Андрей КАНАВЩИКОВ:
«Литература — не самовыражение, а служение Слову…»
Сегодня у меня в гостях именитый гость… Андрей Канавщиков. Лауреат Международной литературной премии «Чернобыльская звезда», Всероссийской литературной премии имени Михаила Николаевича Алексеева и других премий. Победитель и дипломант Всероссийских конкурсов и фестивалей, в том числе посвящённого 100-летию со дня рождения Михаила Александровича Шолохова. Член правления Псковского регионального отделения Союза писателей России. Автор четырёх антологий и предисловия к «Антологии русского палиндрома ХХ века» и нескольких сборников стихов, прозы и публицистики. Его произведения печатались во многих изданиях как у нас в стране, так и за рубежом. Человек, который награждён медалями и знаками различных ведомств и общественных организаций…
И.К.:
— Андрей, во-первых, спасибо, что согласились на это интервью. Во-вторых, если можно, сразу такой вопрос… Вы довольны своей судьбой, нет желания её как-то переиграть?
А.К.:
— Игорь, сомневаюсь, что есть на свете хотя бы один человек, который бы полностью был доволен даже очень большими своими достижениями. Каждая вершина неизбежно рождает желание подняться на новую, более высокую и процесс этот бесконечный.
Думаю, что, когда человек говорит, что он чем-то доволен или счастлив, то мы имеем дело, скорее всего, или с игрой на публику, или с некоторым родом психотерапии, когда происходит настрой на нужную себе волну. Человек внушает себе нечто, хотя по большому счёту и жизнь — только процесс, и все её проявления — лишь бесконечный процесс, в котором никогда не можешь достигнуть желаемого идеала.
И.К.:
— Тогда несколько ограничу вопрос. То, чем приходится заниматься в жизни, соответствует тому, чем хотелось бы заниматься? Кем хотели быть в детстве? Совпали ли мечты с действительностью?
А.К.:
— Всё совпало полностью. Всегда почему-то знал, что буду писателем. Иногда ещё хотелось быть археологом и генетиком, но писателем — чаще. Возможность сформулировать свои мысли на бумаге, явить из неких обрывочных сведений цельный образ, ситуацию, картинку всегда очень привлекали.
И во дворе всякие истории рассказывал желающим их услышать. И тетради десятками исписывал стихами и рассказами. В крайнем случае, когда вставал вопрос будущего, всегда успокаивал словами про археологию или генетику — это и родителям, и окружающим было понятнее. Сказать же вслух, что хочу быть писателем, в нашей простой рабочей среде прозвучало бы, по меньшей мере, чужеродно, если не откровенно смешно…
Поэтому до поры до времени мечту держал при себе, искренне зачитываясь книжками по биологии (даже третье место занимал на городской олимпиаде по этому предмету) и истории. А, когда закончил 10 классов школы в 1985 году, неожиданно для многих отдал документы в ПТУ.
И.К.:
— Действительно, не слишком логично выглядит…
А.К.:
— Дело в том, что я даже не рассматривал для себя вариант пойти в технический вуз с целью осмотреться. Если бы туда поступил, то, наверняка, окончил бы его и честно трудился бы по выбранной специальности. Не знаю, хорошая это или плохая черта (мне лично она часто мешает), но если я за что-то берусь, то никогда потом не бросаю на полдороге.
А ПТУ я рассматривал как некую школу жизни, некий рабочий университет. Который был призван или сделать сильнее, дать понятную профессию, или просто стать временем для раздумий. К тому же перед глазами был пример городского поэта Энвера Жемлиханова, выпускника Литинститута, который работал станочником на заводе, что совершенно не мешало ему заниматься литературным трудом.
В советское время, напомню для тех, кто помоложе, заводов в стране было много, а профессия рабочего по-настоящему ценилась. Лозунги даже такие везде были «Владыкой мира будет труд!».
Одним словом, впрямую заявлять о себе как о будущем писателе я боялся, поскольку очень хорошо понимал свои способности и уровень мной написанного на тот момент, а с другой стороны — сдаваться тоже не хотелось.
И.К.:
— И как этот кроссворд удалось решить?
А.К.:
— Окончил с отличием заводские курсы ПТУ, стал фрезеровщиком 4 разряда в инструментальном цехе радиозавода. А параллельно продолжал писать стихи и рассказы, что называется, километрами и килограммами.
Иногда это печатали, гораздо чаще — не печатали, что, впрочем, было совершенно справедливо. Сейчас я бы сам свой рассказ «Летайте самолётами Аэрофлота», который появился в 1988 году на страницах областной молодёжки «Молодой ленинец», не напечатал бы…
Короче, жил тогда в полном соответствии со словами Николая Полевого, известного писателя XIX столетия: «Ищите награды в самом труде, не ожидая другой награды — придёт и она, может быть».
Во многом неожиданно для себя самого получил рекомендацию от местной газеты «Великолукская правда» для поступления на факультет журналистики Ленинградского госуниверситета, а в 1990 году — приглашение стать редактором заводского радиовещания и заместителем редактора заводской газеты. Так втянулся в журналистику, хотя и понимал разницу между журналистикой и литературой.
И.К.:
— И в чём, по-вашему, заключается эта разница?
А.К.:
— Литература, поэзия и проза одинаково, строится на вычленении из окружающего нас бытия неких знаковых моментов, неких художественных обобщений. Литература из конкретных фактов выстраивает тенденции, идеи, а самые живые люди могут нести в себе черты или поколения в целом, или социального слоя, или отдельной профессии.
В журналистике же автор должен как можно сочнее и выразительнее представить конкретного человека уже без всяких тенденций и обобщений. Просто взять и честно рассказать о том, что видишь и слышишь, с непременными точными цитатами. И чтобы как можно меньше было самого автора и как можно больше — своего героя.
Впрочем, есть и плюсы. Первый плюс журналистики для литературы — в приобретении большого круга знакомств и постоянном вращении в событийном пространстве. Ты вольно или невольно находишься в курсе многих вещей, о многом узнаёшь первым и просто больше и масштабнее видишь, чем обычный среднестатистический человек. Второй плюс — необходимость быстрого письма, когда учишься вечером вникнуть в проблему, а утром уже сдать готовый текст.
Помню, какую поначалу испытывал панику, когда в пору отпусков остался в газете один и абсолютно не знал, чем её заполнить. Потом посчитал до десяти, успокоился, подумал, вставил лист в пишущую машинку и работа пошла своим чередом. Журналистика учит писать много и быстро по любому поводу, что само по себе дисциплинирует. Ещё Валентин Пикуль замечал, что писателю нужно иметь железную задницу, а в журналистике без трудолюбия и самодисциплины далеко в принципе не шагнёшь.
И.К.:
— А когда же пришла пора собственно литературы, теперь уже литературы в чистом виде?
А.К.:
— Эти две ипостаси существовали во мне параллельно. Журналистика оттачивала перо и слог, а выходные и отпуска посвящались исключительно литературе. Первой серьёзной публикацией стал выход романа «Призвание Рюрика» в журнале «Север» в 1997 году в №№ 10-12.
Интересно, что, не особо веря в публикацию, я отправил рукопись, да и забыл об этом. Примерно, через полгода или даже год по почте приходит открытка за подписью хорошего писателя и редактора отдела прозы журнала Анатолия Суржко с сообщением, что роман запланирован в таких-то номерах, и просьбой выслать дополнительно страницы такие-то и такие-то.
Всегда рассказываю эту историю, когда иные люди начинают придумывать чепуху о том, что печатают везде только «своих» да «наших», что «пробиться» никуда нельзя. Неправда! И пробиться можно, и самотёк дорогу себе находит, пишите только лучше.
Кстати, на тему блата. Сейчас лично знаю многих известных авторов, вхож во многие двери, но никто и никогда не будет печатать что-то моё только потому, что оно моё или мной принесено. Будут хлопать по плечу, говорить хорошие слова, но если рукопись слаба — ни один нормальный редактор, ни одно нормальное издание текст не пропустит, даже несмотря на очень великую дружбу. Дружба дружбой, а литература литературой. И это совершенно правильно.
Эффект «волосатой руки» во многих досужих разговорах, по-моему, сильно преувеличен.
И.К.:
— И всё же, как кажется, на протяжении вот уже более двадцати лет литература находится под прессом денег точно так же, как и в годы тотальной советской цензуры. Основываюсь на реальных фактах, когда авторы-бездари издавали так называемые книжонки своих «нетленок» только потому, что у них водились кое-какие денежные средства. Не значит ли это всё, что многие издательства — речь, конечно, не о гигантах-монстрах книжной индустрии «ЭКСМО», «ОЛМА-ПРЕСС» и «АСТ» — просто вынуждены думать вовсе не о качественной, серьёзной литературе, а прежде всего… о прибыли, которая позволит им хоть как-то выжить и остаться наплаву? К чему это может привести? Реально ли вообще рассчитывать на какое-то улучшение во спасение настоящей литературы?
А.К.:
— Игорь, вы совершенно правы. Винить издателей в нынешней вакханалии книжной чернухи и пошлости можно только в последнюю очередь. Все хотят нормально жить, хотя бы без долгов и хотя бы зарплату вовремя получать. Поэтому издатели очень часто оказываются именно заложниками ситуации. Их поставили в условия, когда процесс выпуска книг, который, по сути, является государственным делом, частью идеологической работы, фактически превращён в банальный бизнес-проект.
Не говорю, что в советское время система функционировала идеально. Особенно меня раздражала практика торговли «в нагрузку», когда к читаемой и востребуемой книге в магазине частенько прикрепляли выпущенную огромным тиражом книжонку какого-нибудь сомнительного автора, все достоинства которого заключались исключительно в членском билете СП или в том, что написана нагрузочная книжонка о каком-нибудь «пламенном революционере».
Однако нынешняя практика, с упором на верховенство рынка, который, дескать, сам всё расставит по местам, по-моему, ещё более ущербна. В принципе не должно быть ситуации, когда выход книги в свет обуславливается исключительно наличием денег: есть деньги — будет книга, нет денег — не будет книги. Кардинально поменялся вектор движения. Если раньше любой графоман, в общем-то, знал своё место: продаваться довеском, то сейчас бездари очень часто получают деньги и славу исключительно за скандальный сюжет, за грамотную раскрутку.
Громадный минус нынешней системы книгоиздания также в том, что до обидного мало стало переводов с языков народов СССР. Регионы, как правило, варятся в своём соку и не видят ничего за собственными пределами. Для такой имперской страны как России невозможно грамотно строить свою культурную политику без отечественной переводной литературы. Авторы откуда-нибудь из Татарстана, Дагестана, Якутии, других регионов в обязательном порядке должны быть доступны массовому русскому читателю. Как и наоборот: народы России должны читать те переводы с русского, в которых есть существо русского народа, а не космополитически-либеральные адаптации с матом да идеологической кашей в голове.
Думаю, что существующие сейчас перекосы по силам исправить только государству. Во всяком случае, должны быть созданы чёткие правила игры, заключающиеся в здоровом протекционизме. Например, издания, которые служат во благо России, в обязательном порядке должны поступать во все библиотеки страны и во все книжные магазины, и издательства будут об этом знать. Будут знать и трижды подумают, что им печатать — нормальную литературу или чернуху, но уже — на собственный страх и риск.
Без решения этого вопроса мы так и будем, на мой взгляд, периодически разводить руками и вздыхать о неких потерях. Хотя алгоритм здесь понятен, а бизнес по определению не должен дирижировать идеологией.
И.К.:
— Возвращаясь к эффекту «волосатой руки»… Это касается и вступления в Союз писателей? Насколько сложна эта процедура и в чём она заключается?
А.К.:
— Рекомендации для Союза писателей я лично не собирал и туда целенаправленно не просился. До сих пор не знаю, что говорили обо мне рекомендующие авторы в лице Валентина Курбатова, Михаила Устинова и Валентины Алексеевой. Меня просто пригласили в Псков на приёмное собрание, когда заполнил документы и привёз фотографии для билета. Вот, в общем-то, и всё.
К тому времени прошло уже с десяток различных журнальных публикаций, были и книги. Самое, наверное, экзотическое моё печатное выступление заключалось в написании предисловия к «Антологии русского палиндрома ХХ века», которая в печатном виде вышла в Москве в 2000 году.
Факт приёма в 2000 году в Союз писателей воспринял как большую честь и большую ответственность перед Русской Литературой. Не столько гордился произошедшим, сколько старался работать ещё больше, делать ещё больше и лучше. В 2008 году был избран в состав правления Псковского регионального отделения СП в качестве руководителя Великолукского представительства Союза писателей России.
И.К.:
— Андрей, сами понимаете, перед тем, как взяться за это интервью, я, можно сказать, «перешерстил» почти всё, что мог найти из созданного вами на литературном поприще… Творчество ваше многогранное, вы пишите и стихи, и рассказы, и публицистику. Не мешает одно другому?
А.К.:
— Абсолютно не мешает. Скажу даже, что не вижу принципиальной разницы в построении поэтического или прозаического текста. И там, и там требуется образная авторская обработка имеющегося материала. Когда тему нужно повернуть так, чтобы из отдельного эпизода или картинки появились образ, обобщение. Когда бы каждый из читателей мог в каждом герое найти что-то от себя или хотя бы сказать, что, да, он встречал однажды такого человека.
Поэзия и проза лишь разными средствами и формами, но добивается именно такого универсального звучания. Без этой интонации, этого настроя на реализацию той или иной сверхзадачи ничего не выйдет. Не умеющий выстроить тему в стихах и в прозе этого не сумеет. И — наоборот.
Например, есенинскую повесть «Яр» повелось считать слабой, хотя слаба она только с точки зрения есенинских стихов, а взятая по отдельности, сама по себе, как текст какого-нибудь умозрительного «Ивана Иванова» данная проза звучит вполне уверенно и самобытно.
Во всяком случае, лично для себя я различаю поэзию и прозу исключительно вопросом времени. Для прозы времени нужно гораздо больше, чем для стихов. А ещё проза требует больше подробностей, и там, где в стихах можно обойтись всего одним ярким штришком, на бумагу выходит как минимум предложение или два.
Что же касается публицистики, то она, по-моему, есть исключительно вопрос гражданского самовыражения автора. Зацепило что-то из окружающего, задело — вот и следует реакция, где могут быть и проза, и стихи, и журналистика вместе или по отдельности взятые. Публицистика — самая эклектичная в этом отношении форма, однако и самая взрывоопасная.
Несколько раз меня просили вести блоги на интернет-сайтах, и всегда это кончалось закрытием этих блогов. Как-то не получается у меня того нужного холоднокровия, чтобы оставаться в рамках пресловутой политкорректности и интеллигентского спокойствия, чтобы даже о сложных темах говорить нежно. Навсегда, видимо, остался я в советском времени и многие нынешние буржуйские данности, видимо, так и не приму.
И.К.:
— Сам я в основном пишу прозу, потому, конечно, больше читал ваши рассказы. Скажу сразу, не лукавя, мне понравилось то, как вы пишите, ваша манера повествования. Вот, к примеру, ваш рассказ «Великий пост». Бросилось сразу в глаза и поразило то, как вы психологически точно обрисовали состояние беременной девушки, что она испытывает. Я тоже стараюсь «грешить» психологизмом, то есть не просто вести повествование о ком-то, а «влезть в шкуру» своего героя, взглянуть на всё происходящее его глазами, прочувствовать, что он может переживать. И образы у вас получаются совсем не выдуманные, а какие-то живые, настоящие, будто начертанные кистью художника из самой жизни. Поделитесь писательским опытом, как вам это удаётся… Что для этого нужно?
А.К.:
— Спасибо, Игорь, за добрые слова. Прежде всего, нужно любить своих героев. Их следует не столько выводить на бумагу, сколько пытаться представить себя в их качестве. Понять логику их поступков, услышать внутри их голос.
Кстати, о голосе. Часто, когда пишешь какие-то большие формы, то начинаешь различать голоса героев. Бывает, они даже снятся ночью и рассказывают, что собираются сделать дальше или спорят с сюжетом. Прежде всего, для самого автора его герои должны стать живыми людьми.
А появляется вот это ощущение сопричастности своим героям именно из любви. Не должно быть холодного сердца, не должно быть модной сейчас иронии и якобы философской отстранённости, не должно быть скальпеля патологоанатома, который может глубоко проникнуть лишь в мёртвую ткань. Пускай, тебе даже неприятен какой-то герой, не близок тебе и ты не поступил бы так, как он, но хотя бы на мгновение ты должен стать им.
В то же время понятно, что любовь нельзя сымитировать, и она не появится из ниоткуда, если её нет у автора в реальной жизни. То есть написание текста фактически начинается задолго до того момента, когда садишься за лист бумаги. До этого могут быть десятки, сотни встреч, разговоров, поездок. Ты слушаешь людей, примечаешь их походки, повадки, пытаешься угадывать их судьбы.
Про себя скажу, что мне интересны абсолютно все люди, от академиков до бомжей. Стараюсь никого никогда не отталкивать, даже если потом и дождёшься в ответ только грязи.
Приходит, например, в редакцию какая-то женщина. Явно не в себе. Лепечет что-то типа: я ехала в автобусе, а за мной увязался какой-то мужчина, который сейчас ждёт меня на лавочке. Напоследок просит посидеть, подождать, пока мужчина перестанет за ней следить. Вижу, что дама сама не понимает, что говорит, однако выслушиваю, всеми силами стараясь не обидеть.
Доводится общаться и с так называемыми профессиональными правдолюбцами, которые по любому поводу строчат жалобы. Не говоря уже просто о том причудливом вале человеческих историй, с которыми сталкиваешься ежедневно. Так, буквально недавно завершилась кровавая эпопея, когда я с сентября по ноябрь ходил на судебные заседания, где рассматривалось дело об убийстве маршрутчика. Его приятель пристрелил напарника в спину из обреза, а потом отпилил ножовкой по дереву конечности, чтобы легче было прятать труп. Совершенно жуткая история…
Поэтому, если говорить о каких-либо «секретах творчества», то они предельно просты. Во-первых, нужно любить этот Божий мир и людей, не пытаться быть умнее и выше своих героев, а во-вторых, быть сопричастным, открытым этому миру, не прятаться от него в некий кокон или башню из слоновой кости.
И.К.:
— Ещё очень понравились такие ваши рассказы, как «Похмелье» и «Чёрная кошка», которые поражают не какой-то там надуманной, а настоящей, живой реальностью и (тут я всецело согласен с одной из ваших постоянных читательниц Татьяной Виноградовой) ощущением полноты и действительности присутствия. Первый повествует, казалось бы, о простой бытовой гостиничной истории, но, что поражает, сколько во всём этом смысла… даже некой такой лёгкой ностальгии о прошлом. Второй рассказ поучителен и ненавязчиво приводит к мысли, что в этом мире, в этой жизни всегда всё возвращается и за всё надо платить…
Как рождаются идея и сюжетная линия, что тут первично?
А.К.:
— Спасибо, Игорь, что вспомнили Татьяну Виноградову. Она относится к числу, условно обозначим, профессиональных читателей. Тех, кто не ленится духовно работать над чужими текстами, анализировать их, докапываться до авторского замысла. Не удивительно, что и собственные её рассказы удаются.
Сказал бы так, что стадия профессионального читателя является первичной по отношению к литературе. Без готовности слышать других, без открытости и восприимчивости к чужому, думаю, и своё человек толком выразить не сумеет.
Как рождаются тексты, и что служит толчком к их созданию — не знаю. Всегда по-разному получается. Общим является лишь то, что ни один мой рассказ не является простой записью той или иной реальной истории, не является литературным дневником. В одной истории может быть сконцентрировано сразу нескольких реальных эпизодов, характеров или образов. Говорил однажды одному автору в комментарии к рассказу на одном из сайтов, что приведённый им эпизод абсолютно лишний. Получил ответ, что «так было в жизни».
На мой взгляд, аргумент «так было в жизни» в литературе мало что значит. Могло быть всё, что угодно, но идея рассказа, который по определению рассказывается для других людей, не может уже быть принадлежностью одного человека. Из частности в художественном произведении должно вырастать нечто универсально-всеобщее, близкое максимально возможному кругу читателей, а не оставаться простой частностью.
Вообще, в умозрительном споре сюжета и идеи предпочтительнее, по-моему, второе. Не одухотворённый идеей, не доведённый до универсального обобщения сюжет так и рискует остаться частной историей автора, его самовыражением. В действительности, например, я знаю, чем завершилась история чёрной кошки, но напиши я, что кошку сбила машина – и вот уже вместо рассказа, повода задуматься и что-то в себе понять просто выйдет банальная беллетристика, байка на лавочке.
И.К.:
— Многие из классиков мировой и российской литературы, впрочем, как и наши современники, бывало, по нескольку лет создавали свои произведения. Конечно, были и есть такие, кто в год, можно сказать, без особых проблем «выдавали» и «выдают» по два романа или две-три повести…
Я о том, что у нас в обществе ещё бытует некий стереотип. А именно: раз у человека есть книга, то уж точно, что он долго над ней работал, а если написал две и боле книг, то это вообще что-то из области фантастики, а такого писателя можно запросто назвать чуть ли не гением!
Интересно, так сказать, в плане обмена профессиональным опытом, вот у вас, Андрей, как долго пишется произведение? Правда, что писать книгу… — да и всякое другое произведение! — нужно в состоянии «щенячьего восторга», запоем? Мол, так намного проще, быстрее. Хотя, что значит «проще, быстрее»? Ведь литературе, как кажется, вообще не свойственна какая-либо спешка… — не потому ли к писательству всё же лучше подходить обстоятельно, более подготовлено что ли?
А.К.:
— Начнём с того, что сам упор на время написания произведений достаточно условен. Ведь кроме собственно этого времени, проведённого над листом бумаги, автор тратит на него всю предшествующую жизнь тоже. Роман Достоевского «Игрок» был написан очень быстро, рекордно быстро, но можно ли говорить, что он создавался именно в те сжатые неделями сроки?! Писатель всегда пишет свои книги, даже если он, по мнению окружающих, и занят в это время чем-то иным.
Ничего физически невозможного в том, чтобы писать в год по два романа, нет. Объём среднего романа 300-400 страниц. В году 365 дней. Просто в день нужно исправно выдавать по 3-4 страницы текста, в чём нет ничего фантастического, это обычная журналистская норма, не требующая привлечения пресловутых «литературных негров».
Да, напряжённый литературный труд тяжёл, как и любой другой труд, но тут уже ничего не поделаешь. Вообще, хотел бы предостеречь начинающих авторов от иллюзий, что на неких «вдохновении» или «щенячьем восторге» можно далеко уехать. Подчеркну: любой труд, если он труд — труден. Без вариантов.
Часто начинающие склонны находить себе различные извиняющие мотивы. Например, один человек любил мне говаривать, что в голове у него два романа и, дескать, только отсутствие пишущей машинки не позволяет быстро записать имеющееся. Человеку подарили пишущую машинку. Он напечатал на запале страниц 40, удивился, что машинка сама ничего не пишет и стал носиться с другой фишкой: дескать, в компьютерах есть таких программы, которые сами всё пишут, и вот бы ему такой компьютер. Чушь это собачья!
Есть труд — будет и результат. Выкладываешься над листом бумаги, вот и два романа в год — не предел. А ждёшь чуда, обманываешь себя сказками, что умственно работать гораздо легче, чем физически, всегда неизбежно будешь в проигрыше. Как давний фрезеровщик могу сказать, что даже после ночной смены легче восстановиться, чем после энергетически насыщенного рассказа! Ноги судорогой сведёт раз-другой — вот и всё, а когда ум и сознание буквально истощены болью, бывает, после короткого рассказа неделю толком не восстановиться. Ходишь, как в полусне, и можешь только журналистской рутиной заниматься, ничем больше.
Теперь конкретно по срокам написания. На мой взгляд, если добиваться приемлемого качества текста, то строчить страницы с колёс — никуда не годится. Обычно я делаю две или три правки, разделённые минимум несколькими днями. Первая — черновая запись на лист бумаги, на этой стадии просто пишу, как пишется. Вторая стадия — перепечатка на компьютер, здесь что-то уточняю, заменяю, как правило, оттачивая стилистику, слог. И, наконец, третья — чистовая вычитка, когда вместе со стилем смотрю на выдержанность идее.
Смотрю, нет ли в тексте чего-либо, что даже вскользь сработает против государства, народа, что будет вредно для народного сознания. Поскольку даже самый тяжёлый текст должен нести какую-то надежду, позитив, внутренний свет. Нет ничего хуже прозы, которая строится по принципу голого самовыражения: куда унесло — туда и унесло.
Именно с таким «самовыражением» и страну нашу, и нас самих унесло в такие дебри, откуда многие даже пишущие не знают, как выбраться. А выход есть: не ешьте кал, не убивайте первого встречного и думайте хотя бы через раз. Профессия писателя сродни профессии терапевта, зло нужно хотя бы пытаться лечить, а не просто констатировать диагноз, потирая ручки.
Вот, Игорь, и думайте, сколько нужно времени. С одной стороны, немного, а с другой — очень и очень много. Пять минут — и вся жизнь.
И.К.:
— Бывают моменты, когда в работе появляется ступор, что-то вдруг не заклеилось, стало непонятным, о чём дальше писать, как верно сформулировать свою мысль? Отсюда, как следствие, начинаются мытарства, метания от одной крайности в другую…
А.К.:
— Думаю, что при постоянном занятии творчеством состояния ступора быть не может. Другое дело, что иногда не хватает времени, чтобы полноценно реализовать какую-то идею. Меня лично в таких ситуациях спасает перемена занятий: вижу, что пары-тройки дней для рассказа нет, берусь за стихи, мозг не готов к стихам после какой-нибудь «Криминальной хроники» — есть рисунки. Совсем туго, и жизнь такие коленца выкидывает, что хочется глаза закрыть и уехать на Марс, — можно хоть пару минут на гитаре побренчать, почему-то помогает.
Что же касается собственно вечного поиска нужных слов, нужных интонаций, то это — неизбежность. Любая простота и лёгкость иллюзорны. За каждой так называемой лёгкостью, стилистической или сюжетной, кроются годы внутренней душевной работы. Говорю так уверенно, потому что всегда очень мучился без учителей, которым хотелось бы верить, и до очень многого доходил самостоятельно, последовательно уничтожая раннюю слабую свою писанину общими тетрадями.
У Достоевского в «Записках из мёртвого дома» приводится присказка: я больше забыл, чем ты знаешь. Думаю, что всякая успешная литература строится по такому принципу. Изводить «единого Слова ради» тысячи тонн словесной руды — не только желательно, но, пожалуй, требуется каждому пишущему в обязательном порядке.
Где он эту руду просеивает, на бумаге или в голове — не суть важно, за какой отрезок времени происходит такое просеивание, за год или за концентрированное мгновение, проносящееся в мозгу молнией — не суть важно, главное, что подобный процесс обязательно происходит.
И.К.:
— По душе заниматься редактурой своих текстов? Лично для меня такое занятие ощущается… настоящей пыткой, каждый раз огромными усилиями приходится заставлять себя проводить вычитку того, что только «родил»…
А.К.:
— Считаю, что каждый автор видит в своих текстах гораздо больше недостатков и неточностей, чем любой даже самый ядовитый читатель. Автор в отличие от просто читателя, который воспринимает текст с чистого листа, прекрасно знает, чего он хотел добиться, и что получил на выходе.
Поэтому самым строгим и требовательным своим судьёй просто обречён быть сам автор. Нужно снова и снова возвращаться к тем моментам, которые кажутся недоработанными, править их и лучшить.
Конечно, в идеале хотелось бы иметь рядом понимающего и думающего редактора, который всё увидит и всё подскажет, решит за тебя все черновые вопросы, но, увы, такой редактор — очень большая редкость. Поэтому волей-неволей приходится браться за дело самому. Заставлять себя, но браться.
Возможно ли наличие редактора, который сумеет думать так, как ты, но думать лучше тебя? Да. Меня, например, весьма поразило, что из трёх замечаний, которые мне однажды высказал Василий Дворцов, человек, которого считаю одним из сильнейших современных русских прозаиков, вынужден был согласиться со всеми тремя! Он безошибочно нащупал те слабые места, которые я сам чувствовал, и предложил оригинальные решения.
К сожалению, рассказанное — скорее, исключение из правил. Поэтому, редактирование своих текстов является равноправной и неизбежной частью литературного труда.
И.К.:
— Среди начинающих авторов есть такие, кто думает, что книга принесёт огромное количество денег, славу, известность, богатство… и пишут книги только ради денег. В наше время возможно заработать литературным трудом себе на хлеб насущный?
А.К.:
— Если браться за перо с желаниями денег или славы, то почти наверняка ничего из этой затеи не выйдет. Литература сейчас — это не та сфера, где раздают лёгкие деньги.
Жить за счёт литературного труда могут сейчас лишь те, на кого сделали коммерческие ставки издательства. Подчеркну: не те, кто пишет хорошие книги, а те, в кого по тем или иным причинам кто-то готов вкладывать деньги. По недоразумению некоторые люди думают, что, покупая издания известных детективщиков, они сами, дескать, голосуют рублём за желаемую ими книгу. На самом деле, они покупают то, что старательно пиарится, раскручивается по всем телеканалам, в рекламу чего вложены громадные средства.
Человек думает, что он сам выбрал ту же Донцову, но выбор был сделан задолго даже до того, как Донцова прикоснулась пальцами к клавиатуре своего компьютера. Издательским корпорациям так проще жить: создать несколько имён-брендов и целенаправленно раскручивать только их. На бизнес-языке это называется концентрацией капитала.
Формально через грамотно расставленные корпорациями сети можно прорваться. Пример тому книга архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые», которая в 2012 году стала самой продаваемой в России по рейтингу «Forbes» — 1,3 млн. экземпляров. Чрезвычайно важный позитивный симптом!
Однако, отец Тихон — автор опять-таки раскрученный через телевидение. Да и успех его книги далеко не всеми замечен. Так, «Несвятые святые» при поистине рекордном тираже не вошли в число 50 лучших книг 2012 года по версии «НГ». Не значится эта книга и в ряде других рейтингов.
Теперь о своём личном опыте. Гонорар за книгу как таковой практически никогда не выплачивается. Получаешь или совершенно символическую сумму, которая не идёт ни в какое сравнение с затраченными усилиями, или выдаётся на руки часть тиража, которую, не имея коммерческих навыков, продать вряд ли получится, только раздарить.
Мифические слова о «процентах с продаж» тоже могу назвать только мифическими. Книга в книжном магазине может стоить 300-400 рублей, но автор из этой суммы обычно получает от 10 до 30 рублей, если 30 — считается очень хорошо. Почитайте стенограмму встречи коммерчески успешных писателей с Путиным. Даже они жаловались на трудности с издателями.
Реально сумма в 10-30 рублей с экземпляра — банальная подачка писателям. Для сравнения напомню, что за небольшую повесть в каком-нибудь 1972 году автор получал более 1000 полноценных советских рублей и проценты с продаж при тиражах до 100 тыс. экземпляров составляли ещё примерно такую же сумму. За месяц (среднее время на написание повести) литературной работы писатель СССР мог, таким образом, получить до 15 среднемесячных зарплат!
Понятно, что подсчёты я сейчас веду приблизительно, навскидку, но и при такой методике разница в подходах тогда и сейчас очевидна.
Причём, к большому сожалению, качество книги на коммерческую успешность никоим образом не влияет. Моя повесть «Егорыч», посвящённая судьбе реального партизанского разведчика, служившего у немцев, получила хорошие отзывы. О ней писала «Литературная газета», на радио «Маяк» о ней говорил Сергей Шаргунов, заметила книгу известный критик Руслана Ляшева, получил за неё Всероссийскую литературную премию «Сталинград», стал номинантом Всероссийской литературной премии имени Николая Ивановича Кузнецова…
Вроде бы грех жаловаться. Да я и не жалуюсь, поскольку именно работа над книгой послужила толчком к посмертной реабилитации моего героя, когда органы госбезопасности внимательнее пересмотрели дело бывшего полиция. Но вот в части материальной ситуация получается прямо противоположной.
Премия «Сталинград» хоть и престижная (её получали в своё время Юрий Бондарев, Михаил Лобанов и другие), но составляет лишь 15 тыс. рублей без вычета налога. Тираж книги в 1000 экземпляров тем более не позволяет говорить о каких-то суммах. Еле-еле удалось закрыть типографские расходы.
Так вот и выходит. Пять лет работы над повестью, с 2005 по 2010 годы, уточнение исторической фактуры, сбор материала, а на выходе — 0 рублей прибыли. Кормит исключительно журналистика. И не меня одного.
И.К.:
— Вот мы и подошли к разговору о книгах. Когда вышла первая книжка ваших произведений?
А.К.:
— Первая книга вышла в 1997 году в белорусском Новополоцке и называлась «Новый Пушкин уже родился». Это была брошюра толщиной в 20 страниц, продолжающая опыты Велимира Хлебникова, находившего взаимосвязи различных событий. В том литературоведческом исследовании я говорил о цикличности литературных спадов и подъёмов, утверждал, что в 1979 году родился человек, который будет равен фигуре Пушкина по степени влияния на литературу.
Достаточно нахальная была книжка, местное издательство, которое занималось техническими вопросами, даже не захотело указывать себя в выходных данных (как бы чего не вышло!), но и от собранной фактуры отмахнуться не получалось. Сильно сокращённый её вариант позже публиковался в газете «Трибуна», когда благодаря поэту Юрию Беликову появился проект дикороссов, и вошёл в книгу моей публицистики «В одном строю».
И.К.:
— А сколько всего вышло книг?
А.К.:
— В разных источниках в интернете присутствуют разные цифры. Восхищаюсь трудолюбием тех, кто этим занимается. Честно сказать, сам я давно такими подсчётами не интересуюсь. Количество книг никоим образом не влияет на их качество и их востребованность. Десятка три есть, но никогда ими не любуюсь и не перекладываю, как коллекционер свои марки. Кто-то читает, кому-то становится от моих книг лучше, светлее — и слава Богу!
Раньше как-то старался контролировать и отслеживать все публикации, пока не понял насколько всё это несерьёзно. Главное — сделать качественный, читаемый текст, а остальное уже пишущего касаться не должно.
И.К.:
— Андрей, в этом году в «Издательстве Сергея Маркелова» (Великие Луки) вышла ваша новая книга под названием «Земляника», с чем Вас искренне поздравляю от души. Большое спасибо за присланный экземпляр. И знаете, честно… без всякого преувеличения можно сказать, этот сборник уже тем примечателен и значим, что в нём представлена ваша философская и любовная лирика, которая при чтении требует не простого, поверхностного отношения, а тонкого, глубинного понимания. «Неисчерпаемый источник для размышлений и обобщений» (О. Филиппова). Это значит, что вы действительно Мастер не только живой, реалистической и психологичной прозы, но ещё и любовной и философской лирики…
Чем дорог этот сборник? Вы довольны им? Или что-то не удалось воплотить?
А.К.:
— Рад такой оценке книги. Спасибо, Игорь! «Земляника» появилась для меня достаточно неожиданно. Говорил издателям, что даже если ничего они не напечатают, моё хорошее отношение к ним не поменяется. Поскольку ценю издательство за качественные краеведческие книги, за линию поддержки местных авторов.
Тем не менее, Сергей Маркелов решил сделать мне такой подарок к 45-летнему юбилею и даже не слишком возмущался, когда стихов было отобрано несколько больше, чем первоначально планировалось вместить. Согласно договору в сборник вошли только новые стихи, написанные в 2009-2013 годах, всего более 300 произведений. Уже по одному своему объёму «Земляника» просто обречена стать для меня знаковой поэтической книгой. А об остальном пусть судят читатели.
Во всяком случае, я старался, чтобы был честный разговор. Чтобы всё звучало искренне и будило сознание, заставляло думать, сопереживать.
Приятно мне также то, что наряду с моими стихами в «Землянике» помещены и литературоведческие статьи, где смог с теплом вспомнить таких ярких авторов как Владимир Фирсов и Кронид Обойщиков. Есть там и достаточно подробный разбор творчества краснодарского поэта Николая Зиновьева, которого считаю сейчас лучшим продолжателем пушкинской линии русской поэзии. Недавно Николай Александрович прислал свежий сборник своих стихов «Дождаться воскресения» — как всегда очень глубоко и ёмко. Кажется, люблю у Зиновьева всё им написанное, до того всё это с открытым сердцем сказано.
И.К.:
— Количество изданных книг можно считать неким показателем профессионализма, значимости писателя?
А.К.:
— Вряд ли. Налепить книжек сейчас, особенно за свой счёт, можно любое количество. Однако основным критерием, на мой взгляд, является именно читательское восприятие. Его не подделаешь, не сымитируешь.
Помню, как выступал перед студентами в нашем центре патриотических инициатив имени Александра Матросова по случаю выхода книги «Александр Матросов: подвиг и судьба». Казалось бы, патриотическая тема сейчас в глубочайшем загоне. На виду исключительно бандиты и прочие уроды, над советской историей принято смеяться взахлёб.
Но странное дело: когда начал говорить перед молодыми людьми, объясняя, как и почему правда подменяется мифологией, отчего на свет божий рождаются антипатриотические и антисоветские мифы и кто за ними стоит — зал внимательно слушал. Не свои юношеские проблемы обсуждал, шушукаясь, а именно слушал трагическую, но по-христиански глубокую историю Александра Матросова. Один из студентов в блиц-интервью корреспонденту потом даже сказал, что после сегодняшней встречи решил, что обязательно пойдёт в армию!
Не хвастаюсь, но после таких встреч, такого глубокого и чуткого реагирования все материальные трудности писательского ремесла как-то уходят на второй план. Почему-то верится в хорошее, в то, что государством будет однажды в полной мере востребовано писательское слово.
Конечно же, хочется не ждать выходных и отпусков для того, чтобы полностью выложиться на литературу. Хочется, чтобы труд писателя был, наконец, признан трудом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Неправильно это, когда годы вкладываешь в книгу, написанную во благо России, а Россия в ответ морщится и называет твои усилия хобби.
Кстати, даже вполне успешные коммерческие писатели и те в графе занятий пишут сейчас «безработные». Дикость!
И.К.:
— Андрей, совсем не праздный вопрос. Прошу понять правильно, просто хочется разобраться в литературном профессионализме… Хорошо? По-вашему, кто имеет право называть себя профессиональным писателем?
А.К.:
— Не знаю, насколько внятно смогу на этот вопрос ответить, так как не слишком в курсе хитросплетений с принятием Госдумой закона о творческих союзах. Но сейчас, в нынешних российских условиях профессиональным писателем с юридической, правовой точки зрения не может называть себя никто. Литература в РФ сейчас намеренно превращена в хобби, в некое внеслужебное занятие.
Я понимаю, почему это происходит, благо именно писатели, особенно в национальных республиках, стали основными идеологами разрушения единого государства, а Союз писателей СССР не только не стал мозговым центром советского имперского начала в перестройку, но и сам многократно разделился, теряя имущество и авторитет. Однако в принципе существующее положение вещей ненормально. Так быть не должно!
Надеюсь, что вместо демагогической трепотни про «национальную идею», государство обозначит, наконец, однажды чёткие приоритеты своей идеологической политики. В чём это может выразиться для писателей? Да хотя бы в наличии госзаказа на произведения определённой тематики. В наведении порядка с гонорарами и издательской, книготорговой политиками. А то сейчас просто стыдно иногда бывает признаться, что причастен к такой безденежной и безнадёжной профессии как писатель.
Читал недавно интервью Шагинура Мустафина с Раулем Мир-Хайдаровым. Классик татарской литературы приводил слова Аскада Мухтара: «Единственное место в стране (СССР — А.К.), где ещё почитается писатель, это Кавказ и Восток. Я даже в Москве никогда не признаюсь, что я писатель, ибо это вызовет только негативную реакцию».
Сейчас, на мой взгляд, советские болячки не только не лечатся, но усугубляются. Перекосы с приёмом в СП графоманов не только не устранены, но словно бы намеренно выпячиваются через обилие различных союзов.
Короче, Игорь, несмотря на то, что ответ на ваш вопрос, вроде бы, лежит на поверхности, он, что называется, в горле застревает.
И.К.:
— Знаете, Андрей, названия ваших книг — «Призвание Рюрика», «Три войны полковника Богданова»… — невольно натолкнули на одну мысль. Какое место в вашем творчестве занимает История? И почему?
А.К.:
— Настоящее никогда не существует само по себе без незримо присутствующих здесь же прошлого и будущего. Нельзя эти три равноправных составляющих разделить и сказать, что из них главнее. Для меня, например, всегда было естественным в поиске ответов на что-то обращаться к истории. Не убежать от настоящего, не спрятаться от него, но именно яснее понять это настоящее, разобраться в корнях и истоках.
Например, меня всегда удивлял момент, почему языческая Русь так легко приняла христианство. Мы часто бездумно проборматываем слова про огонь и меч, но ведь всё происходило гораздо мягче. Стал разбираться. Оказывается, славянское язычество сильно отличалось от западного язычества, а в Днепр князь Владимир сбрасывал варяжских идолов. Культа Перуна и тем более кровавых жертвоприношений на Руси не было! Славянское язычество Руси ко времени Владимира уже являлось полухристианским.
Сейчас эти мысли воспринимаются привычно, их даже священники высказывают. Но в 80-90-е годы прошлого века меня это открытое тогда знание весьма укрепило и помогло многое понять.
А в «Трёх войнах…» через судьбу полковника Богданова проводится анализ существа так называемых локальных войн, где советская империя отстаивала свою независимость — во Вьетнаме, Египте, Афганистане… Приводится масса фактических данных, причём, часто нелицеприятных и закрытых, анализируются ростки той гнили, что разложила в конечном итоге и Советский Союз, и казавшийся таким единым народ.
Новое моё обращение к истории — написанная совместно с московским историком Иваном Чигириным книга «Русский человек Иосиф Сталин. Пословицы и поговорки в речах и сочинениях И.В. Сталина». Книга вышла в московском издательстве «Достоинство» и была впервые представлена на книжной ярмарке на ВВЦ. Иван Иванович собрал уникальные архивные сведения и документы, как из архива Сталина, так и из архивов Коминтерна, Молотова, ЦК КПСС и других источников, а я постарался, чтобы всё это максимально работало на общую идею.
На самом деле, при обилии написанного и издающегося сейчас о Сталине, тиражируется совершенно немыслимое количество полуправды и откровенной лжи. Несвободен от фальшивок даже «Генералиссимус» Владимира Карпова. Периодически Сталину приписываются, то слова, сказанные за него Анатолием Рыбаковым «Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы», то цитируется его выступление на «встрече с творческой интеллигенцией» в 1946 году, которой в природе не существовало.
Даже пресловутый доклад Хрущёва есть ни что иное как глобальная филькина грамота. Он был зачитан уже после того, как ХХ съезд завершил свою работу, отзвучал «Интернационал», а делегаты съезда сели в самолёты и поезда, чтобы ехать домой. Хрущёв читал свой доклад только перед новым составом ЦК партии (76 из 122 человек избирались впервые), которым объявили об их избрании только после завершения аферы с «докладом».
Закрытым заседанием, где произошла читка «доклада», руководил не президиум ХХ съезда, а президиум ЦК! Иначе говоря, «дети ХХ съезда» ведут свою родословную от лжи, от подлога. Часто, даже ничуть не смущаясь своей ложью.
Я лично не считаю это правильным. И нахожусь на той точке зрения, что каждый человек должен отвечать исключительно за то, что он совершил или не совершил, а не за то, что ему приписывают или хотят приписать.
Только один небольшой фактик. Коминтерном, неподотчётным, кстати, ВКП (б), руководил Отто Куусинен. На финансирование различных партий и революционных лидеров по всему миру израсходованы колоссальные средства, однако успешные социалистические революции стали происходить ТОЛЬКО после роспуска Сталиным Коминтерна, глава которого королевой Великобритании был удостоен титула «сэр». Рыцарь Её Величества во главе мирового рабочего движения — не слабо!
Думаю, что в «Русском человеке…» подобных неизвестных для массового читателя фактиков и фактов приводится очень много. Органически не воспринимаю ложь во всех её проявлениях, и если мы хотим идти вперёд с открытыми глазами, не рискуя наступить на очередные грабли, то без истории, честной истории, никуда не деться.
И.К.:
— Андрей, не знаю, как у вас, но у меня порой возникает крамольная мысль, что сегодня литература — в её традиционно-книжном понимании — умирает… и скоро вся уйдёт в Интернет и станет сетевой. Это так? Какие надежды с ней связываете и что от неё ждёте?
А.К.:
— Предубеждений по отношению к сетевой литературе у меня нет. Периодически открываю для себя новых интересных авторов, часто с удовольствием читаю их. Кого могу опубликовать — публикую, кому интересно моё мнение — высказываю его.
Специально в сеть не рвусь, мне как-то привычнее и проще работать с листами бумаги и традиционными книгами, но и отказываться от приглашений — не отказываюсь. Понимаю, что времена меняются и литература в сети теперь — полноправный участник литературного процесса.
Особых надежд именно в связи с сетевой литературой не питаю, но в части отечественной литературы в целом настроен вполне оптимистично. Период разрушения и лжи неизбежно должен смениться периодом строительства и созидания. Периодом умного, деятельного патриотизма. И когда такое время придёт, думаю, всем писателям — и сетевым, и несетевым — работы хватит.
Лишь бы не забывать, что Слово — это Бог, и литература — это служение Слову, а не простое ремесло.
И.К.:
— Вы правы, Андрей. И спасибо за такое интересное интервью. Всех вам благ… и, конечно же, творческих успехов и новых книг!
А.К.:
— Большое спасибо! Искренне желаю новых успехов и книг и вам, Игорь, и всем, кто сейчас познакомился с нашим разговором!
И.К.:
— До новых встреч!
ноябрь 2013 г.