И казалось, так много лета еще впереди. И они еще накупаются в прозрачной маленькой речке, где белый песок на нехоженых берегах барханами. И лопухи... Величиной с утреннюю газету.
Наездятся на великах по лугам, в которых к полудню делаются запахи, словно тысячи бабушек разом готовят в летних террасах ведрами, тазами дивные свои варенья.
Она вела машину, а он никак не мог отвлечься от ее чуть согнутых, выбившихся на ладонь из-под легкого платья, коленей. Это было невозможно же, ну, невозможно. Казалось, такое не под силу сотворить природе. Ну разве что морю, усердно работающему над галькой.
В приемнике звучали отвязные сербы. И на душе, там, в солнечном сплетенье, где у него ямочка, в которую она так любила утыкаться носом после диких любовей, и щекотала дыханием, - такой лег покой. Как будто вместе с ними на заднем сиденье ехал, сладко подремывал всех простивший в этот день Бог.
О стекло вдруг шмякнулась бабочка и долго держалась, расплющенная.
- Блин, - серьезно сказала она и чуть прибавила.
А навстречу по трассе из пункта А уже выдвинулся серебристый Форд с пьяным водилой.
- Смотри, ежики!- почти вскрикнула она. Взяла вправо. Колесо шелестнуло по луже, как переворачиваемая страница.
Целое семейство ежиков во главе с мамашей важно переходило дорогу. Папаша на шухере страховал. Машин, впрочем, не было. Лес по бокам стоял оглохший, немой. Вязко пахло сосной. Она вышла.
- Хм. Смешные какие.
Ежики ни разу не убоявшись, чинно проследовали за обочину, потерялись в травах, а улыбка еще долго не сходила с лица.
- Поехали, там баня уже готова, - опустив чуть больше окно, с ноткой недовольства произнес он.
- Ути-пути, йооожик мой, - сказала. Как ребенку сказала. - Пойдем, прогуляемся. Когда еще так получится?