10
Потомок "Золотой Орды".
Я не помню сейчас, как я тогда так быстро оказался на улице. Знаю только, что
никто не вышел в прихожую проводить меня... Да, вот такой я. Иногда позволяю себе
уходить - не прощаясь...
"Всё! Всё кончено!" - твердил я себе безостановочно.
Двенадцать месяцев я мечтал об этой встрече, изводил себя, переживая заново и
заново: как всё это будет прекрасно и сильно! А какие яркие сны не давали мне покоя!
И, вот, - эта встреча была...
Громко хлопнув, за мной закрылась входная дверь подъезда, отчего я невольно
вздрогнул и обернулся на неё; и вдруг понял, что только что - враз - лишился всего,
чем жил этот год...
"Мне только двадцать, а я уже второй раз... отвергнут. Неужели, я такой...
неудачник?.. Почему она убеждена, что мне от неё только то... нужно, что... всем мужикам
нужно? - как они всегда думают... Нет! Я любви хотел! А любви-то - и нету... Никакой
любви тут и нету... и не было... Плохо... Всё плохо!" И ко мне пришли одни из самых
мрачных мыслей, какие только приходят к нам в дни нашей юности.
Я тихо брёл в сторону вокзала и, навряд ли, что-то видел и слышал вокруг себя.
"Пусть все живут, как им нравится. Я никому не хочу мешать! Никому не буду
помехой... А как я буду жить - это моё дело... Хотя я ещё не знаю пока, как я буду жить.
Ну, не знаю - и всё тут!.." "Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня", - вспомнил я
слова из песни. Вспомнил и фильм; и яркие краски моря и громкая музыка стала
накатываться на меня, словно волна за волной; и я услышал сильный голос, который пел:
"Трещит Земля как пустой орех.
Как щепка трещит броня,
А его во вновь разбирает смех:
Какое мне дело до всех до вас,
А вам до меня?"
Я вздохнул, задумался, не помню о чём, а потом уже сам пропел один куплет:
"Но пуля-дура вошла меж глаз
Ему на закате дня.
И не успел сказать он в этот раз:
Какое мне дело до всех до вас,
А вам до меня?"
Очнулся я, когда оглушительно-громко завизжали колёса "Волги"-такси по асфальту
рядом со мной, чего совсем не могло быть в любимом фильме, и услышал такой знакомый мне
крепкий мат:
- ...твою мать! Чего под колёса лезешь?! Шалопай! Обкурился дури, что ли? Сейчас
вот монтировкой огрею по пустой башке - так быстро соображать начнёшь! - из машины вылез
пожилой таксист и очень серьёзно погрозил мне кулаком. - Вали отсюда, а то час..! И
нарожают же идиотов, а потом... отвечай за них!
Конечно, я был виноват.
- Извините, - буркнул я и, будто меня и впрямь побили, виновато опустил голову
и молча и быстро свернул в сторону, и ускорил шаги. Мне было очень стыдно перед таксистом.
Но на этом мои несчастья не кончились. Почти сразу же, у вокзала я наткнулся на
толпу цыганок самого разного возраста. Если бы не случай с таксистом, я бы заметил их
раньше и непременно обошёл бы стороной, но сейчас было уже поздно. Я с детства боялся
этих шумных и нахальных людей: с тех самых пор как мы с мамой путешествовали и много раз
натыкались в вокзалах и в вагонах на этих... "кочевников". Поэтому я быстро откачнулся
от них, как от препятствия, и пошёл дальше. Но было поздно. Одна из цыганок, в обычном
своём пёстром наряде и с маленьким ребёнком на руках, закутанным в какое-то тряпьё,
схватила меня за одежду свободной рукой.
- Давай, милый, погадаю! Всю правду скажу, соколик.
Я уже имел опыт и знал, что им отвечать ничего нельзя, иначе не отвяжутся, и
молча и упорно шёл вперёд. Но цыганка крепко держалась за курточку, и у меня нечаянно
вырвалось всего лишь одно слово: "Отстань!" Ну и покаялся же я, что произнёс его! Я
уже давно смешался с привокзальной толпой, а всё ещё слышал в свой адрес такие нещадные
посулы, что казалось, что меня принародно обливают помоями, и теперь все будут
шарахаться в стороны, тыкать в мою сторону пальцем и хохотать. Я влетел в большие,
тяжёлые двери вокзала, хотя и не думал сюда заходить, и остановился посреди огромного,
шумного зала напротив табло с расписанием прибытия и отправления поездов. Не одну минуту
потребовалось мне, чтоб прийти в себя и оглядеться. Нет, ни у кого до меня не было интереса.
Зато попался мне на глаза телефон на стене, и я сразу же вспомнил об Андрее. Ни
у кого из моих знакомых телефона не было, а у Андрея был, потому что его отец до пенсии
работал железнодорожником. Андрей - старинный друг мой. Были у меня и другие товарищи,
но сейчас - ближе его никого не было. Он - единственный человек на свете, с кем я мог
поговорить о чём угодно. Правда, порода моя такая, что я... никогда и никому не говорю
всего до конца, и всегда у меня остаётся нечто, о чём знаю только я один. И это моё
правило остаётся неизменным до сих пор...
Трубку взяла мать Андрея Нина Николаевна.
- Здравствуйте, тётя Нина! А Андрей дома?
- Сейчас позову, - ответил мне знакомый голос.
"Кажется, она не узнала меня, - обрадовался я. - А то мне надоело объясняться со
всеми. Надо и Андрея выманить из дома".
Когда в трубке послышался голос друга, я обрадовался и, даже заулыбался.
- Привет, Андрей! Узнаёшь?
- Во! Ты, что ли? Илья?!
- Да, я.
- И откуда ты?
- Отсюда. С вокзала. В отпуск приехал.
- Ну, ты даёшь! Во, здорово! Так что ж ты там? Давай сюда! Я дома.
- Не... Лучше встретимся... где-нибудь. Да, в беседке нашей! Знаешь же?
- Какой разговор? Ноу проблем! А чего сюда не хочешь?
- Да... объясняться с твоими... Потом как-нибудь.
- Всё! Я уже лечу!
Андрей жил не далеко от Зои, в старом деревянном бараке на четыре хозяина,
с небольшим огородиком и садиком под окнами. Я, чтобы не идти вновь мимо цыган, пошёл
задами, через железнодорожные тупики и отстойники, через знакомые мне дыры в заборах.
В самой гуще кустов черёмухи и акаций нашёл я нашу беседку, уже основательно покосившуюся
от старости. Почти одновременно со мной появился там и Андрей. Мы крепко пожали руки,
обнялись и основательно похлопали друг друга по спинам и плечам. Мы, действительно,
искренне были рады встрече.
Андрей немного ниже меня ростом, но плотный, широкоплечий, скуластый, с чёрными,
немного вьющимися волосами. Что-то восточное было во всём его облике, а с лица его
будто картинки срисовывали в учебник по истории, где изображали древних кочевников в
мохнатых шапках и на маленьких лошадках с длинными гривами. Мы даже в школе шутили на
эту тему, что Андрей - это прямое доказательство того, что на Руси когда-то было иго
Золотой орды. Андрей - умный парень - и никогда не обижался на наши шутки по поводу
своей внешности; он был даже по-своемому оригинален, непривычен для нас, красив, и
девочки всегда обращали на него внимание. Я давно знал его родителей, а они... самые,
что ни на есть, - обыкновенные русские, русые, светлые; но ни Андрей, ни я, никто другой
никогда, ни разу - при мне, по крайней мере, - не удивлялся этому. А почему? - не
знаю... Видимо, все помнили "теорию о генах и наследственности". Но Андрей не любил,
когда его спрашивали: какой он национальности. "Русский я!" - произносил он всегда эту
фразу таким голосом, что у спрашивающего уже не было никакого сомнения: кто перед ним;
и всякий начинал понимать, что "русский" - это вовсе не внешность человека, а нечто
большее... По этому поводу очень точно и сильно сказал великий поэт: "Здесь русский дух,
здесь Русью пахнет"! А как ты выглядишь? - это уже мелочи. Взять, к примеру, другого
моего товарища - Володю; тот светлый, голубоглазый - но русским его не назовёшь: с
первого взгляда понимаешь - он немец, хотя и сильно обрусевший.
- Я боялся, что ты ещё на занятиях, - сказал я.
- Не, я сегодня только две пары отсидел, - отмахнулся Андрей. - Ну, рассказывай -
как ты? - торопил он меня.
- Я - нормально, - я всё ещё продолжал улыбаться от удовольствия от встречи с
другом. Закурил.- А ты так и не куришь?
Андрей отрицательно покачал головой.
- И не хочется.
- Правильно! - согласился я.
Разговаривать нам было легко: мы с полуслова понимали друг друга.
- А чего не в форме? Надоела? - спросил он.
Я пожал плечами.
- Я же дома. Да и патруль ходит по вокзалу. Потом объясняйся с ними.
- Ну и... как она... армия? Как ты там? Дедовщина есть?
- Да я ж полгода в учебке был. А там все одного призыва. Там мы сдружились. А
когда в часть перевели - так мы уже сержантами были, да и опыт кой-какой имели. Да и нас
в одну часть порядочно попало с учебки, и держимся мы друг друга. Так что... и сдачи
можем дать. Да и взводным к нам поступил лейтенант, молоденький, только что с училища.
Щёголь, солдафон ещё тот! - я даже засмеялся, описывая своего нового командира Андрею.
- Строгий, спуску не даёт никому, но справедливый. И, что интересно, - почти круглые
сутки с нами занимается, даже ночами часто спит у нас в расположении; не всегда, но
часто, даже койку ему поставили специально. Говорят: в общаге-то лейтенантики-холостяки
выпить любят, и частенько, а наш-то - не пьёт. Короче: служака он ещё тот, и, я думаю
- далеко пойдёт! А он мне нравится, таким и надо быть! Так что "дедам"-дембелям свои
законы устанавливать не удаётся. Хотя есть парочка "козлов", да несколько
"шестёрок"-приспешников у них... Во! Андрей, а ты замечаешь до чего мы дожились: я тебе
рассказываю об армии, о службе, а жаргон мне приходится употреблять зэковский, тюремный?
- Да, есть такое, - улыбнулся Андрей, - Но... я вижу, что... службой ты всё-таки
доволен. Не жалеешь?
- Нет, не жалею. Армия - хорошая школа. Я там впервые почувствовал себя, что
я... мужик... мужчина. Да ещё: когда управляешь такой махиной, как танк, и он тебе
послушен как... как... даже не знаю, как сказать, с чем сравнить... Но когда летишь
на нём и понимаешь, что эта многотонная машина послушно выполнит всё, что ты захочешь
- ощущение неповторимое! Будет, что вспомнить.
- Я, Илья, конечно, понимаю, что тебе уже все надоели, но, всё-таки: с чего ты
вдруг?.. Ты ж так мечтал... выучиться! Я-то знаю!
Я ответил другу не сразу. Даже на какое-то время моё внимание привлекли воробьи,
которые нашли в пожухлой траве недалеко от нас что-то интересное, и расшумелись. И я
невольно вспомнил, как я в детстве, чтоб не отстать от друзей, смастерил рогатку и
испытал её силу, стрельнув по воробью, и... попал. И это был мой последний выстрел с
того оружия. Мне даже сейчас стыдно за свой тогдашний поступок.
- Как тебе покороче сказать? - задумался я.- Помнишь же в школе учителя по
истории, Петра Алексеевича? Помнишь, как интересно было его слушать? Сразу
чувствовалось, что человек повидал в жизни не мало. Да и знания предмета у него были
прекрасные, и жизненный опыт. Он из Чехословакии в конце шестидесятых демобилизовался
с изувеченной рукой. Да что я тебе рассказываю - сам всё знаешь. Пусть он там был всего
лишь маленькой пешкой, но он был живым, настоящим участником истории, той истории,
которую мы сейчас познаём по учебникам... Может, это не совсем удачный пример, но... А я
что знал? Дом, школа, институт, да груда учебников... Не смог я так. Мне, прежде чем
учить истории других, ужасно хочется самому хоть немножко "потрогать" её самому, своими
руками. Повидать хоть что-то, пережить, даже поучаствовать. Я и в военкомате-то просился
в Афган... Хотел на себе прочувствовать всё: как это... можно стрелять по живым людям?
или самому быть... даже раненым, чтоб прочувствовать ту боль на себе, которую я мог
принести другим... Но в учебку я попал в декабре, а в феврале в Афгане уже всё закончилось.
Андрей меня не перебивал. Мы были настолько близки, что могли молча сидеть
вдвоём - и нам не было скучно.
- Даже Пушкин, когда писал "Историю Пугачёва", не только в архивах копался, но и
ездил по местам событий. Да и... другие ещё были причины у меня, - добавил я, и невольно
улыбнулся: мне было приятно беседовать с другом, который меня понимает. - А вообще -
если честно - я в армии оказался потому, что... осень была, холода наступали. А, если б
- весна была, солнышко пригревало, то... то я совсем в другом месте мог оказаться...
может быть.
Когда я говорил это, надо было видеть лицо Андрея, его округлившиеся глаза от
удивления!
- Да-да, Андрей! Желания-то мои... цель даже была у меня: пуститься, как ветер,
по всему белому свету, в любую сторону, по любому морю. Непременно по морю, непременно
мерещились мне необитаемые острова. И, если б была весна, - подался бы я или во
Владивосток, или в Ленинград... я точно не знаю, не обдумывал - куда. Но мысль была:
выучиться там... на морехода, или в институте на... биолога, зоолога, врача даже, как
Юрий Сенкевич, - и уйти в моря, на острова, куда судьба зашлёт.
Мы помолчали с минуту.
- Да-а, - вздохнул Андрей. - А, ведь, говорят, что мечты, что не сбылись в
юности, - потом мучают нас всю оставшуюся жизнь.
Я ничего не ответил, только пожал плечами, мол: кто его знает - как оно лучше-то.
- А мне ты ничего этого не говорил, хотя... я подозревал, что у тебя в голове
что-то есть, что от тебя всегда можно чего-то ожидать... Есть в тебе такое...
непредсказуемое. Ну, ладно - проехали, - Андрей даже рукой отмахнулся, будто отогнал
от себя какие-то мысли. - А мне бы хотелось посмотреть на тебя в военной форме, - вдруг
сказал он, и я почувствовал, что он понял всё, что я хотел ему сказать о моём поступке
годичной давность, и был благодарен ему за смену темы. - Ты ж ни одной фотки не прислал,
- упрекнул он меня.
- На дембель привезу и фотки, и в парадке меня увидишь! - рассмеялся я.
- Да-а, ты сильно изменился, - рассмеялся и Андрей, зачем-то внимательно
рассматривая меня. - Но, как я погляжу, изменился ты только снаружи, а в голове-то у
тебя всё так же: не то романтика, не то ещё что...
- Я тебе, Андрей, прямо скажу вот что: я думал... я очень много думал вот о
чём... Ты только представь себе: ну, построишь ты дом, или накопишь за свою жизнь полные
сундуки золота, или завоюешь полмира - ничего ты с собой на тот свет не возьмёшь, ни
песчинки! Даже тапочки, что наденут на тебя - превратятся в труху! Понимаешь меня?
Отсюда вывод: значит, нет никакого смысла тратить жизнь на... на себя. Вот до чего я
додумался! Значит: человека, пока он живёт, должно занимать только то - что после него
останется! Потому что: что бы ты ни сделал - всё до крошечки останется тем, кто будет
дальше жить после тебя. И надо думать о том, чтобы то, что останется от тебя - было
нужно, необходимо другим, чтобы они пользовались этим и помнили тебя. А, если ты будешь
делать в жизни только то, что понадобиться только тебе, то после тебя всё это
превратиться тоже в труху, как тапочки, и никто о тебе и не вспомнит, будто и не жил ты,
будто и не было тебя никогда... Вот, по-моему, главный смысл жизни.
- Да-а... - не то вздохнул, не то удивился Андрей. - Ну и карусель же у тебя в
голове! И как ты со всем этим живёшь?.. И как разберёшься когда-нибудь?
У меня в альбоме есть замечательная фотография: мы - три друга -
сфотографировались накануне выпускного вечера в школе; я, когда смотрю на неё, всегда
удивляюсь: как точно на ней видно - кто из нас есть кто. Володя - высокий, красивый,
аккуратно постриженный, в костюме, с галстуком - ну, сразу видишь в нём будущего
инженера, начальника, а то и "повыше" кого. Андрей - коренастый, широкоплечий, одет
попроще, но тоже "мальчик домашний", хотя и без костюма и галстука. И - самое
замечательное в нём - его азиатское лицо: смуглое, широкоскулое; и первое, что приходит
в голову, когда смотришь на эту фотографию, это то, что: "вот бы нарядить Андрея в
какой-нибудь национальный костюм - то-то был бы колоритный красавец"!
А я на фото? Волосы до плеч, усики - а бриться мне пришлось с шестнадцати лет,
когда у моих друзей ещё и пушка-то на лице не было! - яркая свободная рубашка, и всё
такое... Ребята смеялись надо мной, когда увидели это фото: "Тебе, Илюха, только гитары
не хватает, или мольберта с красками"! Но о гитаре я и не мечтал - слуха у меня нет,
пару раз пробовал побренчать - и оставил навсегда в покое ту затею; а красками и
рисунками я увлекался серьёзно, но потом бросил и это: понял, что - не моё. И ещё пару
слов о фотографии: взгляд у моих друзей - серьёзный, сосредоточенный, а у меня на лице
- не то улыбка, не то ухмылка, и глаза блестят; попробуй, угадай - что у меня на уме?
что от меня ожидать в будущем?
11
Ох, уж эта - первая любовь!