***
Несколько дней наведывалась она и на базар, и на пристань пока не улучила момента, чтоб познакомиться с тем приказчиком. Вот когда ее красота пригодилась.
Улучив удобный момент, с шутками да прибаутками познакомилась с ним, и давай набиваться в работницы, обрисовала, как ему не хватает ее помощи, ее рук ловких, посулила, что накормит его такой щучьей солянкой, какой он ввек не едал.
А его уж и зацепило, любовался на нее - наглядеться не мог, слушал - не мог наслушаться. Заговорила его Стешенька, да так ловко, что даже плату за свои труды выцыганила, учитывая груз - скарб, двух лошадей, телегу. Как кашеварку взял он ее, без лишних вопросов, со всем ее добром и детьми, выделив уголок под навесом на своей барже.
- Ежели чего, скажешь, мол моя женка … и робята, того … мои, мол, - говорил он, от всей души желая себе такую жену-красавицу, таких пригожих деток.
До самого Иловля путь был гладкий, без приключений.
Медленно сплавлялась баржа вниз по течению, Стеша целыми днями стряпала для Иваныча с его грузчиками, не забывая, конечно покормить и своих деток. Обстирывала их, штопала им вещи.
А он то и дело вертелся около нее, забавляясь беседами. Стеша искусная была сказительница, то сказки, то правдивые истории, то смешные случаи, у нее всегда было чем увлечь, потешить. И так целыми днями, не только руки, но и голова у нее была занята, отрабатывая хлеб и проезд.
Близнят пришлось привязывать в холодке широкой, короткой вожжой, из страха, чтоб не булькнули в воду, не потопли. Но они почти никогда не были надолго брошены без пригляда. Мужики, скучающие по своим семьям, в свободное от работ время с удовольствием возились с ними. Малыши были как херувимчики, с румяными, пухлыми щечками, с блестящими, умными глазками, смешно коверкая слова, пытались повторять всё, что услышат.
Иваныч, весело посмеиваясь, прибасал им всякие частушки. А Тиша с Терешей хлопали в ладоши и уморительно вторили ему.
Поля помогала матери, старшие братья целыми днями купались, ловили рыбу, которой хватало на всю артель. На причалах добывали дров для кухни.
И все Шиленчата любили петь, по вечерам садились рядышком, опускали ноги в воду и выводили на разные голоса, уж так ладно да красиво, что все артельщики подбирались к ним поближе, заслушиваясь.
Стеша тоже пела, только очень мало и недолго, все ее песни оканчивались слезами, она уходила тогда в самый дальний угол баржи, ненадолго, плескала себе в лицо водой и, нахмурив брови, возвращалась к своим бесконечным кухаркиным заботам. Плаксивая, да сварливая баба никому не нужна.
Иваныч остался весьма доволен наемной кашеваркой, спорой и умелой.
-Какие похватные ребятишки у тебя, Стешенька, - любовался он на дружное семейство. Не хотел расставаться, и так и этак намекал женщине о своей благосклонности, а она изо всех сил не замечала взглядов пожирающих, не понимала бесед зазывных…
-Эх, голубь, куда тебе до мучителя моего, тот и образован был, и опытен, и властью наделен, - вздыхала про себя Стеша. Для какой другой это была бы не просто соломинка, а… а я не могу своей плотью достаток и спокойную жизнь устраивать… да и не даст он мне покоя…
Её передергивало от одной мысли о новом замужестве. Это и предательством будет памяти Калистрата, мученическую смерть из-за нее принявшего. Да и любила она только его, душа не принимала думать об нем, как о покойнике…
- Стешенька, краса ненаглядная, разумница ты! А пошла бы ты за меня, если б полюбился я тебе?
Стеша, улыбаясь, покачивала головой, ласково глядя на него своими лучистыми, серыми глазами.
- А я бы взял тебя, со всеми твоими спиногрызами взял, с превеликим удовольствием… да…
- Ну хоть один разок дозволь обнять, да облобызать тебя как следовает… чтоб дольше помнить…
И растопырив руки, неловко, по медвежьи сгреб ее в объятиях, смял в поцелуе, потом резко оттолкнул.
- Ну все, прощайте, будьте осторожны, помогай вам Бог, - развернулся и широким шагом, не оборачиваясь, пошел на свою баржу.
Стешенька благодарным взглядом проводила его, прощаясь.
- Не забуду я доброту твою, мил человек. Прости, что не смогла на любовь твою ответить, благодарствую что неволить не стал, бедой моей не воспользовался. Что корысти в тебе не было. По Божьим законам живешь, воздасться тебе, за дела твои, а я завсегда в молитвах о здравии твоем поминать буду…
Прощаясь, Иваныч снабдил их продуктами на первое время - муки, пшена, солонины, и воистину царский подарок - почти полное ведро крупной соли.
- Бери, не жалко, ее в степи за Волгой в озерах прям так набрать можно, а тут ты ее не укупишь.
Еще дал прошлогодний бочонок проржавевших сазаньих кусков в тузлуке.
- Если промыть хорошенько и в воде немного вымочить, то отварная, да с картошечкой она еще очень даже ничего.
Наломал целый мешок вяленой тарашки, мелковатой, высушенной до звону, зарапленной, но ребятишки всю дорогу, нет - нет, да и зашуршат, зашелушат, точили зубы. Потом через время начинали ныть – жажда донимала.
-В крынке воды не стало хватать, придется полное ведерко в телегу устанавливать, не то вы меня со свету сживете… Ишь, красота какая - насолонцуетесь, пузенки водой набузуете и ести не просите, може не будем ужинать? Подначивала Стеша ребятишек и торопилась успокоить, со смешком наблюдая за своими испуганными оглоедами…
***
В Царицин они попали только на следующую весну…
Малые дети принудили Стешу искать постоя на холодные времена.
Кочуя от хутора к хутору, они прибились, наконец, к одинокому, полузапущенному подворью.
Двор стоял особняком, верстах в двух от большого села. На окраине небольшого лесочка, на берегу залива речки Иловли. Низенькая избенка с крышей крытой соломой почерневшей от времени, местами всклокоченной. Забор с прогнившими, покосившимися столбами, на которых на одной петле болталась створка ворот.
- Глядите, ребятишки, живут здесь не больно зажиточно, авось бедняк бедняка в нужде поймет легше, може не прогонят…
Какой - то шум доносился с глубины двора, Стеша придержала лошадей, укрывшись за ближайшим кустарником.
Привычка прятаться, услышав любой, вызывающий тревогу звук, помогла им сейчас избежать столкновения с местной властью.
Толстый, чванливый урядник, выезжая из ворот на вороном жеребце, бранился и угрожал, цепляющемуся за стремя, старику.
- Смотри, дед, вовремя налоги не выплатишь, посажу в яму, никому твои хворости не интересны. Продавай вон хоть быков, хренов вольный казак, леноват ты, видать, брат, ежели до своих годов даже родни не нажил.
- Помилуйте, Христа ради, голубчик, Илья Кузьмич, повремените, я все заплачу, как и раньше, чуток оклемаюсь, прихворнул я шибко, не поспел к сроку, а и картоха нонче уродилася, нарою, свезу на ярманку, и уплачу налог, продлите отсрочку…
Старик семенил за наездником, сгорбившись, на трясущихся ногах. Урядник грубо оттолкнул его, брезгливо поморщился.
- Неделю даю, потом заберу быков…
Стеганув лошадь хлыстом, поскакал в сторону станицы.
Расстроенный старик нахлобучил выгоревшую фуражку, засучил лоснящиеся на коленках, отвислые сзади штаны с лампасами. И размазывая слезы, побрел назад во двор. Начерпнул из колодца и долго пил студеную, чистую, как слеза воду. Успокоившись, поковылял в сад. Взял, прислоненную к старой, узловатой яблоне, лопату и направился мимо заросших сорняками грядок к огороженному с обеих сторон плетеным тыном берегу Иловли, засаженному почти до самой воды высокими, буйно растущими картофельными кустами.
***
- Ну, хорошие мои, знаю я, что нам делать, чтобы дедушка не прогнал и пустил до весны на постой.
Немного пошептавшись, Шиленчата, как тараканы зашуршали по чужому подворью.
Степка с Ванюшкой, вытащив из телеги лопату, сняв, висящую под обветшалым навесом широкую двуручную корзину, засеменили к деду.
- Дозвольте, дедунюшко, на обед немного картохи заработать, мы Вам поможем рыть, а Вы нас покормите.
-Вона! А вы хто ж такие будете, чтой то не признаю я … -прищурился, оглядывая пострелят, старый казак
- Я - Степа, а это мой брат - Ваня, мы не здешние, до Царицына путь держим, да голод и холод за ноги хватают, останавливают. Так дозволяете?- стараясь не дрейфить, бодренько протарахтел Степка.
- А чаво ж, дозволяю, только по силам ли работа?
- По силам! Мы с мальства в работах, это дело знакомое… Стараясь говорить басом, степенно произнес мальчуган. Старик едва успел спрятать смех в кустистых, седых бровях, - ох, щеглята, ужо не мальцы, отроки, сопливые чуточек, а так коне-ешно, да…
Оглядевшись, Шиленчата встали с краю широкой грядки, Ваня споро обхватил в охапку ботву отдельного куста, открывая Степе местину для копания, и подлаживаясь подтянул куст вверх, помогая одолеть братке тяжесть земляного комка. Куста через четыре - поменялись. Дорыв до края, воткнули лопатку и принялись собирать крупные, розовато- желтоватые клубни, разбивая голыми пятками и пропуская между пальцев чуть влажноватую землю, стараясь не затоптать ни одной картошины. Наполнив доверху корзину, хватались с двух сторон за ручки, тащили и ссыпали в начатую дедом кучу.
- Ох, хлопчики, сам Господь вас послал мне в помощь. Я бы вас и так накормил, дитятки, но от помощи отказываться не в силах, стар я стал…
Так за работой, за разговорами мальчишки отвлекли внимание старика от собственного подворья.
В полдень дед дозволил им запечь в костре картошки и разделил на троих в баклажке простоквашу.
Немного отдохнув, принялся копать дальше и подивился, ребята никуда не ушли, а продолжили работать.
И он уже с благодарностью поглядывал на их, измазанные сажей и простоквашей, серьезные мордашки.
***
А Стеша с Полинкой вовсю орудовали во дворе, в избе, по-хозяйски расправляясь с грязью и запустением.
Заехав во двор, хорошенько прикрыли ворота, выпрягли из телеги лошадей и оставили на длинном поводу, давая им возможность пастись в заросшем лебедой и ромашкой палисаднике.
Недалеко от колодца, с чуть солоноватой водой, с покачивающимся журавлем, на котором было примотано помятое жестяное ведерко, находились неглубокие, удлиненные, деревянные корытца - скотину поить, налила туда несколько ведер, и причмокивая губами, подозвала лошадей напиться.
Оставив Полю с малышами на крылечке, пригнувшись, вошла сначала в небольшие, темные сени, собрав на себя липкую паутину и сморщившись от кислого, застоявшегося воздуха.
Открыв внутреннюю дверь, попала в избу, тускло освещенную через пару небольших окошек, затянутых, вместо стекол, бычьими пузырями. Один был прорван, и через щель в комнату набилось столько мух, что большой стол, стоящий напротив огромной русской печки, шевелился будто живой.
- Маменька родимая, - передернула плечами Стеша.
На столе в кувшине, накрытом грязной тряпкой, обнаружилось молоко, Стеша понюхала - не прокисшее. Рядом зачерствевшая, заплесневелая краюха хлеба.
На полке, над печкой, в высоком кувшине, с завязанным липкой, вонючей тряпицей горлышком, вокруг которого вились мелкие мушки, обнаружился крепко перебродивший, ядреный хлебный квас.
- Вот это дело, закваска есть, хлебца можно будет испечь, давно мы свеженького не едали, только сначала всю эту грязь надо выволочь…
- Ты, донюшка, вот что, давай покорми малышат молоком с хлебушком, только хлеб и миску свою возьми, укачай, уложи в телеге и присоединяйся к уборке…
До вечера еще было далеко, а запущенная изба приняла совсем другое обличье.
Стеша вычистила, обмазала кой-где свежей глиной и затопила большую русскую печку, повытаскивала на улицу все дедово барахло, что повытряхивала, что повыстирала и развесила на плетнях. Из всех углов вымела, выскребла, обмахнула.
В переднем углу перетерла, избавила от паутины иконы и выстирала, затем навесила, как был, широкий, с красивой вышивкой, рушник.
Обмыла окошки и заткнула дырку размочаленной тряпицей.
С печки стянула тронутую молью провшивленную кошмину. На улице перекинула через жердь под навесом и долго колотила по ней палкой, поднимая клубы пыли и оставила там, выветриться.
За печкой разобрала большой топчан, прикрытый тканым из толстых, грубых конопляных нитей, грязнючим, затхлым покрывалом, с вековым комковатым соломенным тюфяком и такими же подушками, с засаленными, кое-где прорванными наволочками, у которых из прорех торчали потемневшие клочки сена.
Вынесла подальше за ворота, выкинула в кустарник старую, вонючую солому.
Нагрела в большом чугуне воды, перечистила всю немудреную посуду.
Крупным, речным песочком и лезвием ножа до желтизны отскребла, набанила горячей водой столешницу - Божью ладошку.
Намыла полы, лавки и полати, теперь они курились паром, высыхая.
На речке с песком выстирала и хорошенько выполоскала самотканое покрывало, натюфячник с наволочками, и свой потный и пропыленный сарафан с рубашкой.
Поразвесила на таловых кустах, а пока всё сохло, с наслаждением, несмотря на довольно холодную воду, Илья Пророк уж льдинку пустил, обмылась сама, давая роздых и бодрость телу.
Потом ловко и споро нашила на прорехи заплатки, набила свежим сеном тюфяк и подушки.
Устроив свежую постель на топчане, про себя решив, что если все заладится, то тут будет спать она с близнятами. Дед, как спал на печке, так и пусть спит, вернула туда кошму и бараний тулупчик, с краю положила свернутую постиранную и поштопанную старикову одежку. А для ребят и Полюшки потом принесу с телеги, постелю, хлопцам на сундуке, а доченьке на широкой лавке.
Между тем Поля замесила хлебы, вымочила, затем отварила соленой сазанины. Картошки сварила, натолкла, перемешав с луком, поджаренном на выжаренном, меленько порезанном кусочке говяжьего сальца, отрезав его от куска солонины - налепила пирожков, разложила на две чугунные сковородки, найденные под подом. Перед крылечком задымила пузатый ведерный самовар.
К вечеру, закончив с уборкой и стряпней, уже поджидая сыновей с хозяином, начиная немного нервничать, вдруг осерчает за самовольство, выгонит с треском, все-таки продолжала трудиться, надеясь на лучший исход задуманного. Стеша прошлась по двору, обнаружила несколько катухов, в одном большую свинью с кучей поросяток, в другом - кабанчика, с ее появлением поднялся голодный визг. От этого звука женщину чуть не стошнило, справившись с собой, кормить она их все же не смогла.
- Поля, иди, доча, нарви им свекольной ботвы в огороде, покидай.
Оглядела небольшой загончик, усеянный черными кругляшами, - так, а здеся у него по всему видать козы, али овцы, ввечеру узнаем.
Еще два коровьих база были пустые, в одном из них, в маленьком загончике высовывал лобастую голову рябенький, с мухрястой беленькой звездочкой, теленок.
- Ах, ты, мой красавец, мамка твоя на выпасе значит …
Проснувшиеся близнята подняли рев, вылезли из телеги и направились к Полюшке.
Она сорвала для них пару сочных морковин, почистила, и теперь малыши сидели под старой узловатой яблоней, хрустели и оглядывали новое обиталище, пока еще не решаясь ни на какие шкоды.
Мать с сестрицей не спускали с Тиши и Тереши глаз, как бы эти две капельки не попортили все дело - дед ведь старый, не захочет капризы их, да писк слушать…
Между тем натаскали во все корытца воды, накосили недалеко на лужайке травы и стаскали в ясли.
За этим занятием их и застал хозяин, возвращающийся с помощниками с картофельного поля. Заметил не сразу, так как был очень доволен своими новыми работниками, по дороге он их « уговорил» пожить у него, помочь по хозяйству - уставшие мальчишки еле передвигали ноги, спины разламывались, в руках – дрог. Они действительно много наробили - пудов двадцать собрали картохи, теперь деду было с чем ехать на ярмарку, и при удачной торговле, было чем заплатить пресловутый земельный налог.
Он шел, нахваливал братьев, и обещал им сытный ужин, - счас картошечки наварим, корова придет с пастьбы - подою, молочком вас парным напою. Спать на сеновале можно, правда не все сено я свез с лужка, не осилил, прихворнул, но для мягкости хватит, а чтоб не кололось, я вам одеяльце стеганое постелю, оно правда не целое…
И тут заметил остальных « постояльцев», взволнованно заторопился к копошащимся на базу женщинам, добродушное лицо вытянулось в недоумении.
- Чтой-то ? Хтой-то ? Чаво вам здеся надоть ? Грабить у мене в яслях кажись нечего…
- Деда Гриша, погодьте шуметь, не ругайтеся! Это мамка наша с сеструхой, а эти одинаковые - братики меньшие. Не гоните, а? Нам бы перезимовать, только скрытно…
- Вона? Беглые никак?- дед внимательно разглядывал Степаниду, все приметил - глаза полные отчаяния и страха, и руки стертые до крови, и спину взмокшую, волосы из-под платка выбились, и черты такие писанные, как с иконы - невольно залюбовался.
- Ваша правда, дедуня, вступила в разговор Стеша, - ежели не откажете, не забоитеся, расскажу все, как на духу. Схороните на зиму, не дайте загинуть с дитями малыми, а я отработаю, с лихвой отработаю! Хуторок Ваш наособицу стоит, авось никто не дознается.
- А мы Вам крышу и ворота починим, и сено поможем перевезти,- наперебой загалдели пацанята, размахивая руками и умильно сверкая серыми, как у мамки, глазенятами.
Медленно, молча обходя свое хозяйство, оглядывая наработанное за день неожиданными гостями, про себя подивился проворству и умелости, поднялся на покривившийся порог, растерянно приостановился, не решаясь ступить на выскобленные, еще кой-где сырые половицы. Кряхтя, заозирался, и Стеша суетливо поднесла ему ведерко с ковшиком. Перехватила, стала поливать на руки, на ступни. Старик помыл ноги, чурхая по очереди об доски и друг об дружку. Набирая в пригоршни студеную, колодезную водицу, с удовольствием умылся, наклонился, попросил чтоб полили на спину, помыл шею и голову, затем перенял ковшик и напился.
- Прям как дома, батя, бывалоча, - пробормотала, прослезившись, Полюшка.
- А вы шуруйте на речку, все кучей, вода счас в ней не такая ледяная, как из колодца, повытряхните шмутки с себя хорошенько, на кустах проветрите, про малышей не забывайте, не потопли чтоб. Поля! Сильно их не намывай, не застуди…! - уже вдогонку прокричала мать.
Разогнув спину, дед принял от Стеши свежевыстиранный рушник, вытираясь, вошел в избу. Привычно уселся на лавку, вытянул вперед натруженные, гудящие ноги, огляделся удивленно и прослезился.
- Батюшки, чистота то какая! А постеля-то моя, как свадьбошняя, а передний угол, прям светится! Доченька, да када ж вы управилися, а?
А Стеша продолжала суетиться, пряча улыбку, слушала дедусины квохтанья.
Поднявшиеся на столешнице караваи уже поспели и просились в печку.
На столе дожидалась едоков деревянная миска, полная румяных пирожков, на плоском, деревянном блюде - отваренные куски вяленой рыбы, зеленые перья молодого лучка, картошка и желтое, пахучее подсолнечное масло в маленькой пиалке.
В избе пахло влажным деревом, свежим сеном, вкусным печевом… Старик засуетился, открыл крышку огромного окованного железом сундука и достал бутылку, закупоренную сургучом, с пристуком поставил посреди стола, довольно крякнув в предвкушении.
Ловкими движениями Стеша отгребла в сторонку жар, установила хлебы в печку и плотненько прикрыла заслонку.
Перевела дух, развернувшись, утерла передником раскрасневшееся, распаренное лицо. Подошла, села напротив на лавку, проговорила.
- Там скотина пришла, доить надоть, пойдемте вместе, боюсь, без Вас не подпустит меня корова. Потом поужинаем, а после ужина скажете свое слово - на просьбу нашу, - она уж вновь обрела уверенность, видя - покорён старый Григорий, не откажет.
- Подпустит, касаточка, она у мене не норовистая, а поужинаем и взаправду чуток позднея, мысля у мене от такой чистоты появилася, думаю она тебе, донюшка, по ндраву придется, я счас ребятишков с речки возверну и свою лепту внесу, повеселю вас банькой, возля бережка - моя банька стоит, щёлок припасен - и расхохотался, шутливо отбиваясь от Стеши, кинувшейся его обнимать.
В первый жар пошли дед с ребятами - вышли румяные, в чистом исподнем, довольные.
- Ох, чуть не уморили казака,- отпыхивался дед, - в два веника по всем косточкам прошлися.
- А-аа, Вы, дедунюшка и один нас чуть не ухайдакал, думали и не вырвемся… похохатывали Ванюшка со Степкой.
- О-оо, а тут и самовар уж пыхтит! Добре!
Потом Стеша с Полинкой, выкупав, орущих близнят, не привычных к жару, и отдав их на руки деду, который, на удивление, умилялся и сюсюкал с этими непоседушками, по нраву пришлись ему детки, долго мылись и разлёживались на лавках, в очередь охаживая друг дружку духмяными березовыми веничками. Хорошенько выполоскали косы березовым щёлоком, и прочесали частым гребешком, избавляясь от надоедных «битюков».
Усталость и напряжение этого дня, как рукой сняло.
- Ну-ко, девоньки, примите, - постучал в дверь дед Гриша, - я вам туто травок назаваривал, побалуйтесь…
- Ух ты! Поля, глянь - ка, да ты понюхай только, - тут смородина с земляникой, тут мята , чабрец, а в этом кувшинчике - ромашка, - ну, дедунюшка, угодил, - прихлебывая горячий травяной чаёк, - мурлыкала от удовольствия Стешенька.
- Пора выбираться, мужики наши заждалися ужо, небось без нас поели не вытерпели.
- А я бы еще часок тут поблаженствовала, приморилась и ести не хочется… бормотала Поля, вытянувшись на горячей лавке.
***
После позднего ужина, прибрав со стола, Стеша встала посреди избы, рядом привычно стабунились ее детки, все молча, с надеждой уставились на деда.
У старого Григория от жалости и благодарности сдавило горло, и он сипловато изрек,
- Стар я бояться, чадунюшки. Живите, чего там… вы мене може еще нужнее, чем я вам …
Подошел, обхватил их руками, сгреб головы в кучу.
- Вы меня к жизни сёдни возвернули, давно я так не радовался, не шутковал, и ведь не думавши, не гадавши…
Дед уселся на лавку, Шиленчата облепили его, сидели тихонько, заслушавшись.
- Я ведь в полном одиночестве жизню свою веду. Жена моя померла давно, сынок единственный сложил голову на службе государевой. Женить я его не успел. Самому жениться - по старости смех и грех. Так что - нету у меня никого. Я бы вас насовсем оставил, вона какие вы все похватные, сколь делов переделали, мне такие помощники не лишния были бы. И то, куды бежать? Може и не тронет никто? Так что заселяйтеся, милости прошу! Бог не выдаст, свинья не сьест…
И осекся, от того, что после его слов, женщина вдруг сморщилась, и зажав рот руками, залилась слезами.
И только потом, уложив детей, засидевшись допоздна, Стеша все ему поведала, ничего не потаила.
Видавший на своем веку многое, старый казак, потом долго охал и сокрушался, жалея бедняжку.
продолжение:http://www.proza.ru/2013/12/16/714