Аромат старины

     Теплым, пасмурным сентябрьским утром Генрих Григорьевич Фаустов стоял спиной к узкой набережной реки, со странным для русского слуха именем Арно (при том, что не Бабаджанян), находящейся от него метрах в пятидесяти, в длинной очереди желающих посетить галерею Уфицци во Флоренции. В темноватой и бесконечно длинной колонаде музея легко помещалась тоже длинная, неспешно двигающаяся очередь, ожидание в которой должно было продлиться, по оценке Фаустова, никак не меньше часа. Стоявшие в очереди любители искусства эпохи Возрождения, по большей части, были по-двое или по-трое, имея, таким образом, в переспективе, возможность немедленно поделиться впечатлениями об увиденном в музее, чего был лишен доктор Фаустов (так звучало его имя с титулом в стране его проживания, Соединенных Штатах, непринятым на его родине, в России).

     Доктор Фаустов путешествовал один не потому, что так казалось ему предпочтительней, а в силу обстоятельств, а именно, он жил уже много лет раздельно с женой, дети были уже взрослые, для того чтобы не спрашивая согласия взять кого-нибудь из них с собой, он недавно расстался с любовниицей,  в Соединенных штатах у него не появилось новых друзей, а отношения со старыми друзьями, жившими в других странах и штатах, уже не были настолько близкими, чтобы вместе путешествовать. В силу указанных обстоятельств, то самое время, которое люди обыкновенно тратят на общение с попутчицей, детьми или друзьями у доктора Фаустова оказалось свободным и он мог без помех  понаблюдать людей, что он и делал с немалым удовольствием, но, несмотря на удовольствие одиночества, все же, подспудно, неосознавая это, ожидая какой-то встречи или знакомства, которые могут если не украсить, то, по крайней мере, как-то развлечь, разнообразить его поездку.

     Очередь была неоднородной по ее длине- голова очереди и средняя ее часть практически не менялись по составу, в то время как в хвостовой части, где находился доктор Фаустов, все время поисходило какое-то непредсказуемое, хаотическое движение, и обновление стояльцев и впереди, и позади доктора Фаустова, вызванное формированием намерений занявших место в очереди недавно- то ли стоять до победного конца, то ли купить билет на другой день (и тогда стоять другую, уже короткую очередь), то ли купить билет “с рук”, и перейти прямо сейчас в короткую очередь. Доктор Фаустов, умевший проходить без очереди (и часто пользовавшийся этим умением в молодости, потому что его молодость - это было время очередей, везде и всегда, и стоять в них всех не хватило бы и жизни; вообще-то, в его молодости это называлось “пройти по-ситеме”, то есть и без очереди, и без билета), решил честно отстоять и не суетиться перед встречей с прекрасным. Это решение было верным еще и потому, что более естественного места, чем очередь, для того, чтобы понаблюдать людей, может быть и не существует, разве что вокзал или ресторан, но там другие люди, не отсортированные, как здесь, по признакам любознательности и любви к искусству.

     Минут через десять-пятнадцать состав очереди вокруг доктора Фаустова окончательно определился, и обьектами его внимания стали две пары, одна из которых стояла непосредственно перед ним а другая – сразу позади него. Обе пары средних лет, вероятно, семейные, с большим или средним стажем семейной жизни, среднего класса, говорящие на незнакомом доктору Фаустову итальянском языке. Стоявший позади сильно полысевший мужчина, столь сильно, что полностью проявились существенные неровности черепа, в такой степени сущетвенные, что только очень деликатный человек не назвал бы их уродливыми, и их уродливость безусловно могла бы привлечь внимание художника, особенно рисовальщика, почти сразу после появления развернул местную газету и уже не отрывался от нее и с женой не разговаривал во все время стояния в очереди. По роду своих занятий он больше всего походил на офисного работника, может быть, бухгалтера или агента по продаже недвижимости. Сначала он читал раздел обьявлений, возможно как раз о продаже недвижимости, а когда доктору Фаустову удалось незаметно заглянуть в его газету в другой раз, то это был уже раздел футбола.

     Его супруга - “знойная женщина, мечта поэта”, но несколько более зрелой возрастной категории, чем та, которая повстречалась когда-то на пути Остапа Бендера, скорее всего домохозяйка, крашеная шатенка с крепкой фигурой, с широкими и густыми темыми бровями и взглядом, в котором легко читался голодный поиск взаимности. Как стало ясно в процессе стояния в очереди, она проявляла некоторый интерес к доктору Фаустову, природой которого были, скорее всего, простое любопытство и желание чем-то занять себя. При этом, однако, в отличие от доктора Фаустова, старавшегося наблюдать свое окружение незаметно, эта дама, как показалось доктору Фаустову, старалась обратить на себя его внимание, для чего выдвигалась несколько вперед, попадая в зону его бокового зрения, причем делала это с разных сторон, для чего время от времени, совершала полукруговые движения около своего неотрывающегося от газеты супруга, оказываясь то справа от доктора Фаустова, то по левую сторону. Впрочем, не исключено, что одновременно она пыталась таким образом оторвать внимание своего супруга от газеты, однако, безуспешно. Но и этих пассов ей в какой-то момент показалось мало, и она уселась на каменную тумбу, одну из нескольких посередине прохода колонады, в тот момент, когда доктор Фаустов почти поравнялся с тумбой.

     Сначала он поставил на тумбу ногу, чтобы перевязать потуже шнурок, а как только снял ногу, эта самая дама села на тумбу и принялась сбоку в упор разглядывать доктора Фаустова, что, он полагал, было уже черезчур. Но, как оказалось – нет, не черезчур, потому что позже, когда сузившаяся этими тумбами очередь пришла в движение, доктор Фаустов вдруг почувствовал несколько более продолжительное, чем случайное, прикосновение к своей лопатке груди этой дамы, мягкой и свободно помещавшейся в бюстгальтере, прикосновение которого он тоже почувствовал. Впрочем, это могло ничего не означать, поскольку итальянцы, в отличие от англичан, имеют очень маленькое индивидуальное поле вокруг себя, вторжение в которое может человеком рассматриваться как нарушение его суверенитета, и, соответственно чувствуют себя комфортно общаясь на более короткой дистанциии, чем, к примеру, англичане. Такое обьяснение дал неожиданному прикосновению доктор Фаустов, обыкновенно делавший оценки с заниженным коэффициентом оптимизма, что было немудреной хитростью, позволяющей избегать разочарований, но в данном случае, он сам же себе и возразил – индивидуальное поле у итальянцев конечно маленькое, но не до такой же степени.

     Несмотря на старания мечты поэта обратить на себя внимание, доктора Фаустова во все время стояния в очереди больше интересовала пара, стоящая перед ним. Мужчина был среднего роста и крепкого сложения. Аккуратно и коротко постриженные остатки наполовину седых волос образовывали артистичный венчик вокруг участка загорелой, мягко закругленной и гладкой обнаженной части кожи головы, на который просился лавровый венок победителя. По качеству лысины он “на голову” разбил бы стояшего позади доктора Фаустова мужчину, если бы они соревновались в этом. Доктор Фаустов, по примеру мечты поэта, выдвинулся слегка вперед из очереди, чтобы незаметно взглянуть на мужчину и подумал, что такое спокойное и здоровое лицо может быть только у человека, проводящего много времени на воздухе, незнакомого с неразрешимыми проблемами и вызванному ими стрессу, и наслаждающегося жизнью естественным образом, то есть, даже не осознающего, что наслаждается, попросту, живущего правильно и хорошо, не испытывая сомнений, типа, а правильно ли я живу.

     Мужчина имел внешность римского легионера в предпенсионном возрасте, к полному спокойного достоинства лицу которого, несколько даже черезчур спокойного, просто застывшего, казалось, недоставало если не лаврового венка, то шлема, лат и прочих доспехов, которые он, не иначе как, только что снял с себя и оставил в багажнике своего Рено, на котором приехал в галерею Уфицци. Его лицо и шея, как и лысина, были выкрашены солнцем в соответствующий легионеру бронзовый цвет. Доктор Фаустов представил его виноделом, работающим с восхода солнца до вечерней зари на собственном винограднике где нибудь недалеко в Тоскании, например, вблизи Кьянти, вину именно этой провинции, сорта кьянти, отдавал предпочтение доктор Фаустов. Вот он проходит ранним утром между рядами хорошо организованной и ухоженной виноградной лозы, а тугие виноградные гроздья и светолозеленые листья покрыты еще каплями утренней росы, но под теплыми лучами все выше поднимающегося солнца, капли уже нагрелись и, по этой причине, кое-где стекают уже с ткани листьев сначала к краю листа, наклоняя край вниз, а потом отрываются и падают освобождая лист от своей тяжести и вызывая его покачивание, будто лист прощается с соскочившей каплей.

     Собственно интерес к мужчине-легионеру возник у доктора Фаустова вторично. Сначала он обратил внимание на прекрасную женщину, стоящую впереди, и некоторое время наблюдал ее, пока она, стоявшая на некотором отдалении от своего спутника, того самого легионера, или виноградаря, почувствовав внимание со стороны доктора Фаустова, как-то плавно и плотно приблизилась к виноградарю, можно сказать, прильнула, коротко заглянула ему в глаза, осветив его лицо орехово-зелеными лучами своих глаз, вынудив его слегка повернуть к ней не без усилий поворачивающуюся на могучей шее голову, а потом, почти прикоснувшись губами к его скуле рядом с ушной раковиной, что-то зашептала, одновременно сильнее прижимаясь к его плечу и руке. Тут-то удивившись этому теплому телодвижению прекрасной дамы, доктор Фаустов и продвинулся слегка вперед чтобы посмотреть на обьект внимания его супруги.

     Собственно, доктора Фаустова удивило выражение самоуважения в лице этой дамы, несколько завышенного, по оценке доктора Фаустова, и он подумал, может быть это он ошибается и чего-то не понимает, и, когда ему удалось заглянуть ей в глаза, он понял что, ее самооценка не была завышена. Было в ее лице еще что-то, что беспокоило доктора Фаустова, и он не сразу понял, что это было сходство с кем-то, кого он недавно видел, или встречал, и доктор Фаустов силился вспомнить где и при каких обстоятельствах, но не вспоминалось, и он даже подумал, что, может быть, это ее-же он и видел где-то, но был погружен в себя, и ее образ сохранился в бессознательном отделе его мозга, а теперь он просто “узнал” ее. Уже заходя в музей доктор Фаустов подвел итог своих наблюдений в очереди и усмехнулся, не то чтобы откровению, а просто подтверждению своего жизненного опыта - все как обычно - тебе нравится одна, ей интересен другой, зато к тебе проявляет интерес и прижимается иная, которая тебя не интересует.

     Доктор Фаустов основательно побродил по галерее в своем стиле, сначала быстро проходя зал и отбирая то, что стоит посмотреть повнимательней, а потом уже неспеша, изучая и вкушая то, что отобрал при беглом осмотре. Но даже предварительный отбор не помог, и осмотреть за один раз удалось далеко не все. Три часа спустя доктор Фаустов вышел из музея уставший и насыщенный еще не упорядоченными впечатлениями и пройдя арку, соединяющую две длинные стороны галереи, вышел на набережную полюбоваться видом на старый мост (понте веккио), расположенный по правую руку, вниз по течению реки Арно. Этот замечательный мост неизменен уже более пятисот лет, столько сколько он существует. Во всяком случае, сильнейшее во всей историии Флоренции наводнение, случившееся в 1463 году (на следующий после памятного года утраты правителем Флоренции из рода Медичи, великим герцегом Козимой Первым своей любимой, еще молодой жены, Элеоноры ди Толедо, и двух их сыновей, умерших от малярии) не повредило только этот мост, а все остальные были разрушены.

     Впрочем некоторые изменения в конструкции этого моста были сделаны как раз Козимой Первым, когда он решил соединить старый дворец, находящийся на площади Синьории, в котором поселился его сын после смерти матери, с дворцем Питти (в котором жил он сам), находящемся по другую сторону Арно и соединил их галлереей, длиной почти в полмили, проходящей поверх галереи Уфицци и поверх лавок на мосту, принадлежавших до постройки этой галлереи мясникам, а после, и по сей день, – ювелирам.

     Доктор Фаустов раскрыл на парапете набережной каталог галереи Уфицци, только что купленный им, и нашел то, что искал. Да, он не ошибся, вот он замечательный портрет Элеоноры ди Толедо, жены Козимо Первого, с сыном Фердинандом, написанный Аньоло Бронзино, и этот портрет он только что видел в галерее. Искуссному изображению дивной красоты богатого платья, с гербом семейства Медичи – лилией в центре, там где солнечное сплетение, отдают дань все знатоки живописи. Доктора же Фаустова интересовало прекрасное лицо герцогини -  высокий лоб, мягкий, но ироничный взгляд, изящная форма уха, тонкие чувственные губы - сходство той женщины из очереди и испанки герцогини ди Толедо удивительное. Но портрет Элеоноры ди Толедо, написанный тем же Бронзино на одиннадцать лет раньше, когда ей было двадцать, восхищает и завораживает и того больше. Главное в ее лице, что не так часто можно встретить и в жизни и в искусстве, это абсолютный баланс духовности и чувственности, что и есть почти никогда не достижимый идеал. Бронзино написал и портрет красивой и умненькой девочки Марии, маленькой дочери Элеоноры ди Толедо и Козимо (умершей в пятилетнем возрасте), так называемый портрет Биа Медичи, на котором она настолько похожа на маму, что можно представить лицо дочери, как проэкцию в собственное детство Элеоноры ди Толедо.

     Доктор Фаустов закрыл каталог, постоял еще немного, вздохнул и пошел в расположенное неподалеку кафе. Он заказал добио эспрессо, то есть эспрессо двойной крепости, а чтобы было слаще и еще крепче, еще и кофейного ликеру Калуа. Баланс духовности и чувственности в женщине оттого и нельзя встретить так часто, продолжал прерванные переходом в кафе размышления Доктор Фаустов, что это и есть совершенство, которое есть дар божий. А художника не обязательно и интересует такое совершенство. К тому же, у него свои возможности, свои задачи и свои представления о совершенстве. Вот женщины в самых знаменитых четырех картинах другого флорентийца, Ботичелли, написанные лет на шестьдесят раньше, чем портрет тридцатиоднолетней Элеоноры ди Толедо- при тех прекрасных формах, которыми Ботичелли наделил свои модели, улучшив античные стандарты красоты, (сохраившиеся ко времени Ботичелли уже только в мраморных скульптурах) удлинив тела, руки ноги и шеи, они скорее похожи на сотканных из воздуха духов, чем на живых женщин. (Ботичелли, оригиналов которого  доктор Фаустов прежде не видел, был в “обязательной” программе посещения Уфицци).

     Ботичелли не дал телам тепла, чувствется их прохлада греческого мрамора, кажется, что пальцы трех граций холодны как лед, а лицо только что рожденной Венеры, которая еще девственница, потому что родилась из пены практически на глазах зрителя, почти не отличимо от лиц Примаверы и граций и даже от лица Венеры наблюдающей спящего Марса, что вместе с воздушной природой и холодом тел вызывает предположение об их девственности или неразбуженности. Впрочем, лицо Венеры, ожидающей пробуждения прекраснотелого, полуобнаженного Марса, (которая не только что рожденная богиня любви) выражает некоторое смущение, чему способствуют подстрекательские ухмылки бесят, и таки заметен ее оптимизм по поводу того, что произойдет после его пробуждения.

     А другой художник, живший в Париже, но родившийся тоже в Тоскании, ровно четыреста лет спустя после создания этих картин Ботичелли, Амадео Модильяни, взял, практически, те самые женские тела ботичеллевских пропорций и линий и заполнил их теплом, подогрел рыжевато- кирпичными тонами почти до температуры кипения и они ожили в своей плоти. Даже выразительность удлиненной шеи всех моделей Модильяни, его шавло, была еще у ботичелевской Венеры, только что рожденной. А окна во внутренний мир, глаза, у Модельяновских портретов, закрыты или залиты, чаще всего, холодным голубым киселем, что усиливает чувственный эффект – ведь она не видит как ты на нее смотришь.

     Доктор Фаустов заказал еще одну порцию Калуа и отметил про себя- “похоже, что  мое общение с женщинами сильно сместилось в сферу виртуальности, в ущерб реальности”. Он с удовольствием потягивал сладктй ликер, запивая его горьким, горячим, крепким кофе, и начал уже чувствовать разливающееся по телу тепло.

     - Модильяневские женщины теплы, потому что Амадео заливал Калуа в ботичелевские формы, сделал открытие доктор Фаустов. - Или красное вино, но много, и ждал пока они потеплеют, закончил мысль доктор Фаустов.  Проверив  правильность суждения, он еще раз слегка отступил от него - хотя, кто-то со мной может и не согласиться, сославшись на то, что Амадео, как известно, любил коньяк и за рюмку коньяка продавал сделанные тут же бесценные эскизы, и женщин он, когда было на что, вероятно, поил коньяком, от того и кожа у них цвета выдержанного коньяка, а не красного вина или сладкого Калуа. Что ж, не буду с этим спорить, может быть и так, в особенности в том, что касается цвета тел,  побыстрее закончил спор с предполагаемым оппонентом доктор Фаустов, заторопился и попросил счет.

     Он пошел опять к галерее Уфицци на площадь Синьории, повинуясь невнятному импульсу, и уже по дороге придумал обьяснение - надо повнимательнее рассмотреть скульптуры, расположенные в торце правого крыла галереи Уфицци, в открытой в сторону площади веранде, называемой Лоджией Синьории.

     На площади было многолюдно, как всегда, и желающих рассмотреть повнимательней те же самые скульптуры было даже больше, чем в других частях площади, тоже не лишенных скльптур, в частности, копии статуи обнаженного Давида, работы Микельанджело, и Козимо Первого на коне, работы Джамболонья. Причем некоторые из рассматривающих, видимо, занимались рассматриванием особенно любимой скульптуры долго, и никуда не уходили, может быть даже, с самого утра до позднего вечера. Доктор Фаустов обходил застывших любителей скульптуры продвигаясь к своей любимой и единственной бронзовой здесь - Персей с отсеченной головой медузы Горгоны, работы Челлини, намереваясь тоже на некоторое время застыть напротив, что, согласно древнегреческому мифу, не только естественно для увидевшего эту голову, но и обязательно происходит, а также потому, что обойти скульптуру вокруг, как полагается, было сегодня невозможно, поскольку вход на Лоджию был закрыт, и приходилось довольствоваться фронтальным осмотром.

     Едва Доктор Фаустов застыл, как из этого состояния был выведен дивной мелодией песни “Бесаме Мучо” (“Целуй меня крепче”), звучавшей из динамков гитариста и украшенной живыми и искусными переборами его гитары. Это было абсолютно неожиданно и обезоруживающе, услышать здесь, на площади Синьории, завораживающую мексиканскую мелодию, которая так часто звучала в Московских дворах в его далеком детстве. Доктор Фаустов мгновенно размяк и оглянулся, желая увидеть как реагируют окружающие на приводящую его в восторг мелодию и поймал очень живой и понимающий взгляд очень молодой женщины, одетой во что-то такое, что ее смуглые округлые плечи, руки и живот были обнажены, как на пляже.

     Он поприветствовал ее быстрым двойным поднятием своих кустистых бровей, похожим на двойной боксерский удар левой, жестом который был нетипичен для жителя России настолько, что позволял по нему идентифицировать иностранца, и тепло улыбнулся. Она открыто улыбнулась в ответ, улыбка, чуть спав, застыла на ее лице, но взгляд не отвела, после чего было бы уже невежливо не заговорить, и Доктор Фаустов спросил ее на своем единственном иностранном, английском языке, нравится ли ей песня. Она ответила утвердительно и добавила, что эта песня очень популярна в ее стране. В следующие пару минут выяснилось, что она не из Мексики, как подумал Доктор Фаустов, поскольку знал, что песню написала в 1941 году молодая мексиканская девушка, а из Бразилии, где родной язык – португальский (потому что, Бразилия – бывшая колония Португалии), она путешествует по Италии одна, как и Доктор Фаустов, и уже была в Риме, а через два дня собирается перебраться в Венецию, а потом в Ниццу и Париж. Он спросил ее имя. Она сказала  – Маргарита, и протянула руку.

     – Вау, какая встреча, не удержался он от возгласа изумления и тут же пояснил свою реакцию на ее имя, представившись и пожимая ее маленькую, с детскими пальчиками, но крепкую руку - Доктор Фауст, сократил он для ясности свою фамилию, но это не внесло ясности, поскольку гениальную трагедию “Фауст” Иогана Вольфганга Гете она не читала, а в бразильской  школе ее тоже не проходили.  Пришлось рассказать ей, что доктор Фауст – алхимик, что дополнительно сближает его с Фаустовым, биохимиком, уставший от жизни, полностью посвященной поискам философского камня и разуверившийся в принципиальной возможности решения этой задачи, а следовательно, и в науке, которой посвятил свою жизнь. По теперешним временам, его состояние в тот момент, когда он решил уйти из жизни приняв яд, называлось бы глубокой депресией.

     Доктор Фаустов, к слову сказать, тоже находился в состоянии, когда ему перестало нравиться тратить свою жизнь на занятия наукой, и желая сменить обстановку и обдумать, чем ему заняться, если он уйдет на досрочную пенсию, он и оказался в Италии. Кризис, переходного возраста, может быть, последнего в жизни, был у обоих Фаустов, и вызывался, в определенной степени, невозможностью однозначно определиться с этим возрастом, поскольку не только: “я слишком стар, чтоб знать одни забавы,”  но  “и слишком юн, чтоб вовсе не желать” – “Фауст”; впрочем, некоторые счастливцы в этом последнем переходном возрасте застывают до конца жизни.

     В такой момент, естественно, его, Фауста, и подловил дьявол, Мефистофель. Он предлагает Фаусту сделку - Он, Мефистофель, будет исполнять желания Фауста в этом мире, а после смерти, уже Фауст будет служить Мефистофелю. Фауст соглашается и проживает, по всей видимости, как бы, вариант той жизни, которую он уже прожил, только на этот раз, без научных занятий, которые, предполагается, мешали ему вкусить “настоящей” жизни. Но после смерти бог спасает Фауста от Мефистофеля при помощи ангелов, и душа Фауста попадает в рай. Он прощен и спасена его душа потому, что жизнь в стремлениях прошла (в частности, в стремлении познать), и был не чужд любви: “спасен высокий дух от зла произволением божьим- чья жизнь в стремлениях прошла того спасти мы можем. А за кого любви самой ходатайство не стынет, тот будет ангелов семьей радушно в небе принят” - пели ангелы, перехитрив Мефистофеля, когда спасали душу Фауста.

     - Все это доктор Фаустов в легкой, ироничной форме рассказал Маргарите пока они шли по направлению к рынку, не только для развлечения, но и чтобы там поланчевать. Это была идея доктора Фаустова, поскольку в более неформальной обстановке можно больше узнать о человеке и лучше пообщаться. Она,  в свою очередь, сообщила, что она сержант бразильской армии, живет в городе Манаус, на Амазонке и работает в службе слежения за воздушными обьектами. “Тут-то доктор Фаустов и должен был бы взять юную красотку в оборот, будь он агентом 007 или майором Прониным” - сообщил он юной красотке.

     Доктор Фустов уже неделю был в Италии и, соответственно, уже неделю молчал, если не считать необходимого общения с официантами и служащими отеля. Он не звонил по телефону или Скайпу и не встретил знакомых ни в Риме, ни во Флоренции, поэтому, наверное, он с такой легкостью рассказывал ей почти все, что приходило в голову, то есть болтал, тем более, что она оказалась благодарной слушательницей, мгновенно реагирующей, слету понимающей шутки, что, в свою очередь, ускоряло темп общения и приносило еще большее удовольствие от ощущения легкости и понимания 

     Он похвалил ее, подшучивая, что судя по ее лабильности, она долго не задержится на позиции сержанта и будет или уволена, потому что слишком умная, или переведена на должность старшего сержанта. В ответ она сообщила, что она уже почти накопила денег, достаточных для того, чтобы пойти учиться в Университет, что она и сделает следующей осенью, даже если ее переведут в старшие лейтенанты.

     За разговором не заметили как пришли на рынок, где продавались всяческие косынки, гобелены и покрывала, наверное, итальянские; вазы, чашки, статуэтки и другие изделия из керамики из Германии и южнославянских стран; предметы одежды из кожи, привезенные из Турции и Сицилии; глиняные, звучавшие как свирель дудочки в форме пирожка, то ли венгерские то ли молдавские; много прочей всячины и еда - местные овощи и фрукты, польская киелбаса, засунутая в батон в подражание хот догу, но в два раза длиннее и толще, то есть уже мастиф, а не маленькая дворняжка, чешское пиво и т.д.

     Доктор Фаустов со своей спутницей остановились у палаток гастрономических товаров, где доктор Фаустов хотел купить домашней колбасы, типа сопресато, или вяленого мяса, вроде прошуто, и два продавца, наперебой, предлагали попробовать все что у них было, стараясь понравиться ей, но не оставляя без внимания и его. К ним присоединился конкурирующий, отчасти, продавец соседней палатки, отчасти, потому что он продавал только сыры, и пришлось, чтобы его не обижать, попробовать и сыров. В конце концев, взяв прошуто, тонкие лепешеки и бэби аругулы отправились к палатке со светлым, горьковатого привкуса чешским пивом, криво горбящимся пеной поверх наполненных доверху, тяжелых, потных, холодных кружкек и, пристроившись на каких-то пивных же бочках неподалеку от пивного крана, слегка в стороне от неиссякаемого потока покупателей рынка, положили на тонкие лепешки много-много тонких, как папиросная бумага срезов прошуто, на прошуто - листья горькой бэби аругулы, свернули это все в трехслойные трубочки, то есть, сделали “рапс”, и пошучивая и посмеиваясь по любому поводу, принялись за нехитрый ланч, запивая трубочки горьким пивом, а терпкими, сладкими и острыми шуточками, как кулинарными приправами, делая вкусную еду еще желаннее.   

     Уже совсем в веселом расположении духа и желая отблагодарить свою спутницу за приятную компанию, доктор Фаустов стал расспрашивать ее, где она уже успела побывать во Флоренции. Выяснилось, что она еще не видела,  может быть, главной достопримечательности Флоренции - Санта Мария дель Фиоре (или Дуомо), и со словами “надо немедленного исправить это серьезное упущение” доктор Фаустов, властно, но осторожно, обняв маленькую Маргариту за теплые, нагие, полные плечи, для чего ему пришлось слегка наклониться, потому что ростом она была чуть выше его плеча, развернул ее для движения в нужном направлении.

     По дороге он рассказал ей, что собор Санта Мария дель Фиоре строился сто сорок лет и был постороен в 1463 году. Начиналось его строительство тем же архитектором Ди Камбио, который начал, почти одновременно, и строительство базилики Санта Кроче (святой крест), которую мы только что видели, когда пили пиво, и в которой находится огромный пантеон знаменитостей - флорентийцев, там похороненых, а некоторым, похороненым в иных местах в Санта Кроче установлены памятники (кенотафы). Микельанджело, Данте, Макиавелли, Галилей, физик Энрико Ферми и много других, например польский композитор Огинский, автор “полонеза Огинского”.

     Ты будешь смеяться, но Галилей похоронен там без среднего пальца, того самого, который в Америке показывают друг другу некоторые водители. Потому что средний палец Галилея находится в музее Науки Флоренции, это рядом с галереей Уфицци, я его там видел. История отделения этого пальца от тела Галилея, якобы, такова. Когда Галилей умер, то его нельзя было захоронить там где он хотел быть захоронен, в соборе Санта Кроче, поскольку имел серьезный кофликт с церковью и, чтобы выжить, вынужден был даже отказаться от гелиоцентирческой модели солнечной системы Коперника, которую он считал верной. До этого он безуспешно, и, как выяснилось, рискованно пытался добиться признания этой модели Церковью. Однако через примерно сто лет его перезахоронили туда, где он хотел лежать, и при этом его почитатели отделили средний палец и поместили его в музей науки, что, как предположил Фаустов, было символическим жестом, демонстрирующим Церкви знак отношения Галилея и его почитателей к Церкви.
 
     - Но пантеон в Санта Кроче ты посмотришь сама, а Санта Мария дель Фиоре, собор неземной красоты, я хочу сам тебе показать, продолжал свой монолог доктор Фаустов.
    
     - Существует легенда, что Стендаль, впервые увидев этот собор, был настолько потрясен его красотой, что упал в обморок. Собор не только божественно красив, но и огромен, внутри него одновременно может находиться тридцать тысяч человек, и это самый высокий собор Флоренции. Можно подняться на смотровую площадку собора и увидеть весь город, как на ладони, что мы и сделаем. Для этого надо будет преодолеть 436 ступеней, число ступеней напоминает год завершения строительства собора, 1463, не правда ли? Я уже там был, но вид со смотровой площадки собора так великолепен, что я чуть не почувствовал себя Стендалем от восхищения.

     Пока доктор Фаустов неустанно говорил,  делясь с Маргаритой недавно приобретенными знаниями и вдохновляемый ее неослабевающим вниманием, они пришли к Санта Мария дель Фиоре. Они осмотрели снаружи расположенный рядом Баптистерий, который был в средние века кафедральным собором Флоренции, где был крещен Данте, и восточные двери которого, выполненые скульптором и ювелиром Лоренцо Гиберти, и названные Микельанджелло “Вратами рая”, изображают десять сцен из Ветхого завета, начиная с жизни Адама и Евы в раю. Искусно сделанные из позолоченной бронзы, сейчас, как и всегда, они привлекали много желающих разглядеть детали сцен, и для того чтобы подойти к “вратам рая” близко надо было подождать пока стоящие впереди насладятся созерцанием поучительных сцен. Они прошли, восхищенно оглядев вторую драгоценность, из набора трех, колокольню Джотто, котрая тоже имела смотровую площадку, но расположенную несколько ниже той, которая была в главной из трех жемчужин площади – соборе Санта Мария дель Фиоре. По узкой винтовой лестнице друг за дружкой, не останавливаясь, потому что идущие впереди оказались достаточно молодыми людьми и не останавливались передохнуть, они достигли сначала внутреннего балкона собора, с прозрачной пластиковой стенкой, а пройдя еще пару пролетов вышли на внешнюю сторону маковки купола собора, облицованную белым мрамором и расположенную на высоте более ста метров.

     Доктор Фаустов довольно улыбался и могло показаться, что его веселье обусловлено тем, будто он сам, если не постороил, то, по крайней мере, открыл это место, хотя, на самом деле, ему просто здесь очень нравилось находиться и приятно было этим поделиться. Они обошли вокруг маковки два раза, подолгу останавливаясь с разных сторон, разглядывая лежащий внизу крытый рыже-красной черепицей город, и узнавая те немногие места, в которых успели уже побывать. Небо было восхитительным, наполовину покрытым облаками, которые легко летели, были наполнены воздухом, но отбрасывали достаточно плотные тени на город и на зеленые холмы за чертой города, отчего холмы из светлых становились темно зелеными, цвета особо ценного изумруда. Когда тень облака падала на смотровую площадку, то становились видны лучи солнца бившие вниз и в стороны из-за закрывшего их облака, будто Господь светил из-за облака фонариками.
Ветер, двигающий облака, был приятно ощутим на площадке, он был тепл и легок, и становилось понятным, насколько легки облака, несмотря на их не маленьктй размер, коль скоро их может двигать и такой легкий ветерок.

     Маргарита предложила сфоторграфироваться, и оказавшаяся рядом симпатичная девушка со светлыми волосами навела цифровую камеру Маргариты на доктора Фаустова вместе с неожиданно близко прильнувшей к нему на уровне его груди Маргаритой, в ответ на что он, в свою очередь, неожиданно для Маргариты, согнул ноги в коленях оставаясь неподвижным в верхней части тела, по сути присев почти на корточки, так что их лица оказались на одном уровне и все трое засмеялись, особенно девушка делавшая фотографию, и бывшая до этого момента грустной. За ее смешливость девушка была “наказана” тем, что ее попросили сделать снимок еще и на камеру доктора Фаустова и, на этот раз, он уже не приседал, и никто не смеялся, но все улыбались, по инерции.

     Спустились вниз до узкого внутреннего балкона и пройдя вокруг купола по внутренней стороне, старались не смотреть (потому что дух захватывало от высоты) сквозь прозрачную стенку балкона вниз, внутрь собора, где передвигались люди, такие маленькие, как муравьишки, если смотреть на  них с высоты человеческого роста. Дойдя до выхода с внутренней стороны купола на идущую вниз лестницу, они уткулись в апендикс, в котором уже стояла молодая пара, но поместились и доктор Фаустов с Маргаритой. Они разглядывали роспись купола, выполненную еще в 16 веке Вазари, на тему Страшного Суда и доктор Фаустов сказал Маргарите, что они с Маргаритой оказались, геометрически, между небом и землей, в промежуточном положении, как и некоторые персонажи росписи купола, чья судьба уже была, так или иначе, решена, и они находились в процессе доставки, двигались в зависимости от того кому как повезло - либо вверх на небеса, либо вниз, еще ниже земли, в преисподнюю. Эти находящиеся между небом и землей фигуры наиболее драматичны и в “Последнем суде” Микельанджело, котрый он видел пять дней тому назад в музее Ватикана в Риме. Некоторых тянут вверх, других низвергают сверху вниз, а третьих тянут вниз снизу, хоть они и сопротивляются.

     - Вот также было и с Фаустом, когда он умирал и душа его еще не отлетела,  заметил доктор Фаустов, - его готовился забрать для вечной жизни в аду Мефистофель, но был отвлечен ангелами, по поручению Бога, который простил его грехи, и, в результате этой борьбы, в которой победили силы добра, душа Фауста попала в мир вечного блаженства, в рай. Самое интересное в этой истории то, что добро, в лице ангелов, пошло на хитрость, чтобы победить силы зла, в лице Мефистофеля. Он хотел рассказать еще о судьбе Фауста, но заметил, что молодая пара перестав крутить головами и заниматься друг другом, внимательно слушают то, что он рассакзывает Маргарите, пока ждут, что им дадут возможность выйти из тупичка балкона, и, пообещав остальное рассказать внизу, он с Маргаритой тоже направился  к выходу.

Выйдя на улицу они обнаружили, что переход по внутреннему балкону позволил им оказаться как раз с противоположной стороны собора. Они пошли к колокольне Джотто и вдруг, Маргарита заявила - я могу быть только твоим другом, но не больше.

     Доктор Фаустова эта конкретизация отношений застала врасплох. - Наверное она ждала, что я обьясню ей внятно, собираюсь ли я с ней спать, и не дождавшись, обиделась и обьявила свою позицию. Но, может быть, с самого начала ее позиция была такой, она ее не поменяла, дав с самого начала правильную оценку моему возрасту, ведь я почти в дедушки ей гожусь, закомплексовал доктор Фаустов.

     - Нет, это вряд ли, успокоил он себя тут же, – вот и 436 ступеней я прошел без остановки, и, даже, не запыхавшись, и выгляжу я лет на десять моложе своего возраста. Она просто приличная девушка, хоть и очень общительная. Маргарита, конечно, ему сразу понравилась своей молодостью и живостью, но он сразу же заметил и ее существенный дефект - на ее губах был в самом рацвете герпес, и, по этой причине, он не планировыал с ней секс, и вел себя достаточно сдержанно. Ну, может быть, два или три раза приобнял покрепче и пару раз сжал ладошку, но не более того.

     Вообще-то, он и в молодости был привереда, и если был трезв, то никогда не спал с теми, в ком ему что-то не нравилось, а с годами он стал просто побаиваться промискуитетных дам, поскольку высок шанс получить какую нибудь мелкую или крупную гадость от такой, коль скоро ей пользуются многие. Общественный туалет грязнее индивидуального, как за ним не следи. Даже если не гадость, а просто простуду – тоже приятного мало. Он все свое пребывание в Риме шарахался от кашляющих и чихающих, которые как ему показалось, встречаются на удивление часто. По этим причинам он не торопился определяться, и полагал, что сделает это только если придется, то есть так повернется, что она проявит в той или иной форме заинтересованность, и неудобно будет не позвать ее к себе.

     Он вчера переехал из своего очень хорошего номера, в котором он провел ужасную ночь (потому что там было действительно все классно, кроме того, что он спал на ужасной - узенькой, твердой и маленькой кроватке), в очень хороший с кинг-сайз кроватью, с нужной степенью упругости матрацем и блаженствовал. Ту кроватку он не забудет до конца своей жизни, потому что прошло уже лет сорок с тех пор, как ему попадалось что-то похожее на нее, и он никак не ожидал оказаться на такой кроватке в четырехзвездном отеле в Италии. (Похож на ту кроватку был сундук его бабушки Фаины, на котором спала подруга дом-работницы Шуры в коридоре коммунальной квартиры на Тверском бульваре, когда у подруги, приехавшей из под Тулы, не оказалось места, чтобы переночевать, а в тесных двух комнатках его родителей не было даже места, чтобы постелить на полу, разве что в спальне родителей).

     Хотя он, подспудно, хотел именно такого развития событий, но это - на крайний случай, и он не торопился определяться. А теперь, когда она первой сделала ход, и он еще и не знал радоваться, или огорчаться, он ответил с хорошо наигранным выражением крайнего разочарования –  а я как раз рассчитывал, что уже сегодня мы станем больше, чем друзьями, милая Маргариточка.

     Если бы он действительно хотел ее трахнуть, то он не фиксировал бы внимание на том, что она сказала, а напротив, предложил бы ей позитивную программу, что нибудь вроде - сначала я провожу тебя до отеля, я же пойду на некоторое время в свой, мы договоримся о времени, когда я зайду за тобой, или, если хочешь, приеду за тобой на белом в яблоках коне, и мы поскачем пообедать в ресторан такой-то, где замечательно и вкусно проведем время. Я как раз вчера был один в этом дивном ресторане, обед в котором мог бы понравиться кому угодно. Даже Берлускони, которого итальянской едой, я полагаю, не удивишь, плакал бы слезами детского счастья от безграничного удовольствия, если бы ему повезло там оказаться. А мы будем смеяться от радости, как дети. А потом погуляем по ночному Фирензе.

     Вместо этого он сказал и соврал - а я как раз рассчитывал, что уже сегодня мы станем больше чем друзьями, милая Маргариточка,  и замолчал, и она молчала, и они шли. Он завел ее зачем-то в колокольню Джотто, - колокольня Джотто, произнес он и  вспомнил табличку в своем отеле с указателем-стрелкой - зала Джотто, и, без разделяющей запятой, “туалетто”. Они вышли из Джотто и пошли к небольшому собору, прямо напротив колокольни. Его двери были открыты, они поднялись по нескольким ступенькам и вошли в полутемный абсолютно пустой зал, в котором рядами стояли лавки темного дерева, с высокими спинками, но он почувствовал сильный неприятный запах, похожий на запах в крытом вольере для слона, и внутрь не пошел. Он знал этот запах, потому что он снимал однажды такую квартиру в Нью Джерси, где не было кухни, как отдельнной комнаты, и деревянные, покрытые лаком кухонные шкафы, которые были построены вместе с домом, лет шестьдесят тому назад, пропитанные запахами готовящейся пищи, пахли очень похоже.

     Он сказал – аромат старины (smell of old), и вышел наружу, а Маргарита - за ним. Она повторила со смехом - “smell of old”, ну ты даешь, но не сказаала - старик. Он улыбнулся, хоть у него и мелькнуло подозрение, что он невольно сказал двусмысленность и получилось, что он дал, как бы, обьяснение тому, почему она не хочет с ним спать – он стар для нее.

     На самом деле, в Левином сознании уже возникло понимание причины ее отступления – она просто верит в Бога и боится наказания за грех. Лева же сам настроил ее на эти мысли пояснениями к росписи купола собора Санта Мария дель Фиоре и разговорами о Фаусе и Маргарите.

     Они сели на ступеньки. Он сказал – я тебе еще не рассказал, что Маргарита (Гретхен) встретила на небесах душу своего первого и единственного возлюбленного, Фауста.

     Она говорит, обращаясь к Богоматери – …в воздушном одеяньи новом он полон юношеских сил. Позволь мне быть его вожатой, его слепит безмерный свет, на что Богоматерь отвечает – направься в высший круг. Обьятый догадкой, двинется он вслед. 

     Не совсем понятно, почему именно она встретила, а не его жена, прекрасная Елена, та самая, которую Парис, покровительствуемый богиней любви Венерой, украл у греческого царя Менелая, и из-за которой случилась Троянская война. Мефистофель помог Фаусту влюбить в себя Прекрасную Елену (также, впрочем, как и Маргариту) в тот момент, когда Менелай получил ее обратно после окончания Троянской войны и, по версии автора Фауста, Менелай ее снова лишился благодаря Мефистофелю. С ней Фауст имел сына и прожил счастливо много лет.

     Похоже, что эта встреча – награда (сомнительная) Гретхен от Богоматери, или ее общественная работа, но не награда Фаусту. Непонятно, вообще, как на небесах решается вопрос о воссоединении любящих после смерти, если у каждого был(а) не один(на) возлюбленный(ая). Любви оцениваются на небесах по их качеству, что ли ?

     Маргарита молчала и загадочно улыбалась. Он вдруг почувствовал, что устал.
– Ну что ж, давай прощаться. Я завтра утром еду в Рим, а оттуда - домой в Нью Йорк. Они встали, обнялись, он крепко и коротко прижал ее к себе за плечо, а она повернулась и сильно прижалась, обнимая его двумя руками на уровне подмышек. Они разомкнули обьятия и доктор Фаустов с некоторым удивлением заметил, что Маргарита выглядит искренне огорченной.

     Она сказала – ты можешь мне написать, Фаустов, смешно коверкая его имя. Она достала ручку и бумагу и написала и-мейл адрес, а он, в ответ, написал ей свой. Она сказала – напиши мне, когда приедешь домой, а он ответил
     – Это ты напиши мне, когда приедешь домой, ты же вернешься после меня. она сказала
     – Хорошо. Мягкой тебе посадки в Нью Йорке. а он сказал
     – Желаю тебе хорошего путешествия.

     Доктор Фаустов вернулся в отель, выпил вина, сьел какое-то печенье, повалялся на кровати поверх покрывала, посмотрел, осталась ли хоть одна чистая рубашка для завтрашней поездки и, после обонятельного контроля всех рубашек в области подмышек, решил, что надо или купить новую рубашку или идти в прачечную самообслуживания. Он вспомнил, что на соседней улице он видел такую прачечную, собрал уж все грязное, что поместилось в небольшую сумку, которую он купил в Риме, чтобы носить в ней путеводитель и камеру, и пошел в стирать рубашки.

     В прачечной кроме него была женщина средних лет, которая отсыпала ему своего стирального порошка, когда автомат, продающий порошок, не выдал причитающуюся ему оплаченную порцию порошка. Пока шла стирка он позвонил в Нью Иорк из соседней интернет/телефон станции и посмотрел в интернете новости, которых он не смотрел уже десять дней. В прайм новостях было - В Риме на “Народной площади” прошла демонстрация трудящихся.

     Он понял, что путешествие в Италию, которое было, по ощущениям, вполне виртуальным, закончилось. - Новости – лучший способ вернуться из виртуальной жизни в реальную, подумал доктор Фаустов и пошел перекладывать белье в сушильную машину.