Если бы Вадиму сутки назад кто-то сказал, что он будет так переживать, вряд ли поверил. И за кого? За местную алкоголичку Нинку, женщину, в которой её половая принадлежность угадывается только по залихватски повязанному платку, да постоянному хихиканью. Впрочем, даже в среде «профессионалов питейного дела», как называли в деревне компанию вечно пьяных сельчан, Нинка иначе как Ни-ни не звалась.
- Безобидное существо, - сказал как-то о Нинке сосед Михалыч, добродушный старик, с которым Вадим свёл дружбу в первый же день своего поселения в деревне Кочкино. Помнится, что Вадим тогда сильно возмутился:
- Безобидное? Да один вид вызывает у меня жгучую обиду. Ты, Михалыч, и сам назвал её существом. Заметь, не женщиной, а именно существом. В ней ведь ничего человеческого не осталось. И это прозвище, довольно остроумно, кстати, намекает на безотказность во всем.
- А ты, сынок, не торопись судить. Несчастная она.
- В этом я с тобой согласен. Но почему? Кто виноват в этих несчастьях?
- Овдовела рано, а не всякая женщина способна в одиночестве век свой коротать.
- Не знаю, Михалыч, ты будто оправдываешь её. А овдовела, так ведь пили с мужем вместе, сам же рассказывал.
Нинка вызывала у Вадима стойкое чувство брезгливости, и потому, каждый раз, когда оплывшее улыбающееся лицо заглядывало в окошко, он морщился и торопился откупиться, только чтобы не слышать весь перечень услуг, которые предлагала Ни-ни в ответ на его щедрость. Один раз он даже замахнулся на пьяную бабу, когда она, схватив жадной рукой протягиваемую купюру, распахнула полы своего халата, под которым ничего не было. Вид обвисших грудей и рыхлого живота вызвали у молодого мужчины столь ярый приступ агрессии, что Нинка, почувствовав неладное, поспешила ретироваться. После сеанса стриптиза она недели две не являлась за подаянием.
«Я приехал в эту глухомань вовсе не для того, чтобы переживать о какой-то алкоголичке», - Вадим пытался прогнать беспокойство, которое с раннего утра поселилось в его груди неприятным комком. Вьюга, начавшаяся накануне, за ночь набрала обороты. Вадим решил прогуляться до дома Нинки, чтобы убедиться, что в такую погоду она всё-же осталась дома.
Когда полгода назад, молодой преуспевающий специалист по рекламе неожиданно для всех решил перебраться в деревню, его знакомые сначала уговаривали не делать опрометчивых шагов, а затем, поняв тщетность своих уговоров, просто отвернулись от него. Действительно, кому в здравом уме могла прийти в голову подобная идея – в одночасье забросить престижную, хорошо оплачиваемую работу, сдать свою уютную, хорошо отремонтированную квартиру, пересесть с Лексуса на УАЗ Патриот, и затеряться на заросших бурьяном просторах родины.
- Понимаешь, - откровенничал Вадим с Михалычем, - этот фальшивый мир, с игрушечными ценностями, в какой-то момент стал для меня совершенно невыносим. Мы будто проживаем чужую жизнь, жизнь, расписанную за нас. Есть квартира, нужен дорогой ремонт. Квартира уже не комильфо, непременно многоуровневый коттедж. За нас решают всё – цвет мебели, марку автомобиля, даже параметры любовницы, абсолютно всё! Мы мыло-то не можем выбрать, ориентируясь на собственное предпочтение. В этом мне поверь, я слишком хорошо знаю, как включить эмоции в систему манипулирования, специалист как-никак.
- Знаешь, сынок, я вот телевизор поменьше смотреть стараюсь. Ну, новости там, футбол, а так все больше книжки читаю. У меня ведь самая большая в нашей деревне библиотека, - усмехнулся Михалыч, - вот и ты, сынок, лучше книжки хорошие читай.
- Да я читаю, у меня вот тут тоже целая библиотека, - Вадим продемонстрировал старику ридер.
- Это что ж, электронная книжка? Я о такой только слышал, а видеть не приходилось. Да и где у нас тут такую диковинку увидишь?
- Бери, я себе ещё куплю. И книжек тебе скачаю, какие пожелаешь. Вот ведь удивительная штука, Михалыч. Казалось бы столько интересных игрушек – книжки эти, компьютеры разные, телефоны, но нам в них важны вовсе не новые возможности общения, а статусный флёр. Это, как бы попроще выразиться, скажем, к примеру, есть у тебя «копейка»…
- Есть. А как здесь без машины-то, без магазина уж лет десять.
- Так вот, тебе твоя машина нужна, чтобы поездки за покупками совершать, ну или в больницу районную кого отвезти. А представь, вот есть у тебя надёжный, качественный автомобиль, а все в деревне тебе говорят, мол, Михалыч, твоя «копейка» – полный отстой, что им, типа, стыдно, что ты на таком корыте передвигаешься, и давно бы пора приобрести что-нибудь более соответствующее твоему статусу деревенского интеллигента. И вот ты берёшь кредит, влезаешь в долги и покупаешь, наконец, корыто, которое устраивает твоё окружение, но не тебя.
- Зачем?
- Хороший вопрос. Понимаешь, производители престижных «корыт» вложили большие деньги для того, чтобы убедить массы, что их продукт не просто качественное средство передвижения, а нечто вроде пропуска в мир хороших людей. В мире, из которого я сбежал, человека постоянно измеряли довольно странными критериями. В том мире стало вовсе неважно, смел ты или трусоват, честен или любитель приврать. Впрочем, в последнее время я не видел честных людей. Вовлечённые во всеобщую игру вранья, люди привыкают лгать даже по самому пустяковому поводу.
- Поведение производителей понятно, но почему покупатели ведут себя словно малые дети.
- А тут включается самая мощная за всю историю человечества пропагандистская машина. Любому человеку надо, чтобы его ценили, уважали. Мир потребления выстроен таким образом, что единственным критерием уважения осталось лишь благосостояние, которое проявляется во владении престижными игрушками. Постепенно это переходит в форму психической болезни, когда важным становится сам процесс покупки. Думаю, что процентов восемьдесят зрелого населения в наше время заражены шопоманией в разной степени. Это как наркотик, который затягивает и пугает своей бессмысленностью. Знаешь, мне подобным даже название есть. Уход от благостей мира называют дауншифтингом, ну а мы, соответственно дауншифтинги. Только мне Обломов как-то ближе...
За подобными разговорами Вадим с Михалычем проводили долгие вечера. Вадим на удивление быстро сошёлся с бывшим ветеринаром. Михалыч стал единственным человеком, которому молодой мужчина поведал о не проходящей депрессии, о неудавшейся личной жизни, о решении вырваться из паутины иллюзий, благо сдаваемые в аренду квартиры, позволяли не думать о хлебе насущном.
Вьюга не успокаивалась, перемешивая точки отсчёта: где земля, где небо? Нечищеная деревенская улица стелилась девственным ковром, ни следов, ни ориентиров. Проваливаясь по колено в сугроб, мужчина всё же добрел до почерневшей избушки с кривоватыми, под стать хозяйке, окошками обиталища Нинки. На двери висел замок, значит, отправилась – таки в город, безумная. Накануне, Нинка, на удивление Вадима, не взяла денег «взаймы на поправку», да и выглядела она трезвее обычного.
- Я вот что, - бормотала посетительница, - ты меня завтра до города не подбросишь? У меня там дочка рожает.
- У тебя есть дочка? – удивился Вадим.
- Есть, только давно не живёт со мной. Да и правильно, что ей с такой-то матерью делать. Она работала в городе, а вчера мне сказали, что в роддом её отвезли. Мне очень надо, подбрось.
- Ты смотри, погода какая. У меня ведь не снегоход, увязнем, на дороге снега метра полтора, не чистили неделю. Давай так, если договоримся с трактором, отвезу, а нет – не обессудь.
Но договориться с дорожными службами не получилось. Снегоуборочная техника с трудом справлялась с расчисткой трассы, а два километра грунтовой дороги, ведущей к вымирающему селу, решено было оставить до прекращения снегопада.
«Неужели отправилась пешком?», - догадка неприятно обожгла Вадима. Из соседнего дома слышались крики, то «профессионалы питейного дела» несли свою ежедневную вахту по изничтожению спиртного на планете. Но Нинки среди пьющих не было.
- А кто ее знаить-ть-ть, заразу, - определил местонахождение женщины самый трезвый в компании, - она про дочку свою говорила, говорила, что, мол, бабкой станет.
- Бабкой, - подхватили собутыльники, - ну тогда уж точно: Ни-ни.
Вадим поспешил покинуть пропитое помещение. На морозном воздухе ему стало лучше. «Если с ней что-нибудь случиться, я себе не прощу». Эта мысль стала для него столь неожиданной, столь ошеломляющей, что он даже замер на мгновенье. Действительно, кем для него была эта спившаяся Ни-ни, женщина, которая стала лицом другого социума, другого мира, в который он убежал, в надежде на спасение? Не было ли в презрении к ней собственной досады за невозможность противостояния обстоятельствам? Не себя ли он видел в гротескных изломах спившегося лица, в тихой просительности непротивления?
Деловитость Михалыча удивляла.
- Ты вот что, бери мои новые лыжи, я в старых дойду.
- Куда ты пойдёшь? Какие лыжи? Я сам справлюсь.
- Эх, молодо-зелено. Ладно, ты давай, отвязывай Трезора, он у меня пёс умный. А хочешь помочь, возьми рюкзак.
Нинку они обнаружили рядом с трассой. Вернее обнаружил её Трезорка, неожиданно бросившись на ни чем не примечательный сугроб. Михалыч бросился оттирать застывшее лицо, прихваченным с собой самогоном. Наконец, женщина открыла глаза, обвела недоуменным взглядом спасителей и снова отключилась.
- Понесём, - сказал, как отрубил Михалыч, доставая из рюкзака покрывало.
Несколько сот метров, оставшихся до трассы, показались Вадиму вечностью.
Уже в больничном коридоре, дожидаясь вердикта врача, Вадим вдруг понял, что не Нинку сейчас врачуют, это залечивают его раны.