Он всегда был Книгой. Для меня все были книгами, а он Книгой. Красивая обложка, почти нетронутый переплет. Сравнительно новенькие страницы. Когда я открыла эту книгу в первый раз, ей было уже 19. У нас небольшая разница в возрасте. Эта книга была старше меня на три года. Самое примечательное, что я открывала эту книгу снова и снова. Я изучала. Я читала и не спала ночами. Только эту книгу. Другие книги были мной тронуты лишь однажды, а если и заинтересовывали меня то не надолго. Но он был исключением. Я прикасалась к обложке, робко и неуверенно, вдыхала запах страниц, вчитывалась. Но что-то ускользало от меня. Наверное, он сам.
В детстве, очень давно, когда мне было лишь восемь лет, меня за ноги стащили с подоконника. Я упала прямо на копчик - трещина пошла сразу через несколько позвонков. Полтора месяца в больнице. Когда я вернулась в школу все уже знали те начальные крохи знаний английского языка. А я нет. Он был для меня в момент нашего знакомства учебником английского языка, что лежал передо мной в мои восемь лет. Непонятен, но с подсказками.
В день его рождения чокаются друг о друга кружки из толстого стекла, а меж ними водопадом струится разлитое немецкое пиво. Он живет в Гамбурге. На Фельдбрунненштрассе, может вы проезжали мимо. Он меня так пьянит, так пьянит, я не вижу границ, я не могу остановиться. Я алкоголик перед ним. И я держу еще одну кружку, очередную блаженную.
Мой хладный труп возможно не купили бы за 800 пиастров, но оно заслуживает того, чтобы его, привязав за ноги, бросили в море после поруганий. Возможно я так думаю, потому что признаю то, что мои мысли были не всегда чисты. Мое сознание всегда в тумане, когда я просто говорю с ним. Что уж говорить о теле. Тело очень хотело быть любимым. Возможно, вам знакомо?
И я бы не отказалась от Него. Никогда в жизни. Как те сорок мучеников, что верно служили Спасителю. Их жгли раскаленным железом, поливали раны уксусом, растирали солью, строгали железными когтями. Вера, надежда, любовь - они делают человека неуязвимым, если их исповедовать самому себе. Любые мучения ничто перед ними. Меня бы укрепляла любовь к нему. Безмерная, какой я ее познала. Знаете, только с Ним я поняла, что моя жизнь имеет спасение. Это как быть утопающим, к которому из миллионов проплывающих мимо шлюпок подплыла всего лишь одна. Спасательная. Когда ты наполовину в мутном море, из которого не выбраться самому, когда ты задыхаешься и бултыхаешь конечностями, захлебываясь солью, он явится лучом солнца в мутной темени, спасательной шлюпкой средь бесконечной и бушующей бури.
Вы читали "Виндзорских насмешниц"? Чтобы Фальстаф не попался Форду на глаза женщины решают спрятать его в бельевую корзину, прикрыв сверху грязным бельем. Формально, я так же прятала от своих родителей своё сокровище. Я прикрывалась любыми алиби, лишь бы они не узнали о нем. Я его прикрывала всем, чем угодно, лишь бы мы были вместе. Я боялась его потерять. Этот мальчик воздвигал вокруг себя стены. Холодные и крепкие. Считал свою жизнь неприкосновенной. В одной из стен была тяжелая дверь на замках и цепях, и оковы очень редко спадали с нее. Дверь, как вы уже поняли, открывалась не первому встречному, а только изредка кому-то особенному, и замки вместе с цепями возвращались на свое место сразу же. Меня он тоже пустил не сразу. Мое счастье, мое наказание, мой мир родился двадцать третьего апреля.