёздные ночи. Вино – молодое и с урожая прошлого года, старательно изготовленное моим отцом, благополучно уничтожается мною и моими друзьями; лодка и рыбалка, овощи и фрукты, арбузы и дыни.

В этом сентябре я на рыбалку не пошёл: после трёх выездов в район оазис Ахал-Теке, следовавших один за другим, и бесподобной, хоть и вынужденной, рыбалки в наполовину иранском питьевом озере, у меня на рыбу появилась синкрезия.
Дети в школе, поэтому жена осталась в Ташкенте.

На Украине хорошо прослушивалось радио Би-Би-Си, из передачи которого 16 сентября я узнал о личном послании  премьера Великобритании Джеймса Каллагэна шаху Ирана Мохаммеду Реза Пехлеви, в котором он призывал шаха к «либерализации» и прекращению кровопролития мирных граждан. Наше радио сообщало о расстрелах демонстраций, о том, что советские люди восхищаются мужеством иранского народа, выступающего против «американского империализма».
Но и совесть надо иметь. Офицерские отпускные плюс несколько сотен из кассы взаимопомощи  позволяют бороздить пространство самолётами, пить водку в купе поездов и с одноклассниками, но не бушевать в ресторанах. Трёх недель вольницы достаточно.

Кто-кто, а шах Ирана мне бы позавидовал.
Когда я сидел с гитарой в купе поезда Ташкент-Москва, или наслаждался панорамой заоблачной выси в самолёте рейса «Киев-Ташкент», он уже метался и потел по ночам, дрожа от страха.
Получив  от шаха «добро» на демонстрации, муллы вывели народ на улицы теперь уже в одиннадцати городах Ирана с требованием - долой шаха и американцев.
Однако. Шах сам виноват со своей национализацией – замахнулся на земли мечетей! Восьмого сентября растерянный шах вводит в этих городах военное положение, армия стреляет в народ. Народ назвал эту пятницу «чёрной». Нельзя армии поручать несвойственное ей занятие успокаивать народ. Но кто учится на чужих ошибках?

Кажется, я в отпуск «слинял» во-время, иначе начальство погнало бы нашу мангруппу обратно, в этот раз ради галочки, ради доклада «меры приняты». Без меня это было невозможно. В этом отношении я сейчас в амплуа одного прапорщика, талантливого технаря, который, оборудовав КП автоматикой, наотрез отказался рисовать какие-либо схемы. Никто не мог устранять неисправности кроме самого изобретателя. Прапор периодически предавался запоям, но был «непотопляем».

Шах был мишенью для всех оппозиционных сил: марксистов партии Туде, молодёжных организаций моджахедов (студенты, в 1978 году до 100 000 чел.)  и фидаян (террористы, «городские партизаны», эквивалентны русским эсэрам),  религиозного подполья в мечетях и за рубежом, наконец борющихся за автономию испокон веков, вооружённых до зубов курдов на севере и белуджей на востоке страны.
Антишахские настроения охватили часть офицерского корпуса Ирана, прошедшего обучение в США, Великобритании, Франции; расстрельные трибуналы САВАК только увеличивали прослойку недовольных офицеров. Но шаха защищали: САВАК, корпус жандармерии, Шахская Гвардия («бессмертные») и пять развёрнутых полностью армейских корпусов, насыщенных американскими советниками и американским оружием.
Почти все демократические движения объединялись лозунгом «долой шаха, долой американцев»; религиозная оппозиция, сначала готовая к альянсу с американцами, к февралю 1979 года вынуждена поддержать антиамериканизм бушующих масс.
Эта расстановка сил в 1978 году нам была неведома; она была осмыслена и систематизирована только спустя годы после исламской революции 1979 года.
В отличие от всех прочих сил разведки, включая агентурные, наша группа слышала и анализировала междугородные телефонные разговоры самых разных людей иранского общества, а наш собственный опыт позволял понимать иносказание, расшифровывать недомолвки. В каждом конкретном случае возникала задача со многими неизвестными, – ведь телефонные респонденты не называли ни своих должностей, ни фамилий. Впрочем, «люди формы» - военные, пилоты и жандармы часто представлялись, облегчая наше понимание обстановки..

Мы анализировали влияние иранских событий на обстановку в соседних с Ираном странах.
К Ираку претензий у Ирана не было, были только территориальные претензии Ирака к Ирану, особенно на границе по реке Шал-Эль-Араб, которая шла по правому берегу и лишала Ирак промысла речной рыбы, что побудило Хусейна к агрессии в 1980 году. С Пакистаном у Ирана была общая боль – борющиеся за автономию белуджи.
Арабские шейхи заинтересованы в американском сдерживании нефтяного диктата Ирана, но от иранской   революции их отделяют залив и пустыни.
Оставался северный сосед:
- Взаимные территориальные притязания на границе с советским Азербайджаном;
- Спорные районы акватории южного Каспия, не демаркированная граница (кажется, проблема сохранилась и сегодня).
- Одиннадцать горных перевалов на советско-иранской границе подготовлены к войне. На девяти из них американцами установлено оборудование для закладки ядерных фугасов.
Сколь ничтожными не были причины, ими власти Ирана могли бы воспользоваться ради собственного выживания.


Глава 23. Тревога. Вино.

«Я постарался воссоздать точную, пусть и выдуманную, картину тех времён, тех разных типов людей, коим выпало их пережить, тех мнений, которые существовали и могли быть высказаны, но ничто из написанного мною в этой книге не было продиктовано неуважением»
(Джеймс Клавелл, «Шамал». Аннотация автора.)

В отличие от книги «Шамал» у меня нет вымышленных персонажей, и я не могу обещать, как это сделал Джеймс Клавелл в преамбуле к роману, что не проявлю к кому-то неуважения; рано или поздно я напишу о людях, потерявших моё уважение, но напишу не из мести, а чтобы хоть как-то упомянуть о других моих товарищах, проявивших стойкость и порядочность в ситуациях, когда их вынуждали к обратному.

Как я уже упоминал, автомобильные станции радиоперехвата, с которыми наша мангруппа выезжала на иранскую границу в туркменские субтропики оазиса Ахал-Теке, постоянно находились в гараже периферийной отдельной пеленгаторной роты под Ашхабадом. Всякий раз перед выездом нам предстояло эти станции расконсервировать, а по завершении экспедиции снова готовить к длительному хранению, - ведь дата следующей экспедиции всегда неизвестна.
В обычные дни я руководил ЛИР – лабораторией исследования радиоизлучений, и здесь у меня была пара автомобильных станций, которые приходилось использовать при выездах на учения, ну и, разумеется, в случае выезда полка по боевой тревоге.

В середине сентября 1978 года, буквально на второй или третий день после моего возвращения в Ташкент, полк подняли по тревоге для выезда на учения. Хотя у меня в запасе оставались ещё пара недель отпуска, я прибыл по тревоге на службу.
Командир полка пытался меня урезонить:
- Тревога учебная, вы в отпуске, ступайте домой.
Но я упёрся:
- Можете не компенсировать мне эти дни, но на учения я поеду!
Комполка и начальник штаба только пожали плечами; кажется они и без того считали меня чудаком. Впрочем, начальник штаба даже обрадовался:
- Пусть. Займётся рекогносцировкой!
Зато меня поддержал начальник КП Комионко, который понимал в чём дело.
А дело было в кадрах. По штату в ЛИР должны быть три офицера в званиях майор, капитан, старший лейтенант, и три прапорщика; два солдата-водителя приписываются к ЛИР только на время выездов по тревоге.
ЛИР работает на перспективу, отчёты идут в Москву, заинтересованность командования полка в итогах работы ничтожная. Поэтому на должности помощника начальника ЛИР (капитан) и офицера ЛИР (старший лейтенант) назначались офицеры, совершенно не подготовленные к исследовательской работе, но которым для присвоения очередных воинских званий «старший лейтенант» и «капитан» требовалось найти соответствующую должность. В ЛИР попадали и лейтенант-пьяница, который хотел, но никак не мог уволиться из кадров, и которого даже служба в Кушке не урезонила, а также лейтенант-двухгодичник, оказавшийся толковым, но тоже не в меру пьющим.
По остаточному принципу назначались и прапорщики, которых я практически не видел: один был депутатом местного совета, член коллегии народных заседателей суда и т.п., да ещё и «фронтовик», хотя был призван в мае 1945 года и ни на каком фронте не служил; других постоянно отрывали на хозяйственные работы, обычно на строительство нового здания штаба КТУРКВО.
Часто ЛИР испытывал дефицит и таких кадров, а был один офицер (кроме меня) и в лучшем случае один прапор.
Зато мне отдавали двух-трёх солдат, которых я обучал, и которые действительно были моими лучшими помощниками.
Словом, если при работе на зимних квартирах я худо-бедно обходился этими кадрами, то для работы в автомобильных станциях при выездах по тревоге мне следовало ехать самому. И это хорошо понимал Борис Львович
Пару слов о рекогносцировочной группе, о которой упомянул начальник штаба. Один офицер и несколько солдат на одной машине часов за пять-шесть выезжали на новое место развёртывания полка. Такие места согласованы с местными властями, колхозами. Задачей рекогносцировки было установить, что место не заболочено, не занято отарами овец и т.п., а также расставить указатели для заезда подразделений полка.

В рекогносцировочную группу я взял лейтенанта и одного солдата (кроме водителя). Пока колонна полка вытягивалась и строилась на ночной дороге в трёх километрах от территории нашей части, я на ГАЗ-66 умчался вперёд, имея пару часов «форы». Правда, молодой водитель-узбек совершенно не имел практики вождения и  сначала боялся превысить скорость сорока километров в час. Вцепился в руль так, что побелели пальцы. Но постепенно успокоился, и на асфальтовой дороге, которая в черноте горной ночи казалась тропинкой над пропастью,  всё-таки поднял скорость до сорока пяти – пятидесяти километров.
Не доезжая до места, обнаружили на обочине брошенный, с побитыми стёклами «Москвич». Находчивый лейтенант Голиков быстро снял мягкие сидения и приспособил в кузове

Второй район развёртывания полка находился под Ангреном, километрах в пятидесяти от первого. Полк пойдёт по горным серпантинам и высохшим руслам. Ну, а моя «рекогносцировочная группа» проедет к району по кругу, но зато по асфальту. В запасе почти шесть часов. Едем.  Вдруг водитель говорит:
- Товарищ майор, вон там мой дом.
Между шоссе и рекой Чирчик виднелись усадьбы. Съезд и дорога к усадьбе, где проживала семья моего водителя, вели среди виноградников. Вдоль дороги стояли необыкновенные деревья. Это был тутовник. С деревьев шелковиц год за годом срезались ветки с листьями для кормления гусениц-шелкопрядов. В результате такого неестественного воздействия на стволах образуются толстые кучковатые наросты, от чего деревья кажутся неземными. В сумерках на фоне восточного сентябрьского неба выделялись абрисы просто фантастической панорамы.

Я сидел за столом под яблоней и рассказывал родителям, как добросовестно служит и на каком хорошем счету у командиров их сынок, (которого я до этого в глаза не видел). Но я не грешил, так как кишлачные парни узбеков служили действительно очень старательно, были послушными и добросовестными.
В свою очередь отец солдата поведал мне, что он и сам служил там то и там то, и какие были у него командиры…
Когда-то, я купил дорогое вино «Массандра». Вино, которым нас угощал отец солдата, было под стать тому. Я не стал особо упрямиться, когда хозяин с сыном вылили воду из пятилитровой канистры и налили в неё вина. Наутро я угостил вином Бориса Львовича и других офицеров КП. Четверть канистры я отправил командиру полка и начштаба.
Вскоре ко мне прибежал вестовой.
- Товарищ майор, вас вызывает начальник штаба!
Являюсь.
- Станислав, где взял?
- Да купил в посёлке возле части… по дешёвке…
Серебряков рассмеялся:
- По дешёвке? Та-акое вино? Стас, не п….! Давай, колись!
Пришлось признаваться.
Через полчаса вижу – ГАЗ-66 куда-то умчалась. Потом, в течение двух-трёх дней, пока мы работали на второй позиции, эта машина куда-то выруливала ещё пару раз.
После возвращения с учений водитель получил отпуск на десять суток. Что-же, заслужил!






Глава 24. Ташкент в те годы

«Мы пользуемся водой, а не бумагой. Всегда пользуемся левой рукой, это грязная рука, правая – для еды, поэтому ты никогда ничего не предлагаешь и не протягиваешь левой рукой. Очень, очень невежливо, Мак. Никогда не ешь левой рукой и не держи в ней бокал или чашку в исламском мире, и не забывай, что в большинстве туалетов, как бы они ни были устроены, шлангов ты не найдёшь, поэтому приходится черпать воду из ведра, если оно вдруг есть. Как я уже говорил, дело это не простое, но так уж мы живём. Кстати в исламе у нас нет ни одного левши».
(«Шамал». Глава 11. Тегеран. Управление компании S-G. 18.50)

Читая эти строки в романе Джеймса Клавелла, я вспомнил, как сокрушался Иванов:
- Заметь, на наших южных заставах нет ни одного солдата-погранца из народов Средней Азии. Нагонят молдаван да хохлов, а мне учи их подмываться!
- Ты учишь солдат подмываться?
- Здесь солончаки. Песок и соль. И плюс пот. Не научишь солдата пользоваться водой из фляги вместо бумаги, потеряешь бойца, особенно кавалериста, в самый неподходящий момент.
Когда я об этом диалоге рассказал во время отпуска своему отцу-фронтовику, он заметил:
- Очень мудро. У немецкого солдата в ранце были специальные салфетки, мы же подтирались портретами наших вождей и героев. Но… экономили газету на самокрутки. Махорки не хватало, а специальные бумажечки, склеенные в этакие блокнотики, были слишком малы. Из газеты можно скрутить «козью ножку» и тогда расход махры был экономичнее, выкуривалась до крошки, с «бычками» ценное курево не выбрасывалось.
- Когда я был солдатом, нам выдавали по семь пачек махорки в месяц…
- На войне была норма по двадцать грамм махорки в день; это вес четырёх пятикопеечных монет.
-  Так и у нас было. Пачка махры на четыре-пять дней…

Последние дни моего отпуска в октябре 1978 года не были насыщены событиями. Одиннадцатилетний сын хулиганил, жена веско подвинула меня к действию:
- Хоть раз удели внимание сыну. В школу вызывают родителей, ты в отпуске, тебе и карты в руки.
К этому времени у Романа после приступа ревмокардита активно развивался порок сердца, его освобождали от физкультуры, но парень хотел быть, как все.
Мой визит к директору школы, с которым до этого я был знаком мало, закончился тем, что мы оба напились «в стельку». Директор был вредный, у ребят уважением не пользовался, но после нашей «деловой» встречи сына на какое-то время оставили в покое, только в очередной раз не приняли в пионеры.

Если я пишу, что 1978 год насыщен какими-то событиями, то в большинстве все они были локальными, создаваемыми нами же.
Ташкент был городом подлинной «дружбы народов», но с местными особенностями. Узбеков в столице Узбекистана насчитывалось меньше 50%. Такому положению способствовали два крупных события: эвакуация в годы войны, после которой часть людей разных этносов СССР осели в Ташкенте, и землетрясение в марте 1966 года, после которого в город прибыли тысячи строителей и метростроевцев. К 1978 году город вырос в десять раз, вместо рассыпавшихся глинобитных лачуг возникли массивы и целые микрорайоны. А строители стали жителями.
Директорами всех крупных предприятий были узбеки, их замами – представители прочих этносов. Директора вечно пропадали на «совещаниях» то в министерствах, то в чайханах или горных зонах отдыха.
В магазинах было всё, но не одновременно: то появлялась селёдка, то пропадала.  На рынках царствовала обжираловка – проходя по городу, голодным не останешься.
Воровали все. Я мог зайти в близкий к нашей части посёлок и в дворах работников конфетной фабрики купить коньячный спирт или сгущёнку. Поэтому хорошие «восточные сладости» мы привозили из Ленинграда, Киева, Москвы, Минска… Изделия местного производства не отличались высокими вкусовыми качествами.
Проводилась очередная антиалкогольная кампания, из-за которой купить спиртное можно было после 11 часов утра до восьми часов вечера. Но можно было и в другое время с переплатой - с тыльной стороны магазина. Продавцы жирели и летали самолётами в Москву провести вечер в ресторане.
Командир полка на совещании в пятницу после зачитки приказов объявлял:
- Товарищи офицеры, берите сразу по две бутылки, иначе чтобы купить вторую будете унижаться у закрытого магазина!
С началом хлебо- и хлопкоуборочной кампаний все производства выделяли «живую силу» для уборки урожая, и это было «второй жизнью» города. Наша часть выделяла автотранспорт на целину в Казахстан и на уборку хлопка в Узбекистане. Эти машины выстраивались в отведённом месте, радуя глаз свежей краской и начищенными ваксой шинами колёс с белыми ободками.
Это была тишина перед бурей, «глаз» урагана.
На этот мирный ландшафт залетали весточки из бушующего Ирана, как первые желтые листочки задолго до начала настоящего осеннего листопада. В воинские части зачастили «лекторы ЦК» с лекциями «О военно-политическом положении в странах Ближнего и Среднего Востока».
К нам приехал с лекцией бывший атташе в Иране, фамилии не помню, назову его полковник Дмитриев (кажется, это и была его подлинная фамилия, но не ручаюсь). И ещё памятными стали наезды писателя Михаила Шевердина, который в 1941 году побывал в Иране в качестве переводчика в Красной Армии.
Об этих визитах стоит рассказать подробнее.
Напомню читателю, что без революции в Иране, приведшей к бегству из страны американских «советников», не было бы и Афганской эпопеи. Вот почему я назвал 1978 год «глазом» урагана.


Глава 25. Лекция атташе

«- Конечно же, у шаха есть шанс, хотя я бы поставил на его сына. Как только Хомейни убьют и похоронят, начнётся гражданская война, армия возьмёт власть в свои руки, и им понадобится фигура вождя. Из Резы получится великий конституционный монарх».
(«Шамал», глава 45, отель «Интернациональ», Эль-Шаргаз. 18.42)

После «чёрной пятницы» - сентябрьского расстрела демонстраций иранской армией, официальная пресса СССР (а иной и не было) взорвалась сообщениями из Ирана; на телевидении – рассуждения политологов о том, что американцы в Иране провоцируют шаха на эскалацию репрессий, и о том, что только марксистская партия Туде борется за интересы народа, возмущённого резким контрастом между бедностью и показной роскошью шахского двора; народ, конечно, возмущён внедрением западной развращающей культуры.
В октябре и первой половине ноября ни мы, ни сидевшие в Иране американцы не знали расстановки сил: слишком много демократических, левых и правых, молодёжных и религиозных кланов вышли на улицы.
Но у советских руководителей какие-то планы в отношении Ирана зрели. По линии общества «Знание» в учреждения и на производства Узбекистана ринулась армия лекторов. Пошли они и по воинским частям.
Особенно желанными были лекторы ЦК – а вдруг они нам раскроют глаза на происходящее в Иране.
Наконец мы дождались такого лектора: к нам приедет бывший военный атташе в Иране полковник Дмитриев.
Лекция предназначалась для офицеров. Конечно, из числа ротных-взводных и тыловиков на лекцию пошли только любознательные. Офицеры КП – оперативники, переводчики и направленцы – прибыли в полном составе, это был их хлеб. Тем более, военный атташе, разведчик в первую очередь, и конечно, человек осведомленный.
Нам представили мужчину лет пятидесяти в добротном костюме, при галстуке. Развесили подробную политическую карту Среднего Востока.
Увы! Лекция оказалась банальной: всё, о чём хорошо поставленным голосом вещал лектор, мы уже слышали от телевизионных политологов.
Офицеры заскучали, стали перешёптываться.
Окна класса учебного корпуса, в котором проходила лекция, выходили в яблоневый сад, где в это время жена одного прапорщика прогуливалась с солдатом. Лектор то повышал, то понижал голос, но головы присутствующих были повёрнуты в сторону окон. Наконец замполит что-то шепнул своему помощнику, тот вышел, и вскоре наше развлечение  закончилось.
- Пожалуйста, какие будут вопросы?
Поднялся начальник КП подполковник Борис Львович Комионко, о котором я уже писал:
- Не скажете, зачем вы встречались с начальником жандармов Тегерана на его квартире второго апреля?
- ???
Дмитриев был явно растерян.
К уху лектора наклонился сопровождавший его майор от политотдела спецчастей округа и что-то зашептал.
Дмитриев вздохнул с облегчением и улыбнулся:
- Напрасно меня не предупредили, что придётся выступать перед коллегами-разведчиками. Разрешите, я сяду.
Он сел, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и пальцем оттянул галстук.
И началась вторая лекция – о моджахедах и курдах, муллах и брожении в корпусе жандармов, о межнациональных конфликтах и конфликтах между армией и САВАК, о противоречивых оценках событий в Иране журналистами Франции, Англии и Италии с одной стороны и американскими – с другой.
Отвечая на вопрос Комионко, он рассказал забавную историю:
- То, что военный атташе – разведчик, разумеется, по умолчанию; не выходя из своего автомобиля, дозволяется фотографировать что угодно; это не считается шпионажем. Однажды я получил задание: сфотографировать антенны в американской зоне на севере  Тегерана. Заказал маршрут, получил разрешение на поездку, но проехать к нужному месту не удавалось: то «ремонт дороги», то «авария», словом, практически не пускали. Через день или два я неожиданно получил приглашение на день рождения к видному офицеру жандармерии Тегерана. Для такого случая в посольстве всегда наготове подарок. Я взял сервиз дулёвского фарфора.
Теперь Дмитриев говорил свободно. Так как рассказывают при застольной беседе. И присутствующие офицеры вмиг превратились в заинтересованных слушателей.
А рассказчик мог и порассуждать, больше не глядя на часы:
- Между прочим, это у нас именинник может небрежно отложить подарок в сторону, мол, потом посмотрю. У персов не так. Именинник доставал из коробки предмет за предметом, громко восхищался, подносил к свету, щелкал пальцами, демонстрировал предметы гостям и ставил дарителя в центр внимания всех присутствующих. Жена моя ушла на женскую половину, где её приняли тепло, одарили по-женски, а мы с хозяином после ухода гостей ещё задержались за чаем, обсуждая какие-то незначительные проблемы. Когда я садился в машину, он вручил мне пакет со словами «это мой подарок, развернёте дома. И ещё хочу сказать: как мне, так и вам, нам важны наши служебные карьеры. Давайте будем друг другу помогать!» Когда же я в своём кабинете вскрыл пакет, там оказались прекрасные, сделанные со всех ракурсов, фотографии новых американских антенн!

Если в сентябре я ещё сомневался, что возможен осенний выезд мангруппы в Гудри, то теперь сомнения сменились уверенностью.
В предшествующих экспедициях я был единственным инженером в мангруппе, и вся тяжесть по подготовке радистов в Ашхабаде (Изганте) и обслуживанию радиотехники на позиции ложилась на мои плечи. Теперь я решил взять с собой офицера ЛИР (Лаборатории Исследования Радиоизлучений) капитана Кальменсона. Это был офицер, хорошо знавший аппаратуру анализа, но не инициативный. Он и меня придерживал:
- Стас Иванович, не суетись.
После моего ухода в запас в 1983 году Кальменсон сам возглавит ЛИР.
А пока что мне предстояло решить две задачи: ознакомить Кальменсона с особенностями эксплуатации полученной от КГБ техники; добиться от начальства разрешения на включение Кальменсона в состав группы. Начальство к моей просьбе отнеслось сначала с холодком:
- Лучше возьми ещё одного переводчика.
Возможно, были и другие мотивы…
Помог заместитель начальника разведки КТУРКВО подполковник П-евский, очень креативный офицер, постоянный организатор наших экспедиций. В будущем П-евский окажется заместителем начальника разведки 40-й армии в Афганистане, оттуда переедет в Прибалтику, откуда снова будет отозван в Афганистан. Но я уже буду на пенсии, и до меня будут долетать лишь крохи информации о бывших сослуживцах.

Решили выехать из Ташкента сразу после октябрьских праздников, 9 – 10 ноября.

Ноябрьскому выезду предшествовали разные события армейской повседневщины: дежурства оперативным дежурным КП нашей части, дежурным по гарнизонным караулам комендатуры и помощником оперативного дежурного на ЗКП КТУРКВО, размещавшегося в Казахстане;  дневные и ночные тренировки к параду седьмого ноября, где в офицерской колонне для меня тоже нашлось место.

В этой рутине отдельную позицию занимали наши встречи с писателем Михаилом Шевердиным.








Глава 26. Байбаков

«… не слишком доверяйтесь богам: боги – они как люди. Они спят, ходят обедать, напиваются пьяными, забывают, что им положено делать, лгут, дают обещания и снова лгут. Молитесь, сколько хотите, но не полагайтесь на богов – только на свою семью, да и с ней полагайтесь только на самих себя. Помните, боги людей не любят, молодой хозяин, потому что люди напоминают им их самих»
(«Шамал», глава 48, база ВВС в Ковиссе, 18.35)

Если бы, как полагали древние, в любом значительном явлении природы и человеческого разумения существовал свой бог, то я бы молился богу радиоэфира. Собственно, я так и делал, и для этого у меня был соответствующий храм: ЛИР – Лаборатория Исследования Радиоизлучений.
Основным объектом исследования были короткие волны. В семидесятые годы десятки, если не сотни изученных радиосигналов я определял на слух, но сотни были неизвестными. Преобразованные в звуки, они казались посланцами из иных миров, из космоса, а то и из преисподней. В ночной тиши я записывал эти сигналы на магнитные и бумажные носители, искал закономерности, определял, есть ли в них смысловая информация…
Моя военная биография типична: призыв, школа радистов, служба на посту радиоперехвата, военное училище, и далее офицерская карьера, академия, центральные курсы офицеров разведки, всевозможные сборы, учения и та самая работа, цель которой – добыча информации, владельцы которой этого никак не хотели бы…
Свою офицерскую службу я начинал младшим помощником начальника ЛИР отдельного радиоузла «осназ», а заканчивал начальником ЛИР бригады. Не ахти какой рост, но под занавес службы у меня волосы вставали дыбом представить себя зампотехом с конторскими книгами и складами, либо кабинетным клерком разведуправления. Нет, Судьба была ко мне благосклонна: с первого до последнего дня службы я занимался любимым делом. Кто может похвалиться подобной удачей?

В 1978 году наша часть была полком. Зампотехом полка был недавно назначенный Фёдор Байбаков, грамотный, эрудированный и очень порядочный офицер.
Едва вступив в означенную должность, Байбаков сразу попал в неординарную ситуацию, над которой потешался весь округ.
Началось с того, что в полк пришла новая ЭВМ. При её запуске сколько мы не бились – не проходил контрольный тест. Пришлось вызвать специалистов с предприятия-изготовителя. Приехали двое. Нашли какой-то тумблер, о котором мы не дочитали в инструкции и заявили: поскольку ЭВМ исправна, оплатите командировку из своего кармана.
Что делать? Пустили в ход Его Величество Спирт, но один из гостей упёрся рогом.
Наконец, путём сложных переговоров эзоповским языком повели инженеров в ресторан «Саёхат». Находчивый прапорщик Кривулин умчался вперёд. Но у входа в ресторан – очередь.
- Командующий заказывал столик на четыре персоны.
- Мы такого заказа не получали.
- Так позвоните в приёмную командующего!
- Нет уж, лучше обойдёмся своими силами. Будет вам столик.
Вот уж действительно «не имей сто друзей, а имей нахальную морду»…
Устроились: Байбаков пришёл в повседневной военной форме с новенькими погонами подполковника, Кривулин в костюме и двое гражданских инженеров – наших упрямых гостей. Только выпили первый тост, заявляется патруль. Старший лейтенант подошёл к Байбакову:
- Есть приказ коменданта гарнизона, запрещающий офицерам в форме посещать рестораны.
- Такого приказа не может быть!
- Товарищ подполковник, у меня инструкции, прошу Вас покинуть ресторан!
- Я не могу этого сделать, со мной мои гости.
- В таком случае я позову своих патрульных!
- Ладно. Я согласен покинуть ресторан при условии, что Вы меня задержите и доставите в комендатуру.
- Прошу в машину!
В комендатуре Фёдора продержали час и отпустили.
На следующий день Байбаков заехал в военную прокуратуру и подал заявление на неправомерные действия коменданта.
И началось. Прокуратуру хлебом не корми, дай возможность подгадить комендатуре. И прокуратура начала тотальную проверку. Стали опрашивать всех офицеров, задержанных комендатурой за последних два года. А какой офицер согласится с тем, что был задержан комендатурой справедливо? Коменданта подполковника Мацко, известного своим самодурством, стали ежедневно приглашать к военному прокурору, благо и прокуратура, и комендатура располагались рядом.
Через несколько дней Байбакова вызывает к себе начальник штаба КТУРКВО генерал-лейтенант Земцов-Лобанов.
- Забери заявление!
- Не могу.
- Дело надо закрыть!
- Так отмените незаконный приказ коменданта и накажите его.
- Но пока работает прокуратура, я не могу отменить этот приказ…
Начальник штаба округа не дурак брать на себя вину за неправомерный приказ коменданта.
- Ну так пусть прокуратура разберётся…
- Подполковник, иди и подумай!
На следующий день все дороги, ведущие к нашей части были закрыты постами ВАИ. Патрули ВАИ  стали задерживать все наши машины подряд.
Байбаков звонит начальнику штаба округа.
- Что, подполковник, надумал?
- Надумал, товарищ генерал. Через час позвоню в приёмную Министра Обороны!
Не прошло и получаса, как патрули ВАИ исчезли.
И всё же Байбаков уступил.
Дело в том, что мы все мечтали послужить в европейских округах. Но офицеры попадали в Среднюю Азию, как в омут. От нас можно было попасть на Кубу, в Анголу, Вьетнам, Индию… но не в Европу.
Вскоре Байбакова вызвал начальник разведки округа, наш прямой командир генерал Корчагин.
Наверное, на Корчагина надавил сам Земцов-Лобанов: «Урезонь, наконец, своего подполковника!»
- Как ты смотришь перейти на преподавательскую работу в Подмосковье?
Фёдор отвечает без раздумий:
- Хоть сейчас.
- Забери заявление из прокуратуры. Они тот приказ уже отменили, урок получили, а большего добиваться нет смысла. Комендатуре тоже не сладко.
Так благодаря строптивому подполковнику Фёдору Байбакову офицерам вернулось право посещать рестораны в форме. В действительности у многих из нас и не было гражданской одежды, а если командированные – таки что, они должны возить с собой гражданскую одежду, чтобы пообедать в ресторане?
Вскоре Байбаков уехал преподавателем на центральные курсы офицеров разведки под Москвой.
К сожалению, вскоре в Подмосковье в автомобильной автокатастрофе погиб сын Байбакова. Фортуна ничего не отдаёт даром...
Об этих курсах – отдельная песня и не в этом моём сочинении. Замечу, что на них не только проходили пятимесячную подготовку офицеры разведки, но за восемь месяцев лепились младшие лейтенанты из солдат, после очередного массового «сокращения» офицеров в угоду политическим играм. Такая учёба, конечно, не шла ни в какое сравнение с 3-4-летней подготовкой офицеров в училищах.

В этой главе я не зря описал фигуру Байбакова. Он здесь нужен по теме.
Когда мы узнали, что к нам в часть должен приехать писатель Михаил Шевердин, Фёдор спросил меня:
- Ты читал «Набат»?
- Нет!
- Прочти, не пожалеешь.
И я в тот же день взял в полковой библиотеке роман Михаила Шевердина «Набат».



Глава 27. О запмолитах. Шевердин

«Русские всегда зарились на Иранский Азербайджан, и всегда будут зариться – цари, Советы, нет никакой разницы. Им всегда хотелось заполучить Иран, а мы их сюда не пускали и не пустим».
(«Шамал», глава 3. ПЯТНИЦА,
9 февраля 1979 года. База «Тебриз». 23.05).

В моей семье все полагают, что я ненавижу замполитов. Это не так. Я к институту замполитов отношусь трепетно. При хорошем замполите в воинской части меньше безобразий, а пацаны возвращаются к мамкам живыми и здоровыми.
В 70-е годы в армии к замполитам офицеры относились с иронией  и опаской. Знаю несколько анекдотов о замполитах, незлобивых и снисходительных. Так ведь и люди, попавшие на эту работу, были разными. Как и на любой другой должности.
В нашем ташкентском полку я застал последнего «батю» - командира полка фронтовика Симонова. При нём был замполитом Тужилин – мужик весёлый, бабник и выпить не дурак, о чём знали только те, кому приходилось побывать с ним в одной командировке. Он имел своих информаторов в каждой роте, но и об этом никто не знал, так как пользовался замполит их услугами в исключительных случаях. Это был человек, за плечами которого – война, большой жизненный опыт,  понимание…
Однажды один молодой лейтенант решил уволиться. А в нашей армии так: если не хочешь – уволят, но если захочешь уволиться сам – ни за что не уволят. Лейтенант написал рапорт. Вернули. Потом он сделал вид, что запил. Послали на точку в Кушку. Отбыл там срок, вернулся, устроил дебош на кладбище. Тужилин ему и говорит:
- Ну что ты как щенок в воде. Опять на Кушку хочешь?
Тогда лейтенант прикинулся верующим. Стал ходить в церковь, на службе (а приписали его к ЛИР) постоянно крестился и бормотал какие-то молитвы.
Тужилин зашёл в ЛИР:
- Так ты верующий?
- Ну да…
- А ну скажи «Отче наш».
Лейтенант ни бе, ни ме…
Тужилин усмехнулся:
- Ну, так слушай, «Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя яко на небеси и на земли…» - и так далее до конца молитвы. – Хочешь записать, продиктую, может быть, выучишь и смиришься, как подлинный христианин.
Со временем тот лейтенант остепенился, получил очередное звание…
Пришедший на смену Тужилину замполит К-ов устроил слежку за офицерами, стал неуклюже вербовать информаторов не только среди офицеров и прапорщиков, но и их жён, подбирая для этих целей не лучших экземпляров и шантажируя их:
- Не доложишь, сам будешь…
Он фактически подмял командира полка, страдавшего алкоголизмом.
К-в прибыл в полк вместе с новым заместителем по тылу азербайджанцем М. Тот вызвал наше неудовольствие тем, что приказал вырубить вишнёвый кустарник, с которого весь городок варил варенье. В полку было подсобное хозяйство, держали коров, свиней; ночной смене радистов, заступавшей в 2 часа ночи, выдавали кусок мяса, а больным в санчасти – молоко. М. уговорил начальство уничтожить свиней:
- Часть стоит в Узбекистане, нельзя солдат-мусульман заставить ухаживать за свиньями!
Наверное, он в этом был прав. Но при распродаже поросят М. и К-в часть поросят списали, а деньги присвоили. Об этом знали все. Но только я имел глупость задать вопрос на собрании офицеров. Ответ был:
- На всё есть документы.
Несколько поросят купили офицеры. Одного купил и я, устроив его на откорм у знакомых в посёлке «Геофизика». До этого поросёнок пару дней прожил у меня в ванной, откуда однажды вырвался, перевернув «вверх дном» всю квартиру и оставив следы на японском покрывале постели, от чего мою жену едва не хватил инфаркт. В то время у меня гостил Борис Львович, у которого квартира была в городе в микрорайоне Чиланзар. Когда я встретил с работы жену, и мы вошли в квартиру, подвыпивший Борис Львович возлежал на диване, а рядом с ним пригрелся поросёнок. Прежде чем моя супруга приняла решительные меры, я успел сделать фотоснимок. К сожалению, этот снимок остался в Ташкенте с двумя мешками разных моих фотографий. Об их дальнейшей судьбе  ничего не ведаю.
Было и другое. В то время при военторге полка устроена была очередь офицеров и прапорщиков за автомобилями. Очередь двигалась медленно, годами. Но К-в за каких-то два года умудрился купить машину, продать её и приобрести ещё одну. На запрос офицеров был такой ответ: К-в состоял в очереди при магазине военторга не нашей части.
Эти факты не способствовали авторитету замполита.

Интересным человеком была жена Симонова Нина Сидоровна, бывшая радисткой радиоперехвата в годы войны. Она воевала под Сталинградом и с Японией. Симонов познакомился с ней на Дальнем Востоке. Подполковник Симонов ушёл на пенсию в 1972 году и спустя несколько лет умер. В те годы инфаркт был для мужчин смертным приговором.
Нина Сидоровна пережила мужа на десятилетия. В октябре, в День рождения нашей части она приходила на праздник встречи с однополчанами. В 80-е годы мы с женой навещали Нину Сидоровну. Она жила сама, разделяя своё одиночество с попугаями, которые свободно носились по квартире.
Нина Сидоровна предавалась воспоминаниям о военных буднях. В частности, рассказала о маршале Жукове, который, оценив вклад радиоразведки в успех Сталинградской битвы,  в январе 1943 года приказал отобрать лучших радисток радиоперехвата и отправить их на границу с Японией переучиваться на японский вариант азбуки Морзе – катакан.
 
На встрече с писателем Михаилом Шевердиным в кинозале клуба были заняты все места. Пришли и солдаты, и офицеры. В библиотеке части были книги Шевердина «Набат», «Семь смертных грехов», «Тени пустыни», «По волчьему следу» и другие.
Вопросы, которые задавались солдатами, были подготовлены замполитом и его помощником.
Когда встреча закончилась и прозвучало «Встать! Выходи строиться!» в зале остались Байбаков, я и ещё несколько офицеров. У меня и у Байбакова были вопросы по книге «Набат» и по биографии писателя. Нас интересовало, чем он занимался с 1937-го по 1942 год.
Я сейчас понимаю, насколько писателю были важны и приятны такие вопросы по его книге, которые выдавали дотошных читателей, не просто просмотревших его сочинения, но и вникнувших в их глубинный смысл. Если запланированная «встреча с военным читателем» длилась чуть больше часа, то наша беседа после ухода солдат продлилась дольше.
Когда Шевердин рассказал, что входил вместе с нашими войсками в Иран в 1941 году в качестве переводчика и корреспондента «Правды», мы взялись за него основательно. Но и ему было приятно вспоминать ту эпопею.
Особенно нас интересовало, почему в биографии Михаила Шевердина зияет пробел с 1938 по 1942 год, очевидно насыщенный интересными эпизодами, хотя бы за годы пребывания в Иране.

В этих моих записках я поведаю только о двух таких эпизодах, рассказанных тогда Шевердиным.

Глава 28. Предательство Б-ва

«Через несколько минут после того, как они проехали аэропорт, дорога превратилась в тропинку, которая быстро сошла на нет, и они медленно покатили по каменистой земле, накрытой голубой чашей неба. Остановились, чтобы пообедать, потом двинулись дальше, иногда по песку, иногда по камням, кружа по пустыне, где никогда не падал дождь и ничего не росло. Ничего.»
(«Шамал», ПЯТНИЦА. 23 февраля. Глава 43. На дискотеке, отель «Шаргаз». 23.52)

Как для кадровых военнослужащих, так и для служивших по два года солдат тягомотина ежедневности, построения, занятия в классах, спортивных площадках, полосе препятствий и на плацу, – тоже были элементами однообразия, застоя.
Какое-то разнообразие вносили: пятисоткилометровый марш для молодых водителей, стрельбы и, конечно, учения.
Особенно учения. Полк поднимался по учебной тревоге. Она, тревога, как и заложено в самом термине, должна случаться внезапно. Но её все ждали, а в ночь перед объявлением тревоги в кабинете начальника штаба допоздна горел свет. Были и другие симптомы. А именно дети начштаба, комполка и его заместителей. Они сообщали «по секрету» своё знание друзьям. Наконец, офицеры, прежде служившие в полку, продвинувшиеся в наше начальство – в разведуправление округа. Это они поедут по подчинённым частям в качестве проверяющих и контролирующих ход учений, снабжённые списком вводных команд, которые будут подкидывать по ходу учений. Некоторые из этих офицеров были настоящей нашей агентурой.
Расскажу об одном таком «агенте».

В учениях в сентябре 1978 года одновременно с нашим полком принимала участие Чирчикская бригада «спецназ», подчинённая ГРУ, то есть нашему же начальству – разведуправлению КТУРКВО.
С одной стороны, нам предстояло запеленговать районы выброса десантных групп этой бригады в горы и пустыни Средней Азии.
С другой стороны, отделению спецназовцев следовало потревожить наш полк.
Первая задача была для нас почти невыполнимой: спецназовцы имели радиостанции, позволявшие проводить сеанс связи за несколько секунд. Если не знать рабочих частот, то выявить такие сеансы связи и запеленговать станции просто невозможно.

Но…
Однажды, за несколько лет до описываемых событий, в наш округ прибыл новый офицер Б-в, служивший перед этим на Чукотке. В ожидании дальнейшего назначения он устроился в нашем «холостякском» общежитии. На второй день по приезде Б-в зашёл ко мне. Он принёс плохую весть: мой однокурсник по академии Лёша Хамидулин, служивший вместе с Б-вым в одной части в бухте Угольной на Чукотке, погиб в автомобильной катастрофе.
Одновременно Б-в передал мне записку, написанную Хамидулиным, примерно такого содержания: «Слава, если сможешь, помоги устроиться Б-ву. Он толковый офицер и тебе за него краснеть не придётся». У меня в «выпускном альбоме» был образец подписи Лёши, но сравнивать его с подписью на записке мне не пришло в голову. Может быть – зря.
Б-в сказал, что ему предложено хорошее место в Туркмении под Мары, мол там и Большой Туркменский канал, и река Мургаб, и прочие красоты, а в городке хорошая квартира. Но это была дыра дырой! Я позвонил подполковнику П-евскому, прочёл содержание записки, рассказал о смерти Хамидулина и что хорошо бы уважить предсмертное желание погибшего товарища. П-евский пошёл навстречу, назначение было переиграно и Б-ков получил должность командира учебного взвода в ташкентском полку. Это была капитанская должность, значит с продвижением по службе Б-ва проблем не будет.
Но командовать учебным взводом – это кропотливая ежедневная работа с новобранцами. Б-ков пошёл дальше. Он был в разводе. Теперь он подговорил сестру бывшей жены вступить с ним в фиктивный брак и в одном из ресторанов закатил шикарную свадьбу, на которую пригласил начальство, не забыв и меня, и П-евского. Я пришёл с супругой Марией и нашей гостьей – сестрой супруги Ольгой, П-евский тоже явился с женой. Там состоялось знакомство моей супруги с П-евским, которое сослужило хорошую службу в будущем: в феврале 1979 года, когда мы, полуголодные и без денег, сидели в неожиданно затянувшейся командировке под Гудри-Олумом и П-евский с московскими полковниками собирался посетить нашу позицию на вертолёте, он позвонил моей Марии, и она передала с ним сало, колбасу, табак и деньги.
На этой свадьбе Б-в выговорил себе новое назначение – в управление, на «бумажную» работу и на майорскую должность. Ну как не сделать жениху такой свадебный подарок!
В сентябре 1978 года он и сообщил мне радиоданные (частоты и позывные) десантников, что позволило нам впервые пропеленговать их сеансы связи и определить районы выброса…

Непорядочность Б-ва проявилась постепенно. Вскоре стало известно, что с молодой женой Б-в не живёт, хотя и получил квартиру в новом доме нашего городка.
Дальше-больше.
Одна из тренировок к параду перед праздником «Великого Октября» проводилась на аэродромной полосе. Этим тренировкам большое внимание уделял сам командующий округом; поэтому контролировать прибытие офицеров из подчинённых управлению частей прибыл П-евский. После тренировки мы встретились в кафе за кружками пива. П-евский тогда высказал мне своё недовольство:
- Станислав Иванович, я тебя уважаю и надеялся, что и ты ко мне относишься так же. А ты за глаза меня обзываешь!
- Извините, я не помню такого.
- Вот когда мы с тобой принимали экзамен по СЭС во взводе Б-ва, и я ошибся… ты мог бы мне высказать в глаза…
- Так то ж в сердцах!
- Но при подчинённых!
- А как вы узнали?
- А так. Впрочем, скажу тебе одно. Хреновый человек твой протеже Б-ков.
- Это я и сам уже понимаю. И свадьба его была фиктивной.

В 1979 году Б-ва вернули в учебную роту, откуда он уволился в запас в звании капитана.

Отделение спецназа потревожило нас в первом районе учений: украло часового и забросало позицию взрывпакетами. Но когда полк ночью снялся и по высохшим руслам горных рек и серпантинам переместился во второй район, спецназовцы нас потеряли. Найти нас помог УАЗик замполита, посланный в Ташкент за свежими газетами. На полевом стенде должны быть наклеены самые свежие! Конечно, читать газеты на стенде во время суматохи учений никто не станет, но дело своё политработники сделали: привели «на хвосте» спецназовцев.
Возможно, им бы удалось «наделать шороху» и во втором районе, попортить нервы нашим командирам, и дать пищу проверяющим при разборе учений, если бы и нам не помог случай: солдаты обратили внимание, что здешние пастухи, которые шастают вокруг нашей позиции на ишаках, имеют мощные фигуры и славянские «морды лица». «Пастухов» задержали, а лейтенант «сдался» сам. Они не имели права оказывать сопротивления при обнаружении, а иначе нашим хилым радистам не поздоровилось бы!
«Пленников» покормили, с лейтенантом пообщались; он и рассказал, как они обнаружили нас в горах.
Ишаков отдали в кишлак, но сначала отвели душу наши солдаты: каждый хотел для «дембельского» альбома иметь фотографию – себя с автоматом на ишаке, да на фоне гор.
1978 год – мирное время!


Глава 29. Шевердин

«- Ну, - сказал его друг с улыбкой, - я объясню, но тебе придётся запастись терпением. Во-первых, иранцы не арабы, а арийцы, и большинство из них – мусульмане шиитского толка, это такая изменчивая, иногда мистическая секта раскольников. В большинстве своём арабы – ортодоксальные сунниты, именно они составляют бОльшую часть из миллиарда живущих сегодня на Земле мусульман; эти секты иногда напоминают протестантов и католиков и воюют друг с другом столь же беспощадно»
«Шамал», Глава 2. Тегеран. Квартира Мак-Айвера)

На фото: Михаил Иванович Шевердин

Полковой клуб. В разное время, в разных воинских частях Советской армии клубы то расцветали оркестрами, самодеятельностью, музеями, библиотеками, то увядали. Наша часть не была исключением. В музее при клубе были и довоенный бытовой радиоприёмник с номером на металлической табличке, и пеленгатор времён войны ПКВ-45, и американская портативная радиостанция «Хамерлунд», которую мы однажды включили и легко связались с Кушкой на расстояние свыше тысячи километров. Наиболее устойчивой к всевозможным переменам была библиотека. В часть, расположенную под боком у республиканского библиотечного коллектора, регулярно поступали газеты, журналы и книги советских издательств. В полковую библиотеку попадали книги и от других источников, например – из моей квартиры. Как только подходил срок увольнения в запас солдат, некоторые из них просили моих дочь и сына выручить, дать книгу для восполнения утерянной из библиотеки, иначе в «бегунке» не будет подписи библиотекаря. А я впоследствии обнаруживал «свою» книгу в полковой библиотеке с замазанным экслибрисом…
Когда Фёдор Байбаков посоветовал мне прочесть «Набат» Шевердина, я спросил:
- О чём?
Фёдор улыбнулся:
- Ну, борьба с басмачами…
Я отмахнулся:
- Уволь. Этой жвачки об установлении советской власти в Средней Азии половина библиотеки… повести, как близнецы…
Но Фёдор настаивал:
- И я бы не стал тебе советовать. Но «Набат» – это совсем другое. Русский разведчик, выпускник Петербургского института восточных языков, через турецкую тюрьму…
- Стоп! Дальше не надо, а то не интересно будет читать.
Так я «зацепился» за книги этого автора.
«Набат» меня покорил не только хорошим сочным языком, занимательной фабулой, но и эпиграфами перед каждой главой. Как я узнал впоследствии, Шевердин прекрасно владел всеми языками Средней Азии. И я знал, как люди Востока ценят, когда русский человек владеет их родным языком. Такому человеку гостеприимно открыты все двери. Ночные бдения в лаборатории способствовали чтению, и я быстро проглотил «Тени пустыни» и «Семь смертных грехов». Шевердин читался легко.
Русский офицер Туган-Мирза-Барановский в своей книге «Русские в Ахан-теке» в 1879 году писал, что роль России в продвижении на восток имеет благородную миссию – приобщение народов Азии к европейской цивилизации. И действительно, до революции русские врачи и учителя в первую очередь овладевали языком аборигенов.
Мы же, офицеры 70-х, приехали «на готовенькое»: узбеки, таджики, туркмены сами говорили на русском языке, а столицы и крупные города Средней Азии стали совершенно русскоязычными.

Итак, Михаил Шевердин (1899 - 1984).
Народный писатель УзССР (1969).
Некоторые вехи его биографии:
1920-30.  Работа в газете «Правда Востока», в редакции журналов «Новый Восток», «Семь дней», «Бюллетень прессы Среднего Востока».
1930-38. Собственным корреспондентом газеты «Правда» по Средней Азии.
1942-55. Заведующий сектором, заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК КП УзССР
1946-50. Главный редактор журнала «Звезда Востока»
1950-54. Заместитель председателя правления Союза писателей УзССР.
И т.д.

А 1938 – 1942?

Чем занимался Михаил Шевердин в эти годы?
Это был первый вопрос, который мы, то есть Байбаков и я, задали писателю, едва солдаты после команды «Встать, выходи строиться!» покинули кинозал полкового клуба.
Честно говоря, и Федя, и  я, мы поначалу отнеслись к встрече с писателем, как к обычному рутинному мероприятию. Замполит, поинтересовавшись у библиотекаря, кто из офицеров брал книги Шевердина, буквально обязал нас присутствовать на встрече да задать какие-то вопросы.
Выявив «пробел» в биографии писателя, мы предположили, что он «попал под косу» репрессий 37-38 годов, и колебались, задавать ли вопрос, который может показаться тому неприятным.
Но мы его задали. Правда, после того, как ушли солдаты.
Михаил Иванович слегка улыбнулся:
- Ну, малость поколесил по заграницам… вы люди военные, поймёте, не все командировки оглашаются.
Пока это было всё. И мы не стали уточнять, где он был в те годы.
После того, как мы высказали не только положительные отзывы и вопросы по книге «Набат», но и критику некоторых мест, у Михаила Ивановича пробудился интерес к нам: почему эти офицеры вцепились в его старое детище, да ещё с критикой? Такого не было ни на одной встрече с военными читателями.
Слово за слово, и вот уже Шевердин рассказывает об Иране. Но мои мысли в последнее время только и заняты Ираном, тем, что там происходит. Я спрашиваю, знаком ли он с районом Марава-тепе в Северном Иране, и он рассказывает о пещерах в тех местах, о тропах и живописных ущельях отрогов Туркмено-Хорасанских гор, иранского Копет-Дага. Рассказывает так, что я начинаю догадываться – это повести очевидца.
Спустя час или больше в зал заглядывает замполит:
- Имейте совесть, отпустите писателя. Накрыт стол, пора человеку и пообедать. Михаил Иванович, не откажетесь?
- Не откажусь. Но при условии, что Станислав и Фёдор составят компанию.
Перешли в солдатский буфет, где был сервирован стол.
Рюмку коньяка писатель лишь пригубил:
- И хочется, и колется… сердце…

Здесь, за столом в небольшой комнатушке солдатского буфета я и услышал две занимательные истории, которые мне запомнились в виду своей необычности.

1941 год. Вошедшие в Иран части Красной Армии разместились вне городов и населённых пунктов в палаточных лагерях.
Однажды в такую часть пришла делегация от дехкан крупного хозяйства:
- Помогите нам организовать колхоз. Мы всё подготовили, не знаем, что дальше делать.
- Нет, мы не можем, не имеем права вмешиваться в ваши внутренние дела.
Но крестьяне настойчиво просили прислать хоть комиссара на короткое время, чтобы показать ему, что уже сделано. И командир уступил.
В кишлак поехали комиссар, сам Шевердин в качестве переводчика и красноармеец на всякий случай.
Большой дом и огромное поместье местного помещика располагались в небольшой долине и были ограждены высоким дувалом. Зайдя на территорию, наши люди увидели страшную картину: в ряд были выложены около двадцати трупов; была вырезана вся семья помещика вплоть до грудных младенцев и два жандарма.
- Вот, теперь нам никто не помешает организовать колхоз.

- И чем всё закончилось?
- Вопрос был решён по-сталински. Этнически это были азербайджанцы. Так как после ввода наших войск в Северный Иран многие иранские азербайджанцы захотели перебраться в Советский Союз, то так поступили и с этими. В то место был переброшен отряд НКВД, который интернировал в Советский Азербайджан всю деревню… где-то нашли им местечко. И это был единственный способ спасти тех людей. Ну, а командир части и комиссар были отправлены на фронт. Об их дальнейшей судьбе я ничего не знаю. Сам я к той разборке уже был переброшен в Бушир в качестве корреспондента «Правды». В Бушире нам предстояло организовать приём американской помощи по ленд-лизу и переправку полученных грузов на фронт.

Фёдор Байбаков имел пристрастие, или как впоследствии стали говорить – хобби: он интересовался историей. Я не знаю, как этот выпускник харьковской военной радиотехнической артиллерийской академии (АРТА) оказался в частях советской радиоразведки «осназ», но при совместной службе я убедился, что это был блестящий инженер, интеллектуал и очень порядочный офицер.
Вопрос Фёдора удивил и меня:
- Почему в книге «Набат» мюридами* шейха, оказавшегося русским разведчиком, выбраны луры? Ведь это племя обитает на юго-западе Ирана, а шейх обосновался в нашей Средней Азии, действовал в нынешних районах Туркмении, Узбекистана и Таджикистана?
Шевердин рассмеялся:
- Ну, Фёдор, подловил! Вопрос не в бровь, а в глаз!
Потом писатель вдруг стал серьёзным:
- Ребята, мне нельзя, а вы не стесняйтесь… коньяк хорош, начальство не обеднеет, а?
Последние слова были адресованы замполиту, и тот молча сам разлил коньяк по рюмкам. Ни я, ни Фёдор, не заставили себя упрашивать…
И тут мы услышали вторую историю из бытности Михаила Ивановича в Иране в 1941-42 году:
- Конечно, луры обитают в горах Загрос, большей частью на западе Иране в Луристане, но и на юге. Именно там, где-то к северу от Бушира в сорок первом пропал самолёт, на борту которого находились наши и английские офицеры. Время было военное, у немцев неплохо работала радиоразведка, поэтому самолёт на связь не выходил. Уже в то время американский «Дуглас» был оборудован радиокомпасом, который позволял самолёту находить свой аэродром, не включая бортовую радиостанцию. Поиски пропавшего самолёта ничего не дали.
Спустя несколько месяцев в чайхане какого-то рынка появились горцы, на одежде которых красовались «кубари», «шпалы» и «ромбы» - покрытые красным лаком знаки отличия советских офицеров. Горцев задержали жандармы, но переводчик английской миссии не понимал наречия, на котором те разговаривали. Вызвали меня. Горцы оказались лурами племени кухгилуйе и говорили на лурско-бахтиярском диалекте. Когда я с ними разговорился, они сказали, что покажут, где лежат обломки самолёта и отдадут документы, но при этом заявили, показывая на жандармов: «персов мы к себе не пустим, а шурави будут гостями!» Нас было трое и двое луров. Несколько часов они вели нас по узким серпантинам над бездонными ущельями. Остатки самолёта мы посмотреть не смогли, они были разбросаны по неприступным склонам. Но одежду и документы в кожаных планшетках горцы принесли. Мы взяли только документы, пообещав хозяевам муку и соль. После того я ещё несколько раз с ними встречался, передал им в дар коробку с лендлизовским печеньем и обещанную муку. Луры считались воинственным племенем, жившим по своим племенным законам и не признающим официальные власти. Взявшись после войны за «Набат», я, недолго думая, выбрал мюридами луров. Это была ошибка, о которой теперь будем знать я и вы…
Я спросил:
- Почему ошибка?
Неожиданно мне ответил Фёдор:
- Потому что луры шииты!
Я не понимал, в чём тут подвох, а Михаил Иванович хохотал, проговаривая сквозь смех:
- Браво! Браво, Фёдор! Не догадался, Станислав? Мой шейх мог быть только суннитом, а суннит никогда не взял бы в мюриды шиитов!

К сожалению, вскоре мы огорчили Шевердина, а он нас.
На второе ноября была назначена встреча писателя Шевердина с военным читателем на ташкентском телевидении. Для этой встречи телевизионщики оборудовали помещение во Дворце Офицеров, а «читатели» были привезены из разных частей. Но я в это время шагал в строю офицерской колонны на тренировке к параду, которая проводилась на бетонке авиазавода, ведущей к ЛИС – лётно-испытательной станции, а Фёдор готовился заступать на дежурство по части. Узнав, что на предстоящей встрече не будет ни меня, ни Байбакова, Шевердин встречу отменил. Разразился скандал. Нашему начальству влетело, хотя виноватыми оказались мы с Фёдором – не настояли…
Такая встреча уже с нашим участием всё-таки состоялась десятого ноября. Под угрозой оказался выезд на иранскую границу нашей мангруппы. Я был не только её начальником. Я вёз с собой почти десяток чемоданов с аппаратурой…
Пришлось офицерам моей мангруппы сдать взятые на это число билеты, отдел военных перевозок смог забронировать нам несколько купе только на четырнадцатое ноября. Так что и выезд мангруппы начался с опозданием на пять дней.
А саму встречу в Доме Офицеров я помню плохо. Слишком яркие прожектора и жара от них. Вот и всё, что запомнилось.
*) Мюрид – преданный ученик шейха, для которого шейх – учитель (мюршид). В романе «Набат» мюриды – молчаливые фанатичные телохранители шейха.

Глава 30. ЗКП, комары и ЭХБ

«…не забывай, что путешествие в десять тысяч лиг начинается с одного шага. Будь немножко китайцем…»
(«Шамал». СУББОТА, 24 февраля. Глава 48. База ВВС в Ковиссе.)

Меня не оставляла в покое память о том чувстве стыда, которое я испытывал, разговаривая с Чары Дурдыевым о сражениях Великой Отечественной Войны: этот туркмен знал историю военного искусства лучше меня, выпускника военной академии! Поэтому перед следующей экспедицией я решил немного «нахвататься». Выбор пал на книгу мемуаров генерала армии Сергея Матвеевича Штеменко «Генеральный штаб в годы войны», занимавшую видное место на моей книжной полке.
Книгу я брал на дежурства внутри своего полка, но времени для чтения не находилось. Наконец представился случай – дежурство на ЗКП, запасном командном пункте округа.
Стратеги вынесли ЗКП нашего Туркестанского военного округа на территорию Среднеазиатского военного округа – в Казахстан к посёлку Абай. Впрочем, САВО просуществовал с 1969 по 1989 годы, прежде здесь была территория ТУРКВО и ЗКП, в котором я дежурил в 1978 году, создавался в своём округе.
В день заступления на дежурство от северных ворот огромного здания штаба ТУРКВО отправлялся наш УАЗик. Дежурный с помощником должны были поспеть к назначенному времени  – половине восьмого утра, либо по предварительной договорённости подсесть попутно. К девяти часам мы были на месте, а УАЗик увозил в Ташкент предыдущую смену, оставляя нас в небольшой постройке ЗКП посреди степи.
На основном КП дежурили генералы и полковники, их помощниками ходили подполковники и майоры. На ЗКП дежурили полковники и подполковники, а помощниками были майоры и капитаны. Дежурными назначались представители оперативного управления, помощниками – офицеры от разведуправления или подчинённых ему частей.
И КП, и ЗКП утром и вечером принимали одни и те же сводки о происшествиях в частях округа, о состоянии их боеготовности. В такой час приходилось записывать сообщения, поступающие к нам по двум телефонным аппаратам. Связь со многими частями была отвратительной, приходилось переспрашивать, записывать искажённые фамилии и названия населённых пунктов, отыскивать их на карте, перезванивать для уточнения. По окончании суточного дежурства в книге рапортов писался письменный отчёт. Обычно этим занимались помощники дежурных, а дежурные только расписывались. Эти процедуры длились по часу-полтора. Зато остальное время было в нашем распоряжении; просто у телефонов кто-то из нас двоих должен был находиться постоянно.
Иное дело принимать решения в случае чрезвычайных ситуаций. Это уже была прямая функция дежурного.

Хотя… однажды при моём бдении в качестве помощника дежурного по ЗКП пришла информация о побеге из Чирчикской бригады «спецназ» двух солдат с автоматами. «Моему» подполковнику позвонил генерал – дежурный по основному КП и скомандовал: принимай решение и мне доложишь. Подполковник выругался:
- Вот хитрожопый!
Потом ко мне:
- Что будем предпринимать, Станислав?
Выругался он напрасно: решение генерала было правильным, так как сам «мой» подполковник был «родом» из той бригады, откуда бежали солдаты.
Я предложил:
- Вашу бригаду, наверное, уже подняли. Думаю, беглецы пойдут в Ташкент, где у них кто-то есть; в автобус не сядут, пойдут вдоль Чирчика (реки) виноградниками; пойдут пешком, потому как народ тренированный. На их пути химики, полк ПВО и мой полк. Химиков они уже прошли. Но стоит поднять по тревоге все эти части и начать охоту на беглецов с прочёсывания местности; на дорогах выставить патрули. Связаться с комендатурами Ташкента, Кибрая и Чирчика.
Однако подполковник знал размещение частей вокруг города Чирчик лучше меня:
- Есть ещё танковое училище в Чирчике и охрана стрелкового полигона в Кибрае. Поднимем всех, а ты прикинь, кому какой район прочёсывать. В комендатуры, комитетчикам и милицию я позвоню сам по каналам особого отдела. На всё про всё десять минут!

В октябре 1978 года дежурство на ЗКП было спокойным, и я просмотрел обе книги, к некоторым местам возвращаясь по нескольку раз. На полках у Дурдыева я книг Штеменко не видел. Казалось бы, это давало мне шанс. И только дойдя до места, где Штеменко пишет о любви Сталина к русской игре в городки, я понял, что и этого шанса у меня нет: начальник заставы Толя Иванов, когда мы с ним обсуждали этого туркмена-танкиста, обмолвился, что тот обучал туркменских мальчишек игре в городки. Конечно, работая инструктором вождения в танковом училище в Ульяновске, Дурдыев мог приобщиться к этой игре. Но не настолько, чтобы обучать туркменских мальчиков чуждой для них забаве! Сталин был кумиром для Чары, и всё, что любил Отец Всех Народов, любил и Чары; о любви Сталина к городкам Дурдыев, конечно же, вычленил из книги Сергея Матвеевича Штеменко. Значит, и Штеменко он тоже перечитал.

К сожалению, моё дополнительное самообразование оказалось напрасным: когда мы прибыли в район Кзыл-Атрека в ноябре 1978  года, Чары уже не было в живых… я чувствовал себя как тот мальчик, которого родители заставили умыться, а гости не пришли…

Мой сорок третий день рождения отмечался действительно в «узком кругу» – в купе поезда, только-только отчалившего от перрона ташкентского вокзала. Это был своеобразный «подарок» от писателя Михаила Шевердина, из-за причуд которого задержался наш отъезд… хотя отмечать день рождения лучше в купе поезда, чем на иранской границе, где мы соблюдали «сухой закон».
Пока солдаты перетаскивали в купе десять моих алюминиевых чемоданов с секретной аппаратурой и ящик с пистолетами и бумагами, я спохватился, что не взял водки. Сергей Томабаев, только сейчас узнавший, что мне сегодня исполняется сорок три года, взял организацию отметин на себя, резонно заметив:
- Мы все с прощальных обедов, сытые до икотки. Давай сорганизуемся ближе к вечеру.
«Сидор» в дорогу заботливые жены расстарались почти всем. А вот приобрести дыню-торпеду и арбуз если бы мы и забыли, то нам напомнили горки этих чудес природы на привокзальной площади и запахи: над горячими платформами перронов плыл аромат спелых узбекских дынь, а в вагонах народ утолял жажду арбузами. Не остался в стороне и наш постоянный «начпрод» Муминов. На первой же остановке он ввалился в купе с виноградом и ворохом горячих, запечённых с тмином, лепёшек – накупил прямо на перроне. Словом, на застолье жаловаться не пришлось.

Командир той воинской части у кишлака Изгант вблизи Ашхабада, где приютилась «точка» – отдельная пеленгаторная рота, и где обычно стояли на колодках машины наших узлов радиоперехвата, выслушал мою просьбу и, не спрашивая что и для чего, вызвал своего зампотеха и распорядился выдать всё, что мне надо. Я попросил напрокат штук пять диктофонов с запасными бобинами магнитной ленты, немецкий рулонный телетайп Т-51, рулоны бумаги и красящую ленту к нему, несколько рулонов электрохимической бумаги (ЭХБ), набор радиодеталей.
Такая сговорчивость сначала тронула, но потом я догадался, – наш «куратор» подполковник П-евский успел «надавить».
ЭХБ была мне нужна не по прямому назначению записывать сигналы, а для отпугивания комаров. Сухая ЭХБ, если поднести зажжённую спичку, не горит, а тлеет; тлеющая полоска, шурша и светясь мелкими искрами, ползёт по бумаге, как змейка эфа, которая перемещается по песку боком; при этом дым вызывает у человека сухой кашель, а комары пулями уносятся прочь.
Я раздавал клочки ЭХБ всей своей группе для походов в туалет.… Иногда, открыв окна, зажигал такой клочок в комнате: несколько минут – и ни одного комара.
В ноябре, как было и в марте, от туркменских комаров спасу нет: пограничники спят под марлями, задыхаясь; над солончаками «туман» из комарья вдвое снижает видимость; даже с клочком ЭХБ при походе в туалет надо уложиться в несколько минут, иначе… ну, читатель может и сам может представить себе последствия (на заставе туалеты во дворе, те самые, что американцы называют «русскими», а русские – «американскими»).
Весной листок ЭХБ Комионко подарил одному туркмену из кишлака Гудри-Олум, после чего мы наблюдали такую картину: тлел холмик навоза, в который тот туркмен подмешал кусочки ЭХБ; дымок стелился вдоль земли, а под его струйкой лежали друг за дружкой  верблюдица и верблюжонок; оба животных кашляли, как люди, но продолжали лежать. Когда я об этом наблюдении рассказал в комнате нашего жилья на заставе, Дед пояснил:
- У верблюда кожа тонкая, как у человека, и он очень страдает от укусов комаров; по этой причине в пору, когда комаров особенно много, верблюды уходят в пески, в барханы.
Не по прямому назначению мне были нужны и радиодетали: я уже сталкивался с тем, что туркмены близлежащих кишлаков, узнав, что появились «связисты», стали обращаться с просьбой о ремонте бытовой радиотехники; приёмники, магнитофоны, радиолы, а то и телевизоры были в каждом доме, даже в юртах; до ближайшей радиомастерской тысяча километров, мелкая неисправность – и аппарат просто надо выбрасывать; я мог бы помочь, время позволяло, ведь три дня выходных в вооружённых силах Ирана (исламская пятница и американские суббота-воскресенье) армейские радиосети молчали, давая и нам свободное время, но отсутствие радиодеталей не позволяло.

При отборе солдат в группу я столкнулся с обстоятельством, которое должен был предвидеть, но упустил: все операторы, подготовленные нами во время весенней и летней экспедиций, оказались уволенными в запас.
Вплоть до моего ухода на пенсию, в последующие четыре года, я этот фактор учитывал, и преемственность таких специалистов позволяла группе работать более эффективно. Хуже обстояло дело с подбором офицеров, так как с началом афганской кампании увеличилась ротация переводчиков и направленцев, работавших с материалами на фарси.

Ноябрьская экспедиция 1978 года  существенно отличалась от предыдущих тем, что теперь у нас было боевое задание, и хотя оно казалось расплывчатым, вернуться «с пустыми руками» означало не выполнить приказ. Серьёзность такой ситуации ещё предстояло довести до сознания офицеров маневренной группы.


Глава 31. Ноябрьский выезд. Боевая тревога.

« - Не согласен, - раздражённо вскинулся хан. – Это был бы труд Сатаны. Если бы не Советы, противостоящие им, американцы и их псы британцы диктовали бы свою волю нам и всему миру. И уж точно бы сожрали Иран – при шахе Мохаммеде это им почти удалось. Без Советской России, со всеми её пороками, не было бы никакой узды для поганой американской политики, их поганого высокомерия, поганых манер, поганых джинсов, поганой музыки, поганой пищи и поганой демократии, их отвратительного отношения к женщинам, к закону и порядку, их отвратительной порнографии, наивного подхода к дипломатии и их пагубной, да, это верное слово, их пагубной враждебности к исламу».
(«Шамал». ПОНЕДЕЛЬНИК, 12 февраля. Глава 16. База «Тебриз-1». 09.30.)


Не исключено, что какие-то нюансы, имевшие место во время руководимых мною экспедиций в последующие 1979-1982-е годы я перенёс в описываемый здесь 1978 год. Хоть я к этому не стремился, думаю, что такое невольное обобщение не повредило, а наоборот – сделало более чёткими рисунок сути и атмосферу нашего быта в те годы.

В учебном классе отдельной пеленгаторной роты у кишлака Изгант для офицерской части формируемой мангруппы поставлены койки с постельными принадлежностями. Кое-кто из прибывших со мною офицеров предпочёл погостить в квартирах коллег. Меня пригласил на постой в свою «пещеру» командир роты.
Предстояло за двое-трое суток расконсервировать узлы  радиоперехвата тропосферных и радиорелейных линий связи, отобрать и подготовить операторов. Но обстоятельства порушили эти планы.

Перед тем, как начать убивать друг друга, мужчины разных армий мира играют в войнушку на учениях, когда среди ночи звучат сигналы тревоги, и полусонные парни суетливо обвешиваются оружием и снаряжением военного назначения, бегут к боевым машинам, придерживая бьющие по ляжкам сапёрные лопатки, и, наконец, едут в темень на машинах с притушенными фарами, ориентируясь на синие светлячки едущих впереди. На дорогах колонны разных воинских частей не сразу вписываются в тщательно разработанный график, отсекают друг у друга хвосты, которые потом уже по дню ищут свои части. На перекрёстках регулировщики разных частей показывают флажками путь своим и не своим, – кто их там разберёт, где они, свои.
Однажды в Казахстане не такая уж большая – чуть больше двухсот машин – колонна нашего полка остановилась, так как ехавший впереди командир полка решил переждать на перекрёстке дорог, пока пройдёт колонна какой-то части, пересекающая наш маршрут. Но вскоре остановились и они. Подойдя к ним, чтобы разобраться и  поскандалить, – мол, у нас важное задание, и мы не можем опаздывать, – комполка увидел в кабинах «чужих» машин офицеров своего полка. Оказалось, наша колонна упёрлась в саму себя. Поехали, перепуская машины «обеих колонн» через одну. Если бы враг наблюдал за нами из космоса, он бы поразился мастерству русских совершать «мёртвую петлю» колонной автомобилей марки ЗИЛ-157!

К вечеру пятнадцатого ноября мы разместились. Кое-кто из моих офицеров отпраздновал встречу с приятелями из местных. Шестнадцатое ноября прошло по плану, семнадцатого предстояло завершить подготовку, дать выспаться водителям и 18-го с утра пораньше тронуться…
 
Но в ночь на семнадцатое прозвучал сигнал боевой тревоги.

Боевая – не учебная. Последний раз в советской армии боевая тревога звучала десять лет тому назад 26 августа 1968 года, в день ввода советской армии в Чехословакию. Если при учебных тревогах патроны солдатам не выдавались, а офицерам – только решением командиров частей, то при боевой тревоге патроны получают все.
Иное дело – запасной район. «Красный пакет» с координатами секретного района развёртывания может вскрываться или не вскрываться в зависимости от структуры сигнала тревоги, полученного по каналам связи. Если в нём нет указания на вскрытие «красного пакета», то часть должна следовать в тот район, который освоен во время предыдущих учений.
Отдельная пеленгаторная рота под Изгантом «арендует» пост на стационарном пеленгаторе стратегической разведки. Свои автомобильные пеленгаторы используются для обучения на них экипажей развёртывать, вести боевое дежурство и свёртывать антенную систему перед перемещением на новое место.
Поскольку при планировании ядерных ударов в начальный период войны средства радиоразведки и радиопротиводействия (РЭБ – радиоэлектронной борьбы) противника являются приоритетными целями, то своевременное развёртывание пеленгаторов в запасных районах является важной задачей. Но пеленгатор нельзя развёртывать где попало: если вблизи окажется железная дорога, линия электропередач, или береговая линия, – точность пеленгования ухудшится. Поэтому запасные районы выбраны предварительно, и на них проведены соответствующие исследования.
По радио я получаю распоряжение оставить одного офицера моей группы для контроля действий роты по тревоге. Как бы там ни было, до автомобильной трассы Ашхабад - Геок-Тепе едем одной колонной с тем, чтобы, проехав по трассе несколько километров, мне продолжить движение по шоссе, а пеленгаторной роте свернуть и раствориться в барханах. Но выехать на трассу мешает пробка из гражданских машин.
Должен пояснить читателю, что в 1978 году на автотрассе Ашхабад-Красноводск «пробка» в её нынешнем представлении была просто немыслима: в час проезжали несколько машин.
Томабаев вышел на «встречку» и остановил колонну из четырёх молоковозов, – везли молочко детям Ашхабада. Опрос водителей показал, что впереди идёт построение военных колонн. Стало ясно: по тревоге подняты и воинские части, размещавшиеся вокруг Геок-Тепе. Для нас это беда: весёлым ребятам на бэ-эм-пэ и бэ-тэ-эрах плевать на все бумажки с красными печатями в руках каких-то непонятных связистов. (В недалёком будущем, в 1981 году в Афганистане танкисты просто сбросят в пропасть заглохший автомобиль радиопеленгатора; и то – у них своя важная задача – перемещение из пункта А в пункт Б за установленный приказом срок!).

Командир пеленгаторной роты старший лейтенант Родик принимает решение двигаться по такыру, не выезжая на трассу; местность ему хорошо знакома. Впоследствии я узнал, что он прибыл в район развёртывания даже раньше намеченного срока.
Я с четырьмя машинами мангруппы остаюсь у перекрёстка покорно ждать просвета в пробке. Выхожу покурить с водителями автомобилей пробки. Никто ничему не удивляется. Если военные не позволяют ехать дальше, то это в порядке вещей. Мужики послужили в своё время, к ситуации относятся с пониманием – «значит, так надо!»
Ставить своего регулировщика и вклиниваться в цепь гражданских машин не хотелось: в отличие от Родика у меня было больше временных степеней свободы, да и путь предстоял не близкий – пятьсот двадцать километров. А очередь из авто – это не пробка у светофора или у места, где произошло ДТП.
Когда мы, наконец, миновали Геок-Тепе и вырвались на свободную трассу, солнце светило вовсю.
В Кзыл-Арвате на всех перекрёстках нас тоже встретили регулировщики от частей дислоцированной там мотострелковой дивизии, но тамошних колонн в черте города уже не было, и мы проскочили его без помех.
В районе Кзыл-Атрека пришлось отказаться от длинного привала, который мы обычно устраивали в ожидании темноты. Сейчас стояла обратная задача – занять свои капониры у заставы и закончить возню с маскировочными сетями до рассвета.

Обычно в частях поднятой по тревоге советской армии не ведали, что и почему; причину тревоги никто не разъяснял. Но сейчас мы её знали: Иран, до которого рукой подать, и в котором хозяйничают американцы.
Настоящую причину мы узнали через пару дней: 19-го ноября СССР выступил с заявлением «о недопустимости вмешательства во внутренние дела Ирана кого бы то ни было в любой форме и под каким бы то ни было предлогом».
В это время наша манёвренная группа уже работала.

Тогда я решил, что догадался, почему наша экспедиция была столь спешно отправлена к советско-иранской границе. Но впоследствии я предположил, что П-евский отправил нас по собственной инициативе, так как решение об этой экспедиции было принято до 5 ноября, когда Тегеран запылал пожарами, и до 9 ноября, когда шах решил приступить к формированию военного правительства. Последнее могло обратиться к США за прямой военной поддержкой. К этому времени из акватории Филиппин начал движение американский авианосец «Констеллейшн», который только после заявления советского правительства изменил курс и бросил якорь в Южно-Корейском море. Решение о нашей осенней экспедиции было принято до этих событий. Подполковник Комионко обращался к П-евскому с возражениями против этой малоперспективной экспедиции, не обещающей новой информации по вооружённым силам Ирана, но отрывающей от прямых обязанностей переводчиков и направленцев. Однако убедить заместителя начальника разведки округа он не смог.
О том, что за два дня до заявления правительства советская армия поднята по боевой тревоге и воинские части покинули места постоянной дислокации, в прессе не было ни слова.
Очевидно, промахнулась и агентурная разведка США: наблюдая движение ночных колонн, не определишь, какая тревога вытащила их гулять по степям и горам – учебная, или боевая.


 Глава 32. Сукин сын Фёдор

«- Временная ссылка, – весело произнёс он, исполненный облегчения от того, что тяжёлый момент между ними миновал. – Потом мы опять вернёмся домой»
(«Шамал», ВТОРНИК, 13 февраля.  Глава 25. Плотина Диз. 16.31.)

После преодоления нескольких перевалов Копет-Дага при въезде на «тарелку» оазисе Ахал-Теке, мой сержант-водитель сам спросил:
- Остановиться?
Это он запомнил, как Борис Львович, а затем и я в этом месте останавливали колонну и давали возможность солдатам выйти из КУНГов, размяться и полюбоваться белыми орлами на телеграфных столбах, раскинувшимся перед нами пейзажем. Из маленьких окошек будок КУНГов, в которых ехали и солдаты, и офицеры, разумеется, ничего не рассмотришь.

Один водитель и радист, ставшие теперь сержантами, – только эти бойцы имели опыт предыдущих экспедиций. Но их опыта оказалось достаточно, чтобы группа быстро вошла тот самый ритм работы, когда каждый знает, что делать и сейчас, и в любой час следующих суток, в ту ситуацию, которую часто называют рутиной работы, но которая как раз и является высшим пилотажем разведки.

Рассказывая о комплектовании группы для осенней экспедиции 1978 года, я не упомянул старшину группы. Федя был занят подготовкой молодых водителей к пятисоткилометровому маршу, и мне не удалось взять его в этот выезд:
- У тебя есть свои прапора, бери их.
- Можно взять Балабая?
- Нет, его, пожалуй, нельзя.
Я и сам знал, что нельзя: постоянный заседатель народного суда, числящийся фронтовиком, хотя был призван в мае 1945 года, постоянный обитатель президиумов на собраниях, участник встреч с пионерами и пр., в ЛИР он только числился; правда, он был хорошим профессионалом-радистом, но и только.
Другой прапорщик был старательным, но и этим его качеством я воспользоваться не мог. Во-первых, хозяйственник, в лаборатории исследования радиоизлучений он был совершенно не нужен; во-вторых, я его видел разве что на построениях полка.
Дело в том, что в те годы строился массив штаба округа. Это строительство было бедой для нашей части. От службы отрывались офицеры, прапорщики и целые роты солдат.
Особенно доставалось тем солдатам-радистам, которые оставались. Им приходилось дежурить на постах радиоперехвата по шесть часов через шесть. А в оставшееся время – приём пищи, политзанятия, несение службы во внутренних нарядах, полковые, батальонные и ротные построения… всё это приводило к тому, что люди не высыпались и не засыпали на постах только потому, что офицер, начальник смены, не расставался с палкой, которой активно пользовался, приводя к бодрости кемаривших радистов; ведь и при нормальной жизни попробуй не кунять носом, если, к примеру, ночью твоя подопечная сеть не работает, и в наушниках часами слышишь непрерывное «ш-ш-ш…».
 На этой стройке был постоянно задействован «мой» прапорщик Ц-л. Но коль дают, пришлось взять его.
Стоит сказать о дальнейшей судьбе Ц-ла. В середине 80-х он уволился в запас и, когда от него ушла жена, совершил поступок, которым многие мужики грозят женщинам, но не приводят свою угрозу в исполнение, – он покончил с собой. Как это произошло, я не помню, так как в то время общался с однополчанами либо за кружкой пива, либо в «День Части», когда ворота КПП были открыты для ветеранов бригады (В 1979-80 годы полк был преобразован в бригаду. Подобные расширения полков «осназ» вызваны усиливающимся насыщением войск вероятного противника радиоэлектронными средствами. В Москве, Ленинграде, Одессе такое преобразование свершилось почти на десять лет раньше. До нас дело дошло только в связи с афганской кампанией). Разумеется, общались между собой и наши жены, да и сами ветераны периодически перезванивались, особенно когда кто-то из нас умирал, и надо собрать бывших сослуживцев на похороны.
Так как офицеры КП мало общались с прапорщиками других подразделений, то со временем забывались и их фамилии.
Забавный случай произошёл у нас с Томабаевым в конце 80-х. Он жил в том же массиве Ташкента, что и я – имени «40 лет Победы». После возвращения из Афганистана он уволился в запас и сразу купил автомобиль, на котором гонял безбожно, постоянно обогащая узбекских гаишников. Именно поэтому он выпивал редко.
Как-то перед вечером я встретил Сергея, изрядно выпившего. Мой приятель был человеком довольно плотной комплекции, и напоить его не просто.
- Ты где это так?
- Был на похоронах нашего прапорщика… странно, что тебя не позвали.
- Какого прапорщика?
- Хм… забыл фамилию… Х-в… или Ш-в? Такой низенький…
- Тогда Ш-в?
- Точно, он.
Но жена Ш-ва Таня работала в одном детсаду с моей супругой. Вот, придя домой, я Марию и «просветил».
- Ты знаешь, что сегодня похоронили прапорщика Ш-ва?
- Да ну? Кто тебе сказал?
- Томабаева встретил, он шёл с похорон.
- А что случилось? Недавно я его видела, вроде как был здоров.
На следующий день Мария огорошила Татьяну вопросом:
- Таня, сочувствую! Что случилось с твоим Анваром, как он умер?
- Анвар умер? Когда?

В мангруппе Ц-л показал себя толковым старшиной, руководил спокойно без истерик и криков, и при этом достиг хорошей дисциплины. Хотя тут, возможно, сработало то, что мы выехали фактически по боевой тревоге. Я не раз  наблюдал, как солдаты, в обыденной жизни отличавшиеся низкой дисциплиной, в боевой обстановке преображаются и становятся отличными инициативными бойцами. Одно меня беспокоило: он не был автомехаником и в случае поломки машины на марше пришлось бы полагаться только на водителя – сержанта срочной службы.
Отсутствие Фёдора сказалось уже в день нашего приезда, причём с неожиданной стороны. На позицию к нам пришёл пожилой туркмен и начал скандалить:
- Ваш прапорщик взял в ремонт радиолу и деньги, которые потребовал наперёд. Отдайте мне приёмник и деньги, я попрошу помощи у кого-нибудь другого!
Сукин сын Фёдор! Автомеханик, в радиотехнике он разбирается, как бедуин в фуникулёрах! Наверное, «подвязал» радиомастеров полка, якобы для себя… Ну, я вернусь, задам ему! Мог бы направить туркмена к нам, но пожадничал…
Пришлось соврать:
- У него мама заболела, не смог приехать с нами. Будет в следующий раз.
Мать – это святое. Туркмен смягчился:
- Ладно, раз такое дело, подожду.
____________________________
На снимке: в горах Копетдаг


Глава 33. Сюрпризы Деда. Маслины

«Будущее есть будущее и лежит в руке Аллаха. Прошлое – это тоже прошлое».
(«Шамал», КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ. ПЯТНИЦА. 2 марта 1979 года. Глава 61. Ленге, аэродром. 08.31)

Насколько мне не изменяет память, осенняя экспедиция 1978 года была не очень-то продуктивной, но погода была относительно комфортной, – днём ни холодно, ни жарко, а ночи на юге холодны и летом.
Проезжая дальний блокпост, я понял, что и погранцы «на ушах». Наряд был явно усиленным, возглавлялся то ли прапорщиком, то ли лейтенантом. Мы стояли недолго. Короткий звонок и шлагбаум поднят. Я понял, что о нашем движении пограничники предупреждены.

 У меня уже был опыт и, хотя в Изганте из-за преждевременного выезда по тревоге я не смог выменять спирт на продукты питания, неожиданно повезло в Кзыл-Атреке.
Было начало ночи. Редкие подслеповатые фонари обозначили въезд в город. Выбоины на старом асфальте казались провалами в преисподнюю. Абрис Туркмено-Хорасанского хребта на иранской стороне отделял звёздные россыпи неба от черноты гор. Кое-где в горах мерцали красные огоньки. Костры?
В Кзыл-Атреке меня ждал приятный сюрприз в образе Деда. Он возник из темноты перед фарами моей машины и сразу предложил завести колонну внутрь огороженной территории комендатуры.
Я попытался возразить:
- Нам ведь надо до рассвета…
- Знаю. Но дорога ещё часа два будет занята. Успеете!
Конечно, дорога свободна. Я уже знал, что Дед соврёт – не поморщится. Но он здесь хозяин.
Все окна двухэтажного здания комендатуры светились.
Однако Дед был послан небом. Если в предыдущих экспедициях мы передавали продаттестаты наших солдат через начальника заставы и только через день-другой ехали за продуктами, то сейчас я тут же сдал их и получил продукты на складе. Всё было организовано быстро и чётко, как будто была не полночь, а середина рабочего дня.
Памятуя о том, что придётся готовить рыбу, я нащупывал подход к прапорщику, заведующему складом.
Начальник склада не отказался от спирта, предложив мне вместо запрошенного комбижира коробку животного жира – смесь свиного смальца с говяжьим.
Заметив в моём лице тень сомнения, он усмехнулся:
- Знаете, у нас на заставах нет ни одного мусульманина. Если есть у вас, не унюхают, говяжий и всё! А зачем вам столько?
- Рыбу…
- А-а-а…
Жестом фокусника он поставил передо мною металлическую банку с хлопковым маслом. Банка имела форму параллелепипеда и была довольно тяжёлой, – наверное, тянула литров на пять. Жарить рыбу не в комбижире, а в кипящем хлопковом масле – я о таком и не мечтал.

Чудеса продолжались и в последующие дни.

Если летом у меня были талоны на 92-й бензин с туркменскими печатями, и я их продал начальнику бензоколонки, чем существенно увеличил наш офицерский «общак», то на этот раз талоны были, но без печатей, всё из-за скоропостижного выезда.  В те годы талоны на бензин действовали только на территории той республики, которая была указана на печати. Поэтому сейчас я даже не планировал использовать этот источник пополнения нашей кассы. Но на третий или четвёртый день мне позвонил начальник заставы:
- Слава, тут хозяин заправки интересуется, есть ли у тебя талоны на девяносто второй.
- Да есть, но без печатей.
- Так и скажу.
Через час туркмен подъехал на «Волге» и купил все талоны, что у меня были, заплатив, как и прежде.
Да-а, для нас эти талоны без печатей были просто фантиками, а для него – ценные бумаги, предмет бизнеса… а иначе, зачем они ему?
Мы смогли не только улучшить питание офицеров, но и пополнить солдатский стол молоком и свежими овощами, покупали для солдат и офицеров арбузы, дыни, гранаты.
Это было незаконное улучшение быта. Но не думаю, что кого-либо из нас мучили угрызения совести.

Начальник заставы сообщил нам не очень приятную новость: мы замечены иранской стороной. В начале ноября, за неделю до приезда нашей группы, на иранскую заставу прибыла группа жандармских офицеров, среди которых был американский советник. Видимо, они обратили внимание на изменения в деталях панорамы нашей стороны. В тот же день границу нарушил мотоциклист, который сфотографировал огромное, пятиметровое в диаметре, зеркало нашей антенны и укатил обратно. К счастью, мы, уезжая летом, сориентировали антенну на Ашхабад. Во всяком случае, иранская сторона никаких запросов не сделала. Возможно, они удовлетворились легендой, которую мы рассказали их шпиону, директору школы в кишлаке Гудри-Олум. А может быть, им уже было не до нас.

Как и летом, ежедневные донесения мы возили к засовцам, разместившимся в здании почты Кзыл-Атрека. Телеграфная связь была с полком, практически с тем человеком, который окажется у аппарата в Ташкенте. Через полк осуществлялось соединение с разведуправлением округа. Туда шли наши донесения. Иногда подходил к аппарату заместитель начальника разведки округа подполковник П-евский, в неофициальных переговорах оценивал нашу работы или давал какие-то указания.
Во время одной из таких поездок с донесением в Атрек капитан Кальменсон встретился с Дедом и тот передал для нас трёхлитровую банку маслин.  Не помню, чтобы маслины продавались в советских гастрономах. Разок-другой мне удалось узнать вкус маслины в ресторане. А тут вдруг столько! Мы попробовали по две-три штуки горьковатых маслин, но на большее нас не хватило. Только сам Кальменсон приложился к маслинам, да так, что пришлось его притормозить: побойся бога, ты не один! Владимир был из московских евреев и где-то в столице полюбил это лакомство.
В Ташкент из этой командировки я привёз литровую банку маслин. Мои семнадцатилетняя дочь и одиннадцатилетний сын, прежде чем угостить друзей маслиной, терпеливо откусывали по одной с тем, чтобы повеселиться, видя как другие кривятся, попробовав угощение.
Маслиновые рощи встречают нас при подъезде к Кзыл-Атреку. Той осенью 1978 года я впервые узнал технологию заготовки маслин. Их срывают зелёными и, засыпав в бочку, заливают аккумуляторной щёлочью. Так они травятся почти сутки, после чего их пересыпают в бетонный лоток с проточной водой и вымывают щёлочь тоже сутки. Потом складывают в бочки и заливают слабым раствором соли, в котором маслины заквашиваются целый месяц и становятся съедобными.

Описанная идиллия этой командировки жестоко нарушалась комарами. Каждый день я раздавал всей команде кусочки сухой электрохимической бумаги. Перед сном мы открывали окна и двери и выкуривали комаров. Окна были затянуты мелкой металлической сеткой, и днём их ещё можно было держать открытыми.
С позиции, где под маскировочными сетками в капонирах стояли наши машины, только и слышалось:
- Закрой дверь!
Я, как и прежде, занимал отдельную комнату площадью десять-одиннадцать квадратных метров. Здесь у меня была койка, тумбочка и столы. Для стула места не было. На столах размещались два приёмника, демодулятор, магнитофон и рулонный буквопечатающий аппарат. 
С пяти часов утра до девяти я успевал принять ленты новостей от известных телеграфных агентств, последние известия советского радио и советской радиостанции, вещающей из Тбилиси на фарси.
После завтрака Сергей Томабаев забирал рулоны с английским текстом, а Рушан Мустафин устраивался на моей койке и прослушивал новости на фарси, делая какие-то заметки.
Потом они принимались за материалы, добытые радистами на постах перехвата в машинах. Обычно утренний «улов» был невелик, – Иран ночью спал.

Вечером я, мотивируя тем, что рано встаю, уединялся. Иногда, по настроению, что-то сочинял, раскрашивал акварельки. Было дело – приходилось проводить ночь на станциях, если у радистов что-то не ладилось с настройкой.
При сильном ветре не один час я проводил на крышах КУНГов, удерживая «зонтики» антенн; они были созданы для установки в помещениях, а в Туркмении бывали сильные ветры. Заниматься этим кому-то я не доверял … тут нужен был некий фанатизм, а я не мог этого требовать от других…

Были чудные тёплые ночи. И сейчас, закрыв глаза, я вспоминаю фантастическое зрелище: в свете полной луны на металлической сетке, которой затянуто окно, как украшения разместились силуэты ящериц и мотыльков; это были мелкие варанчики зем-зем и ночные бабочки, прилетевшие на свет; иногда из командировок в Туркмению я привозил зем-земов детям; они называли их «зямзямчиками». Ящерицы охотились на ночных бабочек. Я ни разу, сколько ни пытался, не смог поймать момент охоты. Только что бабочка была в десятке сантиметров, и вот она уже в пасти зем-зема.
Не зажигая света, чтобы не спугнуть этих красивых охотников, я сую маленький  кипятильник в чашку, готовлю растворимый кофе и, раскурив трубку, предаюсь размышлениям.
 
21 декабря 1978 года манёвренная группа разведки ГРУ ГШ снова отправится на границу с Ираном, планируя новый год встречать дома. Но вернётся только 7 марта 1979 года.

Никакая фантазия не привела бы меня к мысли, что спустя тридцать пять лет я буду описывать эти события, находясь в новом мире, где не будет ни иранского шаха, ни самого СССР, и только могущественный оплот империализма – США, потеряв Иран на моих глазах, по-прежнему будут стремиться вернуться в то время, которое, увы, стало прошлым, используя Грузию и Турцию, подминая соседние с Ираном страны – Ирак, Афганистан, Ливию, намереваясь смять Сирию – последнего союзника Ирана…

*     *     *     *     *
Санкт-Петербург, Курортный район

Зеленогорск, 2013