Услышишь, бывает, иного стихотворца и с полуслова вдруг как развесе-лишься: до чего, дескать, родное и близкое и понятное, ну прямо точь-в-точь твои ощущения и мысли... и почему это не я написала! Ну и давай его далее читать, слушать, дружить…
Совсем иначе было с поэтом Анатолием Папановым, впервые увидеть которого довелось на какой-то немноголюдной литературной тусовке в году девяносто седьмом или девяносто восьмом. Не помню, что он читал. Зато помню свою внутреннюю панику, с какой обратилась к нему, когда он, закончивши читать, то ли смущённо, то ли грустно заметил, что в одной литературной студии эти стихи его критиковали и предлагали переделать. «Ни в коем случае никого не слушайте!» – поспешила я со своим советом, как будто автор и впрямь тут же мог взяться портить свои произведения. Ничего подобного он, конечно, делать вовсе не собирался. Стихи же, кстати, были явно, ну совсем что называется «не мои», и сама я была настроена достаточно критически. Но столько в них было явно осязаемой красоты и силы, что пришлось замереть в почтительном внимании на почтительном же расстоянии. И оно, это почтительное расстояние, сохраняется по сей день. Несмотря на взаимно доброжелательное общение и творческое сотрудничество. И в стихах его я, как и прежде, воспринимаю не всё, со многими образами, акцентами, выводами не согласна… но тем более творчество его и лирический герой вызывают постоянный живой интерес.
Анатолий Митрофанович оказался человеком тонкой душевной организации и глубокой внутренней культуры – со своими несокрушимыми установками, так называемым стержнем, получаемым, как правило, в наследство. И со своими – несокрушимыми же – странностями. Его кабинет в первой Белгородской горбольнице, где он работает заместителем главного врача, напоминает литературный музей: на полках ряды художественных книг, бюсты и портреты известных писателей. «Представляешь, – делится он однажды со мной своим недоумением, – недавно пришлось беседовать с одним человеком из начальства – он, оказывается, Салтыкова-Щедрина не читал!» «Ну и что?» - говорю. «Как «ну и что»?! «Историю одного города» не читал! Это ж наша сегодняшняя жизнь!..» Я не знаю, что ответить, я молча улыбаюсь. «Ну да… конечно, – смягчается Митрофаныч, – где б он её мог прочитать… В школьной программе, по-моему, только «Господа Головлёвы»…
В следующую встречу – другая лекция с оговоркой: если я ошибаюсь, пусть филологи меня поправят. «Несмотря на множество в последнее время узаконенных самим языком новшеств, суть русского языка остаётся прежней и не так далеко мы ушли от Пушкина. Его слог, его лексикон – они и теперь присутствуют в нашей обыденной речи, в письме, в любых текстах… Но у нас уже основная масса населения уже и этим языком не владеет – ни написать, ни поговорить…»
И тут я снова со своим «ну и что?». Мол, влияет ли это на качество жизни, на исполнение профессиональных обязанностей тем же врачом?
– Думаю – да. Во-первых, как известно, мы лечим не болезнь, а больного, которого нужно выслушать, с которым нужно поговорить. Я в своё время убедился, что к альтернативной медицине обращаются именно те пациенты, которые прошли по кругам лечебных учреждений и ушли ни с чем по той причине, что с ними не поговорили. А что касается качества жизни, то смотря на каком уровне. Но даже если взять самый низший – жив-здоров, на еду и удовлетворение других физических потребностей хватает и никаких подвижек ни к карьерному, ни к творческому росту… даже для этого общая культура значима. Всё взаимосвязано. Ведь в начале было Слово. Не так ли? Вот от слова всё и развивается…
Я сдаюсь. Вспоминаю одно из его самых безутешных:
…В холодном тамбуре курила
И, похмеляясь круглый год,
Свои статьи страна возила
Вперёд-назад, назад-вперёд.
Вдогонку скорым и почтовым
Из всех окошек рвался мат,
А по рядам болталось Слово
Назад-вперёд, вперёд-назад…
И в который раз убеждаюсь – маменькины сыночки неисправимы, ни временем, ни житейскими, никакими другими обстоятельствами. Когда Анатолий ещё сам и читать не умел, мама – учительница начальных классов сельской школы Мария Максимовна Васильева – читала ему стихи Сергея Есенина и рассказывала, что он трагически погиб, что его теперь запрещают, но что он обязательно вернётся, потому что очень хороший поэт, настоящий… Когда учился в институте и уже когда его окончил, писал маме письма, и она в ответах своих делала ему замечания: «Толя! Обрати внимание – в таком-то слове ты сделал ошибку…»
Родился Анатолий Папанов 26 ноября 1953 года в селе Байловка Пичаевского района Тамбовской области. Потом проживал в отделении Димитрово совхоза имени Ленина Мордовского района Тамбовской области, где учился в начальной и восьмилетней школах, среднюю школу оканчивал в селе Шульгино Мордовского района. Ему повезло получить хорошее образование и семейное воспитание. Хотя при этом, говорит, ощущения, что тебя воспитывают – не было. Всё катилось само собой. Так казалось.
Хотя если заглянуть в родословную историю, можно предположить, что какие-то культурные основы идут из дооктябрьских времён от бабушки по маминой линии. В своё время бабушку, оставшуюся молодой вдовой с че-тырьмя малолетними детьми, приняла в свой дом помещица, у которой прежде работал бабушкин отец. Видимо, проявила способности и старания, получила определённое воспитание. Так что после революции, когда в помещичье усадьбе был размещён детский дом, её, не имеющую никакого образования, оставили там работать. И все бабушкины дети впоследствии получили высшее образование.
Отец Анатолия - Митрофан Ильич Папанов, 1903 года, пятилетнем возрасте остался без отца, а в двадатилетнем и без матери, и из бывших в семье девяти детей в семье выжили двое, он и сестра. Жил в село Городище Старооскольского района Воронежской губернии. Как сироту и бедняка его послали в совпартшколу, после окончания которой работал в МТС, секретарём парткома. В сорок первом призвали на фронт, в пехоту, назначили младшим политруком роты. Участвовал в боях под Москвой, а когда контрнаступление заглохло, оказался в знаменитых ржевских болотах. Очень страшно было, говорил, вспоминая, особенно горько и страшно было видеть семнадцатилетних мальчишек, попавших в это пекло, не имея ни житейского, ни военного опыта. Был тяжело ранен, почти год пробыл сначала в госпитале, потом в запасном полку. И в это же время домой на него пришла похоронка. (Буквально в прошлом году внук нашёл в архивах запись по тамбовскому облвоенкомату приказ: Папанова Митрофана Ильича исключить из списков погибших, так как он продолжает службу в действующей армии). Закончил войну под Кенигсбергом. Но из армии отпустили только в 46-ом. А дома – безрадостно: во время войны умерли жена, сын и дочь. Но двое сыновей всё-таки остались. Надо было жить, работать. Вступил в повторный брак - с Марией Васильевой, у которой мужа убило в 41-ом году, а детей у них не было… Стали создавать новую семью.
Итак, в семье, где рос Анатолий, царила доброжелательная обстановка, нормальные требования к детям: хорошее поведение в школе, на людях, прилежание в учёбе, послушание родителям, добросовестное исполнение домашних обязанностей, которые все в основном укладывались в крестьянский быт: огород полить, скотину выгнать, двор убрать, травы накосить… На сенокос, надо сказать, Анатолий уже в с вои четырнадцать лет ходил со взрослыми мужиками. Отцу это делать было уже трудновато – и по состоянию здоровья и по возрасту.
А в каникулы старался устроиться на работу в совхоз – прицепщиком, рабочим на ток и т.п. В общем, как и все мальчишки в то время в селе. Не было моды без дела слоняться, на пруду валяться ли, рыбу ловить…
А ещё в семье была установка – высшее образование всем детям. Когда пришла пора поступать в институт Анатолию, несколько дорог легли перед ним. Манила журналистика, поскольку с начальных классов увлекался сочинительством и поддерживаем был учительницей литературы. Учительница немецкого настоятельно рекомендовала иняз, и не просто так – школьного багажа по немецкому Анатолию потом хватило на четыре курса вуза и даже на участие в институтских олимпиадах. Один брат агитировал в плодоовощной институт, другой брат – в финансово-экономический, его приятель – в железнодорожный… Сестра же по примеру родной тёти, всю жизнь проработавшую в селе участковым терапевтом, училась в Воронежском медицинском. Ну и Анатолий пошёл в медицинский, специальностью выбрал педиатрию. Окончил и с 1976 года работает в лечебно-профилактических учреждениях Белгорода, в настоящее время – в первой городской больнице заместителем главного врача.
Печататься начал поздно, если не считать нескольких публикаций в институтских многотиражках. Почему? Потому, говорит, что «реально понимал: сквозь цензуру тогдашнюю и редсоветы стихи мои вряд ли бы прошли, по крайней мере, в желаемых мною объёмах…».
Ну да, можно предположить…
«…Россия – дурь, Россия – мрак,
То пьёт, то голову морочит.
Напилят ёлок и давай
гулять по две, по три недели…»
или:
«…опять иду на демонстрацию,
забыв, что надо демонстрировать»
или же…
Впрочем, цитировать можно много, из того же сборника «101-й километр» - более половины его содержимого. Вообще, с одной стороны, берёт недоумение: какая нужда весьма благополучному человеку самолично отправлять самого себя «туда»: «назад-вперёд, вперёд-назад… ангелы босые… сто первый… татуированная Русь…» Ведь никаких скитаний по этапам на самом деле в биографии автора не было. С другой же: ну так Поэт же! Разве есть у него выбор – о чём писать-горевать? Нет, конечно. Если по-честному. А нет – так и не стоило бы сегодня нам об этом и говорить. Честностью же, точнее, откровенностью – исповедальностью – стихотворчество Анатолия Папанова отличаются просто поразительной, в некоторых случаях – пугающей, как например, стихотворение «Что творится с моей головой…» и т. п. Но и как же я ему благодарна за эту открытость, за эту обнажённость. И как читатель, и как литератор. Я опять – в очередной раз, на очередной странице – не согласна с ним, с его выводами, с его концепцией, с его верой или неверием. Но не могу не любоваться и не удивляться– «Сижу один. Погряз в чужих стихах, Пью водку без закуски и без тоста.......и думаю, мне всё же повезло, Что в этот мир случайно занесло, Чтобы понять и суету, и вечность».
Чем любоваться? Одиночеством. Нет, не унылой заброшенностью, а спо-койной, осознанной обособленностью, к коей «приговорён», простите за выражение, с младых лет и коей, можно сказать, счастлив. Во всяком случае такое впечатление оставляют плоды его творческих мук. Конечно, понимания счастья не как покоя и довольства. Творчество Анатолия Папанова питает энергия непрестающей тревоги, неизбывного неуюта, неусыпаемой памяти даже о том, чего не видел. Памяти родной Тамбовщины о тех же карательных операциях новой власти, о восстании против продразверстки, о том, как несогласных травили газом, давили танками, расстреливали с самолётов... Памятью поколения отцов о том, как воевать не умели, поэтому два года спали в снегу и ели дохлую конину и непонятно было, куда идти и зачем идти, в кого и куда стрелять. Детской памяти о родной деревне, где рядом кто-то жил без ноги, кто-то без руки, кто-то пришёл из плена, из лагерей…
Об всём этом пишет автор, всё переживает его лирический герой.
Не пришлось Анатолию в свои молодые годы прибиться к какому-либо литературному объединению, и потом, когда стал уже в 97-98 годах печататья, издаваться, входить в литературные круги, уже было трудно прибиваться к какому бы то ни было творческому так называемому коллективу. «Меня всегда угнетало и угнетает атмосфера собраний, съездов и прочих парткомов и месткомов…» Но творческий союз! «В творческом союзе – каждый гений, а когда несколько гениев собираются вместе – общаться сложно. Один на один – ещё ничего…»
Да, зато «один на один» Анатолию выпало в разное время дружить с интересными людьми, неординарными поэтами – ныне уже покойными Геннадием Островским, Дмитрием Маматовым, Николаем Гладких, общение с которыми многомерно обогащало и оставило след на всю жизнь. Недаром, к примеру, памяти Николая Гладких написаны самые пронзительные строки из посвящённых теме роли и места поэта и поэзии в жизни человека и общества:
«А людям хочется вина
Им просто хочется веселья
И полбутылки на похмелье
Да чтобы сходная цена.
Кому слова твои нужны?
За них копейку кинуть – много.
И остаёшься у порога
С вином и привкусом вины.
И всё равно перо берёшь,
И пишешь, пишешь – кто же знает,
Пока ты в одиночку пьёшь,
Быть может, кто тебя читает…»
В 2002 году мне, поскольку я работала в издательстве «Крестьянское де-ло», где издавался сборник стихов Анатолия Папанова, довелось быть редактором этого издания – «Пока не упала звезда», а также автором недлинного предисловия к нему. Признаюсь, что работалось мне – с редким удовольствием и радостью. Я наконец-то поняла – зачем столько тьмы, тюрьмы и неуюта, зачем книги, в которых, как признаётся сам автор «процентов 3-5 автобиографии, остальное собственная поэтизация нашего уродливого быта». Речь идёт о духовной темнице. «И только стены с четырёх сторон… Я болен, мама, болен… Иконы нет и не горит лампада…» Приоткрывая потёмки своей души, автор невольно заставляет читателя сделать то же самое, увидеть свет. Именно в этом сборнике лирический герой Анатолия Папанова – блудный сын, изрядно утомившийся в скитаниях по миру в поисках счастья и удачи – выходит на дорогу возвращения домой. Нелёгкую, опасную, мучительную, заполонённую никогда не дремлющими «тенями да оборотнями». Но голос произносящий «Не горюй, сынок, сынок, у всего есть срок, И исход у любого начала» не смолкает, а жажда веры и любви – неутолима. Значит, искание Высшего бытия продолжается. Подтверждение этому есть и в последующих нескольких сборниках Анатолия Папанова:
«Собрал все ямы и колдобины,
Хоть не похож я на уродину,
А всё не ладится, не спорится –
То в лоб дадут, то дверь закроется.
Живу и хочется надеяться –
Всё перетрётся, перемелется,
Всё заживёт, и дверь откроется,
Душа и небо распогодятся.
Плюю в колдобины и ямы.
И еду прямо».
А в чём, если не в этом, собственно и есть назначение Поэзии.