...Только бил, сотрясал озноб, зубы стучали, зуб на зуб не попадал… Только комната перед глазами плыла, качалась, раскачивалась все сильнее, а в голове гремел колокол… Звонил, отбивал слова: «Конец… конец… Такое предательство прощать нельзя! Конец! Это все! Все! Да! Все! Конец!».
Зажженная страстью, она вся полыхала огнем, пока вдруг страшный ветер не раздул пожар до критической точки, — она вспыхнула и сгорела дотла. А после осталась одна. И вошло тогда в комнату, и утвердилось понимание: сегодня вечером она приоткрыла дверь, заглянула в свое будущее… в их общее будущее — и увидела пепелище.
Она раскрошила, расплескала, разлила всю себя — теперь не собрать.
Вот что значит жить в летаргии, с закрытыми глазами!
Это его неистовство, и эта его прямота, и отчаянность, и эта ярость!...
А теперь — нет ничего. Только черная пустота.
Страх — перед лицом прошлого, настоящего и будущего — явился снова и встал, как часовой на страже, за приоткрытой дверью. Только любовь — только его любовь, только их любовь — могла бы победить страх.
Но где она — его любовь?
И где она — ее любовь?
И, главное, — где их любовь?
Любить его невозможно, но и не любить не получается — и тоже невозможно.
Любить. Нельзя. Не любить. Невозможно.
Это настоящее предательство с его стороны. Он ее предал, как никто никогда не предавал. Она много раз прощала — прощала его неистовство, нерешительность, неумение принять решение. Она прощала ему даже то, чего нельзя было прощать ни за что на свете! Но сегодня… нет! Сегодня вечером он потерял человеческий облик — что уж говорить о достоинстве! И простить такое издевательство — значит тоже потерять достоинство.
Да, вот уж на этот раз он перешел какую-то черту... Может быть, это и есть та самая точка невозврата, о которой она так много думала? Их любовь порвалась на части — она уже больше никогда не будет прежней.
Что-то сломалось в ней, наконец.
О чем он думал? Теперь он ее потерял!
Да, но… Но как же предать любовь к нему? И если любишь, всегда ли вспоминаешь о достоинстве?.. Как жить дальше — без него?
И не выдержав больше, она заорала — как ей показалось, очень громко, во весь голос, но на самом деле, в себе, про себя, потому что из горла не вырвалось ни звука:
«А они все, там, они подумали хоть на минутку обо мне, о том, как мне-то жить дальше — без него?!»
Кто — они? Да разве и так непонятно — кто!
... И вдруг молнией мелькнуло воспоминание, перед глазами вспыхнула, возникла картинка, ожила, заиграла яркими красками, зажглась разноцветными огоньками, ослепила, развернулась и пошла, побежала прямо ей навстречу, все время увеличиваясь в размере. В темной комнате стало светло, как днем…
... Вот весна, май, на деревьях уже вовсю распустилась листва, пышно цветет сирень, и на улице жарко, как летом. Ранний вечер. Они с Олежкой спешат, торопятся, оба такие нарядные, оживленные, смеются. У него в руке большой тяжелый пакет, и в нем объемный подарок (чайный сервиз, кажется), а она несет огромный свадебный букет...
Нет! Не надо больше! Пожалуйста...
... Если бы можно было вернуть прошлое, повернуть время назад, остановить.
... Но нет. Нет! Не хочу! Ничего не хочу больше! Только одного – все забыть!
А неуемная память подбрасывает еще, еще...
… Вот он провожает ее домой ... Весна, черемуха пахнет одуряюще, поздний вечер. Как разгорелась луна, как горят в высоком небе звезды! Она никогда не видела, чтобы звезды были такие! Они же просто не бывают такими яркими, живыми! Они же не могут так гореть! И луна ... Вот они идут по лунной дорожке, ноги наступают на лунный свет, и лунный этот свет поднимается до пояса, потом до самых плеч. … А потом они тонут в нем, а лунный свет становится плотным, но мягким, как пушистый ковер. ... Они, захлебываясь, пьют вкусный лунный свет, и какое-то очень давнее, забытое, но очень счастливое воспоминание охватывает её ...
Но упрямая непослушная память снова и снова отматывает время назад, и на глаза, помимо воли, как слезы, наворачиваются все новые и новые картинки...
… Вот они сидят, обнявшись, на последнем ряду в их любимом зале «Рекорда», смотрят «Подсолнухи». Их души и тела переплелись, руки сомкнуты, губы уже болят от поцелуев. ... А на экране колышется, шумит луг – нет! Переливается через край бесконечное желтое море подсолнухов, их тяжелые желтоглазые головы медленно раскачиваются на ветру, и это море подсолнухов волнуется, играет, вскипает желтыми волнами. ... А с экрана льется чарующая, до боли ласкающая … аж мурашки по коже запрыгали … музыка ...
Джованна и Анто’, Антонио – молодожены, их первая брачная ночь, продлившаяся семь дней и семь ночей. От страсти позабыли они все на свете, не выходят их комнаты и не знают, и не хотят знать, что на свете делается, а питаются – если вспоминают о еде! – одной только бесконечной яичницей. ... Ах, да какая разница!
Вот счастливые!
Не хочу! Не хочу, не могу больше!!!
... Вот раннее-раннее утро, оно только что проснулось, зевает, широко раскрыв рот, потягивается в своей кровати, отдохнувшее, свежее, умытое, краснощекое – и чувство невесомости, оглушительного счастья переполняет их.
И еще... Еще...
... Жаркий день в начале июня, и они вдвоем в Лужниках, на берегу Москвы-реки, загорают, купаются, а вокруг музыка, смех
... Вот они стоят в ее подъезде, прощаются – и все никак не могут оторваться друг от друга. ... Он целует ее. Его руки, губы, глаза.
.. Вот его лицо склонилось над ней, дышит страстью и любовью, а зрачки огромные, и глаза потемнели от страсти ...
Не-ет!
Она крепко-крепко зажмурилась, пытаясь остановить этот убийственный поток воспоминаний... Но против ее воли горячие слезы текли, текли по щекам и моментально остывали, высыхая, и от них делалось то жарко, то холодно — и очень больно.
Любовь не желала умирать, но не хотела и жить. Она стала непроглядно черной, и невозможно было смотреть ей в глаза.
Горько. Больно. Больно. Горько.
Как больно — словно ударили прямо в солнечное сплетение!
Время содрогалось, оно стонало от мучительной боли. А потом разорвалось на части. Разбилось вдребезги. Раскололось и рассыпалось. На мелкие кусочки. Не склеить.
Прошлое взорвалось - и настоящее тоже.
Все. Нет выхода. Безнадежно. Приехали.
Конечная станция. Поезд дальше не пойдет. Поезд следует в депо.
Конец пути.
Жизненный тупик.
Все ее силы вылились на него, на защиту их любви — сил больше не было.
Но все ли она сделала, чтобы решить за них двоих? Чтобы защитить их любовь?
Как больно: сухие-сухие — пересохшие глаза, а душа — она вся горит от боли.
…Потом лихорадка оставила ее, и пришло, завладело, обволокло ее всю странное спокойствие, сковало оцепенение. Наверное, так подействовало то вонючее лекарство, которое дали ей выпить… Она сидела неподвижно — и почему-то видела себя съежившейся на отцовском диване, будто со стороны. Сбоку или сверху, непонятно. Очень неприятное ощущение. Но страха больше не было: самое страшное, что могло случиться — уже случилось. Вот так: даже ее верный спутник — страх — куда-то ушел, оставил ее в одиночестве.
За два года не было ни одной минуты, ни единого мгновения, когда бы она не думала о нем.
Штора в кабинете была задернута не очень плотно, но от этого не становилось светлее.
Безлунная, беспробудная — бесповоротная — зимняя ночь.
Черным-черно — и это уже навсегда? И в этой черной тьме опасно сверкала боль. Блестящая боль и свинцовое горе сжимали горло, не отпускали, затягивали в беспросветный омут, не давали вздохнуть, душили стальными руками с отталкивающим металлическим отливом, как сверкающие инструменты в хирургическом кабинете. А потом… она не знала, сколько прошло времени… какая-то отстраненность от самой себя завладела ею. Всем своим существом она ощущала неприятную, очень опасную раздвоенность, словно два разных человека уживались в ней и все время пристально и враждебно следили друг за другом.
За окном шумно, настороженно дышала, наблюдала за ней безлунная мертвая ночь. Ночь долго, оценивающе смотрела на нее, молча уставившись бездонными, равнодушными пустыми глазами, потом решительно распахнула окно и шагнула в комнату.
Спрыгнула с подоконника, ехидно хмыкнула, равнодушно пожала плечами, обдала ледяным дыханием, уселась рядом с ней на диван — да так там и осталась.
...Одинокий отвергнутый Змей,
Сбросив кожу, ползет по земле.
Впереди у него – Ужин тот,
Час всего – он, конечно, придет!
И пришла она одна в дивный сад
Всепрощающей, бездонной Любви.
Там когда-то создал Он Рай и Ад,
И всех нас - из праха и земли.
© Лана Аллина
Отрывок из моего романа "Воронка бесконечности".
Эта миниатюра опубликована также в: Писатель года 2014. Книга девятнадцатая. Национальная литературная премия. Специальное издание для членов Большого жюри национальной литературной премии "Писатель года". М. Литературный клуб, 2015. ISBN 978-5-91815-521-9. СС. 246-247.
Иллюстрация podaril.ru JPG 600;535,