Вольному-воля

Евгений Прокопов
               

               
                Попутчики
                (пролог)

         Сейчас об этом помнят немногие, но существовал при социализме целый класс командированных  бедолаг, болтающихся, рыщущих по великой стране, изнемогающей от всеобщего дефицита.

        То ли в результате бурной деятельности умников из всемогущего Госплана, то ли  из-за досадных нестыковок бурно растущей «застойной» экономики, невозможно было предприятию сполна получить свои, заявленные, защищённые и выделенные фонды  на сырьё,  материалы, оборудование просто так, без проблем, в плановом порядке, по графикам.

        Не получалось  такой чёткости без того, чтобы кто-то не сидел месяцами в отделах сбыта заводов-поставщиков, не выпрашивал у транспортников порожних вагонов, контейнеров, а потом с заветной пачкой квитанций об отгрузке возвращался на родное предприятие, где ходил гоголем неделю-другую, пока шеф не вызывал и снова не говорил: надо ехать. В командировочных удостоверениях цель командировки указывалась просто и загадочно: согласование технических условий поставки.

      Жизнь советского командированного  не то, чтобы полна была какой-то особенной  романтики дальних дорог, но уж, во всяком случае, обилие впечатлений, встреч и знакомств было обеспечено.

      Илья Фомин возвращался из командировки. Была поздняя осень с тоскливым ненастьем, туманами, утренними гололёдами. Наученный горьким опытом многолетних снабженческих странствий, он вынужден был ненадёжной в межсезонье авиации предпочесть  железную дорогу.

     Чем сидеть в аэропортовских переполненных залах, тоскливо глядя на табло отложенных рейсов,  лучше медленно да ехать, читать взятые в долгую дорогу журналы и газеты, пить чай, беседовать с попутчиками, ждать, когда принесут комплексный обед в полированных нержавеющих судках, неторопливо  есть, потом укладываться вздремнуть, долго лежать с закрытыми глазами, слушать мерный, ритмичный перестук колёс, ощущать плавное и тяжёлое подрагивание вагона, засыпать и просыпаться, чувствуя, что ты едешь, едешь, едешь…
 
      Но, как говорится, выгадал он в этот раз немного.

      Поезд их, как выбился из расписания ещё где-то на Урале, так и шёл, наращивая опоздание и подолгу торча на каждом полустанке. Дольше положенного стоял он и на маленькой, захолустной станции, где в его купе шумно и весело ввалились эти трое: благостного вида аккуратный старичок и два парня - рослых, ладных, похожих на киношных геологов.

Они побросали на верхние полки свои пожитки, а из огромной сумки стали выкладывать на столик свёртки и кульки со снедью, выставлять бутылки со спиртным.

      Усадили за стол и Фомина - напрасными были все попытки отговориться.

      - Ты уж нас не обижай, милок,- дружелюбно сказал старик, потирая руки в предвкушении долгожданной трапезы.- Не порти нам праздник.

      - А что за праздник?- из вежливости поинтересовался Илья.

      - С шабашки возвращаемся!- дружно рассмеялись попутчики.

      - Ну и как? Не зря съездили?

    Они заговорщицки переглянулись, и старик ответил коротко:- Нормально. Слава Богу.

    Поезд  тронулся. Они познакомились: старик назвался Кузьмичом, парней звали Андрей и Михаил. Выпили по первой. С жадностью набросились они на еду. Кузьмич шутливо жаловался, что молодые спутники едва его не заморили голодом.

     Не успев разогнаться, состав стал притормаживать, дёргаясь  и лязгая межвагонными сцепками. Бутылки зазвякали, стаканы зазвенели.

   Михаил двумя ладонями бережно придержал их.
      - Да что ж такое? Что это за езда!- с досадой стали все четверо ругать железнодорожников.

      За окном их купе пролетел со страшным грохотом встречный поезд. Его освещённые окна слились в яркую полосу. Илья невольно отшатнулся, как от удара.
      - Вот  и причина: встречный скорый. Сейчас и мы поедем, начнём нагонять.

      - Хорошо бы, а то плетёмся, как неживые. Вам-то ещё ничего, а мне за два дня прискучило.

      - Обрадовались! Вот так и будем теперь тащиться,- буркнул Андрей и зло выругался.

      - Да ладно ты, едем да едем. Наливай!- примирительно сказал Михаил, стягивая свитер.

      - Что ладно?- с неожиданной резкостью огрызнулся Андрей.- Я лучше знаю их порядки. Бардак везде!

      - Чего ты взбеленился? – спросил его Кузьмич и шутливо добавил:- Тоже мне нашёлся знаток железной дороги.
 
      - А то нет? Одно время  прокисал в Отделении Дороги.

     Поймав вопросительный взгляд Фомина, он пояснил:- После института получил туда  распределение. Плановый отдел. Контора сонная. Старые тётки. Тоска. Едва вырвался. Теперь вот на шабашке. На жизнь не жалуюсь.

     По лицу его пробежала блудливая улыбка, он стал рассказывать, с каким трудом увольнялся.

      - Обвиняли даже, что я не отработал долг перед государством, которое выучило меня. Вот ведь демагоги!
      - Почему демагоги?- сказал Илья,- формально они правы.

      - А я так думаю, что, раз я на шабашке получаю впятеро больше, значит впятеро нужнее обществу именно в такой роли. Ведь при социализме распределение - в прямом соответствии с трудовым вкладом, и плата за труд выступает как мерило полезности каждого из нас.

     - Интересно ты вывернул,- растерялся Илья от такого неожиданного теоретизирования.

    -   Молодец,  Андрюша,- похвалил оратора Кузьмич, раздирая вареную курицу.

   Похвала ветерана словно подхлестнула того, и он всё более увлекался. Это была странная смесь доводов и аргументов, вроде бы убедительных, но оставляющих ощущение шулерской передёрнутости. И недостаточные мощности сельстроевских организаций; и общегосударственная нужда в хозяйственной сметке, рачительности, расторопности; и новые иерархии жизненных ценностей, и необходимость дать простор инициативе и творчеству предприимчивых людей,- под таким демагогическим напором  совсем сник Илья. Он уже и   спорить перестал, затравленно огляделся. Кузьмич старательно обгладывал куриную ножку и согласно кивал. Михаил как-то подчёркнуто равнодушно разливал вино по стаканам.


    - Эге,- подумалось Илье,- да тут целая идеология.  И паразитизм не только экономический, но и идеологический.

   Пришла проводница, забрала у его попутчиков билеты, принесла постельное бельё.

   Утирая жирные губы, в разговор вступил старик. Он был не так нахрапист, как его молодой соратник. Он говорил вкрадчиво и убедительно. Говорил о том, что лично ему по душе энергичная, деловая, хваткая молодёжь, которая своими руками строит своё счастье и благополучие.
     - Каждый должен стремиться приносить максимальную пользу, милок, так ведь?
     - Дай, Кузьмич, я ему про себя расскажу,- попросил Андрей.
     - Погоди, не встревай,- отмахнулся старик и продолжал, обращаясь к Илье:
     - Ты вот приглядись, милок, ты подумай, пораскинь мозгами: кто правильней живёт, от кого пользы государству больше. У нас люди крепчают, воспитываются; нет ни пьянки, ни нытья, ни разгильдяйства, ни иждивенчества. Само дело наше не даёт свихнуться. Мы ведь не цацкаемся! Не хочешь честно вкалывать – враз из бригады вылетишь! У нас не собес, не богадельня.

    Увлекшись понемногу, теперь он говорил веско, даже с некоторым пафосом. Но как-то двусмысленно, неоднозначно, почти кощунственно звучали в его устах слова о коллективизме, трудолюбии, товариществе, о долге и чести, о мужестве и самоотверженности.
    - Ну, Кузьмич, твоими бы устами да мёд пить,- развёл руками Илья, постепенно приходя в себя от этого  натиска.
     Старик уставился на него удивлённо, словно подбирая слова.
     - Дай, Кузьмич, я ему про себя доскажу,- опять попытался вступить в разговор Андрей, уже вполне опьяневший.
     - Да не встревай ты!- прикрикнул на него старик, возобновляя  словоблудие.
     А Илье вдруг пришла в голову мысль:- Отчего этот парень так порывается рассказать о себе? Что это? Наглая уверенность в своей правоте? Или звериная тоска по одобрению, ну хотя бы по простой, обывательской, житейской зависти окружающих? Не будет вам такого удовольствия.
     - Вот, милок, ты послушай,- продолжал свою проповедь старик, - у тебя какое-то превратное мнение о сезонниках: дескать, все они жулики, хапуги и пройдохи. Дело наше, конечно, скользкое. Трудно бывает удержаться от соблазнов. Чего скрывать. Но можно обойтись и без уголовщины. Сам вот я двадцать лет езжу на шабашку, так что знаю, о чём говорю.
     - Двадцать лет?- поражённый Илья недоверчиво поглядел на него.
     - Не веришь, что ли? А вот послушай.

    Из его бойкого, не лишённого своеобразного обаяния, рассказа вставала жутковатая картина. Едва смог вырваться из нищей деревни в ярославской области. Завербовался на стройку. Там не разбогател, но многому научился. Люди добрые взяли в свою, вольную бригаду. Потом уж сколотил собственную. Началась погоня за удачей, за фартом. Всякое было. Ни о чём не жалеет. Умеет  урвать свой кусок в любых обстоятельствах. Его теперь на мякине не проведёшь.

     -  Двадцать лет, из года в год, по пять-шесть месяцев жизнь человека сводилась к изнурительной погоне за деньгами, двадцать лет целью и смыслом жизни было рвачество,- рассуждал про себя Илья почти по-книжному. Он любил читать, в командировках времени свободного было много, литература тогдашняя была полна  праведного гнева к вещизму, обывательщине. В газетных очерках и фельетонах на все корки ругали мещанство и приобретательство. И был бедный Илюха вполне дитя агитпроповской назидательной праведности, насаждаемой пастырями  из парткомов и пишущей братией. Ему до сих пор везло в жизни; без особых проблем жил по   предписываемым нормам. На работе чувствовал себя нужным. Просчитывал свою неторопливую  карьеру. Устраивала уверенность  в сегодняшнем и завтрашнем дне. Воспитанный чуть ли не в идеалах Кодекса строителя коммунизма, он с невольным интересом слушал  златоуста.

     - Я думаю,- сказал он, пытаясь  прервать затянувшийся монолог старика, - что единственный приемлемый  вариант- это отпускное шабашничество: всё положительное остаётся, а негативное не успевает всерьёз коснуться человека.
   Андрей вдруг вспылил и встрял в разговор:- Кузьмич, ты расскажи ему, как грызутся из-за выгодных объектов эти отпускники, как платят тебе за посредничество, как наобум суют взятки, как готовы хоть чёрта в ведомость вписать, лишь бы дали урвать им побольше.

    - А стройотряды?- не сдавался Илья.

     Дружный смех был ему ответом. Старик ещё и махнул рукой как-то особенно пренебрежительно.- Это и вовсе детская игра!

      Илье стало обидно за два стройотрядовских лета, за всех его друзей, за выгоревшие от солнца и пота их штормовки, за негустые, но бесценные их заработки.

      - Ну, ладно,- примирительно сказал старик,- давайте спать укладываться, а то вконец рассоримся. А этого не надо бы, как-никак  попутчики.

      Спустя несколько минут злобно и быстро заговорил Андрей, показывая на Илью пальцем: - И этот туда же. Тоже судит.

       Он стянул свитер и швырнул его на полку.
       - Да каждый из нас  в десять раз полезнее любого чистоплюя. Мы своим горбом, вот этими своими руками зарабатываем своё. Своё! И это своё мы с мясом вырвем. Понял ты?

       - Да, вы своё  получите, - сказал Илья и отвернулся к окну.
       - Не велика заслуга, - думал он,- что нет уголовщины (во что, по правде говоря, не очень верится). Есть издержки незаметнее, гибельней. И наказания страшней тюрьмы. И эти парни не дети, и не дураки, а, значит, сами сознательно сделали выбор. Наивно тут предполагать заблуждения, ошибки, недомыслие. Их уже, наверное, не переубедить.
      - Горбатого могила  исправит,- подумалось ему как-то равнодушно.- Пусть сама жизнь опровергает их самодовольную уверенность в своей правоте, веру в то, что только  деньги приносят счастье. Пусть сама жизнь меняет их представления. Понятия о жизненных приоритетах  у них деформированы, исковерканы духом наживы и рвачества. Чёрт с ними!

      - Чёрт с вами!- повторил он вслух, усмехнувшись, стараясь, впрочем, не переступить грань открытой вражды.- Мне надоело спорить впустую. Друг друга нам не переубедить. Пора спать.

            Вагон несло, било, мотало из стороны в сторону; колёса гремели на стыках.
            Свет мимолётных фонарей случайных полустанков на миг выхватывал из тьмы спящее их купе, неприбранный стол, пустые бутылки.

            На  нижней полке напротив Ильи, закутав полотенцем голову от сквозняков, по-детски беспокойно спал маленький ветеран шабашки. Он всхлипывал во сне, что-то лопотал, сопел, почёсывался. Сверху доносилось ровное дыхание молодых его соратников.

           Невесёлые мысли вертелись в голове незадачливого снабженца-моралиста. Досадно было, что оказался не готов к такой вот встрече, к яростной этой нахрапистости, к наглому передёргиванию истин.

          - Ты не спишь?- вдруг вполголоса окликнул его с верхней полки  Михаил.
          - Сколько можно спать,- отозвался Илья неохотно,- и так уж на неделю вперёд отоспался. Третий день еду. Все бока отлежал.

        Михаил спустился сверху и подсел к нему.

        -Ты  не обижайся на Андрюху. Выпил лишнего - вот и завёлся с пол-оборота,- сказал он, как-бы извиняясь.- На голодный желудок опьянел.

       - Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке,- проворчал Илья.

       - Как тебе сказать,- замялся Михаил,- ещё полгода тому назад я и сам думал почти как ты сегодня.

      - Ну уж?- не поверил собеседнику Илья.

      - Да, почти слово в слово. Давай уж, чтоб понятно было, я всё с начала расскажу.
      - Валяй.

      Сбивчиво и многословно стал молодой шабашник рассказывать  невесёлую свою историю. Как встретил девушку, влюбился и был любим. Страсть полыхала со всей силой зрелой долгожданности. Дело шло уже к свадьбе.

       Михаил вспоминал в подробностях, с каким-то надрывом, словно упиваясь наркотической сладостью боли утраты.

      С досадой и горечью продолжал он о том, как решил разом покончить с денежными проблемами и поехал на шабашку. Теперь-то, после всех утрат и разбившегося вдребезги счастья, он понимает, что в недобрый час повстречал он в ту пору своего институтского однокашника Андрея. А тогда  рад был до глупого восторга, что вот  нашёлся лёгкий и скорый способ враз расчесться с безденежьем, мелкотравчатым уделом повседневности.

     Вспоминал глупую радость, когда всё круглее и значительней вырисовывалась сумма грядущего заработка, как сам уговаривал Кузьмича и всю бригаду не торопиться с отъездом, искать  ещё объекты, а ей, своей любимой, впопыхах писал коротенькие письма, что их дела идут прекрасно, что надо подождать ещё немного. А она ждала, ждала, да и вышла замуж за морского лётчика и уехала с ним куда-то на край света.

    Он тяжело вздохнул, помолчал и опять заговорил:
    - Не понимаю, до сей поры не понимаю, кому и что она этим доказала. Она вообще была странная: сама не знала, чего хочет, что ей надо.

    - Зато она знала, наверное, чего ей не надо,- сказал Илья,- Да ты не переживай. Жизнь больше, чем одна любовь.

    Михаил как-то жалко улыбнулся, взял полотенце и вышел из купе.
   
    Вагон несло, мотало, било; колёса глухо гремели на стыках.

    Свет мимолётных фонарей случайных полустанков на миг выхватывал из тьмы спящее купе, неприбранный стол, пустые бутылки.

    Невесёлые мысли вертелись в голове засыпающего Ильи.
   









                Шабашка-дело верное

      Дело шло к свадьбе.

      Как все влюблённые, Михаил Росляков, с упоением мог подолгу вспоминать историю своего знакомства с Таней, и даже рассказывал иным из своих друзей  эти романтичные обстоятельства. Рассказывал не всё, конечно. Но и то получалось экзотично: пошёл в стоматологическую поликлинику поставить пломбу, а нашёл счастье.
 
      Сидя в кресле, цепенея от предстоящего, знакомого с детских лет, ужаса, рассеянно отвечал на вопросы врачихи. Потом  между белой повязкой и колпаком он разглядел два ярко-голубых озера, что плескались за строгими очками; завитушки русых локонов выбивались из-под колпака. Процедура, к счастью, оказалась не слишком болезненной. Слово за слово. Разговорились они со стоматологиней, познакомились.  На следующий день было свидание, потом ещё одно, потом ещё. Чувства нахлынули с такой всё нарастающей силой, что уже через неделю не представляли они  жизнь друг без друга. И Михаил уже бывал у неё дома в городке авиаторов рядом с аэропортом Толмачёво, и оставался ночевать, когда её родные были в рейсе.

      - Обычная интрижка,- пожимали плечами друзья и знакомые за его спиной, а в лицо ему говорили:- Пора уж и тебе остепениться. Женись, сколько можно холостяковать?

      - Спасибо за совет. Лучше помогите материально.

      - Кто бы нам помог,- отшучивались друзья.

         Шутки шутками, а забот у него прибавилось. Голова шла кругом от непривычных мыслей о расходах на проведение свадьбы, об аренде квартиры.
 
         Как бы  выворачивался Росляков, как бы решал обычные, всем знакомые вопросы,- известно одному Богу. Но  нечаянная встреча с институтским однокашником Андреем Шатицким  переменила всё.

         В тот день  Росляков заглянул в сберкассу, уточнил, сколько у него накопилось за полтора года предусмотрительных тридцатирублёвых ежемесячных отчислений.

        Негусто. Чуть больше пятисот рублей.

        Он вышел на крыльцо. Стоял, размышлял, что всё не просто, когда рассчитывать приходится только на себя. Впрочем, он считал себя сильным человеком и был уверен, что всё образуется, устроится.

         - Здорово, Михаил!- звонкий знакомый голос отвлёк его от раздумий.

         - Привет, Андрюха!- обрадовался Росляков старому своему знакомцу.

         - Подожди меня здесь, я управлюсь в пять минут. Поговорим хоть. Ведь сколько не виделись!- сказал, чуть заикаясь, Шатицкий и забежал в сберкассу.
 
            Росляков остался ждать его, прогуливаясь под пригревающим  мартовским солнцем. Был ясный весенний день, дымился на припёке подсыхающий асфальт, с крыш текло. Город млел, разморённый  благодатью внезапной оттепели. Люди шли, бездумно улыбались, расстегнув пальто, держали шапки в руке.

            Многих одногруппников Росляков стал уже забывать. Весь их поток, весь выпуск того года  жизнь как-то разметала по стране, по Сибири, по огромному городу. Пересекаться почти не приходилось.
 
            Андрей за четыре года  почти не изменился.  Он был правнук ссыльного поляка, часто говорил всем об этом. Отблески ляшеской спеси и сановитости  придавали ему некоторую экзотичность, и он, несмотря на не слишком выигрышную наружность, был любимцем институтских красавиц. Он был всегда энергичен, весел, обаятелен. А уж когда на  вечеринках  брал гитару,  ссутуливал свои неширокие плечи, начинал перебирать струны и запевал приятным баритоном,- тогда и вовсе становился центром всеобщего внимания.
 
           Девушки их факультета звали его на польский манер Анджеем.

           Росляков с Шатицким   не были друзьями в полном смысле. Отношения их были ни к чему не обязывающие, обычные студенческие, когда делить  нечего, а, следовательно,- дружелюбные. К тому же, они два раза были вместе в стройотряде, играли в одной команде за факультет в волейбол. Короче, было, о чём поболтать, что вспомнить.

           Михаилу  надоело ждать, и он зашёл вовнутрь. Размахивая пухлой пачкой денег, Шатицкий громко скандалил у окошка кассы:

           - Вы бы ещё рублями дали!- кричал он.
          Стародевного вида кассирша в тёмно-сером свитере, сняв очки, терпеливо и даже как-то злорадно объясняла, что и это советские деньги, законное средство платежей.
           - Гражданин, не мешайте работать,- со стервозной  вежливостью просила она.
           - Ну, порядки,- пожаловался Шатицкий, заметив приятеля, и стал рассовывать деньги по карманам.

           - Ты богачом стал, как я погляжу,- пошутил Михаил.

           - А-а,- отмахнулся Андрей,- это бригадные.

           В кафе, куда они зашли поговорить, у Михаила скоро испортилось настроение и он больше отмалчивался, потягивая винцо. Да и что ему было ответить на коробяще - прямые расспросы приятеля о заработке, о квартире, о работе, если и зарплата была не ахти, и о квартире пока и мечтать не приходилось, и работа не очень-то была по душе.

            Но плакаться не хотелось, тем более, что у самого Шатицкого всё устроилось наилучшим образом, и это чувствовалось даже по тому, как он говорит, сидит, победно смотрит вокруг.

      - Не женился ещё?

      - К тому идёт,- озабоченно ответил Михаил.

      - А я уже! Второй год. Жену с ребёнком отправил на лето к старикам.  Скоро ведь на объект выезжать. Чего ж им в городе париться.

      - Вообще, я, грешным делом, всё чаще думаю, что ошибся с выбором профессии,- вдруг сказал Росляков.

      - Да, невесёлые итоги, - помолчав, отозвался Шатицкий,- Чем же тебе плоха наша профессия?

      - Не плоха, Андрей, не плоха. Но не моё это всё. Не моё. Мало того, что сам я не человек действия, так ещё и специальность неделовая.

      - Профессия у нас, что и говорить, бестолковая,- согласился  Шатицкий.- Зато и ни к чему не обязывающая. Даёт широкий кругозор, трезвый взгляд на жизнь.

       Он разлил по бокалам остатки вина и продолжал озабоченно:

      - Не думал я, Миша, что у тебя-то не заладятся дела. Ты же отличник был. Вот я тебе про себя расскажу. Распределились мы, а ведь ты помнишь, как это распределение шло: вы, кто получше окончил, - по выбору;  у кого блат был или рука лохматая,- на тех запросы пришли, а нам - что осталось. Ну, ладно, надо жить дальше. Взял я билет, поехал в предназначенную мне дыру на разведку. Хожу инкогнито, расспрашиваю, выясняю, то да сё, да пятое-десятое. Вижу: дело не фонтан. Нет, думаю, друзья, не дождётесь вы меня здесь, в ваших палестинах. Я сам себя распределил.

      - И не поехал?- спросил Росляков удивлённо.

        Шатицкий хлопнул ладонью по столу:

      - Не поехал! Торчу в общежитии. Все уже поразъехались, а я сижу. Жду. Чего жду - не знаю. Но жду. Деньги кончаются. Работать не хочется. Из общаги гонят - абитуриенты понаехали поступать.

     - По старой дружбе в стройотряд к второкурсникам записался. Старый конь борозды не портит - взяли было. Но встретил я в ту пору одного золотого мужичка. Поговорили мы. Переманил он меня. С тех пор  обретаюсь по шабашкам. Не жалуюсь…

     - Вот что, Миха,- немного поразмыслив, продолжил он,- Я старых друзей не забываю. Ты можешь к нам приткнуться. Нам нужны работники квалифицированные, а ты ведь тогда в стройотряде был, помнится, и бетонщиком, и отделочником неплохим.

     Они  стали вспоминать былые времена, и Росляков даже сказал, что ему с тоской  помнятся те славные деньки.

     - Да, четыре года как-никак прошло. А всё как сейчас: и общежитие, и стройотряды.
     - Ну да,- согласился Шатицкий,- И мне тоже. Весело жили.
     - Подожди-ка, Андрей! Выходит, ты по специальности нисколько и не работал? - спросил Росляков.

     - Не работал. А что?

     - Ну, как-то нескладно получается. Как же обязанности перед обществом? Государство нас учило, деньги тратило…

     - Ты это что,- перебил его Шатицкий,- всерьёз говоришь или шутки шутишь? Мы ведь с тобой экономисты по образованию. Мы должны видеть корни, а не демагогию разводить. Что ж мне теперь напоминать тебе прописные истины, что распределение при социализме - в соответствии с трудовым вкладом? Что плата за труд- мерило полезности каждого индивида! Чем больше я, этот самый индивид, получаю, тем я полезнее нашему обществу. Раз я получаю впятеро больше того, что имел бы, поехав по распределению, значит, я впятеро нужнее государству именно в теперешнем своём амплуа.

    - Интересно ты вывернул!- растерянно улыбнулся Росляков,- Это софизм.

    - Вот то-то и оно! Софизм не софизм, а задачка на засыпку, как говорят студенты.

    - Здесь какое-то противоречие,- вслух начал размышлять Михаил, но Шатицкий опять перебил его:

    - Противоречия - двигатель прогресса. Вспомни диалектику, философ! А пока не разрешилось это противоречие, пока дело не прояснилось, пока муть не отстоялась,- надо пользоваться моментом. Ложка дорога к обеду. Деньги не пахнут. А некоторая  непрестижность заработков с лихвой компенсируется единственно подлинным, экономическим, признанием нужности и важности  нашего дела.

    - Андрей, мне с непривычки трудно с тобой спорить. Я не готов. Но по твоей логике можно дойти чёрт знает до чего. Выйдет, что и спекуляция – благо великое.

    - Как знать,- развёл руками Шатицкий.

    - И кража, и грабёж, и убийство?

    - Кончай балдеть, Михаил! Дело говори. Хочешь с нами?

    - Вообще-то, я не против,- сказал Росляков,- Мне нужны деньги. Кто же откажется! Дело к свадьбе.

    - И не говори, Миха! Свадьба дело такое…В долги по уши влезешь.

    - Да, чувствую уже. Потом с жильём надо определяться, мебель, то да сё. Так, что я не против подработать. Если дело верное.

    - Вот и славно, что согласен, Миша. Принципы у нас в бригаде почти как в стройотряде, только всё жёстче и суровее. Зато и денег больше получаем. Денежные проблемы у тебя решатся, это я тебе точно говорю.

    - А больше мне от вас и не надо ничего, господа шабашнички,- подумал презрительно Росляков и вспомнил про любимую, и про своё близкое неизбежное счастье. Он всё уже решил, всё вроде бы взвесил. Потом представились ему денежные пачки, точно как те, что рассовывал по карманам полтора часа тому назад в сберкассе Андрей.

    - У нас нет студенческой уравниловки: основному составу выходит примерно на четверть  больше. Но и остальные получают хорошо,- продолжал Шатицкий, когда они выходили из кафе.

     - Ты сам-то с кем числишься? Со стариками, поди?

     - А то! Ветеран как есть,- отшутился Андрей.

     - Спасибо, ветеран, за готовность помочь молодожёну!

     - А ты за это пригласишь меня на свадьбу!- весело хлопнул приятеля по спине Шатицкий.- Идёт?

      - Конечно, Андрей, о чём речь!


    В пасмурный апрельский понедельник Росляков сидел на службе, тоскливо обдумывал свои дела.  Его размышления прервал телефонный звонок.  Андрей был короток:

   - Мишаня, выйди-ка на минуту. Жду тебя в парке у проходной.

   Росляков соврал сослуживцам, что пошёл в диспетчерскую, и вышел к другу.

   - Поехали к шефу!- поздоровавшись, сказал тот решительно.- Тут недалеко.

   - Сейчас, что-ли? Я же на работе!- воскликнул Михаил.

   - Да ладно тебе! Всё равно увольняться.

   - И то правда, - сказал Росляков и махнул рукой.
 
   По дороге Андрей  вкратце рассказал другу о будущем шефе. Фамилия Увин. Деловой. Сам возраста предпенсионного, а  жена молодая. Лучше не шутить на эту тему. Не любят они этого.

   Лифт не работал, и, пока поднялись на четвёртый этаж «сталинского» дома, друзья запыхались. Шатицкий, приложив палец к губам, манерно нажал кнопку звонка.

    Сухонький, шустрый старичок в голубой тенниске и джинсах открыл им дверь, и, чуть не теряя шлёпанцы, побежал обратно. Росляков в замешательстве глянул на приятеля, тот пожал плечами и крикнул в глубину просторной квартиры:

   - Ты чего, Кузьмич?

   - Заходите, парни, заходите!- донёсся голос хозяина.

   Они вошли, разделись; скользя на паркетном полу, прошли в комнату. Хозяин смотрел телевизор, ёрзал в кресле, вскрикивал, всплёскивая руками. Шло повторение передачи «В мире животных». На экране стая волков загоняла оленей. Вечная драма выживания была показана оголённо и страшно в своей естественности и простоте.

     Росляков в субботу видел эту передачу у своей подруги, и знал, чем кончится эта погоня. Он сел на диванчик с какими-то особенными, кокетливо-изогнутыми ножками и стал осматриваться. Спокойная, уверенная в себе роскошь, с которой была обставлена квартира, вполне убедила его в солидности предстоящего дела.

    Шатицкий, как видно, был здесь своим человеком; он принёс запотелую бутылку вина и фужеры.  Подсел к Рослякову на диванчик, подмигнув другу, зажал между колен бутылку, стал ввинчивать штопор.
 
    - Вот винцо! Погляди, Миха, что надо пить,- показал он этикетку.

    Потом весело потянул пробку, но штопор срывался, пробочные крошки посыпались на паркет. Андрей чертыхнулся. Повторил попытку. Наконец, пробка чпокнула. Шатицкий обтёр горлышко бутылки и разлил вино по фужерам.

   - Ты будешь пить, Кузьмич?- окликнул он хозяина.

   Тот досадливо отмахнулся:- Не мешай смотреть!

   - Ну, как знаешь,- сказал Шатицкий, разом выпил вино, и, переводя дух, сказал Рослякову: - Хорошо!

     Налил ещё, отхлебнул теперь уже  неторопливо. Поставил фужер на столик. Опустился на колени и стал ладонью сгребать пробочные крошки с паркета. Щепотками собрал их, оглянулся на хозяина и задул остатки под диванчик. Потом поднялся и пошёл в ванную.

     Росляков пил вино и разглядывал хозяина. Возраст его Михаил определил приблизительно - «к шестидесяти». Ничуть не поредевшие волосы его были какого-то странного цвета: изначальная рыжина была разбавлена обильной проседью, на затылке торчал непокорный хохолок. Быстрый посверк живых, широко раскрытых глаз смягчал впечатление строгой неумолимости. Сухощавая, ладная его фигура утопала в кресле.
 
Детская непосредственность, с которой он смотрел на экран, умилила Рослякова.

     - Вот уж правду говорят: что старый, что малый,- подумал он.

     Передача кончилась. Увин встал из своего уютного кресла, пригладил хохолок на затылке, и, загадочно улыбаясь, подошёл к Рослякову, пожал ему руку.

     Теперь в манерах его была даже некоторая сановитость, и не верилось, что это он только что всплёскивал руками и по-детски вскрикивал, глядя на экран.

     Вытирая руки носовым платком, вошёл Шатицкий и обратился насмешливо к хозяину, кивнув в сторону  телевизора:- Чего это ты, Кузьмич?

     - Люблю, грешным делом, такие передачи. Мы с женой и «Клуб путешественников», и  «В мире животных» с удовольствием смотрим.

     - Ещё скажи «В гостях у сказки», - задирался Андрей.

     - Тоже смотрим! Ну, да ладно. Давайте о делах поговорим.
    

   

   Уже четверть часа  друзья  сидели в глубоких мягких креслах. По разговору, не слишком складному поначалу, Михаил понял, что впредь надо ухо держать востро.  Николай Кузьмич Увин  говорил увлечённо и пафосно о том, как почётно своими руками способствовать большому делу подъёма сельхозпроизводства, как нравятся ему стремление  лучших представителей молодёжи самостоятельно решать свои житейские вопросы, что растущему инфантилизму надо противопоставить деловитость и практическую хватку. Михаил чувствовал себя неуютно под мимолётными, пронизывающими взглядами хозяина. Николай Кузьмич  ходил по  комнате, зябко потирал руки, возобновляя время от времени свои разглагольствования.

    Разговор не клеился.

   - Я полагаю, можно что-нибудь придумать,- наконец проговорил раздумчиво хозяин. Он подошёл к окну, откинул тяжёлую штору-портьеру, посмотрел на улицу. Потом повернулся, и, как-то смутившись, обратился к Рослякову:

   - Миша, это ничего, если я попрошу сходить в магазин напротив за бутылкой коньяку? От вина что-то изжога у меня.

   Сказав это, он отвернулся к окну.

    Росляков быстро взглянул на приятеля, тот заговорщицки кивнул ему на дверь.

    Оставшись наедине с Андреем, Увин вопросительно уставился на него:

    - Что-то у меня сомнения, товарищ Шатицкий.
 
    -Да ты что, Кузьмич!- весело закричал тот.- Мишка- парень, что надо. Мы с ним в стройотряде такие дела делали! Цемент налево толкали. Брёвна тырили. Свой парень. И работник отличный. Сейчас он на распутье. Деньги нужны: скоро свадьба.

   -  Что ж, раз так, то это другое дело. Так ты говоришь, свой парень?

   - Свой! В доску свой! - замахал руками Андрей.- Именно тот, кто нам нужен.

   - Ну, и добренько. Под твою ответственность возьмём человечка.  Что к чему, и прочие диспозиции,- расскажешь ему сам.

     Странным образом, давняя история с брёвнами вспомнилась в это время и Рослякову, возвращавшемуся с коньяком из магазина. В стройотряде, на разгрузке баржи с лесом, они продали какому-то мужичку- новосёлу два десятка отборных брёвен- заготовок телеграфных столбов. Вернее, дело обстряпал Шатицкий, но деньги тогда поделили поровну. Это дело обычно вспоминалось Михаилу с каким-то неприятным  осадком. Даже деньги те он постарался быстрее потратить.
А вот сегодня он и не знал, что  тот давнишний эпизод сыграл роль лучшей рекомендации. Воистину: нам не дано предугадать, как отзовётся наше дело.
 
    Когда Росляков вернулся в увинскую квартиру,  открывший ему дверь Шатицкий  украдкой показал ему оттопыренный большой палец и подмигнул одобрительно.
   Хозяин распечатал бутылку, и,  разливая  коньяк по рюмкам, вдруг неожиданно завёл разговор о новых туннельных пусковых ракетных  установках американцев, о проблемах разоружения, об авантюрных планах Пентагона.

   - Старик не так прост,- отметил про себя удивлённый Михаил.- Газеты, по крайней мере, читает.

   Удивление его вскоре усилилось ещё более.

   Раздался долгий требовательный звонок в дверь.

   - А вот и моя раскрасавица!- вскочил с места Кузьмич, и смешно заторопился в прихожую.

   Оттуда  раздались звуки поцелуев, радостный смех,  и через минуту в комнату сияющий хозяин ввёл молодую, красивую, статную рыжеволосую женщину. Хоть Андрей и успел предупредить Михаила, что у шефа молодая жена, но такой разницы в возрасте ожидать было трудно.

    - Привет честнОй компании! Угадайте, что я принесла?- нараспев спросила  красотка.

    Она звонко рассмеялась и показала, что прятала за спиной:- Дефицит!

    По два огромных ярких апельсина светились в каждой её руке.

    - А ну-ка, ловите! Хоп, хоп,- она стала по одному бросать плоды.

    Шатицкий замешкался и не сумел поймать, обронил апельсин на пол и полез за ним под столик.
 
     - Андрюша, ты такой нескладный! Тюха ты!- хохотала она.

    А он тут же обратил свою неловкость в шутку. Как был, на четвереньках  через всю комнату пополз  к её ногам и в притворном восторге припал к ним.

    - Натулёк, нимфа, богиня, ты где пропадала? Мы тебя заждались! – кричал он с развязностью старого знакомца.

    - Где-где, - передразнила его красотка,- на курсы я записалась!

    - Какие ещё курсы?

    - Курсы кройки и шитья,- звонко рассмеялась Наташа.

    - Родная, это тебе зачем?- спросил Увин.

    - А что, я давно хотела; да и заделье будет, как ты с бригадой на шабашку уедешь. Я ещё и в автошколу запишусь.

    - Вот это дело! Машину тебе по осени надо взять.

    - Конечно, надо.

    - Возьмём, родная, всё возьмём, что душеньке твоей угодно.

    - Ясное дело,- согласилась она, подошла к ним и села меж Увиным и Росляковым. Муж приобнял её. Она стала холёными ноготками чистить апельсин, рассудительно приговаривая :
   - Апельсины кушать будете, корочки не выкидывайте. Разложу их по квартире, а то после ремонта  псиной какой-то воняет.

    - Это шпатлёвка сохнет. Скоро перестанет. Потерпи, - сказал Увин.

    Она ела апельсин, выбирала косточки и пуляла ими в недотёпу Шатицкого. Увин укоризненно сказал ей:
    - Натулька, не хулигань. Займись делом. Ты кормить нас думаешь?

    - А вы что, голодные? Ой, бедненькие! Ну, тогда я по - быстрому.

   Она с весёлой молодой ловкостью стала накрывать стол.

   Михаил кстати вспомнил и рассказал анекдот про старого еврея, который говорил, что будь он король, то жил бы лучше, чем король, а на вопрос «как это?» ответил: « я-таки немного пошиваю».

    Дружный хохот долго раздавался в просторной квартире.

    Хозяйка  закричала:- Мыть руки и за стол!

    После недолгого обеда пили кофе, болтали, потом сели играть в карты.
    Играли в  дамский преферанс, так называемого «кинга». Выигрывала Наталья, хотя вроде-бы  щебетала без умолку, смеялась, шутила. Остальные утешились тем, что им повезёт в любви. Отчасти по итогам игры, мнение Рослякова о хозяйке невольно переменилось. Ослепительные улыбки её не казались ему теперь такими глуповатыми, как в начале.
 
      Андрей, больше всех проигравший, кричал во всё горло:- У вас теперь я  не играю! Ни в жизнь! Зарекался ведь. Ободрали, как липку!

      Увин, рассчитываясь с женой-разумницей, говорил, усмехаясь:- Молодец, Натулька! Так нам и надо. Мужики ещё называемся.

     О делах больше не говорили. Михаил вполне уверился в солидности предстоящего дела. Квартира, обстановка, самый вид её хозяев говорили сами за себя.

    Пришла пора прощаться. Михаил сказал, что ему нужно ехать встречать невесту с работы. Хозяева пошли проводить гостей и проветриться. Наташа шла между Росляковым и Шатицким, взяв их под руки; повисала на них, прыгая через лужи; то одному, то другому ставила подножки и смеялась совершенно как дурочка. Увин шёл рядом, откровенно любовался своей  женой. Он останавливался у луж, подёрнувшихся к ночи ледком, и сосредоточенно раздавливал лёд каблуком, прислушиваясь к хрусту, и глядел на паутинки белых трещин. Потом догонял молодых.

    На остановке было пустынно. Холодный ветер, словно истосковавшись по живому теплу, пронизывал насквозь. Чтобы согреться, они толкались как школьники. Подошёл автобус. Росляков вскочил в полупустой салон, помахал на прощанье рукой своим новым друзьям. Весёлость его улетучилась, стоило только вспомнить, что надо как-то рассказать  любимой о своём решении.
    На службе Росляков  в тот день так и не появился, резонно полагая, что нечего спешить, успеет и завтра  написать и  отдать в приёмную заявление с просьбой  уволить его по собственному желанию.


    А в тот же  вечер Росляков, уже всё решив для себя, поехал  к  Татьяне, твёрдо настроившись рассказать ей свои планы. Намучившись в переполненном автобусе, он с тремя гвоздичками  и коробкой конфет стоял на пороге  Таниной квартиры. Он как-то оробел,  не зная, с чего начнёт сложный разговор.
 
     Он угодил к праздничному столу: давние друзья  её родителей заехали к ним по пути в отпуск на Чёрное море. Компания шумела, веселилась.

    Росляков чувствовал себя не в своей тарелке, весь погружён  в свои думы. С чего начать, как объяснить, как подготовить любимую к скорой разлуке? Заметив, как он рассеян и невесел, Таня подумала, что это он так скован из-за того, что приходится сидеть с малознакомыми людьми, и увела его  к себе в комнату. Села к нему на колени, обняла, и, пытаясь развеселить, стала рассказывать про своих сегодняшних бестолковых пациентов.

   - Весёлая у тебя работа,- с  натянутой улыбкой сказал Росляков, и, пытаясь  бодриться, начал говорить о своём скором отъезде.

   - Ты что, Миша?- растерялась она.- А как же я?

   - Всего несколько месяцев, милая. Что может за это время измениться в нас, в наших чувствах?

   - Не знаю, не знаю… Мне страшно… Страшно снова остаться одной.

   - Что ты, что ты. Всё будет хорошо, всё устроится. Надо только подождать немного.
   - Я боюсь. Поцелуй меня.

   За окном послышался гул самолёта, нарастающее - тревожный. Отзывно зазвенело стекло в шкафу.

    - Неужели я опять ошиблась,- вдруг расплакалась она. Горько и неутешно.



   Не то, чтобы текучесть кадров была настоящим бедствием на заводе, где работал Михаил. Но с каждым подавшим заявление об уходе проводились долгие беседы-уговоры; попытки уговорить обычно оставались безуспешными.

   Пришлось и Рослякову пройти через это. Уговорить его пытались и начальник отдела, и секретарь комсомольской организации, и  заместитель директора. А начальник отдела кадров даже вызвал его во второй раз, когда срок отработки подходил к концу.

   Разговор опять был, по мнению Михаила, пустой, нудный и бесполезный.

   - Что им до моих личных дел?- думал он угрюмо, слушая кадровика.

   Михаил знал, что, уходя, он ставит руководство в сложное положение. И так у них в плановом отделе одна сотрудница была в декретном отпуске, двое учились в институтах и часто уходили в учебные отпуска. Работать порой было просто некому. Ещё и он увольняется. Пока найдут нового человека, пока тот войдёт в курс дел… График отпусков теперь летит к чёрту. У людей планы были. Путёвки заказаны. Дачи строить надо, с детьми побыть.
   Знал, знал всё это Михаил Росляков, чувствовал за собой вину, но старался гнуть свою линию. Хуже всего было чувствовать общее отторжение  коллег, недавно ещё почти родных чужих людей. Никто в душу не лез, но был он уже отрезанный ломоть.
   Как защитная реакция, появилась какая-то злоба на весь остальной мир, которая тем более сильно и остро переживается, что сам во всём вроде-бы виноват.

   - Куда вы теперь? Нашли уже место?- вытирая лысину, спросил, наконец, кадровик, убедившийся в тщетности уговоров.

   - В Сибири это не проблема,- ответил Михаил как можно увереннее и независимей.

   - Работу у нас  найти - это, и вправду, не проблема. Но хорошее место найти сложно, поверьте мне. А тут вы работаете на передовом большом предприятии, здесь у вас  приличные перспективы. Вы дельный работник, молодой растущий кадр. На хорошем счету у руководства. Добросовестный, с высшим образованием.

   Слушая комплименты, Михаил только улыбался натянуто.

   - Начальник отдела скоро на пенсию уйдёт,- продолжал кадровик,- кого на его место назначать? В резерве - Росляков!

    - Не уговаривайте меня. Я уже принял решение. Всё уже взвешено и передумано.

    - Не понимаю вас! Не понимаю!

    - Когда я могу получить документы?- спросил Михаил, давая понять, что разговор окончен.



       Из общежития  предстояло  выселяться. Андрей обещал найти  квартиру «на-пока»:
     - Перекантуешься до шабашки, а там придумаем что-нибудь. Кузьмич поможет.

       Готовясь к переезду, перебирал своё холостяцкое барахлишко.  В кучу ненужного хлама бросил было и затёртую общую тетрадь с конспектами первоисточников. На заводе у него была  нагрузка: вести занятия по основам экономических знаний  в заводском профтехучилище. Без особого энтузиазма втолковывал он основы политэкономии будущим слесарям, токарям, фрезеровщикам. Увлечь пацанов отвлечёнными материями не удавалось. Иногда только спросит кто-нибудь о зарплате, о пересмотре норм.

   Подработка была пустячная, рублей двадцать в месяц. Но сосватал Рослякова на это педагогическое поприще не кто-нибудь, а сам парторг Тюленев. Фронтовик и орденоносец, он  прямым текстом сказал Михаилу, что всякий карьерный рост тому будет даваться проще, если вступит он в Партию. А путь туда для итээровца непрост: необходимо найти трёх рабочих, жаждущих вступления в не шибко нужный им авангард; необходимо  выписывать партийные издания; необходимо иметь общественную нагрузку.

  - А тут вам будет засчитываться и как нагрузка, да и подработка не помешает.

 
    Михаил листал тетрадь. Открылась страница « Занятие №21. Распределение по труду при социализме». Он невольно хмыкнул и принялся читать: «Закон распределения по труду означает распределение предметов личного потребления по затраченному каждым работником труду, с учётом его количества и качества. Распределение по труду - одно из великих завоеваний социализма. Оно прививает привычку работать творчески, в полную меру своих способностей и выступает как метод, орудие, средство для повышения производства».

    Цитата была даже подчёркнута им  двойной волнистой линией. И в скобочках значился автор: (В.И.Ленин, ПСС, т.43, стр.359).

   - Вот-вот. И товарищ Ленин  согласен с моими новыми друзьями.
 
   Смеркалось. Росляков включил настольную лампу и продолжал листать тетрадку. Глаза сами выхватывали подходящие положения.

   «Социалистическая собственность на средства производства не допускает получения членами общества нетрудовых доходов. За вычетом того количества труда, которое идёт на общественный фонд, каждый рабочий, следовательно, получает от общества столько же, сколько он ему дал». И опять в скобочках: (В.И.Ленин, ПСС, т.33, стр 92).

   - Ты смотри-ка, Андрей прямо по классику шпарил. Надо ему эту тетрадку задарить. Пусть и дальше обосновывает.

     Продолжая разбирать бумаги, он полистал конспекты по историческому материализму. В глазах зарябило от давно знакомых, когда-то усвоенных истин, терминов. Общественные формации, базис, надстройка, противоречия группы, классы, закономерности, движущие силы исторического процесса, субъекты, объекты, диалектика. Всё вроде бы складно, всё правильно. Одно только непонятно:

     - Где в этих дебрях я, мои проблемы, моя жизнь, моя любовь,  мои беды, мечты?

     - Ведь мне уже двадцать шесть лет! Надо биться за место под солнцем, за местечко на самом припёке. И меньше рефлексий! Не так страшен чёрт. Будут деньги, всё решим.

     А то какая это  жизнь: ни одеться толком, ни купить что доброе, ни жениться без забот, ни квартиры не дождаться? Воровать не умеем, спекулировать стыдно, живём от зарплаты до зарплаты, верим в сказочки о бездуховности приобретательства, о мещанстве. Утешаемся агитками газетными. И всё в дураках ходим. Трудно порядочному человеку. Вон другие не комплексуют. Дня не проходит, чтоб фельетона не прочитать, не услышать об очередном прохвосте благоденствующем. Так что же я интеллигентничаю? Давно искал способа сбросить со своего горба всех этих жучков, спекулянтов, фарцовщиков. А способ - вот он: самому на чужой горб влезть. Хотя нет! Это уже я зарапортовался, я не на чужой горб лезу. Просто хочу себе урвать кусок побольше. И поскорее. Не на Север же вербоваться, чтоб на квартиру накопить! Жить и быть счастливым надо здесь и сейчас. Жизнь сложнее всяких схем. Что плохого в том, что хочу жить лучше. Это естественное желание любого человека. Не всякий, может быть, отважится так вот разом попытаться решить все свои проблемы. Люди годами ждут, копят деньги, стоят в очередях, отмечаются в списках. Кому что. Каждому своё.


      За  такими размышлениями время летело быстро.

      Утром примчался Шатицкий: - Сегодня пойдём смотреть квартиру тебе. Недорого, чисто; перекантуешься до шабашки. А за лето что-нибудь придумаем. Увин обещал.

      Они отправились смотреть жильё.

      Маленькая, кругленькая, очень тепло одетая пожилая женщина  водила их по уютной двухкомнатной квартирке и расхваливала её на все лады.

      - Комнаты, конечно, небольшие, зато светлые; вот зала, а вот спаленка; вот кухня - целых восемь метров, балкон…

      - Конечно, пятьдесят рублей - плата немалая, но ведь квартира со всей обстановкой. Кстати, я на вас надеюсь в смысле порядка: всё - таки люди семейные. (Росляков удивлённо поглядел на Шатицкого, тот плутовски подмигнул ему). А то я пустила сюда с осени четверых парней неженатых, так они устроили настоящий притон. Пришлось отказать. Соседи жаловались. И деньгам не рада стала. А деньги нужны. Скоро Костя приходит из армии.

      - Какой Костя?- машинально спросил Росляков.

      - Племянник мой. Теперь он хозяин здесь будет. Не дождалась его мать, сестра моя младшая Зоя, умерла страдалица. Парню надо будет одеться, отдохнуть, потом жениться надумает. Что и говорить, нужны деньги.

      - Это точно, бабуля, деньги нужны!- подтвердил Андрей с шутливой серьёзностью.

      Старуха получила плату за апрель, отдала ключи и скороговоркой изложила остальные свои просьбы: не шуметь (соседи вредные), цветы поливать каждый день (кроме кактусов), по телефону за межгород платить самим.

       - Надоедать я вам не буду: ходить да проверять. Надеюсь на вас. Люди вы серьёзные. Да и ноги у меня болят: по весне обострились боли в суставах. Порой терпеть мочи нет.
       Она ушла. Шатицкий весело спросил друга:
       - Ты что, Михаил, такой пришибленный? Не нравится квартира?
       - Просто растерялся. Я тебе очень признателен.
       -Живи легче, Миха. Один ключ я возьму себе. На всякий случай.
       - Да, конечно.
       - Ну, ты давай переселяйся. Я зайду ещё сегодня.

       Вещи свои из заводского общежития перевёз в два приёма на троллейбусе. Когда вторым рейсом вёз байдарку в огромном, жёстком и нескладном тюке, то долго препирался с грузной кондукторшей, что такая кладь разрешена к перевозке общественным транспортом. Тем более, что троллейбус пустой в этот поздний час.

       -Ишь ты, грамотный!- отступилась  она, в конце концов, получив плату за два места багажа.- Чего это там у тебя, скажи хоть?

       - Байдарка.

       - Что-что?

       - Лодка такая складная.

       - А, - вроде поняла кондукторша,- у меня мужик тоже рыбалку любит. Лишь бы из дому смотаться.

       - Ну, передавайте ему привет.

       - Передам.

       На квартире его ждал Шатицкий. Услышав про скандальную тётку-кондукторшу, он посмеялся и выговорил Михаилу, что не взял тот такси.

       - Пора начинать жить по-новому. Что тебе, трёх рублей жалко? Выслушиваешь мымру всякую. Споришь с дурищей. Нервы беречь надо. И временем дорожить.

       - Да зачем бы я такси ловил? Тут ехать пять остановок.

       - У тебя как с деньгами?

       - Есть пока. Расчёт получил.
 
       - А то я могу занять.
 
       - Не надо.

       - Ты не стесняйся, спрашивай, если что. Свои люди, сочтёмся.

      -  Не надо. Я же расчёт получил. Должно хватить до шабашных  тыщ.

 
      Близилась дата отъезда. Встречи с любимой становились всё грустней.  Иногда она оставалась у него, иногда просила отпустить её домой.

      Михаил полагал, что время лучший лекарь, и всё идёт, как надо. Он был с нею  ещё нежнее и ласковее. Часами говорил о том, что всё устроится и будет ещё лучше.

      А она уже и не говорила ему в укор, что и так бы у них всё устроилось, и денег бы хватило: она ведь на полутора ставках и родители помогут; уже не заговаривала сама и неохотно как-то поддерживала его мечтания о радужной их скорой совместной  жизни; и всё реже, словно утвердилась уже в какой-то своей тайной мысли, всё реже она пыталась отговорить его; и всё обречённо-безвольнее льнула к нему; горячей ладошкой, пахнущей лекарствами, зажимая его влажные шепчущие губы; как будто верила теперь только этой молчаливой иступлённой правде любви.


     Михаил стареньким хозяйским утюгом гладил брюки своего выходного костюма. На вечер у них были взяты билеты в оперный театр. Андрей пришёл по-свойски, без звонка, и, глядя на хлопоты друга, с дивана, словно продолжая давний спор, рассуждал вслух:

     - Авантюрный дух вытравляется. Смотреть по телевизору передачу, где и синиц, и журавлей покажут,- это проще, чем куда-то ехать,  к чему-то стремиться. А я ещё раз говорю тебе, Михаил, что на шабаш способны, как правило, люди незаурядные, дерзкие, работящие, одержимые. Вот взять, к примеру, нас с тобой…

    Росляков поглядел на оратора и засмеялся, поняв, что тот ещё пьянее, чем казался.
    - Вот ты смеёшься, Миха, а зря,- ведь ирония это самое бесплодное из всех возможных отношений к жизни. Скептики, склонные к иронии,- они всегда несчастны. Им не во что верить. Да… они всегда несчастны…,- пробормотал Шатицкий, засыпая.

     Росляков напился чаю, не спеша оделся, со всегдашними трудностями завязал галстук, недавно подаренный  Таней. Потом растолкал приятеля:

    - Андрюха! Я ухожу. Ты ложись на кровать, поспи.

    - А? Что?- подскочил Шатицкий,- Я заснул, что ли? Ты куда вырядился? В театр? Ну-ну. Слушай, Михаил, я вот зачем шёл-то к тебе: хата мне нужна сегодня.

    - Вечера тебе хватит?- с полуслова поняв его, спросил Росляков.

    - Вы после спектакля куда-нибудь зайдите на часок. А к полуночи нас здесь не будет.

    - Лады,- сказал Михаил и уже в дверях, обернувшись, спросил:

    - Что, свидание с Наташей?

    - Не понял тебя…

    -Да будет запираться-то! Конспиратор. С увинской жёнушкой у тебя  ведь роман?
     Андрей вдруг побледнел и медленно процедил:

     - Нет, Миша, к сожалению, ты ошибаешься.

     - Ну, тогда извини, - Росляков пожал плечами,- Я побежал.

    Оставшись один, Шатицкий скоро успокоился. Он вообще не был склонен к долгой  печали и грусти. Он перезвонил по давно знакомому номеру, и теперь  сидел, ждал подругу и думал о том, что вот с такими, как та, кто придёт сейчас, и надо иметь дела. Простые ласковые девушки.

     Тут некстати  вспомнился  ему Росляков со своим дурацким вопросом и Шатицкий с болезненной досадой сморщил лицо, пытаясь отогнать мысли о Наталье Увиной.

     - Зачем, зачем мне это? Ведь есть жена, есть беспроблемные подружки.

     Он имел своеобразные представления о семейной жизни. Узы семейные для него были святы настолько, что он совершенно искренне полагал, будто  все его  мимолётные увлечения и интрижки не могут и лёгкой тени бросить на это святилище.

      Андрей очень любил своего полуторагодовалого сына, да и жена была в общем-то славная. Смирная, ласковая, хозяйственная.
 
      Он глянул на часы,- подруга опаздывала. Хотя он знал наверно, что она придёт, и он сегодня развеется, оторвётся на полную катушку, и всё будет славно, легко и приятно, но теперь в нём как-то неожиданно поднималось глухое раздражение на весь мир, на себя, на свою глупость. На то, как сдуру, позарившись на лишнюю жилплощадь, согласился съехаться с тёщей. И вот теперь, когда всё могло быть хорошо, удобно и тихо, когда жену с сыном отправил к своим родителям в маленький городок в соседней области, он - ответственный квартиросъёмщик - не может привести к себе гостью поразвлечься, и вынужден проситься к Рослякову.  Тёща есть тёща. Молчать не будет.
 
    Старуха быстро оправилась от вдовьих печалей, стала активисткой в совете пенсионеров при домоуправлении. По целым дням в доме были чужие дети, стоял шум и гам.

     Конечно, можно было бы снять гнёздышко для утех.  Но для кого-то одной,- не хотелось давать таких козырей и надежд. Тем более, что все подружки ему быстро надоедали. А сейчас поймались сразу два зайца: другу доброе дело сделал, и себе, любимому, польза.

     В прихожей раздался звонок.

    - Наконец-то!- облегчённо подумал Шатицкий и пошёл открывать. У двери он постоял, довольно слушая, как нетерпеливо шуршит за дверью женский  плащик. Снова зазвенел звонок. Андрей распахнул дверь.

                ***

     Весела и легка дорога демобилизации, но быстро кончается.

     От девушек-попутчиц из четвёртого купе, где  они с другом- однополчанином Володькой Поповым торчали  всю дорогу, после прощаний, шутливых объятий и поцелуев, обмена адресами, Костя Букреев пошёл прощаться со всем вагоном подряд, затем простился с проводницами, а потом поезд стал притормаживать, Костя подхватил вещички и направился к выходу.

     Хотя выходило всего только три человека, в тамбуре было тесно: из-за отставания стоянку сократили, а всем хотелось свежих газет, мороженого, сдобы и прочих  дорожных радостей.

     Обняв Букреева, армейский дружок его Володька то ли пел – то ли кричал:- Это ничего, что мы с тобою на два года службы повзрослели!

     Приставал ко всем вокруг:- Нет, вы не знаете, что это за парень-Константин!

     Тщетными были все  попытки  друга утихомирить его,  снова  он пускался вспоминать:

     -А помнишь, как на учебке подыхали мы, Костян?

     - Помню, помню. Как же! Такое не забудешь. Ты давай, поднимайся в вагон.

     Время стоянки и вправду сильно сократили. Ефрейтор Константин Букреев подхватил свой дембельский  чемоданчик и пошёл на привокзальную площадь.

     Шагалось бодро и весело. Душа его пела. Родной город обрадованно и открыто встречал своего коренного жителя.

     С вокзала Константин поехал к тётке за ключами. Та заохала, заахала, накрыла на стол, усадила племянника, стала кормить; всплакнула, глядя, как он возмужал. А потом прямо выложила ему, что, такая-сякая, пустила она постояльцев на его квартиру.

    -Ведь тебе деньги нужны будут, Костенька!  Я тебе не писала о своём решении, боялась, что тебе будет неприятно.

    - Чего уж там, тётя  Лиза. Нормально.

    - Я ведь, старая дура, не ждала тебя так рано, а через неделю квартирант съедет.

    - Ладно.

    - Не серчай, Костенька, я ведь хотела как лучше. Только ты уехал с похорон, так я и сдала жилплощадь. Почти пять сотенок набежало. Разве лишние? Тебе одеться, обуться надо. Надеяться не на кого.

    Они долго ещё беседовали, затем Костя вымылся с дороги, повалялся с газетами на диване, потом пришёл с работы тёткин муж Иван Семёнович, и они, уже втроём, снова сели за стол, и опять потекли неспешные житейские разговоры.

    На следующий день Букреев отправился на свою квартиру взять кое-какие вещи и одежду.

    Радостно и приветливо был он встречен «квартирантами» (как раз собралась у Рослякова  вся честная компания: Шатицкий и Увин с женой возвращались из универмага и зашли  похвастаться обновками). Так сердечно, внимательно и просто отнеслись они к парню, так мило взялись угощать и рассматривать, и так искренне звали ещё приходить, что он зачастил каждый день, нимало не стесняя новых друзей.

   Молодой хозяин квартиры понравился  им своей улыбчивостью, молодостью, свежестью и непосредственностью. Есть люди счастливого дара нравиться всем с первой же встречи.


   Через несколько дней решил Костя забежать на свой завод повидаться с дузьями.

   В отделе кадров ему выписали  пропуск, и скоро он был в своём цехе, откуда его провожали в армию два года назад.

   Знакомых лиц встречалось немного, и не все из них узнавали его, хотя и отвечали на приветствия: он на всякий случай здоровался со всеми.

   У дверей инструменталки Костя посидел на скамеечке с кладовщицей цеха  тётей Марусей.  Она рассказала ему все новости: кто на пенсии, кто женился, кто в армии, кто в тюрьме. Костя слушал, качал головой, удивлялся.

   По центральному проходу шёл, озабоченно сутулясь, мастер участка черновой обработки Шамалов, бывший Костин начальник. Он машинально кивнул в ответ на приветствие  парня, потом взглянул как бы заново, узнал и с радостной  улыбкой подошёл к сидящим.

    - Букреев?! Вернулся?

    - Вернулся, отслужил и вернулся,- заулыбался ему в ответ Костя.

    -Ну, молодец! Пойдём-ка со мной!

    - Куда?

    - Пойдём, пойдём скорей. Ну, ты молодец, спаситель мой,- мастер поволок его куда-то.

   Константину было  приятно, хорошо и гордо, что вот как рады его возвращению, хоть и проработал он здесь после окончания профтехучилища до призыва в армию всего-то неполный год.

    Не выпуская Костиной руки, мастер ввалился в кабинет начальника  цеха и закричал во весь голос:

   - Вот. Нашёл! Есть человек!

  Через несколько минут довольно бездушного разговора, пристукивая по письменному столу шариковой ручкой в виде гвоздя, начальник цеха сказал:

   - Итак, товарищ Букреев, двадцать пятого числа  вы должны быть в восемь утра у проходной, с вещами. Отдыхать некогда. Трёх дней хватит.

   Поскучневший и хмурый, шёл Костя по цеху, по длиннющему центральному проходу. Вокруг издевательски гудели станки, и грохотало всё и лязгало, ухало и словно улюлюкало, отдаваясь в гулких пролётах. Недавняя радость начальства, показавшаяся парню лестной, объяснялась просто: не хватало людей для посылки на сельхозработы. Присланная из райисполкома разнарядка на посевную была как приказ и обсуждению не подлежала.

   Дома Костя рассказал о случившемся своим новым друзьям.

  - Ах, скоты!- ругнулся Шатицкий. Росляков сокрушённо-сочувственно покачал головой.

    Увин налил солдату рюмку коньяку. Костя выпил, расчувствовался понемногу. Обида душила его. Он слушал слова утешения, рассказывал о своих несбывшихся планах отдохнуть недельку-другую на Байкале.

   Стесняясь подкативших слёз, он прошёл в ванную и долго умывался холодной водой. Когда он вернулся в комнату, все трое торжественно глядели на него, и Увин задушевным голосом стал говорить, что они приглашают Константина в свой коллектив; что будут, конечно, трудности, не без того; но ничего, вместе они с любыми сложностями справятся.

  - А что касается послеармейского отдыха, то и осенью можно отдохнуть. Вместе и рванём к морю, на Юг!

  - С деньгами, Костя!- добавил Андрей.

   Ну как тут было отказаться! К открывшему тебе объятья - не повернёшься ведь спиной; не оттолкнёшь протянутую руку.
 

   Роясь в кладовке в поисках своей рабочей одежды, Костя наткнулся на  огромный тюк с росляковской байдаркой.

  - Миша! Это у тебя что?

  - Байдарка,- отозвался с кухни Росляков.


 - Ух-ты! Давай соберём, посмотрим,- Костя выволок упаковки на середину комнаты, - Ну, давай, Миша!

  - Да в ней почти пять метров длины,- зашёл в комнату Михаил.

  - А мы её наискосок,- Костя стал развязывать шнуровку тюков.

  -  И охота тебе возиться,- покачал головой Росляков.

 Через полчаса, с помощью затрёпанной инструкции и михаиловых советов, Костя собрал байдарку, уселся в неё, помахал вёслами, приговаривая:

  - Вот это да! Здорово!

  - Там ещё парус есть, мачта, ну и всё прочее,- сказал Росляков, с улыбкой глядя на него.

  - Только никак парус не починю с того года. В сентябре на озере Балхаш разодрало. В шквал  мы тогда попали. Я ведь в заводском клубе туристов числюсь.

  - Замечательно! Да, Миша, ты молодец,- завистливо протянул Костя и стал выбираться из судёнышка.

  - Пацан ты ещё, Костик,- подумал Михаил, по-хорошему дивясь детской непосредственности парня.

  Росляков вернулся на кухню, и, помешивая кипящий суп из концентратов, хмуро задумался. Вспомнил своих друзей-туристов. Подумал, что и они, пожалуй, обвинят его в измене: на этот год был запланирован маршрут по северо-восточному Байкалу.

  -Сколько обязательств и долгов за каждым  человеком,- тоскливо размышлял Росляков,- какая бездна условностей, как много оков! Чем больше думаешь о них - тем всё мучительнее. Надо рвать эти путы! Потом всё устроится как-нибудь. У каждого свои заботы. Мои проблемы никто не решит. Чего же я?

    Он взял пустой пакет из-под супа, надул его и громко шлёпнул им по столу.

  Костя привязался к своему квартиранту. Он  по детски восхищённо слушал рассказы Михаила об отпускных путешествиях. Рослякову и самому становились праздником эти вечера  воспоминаний: сумасбродный сплав на плотах по Бий-Хему, ветреный Балхаш, давние походы по Обскому морю.


 В этом году Увин намеренно до самых последних предъотъездных дней не собирал всех своих шабашников вместе, а беседовал поочерёдно с каждым в отдельности, выяснял настроения, о перспективах и планах говорил вскользь и неподробно.

   И вот у него на квартире собралась вся бригада. Устроившись в углу просторной залы, Михаил  с интересом глядел на шабашников, стараясь понять каждого.

   - Начинай, Кузьмич!- предложил Шатицкий, стоявший в проёме открытой балконной двери, скрестив руки на груди. Лёгкий сквознячок шевелил его русые кудри.
   Увин поднялся и, медленно прохаживаясь по комнате, заговорил веско и рассудительно.
  - Друзья, рад видеть всех вас. Мы впервые собрались все вместе после наших зимних, так сказать, каникул. Кто-то отдыхал, кто-то работал, хотя всех денег никогда не заработаешь. Но не об этом речь, друзья. Мне предстоит ознакомить вас с тем, что нам светит в этом году.

 Буду краток: едем в колхоз Воронинский. Это недалеко: час на электричке, да полчаса на машине. По договору надлежит нам возвести санпропускник, ветеринарную амбулаторию, кормоцех и котельную. Не бойтесь, что я много наговорил: объекты не гигантские. Но денежные, потому что комплекс нужен хозяйству позарез, а межколхозстрой осилил только доильный цех и коровники. Мелочи их не интересуют. Думают, что сняли сливки.

  Трудности у нас будут, пожалуй, только с котельной и кормоцехом. Но, думаю, справимся. Не впервой. Залогом успеха должны стать ваша трудовая доблесть и высокий накал. Будем множить наши славные традиции, вносить  свой посильный вклад в общенародное дело подъёма сельского хозяйства.

   Порядки будут прежние: работа, еда, сон. Никаких излишеств. Личная жизнь начинается осенью.

  Пьянство, лодырничество, зазнайство мы будем,- голос оратора зазвучал  с металлической жёсткостью,- пресекать со всей решительностью и нетерпимостью. Будем поганой метлой выметать всякую нечисть.

   Так, за прошлогодние вольности мы отцепили Яськова. Больше воду мутить вроде бы некому. Шкурник Сапрыкин почувствовал себя большой величиной и решил отделиться. Четверо легковерных ушли с ним, как дети клюнули на пышные обещания.
 
   Что ж, мы никого не держим! Вольному - воля.

   Осенью, друзья мои, вы, встретившись с ними, ещё посмеётесь над их заработками. Только при этом смотрите им в глаза, в глаза Иуд!

   А возврата в нашу бригаду им не будет, какие бы ни были они мастера. У нас незаменимых нет. У нас нет места предателям! У нас работают единомышленники.

  - Давай о деле, Кузьмич!- несмело зашумели единомышленники.

  - Ну, добре, добре… Не буду,- согласился Увин и будничным, спокойным голосом продолжал:

  - Срок по договору - десятое октября. Если с основным объёмом управимся раньше срока, и если останутся силы, то возьмёмся и за монтаж оборудования. Дело тоже денежное. Было бы желание.

  - Есть у нас нынче новенькие: Миша Росляков и Костя Букреев. Парни хорошие, верные. Михаил, к тому же, опытный строитель.

   Теперь главное. О заработках. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что должно выйти на каждого до пяти тысяч за сезон. Слово даю. Цену моему слову знаете.

  -В обиде никто не останется, договор удачный,- закончил Увин под одобрительный шум соратников.

 Его выступление продолжил Шатицкий.

 - Братья! Несколько слов об изменениях в организации работ. Окончательно определимся на месте, это ясно. Но предварительно думаем мы тактику сменить. Объекты некрупные и их  много. Поэтому, чтобы не мешать друг другу,- разделимся на группы-звенья по три- четыре человека. С учётом специализации, личных способностей и так далее. Как всегда, освобождённый у нас один - Николай Кузьмич. Никто, я думаю, не против. Он обеспечивает фронт работ материалами и всем прочим, используя при этом все свои связи, пробивные способности и организаторские таланты.
 Теперь внимание: зачитываю состав звеньев.

   После того, как все разошлись, Михаил похвалил Шатицкого за то, что они с Увиным так гладко и хорошо провели «учредительное» собрание, и никто даже не поинтересовался, почему и за какие заслуги Росляков сразу попал в основной состав, да и вообще, никто не спорил, не пререкался.

   Андрей отвечал ему, что всё это- заслуга Кузьмича, который в этом году всех сумел прибрать к рукам.

  -А кто такой Яськов?- вдруг спросил Росляков.

  Сладко зевнув, Шатицкий начал рассказывать.

  - Да был у нас такой кадр. Из основного состава. Возомнил о себе слишком много. Может, Увина подсидеть собирался. А, может быть, не поделили они что. Не знаю, я тогда ещё до главных дел не касался.
 
   Вот и предложи мне Кузьмич проучить зарвавшегося. Сам всё и подсказал, распланировал.

   Яськов когда-то лечился от алкоголизма. И, надо сказать, держался. У нас ведь строго с этим, соблазнов почти нет. Уговор! Тогда мы и в банные дни не выпивали.

   -Так вот, сам Увин уехал куда-то, вроде как бы по делу, а мне выдал деньжат на пропой. Ну, я и возьми вина да водки.- Братья, говорю, день рождения у меня! Не обижайте, братья. Один день можно попьянствовать. Старого хрыча (это я Увина так!) нет, да и не прознает он…

    Яськова уговорили всем скопом. Сначала винца пол-стаканчика за компанийку. Не обижай, дорогой. Юбилей у меня, дорогой,- четверть века. Раз в жизни.

   И пошло-поехало…

   На следующий день допили остатки. - Чего уж там, братья, говорю. Давайте ещё скинемся. Сам четвертную кладу. Увинскую, конечно, четвертную.
   Хорошо получилось.

   К возвращению  Кузьмича прибрались, блевотину замыли. Бутылки за сараем в крапиву спрятали. Работаем.

   - А Яськову-то,- Шатицкий радостно засмеялся,- ему-то никак уже не остановиться! По нескольку раз в магазин бежит; деньги свои, что были, все пропил; бутылки из крапивы за сараем стал таскать сдавать. Трясётся весь, страшный стал. Одно слово: пропащий. И работу забросил.
 Ладно. Терпим день, терпим два. Кончилось терпение. Собираем «митинг». Тут я встаю, винюсь, что такой-сякой, я эту пьянку организовал, но вину свою честным и доблестным трудом искуплю, и призываю всех следовать моему примеру.
 Яськова,- он и тут в стельку пьяный сидел,- заклеймил я позором.
 Бедолага по пьянке выступать да скандалить стал. Мы его немного поучили, связали.

   - Так, связанного в машину к Увину положили, и барахлишко его туда же покидали. И отвёз Кузьмич его сам в Новосибирск, сдал жене, и, говорит, плакал вместе с ней, плакал о пропащем. Дал триста рублей вроде как от бригады и сказал, что зла на Яськова мы не таим, хоть и подвёл он нас крепко.

    - Вот так-то, Миша! Каков наш Кузьмич! В ночь поехал. Самоотверженный старик. С тех пор я у него правая рука, но в конкуренты не целюсь. Дураков нет! Сотрёт в порошок.

  - Хорошо получилось…заклеймил… одно слово: пропащий…в ночь поехал и плакал,- вертелось и звенело в голове Рослякова, ошеломлённого и смятого таким рассказом приятеля.- В ночь поехал и плакал… дал триста рублей от бригады…хорошо получилось…
    Шатицкий продолжал непринуждённо:
    - Я тебе вот что скажу, Михаил. Эй, Михаил! Слушаешь - нет?- вот что я тебе скажу. Ты парень свой, и я с тобой прямо  говорю, без дураков. Ты нам нужен: в бригаде нездоровая атмосфера. А открыто  давить нельзя, даже теперь, когда осталась публика поспокойнее и поглупей. Давить нельзя - разбегутся. А новых кадров пока наберёшь. У нас же договора!
Нам надо держаться друг друга. На людях не ссориться, Увину не перечить, чтоб  всегда  была видимость твердого единства руководства.
- Об остальных расскажи.
- Зачем тебе?  Коротко если только. Горбунов - наш, пассивно хотя, но всегда наш. Поддерживает Кузьмича, а больше ничего и не требуется. Полозов - рыбина хитрая, но пока боится на себя одеяло тянуть. Не все нюансы усвоил. Цветков - всегда за, потому и в основном составе. Что касается остальных, неосновного состава, так он сам по себе  не плох. Все до денег жадные, друг на дружку косятся, опасаются. Это и хорошо: дисциплина крепче.
- А Костя Букреев?
- Костя - наш человек, из благодарности будет наш. Я всегда верил, что хорошее отношение к людям всегда плоды принесёт. Не знаю, как тебе, а мне трогательна Костина привязанность к нам.
- Послушай, Андрей, а что, есть резон подсиживать шефа?- вдруг невпопад спросил Росляков.
- Ми-и-ша!- отвечал, снисходительно покачивая головой, Шатицкий,- знал бы ты, сколько денег оседает Кузьмичу на карман во всех этих авантюрах с договорами, материалами, вагонами. Бугор есть бугор!

 
        Ранним утром десятого мая выехали к месту предстоящей работы. В электричке было пусто и грязно. Шабашники расселись по жестким скамьям и задремали все враз, как по команде. Росляков сел на солнечную сторону спиной к ходу поезда и смотрел сквозь мутное, с ещё невынутыми после зимы вторыми рамами, оконное стекло. Уныло проплывали однообразные пейзажи. Природа робко начинала зеленеть. Он думал о своей любимой, мечтал, какой хорошей женой будет Таня, как славно они заживут в скором времени.

   Прикорнувший было, но скоро намявший бока, Щатицкий заметил, что и Михаил не спит, и стал пробираться к нему, переступая через ноги спящих шабашников, рюкзаки, ящики с инструментами.

   - Я вот всё думаю, Миша,- вполголоса начал Андрей, подсев к другу,- ведь недаром же так широко распространилось шабашничество. Это же стихийный ответ на острую нужду в хозяйственной сметке, рачительности, расторопности, предприимчивости. Как ещё назвать? Ухватистости, практичности.  Так ведь?

   - Как ни называй, а доля правды в этом есть,- поддержал приятеля  Росляков. Ему и самому всё чаще хотелось искать аргументы «за». Это прибавляло так недостающей уверенности в своей правоте. И он подхватил с полуслова:

   - Здесь, я думаю, две причины. С одной стороны, у нас увлеклись гигантскими объектами, большими стройками века, общими объёмами,- и всё это в ущерб мелочам.

   - А мелочи повсеместны!- вставил Шатицкий.- Вся жизнь состоит из мелочей.

   - С другой стороны,- продолжал Росляков,- у людей наших новые иерархии ценностей. Ведь неспроста все боятся ответственности, бегут от неё.

   - Конечно, неспроста! Организаторский труд и деловая хватка оцениваются совершенно недостаточно.

   - Эй, вы, организаторы! Готовьтесь на выход. Подъезжаем,- подошёл к ним Увин, выглядевший  в своей ладной курточке и клетчатой кепке прямо- таки молодцом.

   На станции их поджидала машина, старенький обшарпанный ГАЗик с лавками из толстых досок в кузове.

      Кузьмич хмыкнул, попинал скат, обошёл грузовик.

    - Да, карета без затей. Ну, да ладно. Выбирать не из чего. Не баре, потерпим. Грузитесь, хлопцы.

      С весёлой руганью мужики погрузили в кузов пожитки и ящики с инструментами; кряхтя, забрались и сами. Увин устроился в кабине, хлопнул дверцей и с хохотком скомандовал водителю: - Вперёд, на Берлин!

      Машина, громыхая бортами, неслась по шоссе. Ветер скорости рвался навстречу, пьянил мнимой  бесшабашностью, наполнял душу весельем.

      Вдоль дороги, там и тут, густо сидело вороньё. Вспугнутые машиной, чёрные, угрюмо-сосредоточенные птицы тяжело взлетали, но тут же, словно передумав, садились на асфальт.

      В полчаса  домчались до места.

      В колхозе разместились в пустующей половине большого, крепкого ещё дома старухи Филипповой, с которой Кузьмич условился, чтоб она куховарила и обихаживала работников. За сколько сговорились,- ни Увин, ни хозяйка не говорили, но по всему видно было, что она не в обиде.

    Два года тому назад уехал в город её единственный сын со своей семьёй, и полдома всё равно пустовало. А теперь там стояли застеленные казённые койки: семь в большой комнате и по четыре в двух комнатах поменьше.
     Увин ходил, смотрел, как все устраиваются и заботливо приговаривал:

    - Располагайтесь, друзья, располагайтесь. Завтра начинаем. Советую лечь спать пораньше. Сразу же после ужина.



   Одеяло Рослякову досталось прожженное каким-то курильщиком – раззявой.

   Все уже спали, только в углу ворочался и тяжко вздыхал Горбунов.

   - Этому-то что не спится?- думал Михаил с неприязнью и той болезненной ревностью неблагополучия, когда кажется, что несчастней тебя никого нет во всём белом свете.

   В последнее время он как-то свыкся с чувством постоянного беспокойства. Убеждал себя, что это от разлуки с любимой. Но в отдельные моменты это чувство особенно усиливалось, и тогда на душе становилось так, что хоть вой.
 
   Так было и сейчас. Росляков гнал от себя нахлынувшие горестные размышления, понимая, что умней всего сейчас – это уснуть, но уснуть он всё не мог, и мечтал уже о каторжной физической  усталости, которая сладким дурманом укроет, излечит, избавит от всех проблем.

    Вспомнился ему отвратительный рассказ приятеля про устранение неугодного Яськова, но сразу же Михаил утешил себя, что он-то, Михаил Росляков, всех оставит в дураках, только заработает деньжат - и в сторону, так что озвереть и исподлиться не успеет. Потому, что его спасёт и охранит любовь. Ведь у него есть Таня, его Таня.
    Он стал думать о ней, и скоро заснул умиротворённый. И снились ему сладкие сны во всю ночь.

     А с утра началась такая исступлённая, яростная работа, что с отвычки в первые дни Михаилу только и хватало сил на то, чтоб добраться до постели сейчас же после ужина.


    Заливали фундамент кормоцеха. Тупая, тяжкая работа изнуряла тем более, что солнце палило вовсю, яростно и беспощадно. Все часто и помногу пили. Поминутно звякал ковш по запотевшему оцинкованному ведру. Холодная колодезная  вода была необыкновенно вкусна.
 Шабашники часто менялись работой: кто носил раствор, вставал на засыпку, с засыпки - на укладку и трамбовку. Но и смена занятий особого облегчения не приносила. Несмотря ни на что, все работали с яростной одержимостью, с озлобленной жадностью к делу, споро и умело. Грохотала бетономешалка. Мелькали лопаты, носилки, потные спины и руки.

    Приехал из райцентра Увин, озабоченно походил меж кучами песка и  крупного щебня.
    - Долго, долго копаемся,- сокрушался он.- Надо рационализацию какую-нибудь придумать. Сроки поджимают. Стойте-ка, парни! Эдак мы будем ещё три дня носилками руки обрывать.

   Он подошёл к куче крупного щебня, лежавшего у траншеи и, быстро оглянувшись вокруг, скомандовал:
   - Вот что, засыпайте щебёнку почти доверху, только пять-шесть сантиметров оставляйте; месите бетон пожиже, и - быстренько!- заливайте, пока никто ничего не видал.

   -   А не просядет?- раздался чей-то недоверчивый голос.

   - Что это тебе, высотный дом, что-ли?!- взорвался вдруг Увин. И, быстро успокоившись, добавил:

   - Только раствор круче делайте, цементу побольше. Самосвалы разгружайте равномерно по периметру, поближе к траншее, на самый край, чтобы легче было ссыпать. Но верхний слой заливайте нормально. Чтоб вид был. Это всё ж таки фундамент. Опора.

      Кузьмич уехал, а дело пошло необыкновенно скоро и весело. Глубоко не проникая и не расходуясь обильно, цементная жижа заливала щебёнку, которую  сыпали ещё  выше, чем велел Увин,- прямо доверху, - так, что нормального бетона потребовалось всего ползамеса на одну сторону фундамента. Этот нормальный бетон старательно размазали поверху, довольно хлопая хлюпающими лопатами.

     Сели передохнуть.

     Проблема нулевого цикла была решена.

     Через четверть часа Шатицкий встал, поковырял «монолит» щепочкой и сказал убеждающее:- Схватится!

     - Схватится!- поддержали его  остальные, и все они дружно принялись за оставшиеся стороны фундамента.

      Вечером Увин привёз толь для гидроизоляции фундамента от стен, класть которые он предполагал поставить звено Горбунова уже завтра. Шабашники с подозрительной  старательностью принялись разгружать машину. Поглядев на такое усердие, на то, как летали рулоны и тяжело брякались наземь, Кузьмич подошёл к хмуро стоящим в сторонке Шатицкому и Рослякову.

     - Ну, в чём дело? Всё залили?

     - Всё…

     - А что такие невесёлые?

     - Бетономешалка поломалась.

     - Так,- старик, кряхтя, присел на корточки у агрегата и стал его осматривать.- Хорошо ещё, что успели доделать «нулёвку».

     - Мы заканчивали вручную: лопатами в носилках месили. Не оставишь ведь щебёнку на виду.

     - Это верно, друзья мои. На виду оставлять ничего нельзя,- согласился Увин.

       Он выпрямился, оглядел сгрудившихся вокруг него шабашников и скомандовал:

     - На сегодня хватит, пошли.

     - Кузьмич, посмотри ещё! По электрической  части ты один у нас спец, - сказал Андрей.- Ведь без бетономешалки – делу труба!

     - Да знаю я!- отмахнулся старик.- После ужина  приду покопаюсь. Посмотрю что да как.

     За столом Кузьмич, как всегда, много ел и много говорил. Рассказывал о новостях политики, спорта; вспоминал анекдоты. Потом пожелал спокойной всем ночи, захватил ящик с инструментом и пошёл из дома, мурлыча песенку «Мой адрес - Советский Союз».

     Выйдя ночью на двор, Михаил увидел вдалеке маленькую  фигурку, сгорбившуюся у бетономешалки.  Кузьмич ещё копался там.

     Росляков подумал, что надо бы пойти помочь, но представил, как  там неуютно, сколько налетело на свет прожектора комаров; шлёпнул себя по шее, по плечу, посмотрел на размазанную по ладони свою кровь вперемешку с раздавленными кровопийцами – и пошёл  спать, размышляя о том, что на шабашке нечего лезть вперёд, и что Увин сам разбудил бы кого-нибудь, если понадобилась бы ему помощь.

    Кузьмич выпрямился, отошёл немного в сторону, стал собирать инструменты. Огромная чёрная  его тень хищно отбрасывалась на стену недостроенного коровника.

     К утру всё было в лучшем виде.

   - В моей бригаде не должно быть простоев,- говорил Увин бодро и весело за завтраком.

     Шли дни. С подготовительных работ и нулевого цикла основной упор переместился на кладку. Так что опалубочные работы по устройству ступенчатых фундаментов колонн в будущем здании котельной Шатицкий с Росляковым вели вдвоём. А их подсобники Олег Ремезов и Сергей Стёпкин – месили раствор для каменщиков, едва поспевая заполнять ненасытную пасть бетономешалки песком, цементом, водой.

     Андрей с Михаилом совсем осатанели от своей «ответственнейшей» (по словам Увина) работы. Особенно бесило то, что никак было нельзя половчее приноровиться работать работать с громоздкими щитами опалубки в тесной яме.

     Яростно чертыхаясь в очередной «могиле», они собрали нижний короб, укрепили его подкосами, уложили арматурную сетку.

      Принялись устанавливать щиты верхнего короба.

      - Куда ты тянешь? Стой! Сначала внутренние щиты ставим. Потом эти,- раздражённо командовал Росляков.

      - Я скоро с ума сойду с этой дурацкой опалубкой!- в сердцах трахнул Андрей  по ведёрку с гвоздями обухом топора. Гвозди так и брызнули из ведра, которое  грузно упало и тяжело катнулось.

      - Вот не люблю я кропотливости да тщательности. Я человек широкий! А тут выверяй, замеряй, стыкуй.. Пропади всё пропадом!- он выбрался из ямы-котлована, отряхнулся и сел на сложенные стопкой щиты опалубки.

      - Терпи,- сказал ему Михаил, и, немного погодя, предложил:- Пошли, водички попьём.

      - Иди, я не хочу,- Шатицкий стянул сапоги и стал раскладывать портянки на ветерке.

      Росляков вернулся минут через десять. Андрей лежал на щитах и смотрел в высокое пустое небо, меланхолически пожёвывая соломинку.

      - У них там весело, многолюдно, - сказал Михаил,- все копошатся, словно муравьи. Стены прямо на глазах растут. Быстро, как в мультфильме.

      Горбунов и Квасов наружный ряд кладут, подсобники - внутренний. Кузьмич взялся помогать, забутовывает, всякую дрянь суёт: и половинки, и четвертинки. Всё у него в дело идёт.

      - А остальные?

      - Остальные - кирпич и раствор подносят. Едва поспевают.

      - Стахановцы!- с хохотком сказал Шатицкий и сел.

      - Слушай, Андрей, а почему Квасов Лёшка не в основном составе? Он кладёт не хуже Горбунова. Даже почерк у него какой-то свой, особенный: прямо по стене, по свежей кладке, на корточках ходит. Кузьмич всё ругает его.

      Шатицкий выплюнул соломинку:

      - Правильно Кузьмич ругает его. С таким «почерком» грохнуться можно. Нам только несчастных случаев да травматизма не хватает! Разве долго леса или подмости устроить?
      А не в основном составе Лёшка оттого, что молод ещё, да и не настаивал он пока.

      Шатицкий не спеша обулся, встал со своего жёсткого ложа, потопал на месте, обминая  обувку, и продолжил:

      - Тоже у парня своя обида. На стройке, куда его распределили после профтехучилища, старики на побегушках его держали. А он настоящий мастер, ты и сам видел. Да, много всё-таки дураков и мерзавцев на белом свете. Ну, как же, мальчишку-сосунка ровней себе считать! А скажи, Михаил, приятно хорошей работой любоваться?
    - Да, ты прав, глаз радуется,- ответил Росляков.
      Друзья разом тяжело вздохнули, натянули рукавицы - верхонки, спрыгнули в котлован и принялись раскреплять верхний короб распорками, скрутками из проволоки и прижимными досками.

         
     В магазине к старухе Филипповой, совсем в последнее время замотавшейся в хлопотах, неотступно пристала её старая подружка бабка Екатерина, и чуть не силой потащила к ближайшей завалинке поговорить.
     - Чевой-то, Алексеевна, ты в стряпки пошла на старости лет? Жадность одолела?
     - Смутили вот дуру старую,- виновато улыбнулась Филиппова.- А ты, Катерина, с девчоночкой своей гуляешь? Счастливая, привозят внуков  тебе.
     Она погладила подружкину внучку по русой головёнке. Девочка смущённо спряталась за бабушку. Та строго прикрикнула на неё:
      - Настька, уйди! Ты меня всю вывозишь руками конфетошными своими!
        Девочка отошла обиженно и стала ковыряться в куче прошлогодних опилок. Лёгкий ветерок задирал голубое платьице девочки и она поминутно одёргивала его.
      - Ну, как постояльцы-то? Рассказывай!- Екатерина даже заёрзала от нетерпения.

      - Да я, Кать, почитай, и не вижу их.  За столом только. Утром да вечером. А  в обед прибежит кто-нибудь один, пирогов возьмёт да киселю ведро. Ох, и шибко работают! Роздыху себе не дают.

      - Как же ты ораву такую накармливаешь?
      - Тянусь вот, пока здоровье  есть. Всё веселей жить за работой-то. Да и деньги хорошие плотют. На продукты отдельно выдаёт старшой их. Ушлый такой мущщина!
Мясо из колхоза получаем. Ну, а приварок свой весь. Только боюсь, что с картофелью недохватки будут у меня. Просто беда, как идёт картофель.


     Лениво докурив сигарету, экскаваторщик Сергей Пилюгин сидел  в кабине своей «нольсемьдесятпятки», сложив руки на рычаги, и уныло осматривался.
 
Кувалда на полу. Сумка с инструментами. Засаленная инструкция по эксплуатации, где рекомендуется экскаватор использовать, - с невесёлой ухмылкой вспоминает Сергей,- на максимальных оборотах, потому что это самый экономичный вариант.

    - Простаивать ещё экономичней,- ядовито думает мужик.
      Он третий год работал в ПМК и как-то попривык, смирился с этим «бардаком», как у них в гараже называли всегдашний  беспорядок в использовании техники мехколонны. Отродясь там не было чёткого графика переброски машин с объекта на объект, техника не обеспечивалась фронтом работ. Однажды они с ребятами  писали об этом в районную газету, но толку вышло немного.

       Вот и сидел Сергей Пилюгин в кабине своего экскаватора, скучал и ждал указаний и распоряжений.

      Шёл третий день простоя. Взятая на днях в библиотеке книга оказалась нудной и неинтересной. И это злило ещё больше.  Когда к его экскаватору подъехал Увин на своей «Волге», невольный тунеядец Пилюгин решил, что это какой-то начальник, и стал жаловаться ему. Рассказал, что перекидывают то туда, то сюда; что часто простаивают люди и техника, хотя работы – невпроворот, это он точно знает.

       - И вот опять стоим,- развёл он руками.

         Увин внимательно слушал наболевшее, кивал головой в знак согласия и сочувствия. Работяга, всё более увлекаясь, рассказал с гордостью, как в марте он со своим сменщиком вынул шестнадцать тысяч кубометров грунта, работая по бригадному подряду на строительстве свинокомплекса; это полторы нормы.

     - Ух, ты, молодцы,- похвалил  Кузьмич.

     -  А потом  это дело с подрядом свернули, едва успев начать. Начальники не хотят утруждать себя  лишними заботами; заключать договоры, оформлять документацию.

     - Им спокойнее работать по старинке,- пояснил Увин.

     - Конечно!- воскликнул экскаваторщик.

     - Ты и завтра простаивать будешь?- перешёл к делу  Увин.

     - Наверное. Мы, бывает, и по неделе ждём.

     - Ты вот что, милок. Подъедь на пару часиков к новым коровникам. Яму под жижесборник вырыть надо. А мы тебя не обидим.

     Пилюгин понял, что не по адресу обращал свои жалобы и претензии, и смущённо замолчал.

      Потом они обговорили всё, поторговались. Сошлись на сорока рублях.
      
    
    Следующий день прошёл у Сергея  удачно, с двойной пользой: кроме  сорока левых рублей, удалось  договориться с шабашниками насчёт цемента. Но, несмотря на это, поднялись в его душе давние сомнения, не махнуть ли  в город. Ему почему-то  всегда казалось, что там не должно быть «бардака», ибо не может ведь быть так, чтобы повсюду беспорядок. По природной совестливости, он пытался разобраться в случившемся и пытался успокоить себя тем, что техника  предназначена служить людям и не должна простаивать.

    Вечером, пригласив соседа и усидев с ним две бутылки, купленные на подработанные деньги, Сергей, по пьяному русскому обычаю, говорил о работе, рассуждал, что правильнее: честно простаивать или нечестно подшабашить, если не дают честно работать.

    Сосед, пожилой и всего повидавший мужик, работавший скотником, всё сворачивал разговор на рыбалку. Но, подвыпив, и он включился в нужную тематику:
    - Есть начальники, они во всём  и виноваты. А ты, Серёга, полезное дело сделал, и - не бойся,  не переживай. Начальникам заботы нет, а тебе больше всех надо? Ты что?

    - Как что я?- пьяно  возмутился Пилюгин.- Я честно жить хочу, честно работать! Вот что!

    - А что ты бесчестного сделал? Ты подработал - должен быть доволен; сезонникам помог - они довольны; для стройки полезное дело сделал - всем пользу принёс: ферма всему колхозу нужна, всей стране. А то бы стоял твой экскаватор без толку.

   Сергей неловко двинул рукой в знак несогласия и уронил невзначай тарелку на пол.
    - Опять напился!- с привычной досадливой улыбкой сказала, выйдя из соседней комнаты, его жена Зинаида и слегка толканула мужа во взъерошенный затылок.

    - Ты, жена, тише; погоди толкаться,- он приобнял её.- Я почему сегодня пьяный? Мы с соседом разобраться хотим, отчего всюду беспорядок. А будь всё устроено, как следует, я бы и пить не стал. До праздника какого, или до гостей – и не пил бы. Во как!
   
   Если Сергей, хотя и по пьяной лавочке, пытался как-то разобраться в сути дела, то Увину всё было ясно: пока есть  неурядицы и бестолковщина, разные нестыковки,- до тех пор он всегда сумеет организовать, как надо, работу своей бригады. Часто у него появлялось даже какое-то снисходительное чувство, ощущение собственного превосходства, когда он в своих хождениях по лабиринтам  инстанций слышал частые сетования хозяйственников на неправильное планирование, нечёткую организацию, никудышное снабжение.

    - Чем у них там хуже, тем лучше для нас,- догадывался  Увин. В мутной воде любую рыбку выловить сподручней. Авось, и золотую рыбочку ухватим.

         Настала пора отделочных работ. Стало полегче. То ли оттого, что организм уже окончательно втянулся в суровый ритм шабашки, и пришло второе дыхание; то ли оттого, что ещё со стройотрядовских  времён штукатурить нравилось Михаилу больше всех других строительных работ.

        И Шатицкий тоже ожил, воспрял, и опять стал частенько заводить облегчающие душу разговоры. Росляков с готовностью подхватывал их. Сказывалась  давнишняя демагогическая закваска. К тому же, под  «умственные» беседы и работалось пободрее, и незаметнее была усталость.

       - Мы, в сущности, возрождаем старые идеалы,- сказал однажды Андрей приятелю, - Человек должен видеть и знать, что он делает. Мы представляем, мы знаем, что мы строим; работа наша полна высокого смысла и гуманности. Мы уничтожаем возрождающееся отчуждение труда, ибо оно уничтожимо только на мелких объектах.

       Росляков поморщился от режущих несообразностей этих тезисов, но не стал перечить. Чего - ради свару затевать по пустякам? Но когда приятель провозгласил совершенно серьёзно и даже торжественно:- Таким образом,  залог гуманизации социализма - в шабашке! Михаил, не удержавшись, рассмеялся.

       Шатицкий невозмутимо продолжал:
       - Помнишь старую притчу, когда один каменщик сказал, что кладёт кирпичи, а другой: строю собор. Так вот, мы знаем, что строим собор. Образно говоря, конечно.

       -  Не надо лишней красивости, Андрюша. Не собор мы строим, а животноводческий комплекс.
 
       - Это дела не меняет.

       -  А просто хорошо класть кирпичи - мало? Вот как наш Евсеич кладёт, разве этого мало? И пусть пчела не знает того цельного образа, что даже у плохонького архитектора в голове есть изначально. И в луже надо видеть лужу, а не отраженья звёзд. А то мы все такие идеалисты! Правде жизни в глаза глядеть боимся,- жёстко, с наслаждением самобичевания говорил Росляков.- Знал бы ты, чего мне стоит вытравлять из себя всю эту мягкотелость, нецепкость.
       У них кончился раствор, и Шатицкий закричал подсобникам:
     - Серёжка! Олег! Что вы спите там? Давай раствор, саботажники!
        Он сбросил пустые носилки на землю и сказал Рослякову:
      - Всё-таки приятно поговорить с умным человеком. А то у нас  публика простая - сам успел, наверное, убедиться - отнюдь не интеллектуалы. «Плюмбум - пролетариат». Представь, каково мне было в прошлые годы. Словом переброситься не с кем. Тоска. Кузьмич философствовать не любит, он вообще не склонен к отвлечённостям.
   - А как же его каждодневная мобилизующая демагогия? Ведь послушать,- так прямо замполит.
   - Нет, это не демагогия. Кузьмич обычно искренен, хотя и пародиен часто.
   - Сложный человек. А первое впечатление: клоун с газетным кругозором.

   - Он ведь простой электромонтёр. Семь классов образования, а разве скажешь? Предпринимательский талант явно незаурядный. Личность крупная. Живёт – наверняка.


А то, что любит он читать газетные передовицы, так кто из нас без греха. Свои грешки у каждого.

   - Это верно, - согласился Михаил.- У каждого свои грехи, свои заботы.

   - Ты думаешь,- продолжал Андрей,- он не смог бы пристроиться пивком торговать, или ещё куда, где место «пенное»? Нет. Миша! У Кузьмича не один бог – нажива. Думать так - упрощение. Таким, как он, не усидеть в пивном ларьке.  Им нужно живое дело. Вот этот азарт, горячка, святое беспокойство - настоящий двигатель прогресса. И не смейся!

    - Да ладно ты, не заводись. Скажи лучше, кто он, наш  Кузьмич? Пройдоха или самородок?

    - Я с Увиным который уже год, и  то не ручаюсь, что понял его. Приспособился только. И ты не ломай себе голову особо. А вообще, ты будь с Кузьмичом настороже. Он подминает. Не обижайся на меня за прямоту, но ты, Михаил, человек без стержня. Так что тебе вдвойне полезно будет это лето.

    - Ах ты, свинья! У тебя-то что за стержень?- про себя, не вслух, отметил Росляков. Но в споры вступать не стал. Зачем ссориться из-за пустяков.

     В конце июня в Воронинский колхоз приехал студенческий стройотряд. Разместили бойцов в старом клубе-развалюхе; питались они  в столовой на другом конце села. Увин не преминул обратить внимание своих людей и на эти мелочи:

    - Вот, друзья мои, а вы не цените; били бы сейчас ноги, как студенты, каждый день через всё село. Ценить надо.

     С первых же дней что-то не заладилось у студентов, и они больше простаивали, чем работали. Но злорадство Кузьмича скоро сменилось досадой, и он всё чаще с тревогой думал о тлетворном влиянии беспокойных соседей на   молодёжь его бригады.
      Чёрт дёрнул этих стройотрядовцев приехать сюда! Полтора месяца его парни работали спокойно, и не было никаких соблазнов. Уж лучше бы прошлогодние соседи - бригада сезонников из Армении: они пахали ещё похлеще увинцев.

      А эти! Нет работы - они в футбол играют, песни поют, каждый вечер то танцульки, то концерт, то КВН.

      Надо намекнуть их командиру, что нужно дать на лапу, кому следует. И тогда перестанут их мурыжить с материалами.

      С этих деловых мыслей сбил Увина тем тихим и пасмурным утром Сергей Стёпкин, дурковатый немного, но безвредный и работящий парень. Он стал рассказывать шефу о том, как Шатицкий с Росляковым продали двадцать мешков цемента - «четырёхсотки» и ящик стекла тому самому леваку-экскаваторщику, что на днях рыл котлован под жижесборник.

      Увин знал жуликоватость своего молодого преемника, но обычно, работая на публику, ставил всем в пример его хватку, горение и самоотверженность. Это было тем более несложно, что Шатицкий всегда удивительно ловко выказывал себя альтруистом и борцом за идею честного шабаша.

     - А на прошлой неделе они две пачки шиферу - того, стырили,- продолжал было Стёпкин, но Кузьмич прервал его:

     - Подожди, Сергей! Что ты мелешь? Если Андрей что-нибудь делает, то это значит: я дал указание. Запомни это раз и навсегда. Вот у Кости Букреева скоро день рождения. Деньги на подарок нужны? Нужны. А где их взять? Вот видишь…  Ты, конечно. Хорошо делаешь, Серёжа, что всё подмечаешь. На тот год, если будешь стараться, переведём тебя в основной состав.

    Увин похлопал доносчика по плечу:- А вот последи-ка ты, дружок, за Полозовым. Только тихо. Мы тебя к нему в звено на усиление переведём, на кровельные работы. Всё примечай и будешь мне рассказывать. А я в долгу не останусь, ты меня знаешь.

  Вечером Увин провёл беседу со своими прохиндеистыми помощниками, особо упирал при этом на то, что негоже совесть терять из-за каких-то жалких  двух-трёх сотен рублей.

     Михаил, непривычный к таким жёстким упрёкам, смутился. Но Шатицкий  нимало не был обескуражен и даже  воскликнул протестующе:

   - Брось ты мелочиться, Кузьмич! Не обращай внимания.

     Росляков тоже приободрился.
 
     Увин пожурил их ещё немного, махнул рукой, и пошёл в дом.

     - Это у нас модификация бригадного подряда: не часть сэкономленных материалов, а все сто процентов себе забираем. Имеем право. Своё берём,- весело говорил  другу Андрей.

      Он, фыркая и зябко охая,  умывался студёной колодезной водой из старинного грохочущего рукомойника, алюминиевой проволокой прикреплённого к обшарпанному  плетню. Ветхий плетень ходил ходуном, когда Шатицкий с силой толкал вверх гнутый шток рукомойника, поминутно застревающий.
 
   Михаил сунул ему  полотенце и стал умываться. Ледяная вода обожгла разгорячённое тело.

   - Всё равно другие растащили бы. Специфика производства у нас такая.

   - Ясное дело,- согласился  с приятелем  Росляков.- Хорошо получилось. И себе польза, и человеку помогли стройматериалами. Где ему  достать такие дефициты?

   Потом они ещё поговорили о том, как глупо и нелепо то положение, что невозможно человеку, затеявшему стройку, ни выписать, ни купить нужные материалы.

   Андрей вдруг расхохотался, вспомнив, как Михаил застеснялся увинских упрёков.

   - Ты пойми, балда, пойми раз и навсегда, что Кузьмич не будет из-за мелочей и всякого вздора ссориться с самыми верными своими людьми!

    Росляков, услыхав это «с самыми верными», удовлетворённо хмыкнул, полагая, что всё идёт, как следует, как он задумал.

    - У страха глаза велики. Вот я уже «самый свой», а в душе я тот же!

      Верилось ему, что так это. Хотелось верить.

      Думал о теперь уже скором осеннем расчёте. Прикидывал, как будут они с Таней тратить заработанные им  деньги.

      Мечты были сладостны…

      Чаще и чаще представлялось ему, что, если поработать на шабашке ещё и в следующий сезон, то и на машину хватит, и прилично обставить квартиру, и вообще…

Чертыхаясь про себя, вспоминал он убогие недавние свои заработки, радость получения прогрессивки или какой-нибудь нежданной премии. Та постылая и постыдная умеренность казалась недоразумением.

     Нет, дружбы с Кузьмичом и Андреем никак нельзя теперь  терять!

    Когда (всё реже, впрочем) поднималась в его душе смутное беспокойство, и благополучно- утопающая совесть цеплялась за соломинки светлых воспоминаний, он гнал от себя это наваждение. Рассуждал про себя или вслух с Андреем о том, что шабашничество - это мощный экономический фактор развития народного хозяйства, что в масштабах страны- это миллиардные объёмы освоенных капвложений и десятки тысяч людей, занятых в этом деле.

     Среди десятков тысяч было спокойнее.
   
  Приезжал участковый. Проверял обстановку,- так он объяснил Увину, а на его немой вопрос рассказал, что в соседнем селе на днях  была очередная драка местных мужиков и парней с сезонниками- кавказцами.

   Местным не нравились слишком настойчивые ухаживания южан за их жёнами и подругами, вызывающее поведение заезжих гостей на танцах в клубе.

   - Нет, начальник, у нас тихо,- заверил Кузьмич.- У наших жёны рядом, час на электричке. Кому приспичит, может попроведовать съездить.
   Участковый уехал.
   Увин рассказал своим парням о разговоре с ним. Те смеялись. Кузьмич прикрикнул на них:- Тише, вы, жеребцы! Жизнь есть жизнь. Без баб каково кавказцам. А нашим мужикам надо бы поменьше пить.
   
  Часто  они говорили о том, что гости с Юга приезжают в Сибирь на заработки не от хорошей жизни. Там у них большой избыток рабочих рук, земли мало, дела нет.


    Косте Букрееву исполнялся двадцать один год.
    Увин принял решение устроить разрядку, так как видел, что на работе бригады стала всё сильнее сказываться усталость.

   Обычным еженедельным банным днём, с двухчасовым сокращением рабочего времени, было не обойтись. Два  с половиной месяца, когда изо дня в день подъём в шесть утра,  отбой только в десять, а в промежутке- работа, одна работа,- эти два с половиной месяца добровольной каторги были слишком тяжёлым грузом. Кузьмич это знал.

  Была и ещё одна причина. Костя со своей склонностью к анархизму становился  помехой увинской политике беспрекословного подчинения,   помехой, помехой, помехой всему, что с таким трудом устраивал Николай Кузьмич Увин.

  Полнокровное жизнелюбие молодости, приобретённая в армии привычка «держаться от начальства подальше и не спешить выполнять приказания» были опасны своей весёлой заразительностью.

   Вся бригада с сочувственными улыбками слушала Костины предложения поехать купаться на озеро, сразиться со студентами в футбол или в волейбол. Те шабашники, к которым он прямо обращался за поддержкой, растерянно отвечали: да, хорошо бы; надо бы  тряхнуть стариной.

  Потом задумывались над его словами, что не всё же пахать, и кроме работы есть интересные дела, а стройку можно нагнать.

  Когда в полдень  шабашники второпях перекусывали, Костя начинал рассказывать армейские байки. Все смеялись. А потом как-то особенно неохотно расходились по рабочим местам. Это и тревожило Увина.

   Во что бы то ни стало, надо было использовать в своих целях всеобщую любовь к оболтусу. Надо было приручить Костю, который стал явно отбиваться от рук.
  Кузьмич решил устроить бригаде выходной. С баней и выпивкой.

  С утра, когда все работники, пользуясь случаем, спали-отсыпались, Увин  съездил за продуктами и водкой; купил и три бутылки шампанского.

 Он спустил бутылки в погреб охлаждаться, поручил хозяйке заняться закуской, разбудив ей в помощь двух человек, а сам сел на чурбачок у крыльца, подпёр седую голову руками и стал обдумывать своё предстоящее выступление. Речь, как он полагал, должна была быть и дружелюбной,  и  вскользь, не разжигая обид, критикующей. А, главное, мобилизующей, подстёгивающей.

  Он, будучи человеком многоопытным, уделял большое внимание своеобразной моральной подкачке своей бригады. Он знал, каким развалом, анархией и беспорядком кончается невнимание к этой стороне дела.

  Воспитательные усилия его не пропадали втуне, и Кузьмич гордился тем что обстановка в его бригаде всегда была деловая, рабочая.
  За долгое своё шабашничество он нагляделся на всё. Видел «дикие» бригады, где неделями пьянствовали, играли в карты на будущий заработок, дело доходило до поножовщины, а драки и мордобой были чуть не ежедневными. Видел всякий разный полукриминальный сброд, опустившихся пропойц, злостных неплательщиков алиментов. Всякое видел Кузьмич, бывалый шабашник. Поэтому и дорожил достигнутым ладом в бригаде.

   Нравились Увину порядки в армянских бригадах, но там  бригадирам было легче, нежели ему: помогали патриархальные национальные обычаи уважения к старшим.

    Бригады городских интеллигентов, которые подрабатывали во время отпусков, он не принимал всерьёз. Месяц- это не шабашка, а курорт,  любой выдержит. На таких  «курортниках», кстати, Кузьмич умудрялся ещё и подработать иногда, выступая посредником при заключении договоров. Интеллигенты были обычно недостаточно нахрапистыми и часто упускали  своё.

   -Корчат из себя шибко чистоплотных, дать взятку не могут, пообещать откат не хотят. А посули им пару лишних тысяч по аккорду,- так мать родную позабудут эти чистоплюи,- так  частенько думал о них  Увин.

   Напарившись в бане. Посвежевшие, сидели шабашники за ломящимся от еды и выпивки столом.

   Опрокинув табурет, порывисто поднялся Увин.

   - Друзья! Мы собрались сегодня по радостному поводу. Но об этом потом.  Сначала несколько слов о наших буднях. Не жалея сил, преодолевая все трудности, умножая наши славные трудовые традиции, используя весь свой опыт, мы неплохо поработали и идём со значительным опережением графиков. Залогом высокой эффективности явились трудовая активность и доблесть, стремление каждого работать сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.

   - Чёрт старый, будто газету читает!- тихонько ругнулся Михаил. Андрей в ответ нервно хохотнул в кулак, совершенно как словно покашлял. Остальные не отважились и на такое, и во все уши внимали шефу. Только хозяйка всё суетилась, да хлопотала.

  - Вместе с этим, друзья,- продолжал Увин,- надо признать, что нельзя не упомянуть об имеющихся недостатках. В некоторых звеньях слабо осуществляются меры по интенсификации и рационализации трудовых процессов. Недостаточно настойчиво изыскиваются неиспользованные резервы. На этом надо заострить особое внимание. Правду я говорю?

    Все стали поддакивать и согласно кивать головами, хотя давно уже с тоской и голодным блеском в глазах смотрели на бутылки и снедь.

   - Как и для любого коллектива. Для нас необыкновенно важное значение имеет моральный климат в бригаде, обстановка всеобщего дружелюбия и товарищеского внимания. За это мы и боремся всеми силами. Стараемся  создать все условия не только на производстве, но и в быту.
 
   Он обвёл в воздухе стол руками:

   - Посмотрите на этот стол, посмотрите и вспомните, как мы питались в прошлом году, когда дневалили по очереди. То пересол, то недовар. А нынче наша многоуважаемая хозяюшка, наша дорогая Алексеевна избавила нас от  всех недоразумений. Скажем ей за это спасибо!

    Старуха засмущалась и махнула рукой: - Чего уж там?

   - Нет, Алексеевна, не смущайтесь. Не спорьте. Мы – искренне ценим вашу заботу. Ведь это очень отрадно, друзья мои, что на сегодняшний день такой немаловажный фактор, как повседневный быт, не остался без должного внимания, потому что от хорошего настроения во многом зависит успех на рабочем месте.

    -Константин!- вдруг перескочил и обратился наконец-то к виновнику торжества оратор, почувствовав, что речь не склеилась, получилась бестолковой и непоследовательной.- Костя! Мы все, собравшиеся здесь твои друзья, сердечно и душевно поздравляем тебя с днём рождения. Желаем всего наилучшего. И вот тебе наш подарок: транзисторный магнитофон. Последней марки.

    Запомни, Константин, не деньгами должен быть тебе дорог этот наш подарок. Это- признание тебя полноценным членом нашего дружного коллектива. Надеемся, что ты будешь работать ещё  лучше и оправдаешь наше доверие к тебе.

     Выпьем, друзья! За именинника, за весь наш коллектив, за наше общее дело!

     И началось пиршество. Мужики набросились на выпивку и закуски.

     Костя сидел во главе стола, крутил блестящие никелем ручки, двигал регуляторы. Он чуть не плакал, вконец растроганный такой сердечностью и вниманием.

    Кузьмич глядел на него умилённо. Он знал теперь наверняка, что мальчишка снова преданно и благодарно будет стараться отплатить добром за добро; заставит себя не бегать к студентам и других не будет совращать своим природным анархизмом.

    - Бригада моя бригадой ударников наречётся,- с евангельской умиротворённостью размышлял подвыпивший Увин.

       Вокруг звенели бутылки и стаканы. Пьяно гомонили шабашники.

     От нахлынувшего благодушия Кузьмич ухватил за талию хозяйку, которая едва успела поставить огромное блюдо с горячим.

     - Эх, Алексеевна, давай выпьем за молодёжь. Да споём чего-нибудь!

     Он усадил её подле себя, поднёс наполненный чуть не доверху стакан.

     - Ты что, Николай, сдурел!- засмущалась старуха.

      А тот закричал через стол Горбунову: - Евсеич, пробирайся к нам. Посидим по-стариковски.

       Втроём они выпили, поговорили, попели вполголоса народные песни.

      - Я охотница раньше была попеть в гулянке. И мать у меня песельницей была,- с пьяным смешком сказала хозяйка в ответ на их похвалы.- Да что ж мы всё печальные поём? Молодёжь осудит.

       И вдруг лихо и визгливо запела:

      - Мне милёнок-дуралей
        Купил вязанку кренделей,
        А я – дура глупая.
        Всю дорогу хрупала!

       -И-эх!- вскочил Увин и пустился плясать, вертя Алексеевну перед собой.  Вдоволь натешившись, он отпустил старую. Потом подскочил к столу, налил и залпом выпил полстакана водки, пальцами подцепил из миски квашеной капусты, закусил, оторвал клок газеты, дожелта выцветшей на подоконнике, вытер руки и губы. Стал решительно выталкивать на круг всех сидевших за столом.
     Частушки становились всё веселее и похабнее, танцоры всё пьянее. Дом ходил ходуном.

    - Люблю людей! Люблю веселье!- Увин обессилено плюхнулся к сидевшим в углу и помаленьку за разговорами поддающим  Шатицкому и Рослякову.

    - Люблю людей,- устало повторил он и задремал, навалившись на стол.

    Друзья-помощники отнесли его на кровать. Был он как подросток нетяжёл и удобен к переноске.

     Андрей вдруг вспомнил, что скоро у жены день рождения, и пошёл на почту отбивать телеграмму. Михаил был не так крепок к выпивке, и идти с ним не решился, боясь, что по дороге совсем развезёт. Хотя  послать телеграмму Тане не мешало бы. Хотя бы в два слова: люблю, скучаю.

      Бесцельно и тупо послонявшись по  двору, он вернулся в дом, подсаживался то к одной группе, где пели  мужики «Листья жёлтые», то к другой, где ржали над анекдотами. Потом подсел к старикам, послушал разговор хозяйки с Горбуновым о том, что пьянки нынче больше стало, и о муже Алексеевны, который помер «от задышки», и о сыне её, что в отпуск  сулился приехать.

     Скоро голова  у него разболелась от шума и гама, от выпитого сверх меры, и он  отправился спать.

     Именинник убежал с полученным подарком к студентам, чтобы переписать пару плёнок и назавтра порадовать шабаш-бригаду музыкой. Стройотрядовцы, узнав от него, что у сезонников выходной, предложили вечерком сразиться в футбол, но Костя вспомнил, как вповалку пьяны сейчас увинцы и сослался на усталость личного состава. Всё-таки студенты с него взяли обещание переговорить со своими и собрать как-нибудь на днях команду.

   Уже через несколько дней Увин понял, что был глуп и наивен его расчёт на благодарную признательность Кости Букреева.
 
   Кузьмич едва сдерживал клокотавшую в его бригадирской груди ярость, когда слушал подстрекательские Костины речи, когда тот с простодушным энтузиазмом выяснял, кто может встать в ворота, а кого ставить на левый край. Шабашники помоложе подозрительно увлеклись этой дурацкой идеей футбольного матча со студентами, и в каждую свободную минуту чертили с Костей тактические схемы игры и спорили до хрипоты об игре голландцев, о тотальном футболе.
   Поползли нездоровые разговоры об еженедельном выходном дне. Лавиной нарастало упадничество.

   Увин стал обдумывать решительные меры.



                ****

 
   - Ивана Петровича сегодня, наверное, уже не будет. Рабочий день кончился. Мне надо закрывать кабинет,- молоденькая, коротко стриженая секретарша припудрила веснушки на курносом носике, убрала в сумочку зеркальце, пудреницу, помаду, и укоризненно добавила,- Я ведь вам говорила: зря ждёте…

      Валерий Плятт, командир стройотряда, так и не дождавшись директора межколхозной строительной организации Волкова, решил идти к нему домой. И не ошибся: подходя, увидел стоявшую у ворот волковского дома красную куцезадую «Ниву» и грузно усаживавшего в неё хозяина.

    - Иван Петрович!- закричал во всё горло студент и побежал к машине.

   Волков оглянулся.

    - А, студент! Садись, на ходу поговорим…

   Машина резво покатила по дороге.

    - Вот, заехал, понимаешь ли, перекусить. И снова в путь. Такая собачья должность,- начал было Волков. Но, едва отдышавшись, стройотрядовец перебил его.

    - Иван Петрович! До каких пор будет продолжаться это безобразие?

    - Что, опять простаиваете?

    - Простаиваем.

    - Та-ак,- протянул Волков и вздохнул понимающе.

    - Мне ребятам стыдно в глаза смотреть!

    - Привыкай. Ты будущий руководитель. Всякое бывает.

    - Да-а, вам всё шутки…

    - Ну, погоди ты, не обижайся. Сам, Валера, знаешь, как трудно с материалами. И с механизмов не хватает.

    - По соседству с нами работают шабашники, так у них всё есть. Почему?

    - А тебе было бы легче, если бы и они стояли,- Волков насмешливо глянул на студента.- Они ведь тоже делают нужное дело.

    - Иван Петрович, мы хотим работать, мы приехали сюда ра-бо-тать! Так создайте же нам условия, хотя бы такие же, как им.

    - Нехорошо, уклоняешься от ответа на поставленный вопрос. Ну, да ладно. Давай говорить начистоту. Ты вот сравниваешь своих студентов с шабашниками. А знаешь ты, что в прошлом году только по нашей организации сезонники выполнили работ на два миллиона рублей? Это почти половина всей нашей валовки. Нам без них уже не закрыть план, не видать премий, не освоить выделенного объёма капвложений.

    Для вас этот месяц- забава, баловство. А для них это жизненный выбор. Работают они, как черти; все, как на подбор, квалифицированные строители; объекты сдают в короткие сроки, с большой экономией материалов.  В общем, польза от них несомненна.

    - Понимаешь, Валера, ваш энтузиазм  можно только приветствовать, но маловато у вас опыта, мало навыков, мастерства не хватает.  Да и, если уж говорить по большому счёту, то вы нужны селу не только и не столько в качестве работников. Вот вы концерты даёте, агитбригада выступает, спортивные материалы, то да сё, Да и просто танцы  у вас, я думаю, нашей молодёжи интересны.

   - А ещё беседы и занятия со старшеклассниками проводим, библиотечку подарили клубу, школу хотим бесплатно подремонтировать,- добавил стройотрядовец.

   - Вот видишь!- сказал Волков.

   - И всё-таки, Иван Петрович, я уверен, что и в работе мы не уступили бы, снабжай вы нас как следует, материалами.

   - Ты уверен, а я не уверен. С ними вам не равняться. Они работники хорошие, нечего сказать.

    А вот, кстати, о стройматериалах.  Бригадир ваших соседей-шабашников, ты его видел, наверное, пеговолосый такой  мужичок, устроил нашему межколхозстрою по вагону цемента, леса, труб, кирпича. И всё без фондов, без заявок! А ты говоришь - не уступим…

    -  Жульнических талантов у нас, конечно, поменьше, чем у них,- развёл руками студент.

    - Давай-давай, попрекай. А мне что делать? Если не изворачиваться, то через месяц, много два, меня снимут с должности. И поделом: не справился, не изыскал дополнительных возможностей, местных ресурсов. Да пусть это хоть сто раз жулик, а за дело - расцеловать готов я такого жулика.

   - Не поцелуями же вы рассчитываетесь за подобные услуги?- ядовито спросил студент.

   - Финансовой дисциплины обычно не нарушаем,- подумав, флегматично ответил Волков.- А заработки у них больше ваших потому, что по опытности своей заключают договоры повыгоднее; всё-таки доверия к ним больше. Да и работают они напряжённее вас.

     А вы погоды почти никакой не делаете. Месяц-полтора, и  вас  как корова языком слизнула.

     Но и вы нам очень нужны. Это безусловно. Говорю тебе ещё раз: ничего обидного для вас в этом нет. А с прорабом я разберусь завтра же, обещаю тебе, Валера. Где тебя высадить?

     - Вон там, у поворота. Ну, Иван Петрович, знайте, я в случае чего,- в областной штаб поеду, и в газету напишем.

    - Ох-ох, напугал. Всё уладим, дорогой. Я же тебе сказал уже. А ты вот что, Валера, дай мне на неделю своего бойца посильнее.

    - Зачем?

    - Сына моего по математике натаскать в институт. Вроде репетитора. А я  найду, как  отблагодарить.

    - Что ж, я поговорю с отрядом.


    - Поговори, дорогой, прошу тебя. Помогай селу.

   То, о чём с таким энтузиазмом рассказывал стройотрядовцу директор межколхозстроя Волков, что нежданно-негаданно устроились внефондовые трубы, цемент, лес, да ещё в таких значительных для неизбалованных сельчан количествах,- всё это было для Увина несложно.

   Был у него один человек, старый знакомый, добрый друг на железной дороге.

   И никакой уголовщины. Ни-ни!

   Редко, но случаются на стальных магистралях Министерства путей сообщения, такие казусы, когда «груз отделяется от сопроводиловки». То ли на станциях переформирования спутаются- перетасуются бумаги, то ли машинисты локомотивов, сменяясь на перегонах и передавая по эстафете сопроводительные документы на грузы, затеряют их.

   После определённого, для каждой категории грузов различного, отстоя на станции,- безхозные материалы реализуются. Эти беспаспортные грузы раскупаются хозяйственниками очень охотно. И в конце концов идут в общее дело. Но всё-таки…  В обстановке всеобщей дефицитности много дел и делишек вершилось вокруг бездокументных грузов. Много.

   Справедливости ради, следует сказать, что если находился хозяин груза, то железнодорожные инстанции безропотно возвращали им  стоимость имущества, « вынужденно-реализованного во избежание сверхнормативных простоев». Фокус был в том, что разница между оптовыми прейскурантными государственными ценами  и реальными суммами, которые готовы были заплатить за дефицит,- эта разница была очень весомой. Деньги эти оседали в карманах людей инициативных и приближённых.


   Костя Букреев опять допоздна задержался у стройотрядовцев.

   Увин, Шатицкий и Росляков, по-турецки подвернув ноги, сидели на своих кроватях  в их комнатке и держали совет.

   - Пускай бы хоть до утра таскался! Но ведь он всех расхолаживает, заражает… С футболом эта его дурацкая затея. А тут ещё на озеро предлагает съездить позагорать.

   - Самое время!

   - Надо отцеплять этого обормота.

   - Без скандала не отцепишь, не прогонишь. Его все любят.

   - Что ж делать, работа прежде всего.

   - Да, надо гнать.

   - Суд, как в прошлом году над Яськовым, устраивать нельзя.

   - Почему, Кузьмич?

   - Тогда все молчали, каждый чувствовал и свою вину. Тогда легко было сделать как надо. Легко было правильную линию выдержать. Нынче сложней.

   - Понятное дело. Скажут мужики: велика вина сбегать парню к девочке-студентке? Или поболтать о футболе. Все ведь тоскуют по нормальной жизни.

    - Да, придётся отцеплять.

    - Вот ведь змей-искуситель! И заметь, Кузьмич, безо всяких речей, одним только своим проклятым улыбчивым добродушием забивает всю твою ежедневную агитацию.

   - И чему ты радуешься?

   - Кончайте ссориться. Нам ещё не хватало расклеиться. Думайте лучше, что делать.

   - Ясно одно: нельзя действовать грубо.

   - Предлагаю дать отступного. Только надо без свидетелей. А потом преподнести факт соответственно.

   - Да, пожалуй, это лучший вариант.

   В сенях послышались осторожные шаги.

   - Ну-ка, Михаил, глянь, это он пришёл?

    Росляков на цыпочках сходил на разведку, и, вернувшись, доложил шёпотом:

   - Пошёл  умываться, полотенце взял.

   - Вперёд!- скомандовал Увин, завёртываясь в простыню. Друзья поспешили за ним.

   Костя, истомно вздыхая, постанывал и ухал вполголоса, умывался во дворе. Брызги воды разлетались вокруг.

   - Что, Константин, нагулялся?- наигранно весело и дружелюбно спросил Шатицкий.

  От неожиданности Букреев вздрогнул. Испуганно брякнул рукомойник.

   - Вы так меня  заикой сделаете,- улыбнулся Костя своей добродушной белозубой улыбкой, обернувшись и увидев святую троицу: Кузьмича, с головы до ног завёрнутого в белую простыню и двух его помощников в пёстрых цветастых трусах.- Я думал, что вы все спите, седьмой сон досматриваете.

   - Поспишь с тобой,- угрюмо буркнул Росляков.

   - Я вас разбудил, да?- виновато спросил Костя.- Прошу прощения. Старался не шуметь.

   - Пустяки, милый. Слушай-ка, что мы тебе скажем,- мягко начал Увин.

   Похаживая вокруг столба с рукомойником, останавливаясь при выдвижении особо ответственных пунктов обвинений, Увин, Шатицкий и Росляков изложили, перебивая и подхватывая друг друга, суть дела. Они говорили о том, что все ребята осуждают Костино поведение, его легкомысленное отношение к общему делу, решительно требуют его исключения из бригады, и называют его сачком, саботажником и врагом дисциплины.

   - Вот что, Константин, нам не нужны скандалы. Мы все трое - твои друзья. Мы-то тебя любим, и самосуда им, конечно, не позволим учинить. Но ты от греха подальше, уходи. Прямо сейчас уходи. Бери вот велосипед хозяйский, собирай тихонько вещички и крути педали на станцию. Уже светает, так что не заблудишься. А что касается денег, то  тебе причитается - ну сколько?- ну, пятьсот рублей дадим тебе, думаю, обижаться не будешь. Всё-таки не продержался до конца,- говорил рассудительно Увин.

    Костя промыл зубную щётку. И, вытираясь ярко-расшитым полотенцем, заговорил дружелюбно:

    - Я и сам давно уже хотел попроситься от вас, старички.

    Скоренько они помогли ему собраться и проводили за околицу.

    - Дальше уж мы не пойдём, Костик, - сказал  Кузьмич и стал отсчитывать деньги. Шатицкий понадёжнее привязывал дембельский Костин чемоданчик к  багажнику. Росляков держал обшарпанный велосипед за руль и рассеянно бренькал расколотым ржавым звонком. Никто из троих не глядел Косте в глаза, и он, по-своему истолковав это, сказал дрогнувшим голосом, что зря они так терзаются и переживают, ведь не они в этом виноваты, да и вправду так лучше, всё равно бы он ушёл, только всё никак не мог решиться обидеть их, своих друзей.

     Константин поочерёдно пожал им руки, взгромоздился на велосипед.

     Привставая на педалях,  тяжело тронулся с места, потом выехал на дорогу понеразбитее, оглянулся и помахал им рукой. Увин с помощниками в ответ ему тоже прощально помахали руками и долго ждали, пока предрассветная тусклая серость не рассосала его качающегося силуэта, всё более нечёткого и неясного.

    Вернувшись в дом, Увин и Шатицкий захрапели, едва донеся головы до подушек. А Росляков заснул не сразу. Он думал о Косте. Сначала с приятным чувством исполненного долга и  избавления от лишних забот. Потом он почувствовал что-то вроде зависти: освободился парень.

   В конце концов, в затяжелевшей от бессонницы голове поднялось озлобление на ловкача, который  и заработать хотел, и чистеньким остаться.

  - Может, и мне противна эта шабашная жизнь, - думал Михаил,- Конечно, противна, чего уж там. Ещё как противна! Но, раз уж сделал выбор, поехал на шабашку, то должен нести свою ношу. Один плечо уберёт - другим тяжелее.

   Росляков затруднился бы сказать, чем его тяготила Костины, скрытые под маской безалаберности, иммунная  стойкость и неуёмное жизнелюбие. Но, несмотря на это, он так и считал почему-то, что Костя хотел одурачить их всех, и лично его, Михаила Рослякова, одурачить. Было обидно, что кто-то живёт, не жертвуя ничем, не поступаясь принципами; легко и полно живёт.

     Утром, во время завтрака, Увин заклеймил дезертира и велел даже вышвырнуть из дома его матрас и  койку.

   - Чтоб духу букреевского даже не было!- закончил он, доливая чаю в стакан.
      Шатицкий заговорил о крысах, бегущих с корабля.

    - Но наш корабль не утонет, братья, и мы будем делать наше большое дело ещё упорней. И без букреевщины.

     Росляков, злой с недосыпу, тоже осудил Константина и сказал, чтобы все проверили, цело ли их имущество.

     - Особенно деньги и ценные вещи,- прибавил он, подумав.- А то кто его душу знает, Костика нашего. Чужая душа – потёмки.

      Кузьмич с одобрительным удивлением посмотрел на него. Этот парень, Миша Росляков, нравился ему всё больше, хотя ещё совсем недавно относился с понятной настороженностью и опаской к «протеже» прохиндея Шатицкого. А тут смотри-ка: человек входит во вкус. Исподляется в нормальном темпе. Даром, что из интеллигенции. Надо к нему относиться повнимательнее, подушевней. И приручится, будет наш кадр. Не уйдёт и на тот год, не уйдёт.

   До полудня бригадир пребывал в прекрасном настроении. Он,  напевая вполголоса, копался в моторе своей «Волги». Предстояла  поездка  в город по делам снабженческим, да и  к молодой жене тянуло после двухнедельной разлуки.

  - Николай Кузьмич, Николай Кузьмич!- вдруг подбежал к нему Сергей Стёпкин.

  - Что?  Что ты, Серёжа? Что стряслось?

  - Там… Лёшка Квасов… вещи собирает,- никак не мог отдышаться Стёпкин.

  - Какие вещи? Да говори же ты толком!

  - Свои вещи. Пожитки свои! Я его спросил. А он меня послал…

  - Ну-ка, беги за Шатицким. Пусть мигом мчится к дому. И Росляков тоже! Остальным никому - ни слова. Понял?

  - Понял,  бегу!

    Увин  стоял, обдумывая, что делать.

  - Что случилось, Кузьмич?- подошёл к нему Полозов с молотком в одной руке и пригоршней шиферных гвоздей в другой.

  - Ничего не случилось, Гера! Работай с хлопцами, не отвлекайся.  Не теряйте времени. Крышу надо до дождей закрыть! Мы сами управимся,- сказал Увин, захлопнул капот машины, и заторопился к дому.

  - Ну-ну,- пробормотал Полозов, почесал небритый подбородок и сплюнул, глядя шефу вслед. Георгий Полозов никак не мог войти в полное доверие к Увину, и это неуверенное положение раздражало его.

     По обочине пыльного просёлка бригадир поспешал за Квасовым, который шёл, не оглядываясь на увинские крики.

   - Лёша! Квасов! Лё-оша! Ты что, глухой? Я тебя зову, зову, бегу за тобой вон уж сколько.

   - Ну, что тебе надо? Что ты хотел, Кузьмич?- потерял терпение Квасов, остановился, сбросил тощий, вылинявший рюкзак на обочину.
    - А-а, вон и помощнички твои торопятся,- сказал он, взглянув в сторону села.- Подождём уж и их. Чтобы не повторяться!
    Через минуту подоспели Шатицкий с Росляковым.
    - Значит, так, друзья мои сердешные: ухожу я,- язвительно сказал Алексей, глубоко сунув руки в карманы брюк.
   - Что ты, Лёша? Одумайся! Какая тебя муха укусила? Что ты?- в искреннем недоумении повторял Увин.
   - Вы Костю Букреева выжили… Вот и я… Решил сквозануть от вас.
   - Лёша, скажи, что ты пошутил,- и забудем всё. Вечером баньку сообразим. Попаримся, выпьем, отмякнем. Что же ты немытый в дальний путь собрался?
   - Ничего, я и дома отмоюсь. Мне наплевать. Я не вмешивался  в ваши дела. Зарабатывал деньги. Думал, дело не хуже любого другого. А теперь вот решил - ухожу. С меня хватит. Костя ушёл. Всем в рожу плюнул и ушёл. Значит, и мне в рожу плюнул, и меня  с вами  считал. И правильно считал. А теперь я не с вами: я ухожу.

   - Ну, смотри, Лёша. Денег ты не получишь, с дезертирами расчёт у нас простой. Денег не будет. Так что подумай ещё раз. Пробросаешься!

  - Подавись ты этими деньгами, сивый чёрт! Мне ими не стены оклеивать. Мне хватит того, что имею. Это тебе всё мало. А мне хватит.  И так уж с вами засиделся  по  уши  в дерьме.

   - Ты потише,- сказал с угрозой  Росляков.

   - Рожу бы ему набить, для укороту,- ни к кому не обращаясь, промолвил задумчиво Шатицкий.

   - Ты? Мне? Ты мне собираешься рожу набить?- Квасов кинулся с кулаками на Андрея, но Михаил успел подножкой сбить его с ног.

    Пыль густо взметнулась от рухнувшего наземь отщепенца; заломив ему руку, Росляков встал коленом  на спину поверженного. Шатицкий суетливо забегал вокруг, приноравливаясь побольнее пнуть.

    - Стойте!- взбешённо закричал Увин, расшвыривая их.

    Квасов поднялся, стал отряхивать пыль с одежды.

    - А-а, и ты тоже псом увинским заделался,- отплёвываясь, обратился он к Михаилу.- Шкура!

    - Лёша, прошу тебя, перестань. Давай поговорим,- снова принялся  Кузьмич увещевать его.- Ну, что ты хочешь? Скажи. Хочешь, в основной состав тебя переведём досрочно? А, Лёша? Дело делать надо, а не бунтовать.

   - Иди ты со своим делом! Костя не остался. Я тоже не хочу. Я ещё человек.

   - Кто бы спорил,- отозвался Увин, и развёл руками.- Вольному - воля.

   - Ну, вот и договорились.

      Бригадир переменил тактику и начал с ехидцей в голосе упрекать:

   - Эх, Лёша, Лёша! Значит, пока нужен был тебе Увин, ты с ним дружбу водил. А теперь, в напряжённый, ответственный период - ты в кусты! Так-то ты помнишь добро. А вспомни, друг мой Лёша, какой мы тебе дом отгрохали в прошлом году. Вся бригада неделю устилалась. Из-за этого даже на объект позже выехали, потом нагоняли.  Быстро же ты забыл всё.

  - А ты домом меня не попрекай! Ещё посчитать надо, кто кому должен. Дом-то шлаколитой. Шлак бесплатно брали в котельной. Цемент у моих стариков был куплен. И пиломатериал, и шифер, и стекло. Во всяком случае не больше я должен, чем то, сколько в этом году причиталось бы мне. В общем, ты, Кузьмич, не обедняешь, не плачься!

  - Одумайся, Лёша, одумайся,- Увин стал с мучительной гримасой растирать левый бок.

  - Всё! Некогда мне тут с вами. Об  одном жалею: надо было утром ещё, при всех сказать тебе всё. Да уж ладно. Каждый сам пусть за себя решает. Я агитатор никудышный, не тебе чета, - он вскинул свой рюкзачишко на плечо.- Значитца, приветик, друзья мои  сердешные. Пошёл я помаленьку.

   Увин, Росляков и Шатицкий долго смотрели ему вслед, пока он, выйдя на трассу,  проголосовал  порожнему КАМАЗу, ловко забрался в кабину и в туче поднятой грузовиком пыли исчез вместе с воспоминаниями о ладной спокойной жизни в увинской бригаде.

   Тягостное молчание первым прервал Кузьмич.

  -  Ай, да Лёша! Вот так Лёша Квасов, тихий шабашник, образцовый работник, покладистый смирный работяга,- как бы сам с собой говоря, рассуждал  он вполголоса.

    Шатицкий и Росляков пришибленно и угрюмо молчали.

    А Увин, всё более распаляясь, продолжал:
    - Что же, лицемерил он, что ли, целых три года?  Притворялся? Нет ведь! Чёрта с два! Оставалось, значит, в нём что-то такое. Значит, он все эти  годы и был таким. Случая только не было открыться этому.

     И, взорвавшись, он заорал на своих помощников:
     - Вы, балабоны! Только умные слова говорить умеете. А под боком- враждебный  элемент! Где же ваша бдительность, зоркость, проницательность? За что я вам деньги плачу? За что поблажки делаю? Один Увин должен всё знать, за всем следить, всюду поспевать, так, да? Головы бы вам обоим оторвать.

     - Свою побереги!- огрызнулся Шатицкий.- Умный какой! Сам виноват! Ты его отыскал и в бригаду привёл. Ты!

    - Ваше счастье, что сам я виноват. Моя промашка. А ты, Андрюша, борзой что-то стал вконец. Смотри! Смотри-и, друг!

    - Что вы свару затеяли? Обошлось ведь,- примирительно сказал Росляков.- Обошлось - и слава богу. Без шума, без демонстраций. Тихонько.

  - Тихонько!- обидно передразнил его Шатицкий и грязно выругался.

  - Ну, ладно, сказал Увин,- хватит. Только впредь, парни, смотрите! Теперь с утроенным вниманием надо действовать. Гайки надо подтянуть. Трепаться попусту чтоб не смели, пока дело не кончим. Прижучим остальных.

   Они подходили уже к дому, когда Увин по-вурдалачьи улыбнулся и повторил: - Прижучим!

  Но прижучивать особо никого не пришлось. Всё как-то само собой устроилось, сникло. Мужики, словно чуя скапливающуюся грозу, стали «пахать и не возникать», как в своё время коротко сформулировал главную заповедь шабашника бригадир Увин.

  Отлегло с души Кузьмича. Он даже рад был обретению такого опыта. Случай этот, пожалуй, был не менее поучителен, чем тот, когда, с десяток лет назад, на заре его бригадирства, крепко перепало ему за нечестность от пристанционных бичей, которых он нанимал для разгрузки вагонов и прочей неквалифицированной работы. Тогда, решив воспользоваться отсутствием паспортов у этих типов, Кузьмич попытался их припугнуть милицией и заплатил меньше, чем условились. Вышло боком. Избитый до полусмерти, он понял тогда, что жулить в мелочах - себе дороже.

    Вот и теперь судьба дала практический урок на тему «кадры решают всё». На будущее он решил, что людей надо подбирать ещё строже.

    Целительным бальзамом на все шишки и душевные раны ему было нынче то, что в массе коллектив оставался преданным и верным.

    - Зря я забоялся,- с радостным удивлением думал Увин.- Просто, как здоровый организм отторгает чужеродное тело, так и  бригада моя вышвырнула отщепенцев. Вот и радость бугру, вот и плоды долгой работы! Да, ради этого стоит жить и работать.

    Эксцессы закончились, работы продолжались по графику.
    Увин снова расцвёл.

    Росляков с Шатицким опять частенько отводили душу в долгих разговорах обо всём на свете. Поначалу Михаилу часто вспоминалось, как обозвал его Квасов увинским псом, а потом забылось и это.

    Съездить в город удавалось нечасто.

    По мере того, как прояснялись дела с квартирой (Кузьмич использовал свои связи и знакомства, устроил-таки Рослякову членство в кооперативе), по мере того, как всё ближе было окончание шабашки и всё значительнее виделся грядущий заработок, - Михаил всё увереннее чувствовал себя, навещая Татьяну, а её частые слёзы, печально-исступлённую любовь объяснял вынужденной редкостью их встреч.
 
    Бурная ссора при очередном расставании показалась ему совершенно  неожиданной.

    Утром, в условленном  месте, его, тоскливо обдумывающего досадное происшествие, подобрал на своей машине Кузьмич, и, видя, что Росляков не в духе, долго рулил молча, а потом не выдержал и спросил участливо:

   - Что, Мишаня, у тебя нелады?

   - С подругой вот опять поссорился…

   - Что так?

     Вместо ответа  Росляков сокрушённо махнул рукой. Увин стал его утешать и понемногу вывернул дело так, что виновата она.

    - Это, Миша, просто беда, беда нашего времени: забыты все высокие идеалы, вечные ценности. Любовь, разлука, честь, ожидание. Декабристок сейчас не сыскать.

     Потом он потрепал Рослякова за отросшие и начавшие даже завиваться космы, и сказал убеждённо:

     - Ничего. Помиритесь ещё сто раз. Скоро получим деньги. Возьмёшь ей пару побрякушек; браслетик там, колечко какое-нибудь. На Юг вместе поедем. Ничего. Всё образуется.

    Росляков растроганно и благодарно думал, что Куьмич прав.

    - Как сердечен, внимателен, отзывчив этот старик. На всё его хватает.

  На выезде из города ждал их Горбунов. Захлопнул дверцу, поздоровался и молчком забился в  угол салона.

  - Во, Евсеич тоже что-то не в духе. Надумал разок домой съездить. Да и то, я вижу, неудачно. Зря я брал вас в город. Никакого прилива бодрости и энергии не замечаю.

    И, изобразив усталость и участие, продолжал:

     - Ничего, Евсеич. Я понимаю, мы с тобой в годах, нам тяжелее на шабашке. Ну, да ничего, продержимся. Ещё чуток, и хватит, завяжем. Да, Евсеич? Завяжем? В домино будем во дворе играть! Ха-ха.

    Горбунов криво улыбнулся и опять горестно задумался. Снова поплыло перед глазами вчерашнее. Как страшно и больно кричала жена:

    - А, явился! Гостинцев привёз, папашенька любящий и заботливый… Наделал детей, а сам таскается месяцами. Дома ему нет! Кому они нужны будут, деньги твои проклятые, когда сыновей по тюрьмам раскидает? А-а? Гад! Сил моих нет.
    Как пытался поговорить по душам со старшим своим сыном и чувствовал - чужие они стали, и непонятно, когда это отчуждение возникло.

   - Ты, сын, того… Не балуй, мать слушай, а я тебе мотоцикл куплю осенью, как вернусь.

   - А «Яву» купишь?

   - Что ж, куплю.

   - Тогда ладно.

   Каждый год по осени Горбунов решал бесповоротно завязать с шабашкой, устраивался снова в свой родной  стройтрест, где  по старой  памяти и по всегдашней нехватке рабочих рук,  его брали, хотя и ругали, обзывали летуном и перекати-поле, и смеялись в глаза.

   А каждую весну опять звала шабашка.

   И не то, чтобы так уж нужны были деньги. Но вдали от семейных забот и неурядиц, от разных тягостных обязанностей, от всей бестолковой, незадающейся какой-то, семейной жизни, вдали от всего этого возвращалась к нему молчаливая уверенность в себе, несуетная обстоятельность, простодушная рабочая порядочность. Мужики-шабашники относились к нему со всегдашней уважительностью за его мастерство и незлобивую покладистость.
            
                ***
    Волков собрал у себя в кабинете всех начальников отделов и прорабов, на свежую голову делился  с ними своими соображениями.

   -Что мы имеем на сегодняшний день? У нашего «Межколкозстроя»  больше сотни объектов! Все они строятся в час по чайной ложке, зарастают травой. А мы гоняем людей с одного места на другое. Разрастается незавершёнка, срываются сроки строительства, растут потери.

   Главный недостаток нашего плана - распыление сил и средств. Нам явно не по силам такое положение дел, мы плетёмся на поводу обстоятельств.

  Он постучал карандашом по столу, призывая всех присутствующих к сугубому вниманию.

    - Зачем я собрал сегодня вас? Собрал посоветоваться. Подумать всем вместе. Пора нам  покончить с этим безобразием. Надо всеми мерами, любыми способами противодействовать местническим стремлениям заказчиков во что бы то ни стало втиснуть свой объект в план, записать строку в титул, забить первую сваю. Заказчиков понять можно. Они знают, что если объект начат, то рано или поздно его достроят, никто не позволит омертвлять капвложения.

    Нам такое положение не в жилу! Хватаясь за множество объектов, мы сами создаём себе трудности. Пора с этим кончать. Согласны?

    - Конечно, согласны,- дружно загалдели собравшиеся.

     Стали в продолжение темы пересматривать список самых неотложных дел и важных объектов.

      Резко зазвонил телефон. Волков снял трубку.

    - Да, здравствуйте, Павел Семёнович. Да…да… наверное. Что? Павел Семёнович! Опять внепланово!? В середине года? Мы с планом едва управляемся! Да понимаю я вас, понимаю… Но и вы поймите меня…

    Подчинённые Волкова деликатно смотрели по сторонам, как будто и не слушали. Только молодой начальник планового отдела подмигнул такому же молодому главному инженеру; они были друзьями и часто меж собой подшучивали над благими намерениями и планами своего шефа.

   А Волков  тем временем осознавал бесполезность своего телефонного сопротивления:

    - Что ж, альтернатив, как я чувствую, вы не предлагаете. Вот-вот… Что ж, будем работать. До свидания. Спасибо за доверие.

   Он положил трубку. Осмотрел подчинённых.

   - Все свободны. Всё равно мы будем исправлять положение. Постепенно.

     Волков остался один,  он хмуро сидел, уперев кулак в тяжёлый подбородок.

   - Пробил всё-таки, сукин сын, вне плана!- со злым восхищением подумал он о председателе колхоза, который смог подключить обком и через голову районного начальства добиться своего.

    Через несколько минут он встал, взял пиджак, потом, подумав, бросил его на стул, и вышел из кабинета.

   - Поехал по объектам,- сказал он в приёмной секретарше,- К трём  часам буду.

    Выйдя из конторы, сердито попинал колёса своей «Нивы» и грузно уселся в неё.

   - Вот я, коммунист, еду на поклон к шабашникам,- невесело качал он головой и всё сильней давил на педаль акселератора.- Позор, срамота! А куда денешься?

    Нашёл бригаду шабашников на объекте. Увин, потный и грязный, возился у бетономешалки.

    Он встретил Волкова уважительно, но без суетливости. Они отошли в сторонку. Волков заикнулся было о сути дела. Кузьмич остановил его.

   - Нет, Иван Петрович, это  разговор серьёзный. Подожди, я обмоюсь.

    Он тщательно умылся, потом взял рубаху и стал ею вытираться.

    Они с Волковым ушли в тенёк и сели на траву под корявым стволом старой берёзы.

    - Выручай, Николай Кузьмич! Бери ещё объект.

    - Что за объект? - встрепенулся Увин.

    - Да гаражишко, на шесть тракторов. Бери, Кузьмич, делов-то.

     - Со своими объектами дай разделаюсь.

     - Справишься! Не скромничай. Поди, не впервой.

    Увин, наклоняя голову, стал вытряхать воду из уха.

     - А сколько даёшь?

     - Не обижу. Бери аккорд на месяц. Двенадцать тысяч я тебе обещаю.

     -  Без обмана?

     - Без обмана! Договор составим.

     - Заманчиво,- хмыкнул Увин, подумал, прикинул что-то в уме, и сказал:     -Нет, Иван Петрович, ты уж извини, не возьмусь.

     - Что так?

     - Не потянем. Людей в обрез. Надо трезво силы взвешивать. Ищи кого другого.

     - Ты шутишь?- возмутился Волков,- кого я тебе найду в такое страдное, горячее время? Где и кого искать?

    - А ты студентам дай  подработать.

    - Не потянуть им объект. Полторы недели им осталось. Да и со своим объектом они не распурхались ещё.

    - Ну-ка, расскажи подробнее, что за гараж?

    - Да типовой! Простенький!- Волков достал блокнот и стал набрасывать эскиз гаража.- Для тебя и твоих орлов - это тьфу, семечки!

    - Да, семечки,- передразнил его Увин и стал уточнять размеры. Что-то про себя взвешивал, считал, прикидывал.

    - Где строить-то?

    - В Сосновке. По соседству с вами.

    - Ну вот. Было бы здесь, в Воронинском, то можно было бы как-то сманеврировать. А так - нет, не возьмусь, не справиться нам. Извини. Трезво надо силы оценивать.

   - Где же мне взять людей? Помоги, Кузьмич!

   - Я тебе найду бригаду, Иван Петрович.

   - Спасибо, друг дорогой.

   - А ты мне за содействие один кусок из двенадцати выделишь. Сделаем так: я буду числиться  и в той бригаде, ты выпишешь аванс, я распишусь. Всё по-честному, без обмана.

   - Лады, Николай Кузьмич, мне без разницы, как общую сумму распределишь. Мне главное - чтобы объект построен был.

   Через несколько дней  приехали нужные Волкову люди. Это были те самые ненастоящие, по мнению Увина, неполноценные, ненастоящие шабашники, которые подрабатывают во время отпусков.

   Своё всегдашнее пренебрежение к ним Кузьмич не преминул проявить даже в том, что и с них сорвал за посредничество три сотни. Сверх того, взял двести рублей якобы для взятки Волкову за хороший, выгодный договор.

   Горожане - недотёпы легко проглотили наживку, потому, что со снобистским высокомерием относились к шабашке, как экзотичной отпускной забаве, к тому же приносящей приработок. Они верили в то, что так оно и есть, что такова специфика сельского строительства, что без взяток нужным людям не обойтись им, чужакам. Так думать было удобней и проще. Себя они считали честными людьми, которым надо подработать, а до порядков сельстроевских дела им не было.

   Увин это знал, и не церемонился  с ними.

  Поздним вечером на исходе августа устало тащились с работы. Росляков приотстал от остальных шабашников и шёл в облаке поднятой ими дорожной пыли. Не было сил ни догнать их, ни даже крикнуть, чтобы поднимали выше ноги.
 
   Он поднял голову, тяжёлым взглядом оглядел  мир вокруг, увидел, какой  прекрасный тихий вечер в мире, подумал, спохватившись, что красоты эти - пока не для него, и дрёмно опустил глаза. Шёл, задумавшись, вспоминал о  стройотрядовских временах, рассуждал:
   - Вот тогда мы работали ненамного меньше, чем теперь. А ещё бегали перед сном купаться на речку, с девушками гуляли. Играли в баскетбол с деревенскими. Спать ложились поздно. Тело тоже гудело от усталости, но как-то радостно гудело.
    Михаил попытался отмахнуться от этих досадных, обидных, донимающих мыслей:
    - Многого хочешь, мой милый: и мягко сесть, и сладко поесть. По молодости нечего вздыхать. Но как же на душе противно.
    Да уж ладно, переживём. Ради любви своей и близкого нашего с Таней счастья вынесу я всё это.
   Машинально, «отключенно», словно на автопилоте, дошёл он за остальными до дома, машинально умылся, поел, стал укладываться спать, рассеянно и невпопад отвечая Шатицкому, странно оживлённому и посвежевшему после своей вылазки в город.
   Утром Шатицкий спросил у него:
  - Что это ты вчера как шальной был? Так устал, что ли?
  - Не знаю, наверное, устал.
  - Ты и статью не прочитал?
  - Какую статью?- удивился Росляков.
  - Я тебе давал вчера газету. Там интересная статья про шабашку. Да вот же та газета - ты её под подушку сунул. Прочитай.
  - Когда читать-то? И так едва ноги таскаю, устаю как собака.
  - Возьми- возьми, в обеденный перерыв погляди.  Это тебе не со мной спорить. Автор тот ещё теоретик, диссертацию пишет по сезонничеству.
  - Писать - не мешки ворочать! Ладно, давай, почитаю,- Михаил свернул газетный лист и сунул его в карман штормовки.

   Статью он прочитал урывками в течение дня.

   Автор применил обычный ход - журналистское «погружение» в  профессию. Особых, «жареных» подробностей не было, обычное отпускное шабашничество. Но убедительно и неожиданно обстоятельно, почти научно разбирались  некоторые аспекты сезонничества.

   Михаил даже взялся подчёркивать интересные места.

   В последние годы наметилось и явственно обозначается несоответствие, даже разрыв между всё более щедро выделяемыми сельскому хозяйству капвложениями и недостаточными мощностями сельских строительных организаций.

   Это несоответствие – наглядный пример того, как любая прореха или узкое место в хозяйственном организме неизбежно вызывают, влекут, приводят к систематическим, каждодневным нарушениям закона, нарушениям тем более опасным, что они намеренны и осознанны.

   «Ради пользы дела» пускаются во все тяжкие.

   И вроде бы невдомёк, что чисто хозяйственные уловки, манёвры, уступки, лазейки - ведут к пагубным последствиям в сфере морально- нравственной.
   План ради плана, стремление выполнить задание любой ценой,- оборачиваются невосполнимыми потерями. «Любая цена» оказывается на поверку слишком большой.
   Попираются самые основы общественного устройства, ибо нарушается, извращается социалистическая мера труда и потребления.

   Как от непродуманно-обильного орошения развивается засоление почв, так и несовершенство отдельных частей механизма учёта и контроля за производством и распределением - порождает в человеческих душах мертвящие солончаки частнособственничества, корыстолюбия, патологии потребительства.

    Неудержимо развивается эрозия души: стяжательство, рвачество, очковтирательство, двурушничество. Чёрной пыльной  бурей проносятся равнодушие, эгоцентризм.

   Там, где нарушается социалистическая справедливость распределения,- там неизбежно вырождаются святые понятия трудолюбия, коллективизма.

   Души человеческие срываются с орбиты ценностного удержания.

   Обретения, перерождаясь в приобретения, оборачиваются потерями. Потерей самого себя, наиболее тонких связей с миром подлинных нравственных ценностей, потерей всех лучших чувств.

   Страшнее всего  то, что происходит это исподволь, незаметно.

   - Он пугает, а мне не страшно,- вспомнилось Рослякову ядовитое толстовское высказывание. Он хмыкнул и продолжил чтение.
 
   Место и роль шабашничества, как хозяйственного феномена, нельзя понять без ответа на коренной вопрос: является ли шабашничество более высокой ступенью отрганизованности, то есть, знаменует ли оно более высокий уровень производительности общественного труда?

   Шабашничество есть детище неорганизованности, и, как явление, может существовать только в «мутной воде», где легче словчить, вывернуться, сманеврировать. Мелкой шабашной бригаде, не скованной ни моральными, ни хозяйственными нормами и установлениями, легче приспособиться к сиюминутным изменениям ситуации. Высокая организация внутри шабашной бригады достигается за счёт неорганизованностей в общей структуре.

   Минимальные простои, достигаемые обычно незаконными методами (взятками, хищениями и пр), плюс железная дисциплина как следствие жёсткого отбора и отсева кадров), плюс самоистязательная интенсивность работы,- эти три основных фактора, которые при обычно высоком уровне профессионального мастерства и до предела увеличенном рабочем дне и определяют «повышенную» производительность шабашников.


  - Самое странное, что всё, вроде бы, правильно. Да как-то зло, обидно. Как о врагах.

  Бригада сезонников - это первоэлемент, основная ячейка шабашничества; в ней заложены и кроются основные противоречия шабашничества.

   Главные из них суть следующие:

      - противоречие между общественной полезностью дела и частнособственническими мотивами его участников;

      -   противоречие между самоотверженным, умелым трудом и тем, какое разъедающее действие оказывает отчуждение его результатов, ибо выхолощено его великое созидательное,  объединяющее   содержание, отсутствует здоровый дух коллективизма;

     - противоречие между внешней необходимостью поддерживать благоприятный  моральный климат в бригаде - и всеобщей атмосферой недоверия, когда каждый сам по себе, сам себе на уме.

    Проблема шабашничества, как и другие остроактуальные проблемы хозяйственной жизни, требует пристального рассмотрения и изучения.

  - Кто-бы спорил. Флаг вам в руки,- подвёл для себя итоги Михаил, аккуратно свернул газетный лист и сунул его в карман.

    Вечером, уже после ужина, друзья  сидели на скамейке у покосившегося плетня и любовались зарницами далёкой грозы.

   - Вот и август прошёл,- задумчиво сказал Андрей.

   - Да,- не сразу отозвался Михаил.

      Тучи клубились в частых сполохах молний. Было жутковато, но глаз не отвести.

    -  Как тебе статейка?- спросил Шатицкий.

    - Что тебе сказать? Теория! Автор в плену своих предварительных установок. Мысли и выводы не появляются в результате  логических, доказательных рассуждений, а выкладываются с фельдфебельской безапелляционностью прямо в начале.

    - Да, я тоже обратил внимание. Мало ли теперь развелось бойких публицистов - критиканов. Им всюду видится только грязь. Или в газетах такой взгляд на события требуют? Как-же, социально-острая тематика.

    - Написано неплохо, да слишком уж автор пугает. В жизни углы покруглее. И нельзя с наскоку ярлыки клеить. Не одни же подонки в этих «узких» местах.
 
    - Может быть, мы недостающий элемент плановой экономики. Этакий катализатор, дрожжи в пресной квашне.

    - Экономические корни, причины показаны более или менее убедительно. Даже стройно, идеологически правильно. Редактор, наверное, похвалил на летучке. Но какие скоропалительные узколобые выводы о моральных потерях. Явное преувеличение!
 
   - Обычный грех газетчиков. Какое там моральное разложение, жизненное крушение? Словоблудие. Шабашники живут и здравствуют, делают своё дело. И себе на пользу, и стране не во вред.

   - А вот сказать бы автору: - Легко чужие ворота дёгтем мазать, а ты сначала построй  эти ворота.
 
   - Или познакомить его с нашим Кузьмичом!

   - Да уж, он - живое опровержение всех схем. Деньги, квартира в центре, «Волга» новенькая, особняк строить собирается.

   - Жена – красавица молодая!

   - Этого не отнимешь, молодуха эффектная. Как они  встретились? Что это, любовь или что?

    Они посплетничали о странной супружеской паре Увиных. Шатицкий рассказал, что знал. Как сосватали Кузьмичу, когда он всерьёз решил обзавестись семьёй, смирную тихую симпатичную девочку в захолустном рабочем посёлке.

    И как расцвела Наталья, и как ладно живут они «с Колей».

    - Что, она так и зовёт его?- недоверчиво спросил Михаил.

    -Да, я сам много раз слышал! Живут совершенно душа в душу. Телевизор смотрят – и то вместе. А у нас с женой  споры: футбол глядеть или её муть голубую.

    - Странное впечатление всё же от их союза семейного.

    - Чего же странного? Любовь.

    - А…

    - Ты вот сколько раз к подруге сгонял за лето? Два или три разочка. А Кузьмич, как молодой, каждую неделю заделье в городе находит. Орёл!

    - Орёл,- виновато согласился Росляков.

    - Пойдём спать! Заболтались.

   Засыпая, Михаил  думал, что  таланты Увина незаурядны. В душу бригадир влезал накрепко. Вспомнился их первый разговор  наедине. Было это в июне, когда Росляков с трудом осваивался в новом своём амплуа.

   - Ты, Миша, я понимаю, чувствуешь себя у нас  не совсем в своей тарелке. Ты не теряйся! Жить надо цепко. О твоих мотивах прихода к нам я догадываюсь: деньги нужны. Больше того, я знаю твою тактику: с волками жить- по волчьи выть; в чужой монастырь  со своим уставом не ходят.

    А ты не спеши, Михаил, ты приглядись. Так ли плохо у нас? А раз не можешь пока сам себя убедить,- меньше думай. Живи.

    Пока умный думал,- дурак реку переплыл! Знаешь такую пословицу? То-то.

    - Чего нам бояться? По воробьям из пушек палить не будут. Поживём ещё.
               
                ***

    Пришёл долгожданный последний денёк. С утра не верилось, что уже не надо тащиться на опостылевшую стройку.

    Гудела голова со вчерашней, в честь окончания работ, выпивки.

    Росляков потянулся, соскочил с постели, оделся. Потом содрал с Шатицкого одеяло и растормошил смешно пыхтящего во сне приятеля. Они стали искать, чем похмелиться. Нашли початую бутылку дешёвого портвейна, и, набрав большую миску оставшихся с вечера закусок и варёной картошки, вышли на крыльцо.

   Был ясный ветреный день начала октября. В поисках укрытия от холодного ветра, они подались за сарай, и тут, в затишье, увидели Горбунова. Он, ссутулившись, сидел на брёвнышке и сосредоточенно отскрёбывал, очищал от засохшего раствора свой инструмент. Аккуратно уложенные, лежали перед ним кельмы, мастерки, кирочки, расшивки.

   - Ха, Евсеич! Ты чего здесь с утра  ерундой занимаешься? Лупцани с нами винца! Отпахали ведь,- наперебой закричали Росляков и Шатицкий.

   Горбунов, хоть и отхлебнул из бутылки, но разговор не поддержал, только промычал что-то себе под нос.

   Допив вино и закусив, друзья пошли в дом.

   - Всё настроение испортил, старый хрен!- ругался Росляков, которому ну никак не хотелось вспоминать, что есть и у него причины чувствовать себя не слишком-то безоблачно.

   - На кой ляд отскрёбывает своё барахло?- поддержал его приятель и ожесточённо швырнул пустую миску в сторону. - Расчёт получен, и – гори всё ясным пламенем! Вторая заповедь шабашки.

   В избе уже началась предъотъездная суматоха.

   Все шабашники повеселели и не было видно всегдашнего выражения  какой-то прибитости и тупой загнанности. Рослякову мельком подумалось, что он так и не узнал толком доброй половины бригады, и даже путал имена.

    Но теперь это было неважно.

    Увин выхлопотал в Межколкозстрое автобус. Бригада загрузилась  по-военному быстро.
 
     Кузьмич пошептался с водителем, сунул ему два смятых червонца:

     - Смотри же, браточек, чтоб не до электрички, а прямо до города!

     Автобус прощально посигналил и тронулся.
 
     Увин обнял заплакавшую старуху-хозяйку, душевно расцеловал её. Они пошли в дом, там Кузьмич рассчитался с нею,  взял свой саквояж и вышел на крыльцо.

     Она метнулась  к нему, растерянно показывая денежную пачку - Кузьмич, здесь много!

     - Это премия, Алексеевна! Спасибо тебе. Будь здорова. Прощай!

     Он сел в свою «Волгу», где ждали его Росляков с Шатицким, захлопнул дверцу и повернул ключ зажигания.

    - Прощай, прощай, и ничего не обещай, и ничего не говори,- запел он.

    Михаил тоже помахал старухе рукой и стал устраиваться поудобнее. Андрей уже дремал в углу салона.

    Глядя на  пустынные сельские улицы, с гоготом разбегавшихся от машины гусей, Михаил опустошённо думал о своих делах.

   - Ну, вот и конец  шабашке моей. Ничего страшного не случилось. Жизнь продолжается.
 
    Потом он вспомнил с улыбкой, как вчера в бане стаскивали опостылевшие рабочие одежды и с торжествующей ненавистью закидывали подальше с глаз долой, а Шатицкий, брезгливо держа робу на весу двумя пальцами, прошествовал нагишом через весь огород от бани до сортира, и выбросил там, в крапивные заросли, и отсалютовал, трижды хлопнув дверцей наотмашь, а потом с гиканьем и улюлюканьем помчался вприпрыжку через пустые грядки, залетел в баню, мигом забрался на полок и заорал истошно:
- Поддай, Кузьмич!

                ***
   В город приехали  спустя час с небольшим. Росляков попросил высадить его у сквера, за которым стоял Костин дом. Он шёл по людной улице, поминутно трогая  в зашитом кармане джинсов пачки банкнот. Настроение понемногу улучшилось.  Казалось, что всё плохое, тяжёлое кончилось с завершением  шабашки. Он поднялся в квартиру Букреева. Костя встретил его дружелюбно, разрешил пожить  месяц-другой.

    - Какой разговор, Миша! Мы же друзья. Живи, сколько надо. Вот твоя комната. Вещи твои я и не трогал.

    Росляков по-быстрому принял душ, побрился, приоделся и помчался в авиагородок.


                *** 
За окном гудели самолёты. Михаил, обнимая любимую, уговаривал её:

  - Танюша, как же наши с тобой недавние мечты? Ну, скажи, неужели никак нельзя тебе ехать со мной? Уволься, если не дадут отпуск.

  - Зачем ты это говоришь?- она взглянула на него и снова отвела глаза.

  - Ну, это я так,- замялся, смутившись, он, и опять завёл уныло:- Что ж, одному ехать?

  - Поезжай, Миша! Конечно, поезжай,- сказала она и стала рассеянно перебирать его выгоревшие за лето волосы. От этой ласки у него зашлось сладкой болью сердце. Он порывисто обнял её. И, с трудом подбирая слова, заговорил:

  - Танечка! Так хочется отдохнуть. Всё-таки пять месяцев каторги.
 
  - Ты похудел,- заплакала она, уткнувшись в его плечо.

  - Всё у нас устроится…

  - Да,  да…

  - Квартира будет скоро, дом достраивается, мебель купим, весь мир наш будет.

  - Оставь. Не говори. Не надо. Я сегодня  по-настоящему счастлива…

  Уходя, он вдруг вспомнил про принесённые подарки и воскликнул, приободрясь:

   - Ну не дурак ли я?! Нёс же тебе подарок,- он достал из кармана коробочку.- Вот, перстенёк и серёжки.

   - Миша…- как-то  страдальчески стиснув зубы, протяжно-измученно простонала она.

   - Ты что?- испугался Росляков. - Если ты не возьмёшь, я не знаю, что сделаю!

   Он истерически вдруг  закричал:- Ты меня истерзала!

  - Замолчи, за-мол-чи,- она едва сдерживала слёзы. – Я не хочу тебя таким видеть, так с тобой расставаться. Не хочу!

   Он внезапно успокоился и сказал невпопад:

   - Ты права. Мы устали. Надо отдохнуть.

  - Когда ты улетаешь?

  - Послезавтра. Утром.

    Он поцеловал её и ушёл, изо всех сил стараясь сдерживаться.

    Оставшись одна, она, рыдая, повалилась  на растерзанную постель. Потом, наплакавшись, включила телевизор. Шёл спецвыпуск передачи  о недавно изданной в Советском Союзе Красной Книге исчезающих животных.

   На следующий день Росляков слонялся по центру города. Надо было сделать кое-какие покупки по мелочам.  С четвёртой попытки дозвонился до поликлиники. Они с Таней договорились отложить разборки до его возвращения.

 Михаил повеселел, ему послышались прежние ласковые нотки первых недель их знакомства.

   -Время лечит,- убеждал себя он, повесив трубку.

    Робкий дождик крапал нерешительно и вкрадчиво, потом  прекратился, и стала заметна висящая в воздухе тонкая морось. Осень пришла в город, и был он в этот будничный день задумчив и элегичен.

    Рослякова прогулки по такой погоде всегда успокаивали. Ведь был он мечтателен и сентиментален. И сейчас он был исполнен благости.

   - Приеду отдохнувший, неиздёрганный. Буду нежен и ласков, каждый взгляд милых глаз ловить буду. Её можно понять, Танечку мою: уехал болван куда-то на всё лето! Обидно ей. Намучилась. Я ведь, скотина этакий, люблю её. Этой любовью, может быть, только и спасся.

   А любовь не спасёт, если сам её предал.

   Обогнав замечтавшегося Рослякова, притормозила тёмно-вишнёвая увинская «Волга». За рулём  сидела Наталья. Она, ослепительно улыбаясь, пригласила его в машину.

    - Натали! Ты сегодня блондинка?!- притворно ахнул Михаил.

    - А что, не нравится?- поправляя локоны распущенных по плечам волос, кокетливо спросила она.

    - Очаровательно!

    - Ты прелесть, Миша,- она признательно тронула его руку.- Нам по пути?

    - А ты куда?

    - Да,- весело отмахнулась она,- Катаюсь вот. Опыта набираюсь.

    - Ну, тогда покатай и меня.

      Росляков захлопнул дверцу, и они поехали.

    - Надо Увину выговор сделать, разбил за лето машину по просёлкам,- говорила Наташа, вслушиваясь в шум мотора.

    - Новую купите.

    - Да, конечно. Не на этой же развалюхе ездить.

    - Где же ты пропадала всё лето, что так похорошела?

    - Меня стены съедают, Миша, люблю путешествовать,- она защебетала о своих летних поездках, как всё было ей ново и интересно, как много привезла она сувениров.
 
     Кузьмич, чтобы  жена не скучала, доставал ей  путёвки,- и по Союзу, и за рубеж. Получалось не всегда. Даже увинских связей не хватало.

    Росляков с удовольствием слушал её милую болтовню, любовался тем, как лихо она ведёт машину.

    - И у нас с Таней всё устроится, и будет так же  хорошо, весело, безмятежно и ровно, - с мечтательной умиротворённостью думал он, глядя на Наталью.

    - Миша, достань-ка там в сумке у меня жвачка импортная есть. Пожуём? Дефицит!

    Он порылся в её изящной сумочке, достал два пакетика жевательной резинки.

    - Разверни же. У меня ведь руки заняты. Вот так. Давай, клади мне в ротик. Ам!- и она звонко рассмеялась.

    - Испугался, испугался, не отпирайся. Думал - укушу, да? Ха-ха-ха,- снова залилась она звонко.- Смешной ты, Миша. Чего ты испугался? Рассуди, зачем бы я тебя кусала? Ха-ха-ха.

     Росляков тоже рассмеялся.

    - Какие вы разные с Андреем. Тот всё пристаёт, как Николая рядом нет. Шалопай. Чуть зазеваешься, под кофточку норовит лапы свои запустить. Сколько раз по мордасам бесстыжим получал. А ты - другой. Тюха. Смотри, как складно: Миха - тюха.

    Она опять расхохоталась.

    Михаил откровенно любовался ею. Прежде его чрезвычайно интересовали отношения увинской молодой жёнушки и Шатицкого. Все в бригаде почему-то так и считали, что Андрей- полюбовник  Натальи, и через это приближен к шефу. Но Росляков чувствовал, что всё куда как сложнее, и, видно, не всё коту масленица. Особенно он засомневался, когда Шатицкий в каком-то мазохистском отчаянье посоветовал другу приухлестнуть за Натальей:- У тебя получится, ты симпатичней, не зевай, лови момент, дело будет в шляпе, Миша!

    И так он его при этом уговаривал, что можно было подумать, будто это принесёт ему, Шатицкому, большое облегчение.

   Росляков строил догадки и сразу же отвергал их за явной несообразностью.

   А уж когда у него самого началась путаница и нервотрёпка в отношениях с Таней, то и вовсе стало ему не до чужих сложностей.

   - А чем Кузьмич занимается? Наверное, ты его  заставила вещи упаковывать,- шутливо спросил Михаил.

  - Он уехал куда-то с утра. Я, вообще-то,  в дела его не вмешиваюсь.

  - Скажи, Наташа, как это вы  сошлись? Вы такие разные. Что за секрет?

  - Да какой там секрет! Приехал и взял меня в жёны.

  - Да как же так? Приехал и взял? Хотя на него это похоже. Расскажи подробнее.

  -  Жила девушка в посёлке. У тётки жила. Сирота  ведь я. Бедно, скучно, страшно. Никому не нужна. Посёлок - тихий ужас: по улице не пройти, на каждом углу расконвоированные уголовники из колонии. Средь бела дня затащут куда, да изнасилуют. А тут Увин с бригадой на постой определился у соседей. Заметил, наверное, замарашку меня. Сосватал. Честь по чести. Была у нас  в посёлке сваха, Прасковья Петровна. Помогла уговорить.

  - Кого уговорить? Тётку?

  - Ха, скажешь тоже: тётку. Тётка обрадовалась сплавить нахлебницу. Меня Прасковья Петровна уговаривала. Земля ей пухом! Живём, слава Богу, всякий позавидует. Восьмой год уже. Не верится, поди?

  - Почему же?

  - Не притворяйся, перемываете нам  косточки. Сплетники! Разница в годах, конечно, великовата. Ну, да как судьба распорядилась. Я счастлива. Поверь, Миша!

  - Верю.

  - Вот и славно. Нам бы с Николаем ребёночка дал бы Бог. И ничего не надо больше.

  - Я думал, вы сами не хотите.

  - Как можно, Миша? Я ведь и в церковь хожу, к чудотворной иконе приводили меня.

  - Веришь, что поможет? А к врачам ходили?

  - Ходим. Всё, вроде бы, в норме.

  - Бог даст, медицина поможет.

  - Дай-то Бог. Разоткровенничалась я с тобой,- она смахнула лёгкую слезу,- Надеюсь, Миша, наш разговор останется меж нами.

  - А, ясное дело. Ты, пожалуйста, высади меня здесь. Не опаздывайте к вылету.

  - Ты тоже не опоздай, - улыбнулась Наталья и покатила дальше по проспекту.

     Росляков в очередной раз отметил про себя, что она внешне была вполне довольна жизнью. За богатым, ухватистым  мужем горя, как говорится, не знала. Супруг баловал её всячески. Нигде никогда она не работала, но была идеальной, образцовой хозяйкой в доме Увина, не избалованного уютом. Диковатая для всех посторонних разница почти в тридцать лет не тяготила супругов.

  Уж как у них складывалась деликатная сторона семейной жизни, - можно было строить разные догадки, но, похоже, и тут Кузьмич был не промах.

   Наталья хорошела с каждым годом. Хотя, вот, оказывается, есть и у неё печали.

               
  Утром в аэропорту Увин огорошил приехавших в одном такси Шатицкого и Рослякова, заявив с загадочной улыбкой, что он вынужден задержаться на несколько дней. Никак нельзя  упустить очень выгодный подряд на будущий сезон.
   Кузьмич нимало не был обескуражен такой досадной производственной необходимостью. Подбадривал молодёжь, шутил, обещал скоро прилететь.
   Объявили посадку. Супруги поцеловались, Увин поручил парням развлекать Наташеньку, потом долго махал рукой, просветлённо и ласково улыбаясь им вслед, пока виден был повёзший пассажиров к самолёту автобус.


  В Адлере шли дожди. Шатицкий и Росляков часами просиживали в номере-люксе, где Наталья дожидалась Увина, который всё не ехал.

  Все трое давно друг другу прискучили и надоели, но снова и снова оказывались вместе, и то лениво вспоминали анекдоты, то просто разбредались по углам и затихали, словно предзимние мухи.

  Росляков садился у огромного - во всю стену - окна и глядел на дождь, на облака над морем, на пустынный пляж. Дожди заливали, казалось, весь мир.

  Шатицкий то ли  жаловался, то ли возмущался: - Разве это отдых на Юге, когда всё дождь, да дождь? Девушек в городе нет. Гостиничные шлюхи надоели.

  Он пил вино и подпускал Наталье шпильки, рассказывал, не особо стесняясь, «случаи из жизни», как он называл свои прошлые курортные похождения и интрижки. Особо отличал он «мамочек», молодых курортниц с детишками. Ухаживать особо не надо: отпуска пролетают быстро, время дорого,  сговорчивую подругу найти – не проблема. Да и расставанье без претензий.

    А Наталья, как бы в отместку ему, не её распалявшему своими рассказами, а себя, невозмутимо ела мандарины, оставляя повсюду корки для запаха. Медленно чистила ярко-оранжевые плоды своими длинными холёными пальчиками, а потом подолгу задумчиво выскребала из-под ногтей желтую цедру. С увинскими помощниками она по-свойски не церемонилась. Наливала в ванну воды погорячее, вспенивала шампунь и забиралась греться, а потом кричала Шатицкому требовательно-капризно:- Андрюша! Возьми стул, пойди сюда, расскажи мне что-нибудь, а то мне жутко от этого чёрного кафеля!

   По - первости она звала и Рослякова, вернее,- их обоих:- Мальчики, пойдите сюда…

   Но эта инквизиторская пытка была не для Рослякова.

   А Шатицкий после каждой такой беседы, особенно, если дозволялось донести завёрнутое только в махровый халатик мокрое и горячее молодое тело до постели, становился странно счастливым, измученно усталым и в упоении шептал, вздыхая:

   - Нет, Миша, она меня сведёт с ума. Это точно!

   А она кричала дурашливо из-под одеял:

   - Шатицкий, я верная супруга!

   И требовала подогреть ей вина.

   Поздно вечером друзья расходились по своим номерам. Шатицкий вполголоса яростно говорил Рослякову, что не верит он в её с Увиным любовь и семейное счастье, что она просто больна, она просто фригидна…

    Росляков резонно возражал ему, что нельзя так походя сбрасывать Кузьмича со счетов:

   - Ему ведь и шестидесяти нет. А, впрочем, чужая семья-дело тёмное.

    Поразительная «неволнуемость» и холодность Натальи, её неправдоподобная верность старому мужу была частой темой их разговоров.

    Дожди пошли с перерывами. Увина не было четвёртый день.

    Поужинав, сидели в ресторане. Как всегда, на Наталью со всех сторон пялились мужчины, и официанты то и дело подносили бутылки с превосходными винами, пересылаемыми черноусыми ценителями женской красоты.
 
     Этот обычай бесил Шатицкого, хотя он делал вид, что это его, как и Наташу с Михаилом, только забавляет.

     Вот и очередную присланную бутылку он распечатал с привычной ловкостью, разлил вино по бокалам, и со злорадной жадностью выпил.

     Росляков поднялся и пошёл к оркестру заказать музыку, но на полпути передумал и вышел наружу.
 
     Живая тишина южной ночи объяла его. После душного, накуренного зала, он с наслаждением глубоко вдыхал влажный свежий воздух.

     К нему  подошла и с мягкой, ненавязчивой улыбкой предложила свои услуги миловидная женщина лет тридцати, несколько полноватая в обтягивающем платье, почти не накрашенная.

    Михаил вспомнил шутливые подтрунивания Шатицкого над его монашеской строгостью, неуместной на Юге, и вдруг, почти презирая себя, согласился.

    Он отказался идти далеко, и пришлось доплачивать за сырость в парке. Она отвела его с главной  аллеи в тёмную боковую аллейку к влажно блестящей скамье. Эта женщина знала своё дело, но ни удовольствия, ни облегчения особого он не почувствовал. С мокрых деревьев капало за шиворот.

    Деловито одёрнув тугой подол тесноватого своего платья, случайная подружка упорхнула в сторону ярко освещённого входа в ресторан, послав Михаилу на прощанье воздушный поцелуй.

    Росляков спустился к пляжу. На промытую многодневным дождём крупную гальку падал свет далёких фонарей. Глухо рокоча, ритмично накатывалось море, потом, шипя, волна отступала.

    Побродив немного, он разделся, и, сквозь волны прибоя, мягко ухнувшие его по колени, по пояс, по грудь,- пробился на глубину.

    Он долго плавал, и фыркал, и смотрел на звёзды в редких разрывах туч. Накупавшись, стал выбираться на берег.  Но так легко и родственно принявшее его тёпло-ночное, ласково-мягкое море никак не хотело отпускать своего ночного пленника.

     После нескольких неудачных попыток, Рослякова, барахтавшегося среди грязной пены, мандариновых корок, картонок, каких-то тряпок, туда-сюда волочащихся вместе с прибоем,  охватил вдруг дикий, животный ужас; хмель выветрился окончательно.
     Он уже наглотался горько-солёной воды, и на зубах скрипел взмученный в ней песок.
     На четвереньках, подвывая, выбрался Росляков на берег и упал у своей одежды; крупная дрожь била его так, что хрустела галька под ним.
     Он полежал, очухался немного, потом увидел на руке часы, которые забыл снять перед злополучным  купанием, яростно отковырнул замок браслета и швырнул часы в море, но волна отхлынула и они упали, брякнув и взблеснув, на мокрую гальку. Другая волна мощно нагрохатывалась на берег, захлестнула, накрыла то место, и зловеще зашелестела к Михаилу. Он с опасливой торопливостью поджал от неё ноги, его стошнило горькой и грязной водой, и на зубах опять противно заскрипел песок.

    Собрав свои вещи в кучу, взял  их в левую руку, а в правую – туфли, и пошёл на подламывающихся ногах в гостиницу.

    Дежурная по этажу, увидев бедолагу, испугалась было, потом, приглядевшись, зевнула и сочувственно сказала, что купаться в шторм опасно, да и вода холодная уже…

    В номере он рухнул на кровать.

    Утром его разбудил телефонный звонок.

    - Михаил! Давай к нам бегом, Кузьмич прилетел!- голос Шатицкого в трубке был  весел и жизнерадостен.

    Росляков быстренько умылся, оделся и пошёл в люкс Увиных. Ночное приключение помнилось смутно.

    Пока Наташа разбирала его чемодан, Увин с мальчишеским лукавством во всей своей подбористой фигуре, заложив руки за спину, ходил по номеру и расспрашивал, как они устроились, как погода-все ли дни такая была?

   Наконец, он насладился сполна их напряжённым ожиданием и перешёл к делу.

   Слушали, ахали, непритворно восхищались Кузьмичом. Подряд был чуть не вдвое выгоднее нынешнего. Придётся, правда, поделиться кое-с кем. Но это пустяки.

   Всем стало легко и радостно. Выпили за такое славное окончание дела.

   - Объявляю большой сбор через два часа. Я такси заказал. Поедем кутить!- провозгласил Увин.- А теперь дайте мне отдохнуть с дороги. До встречи.

    И он легонько, но настойчиво вытолкал парней.

    Щёлкнул  дверной замок. Друзья, переглянувшись, хмыкнули недвусмысленно.

    - Припёрся старый, не мог днём позже прилететь!- сокрушался Андрей.

    - Какая  разница?- отозвался Михаил.

    - Тебе нет разницы, а я Натку вчера почти уговорил. Почти уломал. Сегодня точно бы у ней ночевал.

    - Да, уж, размечтался!- поддел Росляков приятеля.

    - Вот и размечтался,- загадочно ответил Шатицкий.

    Через два часа пришло заказанное Кузьмичом такси. Катались  из конца в конец Большого Сочи. Хохотали, радовались, пили вино. День пролетел незаметно.

    Увин купил себе курсовку на лечение и стал в соседнем профилактории получать мацестинские процедуры. С напускным стариковским лукавым кокетством он, охая и покряхтывая, жаловался на свои придуманные хворости. На шутливо-строгие Наташины приказы идти в ванную отмываться после каждого сеанса, - он терпеливо пояснял, что мацестинская сероводородная вода эффективно используется при лечении сердечно-сосудистой системы, суставов, нервных расстройств и кожных болезней. А грязь- та, вообще, от всех немочей панацея, хотя и вонючая. Плохо только, что не дают толком отмыться, как следует, с мылом. Очередь торопит. Вот и приходится пахнуть до гостиницы.

    Придя с очередного сеанса, Увин сказал молодым землякам, поджидавшим его, чтобы ехать на экскурсию, что лечение положительно действует ему даже на память. Лёжа в ванне с лечебной водой, он вспомнил то, что хотел рассказать им сразу по приезде, но на радостях забыл.

    И он рассказал им, что Горбунова ошпарила кипятком при встрече жена, и он лежит в больнице, и жена носит теперь передачи и ему, и сыну, который попал в тюрьму, изрезав ночью в соседнем автопарке колёса у семидесяти четырёх автобусов.

    Поговорили об инстинктах скрытой агрессивности в людях. Особенно удивила их и как-то горько позабавила – бессмысленность, немотивированность преступления горбуновского отпрыска, отсутствие интереса.

   Жалко было балбеса, бездумно перечеркнувшего свою жизнь.

   Жалко было и Горбунова.

   И его жену было жалко.

   - Дела семейные,- вздохнул Кузьмич.

   - Чужая душа - потёмки,- развела руками Наташа,- Смотри, Андрей, тебя жена твоя тоже приласкает за твои подвиги!

   - Всякое может быть,- отозвался Шатицкий.

   - Вот скажи, пожалуйста, чего ты её не взял с нами на Юг?

   - А ребёнка тоже тащить сюда прикажешь?
   -  Сидит там у стариков в мухосранске-междужопинске. Смотри, заскучает женщина! Мало тебе тогда не покажется.
   - Ничего, я её перед отъездом проведал,- отмахнулся Шатицкий.
   - Что, она в больнице, что ли? «Проведал»,- передразнила Наталья.

   - Вернее, посетил,-  поправился он.

   - «Посетил»- опять передразнила Наталья,- Хоть бы она тебе рога наставила, шустряку такому.

   - Чего ты взбеленилась? Ирина у меня традиционных взглядов, правильного воспитания, понимает, что надо. Придёт время, вместе будем ездить. А пока с кем ребёнка оставить? Мать болеет, батя пьёт.

   - Ладно вы, сцепились! – укоризненно сказал Увин.- Мирно жить надо.


  Установились золотистые тихие дни. Воздух был чист и прозрачен так, что с вершины Большого Ахуна был виден центр Сочи и даже Адлерский курортный городок.

  Автобус шёл плавно, и под говор экскурсовода о том, что горы Сочинского амфитеатра останавливают дыхание зимы, Росляков задремал. Когда его растолкали, автобус катил по Курортному проспекту, по этому чудо-проспекту, в мосты, виадуки и ажурные остановочные павильоны которого все они  уже успели влюбиться.

   Гид бойко рассказывал про берегоукрепительные, противоэрозионные и противооползневые работы…

   Летели дни. Печали и проблемы казались далёкими, а рядом были все эти кипарисы, пальмы, магнолии, эвкалипты, олеандры, криптомерии, живые изгороди из розмарина, лавровишни, камелий. Рядом тихо шуршал морской прибой. В киосках грудами лежали персики, виноград, сливы, груши и яблоки.

  Было тепло, не жарко, малолюдно. Прелесть сочинской осени восхищала.

  После кинофильма они зашли в ресторан и допоздна просидели там. Люля-кебаб, «кинзмараули», десерт. Слушали уставший за лето оркестрик.

  Возвращались поздно. Шли по ночному, пустынному парку сквозь волны какого-то странного тревожного аромата. Увин объяснял, что это цветут маслины и камелии, что будут они цвести всю зиму, а в феврале зацветут здесь магнолии и цикламены. Это и вовсе - просто чудо.
 
    -Жаль, что весной нам на шабашку. Не до цветов сочинских будет.

    Шатицкий позвал в свой номер посмотреть купленную им обновку.

    Чудный смокинг тёмно-зелёного бархата сидел на нём как влитой.

     - Ты где оторвал это чудо, Андрей? Или на заказ пошил? - дружно восхитились гости.

     - Какое «на заказ»? Когда бы? Это мне в комиссионке подфартило!

     - Обновка из комиссионки! Звучит,- съязвил Росляков.

     - Ой, ой, поддел! Завидуешь, наверное,- огрызнулся  Шатицкий.  -Злопыхатель и завистник ты, Михаил!
     Обмыли обновку, разошлись по номерам.
    Росляков с внезапной беспокойной тревогой подумал, что надо возвращаться домой, возвращаться к любимой. Но и пугала его предстоящая встреча.
     Как бы ни была призрачна, хрупка и ненадёжна отрада душевной безмятежности, даруемая умиротворённостью ясных осенних дней, трудно, так трудно решиться с  этой отрадой расстаться. И вернуться в нормальный реальный мир.
    Хоть на денёк хотелось отсрочить неминуемое это возвращение, хоть на день продлить очарование растительной жизни, нежиться на солнышке, потягивать  «Цинандали» и «Ахмету», есть перезрелые груши и ни о чём стараться не думать.
    По вечерам со скуки Росляков с Шатицким много пили. Увин ругал их и говорил с досадой и негодованием:
   - Мне бы ваши годы! На что  тратите молодость и здоровье? Не умеете вы жить, а брать от жизни надо всё. Цепко и хватко жить надо. А не в бутылку глядеть.
    С перепою Рослякову по ночам снились кошмары один другого страшнее и нелепей. Однажды, проснувшись в холодном поту, он увидел в кресле напротив своей кровати Шатицкого, который сидел, поджав босые ноги под себя и уставя взгляд в одну точку. Резкие тени от косо падающего  света торшера, странно и болезненно перекошенное лицо и затравленно блестящие глаза его,- всё это сначала показалось Рослякову продолжением безрадостного сна, но, протерев глаза, он понял, что не спит, и тревожно окликнул приятеля:
   - Ты чего, Андрей?
    Шатицкий перевёл взгляд на Рослякова.
   - Я у тебя посижу, Миха? Что-то мне нехорошо.
    Росляков заметил подле Шатицкого бутылку коньяка на полу и поспешно предложил:
    - Давай выпьем, Андрюша!
      Шатицкий разлил и они выпили.
   - Мне «Дойна» больше нравится, чем «Арарат»,- сказал, взглянув на этикетку,  Михаил, чтобы сказать что-нибудь.

   - А, какая разница,- махнул рукой  Андрей.

   - И то правда, - согласился Росляков.

      Они помолчали.

   - Поеду я, Миша, взбодрюсь. Теплоходный круиз по Чёрному морю. Организаторы сулят неизгладимые впечатления, необъятные морские горизонты и прочие прелести. Поеду я, взбодрюсь,- повторил Шатицкий.

   - Чего это ты? – спросил Росляков, думая о своём.

   - Понимаешь, Михаил, всё мне надоело. Деньги, вернее, погоня за ними.
 Любовь эта, мука бесплодная. Шустришь, хорохоришься, а зачем? Рядом с ней не могу, и без неё ещё хуже, наверное. Да и вообще, пустота какая-то. И ждать нечего. Поеду, проветрюсь. Коньяку в корабельном баре всегда найду. Чего ещё надо. Авось, пройдёт всё, забудется, перемелется.
 
   - А дальше что?

   - Если по пьянке за борт не вывалюсь, то на тот год отделюсь, свою бригаду сколочу. Пропади пропадом и Увин, и Наташка его. Ведьма! У меня ведь семья.

   - Брось ты!

   - Пускай денег меньше, зато душа будет на месте. Ты вот, Миша, настоящий дурак, что торчишь здесь. Чего высиживаешь? Уезжай, и Увина забудь, пока не влип окончательно. Ты думал, собирая клюкву на болоте, ног не замочить? Эх, Миха, Миха, наивный ты человек!

    Шатицкий встал, взял бутылку, и, нетвёрдо шагая, ушёл из росляковского номера.

    Росляков, полулёжа в постели, глядел на предутренне-тающую темноту, и убеждал себя, что у него была и есть, есть у него любовь, и будет, будет счастье.

   Под утро он забылся ненадолго.

                ****
   …Яхты летели сквозь мглу. Заканчивалась регата на Кубок закрытия сезона. Недавний шторм разметал группу лидеров. Каждая яхта в условиях ограниченной видимости прокладывала свой путь, искала и ловила свой ветер.

  «Лада» тяжело неслась в полный бейдевинд. На лавировке им пришлось бы туго, не зарифи они вовремя грот и не замени геную штормовым лавировочным стакселем.

   А теперь с яхтой можно управляться и одному, так что пусть в углу кокпита дремлет подвахтенный, скрючивщись до поры. Росляков правит покруче к ветру.

 Яхта ухала, сваливаясь с очередной волны. Рулевой рассеянно думает о доме, о работе. До смены вахты полчаса. Ветер стал ровнее. Сквозь тучи изредка показывается полная луна. Стало веселей.

 То, что несколько дней назад было Андреем Шатицким, всплыло и тихо-мирно, покойно качалось по неуютным осенним волнам, когда шибануло по нему форштевнем «Лады», подмяло крутой скулой летящей яхты, туго-закоченевшее тело выпихнулось наполовину из воды, и, вертанувшись, вдруг зацепилось окостеневшими белыми пальцами за фальшборт и несколько секунд волоклось обочь судна, выдернутое на поверхность скоростью судна.

 Рулевой сидел, оцепенев и вжимаясь в жёсткие мокрые рейки сиденья, и глядел заколдованно на мокроблестящий, мерцающий искрами тёмно-зелёный бархат небрежно вьющегося смокинга и легкомысленно сбившуюся набок «бабочку» поверх изящной белой сорочки с воротником-жабо.

 Когда через полчаса сонно выбралась из каюты следующая вахта, рулевой немного отошёл от испуга и уже не вполне уверенный в том, было ли ЭТО или привиделось жуткой штормовой ночью. Он спустился в каюту, стащил комбинезон-«непромоканец», кипятком из термоса развёл целую банку сгущённого какао, жадно выпил его и забрался в сухой спальный мешок на койку с подветренного борта. Быстро уснул, словно провалился в яму. Скоро надо было снова заступать на вахту…

Сумбурный обрывочный сон  прервался так же  внезапно, не принеся облегчения.

   Росляков соскочил с кровати и стал поспешно кидать вещи в чемодан.

   Первым же рейсом он вылетел домой.

   В полупустом салоне самолёта ему надоедал назойливый сосед. Он то предлагал сыграть в шашки, то порывался рассказать анекдот. Росляков пересел от него. Стали разносить завтрак. Надрывно заплакал грудной ребёнок в переднем салоне.

   Михаил смотрел в иллюминатор. Земля сверху казалась сиротски обиженной и пустой, только на Урале виднелся местами снег, а потом опять поплыла внизу голые степи, поля.

    Приземлившись в Новосибирске, самолёт издевательски долго выруливал, гудел двигателями; потом целую вечность не подавали трапа.

    Едва дождавшись выдачи багажа, Росляков помчался к Тане, сунув трояк таксисту, не хотевшему ехать так невыгодно близко.

    Дома была только Ольга, Танина старшая сестра. Она усадила его, дала сестрины свадебные фотографии, а сама ушла на кухню варить кофе.

    - Он морской лётчик!- кричала она оттуда.

      Росляков тупо вглядывался в рассыпанные по кружевной скатерти фотки.

      Ольга принесла кофейник, и, как-то виновато улыбаясь, сказала:

      - Этот парень был очень настойчив, он завалил её письмами, телеграммами. А знакомы они – неполных два месяца. Ну, что ещё тебе рассказать? Да, зовут его Саша. Вот… Долить кофе? Бери конфеты.

     Росляков послушно пил подливаемый ею кофе, смотрел то на неё, то на экран телевизора, где начиналась программа «Время». Он медленно соображал, что когда Таня, его Таня, три недели назад говорила ему: - «Я сегодня так счастлива!», их с этим Сашей заявление долёживало в ЗАГСе установленный срок, и этот лётчик-морячок, наверное, уже начищал пуговицы и бляшки своего парадно-выходного мундира.

    - Миша, ты не расстраивайся.

    - Как же так? Почему?

    - Может быть, она почувствовала, что Саше она нужнее, чем тебе. Я даже уверена, что так и было. Хотя она и мне ничего не объяснила. И родители в шоке.

    - Нужнее говоришь?

    - Да, наверное, так и было. Ведь по нашей женской логике это очень важно: быть кому-то нужной, необходимой…

    - Где она теперь?- спросил Росляков.

    - Они уехали к Сашину месту службы, на Дальний Восток. Таня пишет, что там уже зима началась, метели воют. Закрытый городок. Скучно, наверное. И, главное, далеко.

    - Далеко,- сказал Росляков, вглядываясь в полупрозрачную фарфоровую матовость чашки и золотистый сдвоенный ободочек на пустой, выпитой чашке…

    С каждым мигом всё глубже и яснее понимая величину своей утраты…
    
   
   


    
   


    
                До востребования

                Эпилог

     На кладбище, в элитной его части, встречаются Росляков с Натальей каждый год у могилы Николая Кузьмича Увина. В этом году прилетел и Шатицкий. Жаль только, не увидит, какой стала чудо-девочка из пробирки, одна из первых побед ЭКО в Сибири, долгожданная поздняя дочка Увиных Анечка. Она на сборах в Италии. Она теннисистка. В молодёжной сборной уже.
 
      Андрей с Михаилом уже полгода как помирились, забыли ту давнюю нелепую ссору, стали изредка перезваниваться.  Как ничего и не было, друзья переговариваются вполголоса.

     Потом едут  в дорогой ресторан, где Натальей заказан поминальный обед. Никого посторонних нет. Их трое.

    Она извиняется. Уходит  привести себя в порядок.
 
    Друзья остаются вдвоём. Долгое молчание прерывает Росляков.

 - Да, Кузьмич рано помер, мог бы ещё пожить. Что такое восемьдесят лет при его энергии?

 - Ты-то как, Михаил?

 - Да грех жаловаться.  В администрации. Чиновник. Третьего губернатора пересиживаю. Бизнес не для меня. Руками много не заработать. Я человек команды. А ты как в Швейцарии оказался?

  -  История долгая. Рад, что хоть так «соскочил». Я ведь в перестроечные времена  дважды был в Польше. У тамошних своих  родственников консультации получал. Приглядывался. Там шоковый сценарий на три года раньше заработал. Сдуру я считал, что знаю всё наперёд, и сумею оседлать клячу истории, просчитать ход событий. Кое-что получилось.  Закон «О кооперации» вышел. Уж тут не зевай! Скупал у гибнущих заводов за живые деньги складские  их остатки. Оборонку-то государство бросило. Мне директора говорили: - Спасибо, а то нам зарплату платить нечем.

 А я перепродавал,  уже по другим, мировым, ценам медь, алюминий, цинк, подшипники, резцы, электродвигатели. Кормил посредников-прохвостов из товарно-сырьевой биржи. А куда денешься? У них лицензии на вывоз.
 
   Валютой немного занимался, компьютеры привозил, батончики шоколадные, «Марс» да «Сникерс», тюки сэконд-хэнда,- ничем не гнушался.
    Бог надоумил,- подкупал ваучеры,  В нескольких аукционах очень удачно поучаствовал. В трёх проектных институтах миноритарным акционером стал.

   - А ты что, верил, что они поднимутся, проектировщики?

   - Нет, конечно. Зато у них прекрасные здания в центральной части города. Аренда, Миша, - неиссякаемый  источник. Для разнообразия  были акции одного из молкомбинатов,  нового завода  числовых программных станков, сельской ПМК.
 
   С бандитами кое-как нашёл вариант консенсуса, так силовики намекать стали, что надо делиться, чиновники стали на партийное строительство дань собирать, на хоккей, на футбол, на борьбу вольную и классическую, на бокс и каратэ.

    Какой там бизнес, Миша! Едва ноги унёс.

    Живём  сейчас в Санкт-Морице, что в  кантоне Граубюнден. Рантье мы теперь, смех сказать. В основном, на горных лыжах катаюсь. Настоящим слаломистом стал. А поначалу падал, ломался. Два раза  сильно: рёбра ломал, ногу. Жена ругалась. Мы с ней теперь  пылинки друг с друга сдуваем. Любовь та ещё.

    В горнолыжном деле теперь я ас.  А, вообще, жизнь тамошняя - скука. Надо было в Цюрих определяться. Был вариант. Деньги почти те же. А веселее: большой город. По их масштабам, большой. Почти пол-миллиона жителей.

    Вернулась Наталья.

   - Старею. Сентиментальной стала - сил нет. Плачу невпопад. Глаза красные.

   - Ничего, милая. Жизнь есть жизнь. Все свои…

     Среди своих не особенно фальшивы были дежурные слова о добродетелях покойного.

     Пили, ели, говорили. Понемногу темы становились отвлечённее.
   
   - Надо нам, Наташа, хотя бы детей поженить, раз из нашей любви ничего не получилось. Сыну моему двадцать семь, университет кончил, кандидат наук. За девками не гоняется, не в отца пошёл. Золотой зять будет.

   - Ох, Андрюша, я и не знаю. Мы с дочкой - девушки простые. Куда нам с вами, богачами заграничными родниться.

   - Ой-ой-ой, скромничай.  У Кузьмича ведь свой  способ сбережения был: недвижимость. Он один из первых это понял. Квартир двадцать, поди, оставил?

   - Откуда!- возмутилась  вдова.- С чего ты взял? Скажешь тоже: двадцать. Смешно даже! Было бы двадцать, так мы бы тогда горя не знали.

   - А так вы  горе знаете,- подначивал Шатицкий,- с девятнадцатью.

   - Будет вам, - сказал с укоризной Росляков.- Мы ведь только что с кладбища. Забыли, что ли?

   - Нет, Миша,  не забыли. Да только Николай Кузьмич перед смертью с меня слово взял, что будем с Анечкой  жить по возможности весело.




 - Как он жил в смутные годы?
- Растерялся немного, потом понял, что это время – не его. Вернее, что время это настало поздно. Он уже состарился для новых битв. Хватило ума хоть в квартиры вложиться.
 -  Миша подсказывал варианты повыгоднее, спасибо ему,- прислонилась она щекой к плечу Михаила.
 - Да ладно тебе,- какие счёты!- запротестовал Росляков.
 - Жил, скучал, конечно. В стране разруха, обман. Не до подрядов. Потом налаживаться стало. Да время ушло. Здоровье не то.
  Они долго молчали.
 - И большой реке слава до моря,- прервал молчание Андрей.
 - Это точно.

 Они вышли из ресторана.


 - Ты когда улетаешь?

 - Сегодня ночью.

 - Прямо в Швейцарию?

 - Нет, через Мюнхен.
 
 - Спасибо, что прилетал.

 - Пятая годовщина всё-таки. Да и дела были. Последние акции расфуговал. Ничто с Отчизной нас больше не связывает. И от тебя подальше…

  - Что так? Боишься?

  - Боялся. Теперь-то уж перекипело.

  - Да, теперь легче, Андрюша. С глаз долой - из сердца вон. Правильно вы тогда уехали. Всем спокойнее. Особенно мне.
 
  Они стали прощаться.

  Михаил деликатно стоял в сторонке, грустно вспоминал и свою давнюю, светлую, несуразную, щемящую, светлую, грустную…

  -Жизнь больше, чем одна любовь,-  привычным утешительным рефреном наплывала из мглы воспоминаний  расхожая и мудрая мысль, впервые сказанная ему неизвестным попутчиком в сонном купе летящего  в ночи скорого поезда почти сорок лет тому назад.