НА ТИХОЙ УЛИЦЕ В ГЕРМАНИИ
Рассказы
Продолжение. Начало см. http://www.proza.ru/2014/03/13/1569
14. Эльвира и её дети
Жизнь в казахском посёлке
Работа и дом
«Тёплое место»
Дочери
ЖИЗНЬ В КАЗАХСКОМ ПОСЁЛКЕ
На немку Эльвира была похожа меньше всего. Скорее, в ней проглядывало что-то татарское или южное, к немецкой крови явно примешивалась какая-то другая, если её предки вообще были немцами – они происходили из Голландии. Но, что интересно, «вернулись» они в Западную Германию, как и все русские немцы. Голландия их семью совершенно не привлекала, да она и не приглашала, а здесь прежнего адреса, по-видимому, не спрашивали.
Впрочем, мне-то было всё равно, кто она и откуда приехала. Главное, что она оказалась очень доброй и разумной женщиной, абсолютно «нашей». До сорока лет она жила в будто бы богатом и дружном Советском Союзе на свою маленькую зарплату бухгалтера, с пьющим мужем и двумя детьми. Муж, конечно, где-то работал, но не усердствовал. Немецкая аккуратность и бережливость позволяли Эльвире выглядеть в казахском посёлке элегантной и нарядной – этого требовала её чистая работа в сберкассе.
Однообразие жизненных трудностей часто нарушалось более серьёзными испытаниями. Старшая дочка Лиля появилась на свет с врождённым пороком сердца, и матери пришлось четыре года переживать и дрожать от страха, когда маленькой худенькой девочке внезапно становилось плохо, и она задыхалась и синела.
Операцию на сердце можно было сделать только в Москве, но её почему-то всё никак не делали – я не запомнила всех подробностей из длинного рассказа Эльвиры. Может, тогда таких маленьких детей оперировать не брались, а может, отдалённость этого казахского посёлка от столицы Родины делала его жителей почти невидимыми и несуществующими для Министерства здравоохранения СССР. Не знаю, какое из моих предположений верно, но мне кажется, что оба.
Как Эльвире удалось собрать столько денег, приехать с дочерью в Москву на операцию, жить на съёмной квартире и делать традиционные подарки врачам и медсёстрам, она не рассказывала. Для своих больных детей матери могут делать невозможное. Впрочем, она ведь не одна такая – многие наши женщины были и остаются примером героизма в мирной жизни.
Операция прошла удачно, и дочка стала поправляться, выравниваться, хотя жить ей надо было всегда очень осторожно, с оглядкой. Но когда я с ней встретилась, мне показалось, что для своих восемнадцати лет она выглядела достаточно хорошо и могла бы делать какую-нибудь несложную зарядку – в профилактических целях.
Дочерей – Лилю и младшую, Ирину – Эльвира растила практически одна, помогать ей было некому, поскольку её мать жила с другой дочерью и нянчила там троих внуков. А отец у Эльвиры умер уже давно – он болел после сталинских лагерей, – так что их с сестрой поставила на ноги одна мать.
Муж, которого в молодости Эльвира, конечно же, любила, со временем спился и превратился в бесполезный балласт. Однако его пришлось тащить за собой в Германию, причём не одного, а вместе с его престарелым отцом.
Дело в том, что дети могли выехать только с согласия мужа, а он давал согласие лишь при условии, что его тоже вывезут из бедного посёлка. Сам он, скорее всего, вряд ли мог выбраться – посмотрели бы в посольстве на алкоголика с больным отцом, да и отказали бы. Вот он и прицепился к терпеливой жене, как вагон к паровозу. Правда, в Германии она с ним развелась, как только немного освоилась и разобралась в здешних законах.
Пожив около года время в Зендоне, куда направили её и всех родственников после курсов немецкого языка, Эльвира с помощью двоюродного брата перебралась в Билефельд. Ей не хотелось жить рядом с бывшим мужем, односельчанами и роднёй – снова тот же замкнутый круг общения на небольшом жизненном пространстве.
Чем маленький немецкий город лучше их казахского посёлка? Да и у подрастающих дочерей – какие там перспективы? Зачем тогда стоило ехать в другую страну? Только ради того, чтобы не думать о хлебе насущном? Хотя в те годы это было главной проблемой для многих наших соотечественников, оказавшихся на обломках и задворках некогда великой и сильной страны.
РАБОТА И ДОМ
Работать Эльвира устроилась сразу же, но это была подённая работа в прямом смысле: людей, не имеющих постоянного места, посылали на два-три дня туда, где в данный момент требовались рабочие руки. Самое лучшее её воспоминание о том периоде жизни – кондитерский цех пекарни, где она целую неделю украшала пирожные кремом и специальными кондитерскими штучками. А иногда она трудилась на овощном складе или на стройке – выбирать не приходилось.
Работа по фасовке цветочных семян в пакетики оказалась более продолжительной, почти постоянной, так как конкурентов у Эльвиры практически не было. Это только кажется, что занятие лёгкое и чистое, а на самом деле оно утомительное и пыльное. Но всё-таки там регулярно платили какие-то небольшие деньги, и Эльвира снимала нормальное жильё у одинокой пожилой женщины.
Это был второй этаж под крышей, но жить там очень даже можно – окна имеются и в торцах дома, и наверху, в крыше. Правда, получается не слишком светло, но и не так уж темно. Письменный стол и кресло можно поставить рядом с окном, так что для занятий света вполне хватает, а вечером всё равно нужно включать настольную лампу.
Всё-таки это не самый верхний чердак, который здесь когда-то тоже сдавали студентам, но, видно, сейчас он не соответствовал санитарным нормам или запросам жильцов и потому пустовал. Да и зачем пожилой фрау лишнее беспокойство? Денег ей хватало – пенсия плюс квартплата Эльвиры, а своих детей у неё не было – только сын её покойного мужа, да и тот жил в Берлине.
Ремонт Эльвира сделала сама с помощью брата. Получилось, как у многих здешних немцев: все стены чисто белые, никаких цветочков и полосок. Мебель самая обычная, зато новая, из магазина: угловой диван, кресло, журнально-обеденный стол, шкафы, кровати, тумбочки. Вот вам и настоящий немецкий дом!
Своё жильё покупать ей не на что, а городскую квартиру, то есть «социал» (по-нашему государственную), – это надо ещё ждать, пока подойдёт очередь. Но там будет не намного дешевле, только что над тобой нет хозяина, который может попросить освободить квартиру, если, например, она вдруг понадобится ему самому или он соберётся продавать дом.
Приведу такой пример. По соседству с Эльвирой долго жила на чердаке одна старушка – совсем старенькая, я её даже не видела на улице. Возможно, она считала этот чердак своим последним пристанищем. Должно быть, за всю жизнь она сменила несколько квартир, но своим жильём так и не обзавелась. В 1995 году этот дом продали, его купила молодая пара, и квартиранты им были не нужны. К тому же они затеяли грандиозный ремонт, так что старушке пришлось куда-то съехать.
Мебель она попыталась продать по дешёвке. Что-то купили соседи, что-то – Эльвира, а остальное просто вынесли на улицу, поскольку забрать всё это с собой старушка не могла. Куда она переехала – в дом престарелых или сняла другую квартиру, – я не спрашивала.
Говорят, что иногда квартирантов передают по наследству, даже дом продают с тем условием, что они останутся на месте. Может, они как домовые, которых нельзя выгонять?
Дочери Эльвиры к моменту нашего знакомства учились в школе. Лиле было уже достаточно лет, чтобы получить права, и она аккуратно водила недорогую подержанную машину, а сама Эльвира ездила на велосипеде – так удобнее и дешевле. Многие немцы, даже те, у кого есть машины, велосипедом не пренебрегают – его проще припарковать. И на небольшие расстояния – к примеру, в магазин – в хорошую погоду даже пожилые дамы ездят на велосипедах.
Дело в том, что трамвай или автобус, которые проходят иногда довольно далеко от дома, – удовольствие не из дешёвых. Тогда поездка стоила от 2 до 2,5 марок в зависимости от числа остановок, то есть туда-обратно – 4–5 марок. Что интересно, за 5 марок можно было купить килограмм шоколада типа «Альпен Голд», то есть вполне нормального съедобного шоколада, или две плитки элитного – как вам больше нравится. Или килограмм говядины, или три-четыре пачки вкусного сока.
Сами понимаете, что небогатые люди, имеющие велосипеды, не будут сорить деньгами, а лучше покрутят педали – это не вредно и даже полезно. Ездить там безопасно и удобно: на тротуарах есть красные велосипедные дорожки, и никто никому не мешает передвигаться.
Я была в курсе основных событий, происходивших в небольшой Эльвириной семье в течение двух лет, и с интересом наблюдала, как русские немцы, выросшие в совершенно других условиях, заново осваивают традиции своего народа. Здесь они наблюдают за тем, как живут их соседи, хозяева и знакомые; как они одеваются, украшают дом на праздник дом и деревья перед ним. Постепенно новички перенимают то, что им нравится, и становятся похожими на местных жителей.
Зимой в Билефельде достаточно холодно, иногда бывают и морозы, но почти все женщины, за исключением пожилых фрау, ходят без шапок – разве что накинут капюшон куртки. Эльвира тоже ходила без шапки – как все, хотя это некомфортно и вредно не только для волос, но и вообще для здоровья.
Я связала ей шапку и шарф из пёстрого мохера, который подходил под её теплую куртку и выглядел вполне современно, как в каталогах. Её хозяйка заметила и похвалила обновку, и Эльвира попросила меня связать такой же шарф и для неё. Я с удовольствием выполнила её просьбу, и не только потому, что вязать из мохера легко и приятно.
Фрау Пфафф нравилась мне своей доброжелательностью и отзывчивостью. Она интересовалась нашей семьёй, с сочувствием относилась к нашим трудностям и даже позволила – на целый год! – поставить на тротуаре возле своего дома машину, на какой муж не мог ездить, поскольку через год пребывания в Германии всем приезжим нужно иметь немецкие права, а получать их там сложно и дорого.
У Эльвиры были хорошие отношения с хозяйкой. Я думаю, 77-летней женщине с появлением в доме этой небольшой семьи жить стало гораздо спокойнее, так как она знала, что в случае необходимости ей всегда помогут – и продуктов купят, и тротуар возле дома подметут.
За домом располагался ухоженный садик с фруктовыми деревьями и цветами, и в основном там работала Эльвира. Ей не трудно, а старушка счастлива оттого, что за её «раем», как она называла садик, так заботливо ухаживают – все знакомые любуются им! И правда, там было так уютно и тепло!
«ТЁПЛОЕ МЕСТО»
Целых два года Эльвира искала более подходящую работу, то есть хорошо оплачиваемую и, главное, постоянную. Получилось так, что ей одновременно пришли предложения из двух мест – одно из прачечной, второе из больничной кухни. Она раздумывала, куда ей лучше пойти, и советовалась со своими знакомыми, в том числе со мной.
В прачечной, разумеется, бельё стирают машины, но потом нужно вместе с напарницей гладить его на прессе. Работа в подвальном помещении, сырость, пар, избыточное тепло от пресса; половину рабочего времени надо размахивать руками, расправляя и складывая бельё. Конечно, такие «упражнения» в подвале я бы никому не посоветовала, а вот работа на кухне показалась мне почти интеллектуальной, не говоря уже о том, что по нашим понятиям она была ещё и высокооплачиваемой.
За очень приличные деньги, которые в Германии зарабатывала далеко не каждая женщина, Эльвира, сидя в белом халате перед конвейером, клала на подносы разовые упаковки сахара, мёда или конфитюра, или ложки-вилки – что поручит на этот раз старшая фрау. А после обеда закладывала в посудомоечную машину использованную посуду (естественно, в перчатках) и – это самое тяжёлое – мыла вручную большие кастрюли, но, правда, не каждый день, а по очереди с другими женщинами.
Работали на кухне, в основном, коренные жительницы, но иногда сюда попадали и недавно приехавшие, которым такие условия казались очень привлекательными. Платили там 2.000 марок, что для женщины без образования и должности просто шикарно, а налоги у Эльвиры были минимальные, так как её дети ещё учились, а содержала их она одна.
Работа в две смены, шесть часов в день, шесть дней в неделю – это развлечение по сравнению с условиями наших посудомоек, какие в середине 90-х годов получали, я думаю, раз в двадцать меньше немецких кухонных рабочих. У нас тогда зарплаты были просто смешными и почти все деньги тратились на еду.
Эльвира, при том, что около 1.000 марок у неё уходило на квартиру и коммунальные услуги, стала теперь богатой женщиной, потому что, привыкнув с молодых лет экономить и откладывать деньги, тратить их по-новому она пока не научилась. На детей она получала пособие – ещё 440 марок, обедала на работе бесплатно, так что всё её устраивало.
Настроение у неё заметно улучшилось, и во время прогулки она охотно рассказывала, чем сегодня занималась на кухне. После всего, что ей пришлось делать прежде, для неё это было почти развлечением. Она перестала беспокоиться о завтрашнем дне и находила удовольствие в несложном труде, который другим женщинам, возможно, показался бы недостойным их интеллекта.
Но если вспомнить, сколько всего Эльвира испытала в жизни, её новое место покажется не только тёплым, но и престижным. Многие женщины ежедневно проводят на своей кухне столько же времени, причём совершенно бесплатно! Вот и подумайте, что лучше!
Поверьте, повседневная, бесхитростная, размеренная жизнь может быть интересной и насыщенной, если человек осознаёт себя не подённым работником, а вполне уверенным, хорошо оплачиваемым трудящимся, имеющим на счету некоторую сумму. А всё остальное – в его руках. У нас ведь тоже некоторые незаурядные личности работают дворниками или сторожами, чтобы иметь время для размышлений и творчества.
На работу Эльвира ездила на велосипеде, поскольку её госпиталь находился недалеко. Поработала в белом халатике шесть часов, позавтракала, пообедала – и свободна. Теперь у неё оставалось много времени для семьи и для экспериментов с новыми кулинарными рецептами, какими делились её коллеги и знакомые женщины в церкви, куда она ходила по воскресеньям со старшей дочерью.
ДОЧЕРИ
Восемнадцатилетняя Лиля была самой набожной в семье и с удовольствием пела в церковном хоре, с которым ездила на концерты и фестивали в другие города. Возможно, её не очень крепкое здоровье наложило отпечаток на характер, и она не стремилась к развлечениям, а старалась учиться, заниматься чем-либо богоугодным и постепенно приобщилась к вере предков, давшей ей душевное равновесие.
Ире, младшей дочери Эльвиры, в 1995 году исполнилось четырнадцать лет. Она была совершенно другой – быстрой, шумной, непоседливой. Учёба в обычной хауптшуле, по моему, не причиняла ей никаких неудобств – по крайней мере я никогда не слышала от Эльвиры о том, что у её девочки какие-то трудности по тому или иному предмету. Училась, как и все. Тогда она хотела стать парикмахером, а для этого совсем не нужно быть отличницей.
Такие дети получают больше радостей от жизни, но и доставляют больше беспокойства родителям. Зато сама Ира выглядела здоровой и весёлой девицей, любила модно одеться и однажды пришла домой с пятью серёжками в одном ухе. И я бы не сказала, что это её сильно украсило. То-то мать обрадовалась!
А Лиля, закончив свою простую школу, поступила ученицей в булочную неподалёку от дома, о какой я напишу чуть позже в связи с юбилеем этого «торгового дома». Девушка собиралась стать всего лишь продавцом, а не пекарем, но, очевидно, продавать булочки, конфеты и жвачку – это тоже дело тонкое.
Учиться ей предстояло то ли два, то ли три года, в течение которых она должна была получать стипендию (600 марок) и, разумеется, свое детское пособие – «киндергельд» (220 марок). Если бы она хотя бы через год начала работать как продавец, а не как ученица, она получала бы, по крайней мере, 10 марок в час (это минимум), но хозяевам выгоднее держать ученицу и платить ей втрое меньше.
Несомненным плюсом Лилиной работы являлось то, что после закрытия булочной непроданный товар распределялся между работниками. Ученица приносила домой вполне свежие булочки, какие поначалу с удовольствием ела вся семья, а потом мать кормила остатками элитной выпечки уток и лебедей в пруду, мимо которого она ездила на работу. Как вы понимаете, даже бесплатного хлеба много не съешь.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2013/12/22/1597
_______________________________________
Фото из интернета
Кухня больницы в Германии - стандартный шницель,
шпецле (разновидность макарон), салат и пирог.