21
Любить себя... Наверное, человеку нужно это делать. Любить себя, жить так, как ты задумал, чувствовать так, как только ты можешь чувствовать. Если ты научишься любить себя, то ты научишься любить других. И тогда ты поймёшь, как это важно – любить других. Обратная связь: научиться любить других для того, чтобы научиться любить себя. Оказывается, человеку необходимо заполнить себя чувством, чтобы отдать его другому, а он вновь тебе. И ты опять полон сил, энергии, жизни.
Любовь к себе - это твои поступки, это необходимость побороть в себе многое. Побороть в себе не ту ложь, которая во спасение, а настоящую, что со временем будет точить тебя изнутри. Подавить страх и сделать необходимый шаг вместо кого-то, чтобы потом не казнить себя мыслью, что ты поступил нечестно, неправильно, незаконно. Убрать из себя гордыню и трусость, которые могут овладеть тобой и будут разъедать изнутри подобно ржавчине. Способность не допускать негативных поступков, жить в дружбе с внутренним и внешним миром. Это и есть любовь к самому себе. И не надо обманывать. Внешне, может быть, ты обманешь себя и других, но внутренне ты себя не обманешь. Внутренний обман будет точить тебя, как вода точит камень, заглаживая шероховатости и делая его гладким и скользким. Человек не должен быть гладким и скользким, в нём должны быть зарубки счастья и боли, радости и горя, памяти и жизни.
Поздний вечер. В окне качается месяц, сверкая за шторами небольшим остро отточенным серпом. Иногда он прячется за пробегающими облаками, потом загадочно подмигивает и вновь выскакивает на волю.
- Месяц, месяц, ты могуч, ты гоняешь стаи туч, - пошептал он месяцу, закрывая глаза.
- Вань, что ты шепчешь? - Наташа сонно потянулась.
- Я шепчу?
- Шепчешь.
- С месяцем говорю. Ты же спишь и не разговариваешь со мной.
- О-о! Спи, давай, - Наташа уткнулась ему в плечо и засопела.
- Припала ко мне и спишь-сопишь. И всё хорошо. И пусть мысли твои не тревожатся. И пусть сны твои будут сладкими. Пусть, - он поцеловал её в макушку.
- Ещё хочу. Говори.
- Да-а? Полночи я готов орать, как будто я ещё мальчишка, и церковь будет нас венчать, я так хочу, прям слишком-слишком. Ты помнишь запахи полей и аромат твоих ромашек? Нарвал охапку я тогда. Ромашки - только для Наташек. Твои я плечи обнимал, с тобой мы жадно целовались. Потом, Наташка, был провал. Наташ, мы чё не повенчались? – он забросил руку за голову. – Давай сходим, пусть нас батюшка Владимир повенчает.
- Давай сходим, Вань. Только спи сейчас.
- Сплю. Всё.
Остывшая морозная ночь, и белый пух упавших снежинок на затерянный в пространстве шарик под красивым названием Земля. Висит он миллионы лет в пустоте, обласканный жарким солнцем и спаянный навеки со своим загадочным спутником Луной. А ещё с двенадцатью месяцами, убегающими в это пространство и забирающими с собой наши годы. Ты идёшь по ним, подбадривая себя весёлым мотивчиком запавшей в душу песни, огорчённый мелкими или крупными проблемами. Иногда ты клянёшь себя за прошлые дела и думаешь, что поступить надо было бы по-другому, но время ушло. А бывает и так, что хочется загнуть на всё трехэтажным желанием от горькой потери или зла за несправедливость, и скрипеть зубами, чувствуя адскую смесь напряжения этих звеньев-месяцев. И спасает тебя только одно... Женщина!
«Всё-таки надо слушать женщину. Разве милости она у нас просит? Она просит малости. Клялся вернуться – вернись!.. Собери все силы для улыбки, найди слова ответные и обещай. Просит не врать – ври!.. Вдохни глоток правды и ври, запутывая её словами в своём тупом терпении. Просит быть виноватым – будь!.. Соглашайся на всё, какую бы чушь она не говорила, заслуженно или незаслуженно. Ты - мужчина, а она всегда и во всём права. Просит любить – люби!.. По сценарию судьбы, тебе выпало счастье спеть своё до-ре-ми с женщиной, которая сейчас рядом с тобой. Она же не просит врать, грешить, злить. Она просит - любить... Только ты знаешь, как она может врасти в тебя, забирая остатки сил, и без неё всё вокруг покажется мёртвым и ненужным. Она заберёт тебя всего, оставляя свою женскую суть в твоём сердце. И в дни твоего тупого одиночества, в часы, когда не находишь сил уснуть от звериной тоски по дому, ты понимаешь, что сейчас сказал бы ей всё о своей любви. Господи-и, как же я её люблю. Слушайтесь женщин...»
На службе начальство подгоняло со сроками проведения соревнований по рукопашному бою и каратэ между спецподразделениями. В нагрузку к этому, шла срочная подготовка к очередной командировке. Порой казалось, что общая напряжённость висит рядом с ними, сжимая нервы в комок. Чувствовалось, что всем нужна хоть какая-то разрядка перед поездкой.
Пятница... Вернувшись с работы, они с Федей стояли во дворе дома. В воздухе витали небольшие морозцы. Яркое солнце резало глаза, а ветерок, забираясь под воротник, тонким холодком лез по спине. Им нужно было поговорить, нужно было сделать что-то важное для всех.
- Вань, напряг в воздухе висит. Ты не дёргайся, не натягивай сильно. Это как струна у гитары: бзынь и рванёт. Мало ли оттопали? Всё будет нормально.
- Плохие мысли приходят чаще, чем встречается реальная угроза, - ответил он Феде, вглядываясь вглубь улицы. - Это уже привычка, заглядывать в будущее.
- Лучше ни о чём не думать. Не грей голову. В командировке, я понял, будет высоко и далеко. Ну и ладно! Будем быть.
- Будем, Федя. Расстояние для нас - ничто. Главное, мы в расстоянии.
- Аллё, - Федя звонил Пашке. - Паш, где ты? Не могу дозвониться. На даче? О-о!.. Чё делаешь? Ты в ноздри так дуешь, что тут слышно.
- Скучаешь, Федот? Батарейки сели? Ликуй пока без меня, и да будет тебе счастье и покой.
- Ты не знаешь, где Алька? Где-то опять в разъездах со своей, и телефон молчит.
- Алька? Ему бы голову проветрить. А то запарился, каждые выходные куда-то скачет.
- Всем задание дал?
- Не-е. Ваньке наушники с песнями на уши, пусть глухой ходит. Он думает много, у него скоро мозг вырвет.
- Ты скачи там веселее, вентиляцию тебе под штаны для обдувки.
- Снег с дорожек надо откидать, а быстро не получается. Чё-то устал я. Может, старею? А, Федь? - гыкнул Пашка в трубку.
- Рой там быстрее и возвращайся. Нужен.
- А чё нужен-то? Я только что приехал на дачу.
- Ничё. Выпить хочу. А как без тебя-то?
- Вы-ыпить? Так я щас, Федя. Я быстренько. Чирик, и я дома. И снежок пусть полежит. Я щас, Федя. Я мигом. Вы-ыпить? Да я щас! Ждите.
Он улыбался, слушая их разговор. Федя искал в телефоне номер Олега.
- Алло, Алька. Ну, наконец-то. Ты где?
- Рядом, почти дома. Я к дому заворачиваю.
- Давай. Мы с Ванькой тут стоим, - Федя отключил телефон.
- Федь, а чё ты дома бузил?
- Лена не пускала. Я ей говорю - надо мне, а она - сиди дома.
- Ну и сиди.
- Не могу, Вань. Нынче, чё то дребезжит внутрях.
Они оглянулись на подъехавшую машину. Олег устало вылез и подошёл к ним.
- Чего не отдыхаете? Оля, иди пока домой, я потом приду.
- Знаю я, как ты придёшь. Стоите и чего-то соображаете, - улыбнулась Оля. - А где главный заводила? Где потеряли?
- На даче, скоро приедет.
- Всё ясно с вами. Олег, позвони хоть потом, - Оля повернулась и пошла к подъезду.
- Алька, чё то ты усталый, - он приобнял Олега за плечи и пошутил: - Может, кого другого, самого резвого взять в командировку? А тебя оставить. Тренируйся тут с молодым пополнением.
- Ты чё, сдурел? Не пугай так, - хыкнул Федя. - Альку оставить. Да он расхлещет тут их от досады. Щас, Пашку дождёмся и разомнём нутро.
- Дурачьё. Ну и шуточки, - Олег прищурился на солнце. - Что придумали?
- Выпить, - Федя тоже прищурился и посмотрел на небо.
- Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам, - он тоже поднял глаза к небу. - Что, Федя, зовёт?
- Зовёт, Вань.
- Как ныне сбирается Вещий Олег, - повторил Олег вслед за ним. - А похрен, Вань. И сходим удачно, и укатаем ровно.
- Где Соловей-то? - Федя посмотрел вглубь улицы. - Олег, и чё мы тебя Алькой обзываем? Не обидно? Если что, то ты скажи твёрдо.
- Нормально всё, зовите, - Олег взял из машины пакет. - Берите мороженку, а то растает. Оля забыла взять.
- Какая мороженка, ничё внутрь не лезет, - он засунул руку в пакет. - Давай, не пропадать же ему.
- Да ну нафиг. Ещё бессонница поди мучает? Федь, бери мороженку. И не злись.
- А чё они дома спрашивают: чё и почему? Я ещё не сказал про командировку, а Лена уже тревожная.
- Ешь, давай. Никто, никому, ничего ещё не говорил, - Олег подал Феде мороженое.
Они стояли во дворе дома и ждали Пашку. Пашка подъехал быстро. Выбираясь из машины с улыбкой до самых ушей, Пашка крикнул им:
- Во! Уже закусывают! Всё купили? Успели?
- Нет, тебя ждём, - крикнул Олег, забрасывая пустой пакет в машину.
- А чё меня ждать? Я по дороге всё купил: и выпить, и закусить. Забирайте из машины. Куда идём?
- Ну и молодца, всё успел. Ко мне пошли, - улыбнулся он, принимая пакеты у Пашки. - Позвоните своим. Скажите, что мы рядом, чтобы не волновались. А хотя нет, зовите их с собой. Точно, зовите. Картошки щас наварим и посидим.
- Я у тёщи из запасов огурцов и помидор по банке спёр, они у неё вкусные. Федь, забирай банки, - Пашка сунул банки Феде: одну под одну подмышку, другую под другую. - Чё хмурый такой?
- Хмуро, Паш.
- Ясно. Щас разгоним тучи.
Наверное, такие встречи в своём кругу нужны были каждому. Они сидели в зале на полу перед журнальным столиком, бросив на него закуску и пузырёк с водочкой. Второй он предусмотрительно засунул в морозилку, чтобы прямо холодненькую потом взять.
- У вас весна, у нас весна, одни и те же даты, у вас в руках бокал вина, у нас же автоматы, - пропел Олег армейскую кричалку, приподняв свою рюмку. - Давайте, за жизнь.
- Поматериться, что ли на Федю? Федот, в душу те компот, - Пашка резко вылил рюмку в себя. - У тебя не лицо, а какая-то садистская морда.
- Это у кого морда? Вань, дай гвоздик. Щас я его за шиворот, и к стенке на тот гвоздик.
- Проснулся, Ваше Благородие? Чё злой-то такой?
- За командировку дома надо сказать, а я стесняюсь, - тяжело выдохнул Федя. - Новую кровать с Леной купили, а я и поспать толком не успел.
- Бляхою ему ременной об заднее место. Нефиг спать, нехай родину стережёт, - разразился Пашка.
- Аналогычно, куме. Спит в хате, а вороги на родину, как блохи прут, – поддержал его Олег.
- Бляхою? Сдурели, - возразил Федя. - Та шоб вас так гоняли той бляхою. И вообще... Про чё вы балаболите!? Паша, бери стопарь и вещай уже по-русски.
- Стыдно мне за тебя, Федя. Тебя надо в первый класс сдать. Ты слушаешь задом наперёд, и скрытый смысл перестал ловить?
- Выпейте уже валерьянки, - он в два глотка проводил в себя стопочку.
- Вон Алька у нас!.. Спокойный, сощурит глазки, и всё тип-топ у него, - Пашка задумчиво посмотрел на Олега. - Федь, ты глянь, на нём даже майка радостная, жёлтенькая в полосочку. Сидит в ней, как блинчик масляный. По-любому уже вжареный, и хоть бы что.
- Алька, ты чё никогда не пьянеешь? - поинтересовался Федя. - Вроде всегда поровну бывает. Масло ешь накануне?
- И сала ещё шматок, - подхватил Пашка. - Вообще не пьянеет. Как у тебя так выходит?
- Водочку уважать надо, и провожать в себя с нежностью. Тогда и она вас будет уважать, - Олег всегда пил не спеша, с расстановкой, основательно закусывая. - А вы чё? Хренак, гы-гы, и глаза на раскоряку. Никакой культуры. Деревня!
- Ванька, он нас деревней назвал, - Федя улыбался.
- По три с полтиной щелбана ему. Каждый! Ребят, как я вас люблю. Прямо, во! - Пашка сжал кулак. - Я на дачке баньку откопал от снега, дров приготовил, прямо в печке лежат. Осталось воды налить и чирикнуть. Два веника на лавочке. Тёща гаубицу не выдвигает на дачу, холодно. Поехали завтра, попаримся.
- Поехали, не вопрос. Только как завтра ехать, если сегодня пьём. Давай-ка, - он еле слышно, с чуть заметной хрипотцой, пропел-прошептал: - Сталь, ярким крылом, рвёт облака, пополам. Ты, где-то внизу, и светит звезда не нам, - а друзья уже громче и настойчивей подхватили: - А нам нужно успеть, что-то сказать. Знать бы что! Но, мой горизонт сольётся с твоим, и ты узнаешь. Согревая наши души, выкупая наши клятвы, жизнь входит в берега-а...
- Завтра в баню не поедем, поедем послезавтра, в воскресенье, - Федя устало вытер лицо. - И ещё. Давайте Альку не будем больше звать Алькой? Давайте, Олегом?
- Давайте, - Пашка перевёл удивлённый взгляд на Олега, как бы лишаясь сейчас чего-то дорогого.
- Ребят, мне по барабану, как хотите.
- Нет, я сказал, - Федя хлопнул Олега по плечу. - Не пацаны уже.
И зря сказал... Привычки, похоже, не меняются. И Олег навсегда остался Алькой. На кухне уединённо сидели их жены и говорили о своём, не вмешиваясь в мужские разговоры. Они знали, что так надо. И конечно же, они всей компанией уехали в воскресенье на дачу, парились там, пили чай, смеялись, шутили. Жили...
Время. Ночь. Тишина. И среди этой тишины обрывками... Пять-шесть лет: «Ванька-а, вот ведь заполошнай, испужал до смерти»... Десять-двенадцать лет: «Выше ногу! Удар!.. Выше ногу, я сказал, чукотский мальчик! Каратист, мать твою. Удар!»... Пятнадцать лет: «Прощай, дядька Сашка. Я клянусь тебе!»... Восемнадцать лет: «Рота подьём!.. Ванька-а. Ё-о-опр... Бег. Упал, рычу протяжно»... Девятнадцать лет, и каждый с «калашом»: «Братцы, тащи гитару! Чё грустим?.. Не по нам ещё панихида стонет. Топай, я сказал, пл... След в след! Духи-и!»... Двадцать лет, и протяжное: «Ванечка-а, внучек мой. Прощай, ба-а»... Двадцать три: «Спасибо, сынок. Прощай, отец.»... Двадцать семь: «Лёха-а. Ва-айс. Ребята-а. Ну нельзя же та-ак»... И добивает тревожное: «Ванька-а. Рома, давай его в кусты-ы»... Проснулся.
Пацаны восьмидесятых, закалённые жестокостью. Одни - ушедшие журавлиными стаями в небо вслед за дедами-героями, другие - оставшиеся наедине с собой и с ощутимой гражданской войной внутри. И важно не то, как ты в том времени был, важно - каким ты в нём был.
«Как там у вас на душе, други мои? Может, замело и холодит внутри, как холодит зима захваченный собой мир. Может, там льют дожди, и вместе с дождями плачется и вам. Может, жарой обжигает, словно вливается внутрь алкоголь, но он не берёт уже так, как хотелось бы. Чувства - это такой внутренний поток странствий и скитаний, который наполняет всем, что тебе необходимо. А бывает и так, что в мыслях ты пробуешь списать в ноль весь накопленный негатив, поднимаешься в полный рост и доказываешь - что не болит, что заживёт. Ты закрываешь глаза и вбиваешь себе в мозг, что уснёшь и станет легче. А боль мужская, внутрюче-глубиная, опять выскакивает, даже если ты заставил себя уснуть.
Лёха-а, почему ты часто снишься? Просыпаясь от этих снов, я глубоко дышу, пытаясь восстановить равновесие. Я даже рычу внутри себя на «-ять», ругаясь грубым мужским матом. Кому это надо было?.. Взорвать некогда мирный быт людей, перемешать всех в кашу и унести тысячи жизней. С годами эта правда выворачивается наружу, показывая свою ничтожную изнанку. Не, Лёха, я не притворяюсь. Правда, болит. Бывает, что боль страшно лезет из меня, и внутрь прорастает тоже больно, цепляясь корнями всё глубже и глубже. А бывает, немного отпустит, и тогда душа открывается всем ветрам, стараясь помериться силой с судьбой. И ты знаешь, что способен на перезагрузку. И приказываешь себе: - Стоять!
Канатоходец по натянутым нервам, балансирующий на грани. Заложник его величества шанса и жёсткого драйва. Да легко!.. Просто закрой глаза и медленно дыши. Лёха, а алкоголь в нас - он за тех, кто поднимался в полный рост. И шёпотом крикнем, что они живут в нашей памяти. А что хорошего на дне рюмки? Я тебя спрашиваю, Лёха!.. Я и себе задаю этот вопрос: что ты, нахрен, там видишь?.. Дно... Посмотри внимательно, друг. Когда рюмка полная - дно одно, а когда она пустая, то и дно уже другое. Игра водяры, пл..., в отдельно взятой рюмке. Особенно, когда на свет посмотришь сквозь стекло. Но мы не испортим ей себя. Слишком мелкая она, для таких крупных ребят. Так что, удачи вам, други мои, и долгих лет жизни. А главное - маскируйтесь и не сверкайте оптикой. Скоро выходим».
Время не щадит нас, толкая в водоворот событий, в бесконечность жизненных дорог. Оно заставляет просыпаться ранним утром для покорения нового дня, убаюкивает в постели ночью, даря удивительную способность заглядывать в собственные сны. Мы тонем во времени, застревая в заснеженных полях, и вдыхаем первоцвет весенних белых черёмух. Обласканные жарким зноем летнего солнца, мы с тоской смотрим осенью на улетающие вдаль журавлиные стаи. Незаметно для себя, мы радуемся раскрасневшейся рябине в палисадниках стареньких домов, разнообразию цветов, разбросанных на клумбах, старой облепихе с кистями плотных янтарных ягод, переспевших и осыпающихся.
Мы замечаем босоногих мальчишек, бегущих летом с батькиной удочкой на речку, и вспоминаем ушедшее детство. Мы замечаем молоденьких девчонок в коротеньких юбчонках, и солидных женщин, несущих в себе уверенность и добропорядочность. Мы с ностальгией вспоминаем своих бабушек в белых платочках. И непременно на огороде, с подоткнутой широкой юбкой и в фартуке, края которого держат усталые и сморщенные от времени и работы руки. Мы вспоминаем, как в том фартуке уютно лежали крепкие хрустящие огурцы только что сорванные с грядки, пучок свежего лука и ветки душистого укропа. Мы всё помним, и это остаётся на пыльных полках нашей памяти, в её особой кладовой. Вход в эту кладовую открыт только нам, а время просто подбрасывает на эти полки новые события.
- Привет, Тимоха. Сегодня на каратэ уеду, пожелай мне удачи в бою. Если тебе не ровно, как и где я, так хоть мысленно поболей за меня. Зря ты давишь общение. Может, тебе так надо? Тогда вопросов нет. Для меня друзья всегда открыты. Ты закрываешься. Холод чувствуется. Везде холод, даже к своим близким у тебя холод. Так нельзя, Тимоха. Семья ждёт тепла, тогда и тебе пойдёт отдача. И не возражай, со стороны виднее. Хочется много сказать для тебя и о тебе. Но не буду.
- Удачи тебе, Вань. Ты справишься. У меня не лучший период в жизни, не обижайся. Я пока держусь. А ты будешь первый, потому что я желаю тебе победы.
- Нет, есть сильнее меня. Который год не могу одного бычару завалить. Встречаемся и улыбаемся друг другу: привет, Витюха, привет, Ванюха. Всё равно я его когда-нибудь завалю. Работай, давай.
Утро было морозным и ярким. Поток машин полз, обдавая дорогу белым паром и от этого снижая видимость. Обычно в такие моменты, бываешь особенно напряжённым и сосредоточенным на движении.
- Привет, орёлики. А я милого узнаю-ю, а по походке, - Пашка подходил к ним с широко растопыренными руками.
- Привет, орёлик наш, - он махнул Пашке рукой. - Что, мечты сбываются?
- Ха, Паша! - Олег сделал резкий жест в живот Пашке.
- Ой-ё-й! Ванька, он убил меня, - в шутку согнулся Пашка, подыгрывая Олегу. - Пошли уже, работу работать.
- У Ваньки после обеда каратэ с коллегами, а у Олега рукопашка. Надо им боевой дух поднять, - пробубнил Федя вслед Пашке.
- Неволин, пошли кости разомнём? - кивнул ему Пашка. - А Игорёк Олега поломает. Или - кто-кого.
После обеда они уехали на соревнования. Отмахавшись на татами с тройкой соперников, он сидел на скамейке рядом с непобедимым Витюхой. Улыбаясь и пожимая руки после трёх побед, они подначивали друг друга перед встречей за первое-второе место. Чуть дальше, в самом углу большого зала, насмерть стоял Олег за честь своего подразделения. Достойно стоял, с невероятным трудом выбив первое место.
- Витюха, когда же я тебя завалю? - в шутку спросил он, ожидая, когда объявят их выход.
- Вань, неужели для тебя это существенно?
- Не-е, - протянул он лениво. - Я не гордый. Но азарт же, и завалить шипко хочется.
- Я тебе так скажу... Я чувствую тебя, как сильного соперника. Я выхожу на татами и уже неважно завалю я тебя, или ты меня. Вань, мне именно с тобой в удовольствие помахаться.
- И мне. Ну пошли. Сделай уже Ваню, - подмигнул он Витюхе.
И как не орали друзья, как не прыгали на каждом его ударе, крайнее слово опять было за Витюхой.
- Ну погоди. Всё равно я завалю тебя, - смеялся он, пожимая Витюхе руку после боя. - Сильный ты боец, а я опять второй.
- Не за первый-второй бьёмся, а за удовольствие. Если я поддамся, так это будет неуважение к тебе, как к сопернику. Поэтому всё по-чесноку.
- Жди. У меня теперь дикая жажда, чтобы завалить тебя, - отшутился он.
- Не обижайся и завали уже, я с удовольствием буду ждать. А вообще, запарил ты меня сегодня, - Витюха крепко пожал ему руку.
На следующий год, на межгрупповых соревнованиях спецподразделений по боевым видам спорта, он завалил Витюху. По-честному завалил.
И вновь тревожное... Что греха таить, возникает это тревожное местами, а иногда даже захлёстывает. Мысли в голове никто пока не отменял.
- Тимоха, у меня не остаётся времени. Обещай, что у тебя будет всё в порядке.
- Обещаю. И ты обещай, что всё будет хорошо.
- Я долго не писал тебе, куча дел была.
- Неволин, я не слышу ответа. Мне, это очень важно.
- Я обещаю, всё будет нормально.
- Ты не обманешь, я знаю. Я буду ждать.
- Дыши, Тимоха, и не грусти. Мы - мужчины, и нам положено не врать.
- Дыши и ты моим дыханием, когда не будет хватать воздуха. Время быстро пролетит. Вань, иногда кажется, что мы связаны и тебе передаётся моё настроение. Я не буду грустить.
- Не говори так. Будет грустно - грусти, это твои чувства.
- Со своими чувствами, я сам разберусь. Главное, чтобы ты тут был. Всегда. Ты понял, Неволин?
- Ты чё такой тревожный? Пока. Жди.
- Я жду. Береги себя, Вань.
Шифровки, карты, лица, расположение, мелкая работа по сборам. Всё слилось в одно целое и завертело их в последние дни перед командировкой. Впрочем, эта спешка накачивала их тем особым азартом, который зарождается в глубине и выливается в короткое слово: надо! С этого момента начинается настрой собственного «Я» на слаженную работу группы. Мучительные крайние часы перед прощанием. Тревожные глаза Наташи, молчаливые и печальные, с редкими слезинками. Стоя у двери, ты чувствуешь, как в тебя впиваются маленькие руки: всегда слабые, а сейчас вдруг невыносимо сильные и оторвать их от себя невозможно. Ты целуешь её губы и тихо шепчешь в них:
- Наташ, мы недолго, мы быстро. Одно дело сделаем там и вернёмся, - она кивает в ответ, соглашаясь, и ещё крепче сжимает руки. - Маленький мой, разожми руки. Попробуй, у тебя получится. Я не смогу оторвать их от себя. А ты сильная, и ты сделаешь это сама. Тихонько отпускай руки. Отпускай... Видишь, они уже слабеют. Тавай... Ты молодец. Ты умница. Отпускай.
Молчаливый и сдержанный стон... А ты сидишь потом и пишешь ей с телефона сообщение:
«Наташ, ну зачем ты плакала? Не надо. Всё будет хорошо. Мы в вертолётном полку, скоро посадка. Я тебя очень-очень. Улыбнись. Ещё раз. И ещё... Целую тебя в уголки глаз, чтобы они не плакали».
Эти мысли стояли в голове до прибытия на базу. И он обязательно позвонит ей и скажет, что на месте, и что у него всё в порядке. А дальше - долгая тишина.
- Голова уже пухнет, - подполковник поморщился и ткнул пальцем в фотографию, показывая её собравшимся вокруг стола. - Главарь бандформирования N-ского района. Перекачка и отмывание крупных сумм, незаконный оборот денежных средств, финансирование поставок оружия и взрывчатки. Был объявлен в розыск за причастность к особо тяжким преступлениям: подрывы, убийства, насильственная вербовка в ряды бандформирований. Скрытный, себя особо не афиширует, действует нагло и дерзко. Выезжает N- числа в N- район с группой боевиков, где и предполагается провести операцию по задержанию, либо их ликвидацию. Это двадцатилетний местный житель, - подполковник ткнул пальцем в другую фотографию. - Задержан, как подозреваемый в участии в вооружённых бандформированиях. Он из тех, кого насильственным способом заставил вступить в банду вот этот, - полковник ткнул пальцем в первое фото. - Задержанный с апреля и по настоящее время являлся членом этой группировки. Он и указал место нахождения тайника с оружием и боеприпасами. В отношении задержанного проводится проверка, устанавливается его причастность к другим преступлениям. Детали по спецоперации и другая информация будут чуть позже. По полученным данным о местах их стоянок, начнётся и ваша работа. Готовьтесь хорошо полазить по горам. А пока - с приездом. Расположились? - он утвердительно кивнул подполковнику. - Тогда включайтесь в работу.
Как правило, такие спецоперации проводятся по накатанной годами схеме. Операция начинается рано утром со скрытного выдвижения к месту и полному блокированию населённого пункта. После этого туда входят подразделения полиции, оперативные сотрудники ФСБ и группы специального назначения. Такая работа ведётся постоянно для выявления, задержания или ликвидации бандгрупп и их главарей, обнаружения тайников с оружием и боеприпасами. Операции планируются с соблюдением всех мер секретности, исключая возможность утечки информации. В первую очередь силовики пытаются получить любые сведения о возможном местонахождении боевиков, о тайниках с оружием и другие полезные факты. Местные боятся расправы, и узнать у них нужную информацию доставляет больших усилий. Понимая, что спецподразделения не уйдут из села, пока не выполнят свою задачу, жители осторожно начинают выдавать расположение боевиков и схроны. В разговорах всегда чувствуется, что люди устали от войны и от своих никого не жалеющих вооружённых соплеменников.
После опроса в селе начинается работа по поиску, и идёт она достаточно тяжело. Это может быть крупный населённый пункт, где сотни дворов и проживает несколько тысяч жителей. Боевики умеют прятаться и скрываться так, что приходится искать их сутками. Бандитское подполье - это суровая реальность, с которой федеральным силам в республиках приходится сталкиваться часто. Укрытия, сделанные бандитами в горах и в населённых пунктах, обычно приспособлены к длительному пребыванию. Группы спецназа работают практически весь день, на ночь они выводятся на окраину, оставляя на перекрёстках и возможных выходах и выездах засады. Люди спят по три-четыре часа в сутки, всё остальное время идёт работа по поиску бандгрупп в селении и близлежащих горах. После получения нужной информации от местных жителей, спецгруппы разведки уходят в горы для уничтожения схронов и стоянок бандформирований.
Риск? Да, определённый риск для жизни есть, никто не знает из какого окна, двери или сарая может стукнуть автоматная очередь. На осмотр подозрительных домов обычно идут группы спецназначения полиции и ФСБ. Осматривается всё - дома, подвалы, чердаки и другие строения, проверяются доски в полу, ямы и возможные места, где могут укрыться боевики или оставить тайники с оружием. Операция может продолжаться несколько суток до полного обнаружения, взятия или ликвидации боевиков в случае их сопротивления. Боевики могут быть жителями тех же селений, которые днём работают, а ночью берут в руки оружие. Днём - они мирные люди, а ночью - бандиты. Чувствуя опасность, заблокированные боевики пробуют затаиться или прорываются с боем, и тогда начинается работа спецгрупп разведки по преследованию и уничтожению.
Работать нужно по закону. Муторно, но нужно. И даже в этом случае, вряд ли вся правда будет на стороне силовиков. Боевики понимают только силу: око за око, глаз за глаз, как говорили наши предки. В составе вооружённых бандформирований может быть до двух-трёх тысяч человек. Они постоянно ведут боевые действия и не прячутся под маской мирного населения. С наступлением зимы они спускаются с гор в селения. Зимой трудно жить в горах, будет виден дым от костров, нужны большие запасы продовольствия и всего необходимого для автономного существования. Регулярно подвозить запасы опасно: наши спецгруппы постоянно ходят горными тропами, лезут на высокогорье, ищут, воюют.
По весне боевики возвращаются в горы, поэтому в тёплые месяцы так много стычек с ними. Встречаются пастухи с радиостанциями, женщины со взрывчаткой, и даже дети-подростки, горящие желанием мстить. Такой ребёнок берёт автомат и стреляет в спину. Были такие случаи: идёт ребёнок по улице с автоматом, ему дают команду остановиться, а он направляет оружие в сторону силовиков и стреляет. Что делать в этой ситуации? Если существует реальная опасность, то существует и оправданная жестокость. К примеру, обезвредить малолетнего мстителя лёгким ранением. Среди бойцов спецподразделений нет и не может быть откровенных садистов, которым нравится убивать. Офицеры любого за такое дело вздёрнут. Но реальность - она такова. В горах группам спецразведки работать немного проще, чем силовикам в населённых пунктах. Из разведданных, допросов пленных, осмотров трупов видно, что в горах вместе с местными воюют наёмники разных национальностей. И никого просто так не убивают, даже если он наёмник-араб в зелёной повязке с гранатомётом. Если есть возможность взять боевиков живыми, то берут и допрашивают, и только потом решают, что с ними делать дальше.
Офицеры спецназа... У каждого человека есть своё понятие о них, плохое и хорошее. Служат они от преданности духу спецназа. За это служат. И если кто-то продолжает служить - значит, работа им нравится. Им неважно, где воевать и против кого, дома или в любой другой горячей точке. Абсолютно неважно. Они работают в интересах государства. Офицер - это профессиональный солдат. И главное для офицера - честь и желание служить своему Отечеству.
«Смеюсь с тобой, радость моя, прыгнувшая ко мне в руки на пороге нашего дома. Смеюсь шёпотом, а ты гладишь лицо руками и ничего не можешь сказать. Ты просто смеёшься и плачешь. И ничем не измерить эти слёзы. Я касаюсь твоих губ и чувствую их щедрую солёность. Прижимая твою руку, только что теребившую мои волосы, к своей щеке, я смотрю свысока и, наконец-то, выдавливаю: - Доброе утро. Это я...
Зачем-то хочется шептать в её губы глупые слова. А рядом натянутой струной висит прошедшее ожидание и этот миг, который делит нас на «до» и «после». Ты оставляешь в этом «после» всю грязь, всё плохое, и включаешься в то, чем жил и во что верил эти долгие дни. И ты никогда не покажешь ей своего «тринадцатого». Ты целуешь эти губы, впитывая в себя горечь разлуки и радость встречи, отстраняешь её, заглядывая в глаза, и снова прижимаешь. Она сопит тебе в грудь, а ты обнимаешь ещё крепче, уткнувшись в её макушку и вдыхая любимый запах волос. Это словно музыка с мурашками по коже, и она звучит в тебе всегда».
Всё. Отдыхать. После долгих ночей в казённой обстановке, было за счастье поваляться в собственной постели. Ты просыпаешься и осознаёшь, что больше некуда спешить, не надо прислушиваться к любому подозрительному шороху. По инерции, в первые домашние дни идёт постепенное привыкание к своей обстановке. Ты приезжаешь домой с чувством зависания: ты - уже «здесь», и вроде как - ещё «там». Это проходит не сразу, но это проходит. Ты начинаешь вливаться в обычную жизнь. За время твоего отсутствия появляются неотложные домашние дела, нужно срочно куда-то ехать, что-то решать. Но это будет потом, а пока отдых. Через какое-то время ты выходишь на службу, и начинается всё та же круговерть. Всё, как обычно. Иногда напрягаешься от усталости, а иногда настроение такое, что ты рад всему, что тебя окружает. Взлёты-падения.