Огонь пылал так, что его было видно из любого конца села. Длинные языки пламени, весело облизывая и пожирая все на своем пути, вырывались наружу изо всех окон и щелей и с гулким треском вздымались вверх, к черному ночному небу. Дыма почти не было видно. На едкий запах горящей штукатурки и краски никто не обращал внимания. Стояло полное безветрие, и нереальность происходящего усиливали падавшие с неба крупные снежинки, хорошо различимые в ночном зареве. Горела сельская церковь.
Собравшиеся на площади перед церковью люди молча и безучастно наблюдали за тем, как огонь уничтожает здание, простоявшее более ста лет, где крестились их деды и прадеды, где венчались их бабки и прабабки, и где всех их отпевали перед последней в жизни дорогой. Женщины не переставали креститься, а мужики молча курили одну папиросу за другой и изредка, не обращаясь ни к кому конкретно, матерились.
Ночную тишину нарушали лишь треск огня, добравшегося уже до колокольни, да крики и рыдания женщины, стоявшей на коленях в снегу, ближе всех к горевшей церкви. Потом внутри здания что-то рухнуло, взметнув в воздух столпы искр, слегка накренился, грозясь упасть, колокол, и тогда от толпы отделилась другая женщина, подошла к стоявшей на коленях, обняла ее и попыталась приподнять, приговаривая:
- Ну, вставай, Валюша, вставай. Смотри, все рухнуть может. Давай отойдем подальше. Ты ему все равно ничем не поможешь.
Потом к ним подошли два мужика, молча приподняли безвольное тело, и помогли отвести подальше от огня, ко всем остальным, в безопасное место. Рыдавшая женщина на мгновение успокоилась, окинула всех отсутствующим безумным взглядом и, вновь зарыдав, уткнулась в чье-то плечо, бормоча сквозь всхлипывания: - Ну, зачем он это сделал? Он обо мне подумал? Что мне-то теперь делать?!
Ей никто не ответил, а она продолжала бормотать что-то бессвязное дальше, пока кто-то из мужиков не сказал вполголоса, но его было хорошо слышно:
- Может, очиститься он хотел? Огонь-то, известно, очищает. Да только кто ж теперь знает?
Стоявший рядом другой мужик, как бы продолжая вслух собственные мысли, заметил, обращаясь ко всем сразу:
- Да не мог священник сам подпалить церковь. Ему знаете, что на том свете за это будет?! Говорят, он туда уже после того, как загорелось, забежал, Может, потушить хотел, или спасти чего…
И тут же загалдели все разом, и женщины и мужики, не обращая внимания на ту, которая продолжала рыдать.
- Господь его покарал. Бог шельму метит!
- Да, батюшка столько пил последнее время, что спьяну мог и церкву запалить!
- А то вы все трезвенники! Довели человека до греха и зубоскалите!
- Никто его не доводил. Сам виноват!
- А я вообще слышала, как Егорка грозился порешить батюшку. Да и не он один. Зальете глаза и не ведаете, что творите. Может вы и подожгли? А?!
- Ты думай, что несешь-то?! А Егора здесь вообще нет. Он с обеда дома пьяный валяется.
Так и галдели, как свора беззлобно тявкающих сытых собак.
А потом просел и с грохотом обвалился старый купол, увлекая за собой колокольню, которая накренилась, как бы раздумывая, падать ей или нет, а затем, видя людское безразличие, медленно осела, попрощавшись со всеми гулким звоном рухнувшего вместе с ней колокола. В наступившем безмолвии мирно потрескивали догоравшие головешки, и слышно было, как кто-то сказал: - Быть теперь беде!
И тут же все услышали сирену подъезжавшей из города пожарной команды, а, обернувшись, увидели, как к своему дому, волоча по снегу платок, сгорбившись и шатаясь, шла женщина, всеми покинутая и никому не нужная.
За полгода до этого, в один из долгих июньских дней, священник битюговской сельской церкви отец Николай вернулся домой поздно вечером, когда уже начинало темнеть, и, чего с ним никогда не случалось, сразу прошел на кухню, налил себе полный стакан водки из холодильника и, не заговаривая с женой, перекрестился и залпом выпил. За годы семейной жизни матушка Валентина Сергеевна научилась если не понимать, то интуитивно чувствовать состояние своего мужа, и поэтому решила сначала накормить его, и только затем выяснить, что могло настолько сильно вывести отца Николая из душевного равновесия. Однако и после ужина разговорить мужа ей не удалось. Молча поужинав, отец Николай отказался от чая и, взяв оставленную кем-то из прихожан пачку папирос, вышел во двор и закурил.
Убрав со стола и вымыв посуду, Валентина еще с полчаса походила по двору, безуспешно пытаясь разными способами привлечь внимание мужа, и лишь, когда совсем стемнело, она пожелала отцу Николаю доброй ночи и, глубоко вздохнув, отправилась спать. После молитвы она еще некоторое время поворочалась в кровати, но скоро усталость взяла свое, и она заснула праведным сном наломавшейся за день по хозяйству женщины.
Утром все прояснилось.
Отец Николай еще спал, когда матушка вышла на улицу накормить дворовую живность. Откуда ни возьмись, появилась соседка Катерина - она как будто специально поджидала матушку.
- Бедная ты моя, несчастная, - сразу же, вместо приветствия, запричитала соседка, - Как же ты теперь людям-то в глаза смотреть будешь?
- Да ты чего такое спозаранку несешь, Катерина? Или приснилось чего?
- Так ты что же, ничего не знаешь? Ай, да как же это?
- Ты не томи, говори уж, чего знаешь. А так – нечего языком молоть попусту. Займись лучше делом каким. Да и мне еще батюшке завтрак готовить.
- Николаю-то твоему не до завтрака будет, когда проснется. Кошмары, поди ж ты замучили. Да как он мог?!
- Да чего мог-то, Катерина? Ты сказать толком можешь?
- Чего-чего? Венчал он вчера вечером, будто не знаешь!
- Ну, так чего ж тут странного? На то и батюшка, чтоб венчать,- успокоилась было Валентина Сергеевна, но тут же подумала, что Николай ничего не говорил ей о предстоявшем венчании.
Столь значимые события случались у них крайне редко, и обычно они с батюшкой начинали обсуждать их задолго до самого торжества. Да и разговоров на селе о таких событиях всегда было много, и матушка никогда не пропускала их. А затем – где же свадьба? Что-то не слышно было, чтобы вчера кто-то гулял. Да и некому вроде венчаться-то на селе.
- Так это смотря кого венчать, соседка. Женьку он венчал Агафонова. С пидирасом–сожителем его из Москвы – тьфу, пакость какая!
До Валентины Сергеевны не сразу дошел смысл сказанного соседкой, а когда она поняла, то сердце ее обмерло. Ноги сами собой подкосились, и она медленно сползла на ступеньки крыльца. В голове сразу возник вопрос, который будет неотступно преследовать ее все последующие дни: – Что же теперь будет?
Обычно матушка никогда не будила отца Николая, давая высыпаться ему ровно столько, сколько требовал батюшкин организм. Но и без помощи Валентины Сергеевны батюшка никогда не вставал поздно, и садились завтракать они, как правило, около восьми. Сейчас на часах было только семь, и матушка принялась нарочито громко хлопать дверьми, стучать ведрами и посудой, чтобы отец Николай поскорее проснулся. Скоро она добилась своего, и всклокоченный батюшка появился на кухне, осенил себя крестным знамением, выпил стакан холодного молока и уселся за стол, вопросительно глядя на жену.
- Чего расшумелась-то? – Поинтересовался он.
Валентина стала накрывать завтрак, старательно избегая взгляда мужа. Она никак не могла придумать, с чего ей начать разговор, и надеялась, что муж сам заговорит на волновавшую ее тему.
- Чего молчишь, Валентина? – Спросил батюшка и снова полез в холодильник за молоком. – Случилось чего?
Наконец, Валентина Сергеевна закончила накрывать, налила мужу в чай молоко и, усевшись напротив, начала издалека:
- Ты, батюшка, ничего рассказать мне не хочешь?
- Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? – Священник подул на горячее яйцо и принялся аккуратно очищать его верхушку.
- Прости, Господи, - решилась матушка, - правду говорят, что ты вчера Женьку Агафонова венчал? – Выдав свой вопрос на одном дыхании, женщина перекрестилась и посмотрела прямо в глаза мужу.
- Да ты что, Валентина? – Батюшка даже поперхнулся, - В уме ли? Он же гомосексуалист! И живет во грехе с молоденьким парнем, которого притащил с собой из Москвы. Эх, был бы жив его отец, - священник тяжело вздохнул. – А с другой стороны, хорошо, что Сергей Алексеевич не дожил до такого сраму!
- А почему тогда в деревне говорят об этом? – Уже гораздо спокойнее спросила матушка. Муж никогда не врал ей, но ведь слух-то пошел, и Валентине необходимо было понять, откуда? – И что произошло вчера? Ты пришел сам не свой! Даже папиросу задымил!
- Что ты меня с утра допытываешь?! – Отец Николай отодвинул недоеденное яйцо. - Не могла подождать до после завтрака? Ну, приходил вчера Женька со своим сожителем в церковь. Был у меня с ним разговор неприятный! Что из того?
- А то, что Катерина, соседка, говорит, что ты венчал их!
- Дура, твоя Катерина! Нашла, кого слушать!
- Катерина-то, может и не шибко умная, - не унималась Валентина Сергеевна, - да только на пустом месте слухи не растут. И если она об этом заговорила, то к вечеру все село судачить будет!
- И что ты мне предлагаешь? – Батюшка отхлебнул остывшего чая. – Собрать всех в церкви и покаяться в том, чего не совершал? Чтобы завтра твоя Катерина придумала еще чего-нибудь?
- Говорила я тебе, - Валентина Сергеевна поднялась, чтобы убрать со стола, - не пускай Женьку в церковь. Грех это! Что теперь будет-то?!
- Да что с тобой, Валентина? – Священник допил чай и тоже встал. – Какой тут грех? Он же крещеный! Как я могу верующего человека в церковь не пустить? Забыла ты, сколько покойный Сергей Алексеевич для нашей церкви сделал? Не епархия, не светская власть, а Женькин отец помогал мне. А как его не стало, так Евгений иногда помогает.
- Вот теперь и будут все говорить, что купил он тебя! – Предрекла матушка. – Скажут, за деньги и подачки Агафоновых ты Женьку и венчал!
- Прекрати говорить ерунду, - рассердился отец Николай. – Чего ты на него с утра взъелась? Сама же знаешь, что хороший он человек. Ну, есть у него грех. Болезнь, что ли такая? Может, Господь за что наказал? Так лучше помолиться за него!
- Эх, Коленька, - вздохнула Валентина Сергеевна, - чует мое сердце недоброе. Кто бы за тебя помолился?!
Отец Николай получил назначение в битюговскую сельскую церковь в конце восьмидесятых. К этому времени ему исполнилось тридцать пять лет, и он успел после рукоположения недолго прослужить в одной из отдаленных церквей той же епархии.
Со своей будущей женой отец Николай, в миру Николай Николаевич Голиков, познакомился, будучи старшекурсником исторического факультета областного пединститута. Валентина Сергеевна, тогда еще просто Валя, после окончания техникума работала бухгалтером. Между молодыми людьми постепенно сложились искренние дружеские отношения, основанные на общих взглядах на жизнь. Эрудированному студенту - историку нравилось общество аккуратной и серьезной женщины, которая, несмотря на то, что была на три года старше, ни в чем ему не перечила и могла часами слушать его рассуждения на самые разные темы, изредка выражая свое полное согласие с его мнением.
В институте студент Голиков увлекся сначала историей православной церкви, а затем философией религии и богословием. По окончании института Николай поступил в духовную семинарию. В это время он редко общался с Валентиной, но они не забывали друг друга, перезванивались, а иногда Валентина приезжала к нему, и они гуляли где-нибудь вдвоем. Оба были воспитанниками детских домов, своего жилья у них тогда не было, и ютились они по разным углам – он в семинарском общежитии, она – в съемной комнате. Поэтому, когда перед будущим отцом Николаем замаячило назначение в первый в его жизни сельский приход с собственным отдельным жильем, он, не раздумывая, сделал Валентине предложение, которое без долгих колебаний было принято.
Молодой священник с большим энтузиазмом и усердием взялся за дело. Однако излишнее рвение испортило отношения отца Николая с местной властью. Да и как могло быть иначе, если батюшка превратился в неформального лидера своих новых односельчан. Неожиданной для отца Николая стала позиция его непосредственного церковного начальства. Батюшка наивно полагал, что в епархии его поддерживают, и церковные руководители всегда защитят его, но архиереи не хотели ссориться с властью, и постоянные жалобы последней на сельского священника сильно раздражали епископа и приближенных к нему клириков. Закончилось противостояние не в пользу батюшки, хотя формально он мог не считать себя проигравшей стороной. Светская и духовная власти договорились перевести отца Николая в село Битюги, где стояла полуразвалившаяся, но действовавшая церковь, куда, после смерти служившего в ней священника, никак не могли подыскать нового. Так отец Николай и Валентина оказались в Битюгах.
Первым значимым событием по месту его новой службы стала смерть Зинаиды Михайловны Агафоновой. Она была крепкой женщиной, никогда серьезно не болела и даже на легкие недомогания жаловалась очень редко. До последнего дня бабка Зинаида была на ногах, но подвело сердце – легла вечером спать и не проснулась. Проститься со старушкой прибыла немногочисленная родня. Еще по дороге из города в Битюги сын бабы Зинаиды, Сергей Алексеевич Агафонов решил, что будет хоронить мать по всем православным правилам. Зинаида Михайловна была крещеная, и всю жизнь оставалась верующим человеком – по праздникам посещала церковь, соблюдала основные посты и старалась не нарушать известные ей заповеди. Поэтому, приехав в родное село, Сергей Алексеевич первым делом послал сына Женьку в церковь, за священником.
Предшественника отца Николая, крепкого старичка с окладистой неопрятной бородой, густыми бровями и хитрым прищуром, Женька знал и даже несколько раз с ним общался. Он слышал, что священник в Битюгах сменился, но, увидев отца Николая, бывшего значительно моложе своего предшественника и выглядевшего чуть ли не полной его противоположностью, Женька растерялся и замер.
- Вам чего надобно, молодой человек? – Первым обратился к нему отец Николай .
- Бабушка у меня умерла. - Сообщил Женька о цели своего визита.
- Ты должно быть Сергея Алексеевича сын? Соболезную с бабушкой.
Так отец Николай познакомился с Женькой Агафоновым.
Фамилия Агафоновых была хорошо известна в округе. Глава семейства - Сергей Алексеевич - был уроженцем Битюгов, но ко времени рождения сына, Сергей Алексеевич уже осел в городе, где руководил областной нефтебазой. Вообще-то, по всем известным приметам, у Агафоновых должна была родиться девочка. Ей даже имя придумали заранее – Евгения. Девочки не получилось, но имя, к которому все привыкли во время беременности, осталось. Так Агафонов-младший стал Евгением. Как только Женька немного подрос, родители стали отправлять его на все лето к бабушке, в Битюги. Деревенские сверстники всегда держали Женьку за городского. Дружбы с ним особенно не водили, но и старались без нужды не задирать.
Бабушка умерла, когда Женька учился в старшем классе. Это была первая в его жизни смерть близкого человека, и Женька хорошо запомнил, как молодой священник отпевал бабушку в битюговской церкви, как хоронили ее дождливым осенним днем на сельском кладбище, как собралось затем полдеревни на поминки в сразу ставший нежилым и холодным дом, где прошло его детство.
После окончания школы, Женьку на семейном совете решено было отправить учиться дальше в Москву. В стране к этому времени началась большие перемены, и Сергея Алексеевича, успевшего дослужиться до заместителя председателя облисполкома, спешно спровадили на пенсию. Пользуясь старыми связями и начавшейся неразберихой, он сумел наладить успешный бизнес по снабжению области нефтепродуктами и в короткие сроки прибрать к рукам почти все местные бензозаправочные станции. Когда Агафонов-старший сделался еще и влиятельным областным депутатом, все кругом заговорили о его поистине бескрайних возможностях.
К этому времени Сергей Алексеевич перебрался назад, в родные Битюги, построив там новый большой дом. Старый, где умерла его мать, Женькина бабушка, Сергей Алексеевич трогать не стал, а лишь слегка подправил и решил оставить, как он говорил, в качестве дачи. Покончив с личным обустройством, Агафонов проявил заботу и об односельчанах. Он построил в Битюгах небольшой магазинчик, звучно назвав его торговым центром, наладил приличное снабжение продуктами и прочими товарами повседневного спроса, и даже привел в порядок битюговскую среднюю школу. Тогда же, осознав всю тщетность своих попыток чего-либо добиться от разных властей, за помощью к нему впервые обратился отец Николай.
Все, вроде складывалось у Агафоновых удачно, но видно исчерпали они лимит своего везения, и еще недавно столь благосклонная фортуна в одночасье отвернулась от них. Вначале неизвестные среди бела дня застрелили в городе главу семьи, а через полгода не выдержало сердце у Женькиной матери.
После этого Евгению, оставшемуся по окончании института работать в Москве, пришлось перебираться назад, чтобы разобраться с унаследованным им хозяйством. Какое-то время он подумывал продолжить дело отца, но, когда в его адрес стали поступать угрозы, воспользовался первым удобным случаем и продал все, сколь-нибудь существенные активы компании. Ненадолго он снова уехал в столицу, но уже через несколько месяцев вернулся домой, чтобы остаться жить в Битюгах. К удивлению деревенских, Женька перебрался в отцовский дом с весьма необычным для этих мест спутником жизни - Олегом.
В течение нескольких лет, что прошли после смерти Женькиной бабушки, он и отец Николай виделись только на похоронах, где практически не общались. Священник считал Женьку хорошо образованным, воспитанным молодым человеком, немного скрытным и застенчивым. Евгений же вообще ничего не думал об отце Николае. Ну, есть в Битюгах батюшка, которому, по злой прихоти судьбы, довелось отпевать одного за другим самых близких Женькиных родственников. Так ведь служба у него такая! Что поделаешь?
Деревенские тоже особенно не интересовались Женькиной жизнью. Многие из них даже не помнили его имя, а если доводилось поминать в разговоре, то называли просто – сыном или внуком Агафоновых. Все изменилось после возвращения Женьки в родные места. Пока была жива мать, о его ориентации никто в Битюгах не знал. Когда матери не стало, Женька перестал таиться, и открыто зажил в деревне с Олегом. Поначалу деревенские не поняли, что происходит. Они знали, что подобное случается в жизни, но где-то настолько далеко, что не имеет никакого отношения к их битюговской реальности. О гомосексуалах на селе могли рассказывать анекдоты, смешные и не очень, но воспринимались они скорее, как забавные сказки или глупые небылицы. А тут вдруг такое прямо у них в деревне.
По селу поползли пересуды. Сперва деревенские отнеслись ко всему спокойно. Ну, живет чудик один, так он ведь и не совсем свой. Знали Женьку, конечно, давно, но приезжал-то он только на лето, и то, когда был ребенком. Поэтому для местных он всегда оставался городским, почти заграничным. Бабку его и отца в Битюгах уважали. А самого Женьку – в семье, как говорится, не без урода! Жил он спокойно, никому не мешал. Даже помогал односельчанам, когда просили. Кому на бутылку денег одолжит, а кому - на что-нибудь более серьезное. Поэтому в Битюгах его наклонности осуждали, но не более того. Некоторые считали, что Агафонов-младший болен, другие – что ему деньги девать некуда. Все у человека есть – вот он и чудит от безделья. А с больных и богатых – какой спрос? Так и сосуществовали на селе какое-то время две разные жизни – местная и пришлая, инородная, почти не пересекаясь и не противостоя друг другу.
Худой мир нарушили битюговские бабы. Понадобились как-то Катерине, поповской соседке, деньги. А может, и не нужны они были ей, а важен был предлог, чтобы к Женьке домой попасть, пристыдить его и направить на путь истинный. С женщинами такое иногда случается. Так или иначе, но закончился тот визит скандалом. Катерина была выставлена вон с пожеланием на глаза Евгению больше не попадаться. Пережить такое фиаско молча, она никак не могла. Глубоко засевшая в душе обида громогласно просилась наружу! И понеслось! Недаром Катерину называли «деревенским радио». Первой слушательницей пережитого ею «потрясения» стала, как и положено, соседка.
- Знаешь, что мне сегодня Женька Агафонов заявил? – Спросила она Валентину, как только та появилась на крыльце. – Что скоро он всех баб из Битюгов выгонит, а здесь устроит коммуну таких же, как он, пидирасов. А мужиков, которые не захотят в его коммуну войти, выгонит вслед за бабами!
- Ну, что ты несешь, Катерина? – Валентина прекрасно знала свою соседку, да и затронутая тема ее не особенно интересовала. – Как он может кого-то выгнать?
- Будто сама не знаешь, как? Купит здесь все, и пойдем по миру! Деньжищ-то, что у дурака махорки!
- Прекрати молоть чушь, - отмахнулась матушка. – Сама не понимаешь, что городишь!
- Помяни мое слово! – Не унималась Катерина. – Все потом локти кусать будем, но поздно! Обоществит он со своим сожителем наших мужиков! Они ему за бутылку отдадутся, а нас – выгонят!
«Вот, дура!» - Подумала Валентина, а вслух сказала: - Тебе-то, чего волноваться? Одна ж живешь!
- За других переживаю, - нашлась соседка. – Куда ж я без вас? Всех выгонит, и я уйду. Не оставаться же мне в их коммуне! Ты бы, Валентина, с батюшкой поговорила. Пусть образумит Женьку, пока не поздно!
Через неделю о будущей «коммуне» и печальной участи, ожидающей Битюги, говорило уже все село. К отцу Николаю в церковь специально по этому поводу пришла делегация баб-односельчанок. Тех, кто уже достиг пенсионного возраста, и давно ни о каких мужиках не помышлял. Вместе с ними зачем-то увязался Васька-хромой, известный на селе пьяница, который стоял за бабьими спинами и время от времени громко сообщал, что он никогда в «пидирасы» не пойдет, а если Женька на его честь покусится, то получит от Васьки вилами в то самое место, которым приставать будет!
- Что же это такое делается, батюшка? – Возмущались бабы. – Зачем он наших мужиков позорит? Куда только власть смотрит?!
- Уважаемые женщины, - пытался угомонить ходочиц отец Николай, - Ничего с вашими мужчинами не случится. Успокойтесь, пожалуйста!
- Какое уж тут спокойствие? – Шумели бабы. – Когда такой грех пришел к нам в село! Или ты, батюшка, Женьку образумишь, или прокляни его! Иначе, мы ему сами все лишнее отрежем!
- Поговорю я с ним, - обещал священник. – А проклинать не буду. Во-первых, не в моей это власти, а затем – это крайняя мера! Ее всуе даже поминать грешно! Только и вы прекратите такие речи вести. Что значит – отрежем? Что вы сами себя и других на селе распаляете?! Гнев – тоже грех, а что во гневе наговорить можно, сами знаете! Всем сейчас надо успокоиться, а с Евгением я побеседую.
Бабы разошлись, а отец Николай стал думать, как поступить? Идти в агафоновские хоромы с нравоучительной беседой ему не хотелось. Он не очень хорошо представлял себе, как вести такой разговор, да и в результаты его не верил. Отговаривать Женьку от неестественной связи было бесполезно. Если только попросить не выпячивать свои отношения, так он их и так, вроде, не выпячивает. Живет себе тихо со своим Олегом. За таким забором живут, что захочешь – не подглядишь! Чего бабы вдруг на него взъелись? Ведь и раньше все об этом знали, но возмущений на селе Женькины пристрастия ни у кого не вызывали. Что же случилось? Ломал отец Николай себе голову, ломал, и решил просто позвонить Евгению и пригласить зайти в церковь по какому-нибудь делу, а там уж, в подходящее время, и разговор на щекотливую тему перевести.
Так священник и сделал. Договорились, что придет Женька в церковь на следующий день, ближе к вечеру.
Агафонов появился в церкви не один. Вместе с ним был Олег. Евгений иногда заходил в храм - ставил поминальные свечи родне или просто душа того требовала, а вот друг его зашел сюда впервые. Народу в церкви не было – лишь Катерина домывала полы. При виде вошедших она фыркнула и, отвернувшись в сторону, еще активнее принялась водить тряпкой по и так уже блестевшей поверхности.
Женька, на правах главного в семье, вошел первым, со знанием перекрестился и направился в ризницу, где обычно коротал время отец Николай, когда какие-нибудь дела задерживали его на службе. Олег неловко перекрестился следом и нерешительно спросил:
- Может, я тебя здесь подожду?
- Пойдем со мной, - махнул рукой Женька, бросив неприязненный взгляд на Катерину, - нечего тебе тут одному торчать. Я тебя с отцом Николаем познакомлю.
Услышав голоса, батюшка вышел им навстречу.
- Здравствуйте, Николай Николаевич! – Первым поздоровался Евгений. – Вы просили зайти. А это Олег – мой… друг. Ну, вы все знаете.
- Здравствуйте, молодые люди, - священник машинально перекрестил обоих пришедших. – Видишь, Евгений, ты даже не знаешь, как правильно представить своего товарища. Ладно, проходите ко мне в ризницу – там поговорим.
- А вы обвенчайте нас, и вся двусмысленность исчезнет! – Улыбнулся Женька, пропуская друга вперед. – Я тогда буду всем прямо говорить: это Олег – моя любимая половина!
За их спинами послышался грохот – это Катерина в сердцах бросила швабру на пол.
Трое мужчин прошли в небольшую пристройку, куда вела дверь из ризницы. У окна там стояли письменный стол и этажерка с книгами, а в дальнем углу помещались небольшой диван, журнальный столик и кресло. Вся мебель была не новой, хотя выглядела очень аккуратно и подбиралась со вкусом. Священник предложил своим гостям чаю и, пока они усаживались – Женька на диване, а Олег в кресле, сам же и поставил все необходимое на журнальный столик. Когда все, наконец, расселись, Женька попросил батюшку помянуть родных в молитвах, а священник напомнил о своей давней просьбе посмотреть в оставшейся от родителей большой библиотеке кое-какие книги. Потом поговорили еще об ограде, которая местами облупилась и проржавела. Узнав, во что обойдется ремонт, Женька без лишних вопросов обещал передать в ближайшие дни необходимую отцу Николаю сумму. А затем возникло неловкое молчание.
- Николай Николаевич, - первым нарушил его Женька, - вы о чем-то хотели поговорить, или это – все? Тогда мы пойдем. Нам с Олегом сейчас лучше засветло домой возвращаться. Темнеет теперь, правда, поздно, но охраны и работников в доме не осталось, так что какие-то вещи надо самим успеть сделать.
- А куда же твои люди подевались? – Удивился священник.
- Так они же отсюда, из Битюгов были, - объяснил Агафонов. – А как по селу разговоры дурные пошли, так все вместе и уволились. Мы с Олегом уже несколько дней одни живем. Я попросил знакомых найти мне толковых людей в городе, но на это уйдет какое-то время.
Женька, а вслед за ним и Олег встали, чтобы попрощаться, но священник их остановил.
- Есть у меня один разговор к тебе, Женя, - осторожно начал отец Николай, - Не знаю даже, как начать. Может, и хорошо, что вы оба пришли.
- Почему-то я так и думал, - кивнул головой Евгений. – Если я правильно понял, то и вы туда же. Вы даже не представляете, Николай Николаевич, как мне эти разговоры надоели.
- Мне, Женя, этот разговор тоже не доставляет радости, - вздохнул священник. – Признаюсь тебе, что сам не знаю, как его вести? Но и молчать не могу. Ты же видишь, что ситуация становится ненормальной.
- Чего вы от нас хотите? – Впервые за все время разговора подал голос Олег. – Ну, любим мы друг друга! Живем тихо, никому не мешаем! Женька, вон, помогает всем, кто просит! Чего еще-то вам надо?
- Я не стану говорить вам, что то, как вы живете, - грех, - после некоторого раздумья произнес отец Николай. – По-другому вы, наверное, не сможете. Но живете вы в деревне. Это вам не город, где соседи не знают друг друга. Здесь всё у всех на виду. Когда по селу идут такие пересуды, как сейчас, недалеко до беды. Уезжали бы вы, ребята, отсюда. Хотя бы на время. Пока люди не успокоятся.
- Жень, давай уедем, а? – Олег жалобно посмотрел на друга. – Прав ведь батюшка!
«Господи, взгляд-то, как у ребенка, - подумал священник. – Его и вправду представить мужчиной трудно. Где только Евгений нашел такого?»
- Олег, - спросил он вслух, - а сколько тебе лет?
- Двадцать пять, - с неожиданным вызовом ответил Олег. – А что!?
- Николай Николаевич, - Агафонов снова опустился на диван, - а почему вы считаете, что мы живем во грехе? Мы не блудим, не устраиваем оргии, не изменяем друг другу. А, что не расписаны и не венчаны, - так то не наша вина. Обвенчайте нас, и проблема будет решена. Хотя, для нас это не проблема. В Битюгах хватает тех, кто нуждается в вашем порицании и напутствии. Полсела беспробудно пьет, мужики своих жен и детей лупят постоянно. Вот ими и займитесь. А нас не трогайте! Вы советуете нам уехать? Мне такая идея не нравится. Это моё родное село. У меня здесь дом, вся родня на местном кладбище лежит. Почему я должен отсюда уезжать? Потому что кому-то, как мы живем, не нравится? Так пусть они и уезжают!
- А, может, все-таки уедем? – Тоскливо и опять по-детски попросил Олег.
- Замолчи! – Прервал его Женька и поднялся. – Дома поговорим!
- Зря ты, Жень, так, - священник тоже встал. – О вас же беспокоюсь. Ты все-таки подумай над моим советом.
- А вы, Николай Николаевич, подумайте над моей просьбой о венчании! А тем, кто на селе поливает нас грязью, посоветуйте думать о собственной душе! До свидания!
- Ладно, ступайте с Богом! – Священник перекрестил обоих. - И будьте осторожнее!
Агафонов резко открыл дверь и чуть не зашиб Катерину.
- За деньгами, Николай Николаевич, - обернулся он в дверях, - пришлите кого-нибудь завтра утром. Вон, ее, хотя бы, - Женька кивнул на Катерину, которая энергично водила шваброй по полу. – Хотя, знаете что? Лучше Олег после обеда их сам занесет.
- Ноги моей в этом гнезде разврата не будет! – На всякий случай, громко объявила Катерина.
Следующее утро выдалось пасмурным. Иногда начинался дождик, но к обеду распогодилось и даже выглянуло солнце. До церкви Олег дошел без приключений, хотя временами ему казалось, что его отовсюду буравят недобрые взгляды. Священник взял конверт с деньгами, поблагодарил Олега и особенно Женьку, но больше говорить ни о чем не стал и быстро попрощался.
Не успел Олег отойти от церкви и ста метров, как путь ему преградила деревенская шпана.
- Что, гомик, не здороваешься? – Поинтересовался призывных лет парень с блатными наколками на обеих руках, от которого сильно пахло спиртным. – Или мы тебе чем-то не нравимся? Может, нам тоже хочется большой и светлой мужской любви!
Стоявшие рядом разновозрастные мальчишки глупо и подобострастно заржали: - Вставь ему, Леха! В другой раз здороваться будет!
- Ребята, чего вам надо? – Олег несколько струхнул, но старался не подавать виду. - Дайте мне пройти.
Били его долго и жестоко. При полном равнодушии деревенских, которые сидели на скамейках перед своими домами. Лишь одна бабка, которая шла мимо, сердобольно заметила: - Ребятки, вы его не убейте! Посадят ведь вас!
Олег не издал ни звука, лишь старался прикрыть лицо руками. Когда он упал и перестал дергаться, ребята лениво пнули ногами валявшееся на земле безвольное тело и остановились перевести дух.
- Тьфу, черт! Рубашку из-за этого гада порвал, - сказал один из них, рассматривая дырку под мышкой. – Сволочь! – И он еще раз ударил Олега ногой в пах.
- Ничего, мать зашьет, - успокоил Леха. – У кого-нибудь бритва или острый нож имеются? Мы его сейчас кастрировать будем! Исправлять ошибку природы!
В это время с соседней улицы донеслись два выстрела, а еще через несколько секунд из-за поворота выскочил Женька Агафонов. В руках у него был пистолет, и он на бегу молча выстрелил в группу ребят. К счастью, промахнулся, но его молчаливая решимость вселила в них еще больший страх, чем неточный выстрел. Все бросились врассыпную. Женьке кто-то позвонил за пять минут до этого и сказал, что Олега убивают деревенские. Когда он добежал до тела друга, рядом никого уже не было. Женька положил пистолет на землю и попробовал перевернуть Олега. Все лицо его было в синяках и кровоподтеках. Олег приоткрыл глаза и увидел слезы в Женькиных глазах.
- За что? – Спросил Олег и потерял сознание.
- Ууу! Гады деревенские! – Дикий вопль вырвался из Женькиной груди. – Всё быдло здесь перестреляю! – И он еще пару раз пальнул в воздух.
Недавних зрителей как ветром сдуло с насиженных лавочек. А со стороны церкви к Женьке с Олегом на руках, спешил священник.
- Жив? Что с ним? – Запыхавшись, спросил отец Николай. – Давай его ко мне. Я сейчас скорую вызову.
- И милицию, - добавил Евгений.
Скорая забрала Олега в город, а Женьку с ним не пустили. Местный участковый решил проверить, есть ли у него документы на оружие, не превысили ли он и его друг право на самооборону, и разные другие сигналы, полученные от деревенских. В больницу к Олегу Евгений смог попасть только вечером. Врач сказал, что операция прошла нормально, но у Олега есть повреждения внутренних органов и лечение будет длительным, а возможно потребуется и еще одна операция.
Весь следующий день Женька провел в городе. Он встретился с адвокатом, ездил в милицию и прокуратуру, писал разные заявления, а в промежутках – навещал Олега в больнице. Его друг по-прежнему находился в реанимации, но уже пришел в себя, и Женьку даже пустили к Олегу на пару минут. А еще через день в Битюги приехали областные милиционеры и следователи. Они поговорили с батюшкой, опросили кое-кого из деревенских, и увезли с собой Лёху и еще нескольких местных ребят, принимавших участие в избиении.
Тем же вечером к отцу Николаю домой пришли несколько деревенских мужиков. Не совсем трезвые, они попросили его выйти на улицу и без лишних предисловий, сразу же, в лоб, спросили:
- Ты на чьей стороне, священник?
- У меня одна сторона – божья! – Батюшка решил не реагировать на хамоватый тон пришедших, понимая, что они переживают.
- Ты, отец Николай, не юли, - сказал мужик, которого звали Егором. – Мы не в церковь к тебе пришли, а домой. Стало быть, и разговор ведем мужской, а не как с божьим человеком. Говори по совести – ты за своих, деревенских, или за гомиков?
- Перед тем, как ответить на твой вопрос, я тебе свой задам. – Батюшка внимательно посмотрел на мужика. – Когда твой Алексей освободился, я тебя о чем просил?
- Не помню уж, - отвел взгляд Егор.
- Я напомню, - отец Николай старался говорить тихо, но твердо. – Просил я тебя тогда, чтобы ты сам пришел ко мне с сыном, или его одного прислал. Говорил тебе, что Алексею надо помочь вернуться к нормальной жизни, общаться с ним чаще, чтобы излечить от злобы и всего дурного, что он приобрел в заключении. Он и раньше-то у тебя со злостью на людей смотрел, а как вернулся, так еще хуже стало. Говорил?!
- Взрослый он давно, - неуверенно ответил мужик. – Не слушает никого.
- А ты и не пробовал! Вы с ним вдвоем выпивать стали – вот и вся твоя отцовская мудрость! А ваши дети с него пример во всем брали. - Священник посмотрел на мужиков, стоявших рядом с Егором. – Не вы, а Алексей стал для них главным авторитетом. Вот и доигрались!
- Ладно, отец Николай, - сказал один из мужиков, - ты нас не заговаривай! Скажи прямо – поможешь или нет?
- Молиться буду, а как еще вашим детям помочь, - не знаю!
- Молиться мы и сами можем. Что ты ментам из города рассказал?
- Что видел, то и рассказал, - ответил священник. – Что напали на Олега ваши ребята, когда он возвращался домой из церкви. Чуть не убили его!
- А ты скажи им, что он первый на ребят с оружием полез, - попросил Егор. – Что, мол, еще в церкви говорил, что расправиться хотел с местными, которые его гомиком обзывали! А наши ему и подвернулись! Ну, и вынуждены были защищаться, конечно.
- Ты соображаешь, о чем священника просишь? – Отец Николай перекрестился. – Хочешь, чтобы я взял грех на душу?! Они чуть человека не убили! Если бы Женька не распугал их, была бы еще большая беда! Женьке спасибо скажите!
- Значит – не поможешь?! – Сделал вывод один из пришедших. – Пошли, мужики. Нечего с ним разговаривать! Своих детей у него нет, так чужих ему и подавно не жалко!
- Смотри, священник! – Бросил напоследок Егор. – Бог, он все видит! И за то, что ты гомиков обвенчал, а от наших ребят отвернулся, тебе еще воздастся!
- Ну-уу, - протянул отец Николай, - ты, Егор, совсем уже не соображаешь, что несешь! Разум от водки помутился. Проспитесь, а завтра приходите все ко мне в церковь. Там и поговорим на трезвую голову. – Он перекрестил спины мужиков. – Идите с Богом!
Заходили мужики и к Евгению, но он не стал с ними разговаривать. А через пару дней, ночью у него чуть не сгорел сарай. Хорошо, что новый охранник из города не спал, а то неизвестно, чем бы все закончилось. Участковый, правда, решил, что никакого поджога не было, а загорелось от неисправной проводки. Женька поехал жаловаться в город, но там заниматься его сараем никто не стал. В милиции ему сказали, что, раз ничего не сгорело, то, стало быть, и разговоры вести не о чем. А адвокат откровенно посоветовал:
- Уехали бы вы оттуда, Евгений Сергеевич. Даже если сейчас и заведем дело о поджоге, результатов оно все равно не даст. Потом, не дай бог, еще чего-нибудь случится. Войну с деревенскими вы в одиночку никогда не выиграете!
Но Женька решил не отступать и не сдаваться.
- Я с ними не воюю, - сказал адвокату. – Пусть живут, как хотят, но ко мне не суются.
В битюговскую церковь, разговаривать с отцом Николаем на трезвую голову, мужики так и не пришли. Вообще ходить туда перестали. И раньше не часто бывали, но все-таки от случая к случаю захаживали. А теперь даже на церковные праздники народу почти не было. Отец Николай очень переживал это, но виду на людях старался не подавать. Дома же, вечером стал все чаще пропускать за ужином стаканчик - другой.
Валентина как-то не выдержала:
- Что ты себя изводишь? Примирился бы с людьми. Прихожане наши, все-таки! Нехорошо получается – пастырь и паства существуют раздельно, сами по себе.
- Да я бы рад, - вздохнул священник, - но как это сделать?
- Будто сам не знаешь?! – Всплеснула руками матушка. – Отвернись от Женьки, займи сторону людей!
- А Женьку ты, что же, к людям уже и не относишь? – Усмехнулся священник. – Не могу я идти у людей на поводу, когда вижу, что они не правы. Потому меня и пастырем называют!
- Какой ты сейчас пастырь, коли паствы у тебя не осталось? – Жестко сказала Валентина. - Даже выпиваешь в одиночку! Кому от твоих принципов лучше?! Скоро один в церкви останешься. Со своим Женькой! И так уже почти никто туда не заходит!
- Глупые они, потому и не заходят, - отвечал священник. – Они же не ко мне в церковь идут! Уж ты-то должна это понимать!
- Как же! Раньше-то и в церкви народу много было, и домой к нам приходили, - вздыхала жена. – А теперь живем, как отшельники в пустыне. Людей кругом много, а никто доброго слова не скажет!
Ей тоже не сладко приходились. Возникшая вдруг как-то сразу всеобщая нелюбовь деревенских к своему батюшке затронула и ее. Валентина ни с кем из прихожан особенно близко не общалась, но всегда раньше чувствовала на себе их уважение к мужу. То в магазине женщины расступятся и пропустят без очереди, то кто-то из мужиков поможет донести сумки до дому или поинтересуется, не надо ли дров наколоть или еще чем помочь по хозяйству? А в последнее время все изменилось. Теперь не каждый встречный здоровался с ней. Некоторые специально отворачивались, чтобы сделать вид, что не заметили. Мелочи, конечно, но за живое они брали, оставляли ссадины в душе.
А тут еще дошли до отца Николая новости, что деревенские поехали крестить детей в другой район. Тамошний священник позвонил и рассказал батюшке, что приехавшие битюговцы просили взять их на церковное обслуживание. И поведали о своих претензиях к отцу Николаю.
- Ты что, правда, педерастов венчал? – Прямо спросил соседский священник. – Смотри, чтобы до епархии разговоры не дошли!
Сплетни и пересуды, однако, докатились и до церковного начальства. Вызвали в конце осени отца Николая к самому епископу. Поехал он в надежде услышать совет архиерея и благое напутствие, но повернулось все иначе. Еще в приемной клирики предупредили батюшку:
- Его преосвященство пока не вернулся с тезоименитства губернатора. Можете здесь его обождать или во дворе, на свежем воздухе. Когда его преосвященство вернется, вы увидите. Сразу тогда идите сюда и ждите, пока он вызовет.
Епископ не заставил себя долго ждать – где-то через час он вернулся с именин, а еще через полчаса вызвал отца Николая. Батюшка зашел в большой кабинет, перекрестился и собрался сотворить подобающую случаю молитву, но епископ, который сидел на диване, опустив больные ноги в таз с горячей водой, жестом прервал священника и сказал:
- Оставь это. Подойди ближе, раб божий. Расскажи мне лучше, что ты опять натворил, из-за чего на тебя жалобы идут?
- Ничего такого, владыка, о чем можно было бы сожалеть, - ответил батюшка, смиренно склонив голову.
- А педерастов венчать – это, по-твоему, «ничего такого»? – Епископ крякнул, обжегшись горячей водой. – Гляди, куда льешь! – Прикрикнул он на служку, подлившего кипятку в таз. – Владыку сварить удумал?! Плесни мне в кипяток пару рюмок коньяка! Ноги уже совсем не слушаются.
- Не венчал я их, владыка, - сказал отец Николай, дождавшись, пока служка выполнит то, что ему было велено. – Слухи по селу ползут, я знаю, но ничего этого не было!
- А мне, Коля, по фигу, что у тебя там было, а чего не было! Ты хоть поросят крести, если заняться больше нечем! – Епископ подозвал служку. – Налей-ка мне, божий человек, рюмочку, а в другую лимон выдави. – Архиерей снова повернулся к отцу Николаю. – На тебя, Коля, отовсюду, где ты служишь, жалобы идут. А мне это ни к чему! Ты, что, хочешь поссорить меня со светской властью? Вот и губернатор мне сегодня сказал, что население в Битюгах ропщет. Боится он, что педерасты, как узнают, со всей страны к тебе венчаться поедут. Только этого нам еще не хватало!
- Не было такого, владыка, - понуро оправдывался батюшка. – Заблуждается губернатор.
- Власть, Николай, заблуждаться не может! – Епископ выпил рюмку коньяка, за ней другую – с лимоном, и снова крякнул, теперь уже от удовольствия. – Власть – она от Бога! А ты, грешный, заблуждаться можешь! Но только в разумных пределах!
- Как же узнать этот предел, владыка? – Почтительно сложив руки, спросил батюшка. – Вразуми неразумного!
- Об этом и веду речь, - епископ откинулся на спинку дивана, вынимая ноги из таза. – Пока нет жалоб и все довольны – это разумно. Если началось брожение в умах – ты пересек допустимую грань. Нарушил вселенский покой в местных масштабах. Уразумел?
- Но ведь тогда я иду на поводу у паствы, а должен сам вести ее, - возразил сельский священник.
- Ладно, ступай с Богом! – Епископ осенил отца Николая крестным знамением. – И запомни, что я тебе сказал. А будешь умничать, извергну!
В Битюги отец Николай вернулся в разобранных чувствах. Вроде и неплохо поговорил с ним епископ, а подумать – так и не сказал ничего. Что же это за пастырь пастырей, который печется лишь о собственном спокойствии? Батюшка надеялся на серьезный разговор, думал, что начальство выслушает его и поможет разобраться в непростой ситуации. Даст какие-советы, укрепит в душевных терзаниях. А на поверку – делай, что хочешь, но, чтоб без жалоб! А что делать, если люди неправы и хотят, чтобы церковь их неправоту поддерживала? Так ни до чего и не додумался.
А когда в сумерках уже подходил к своему дому, услышал за спиной женский шепот: «Гляди-ка, вернулся окаянный!» Может, и не про него это было, но дрожь в теле вызвало.
Дома батюшка тоже не встретил понимания. Валентина целый день переживала, что с мужем сделают в епархии? Шутка ли – за столько лет службы считанные разы епископ к себе призывал! Ничего хорошего от этих встреч не случалось – так, нервы одни! Матушка весь день не находила себе места. Вот и не выдержала – вопреки обыкновению даже не стала ждать, пока муж поужинает. Сразу принялась расспрашивать. А батюшке и сказать-то ей толком нечего.
Из его рассказа Валентина ничего не поняла, но свой вывод сделала: - Ой, не кончится все это добром, Коленька! Выгонят нас отсюда!
- Раскаркалась! – Не выдержал священник. – Хоть бы что дельное сказала! А то все каркаешь и каркаешь!
И хватанул целый стакан! А потом пошел молиться. Стал он эти два занятия совмещать в последнее время. Правда, обычно делал наоборот – вначале молился, а затем выпивал. Чтобы молитва быстрее до Господа доходила!
В начале зимы возвратился из больницы Олег. Сообщил об этом Женька, который позвонил отцу Николаю, чтобы попрощаться.
- Уезжаем мы, Николай Николаевич. Олега здесь кое-как подлатали, но больше, говорят, ничем помочь не могут. А если ничего не делать, то он инвалидом может остаться. Так что, решили лечиться дальше в Германии.
- Эх, Женька! – Вздохнул священник. – Если бы вы раньше это сделали, то и лечиться теперь не пришлось бы!
- Вы, отец Николай, еще скажите, что мы сами во всем виноваты! – Не понял Агафонов настроения и мыслей батюшки. – Ладно, проехали! Я, собственно, звоню, чтобы проститься и попросить вас приглядывать изредка за могилами родителей и бабушки. Если вам не с руки, то, может быть, Валентина Сергеевна, иногда к ним наведается. Хорошо?
- Ты назад-то вернешься? – Поинтересовался батюшка. – За могилы не беспокойся.
- Не знаю, - честно признался Женька. – Вначале нужно Олега вылечить, а дальше видно будет. Я вам из Германии напишу. Сообщу свои координаты, чтобы вы, если что, могли со мной связаться. А то, может быть, вместе с матушкой к нам в гости выберетесь?!
- Куда уж нам? – Еще раз вздохнул священник, и перекрестился. – Езжайте с богом!
Потом был суд. Батюшка в город не поехал – сказал, что все показания уже дал и добавить ему нечего. Деревенские ребята отделались небольшими условными сроками, и только Леха, как рецидивист и инициатор, схлопотал по полной. Егор вернулся с суда злой. Несколько дней пил запойно и грозился сжечь батюшку вместе с его церковью. В Битюгах Егору все сочувствовали, говорили, что пострадал его Леха за правое дело. Если бы не он и его друзья, так и остался бы на их селе грех и позор несмываемый.
А под самое Рождество загорелась церковь…
Ноябрь 2013 года