Мое потрясение лежало в коробке прикрытое розовой тряпкой.
Оно уже не урчало, не прыгало на колени всякий раз, даже не подходящий для этого, не глядело желтыми преданными глазами, не стремилось больше обрадовать собою.
Оно... вообще... больше ни к чему не стремилось.
Оно умерло.
Я глядела на его маленькие лапки, которые еще совсем недавно так огорчали своей малостью, на потускневшую рыже-белую шерстку, застывшие раскрытые глаза и плакала. Это была моя Мотя, такая не похожая на себя, мой маленький друг, неотступно следовавший по пятам, совершенно лишенный барских замашек и капризов элитных котов и кошек.
Вся ее порода заключалась в невероятной способности любить, утешать и отвлекать от назойливой безотрадности существования.
Мотю принесла летом моя знакомая после неудачной попытки пристроить котят «в добрые руки». (Дома у этой женщины живет одновременно несколько кошек, которым «не посчастливилось» быть розданными в свое время. Хозяйка оставила их себе, старательно заботясь как о них самих, так и о их беспокойном, забавном потомстве.)
Мотю я полюбила сразу. Он был точной маленькой копией нашего Рыжика, сбитого машиной, и Барсика, отравленного соседями. Даже пятнышко на мордочке котенка было на том же месте, что и у прежних котов.
По озорству он, пожалуй, превзошел их обоих, т. к. его предшественники не додумывались качаться на люстрах и спать в плафонах настольных ламп, беспардонно топтаться грязными лапами в самых неожиданных местах и сидеть в цветочных горшках, подминая хрупкие растения.
Это был Мотя. Вернее Котя, т. к. я так и не смогла придумать для него подходящую кличку из-за невероятного сходства с Рыжиком и Барсиком.
Те жили у нас по несколько лет, каждый в своё время, и мы тяжело переживали их уход. Последние три года мы вообще избегали воспоминаний о них, утешая себя шаблонными отговорками, наподобие: «кошки все заразны», «...требуют к себе особого внимания», «...доставляют немало хлопот» и т. д. На самом деле, подсознательно, мы просто боялись вновь прикоснуться к огромному миру любви, изливающейся на тебя потоком, и возможностью, в любой миг, потерять ее и потеряться самому.
Мотя быстро «умнел», т. к. обладал особым даром к обучению.
Он быстро стал понимать, что в одну из комнат, в которой мне подолгу приходиться работать, ему заходить нельзя, и он терпеливо часами сидел за дверью, ожидая моего выхода. Порой его терпение подходило к концу, и тогда он начинал сначала подскуливать, а затем откровенно выть.
Выл Мотя как настоящая собака.
Я отворяла дверь, Мотя тут же оказывался у меня на руках, и мы шли отдыхать в мою комнату. В ней он отводил душу, т. к. именно здесь, в моей комнате, все запреты для него практически снимались, и он мог вытворять всё что хотел. Он скакал по полу, кровате, гладильной доске, забирался на шкаф, с легкостью падал вниз, а затем мирно пристраивался на подоконнике, внимательно разглядывая всё, что творится во дворе.
На ночь мне приходилось убирать Мотю в ванную комнату, т. к. ночью он спал меньше всего и постоянно будил меня своими проказами. Он обязательно находил что-то такое, что нарушало сон и вынуждал вставать, включать свет, искать его, озорника, и нести в ванную комнату.
Судя по тому, что его миска всегда опустошалась по ночам, сколько бы в ней чего не лежало, можно было догадаться, что Мотя был лунатиком.
Так проходил день за днем, неделя за неделей, прошло полгода, и стало ясно, что мы очень привязались друг к другу. Мотя умел дружить. Это было его врожденной особенностью. Он не только отвлекал от грустных мыслей, но и оказался добрым лекарем, настойчиво усаживаясь на больные места и, непрерывно урча, сидел на них до тех пор, пока я сама его не убирала. А на следующий день я уже не вспоминала о больном плече, головной боли или другом недуге. А Мотя уже стремился усесться на новое больное место, и мне приходилось только удивляться тому, как много у меня этих мест.
И всё-таки, иногда ему было скучно, и я начала думать о том, как весело было бы моему Моте, если бы у него появился друг. Я представляла, как они вдвоем носятся по комнатам, лестнице, едят из одной миски и спят тесно прижавшись друг к другу. И вот, это произошло.
Прежняя Мотина хозяйка принесла на выбор двух рыжих котят в надежде на то, что одного мы оставим себе, а другого пристроим знакомым.
Так и решили.
Одного, невероятно пушистого и нежного, через три дня взяла моя приятельница, другого я оставила для Моти. Но пока, все три дня, дома творилось что-то немыслимое. Котята бегали за Мотей, как за мамкой, и постоянно пытались пристроиться к нему под брюхо.
Мотя ошалело шипел в ответ на их дерзкие выходки, залезал как можно выше и растерянно смотрел оттуда на всё происходящее.
Когда одного котенка взяли, Мотя быстро успокоился, и уже на следующее утро проснулся с малышом под боком. Как только малыш вновь пытался рыться у Моти в шерсти, Мотя нервно вскакивал, но уже не шипел сердито, а вновь устраивался поудобнее. Наконец, Мотя сдался, и вскоре я услышала громкое чмоканье. Малыш отыскал у Моти сосок и крепко пристроился в нему. Мотя лежал, нервно подергивал хвостом, но уже даже и не пытался вскакивать. Тут-то и выяснилось, что мой Мотя не кот, а кошка.
(У отдельных видов кошек трудно определить пол котенка до восьми месяцев. Котя был именно этого вида). Я немного растерялась от своего открытия, но поняла, что не буду отказываться от своей любимицы.
Котя сразу превратился в Мотю, и здесь я рассмотрела в своем сорванце милейшую грациозную кошечку. Она смотрела на меня внимательно большими глазами, как будто спрашивая о том, что теперь будет с нею.
«Мотя, я тебя никому не отдам. Не переживай!- успокоила я кошку и прижала к себе. Мотя заурчала, еще больше прижимаясь нежным тельцем.
«Мотя, моя Мотя...» - почти урчала я ей в ответ, - «Моя любимая, Мотя...»
Но разлука наша была скорой и очень горькой.
На следующий день позвонила моя приятельница и взволнованно сообщила о том, что котенок, которого она взяла, заболел. Его рвет и слабит.
«Возможно, что мы его перекормили», - вздыхала она в трубку.
«Я думаю, что это просто от купания. Все кошки после купания вылизываются, и их часто рвёт после этого.»- успокаивала я ее.
Через два дня тот котенок погиб.
Моя приятельница плакала, и я не знала, как ее утешить.
Тем временем, моя Мотя и малыш загрустили, перестали есть и всё больше лежали. Малыш слабел быстро и Мотя пыталась его растормошить, приглашая поиграть, но сама быстро утомлялась и ложилась рядом.
На следующий день стало понятно, что у них чумка.
Чумка - смертельное для кошек заболевание, после которого выживает только один из десяти маленьких котят и трое из десяти, среди котят - подростков. Ею болеют не только домашние кошки, но и дикие, а также хорьки и еноты.
Вчера моя Мотя умерла...........