О «великом землепроходце» Ерофее Хабарове написано, наверное, больше, чем о каком либо другом персонаже сибирской истории. Среди историков даже закрепился специальный термин, - «хабаровед». Особую лепту в описание деяний великого землепроходца внесли беллетристы-писатели, которые часто и вовсе не затрудняли себя тем, чтобы их публикации соответствовали исторической действительности. В результате деятельность Хабарова на Амуре обросла сотнями подробностей, не отвечавших исторической правде: патриотическими помыслами Хабарова, обилию собранного им ясака, заведению на Амуре пашни, сооружению им целого ряда русских острогов, среди которых особое место заняла крепость Албазин, которую Хабаров, якобы, превратил в свою опорную базу и т.д. и т. п.
Вместе с тем в многочисленных книгах и статьях о Хабарове непостижимым образом избежало отражения множество сохранившихся исторических документов, в которых Ерофей представлялся совершенно иным образом. Впрочем, В.А. Тураев, - ведущий научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН очень убедительно раскрыл суть и причины этого явления в статье «О характере купюр в публикациях русских землепроходцев XVII века».
В течение многих десятилетий критическая оценка действий Хабарова на Амуре считалась делом аполитичным, чуть ли даже не диссиденством, посягающем на российское право на Приамурье. Это, конечно же, не соответствовало действительности и даже наоборот, поскольку одиозная фигура Хабарова заслонила собой истинных героев русского освоения Амура, - Петра Бекетова и Онуфрия Степанова, Костьку Иванова Москвитина и Степана Полякова, Треньку Чечигина и Абрашку Парфенова, многих других служилых русских людей, о которых русский читатель ничего не знает, или знает очень мало.
Однако времена изменились. Б.П. Полевой, - доктор исторических наук, исследователь Дальнего Востока, опубликовавший более 300 научных работ, в их числе — многочисленные статьи о ранних экспедициях русских землепроходцев в бассейн Амура, писал в одной из последних своих работ: «…нам необходимо как можно скорее освободиться от последствий весьма странного культа Хабарова, мешающего нам восстановить историческую правду об амурских походах ...».
Автор настоящей статьи представляет вниманию читателя описание деятельности Ерофея Хабарова на Лене в период, предшествовавшей его походу на Амур. Статья основана на содержании сохранившихся документов того времени.
*
В начале осени 1633 года отряд енисейского атамана Ивана Галкина прибыл в Ленский острог на смену Парфену Ходыреву. Служилых людей с Галкиным было немного, - всего двенадцать человек. Зато в Енисейске к отряду примкнула большая группа промышленников, и в их числе – Ерофей Хабаров с четырьмя своими спутниками. В 1634 году Ерофей, верный заведенному правилу, - напоминать о своем существовании «в верхах», подал челобитную на государево имя:
«...и в нынешнем, государь, в 142 году зимовали мы, сироты твои, на Лене реке в Ленском новом острожке … с атаманом Галкиным и с енисейскими служилыми людьми, и твои государевы службы служили, и караулы караулили, и на дракех на боех против твоих государевых непослушников, якольских людей, ходили, а с ними дрались головами своими до крови и до смерти, и аманатов, которые для твоего государева ясачново сбору и умирения земли, кормили…».
Что там произошло при встрече Галкина с Ходыревым, достоверных сведений не сохранилось. Пишут, что Галкин «насильством» отстранил Парфена Ходырева от власти, отнял у него всех его людей. Причиной конфликта, очевидно, послужило то, что Парфен Ходырев, лишь три месяца как сменивший Бекетова, построившего Ленский острог, и знавший о размерах ясака, собранного здесь сотником, не желал расставаться с должностью приказного человека у такого «хлебного места». Но Иван Галкин был не из тех людей, что уступают свой интерес и потакают воеводским любимчикам, тем более что у него на руках была воеводская наказная память о назначении его ленским приказным человеком, да и воевода енисейский, - друг Ходырева должен был вот-вот смениться.
Тем не менее, Ходырев какое-то время еще оставался с отрядом Галкина и, как свидетельствуют исторические источники, даже принял участие в стычке енисейцев с конкурентами, - отрядом мангазейских служилых людей под водительством атамана Корытова, в ходе которой было убито четверо казаков. Так атаман Галкин, сын боярский Парфен Ходырев и промышленник Ерофей Хабаров оказались связанными кровью ничем перед ними не повинных русских людей.
Время было, конечно, жестокое, но даже и по понятиям того времени поступок этот не мог расцениваться иначе, как «измена и воровство». Ведь отряд Корытова, как и отряд Галкина, находился здесь и действовал по наказной памяти воевод. Можно было бы принять это за трагическую случайность, если бы не исторические документы, которые говорят о том, что и Ходырев и Хабаров еще не раз проявят себя в будущем безжалостными конкистадорами, не только в массовом порядке истреблявшими аборигенов сибирской земли, но и с легкостью отдававшими приказы стрелять по своим соотечественникам. Это более чем что либо другое, характеризует названные личности.
И все же ужиться Ходыреву с Галкиным не удалось, - вскоре Парфен вернулся в Енисейск, где жаловался на атамана, упрекая его в жестокости. Спровадив Ходырева, Галкин стал действовать по своему усмотрению, - круто и жестко.
Начал с того, что в конце сентября 1633 года предпринял наступление на земли баксинского князя Тусерги. Этот князец и его улусные люди неоднократно отказывались от внесения ясака. Кроме того, «он же, Тусерга, с кангалскими князьцы, с людьми своими, в прошлом 141 (1633) году убили енисейских служилых людей Василья Быстрова, Ивана Тельнова да промышленных людей Ортюшку Кырная, Ондрюшку Мартемьянова и Проньку Оникиева», - писал Галкин в Енисейск.
« и сентября, государь, в 28 день, - вторил ему Ерофей Хабаров в своей челобитной, - атаман Иван Галкин, прося у Бога милости, ходил служилыми людьми и с нами, сиротами твоими, на твоего государева непослушника на баксинсково князьца на Тусергу и на его улусных людей, для того, что тот Тусерга тебе, великому государю, ясака с себя и своих улусных людей не дал, и в твоем государевом ясаке атаману Ивану Галкину и служивым людям отказывал многожды… И тот князец Тусерга с твоими с служилыми людьми и с нами, сиротами твоими, дрался долгое время. И, Божьею милостию и твоим государским счастьем, енисейские служилые люди и мы, сироты твои, тово баксинсково князьца Тусергу погромили и порубили досмерти, а иных людей и жон их, и детей взяли живых и привели в новой острожек …».
Это было только началом операции по взысканию с якутов ясака. Следующей целью стал князец Еюк и «Барухины дети», которые также были повинны в неуплате ясака и убийстве русских служилых людей. Поход был начат «октября в одиннадцатый день». В этот раз сам Галкин в поход не пошел, а послал служилых людей и промышленников. Уже в октябре-ноябре эти улусы тоже подчинились Галкину.
Своим насилием и вымогательствами Галкин и его люди спровоцировали вооруженное выступление улусных жителей. К концу года обстановка еще более накалилась. Видимо, действия русских отрядов переполнили чашу терпения якутов. «Генваря в 4 день ведомо учинилось атаману Ивану Галкину..., - писал Хабаров, что у князца Мымака в улусе собрались многие якольские люди сверху и снизу Лены реки и з гор... многих родов князцы со всеми своими людьми, сот с шесть и больше, и хотят приступити к новому острожку всеми людьми».
Но в остроге сидел бывалый народ: «И генваря, государь, в 5 день атаман Иван Галкин с служилыми людьми и с нами, сиротами твоими, изволя все за тебя, государя, единодушно помереть, урядясь, на конях противо тех твоих государевых изменников из Ленского острожку выехали за Лену реку в Мымаков улус … И атаман Иван Галкин и служивые люди, и мы, сироты твои, прося у Бога милости, с теми якольскими со многими людьми дрались до крови и до смерти. И на той, государь, драке якольские люди убили Тобольского города казака Степана Юдина да енисейсково казака Ивана Черноуса. А атамана Ивана Галкина, и служивых людей, и нас, холопей твоих, на той драке переранили смертными ранами по пяти, по шти, по семи и по осьми на человека, и коней всех, настреляв, побили».
Видимо, русские переоценили свои силы. В результате: «И дрався, государь, шли отводом до острожку вёрст с восемь и больше» – то есть под натиском якутов с боем отошли в острог. «И на той, государь, драке, убили якольских людей человек сорок и больше, а иных многих ранили, и коней многих под ними побили».
8-го января русских осадили в остроге: «якольские многие князьцы со всем своим собраньем пришли приступать с многими щитами, с сенами из бересты под острожек на конях и пеши». Осажденные поняли, что дело грозит смертью, и, как это часто бывало в подобных ситуациях, решились на отчаянную вылазку: «И служивые люди вышли из острожку на берег Лены реки, а иные, урядясь, сели в острожке по местам. И те, государь, якольские многие люди, сот их с семь и больше, стояли под острожком, приступаючи к острожку многими приступы накрепко. И на тех, государь, приступех, побили у них многих лутчих людей, а иных переранили…».
Якуты атаковали вышедших на вылазку русских в традиционной сибирской манере, - богатыри и военачальники в доспехах шли впереди, закрывая своих соплеменников, а те из-за их спин пускали стрелы. Эта тактика, прекрасно работавшая против противника, вооруженного холодным оружием и луками, оказалась гибельной против огнестрела, - засевшие в острожке «по местам» отстреляли «лутших людей». Приступ был отбит, а казаки вновь укрылись в острожке.
Началась осада, которая продолжалась до 28 февраля. В этот день осаждавшие неожиданно отступили, как позже выяснилось, из-за вражды и раздоров между князцами.
Уже первого марта, т. е. сразу после снятия осады, Галкин продолжая политику «замирения», послал отряд на улусного мужика Ижинея, который тоже не хотел платить ясак. Ижинея погромили, и он приехал с данью сам.
Не стану утруждать читателя перечислением покоренных Галкиным улусов. Отмечу лишь, что действия атамана и его сподвижников были жесткими, даже жестокими. Парфен Ходырев не без оснований жаловался в Москву, что от Галкина и его людей «стало тем якуцким князцам и их улусным людям изгоня великая».
По усмирению якутов Галкин обратился против Корытова, который зимовал со своею партией при Жигане. Первая партия в 29 человек, посланная из Якутска весной 1634 года в погоню за Корытовым, не имела успеха, но вторая в 40 человек, с которою шел сам Галкин, настигла Корытова недалеко от устья Вилюя и разбила ого на голову. Корытов был схвачен и привезен в Якутск, где у него был отобран весь собранный им ясак. Отсюда Корытов через Енисейск был отправлен в Мангазею. В 1635 году новый енисейский воевода А. Племянников был вынужден сообщить обо всей этой истории в Москву.
В заключение своей челобитной Хабаров и его "сироты" просят государя возместить им финансовые потери от их государевой службы. К слову сказать, в 1635 году среди регистрационных записей о добыче соболя Галкин отмечал, что у «издержавшегося» Ерофея с четырех сороков соболей взята в казну в качестве налога десятая часть - «с хвостами и пупками», т. е. шкурками высокого качества. В августе «сирота» регистрирует новую партию - семь сороков, с которых в казну взято двадцать соболей. 6 сентября у Хабарова фиксируется еще партия в шесть сороков соболей. То есть за один сезон в его руках оказалось 680 соболей, - больше, чем Галкин собрал ясака всем своим отрядом в первый год пребывания на Лене, - в 1630 году. Не сильно уступил Ерофею и сам атаман Галкин, - по возвращении его в Енисейск за ним лично было зафиксировано 630 соболей.
При этом следует иметь в виду, что государеву десятину промышленники, да и сам атаман, платили уж тогда, когда этого никак нельзя было избежать. То, что можно было скрыть, скрывалось, сбывалось торговцам или вывозилось на Русь беспошлинно. Можно ли говорить о том, что эти соболи были добыты Хабаровым и его покручениками в таёжном промысле? Маловероятно. У них, занятых «замирением государевых непослушников», для этого просто не было времени.
Скорее всего, это были соболи, добытые разбоем, ограблением улусных людей, во всяком случае – большая их часть. Ерофей Хабаров, уже имевший подобного рода опыт по Мангазее, усовершенствовал и закрепил его на Лене, поделившись им с Иваном Галкиным. Через пару лет атаман перещеголяет в этом деле своего наставника.
Неискушенный читатель, должно быть, удивится, - что так тянуло русских людей в Сибирь? Вполне представляя тяжелейшие условия существования там «гулящих людей» и промышленников, опасность столкновения с аборигенами, он, вероятно, не вполне сознает, что Сибирь того времени для простого человека представляла собой Клондайк, Эльдорадо, - это было золотое дно.
«Прожиточный минимум» тех лет хорошо иллюстрируется государевым окладом служилого человека, - пять рублей деньгами, пять с половиной чети ржи, четыре чети овса, пуд и три четверти соли. Такой оклад позволял более-менее сносно прожить год. Средняя же цена соболя даже в Сибири составляла 1,5 – 2 рубля, а очень хорошего – 10-20, до 30 рублей за штуку. В Москве, понятное дело, они ценились еще дороже. Еще более дорогим был мех черной лисицы, - чернобурки. Стоимость одной шкурки доходила до 80 рублей. На такие деньги на Руси можно было купить дом, четверку лошадей, полтора десятка овец или коз, еще и полусотню кур впридачу, то есть обзавестись полным хозйством. Ну а теперь представьте себе, что удалось наловить, наторговать и выменять на всякие безделушки у аборигенов сотню-другую соболей. Это же целое состояние! Проблема состояла лишь в том, как с этим добром вернуться живым-здоровым к дому, где все это можно было выгодно продать.
*
Возвращаясь с отрядом Галкина к Илимскому волоку, Хабаров остался на Лене, поселившись в устье Куты. В Якутский же острог им на смену вновь прибыл сын боярский Парфен Ходырев. В Москве к тому времени уже думали о создании самостоятельного якутского воеводства. Толчком к принятию такого решения послужила челобитная с таким предложением, направленная в Москву Парфеном Ходыревым.
Принципиальное решение было принято, об этом скоро стало известно. Таким образом, до назначения и прибытия воевод он фактически становился «некоронованным королем», - якутским приказным человеком с обязанностями воеводы на огромной территории, простиравшейся до Тихого океана. Он и повел себя соответствующим образом. Исполняя по мере сил государевы указы (куда от этого денешся), он вместе с тем максимально использовал открывшиеся возможности для личного обогащения
Одиозная, надо сказать, была личность, - этот Ходырев. Был он из обедневшей семьи мелкопоместных дворян Устюга Великого, но родом - чуть ли не от Рюриковичей в 19-ом колене. Нет сомнений в том, что прибыл он в Сибирь с одной единственной целью, - разбогатеть и пробиться в чинах. Решение этих двух задач при его родословной обещало безбедную жизнь в будущем и ему самому, и его потомству. У него были кое-какие связи в Москве и среди сибирских воевод, условия для достижения цели складывались благоприятные, может быть, он даже надеялся, не его ли назначит государь на новое воеводство.
Парфен Ходырев быстро сошелся с Хабаровым на основе общих «коммерческих» интересов. Тот незадолго перед этим завез на Лену лошадей и организовал регулярный извоз между Якутском и Илимсим волоком. Пользуясь открывшимися возможностями, Ерофей совместно с Парфеном Ходыревым стал вести обманную торговлю пушниной, обходя стороной построенную близ Усть-Кута государеву таможню.
В 1637 году Ерофей Хабаров отправился в Енисейск. Он вез с собой для продажи большую партию мягкой рухляди и заветный туесок, в который насыпал «для опыту и воеводскому досмотру» первую горсть вываренной соли. Поездка оказалась на редкость удачной, меха удалось выгодно продать, накупить товаров, привезенных «с Руси», и две тысячи пудов хлеба «енисейской пахоты». Но главным было получение официального дозволения енисейского воеводы ему, промышленному и торговому человеку Ерофею Хабарову «в угожем порозжем месте пашню завесть», да на устье Куты построить варницу, «в которой соль варить беспереводно…, чтоб тамочним жителям в хлебе и в соли недостатка не было». Обговорили стороны и казенный интерес: каждый десятый сноп хлеба и каждый пятый пуд соли Ерофей Хабаров должен был отдавать в казну на государя.
*
25 мая 1638 года по первой полой воде из Енисейска на Ангару вышел большой караван дощаников. Бекетов вновь отправлялся с отрядом на годовую службу в Ленский острог на смену И. Галкину. Шел с этим караваном и Ерофей Хабаров. В проезжей памяти, выданной на его имя из енисейской приказной избы, указывалось, что с ним из Енисейска пошло 27 человек. Это были гулящие люди, нанятые им на соболиный и рыбный промыслы, а также для работы на пашне. С Ерофеем шел на Лену товар: две тысячи пудов хлеба, 300 саженей неводных сетей, 2 пуда меди в слитках, 100 аршин сукон сермяжных, 27 кафтанов бархатных. Весь товар оценивался в 1504 рубля. Хлеб Хабаров вез на продажу, для снабжения промысловых артелей, а главное – в посев на новой земле.
Осень и зиму 1639 года Ерофей занимался налаживанием своего хозяйства в устье Куты. К весне 1641 года поднял наемными работниками около 30 десятин пашни, а осенью снял первый урожай в среднем по 148 пудов ржи с десятины, то есть около 4500 пудов. Здесь же в своем хозяйстве, недалеко от соляной варницы, построил мельницу, где обмолачивал урожай. Теперь любой промысловик мог, сплавившись к заимке Хабарова, купить там зерно, муку и соль. Торговля хлебом и солью приносила хозяину немалый доход. Соболиный и рыбный промыслы умножали богатства. Хабаровская пашня положила начало земледелию в Илимско-Ленском районе. Здесь же дала первую соль основанная Хабаровым соляная варница.
В 1639 году земли расположенные по Илиму и Лене были отнесены к вновь образованному якутскому воеводству, управление которым было поручено стольникам Петру Головину и Матвею Глебову. Новые воеводы до середины лета 1640 года, находясь в Енисейске, занимались переправкой хозяйственных грузов, и появились на Лене лишь к концу 1640 года. На пути к месту службы они имели возможность осмотреть пашни, заведенные Хабаровым, и его хозяйство. Ехавший с воеводами торговый человек Иван Сверчков купил у Хабарова 600 пудов ржаной муки, а Головин - какое-то количество хлеба на казенные якутские нужды.
Г.А. Леонтьева в своей книге пишет о трех тысячах пудов, якобы взятых Головиным у Хабарова в долг. Однако это вызывает сомнения по той простой причине, что весь урожай с хабаровских 30 десятин при называемом историками урожае в 148 пудов с десятины, мог составить лишь немногим более 4400 пудов. Дать Головину 3000 пудов, да еще и продать 600 пудов муки торговому человеку Хабаров просто не мог, поскольку остался бы тогда и без семенного фонда и без продовольствия своим работникам и промысловикам-покрученникам. Так что, судя по всему, Головин взял у Хабарова на казенные нужды всего лишь порядка 440 пудов хлеба, то есть урожай с государевой десятины. И не в долг, а в соответствии с договоренностью, под которую он получил землю под пашню, - каждый десятый сноп – в казну. А вот Сверчкову муку он действительно дал в долг, об этом свидетельствует сохранившаяся кабальная запись.
В исторической литературе написано не мало хвалебных слов Хабарову за его «титанический труд» по поиску и разведке на Лене соляных источников. Сам Ерофей в росписи своим службам, поданной в Москве в 1655 году писал: проведал я: на Усть-Куты соль. Да в другом месте, на Вилюе реке, проведал я соль-самосадку.
Здесь тоже много надуманного. Сохранилась «роспись» Головина об усть-кутских землях, где он писал: «С Усть-Куты вниз по обе стороны реки пашенных мест 20 десятин, … соляное озеро от Куты-реки с полверсты, из него исток росолной течет в Куту-реку, кругом соляные озера и до Лены реки пахотной земли 60 десятин, сенных покосов на 600 копен». Одним словом, соляные источники были на виду. Подробно писал об этом и первооткрыватель Байкала Курбат Иванов.
А вот, что писал сибирскмй историк П.А. Словцов о Вилюйской соли: "В 1647 году открыт на речке Кемпенде, в Вилюй впадающей, чудный фонтан соли, водометно бьющей в виде тонкой пыли. В 20 верстах оттуда найдена гора разноцветной соли, называемой сокольею". Первые письменные упоминания о вилюйской соли имеются в документах и сведениях Воина Шахова, занимавшегося там добычей соли еще в 1630-х годах. Так что Ерофеево "проведал" нет оснований принимать за открытие им соляных источников.
Пользуясь случаем, Хабаров запросил у воеводы во владение новые земли, присмотренные им в устье Киренги. Головин согласился, дал ему «отводную», в которой говорилось о выделении Хабарову «… на Усть-Киренге земель под двор, и под гумно, и под огород и под пашню… И под скотинные выпуски отгородить ему на тех землях непахотные места, смотря по своей мочи и скоту». Более того, воевода предложил Хабарову «ссуду … тридцать рублев на лошадь и на сошники, и на серпы, и на косу не в отдачу …, а также льготу на год». Но Ерофей высокомерно отказался, заявив, что, как и на Усть-Куте, намерен поднять пашню на свои средства.
Тогда же воевода взял на Хабарова «поручную запись». Она писалась от лица поручителей, в ней, в частности, говорилось: «… никуда ему ис той пашни не сотти и не збежать, и той пашни впусте не покинуть, и того тягла не оставить, и зернью и в карты не играть, и никаким воровством не воровать, и не пить, и не бражничать …». Во всяком случае, именно так излагает содержание этой поручной записи Г.А. Леонтьева, ссылаясь при этом на изветную челобитную дьяка Петра Стеншина.
Правда сам дьяк в своей челобитной пишет об обязательстве Хабарова несколько по иному: «пашню пахать … во все годы беспереводно, чтоб год от году пашня пространилась и не запустела, хитрости и порухи никакой не чинить и пашни не покинуть…». В случае самовольного ухода Хабарова с пашни с его поручителей в пользу казны должна была браться пеня или штраф, - «что государь укажет». Хабаров, понятное дело, знал об этой поручной записи, поскольку лишь он сам мог рекомендовать своих поручителей.
К лету 1641 года в устье Киренги зазеленела новая нива в 60 десятин. Ерофей построил на Киренге вторую мельницу, где обмолачивал зерно «про свой обиход и для сторонних людей». Продолжал он заниматься и соболиным промыслом, отправляя в тайгу ватаги покрученников. В фонде якутской приказной избы сохранилось несколько документов, свидетельствующих о том, что Хабаров в этот период практиковал выдачу продовольствия и денежных ссуд нуждающимся промысловикам и торговцам.
Пользуясь доброжелательным отношением воеводы, Ерофей летом 1642 года обратился к нему с целой серией челобитных по взысканию долгов со своих должников, - 600 пудов ржаной муки и 32 рублей с торгового человека Ивана Сверчкова, 240 рублей с Ти-мофея Ущелемца, 200 рублей от торгового человека Дементия Кораблева, и даже 8 рублей от Никиты Агапитова Ярославцева. Благодаря Петру Головину все названные долги были Хабарову возвращены.
Отношение Головина к Хабарову резко изменилось, когда в связи с дознаниями, которые проводились в Якутском остроге, выплыло скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, - совместная с Парфеном Ходыревым (до приезда воевод он был приказным человеком Якутского острога) торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза.
В разного рода публикациях, посвященных Хабарову, на все лады расписываются притеснения, которым он подвергался со стороны якутского воеводы. При этом авторы не затрудняют себя выяснением причин этих притеснений, сводя дело к личной неприязни Головина к Хабарову и дурному характеру воеводы. Чтобы объективно разобраться в этом вопросе, необходимо знать, кем был воевода Петр Головин и какие события происходили в это время в якутском воеводстве.
Петр Гововин был представителем одного из древнейших русских родов, корни которого уходили в дорюриковские времена в крымские земли, и даже, по семейному преданию, - к потомкам византийского императора. Род Головиных был чрезвычайно богат и состоял в родстве с виднейшими русскими боярскими и княжескими фамилиями Патрикеевых, Пронских, Оболенских и даже великокняжеским домом. Головины-Ховрины стали боярами в тот период, когда попасть в это сословие было чрезвычайно трудно.
Не в меньшей степени, чем богатство, этому способствовали свойственные представителям рода деловитость, организаторские и административные способности. В 15-16-ом веках Головины почти наследственно занимали должности казначея, пользовались исключительным доверием правящей элиты; забота о сохранении и приумножении государевой казны стала, можно сказать, их фамильным делом. То есть Петр Головин безо всякого преувеличения был государственником, - человеком, радевшим укреплению могущества страны. При этом он действительно действовал жестко, бескомпромиссно, руководствуясь государственными интересами.
Прибыв к новому месту службы, Головин принял от Парфена Ходырева острог, служилых людей, казенное имущество и ясачные книги, обнаружив при этом массу беспорядков и злоупотреблений, разоряющих казну. Ко многим из них оказался причастен и сам Парфен Ходырев. Головин, не медля, его арестовал. Начался многомесячный сыск по выявлению злоупотреблений служилой верхушки. Одновременно с этим Головин приступил к коренной реорганизации всей системы ясачного сбора и взятия таможенных пошлин.
Среди служилых людей, допрошенных 1 марта 1640 года по делу Ходырева, упоминается Семен Дежнев, а в роли обвинителей, - Михаил Стадухин и таможенный целовальник Юрий Селиверстов. По их настоянию в ходыревском дворе был произведен обыск, найдено более трех тысяч отборных соболей, и обнаружены долговые кабалы (расписки) на сумму 4156 рублей.
В связи с дознаниями, которые проводились в Якутском остроге, выплыло скандальное дело, участником которого оказался Ерофей Хабаров, - совместная с Ходыревым торговля мягкой рухлядью в обход государевой таможни с использованием организованного Хабаровым конного извоза. Разумеется, ни сам Ходырев, ни Хабаров пушнину мимо таможни не возили, у них для этого были свои люди. При проведении сыска они признались, что Ходырев предупреждал их, чтобы «не ходили с рухлядью мягкой к таможне, не то я вам руки и ноги переломаю, а таможенному сидельцу голову оторву». Таможенный целовальник Юрий Селиверстов жаловался на Хабарова, что он отказывался платить пошлины в таможню и не платил пошлину за «обводную рухлядь», приобретенную у служилых и промышленных людей.
Ерофея под конвоем доставили в острог. Ходырев, как организатор этого дела, оказался перед судом. Хабаров же принял на себя роль ничего не ведавшего невольного соучастника. Однако Головин, видимо, все правильно понял, и не простил этого ни Ходыреву, ни Хабарову. В ходе сыска у Ерофея было обнаружено 28 кабал (долговых обязательств), полученых от Ходырева. Парфен оказался в тюрьме. Что же касается Хабарова, то воевода, руководствуясь упомянутой выше поручной записью, в которой тот обязывался «никаким воровством не воровать», наказал его штрафом, изьяв в казну не десятую, а пятую часть урожая с его пашни.
Хабаров воспротивился такому решению и, как свидетельствуют исторические хроники, «принародно лаял воеводу». Произошла драка, среди участников рукоприкладства и, вероятно, её инициатором был Ерофей, которого бог не обидел ни мускулами, ни кулаками.
За дерзость, «невежливые слова» в адрес воеводы и учиненную им драку со служилыми людьми Головин поступил с ним еще более круто, - отобрал в пользу казны усть-кутскую пашню и его соляную варницу, а самого Ерофея отдал «за пристав», то есть посадил под домашний арест до окончания дознаний.
На конфискованную у Хабарова пашню Головин отправил пятерых служилых людей из якутского гарнизона, снабдив их лошадьми, сошниками, серпами, косами и хомутами.
К этому времени относится прибытие их Москвы государева указа от 12 февраля 1641 года еще по одному нелицеприятному делу Парфена Ходырева. Речь шла о столкновении енисейских служилых людей под его руководством с отрядом томского атамана Дмитрия Копылова. Это случилось летом 1639 года.
В Москве посчитали, что главным виновником этих событий явился Парфен Ходырев. Уничтожение в ходе столкновения тридцати ясачных якутов трактовалась, как прямое нанесение ущерба государевой казне. Якутскому воеводе Петру Головину надлежало провести сыск по делу Парфена Ходырева с проведением, если будет в том необходимость, пытки, чтобы «вперед бы иным служилым людем так неповадно было воровать». Прибывший указ только подлил масла в огонь, - теперь уже не только служебная карьера, но и сама жизнь Парфена Ходырева оказалась на волоске.
*
Своими решительными действиями Головин настроил против себя часть недобросовестных русских промышленников и торговых людей. В своем противодействии нововведениям, они даже сумели получить поддержку второго якутского воеводы, - стольника Глебова, и дьяка Ефима Филатова. Русское общество на Лене, таким образом, раскололось надвое, положив начало воеводскому противостоянию. Среди противников Петра Головина оказался и Ерофей Хабаров.
Он уже имел опыт участия в подобном воеводском противостоянии в Мангазее на стороне воеводы Палицына. Теперь влез в подобную же свару на стороне воеводы Глебова.
Но Петр Головин был не из тех, кого можно было напугать. Имея в своем окружении достаточное число служилых людей, понимавших необходимость наведения порядка в воеводстве и разделявших его намерения, он обвинил Матвея Глебова и его сторонников в измене. По его приказу стольник Глебов, дьяк Ефим Филатов, письменный голова Еналей Бахтияров, сын боярский Парфен Ходырев и еще большая группа детей боярских, промышленников, торговых и служилых людей, занявших сторону Глебова, - всего более ста человек, были арестованы и заключены в тюрьму.
В 1642 году Головин ввел для ясачного населения твердые, причем довольно высокие индивидуальные ясачные оклады. Установление этих окладов производилось на основе переписи скота в каждом хозяйстве, то есть, чем богаче был хозяин, тем больший взимался с него ясак (очень похоже на непрекращающиеся в наше время споры о норме подоходного налога с «бедных и богатых»). Перепись была воспринята аборигенами, прежде всего наиболее состоятельными, как ущемление их прав, и вызвала восстание инородцев. Волнения одновременно вспыхнули во многих волостях и улусах, в ходе которых погибли десятки русских промышленников и служилых людей.
Восстание было Головиным жестоко подавлено. Его зачинщики и предводители (более 20 человек) схвачены, и по приказу воеводы без жалости перевешены. Вместе с этим Головин принял меры, направленные на усиление контроля над пушными промыслами и торговыми оборотами с целью предотвращения хищения государева ясака и обеспечения полного сбора десятинной пошлины с добытой пушнины.
В литературе, посвященной Хабарову, повсеместно присутствует тезис о том, что воеводой Головиным он был брошен в тюрьму. Это не соответствует действительности. Да и в самом деле, какой смысл было сажать его в тюрьму и кормить за казенный счет, когда у Хабарова было свое хозяйство, там жили его родственники, - брат Никифор и племянник Артемий, которые вполне могли его содержать.
Ерофей не был в тюрьме, а находился, как уже говорилось выше, «за приставом» в Якутском остроге, то есть, по сути дела, - под домашним арестом. Хотя и действительно весьма продолжительное время, - до завершения следствия. Как, впрочем, и другие сторонники Глебова, и он сам, находившиеся в тюрьме и содержавшиеся там за счет казны.
Что же касается Парфена Ходырева, то его Головин намерен был за все его злоупотребления повесить, даже приказал построить для этой цели виселицу. Парфена спасло прибытие новых воевод, - Пушкина с Супоневым с государевым посланием. Новые якутские воеводы исполнили поручение, - допросили Хабарова, Головина, свидетелей, ознакомились с документами и отправили в Москву подробную отписку. После проведения сыска Хабаров, как и другие арестованные, был освобожден из-под стражи и вернулся в свои владения на Киренге. Головин с сожалением приказал распилить виселицу на дрова, при этом «при народе» сокрушался, что не успел Ходырева повесить.
При рассмотрении дела Хабарова в Москве деятели Сибирского приказа посчитали, что Головин поступил с ним крутовато, присудили компенсировать понесенные им убытки, вызванные конфискацией у него усть-кутской мельницы и солеварни, выплатой ему из казны 500 рублей. На жалобу о взятии с него «двух снопов вместо одного из каждых десяти» и конфискации у него пашни, никакой реакции не последовало. Надо думать, что эти действия Головина в Москве были признаны оправданными.
500 рублей компенсации Хабаров тоже не получил. Историки объясняют это тем, что якутская казна была пуста. Но дело, видимо, не только в этом. Ерофей к тому времени испортил отношения и с новыми якутскими воеводами.
*
Освободившись из под ареста, Хабаров вернулся на Киренгу и затеял новое дело, - решил организовать сельское поселение и стать слободчиком. О своем намерении поехать на выручку бедствующей семье он видимо сразу же забыл или вообще не собирался этого делать, а лишь использовал этот аргумент для своего освобождения.
Как слободчик, оформив это специальным документом (к слову сказать, такой документ оформляется воеводскими властями), Хабаров брал на себя обязательство подобрать желающих заниматься пашней, обеспечить их за свой счет ссудой и подмогой, – деньгами, скотом и инвентарем. Господствующей рентой в такой слободе был натуральный или денежный оброк. Государство было вынуждено мириться с созданием слобод на частные средства, поскольку само не всегда могло обеспечить «подмогой» всех переселенцев. По сути дела, слобода было чем-то вроде ватаги покрученников, но занятая не промыслом пушного зверя, а хлебопашеством с передачей хозяину-слободчику большей части урожая.
Новый конфликт Ерофея с воеводами произошел на почве того, что Супонев и Пушкин предложили ему взять в слободу на пашню трех присланных в воеводство ссыльных людей, послав к Хабарову служилого человека с соответствующей наказной памятью. Однако Ерофей воспротивился, и со скандалом выпроводил посланца с заимки. Формально он действовал правильно, поскольку как слободчик действительно имел право набирать людей по своему усмотрению. Но ведь речь шла о предложении воевод, которые и наделили его этим правом.
Можно понять и Пушкина с Супоневым, которым надлежало устроить на пашню этих ссыльных людей, а создание Хабаровым слободы предоставляло такую возможность без лишних хлопот.
Воеводы, понятное дело, обиделись, рекомендовали выпровоженному служилому человеку написать на Хабарова изветную челобитную, Ерофей, таким образом, оказался на пороге нового сыска. Деталей всей этой истории, и чем она закончилась, мы не знаем. Если дело дошло до Москвы, то там, без сомнения, поддержали сторону воевод. Ведь именно Москва направила на Лену этих ссыльных людей с рекомендацией посадить их на земле для расширения государевой пашни. Так что вполне понятным является желание воевод устроить новоприбывших возле уже опытного в этих делах человека, может быть на год-два, с тем, чтобы потом поселить их на новые земли.
Как бы там ни было, своими действиями, гонором и демонстрацией независимости Хабаров испортил отношения и с новыми якутскими воеводами, и вряд ли после всего этого мог чувствовать себя на Киренге вполне уютно. Расширить свою слободу он так и не сумел. В последовавшие за этим десятилетия по Лене, Киренге, Витиму выросли десятки русских поселений, но даже в 1723 году в деревне Хабаровка проживало всего лишь 33 человека, - это 5-6 дворов.