Послесловие к роману Вольному-воля

Евгений Прокопов
   Роман «Вольному-воля» представляет собой достаточно странный симбиоз социально-экономического очерка «с уклоном в личную драму» и экзистенциально-безвыходной психологической истории нравов.
  Она повествует о когда-то актуальной и злободневной проблеме, о сложном общественном явлении 70-80 годов прошлого века. Это - так называемое шабашничество, сезонничество.
   С позиций сегодняшнего дня, это форма стихийного прорастания элементов рыночного мира сквозь косную и жёсткую поверхность тотальной регламентированности. Словно беззаконная живая поросль травы  из-под мертвенной правильности асфальта.
  Вместо конструктивного сотрудничества и поиска взаимовыгодных вариантов сосуществования многих укладов, длительное время  первые  носители  нестандартной хозяйственной инициативы подвергались шельмованию и демонизации чуть не в государственном масштабе.
    На личностном уровне  тоже  кипели страсти. Огульное моральное осуждение, завистливые косые взгляды окружающих, непонимание близких,- всякое бывало в судьбах первых адептов шабашки.
    Пролог романа называется «Попутчики» и заведомо, как-то слишком заранее, строит вектор отношения читателя к героям.
    Эпилог носит подзаголовок «До востребования» и обозначает иные, непрямолинейные сюжетные линии, намеренно неразработанные автором до конца.
    Центральная часть романа носит название «Шабашка- дело верное» - это перелицованная давняя повесть Е.Прокопова «Шабаш», замеченная ещё в 1978 году на Областном семинаре молодых писателей и  рекомендованная  Ильёй Лавровым к напечатанию в журнале «Сибирские огни».
   Переставлены акценты, чуть сглажены углы, казавшиеся когда-то острыми. Накал давнишних страстей уже не пугает. Драматизм ситуаций снизился. Автор правильно понял эту «смену вех», и на место былой трагедийности ставит не менее трагичную обыденность и мелкотравчатость.
   -Жизнь больше, чем одна любовь. И не одна во поле дорожка,- с годами каждый понимает это. Разной ценой приходит это понимание, по- разному складываются судьбы.
   Жизнь мудрее и милосерднее, чем избитые литературные клише.
   Шоры предвзятости спадают. Никого не хочется судить. Всех жалко.
   Жизнь продолжается. У главных героев выросли дети, которых  ждут другие испытания и соблазны.
Давняя повесть переросла в роман, вернее,  в своеобразный его подвид- "опыт романного построения"
    Признавая право автора исследовать интересные ему нравственные коллизии, следует пожелать самому себе находить сюжеты более актуальные, из разряда животрепещущих. Тем более, что окружающая действительность полна  драматизмом иного, нового свойства.
   Автору, кажется,  не занимать социальной зоркости, да не в новинку она теперь среди опять недовольной, фрондирующей интеллигенции; не в чести она и у властей, и у издателей не в числе остронеобходимых субстанций.
За невостребованностью оной актуальности и социальной остроты остаётся желать себе хотя бы пристального, дружелюбного внимания редкого по нынешним временам думающего читателя.Единственным упрёком, который мог бы автор с готовностью принять, это укор в некоторой "ходульности" и недостаточном внимании к художественной убедительности и полнокровности образов. Родимые пятна "очерковости" (а-ля-Овечкинские "Районные будни") действительно имеют место быть. Они оказались невытравимы.