НЕСВЕРШИВШЕЕСЯ
Так начался этот, самый, пожалуй, странный из всех, какие у него были с женщинами, роман Андрея. Роман короткий, незавершенный, оборванный в самом начале своего развития, когда они только начали открывать для себя друг друга, но полный такого истинного взаимопонимания, такой синхронности и гармонии чувств, такого взаимопроникновения друг в друга, что Андрей потом всю жизнь вспоминал о ней, как обо одном из самых сильных после Зины, своих жизненных поражений.
Отказ от Тамары, разрыв с Тамарой были одним из тех самых поступков Андрея, о котором он, никогда ни о чем не жалеющий, потом долго-долго, если не всю жизнь, будет сожалеть горько прегорько. И, в та же время, это был одним из тех самых его поступков круто повлиявших на всю его последующую жизнь, к которому у него самого так и не выработалась, в последующем, цельная, однозначная оценка. Жизнь, как в кривом зеркале. Не поймешь, где настоящая, а где искаженная действительность. Как в стихах самой Тамары:
«Зеркала. зеркала – измучили! Зеркала – заломили стан, запытали руки ждущие, дрожь – ответная Зеркалам. Зеркала – свист кнута настоящего, состраданья нет в Зеркалах, Только губы – нервно дрожащие, Если грань ощутят – холодна. Зеркала, зеркала – неподкупные, В четких гранях исповедь глаз. Ни прошедшего, ни грядущего , Неизвестности – мутный взгляд»
Прав он тогда был или нет? Прав ли он был, поддержав, не оттолкнув сразу же потянувшуюся к нему Тамару, дав развиться и окрепнуть ее чувству? Но ведь он и сам потянулся к ней, ведь он сам с нетерпением ждал прихода каждой новой пятницы, дня ее приезда из Львова. Даже ездил пару раз к ней, туда, во Львов, в течении недели, заработав отгулы и договорившись с мастером. Зачем же он тогда все это делал, если потом, через пару месяцев их знакомства, трусливо сбежал, даже не попрощавшись, не сообщив, не уведомив ее о своем отъезде? Чего он тогда испугался, чего запаниковал, если каждая встреча с Тамарой для него самого была глотком свежего воздуха, исцеляющего его и возрождающего в нем интерес к жизни? Надо было только не спешить, не торопить события и все бы само стало на свои места, все бы само собой потихонечку утряслось.
Но он устал тогда бороться с самим собой, устал разрываться между Тамарой и образом Зины, которая тогда снилась ему практически каждую ночь. Ночь - Зина, днем - Тамара. Такого раздвоения личности, такого насилия над своими чувствами он, просто-напросто, не смог выдержать. И он испугался тогда не за себя, он испугался за Тамару. Он побоялся испортить ей жизнь тем, что не в состоянии был ответить на ее любовь в то время и решил тогда рвать, пока еще не было поздно, пока их отношения не приобрели еще характер необратимости.
«Дорога ниоткуда, Дорога в никуда, А мир – как отблеск чуда из тающего льда. Расплывчатые формы, размытые черты. И зыбкость- символ нормы, где мы почти мертвы. Не жизнь, а только тени, не жизнь, а блеклый след, и жгучий яд сомнений – лекарство от всех бед»
Оно, может быть, еще и ничего, обошлось бы как-нибудь, утряслось все само собой, естественным путем, ведь жизнь мудра, а время все лечит. Однако в их взаимоотношения, в ход тех, развивающихся стремительно событий, вдруг вмешалось третье лицо, мать Тамары, Оксана Григорьевна . Слишком уж она оказалась прозорливой, хотя не заметить подобное было невозможно, или же ее материнская обеспокоенность, ее любовь к дочери ей подсказали, что делать, но она не смогла стоять в стороне, быть посторонним наблюдателем.
Как-то в понедельник, вечером, в начале сентября, она, постучавшись, вошла к Андрею. В ее руках находился поднос с графином, наполненным знакомой Андрею темно вишневой жидкостью, и двумя высокими, светлого стекла, прямыми стаканами, а также низкой вазой с фруктами. Андрей удивленно вытаращил на нее глаза. Оксана Григорьев на усмехнулась, шагнула к столу и поставила на него поднос:
-- Не пялься так, Андрюша. У нас разговор с тобой сейчас будет. По душам. А вино, сам знаешь, способствует откровенности...
Она разлила вино по стаканам, взяла в руки свой и села на стул, глядя на Андрея. Андрей взял свой стакан, не спеша выпил вино, чмокнул в восхищении и покачал для убедительности головой, затем поставил стакан обратно на стол, взял грушу с вазы, большую, ярко-желтую, сочную и сладкую даже на вид, откусил кусочек и вопросительно глянул на хозяйку.
Она выпила вино, посидела в задумчивости, держа стакан в руках, затем вздохнула, поставила стакан на стол и, глядя прямо в лицо Андрея, спросила:
-- Ну, как тебе у нас в Бродах живется, Андрюша?
-- Нормально, - усмехнулся Андрей. - спасибо..
Он понял, о чем будет разговор, и так же понял, что разговор получится не из легких, потому что собственного отношения у него к этой проблеме не было. Он плыл здесь по волнам событий, совершенно не пытаясь управлять их ходом и не желая ими управлять.
Оксана Григорьевна пожевала в нерешительности губами, не зная как продолжить разговор, потом в сердцах, отчаянно махнула рукой и сказала:
-- Ой, не люблю я эту дипломатию! Не обижайся, Андрюша, я лучше буду напрямик. Ты, конечно, понимаешь, почему я к тебе пришла. Меня беспокоит Тамара. Она у меня девушка серьезная, даже чересчур. С парнями не гуляла. Ты у нее - первый. И я уже смотрю - она тебя любит. И любит тоже всерьез. По другому, видать, не умеет. А ты ее поощряешь. Смотрю, ты не очень-то против, вижу, что она тебе тоже не слишком-то безразлична. Вижу я, что вы нравитесь друг другу. Так я понимаю ситуацию, Андрей? А?
Она вопросительно глянула на Андрея.
Андрей молчал, потупив голову. Надо признаться, что в глубине души он ждал этого разговора. Ждал и боялся его. Он видел, что Тамара все больше и больше привязывается к нему. Повидимому, она уже и любит его. Но сам он к ней ничего не испытывал, кроме симпатии и глубокого уважения. Ему было интересно с ней, хорошо радостно, свободно, у них было много общего во взглядах, вкусах, привычках, интересах, в уровне мышления и уровне чувств. Они, что называется, были родственными душами. Однако любви к ней у Андрея не было. Между ним и Тамарой прочно стояла Зина. И чем больше он встречался с Тамарой, тем чаще ему
снилась Зина. И ничего он с собой здесь поделать не мог:
«Вновь по траве, обрызганной росою, кружит, петляет дымный след, и чья-то тень с распущенной косою меня зовет в туманистый рассвет.
Я не пойму, то явь или виденье, а, может, просто дивный сон, в котором жизнь опять благословенна, и сердце снова бьется в унисон.
В согласье бьется с разумом и чувством, и не бунтует совесть по ночам, а на душе не так черно и пусто, и снова мы - начало всех начал.
Мы вновь пройдем те сбитые ступени, не тратя сил на ложные слова, забудем боль взаимных обвинений, нас ждет любовь - она всегда права.
Но гаснут сны в размывах Зазеркалья, зовет нас жизнь, лишенная страстей, и снова дней привычное мельканье, готовит нам остывшую постель»...
К сожалению, действительность оказалась именно такой. Заставить себя полюбить Тамару он был не в состоянии. Прошлое цепко держало его в своих объятиях и не позволяло ему чувствовать себя свободно и раскованно. Андрей вздохнул, поднял голову и посмотрел в лицо Оксаны Григорьевны. Она с тревогой, надеждой и чуть ли не с мольбой смотрела на него. Великая сила материнской любви! Что мог ей противопоставить Андрей? К сожалению – ни- чего. Чувствуя себя самым распоследним негодяем и подлецом, Андрей сказал:
-- Я очень хорошо отношусь к Тамаре. Она – чудесная девушка. Каких мало... Но мы с ней друзья, не больше, Оксана Григорьевна.
Оксана Григорьевна внешне никак не прореагировала на слова Андрея. Хотя конечно же, яснее ясного, что она ждала совершенно другого ответа. Она поднялась, взяла графин с вином, налила в стакан Андрею и себе, поставила графин на стол, взяла свей стакан, подняла его вверх, посмотрела вино на свет, потом вздохнула и проговорила:
--Хорошее вино получилось. Чистое, прозрачное и аромат сохраняется. По рецепту матери я его делала. Десять лет Тамаре было, когда я его приготовила. Думала, на свадьбу ей приберечь. Да вот не получается у нас что-то...
Она поднесла стакан ко рту, сделала несколько маленьких глотков затем сказала Андрею:
-- Пей, Андрюша, пей. У нас с тобой разговор долгий. Я ведь не зря к тебе пришла. Ты думаешь, я ничего не вижу, ничего не понимаю, да? Не-ет, Андрюша, к сожалению это не так. Жизнь нас, матерей, порой слишком уж прозорливыми делает. И мы видим порой то, что лучше бы и совсем этого никогда не видеть. Потому-то я и завела этот разговор. Я хочу ясности, Андрюша. Тамара – моя дочь. Ее счастье для меня дороже всего на свете. И я ничего не пожалею для того, чтобы она стала в этой жизни счастливей. В той жизни я не смогу уже ничего для нее сделать. А в этой ее жизни кое что зависит и от меня...
Она перевела дыхание, посмотрела на стакан с вином в своей руке, потом поднесла его ко рту и залпом выпила. Андрей тоже выпил свой стакан, взял пачку сигарет со стола, закурил. Он молчал. Он не знал, что сказать Оксане Григорьевне в ответ на ее взволнованный монолог. Да и что можно или что нужно было в таких случаях говорить? Он не знал. Но и нельзя же все время сидеть и молчать, когда тебе самому задают вопросы прямо в лоб. Да не простые во- вопросы, а такие, что закачаешься, прежде чем сообразишь, как на них ответить. И тогда Андрей спросил:
-- Вы что хотите от меня, Оксана Григорьевна?
-- Я хочу, чтобы ты понял, Андрюша, - очень серьезно и очень внушительно проговорила она, - что я никому не позволю испортить жизнь моей Тамары. Она не создана для игрушек, для забавы, для развлечения. Она слишком всерьез все воспринимает. И если для тебя ваши с ней отношения всего лишь командировочное увлечение, одно из многих, то для нее это надежда на любовь. А в нашем роду все – однолюбы, для нас любовь - это навеки, навсегда. Другой любви у нас не бывает.
Андрей снова взял сигарету, чиркнул спичкой, закурил, сделал пару глубоких затяжек, затем смял сигарету в пепельнице, взял графин с вином, налил себе стакан и выпил его весь залпом. Разговор становился для него тяжелым и малоприятным. Ходить вокруг да около, увиливая от главного, когда тебя спрашивают напрямик, без обиняков, было не в его характере. И он решил больше не темнить, а выложить все, что у него накопилось на душе. Он снова закурил и сказал:
-- Оксана Григорьевна, вы меня извините за уклончивость, но я действительно не знаю, что вам сказать. Вы меня спрашиваете о том, о чем я сам себя в последнее время спрашиваю много, много раз. Спрашиваю и не нахожу ответа. Поверьте, Оксана Григорьевна, мне очень нравится Тамара, она изумительная девушка, чистая, светлая, мне с ней очень хорошо. И я не слепой. Я прекрасно вижу, что Тамара меня полюбила. Но, к сожалению Оксана Григорьевна, я ее не люблю, я не могу ответить на ее чувство. Мне очень жаль, но у меня ничего не получается. Я - пустой, Оксана Григорьевна, я ни на что хорошее уже в жизни не способен... Пусто во мне...
-- Как это, пусто, Андрюша? - тихо спросила Оксана Григорьевна, не сводя с него глаз, - Что это значит?
-- Долго объяснять, Оксана Григорьевна, - криво усмехнулся Андрей, - но получилось так, что от меня невеста ушла. Не совсем, может быть, ушла, но, в общем, развела нас судьба. Два года назад это случилось, а я ее до сих пор редкую ночь во сне не вижу. О каком уж счастье для Тамары может идти речь, если я во сне имя своей бывшей невесты повторяю, если ее лицо до сих пор перед моими глазами постоянно стоит?
Андрей замолчал и чиркнул спичкой, закуривая новую сигарету. Оксана Григорьевна тоже молчала, задумчиво глядя на Андрея. Потом тихо, как бы для себя проговорила:
-- Слушай, Андрюша, а, может, это не так уж и страшно? Время-то мудрое, оно все лечит. Со временем все пройдет у тебя. Я же вижу, парень ты хороший, порядочный, Тамару не обидишь. А любовь что, она потом придет, если сильно хотеть ее, а?
-- Ой, не знаю, Оксана Григорьевна, - покачал головой Андрей, не знаю. Порой мне кажется, что я тоже из однолюбов. Как же мы будем с Тамарой жить, если я смотрю на Тамару, а вижу другую? Ей-то, Тамаре, каково будет, когда поймет? Это не жизнь будет, а каторга. Мука сплошная…...
Тяжелая, давящая тишина повисла в комнате. Пожилая, усталая женщина со следами былой красоты на рано увядшем лице и молодей худощавый парень с печальными глазами и совершенно седыми висками сидели молча, склонив головы и думая каждый о своем, пытаясь разрешить неразрешимое, пытаясь найти выход из того тупика, куда их всех скопом вела не слишком разборчивая в средствах жизнь.
Наконец Оксана Григорьевна подняла голову, посмотрела на Андрея и твердым, решительным голосом сказала:
-- Тогда, Андрюша, тебе ничего не остается, как уехать отсюда И чем быстрее, тем лучше. Пока еще не поздно. Пока еще можно хоть что-то исправить в судьбе Тамары. Да и в твоей тоже...
Она встала, подошла к двери комнаты, взялась рукой за ее ручку замерла на мгновение, потом резко обернулась к Андрею и произнесла жалобным, почти умоляющим голосом:
- -А может, есть смысл остаться, а, Андрюша? Посмотри, какая у нас квартира... У нас и дом в деревне есть... Хороший... С садом... Свадьбу бы сыграли... Работал бы здесь спокойно на заводе... А я бы ваших деток нянчила...
Голос ее неожиданно сорвался, она всхлипнула, рванула на себя дверь и исчезла, оставив Андрея в совершенной растерянности, в состоянии, близком к отчаянию и панике. Надо было срочно искать выход из создавшегося вокруг него положения...
И он нашел этот выход, довольно простой, очень надежный и просто сверх эффективный в подобных ситуациях. И главное – удобный до невозможности. Если ты не можешь решить проблему, то надо избавиться от нее. И все. Ну, а то, что совесть потом будет мучить, так к этому неудобству жизни можно потом будет спокойно привыкнуть и не обращать на него никакого внимания.
Через два дня он уехал из Брод. Уехал в Москву. Он поставил бутылку водки своему старшему прорабу и тот, махнув на все рукой, закрыл ему командировку. Андрей распрощался с ребятами, написал записку Оксане Григорьевне, оставил ее на столе комнаты вместе с деньгами за проживание и уехал на автобусе во Львов. А из Львова в тот же день отправился в Москву.
С Тамарой он не встретился. Была все-таки мысль сходить к ней на работу, но он не смог этого сделать. Было стыдно показаться ей на глаза и невозможно было сказать ей об отъезде. Как будто он ее предавал. Впрочем, так оно и получалось. Этот его поступок, это его поспешное бегство из Брод, ничем, как предательством, назвать было нельзя. Предательством Тамары самой, предательством ее нарождающейся любви, предательством ее надежд на будущее счастье и на возможность собственного возрождения. Он хотел было написать ей письмо во Львов, потом, из Москвы, но не смог, не нашел подходящих слов для объяснения собственного поступка. И он уехал молча, тайком, постыдно.
Впрочем, письмо он ей всё-таки напишет через месяц с небольшим из Северодвинска, куда он сразу же уедет после своего возвращения из Западной Украины. Уедет он в Северодвинск через пару дней после приезда, словно старался убежать. Вопрос только - от кого? От Тамары или от самого себя? А может, не убежать, а всего лишь спрятаться. Ведь он даже адреса обратного на конверте письма Тамаре не оставил. Испугался ответственности или того, что она сможет его найти и, не дай бог - приехать?!
И не осталось у него от Тамары ничего, ни писем, ни записок, ни фотографии. Только ее лицо долго еще будет будоражить память, неповторимо прекрасное лицо юной мадонны, с такой любовью, с таким обожанием, с такой преданностью глядевшей на него, что замирало и падало куда-то вниз его бедное, ничего не соображающее в этой суматошной жизни сердце.
«Но снова из тьмы вдруг лицо выплывает, где взгляд твой, как бездна осенней ночи. И если на свете любви не бывает, так что же тогда мое сердце кричит?!»
И ощущение чудовищной, непоправимой ошибки, глупости, граничащей уже с преступлением против самого себя, в который раз совершаемой им на своем жизненном пути. Сколько еще будут продолжаться эти его безобразия и до каких же пор он будет приносить одни несчастья полюбившим его женщинам? Или ему уже пора ставить крест на своем личном, на своем семейном счастье и начинать стороною обходить всех порядочных женщин, встречающихся на его жизненном пути?
«Не клевещите на любовь. Она ни в чем не виновата. Она уходит, чтоб вернуться вновь, как наважденье, как расплата. Расплата за непонятую жизнь, за все грехи, что стали «несудимы», и за тоску, что голову кружит, а сердце покрывает вязкой тиной. Тоска зовет куда-то вдаль, вновь соблазняя призраками счастья, но рвется памяти непрочная вуаль, и над собой никто уже не властен. Не потому ль, в рассветной полумгле, когда душа запросится на волю, ты возвращаешься по прежнему ко мне, а я кричу от счастья и от боли»...
Как бы то ни было, но Тамара еще долге останется открытой, незаживающей раной его больной совести, обостренной гадливым чувством собственной непорядочности, непорядочности человека, сумевшего при первых же жизненных затруднениях так легко и так подло предать поверившего ему и по любившего его человека. И как точно она предугадала в своих стихах судьбу их только зарождающихся отношений. Воистину, поэты – всегда пророки…
«Реальность дней, где множится Любовь, не веря в принадлежность Плоти к Плоти. Моя реальность – вековой удел, твою впитала разделенность дня и ночи. Давай, все скидывай – твоя полнее Чаша, уже злорадствует у двери Бес… Последний камушек… Ну, какова расплата?! Он на груди твоей – нательный Крест»
Но креста Андрей не имел. Он был неверующим. И ,может быть, к сожалению, зря...
«Пусть будет так: ты «слаб и безобразен», как гнусно бегство от молящих глаз. Пусть будет так: в здоровье и согласье я по другую сторону венчальных фраз. Пусть будет так: я сгину и закроюсь с моей виной за россыпью волос, Пусть будет так: ты утром дверь закроешь, я выдохну тоскою – ты вдохнешь»
Это точно. Уж чего-чего, а этой самой тоски-то Андрей за свою жизнь вдохнул больше, чем достаточно. А несостоявшаяся любовь? Ну, что ж, не первая она на свете и не последняя… Недаром в стихах Тамары она –постоянный образ. Почему? Почему?
«Любовь…Я помню: без дороги окно искала, где твой слышен смех. Холодные, бетонные пороги, дрожь рук и безразличность стен… Теперь – я равнодушна к окнам. Сухи ладони, вещи на местах. Ты беспощаден – крепче верность, надежней, чем привычка на губах»
Неужели и вправду он беспощаден к тем женщинам, которые осмелились полюбить его? Неужели и вправду его любовь к ним всегда безнадежна и всегда разрушительна? Он задавал себе этот вопрос множество раз. Но не находил ответа.
PS Стихи, использованные в повести, написаны автором и Подмосковным поэтом Юлией Черновой