Когда-нибудь...

Васька Коробов, известный как «Чапай»,  впервые увидел нового учителя истории во дворе школы. В поношенном пальто и отстрадавшей своё велюровой вислоухой шляпе, в ботинках с галошами, размахивая авоськой, Павел Никитич шлёпал по лужам. Проводив учителя долгим взглядом, Васька сказал, как приклеил:

- Шлепотень!

С этой кличкой Павел Никитич не мог согласиться. Причёска от домового, галоши на ботинках - это вызов общественному вкусу, это его война, это первый шаг в алгоритме безумных действий, и только!  А вот кличку «Геракл», он, не раздумывая, принял бы   как награду, потому что считал своим долгом чистить Авгиевы конюшни истории. За неё Павел Никитич чувствовал ответственность, как за жену, способную к измене.
 
Но жена умерла несколько лет назад,  да и способностей к измене у неё не было. Каждое утро, положив в карман синего пиджачка с десяток огромных булавок, собранных на одну,  Анна Фёдоровна  входила в кабинет химии и бесстрастно сообщала о бурных реакциях в пробирке, нарисованной на плакате, прикреплённом к доске  булавками.  При этом ученики чувствовали себя беспомощными бабочками, пришпиленными к партам. Кроме химии, казалось,  её мало что интересовало, даже Павел Никитич,  которого она в молодости пристегнула  к своей длинной юбке. Булавка не ржавела и назначение выполняла.  Пополам супруги делили всё: и кров, и постель, и еду, и даже кличку.

 Анна Фёдоровна не расстраивалась:

- «Шлепотуха», так «Шлепотуха…»  Хоть чугунком назови, а в печь не поставишь…

Ушла Шлепотуха из жизни тихо, не прощаясь. Просто однажды утром не проснулась. Затосковал Павел  Никитич -  одиночество сковало  ум и волю. Как челнок, сновал он по маршруту школа-дом, дом-школа. Родственных душ в ближайшем окружении не наблюдалось.

 Правда, на эту роль претендовала  бродячая собака, следовавшая за ним шаг в шаг. Чёрная шубка, белая манишка и такие же перчатки - Лёля. По собачьим документам имела она когда-то сложное английское имя, состоявшее из нескольких слов, но на английскую леди голубых кровей была совершенно не похожа.  Толстая, несмотря на преклонный возраст, весёлая,  в душе собака  осталась щенком, который за  комок  слипшейся «дунькиной радости» готов служить хозяину верой и правдой.  Документы потеряли, настоящее имя, как и  умершего хозяина, забыли, и превратилась она из леди -  в Лёльку. Павел Никитич любил покровительствовать, и вскоре собака прописалась в квартире,  где была по-своему, по-собачьи, счастлива.

Мучаясь от бессонницы, Павел Никитич сожалел о том, что не сбылась  детская мечта сфотографироваться со слоном, что не сумел сделать Анну Фёдоровну по-настоящему  счастливой, а главное, что из спутанной, разбитой структуры жизни не удалось собрать иерархию подлинных ценностей.

- Когда-нибудь… - пытался он строить  планы, но неожиданно в мыслях появлялся старшеклассник Васька Коробов и мгновенно уничтожал их основу.

- Так что, Павел Никитич, Сталин - враг народа, кровавый диктатор или самый успешный руководитель Советского государства? - вопрошал он, нагло прищуриваясь.

- Держава и Отечество - одно и то же? А Вы кому служите?

-  Правда, что декабристов снабжали деньгами из-за границы?

- Необязательно, Вася, воспринимать события, как учат, как о них пишут. Надо вырабатывать свой взгляд на мир. Это очень важно, - пытался вразумить его учитель.

- Да? Тогда я заявляю, что татаро-монгольского ига не было. Это моё мнение! И… Советский Союз начал войну с Германией… Я так считаю.

После таких открытий одна рука Павла Никитича придерживала готовое выскочить сердце, другая невольно тянулась в карман за валидолом. Почва уходила из-под ног, рушилось незыблемое, святое.
 
На следующий день галоши, которые Павел Никитич оставлял перед дверями кабинета, были прибиты к полу гвоздями. Он долго пытался их надеть, надел, хотел сделать шаг вперёд, не удержал равновесия, упал и только тогда понял причину падения. Медленно поднимаясь, учитель испуганно смотрел по сторонам и заметил смеющуюся физиономию Васьки, прячущегося за углом.

Однажды перед уроком истории Василий затеял игру, вообразив себя рабовладельцем. Он поставил стул на учительский стол и восседал на нём, требуя от одноклассников жертвоприношений. Хорошо, что Пётр Никитич  вовремя вошёл и рабство отменил.

Давно это было. Вася с большим трудом окончил школу, не забыв на прощанье наплевать в портфель «любимому» учителю, и исчез в неизвестном направлении. Павел Никитич вспоминал о нём , сожалея, что не нашёл подход к этому нестандартному ребёнку. Не ругать, не наказывать, а понять, пожалеть хотелось проказника Васю.

Как-то после очередного экскурса в прошлое   Павлу Никитичу приснилась чёрная луна, изливающая на лесную поляну под бетховенскую «Лунную сонату» фантастический печальный свет. На этом фоне он,  в одной набедренной повязке,  изгибался в танце возле прыгающего до неба костра. Его собака смеялась, скаля подёрнутые плесенью клыки. Какие-то вульгарные женщины пытались завязать с ним отношения. Где-то, совсем рядом,  рыдала гиена.

 - Сгоревший на костре обретает бессмертие! - подталкивала его к костру неулыбчивая строгая женщина.

Павел Никитич очнулся с симптомами сердечного приступа и  усилием воли сбросил тяжёлое одеяло. Гиена продолжала рыдать. Нащупав на тумбочке очки и нацепив их на нос, он увидел в дальнем углу воющую Лёльку. Перед ней лежала  самая дорогая вещь в доме - ручка с золотым пером. Лёлька успела её изгрызть и теперь, видимо, глубоко раскаивалась.

- Вот тебе, вот! - рассвирепевший хозяин швырнул в неё тапок.

Взвизгнув, собака замолчала, а Павел Никитич осудил себя за необдуманность действия:

- Прости меня, друг.  По сути, я тоже собака, старая и  одинокая… Разве что меня труднее пнуть. А воешь ты не зря. Предупреждаешь…

По радио передавали странный прогноз погоды:

- Сегодня утром и днём светло, вечером и ночью темно…

По телевизору, как сводка Совинформбюро во время войны, через каждые 10-15 минут звучал один и тот же текст:

- После долгой  разлуки группа "Тату" выйдет на сцену. Оля Волкова расскажет о своей беременности, о том, что она никогда не была замужем. От кого рожали в группе "Тату"?

Пётр Никитич в сердцах едва не разбил экран.

- Зачем я включаю  мерзкий  телевизор,  бездарное радио, читаю книги, написанные бригадным методом?!  Не понимаю… - хлестал он по собственным  щекам резкими  словами. - Когда-нибудь  я смогу себе позволить говорить, что думаю, иметь человеческое достоинство,  никому ничего не объяснять, самостоятельно принимать решения, не заискивать, не буду прогибаться и  в угоду политике переделывать историю?  - ответа на вопросы не было, и Павел Никитич горестно вздохнул. - Ох, и  завела меня история в дебри, как Иван Сусанин поляков.

   Недовольный собой, измученный плохими предчувствиями,   он вышел из дома.
 Постепенно утреннее солнце, пробивающееся через изысканный туман, вернуло настроение. Он шёл на встречу с любимой золотой аллеей, где  длинноногие стройные берёзы, построившись в две шеренги,  куполом соединились вверху, предварительно позаботившись о золотом ковре, покрывшем асфальт.  Ветвями поддерживая друг друга,красавицы сохраняли остатки золота на верхушках, поэтому казалось, что золото ковра отражается  в небе.

 Но это было вчера.  Сегодня дворники сгребли «золото» в кучи, обнажив неровный, бугристый асфальт, упаковали красоту в большие чёрные мешки, беспорядочно разбросанные по аллее.

- Нет, не спасёт красота мир… - подумал Павел Никитич. - Красоту спасать нужно.

Он от слов он перешёл  к делу. Обливаясь потом, задыхаясь от удушливого запаха листьев, не думая о последствиях поступка, и, даже не боясь, что его увидят, Павел Никитич высыпал содержимое чёрных мешков  на дорожку и ногами разгрёб  листья по аллее. Лёлька, пытаясь помочь, только мешала.  Осознав свою бесполезность, она  замерла неподалёку в напряжённой позе, готовая порвать каждого, кто посмеет приблизиться к хозяину.

Казалось, аллея облегчённо вздохнула: ей возвращена  первозданная прелесть.  Павел Никитич продолжил  путь.

В вестибюле школы физруки вешали на стену портрет симпатичного молодого человека, изображённого во весь рост. Павел Никитич заметил  высокие кожаные ботинки, кожаные штаны,  чёрный пиджак с рваными краями. Лицо парня почти полностью закрывали чёрные очки. Павел  Никитич равнодушно  прошёл мимо.

 В школе - переполох.  Казалось, только что была отдана команда «в ружьё», и началось всеобщее столпотворение. Фикусы в кадках дрожали, как в лихорадке,  и сбрасывали листья, будто платили за покой, которого  хотелось больше всего. В коридоре под музыку маршировали дети. На сцене актового зала репетировали ведущие и вокалисты. Из громкоговорителей звучал «Гимн России». Его попытался  перекричать Павел Никитич, задавая вопрос директрисе, проходившей мимо:

- Ольга Фёдоровна! У нас что-то случилось?

- Случилось, Павел Никитич… Хуже не придумаешь. К нам едет… Василий Яковлевич Коробов…- прокричала она в ответ. - Да выключите вы этот тарарам! - приказала она кому-то.

В неожиданно наступившей тишине голос Павла Никитича прозвучал, как выстрел из пушки на Покровской горе:

- А это что за птица такая?

- Павел Никитич! Умоляю!Уменьшите громкость и включите мозги! Это Васька Коробов! В  народе - «Чапай»,  Ваш любимый ученик… - директриса в свойственной ей манере убила учителя первой фразой,   но на время оживила второй, - в Министерстве просвещения работает, автор нового учебника истории, - и тут же пригвоздила к месту третьей, -  между прочим, он к Вам едет, -  решил апробировать учебник с Вами. - Костин, пробеги, дружок, по кабинетам, пусть учителя срочно в вестибюле школы соберутся, -  попросила она пробегавшего  мимо семиклассника.

- Ольга Фёдоровна! А кто к нам приедет? Цирк? - успел задать вопрос любопытный Костин.

На ходу надевая галоши, Павел Никитич, ни минуты не раздумывая, ринулся к чёрному ходу и распахнул дверь. Лёлька радостно завиляла хвостом.

- Павел Никитич, дорогой, куда же Вы? - копия портрета в вестибюле протягивала  руку. -  Капитулируете без боя? Ай-я-яй! Возвращаемся… Это Ваша собака? А сколько Вашему пёсику лет? О! Да он совсем старый… -  Васька выразительно посмотрел на Павла Никитича. - Правительство озабочено тем, что много людей доживает до пенсии…

- Кайся, Васька! Кайся! Что ты несёшь! - старенький, иссохший до костей, вахтёр Степаныч, хорошо помнивший подвиги Васьки-ученика, не смолчал.

Не удостоив вахтёра взглядом, Васька в сопровождении охраны, как подарок миру, нёс себя по коридорам школы. За ним уныло плёлся Павел Никитич. Незаметно к свите присоединились учителя. Ни смеха, ни разговоров. Люди есть, а их нет. Присутствие не ощущается. Кто-то закашлял -  на него зашикали. Учителя-мужчины смущённо улыбались,  вытирали галстуками слёзы умиления, моментально сменявшиеся масками презрения и равнодушия.

- А мы Вас сразу узнали, Василий Яковлевич…

- Давненько Вы нас не радовали…

- Зачем я сюда припёрся? - подумал Василий Яковлевич и поприветствовал всех своей лучшей улыбкой. - Рад, рад вам, дорогие коллеги.

Он не замечал протянутых рук, гостеприимно распахнутых дверей кабинетов, а ударом ноги распахивал те, которые считал нужным осмотреть.

- А тут у вас что? А тут? А это кто? - наконец улыбнулся Василия Яковлевич, увидев свой портрет в кабинете истории. - А вот это зря…

Он предложил  сесть. Долго рассказывал почему-то о реформе в ракетостроении. По всему было видно, что он держал Бога за бороду и брался за всё.

Потом Василий Яковлевич без всякого перехода к новой теме взял мел и на доске написал дату начала и окончания Великой Отечественной войны.

-  Эту дату, учась в школе,  каюсь, не знал… - А Павел Никитич где? Не сбежал? - мел запрыгал в его руке и начертил линию, стремительно уходящую вниз. -  Вот пришло время, уважаемый,  прививать детям Ваши или наши взгляды на историю, сосредоточив их  только на положительном, - выдернул он учителя жёстким взглядом из толпы. -  А они у Вас какие? Вы кому служите? Державе или Отечеству?

Павел Никитич почувствовал себя маленькой гаечкой, с которой легко сорвать резьбу. Он жил на улице 9-ой пятилетки и не понимал, за что её нужно любить. Он служил Отечеству и не подозревал, что придётся служить державе.

Как хамелеон меняет  окраску, так и Павел Никитич менял взгляды в соответствии со школьной  Программой, которую обязан выполнять. То Ленин - вождь, то  немецкий шпион… То царь Николай 1 - кровопивец, то святой мученик… А крепостное право -  благо? А договор, принятый в Беловежской пуще?

- Так Вы что, Павел Никитич, по-прежнему думаете, что татаро-монгольское иго имело место быть? - вернул  в настоящее Васька. -  Его не бы-ло! Я  отменил, ещё учась в школе, и теперь узаконил  в своём новом учебнике! А пока набирайтесь ума в «Истории государства Российского» КарамАзина… Выдающийся был историк.

И вот тут Павел Никитич понял, что никакой он не Геракл. Прав был Васька: он обыкновенный  «Шлепотень»… Учитель протянул руку,  взял красивый подарочный экземпляр книги Карамзина из рук  необразованного ученика и вяло ответил на рукопожатие. На мгновение  показалось, что у присутствующих одновременно начался сердечный приступ,  а мысли были сосредоточены только на том, как бы выжить.

- Надеюсь, не надо объяснять, что за четвергом следует пятница? - завершил встречу Василий Яковлевич.

Он прошёл мимо частокола одинаковых длинных ног самых стройных старшеклассниц, краем уха уловил сбивчивое чтение хвалебных гимнов в свой адрес. Их перенасыщенный раствор разъел слизистую глаз. Гость нырнул в «Ауди и уехал, даже не взглянув в сторону провожающих.

- Боже мой! А Гимн не включили!!!  - заламывала руки директриса. - Что теперь будет?

Возвращаясь домой по любимой аллее,  Павел Никитич увидел, что добросовестные дворники опять  спрятали «золото» в чёрные мешки, и аллея приняла обычный унылый вид.

Он замедлил шаг, снял почти новые галоши, швырнул их подальше, пригладил  пятернёй лохматые волосы, подождал, пока Лёлька доверчиво лизнёт шершавым языком  руку, и зло пнул собаку ногой:

- Я тебя поил, кормил, а ты… А! Такую вещь погрызла! А ежели я тебе за такое отношение между глаз врежу? А?