9
Зоя, и "божественный" ноктюрн.
И вот - я вышел на улицу, а там - свежий, прохладный воздух, и дышится так легко!
И в домашней одежде и обуви - мне куда легче и свободнее шагать и махать по привычке
руками, будто я груз сбросил с плеч и, если б не притяжение Земли, то непременно б
полетел над лужами, канавами и комьями грязи на дороге.
"Уж не жалею ли я, что променял вот эту лёгкость и свежесть на армейскую жизнь и
кирзовые сапоги? - невольно подумал я и даже улыбнулся своим мыслям. - И да, и нет.
Ведь, если б я не знал... не познал армейской жизни и кирзовых сапог - то и не
почувствовал бы сейчас всю прелесть этой лёгкости и свежести, и не было бы у меня
праздничного настроения... А положительные эмоции полезны!" - успокоил я себя и бодро
пошёл прямо через новостройки.
Не помню, и могу только догадываться: о чём я размышлял в ту минуту, - но все мои
мысли куда-то делись, когда я увидал впереди себя, метрах в тридцати, спину мужика,
точнее - знакомую фуфайку и рыжую шапку из собачей шкурки! Аж глазам своим не поверил,
аж дыхание перехватило; но шаги ускорил, чтоб догнать впередиидущего, даже очень
хотелось окликнуть его, но какое-то сомнение перехватывало мой голос. Сколько минут я
за ним гнался - не знаю, но я неожиданно потерял незнакомца среди развалин недостроенного
дома, который постепенно растаскивали по кирпичику все, кому не лень. Походил я минут
пять по тем развалинам, чуть ноги там не переломал, и пошёл дальше, куда шёл. Но
впечатление во мне осталось очень неприятное, гнетущее, будто я в чём-то крепко
обманулся: страшно обрадовался, а потом - обманулся...
Скоро я вышел в старый привокзальный район, где ещё сохранились кирпичные,
с облупившейся штукатуркой, дома в два-три этажа, которых летом почти и не видно из-за
разросшихся деревьев и кустов. А вот и столь знакомый мне балкон на втором этаже.
Сколько раз я стоял под ним и сердце так приятно билось, а по утрам часто закидывал
на него букетики полевых цветов в надежде, что их найдёт тот, кому они предназначены,
и догадается от кого они.
Почти вбежал я по лестнице на второй этаж и, не раздумывая, нажал кнопку звонка.
Открыли неожиданно скоро. Я даже опомниться не успел, как что-то маленькое, яркое, но
столь знакомое и тёплое, радостно взвизгнув, бросилось ко мне и повисло у меня на шее,
трепеща и прижимаясь. И поцелуи, поцелуи посыпались градом. Я только успевал
поворачивать голову, подставляя щёки.
- Ну... ну... Лариса!
Наконец двенадцатилетняя сестра Зои - Лариса - втащила меня в квартиру.
- Мама, Зоя! Вы посмотрите: кто пришёл! - закричала она.
В дверях из зала показалась Надежда Андреевна, такая же маленькая и кругленькая,
как её дочери. Вышла из своей спаленки и Зоя. Все радостно обнимали и целовали меня,
помогали, но тем только мешали мне раздеться и разуться. И сыпались расспросы, на
которые я и отвечать-то не успевал.
- Нет, нет, нет! Сейчас он только мой, только мой! - запротестовала Зоя. - А, вот,
будем чай пить - тогда и всё расспросите. А сейчас я забираю его. - И она силой увела
меня к себе в комнату и плотно прикрыла дверь. И повисла у меня на шее и долго и
страстно целовала меня в губы. И губы её и вся она была такая тёплая и мягкая! Я
подхватил её на руки, легко и привычно, крепко прижал к себе и сел на диван.
Как бы я не был влюблён в Зою, но я видел и знал, что она далеко не красавица:
и глаза у неё какие-то... не выразительные, и волосы светло-русые и тоненькие, жиденькие.
А ещё говорят: любовь слепа! Но... от её тёплых, ласковых губ и рук у меня могла очень
даже сильно и приятно кружиться голова, и сердце бешено биться.
Несколько минут мы не давали друг другу слова сказать, и молча наслаждались
поцелуями и ласками.
- Вот за что я люблю тебя - так за то, что ты такой ласковый и нежный! Просто
невозможно... не довериться тебе. И руки у тебя такие... добрые... и сильные. Такие руки
не могут... ударить, обидеть, сделать больно, - говорила Зоя, с трудом восстанавливая
дыхание, а глаза её улыбались и блестели от счастья.
- А я тебя люблю... просто, потому что люблю! - с трудом, от волнения, подобрал
я слова, крепко прижимая к себе Зою и вдыхая запах спелых яблок, исходивший от её волос.
Зоя заметила это.
- Что, вкусно пахнут? Это яблочный шампунь. Я только что из ванной. Ещё и
обсохнуть не успела.
- Ты сама как яблочко: вкусненькая, розовенькая, ароматная! - шептал я ей на ушко,
с маленькой, как капелька, ярко-алой серьгой. Зоя таяла от счастья.
Сейчас, когда я могу спокойно вспоминать то время, я совсем по-другому вижу наши
отношения и очень рад, что они... не имели последствий. Зоя, ещё школьницей, видимо,
поняла (а в уме ей не откажешь), что "Бог не дал ей не только талантов, но и красоты".
Но она не отчаялась, а... решила "играть роль" - я так думаю, что она так себе сказала,
и более никому, - решила "играть роль умной женщины". И с тех пор у неё, и впрямь, стало
"умное и задумчивое" выражение лица. Она всегда была в "твёрдых троечниках", а тут -
даже в учёбе подтянулась, и после десятилетки в техникум поступила.
И на меня Зоя обратила внимание потому, что: во-первых, я учился не дурно,
довольно легко, что было "хорошим задатком для будущей жизни", - так должно быть
рассуждала она; то есть, по её рассуждению - ни кочегаром и ни плотником я в будущем уже
не стану. И, кроме того... нет, не смотря на то, что я был в школе отличником - я в то
же время совсем не был похож на "зубрилу-зануду и маменькиного сынка" - (одна моя
причёска чего стоила!). Во-вторых, я так же не был красавцем, и, потому, был свободен,
то есть, у меня в последний год в школе не было подруги, а, значит, для неё не было
соперницы, перед которой она могла и проиграть, потому что хорошо знала свои "неудачные
данные". В-третьих, я так думаю, я показался ей в то время очень простым, даже "ручным
мальчиком", которым можно было "крутить" по-своему. И, вот, хорошо всё взвесив и
обдумав, как хороший математик (хотя математика никогда ей не давалась), Зоя и пришла к
выводу, что она со мной при минимальных усилиях может сделать для себя всё, что
захочет. И в последнем полугодии выпускного класса школы - и "начала действовать", а я
к тому времени - и, впрямь, "созрел для любви" и прочих таких дел, - и я "пошёл за ней";
хотя друг мой Андрей очень не одобрял мой выбор и никогда не скрывал своего
пренебрежительного отношения к моей подруге. Володя же в то время сам был влюблён
в миниатюрную Катеньку из параллельного класса, поэтому - как влюблённый человек - он
видел всех девчонок в "розовом" свете, они все для него казались хорошенькими и милыми;
поэтому мне он ничего против Зои не говорил.
Но... чем больше Зоя со мной сближалась, тем больше, уже без всяких "расчётов",
я нравился ей. Даже однажды проговорилась: "Вот дуры девки! Всё ищут красивых; а ты у
меня парнишка - что надо!" Хотя... довольно скоро поняла, я думаю, что не таким уж и
"ручным" я оказался, и не таким простым, как она предполагала. Вот же: и институт я
бросил, и в армию сбежал... Даже у неё совета не спросил, а только поставил перед
фактом.
"Ну и глупый же ты ещё! - сказала она мне тогда. - Что, героем захотел стать?
Пороху понюхать?! Будто без тебя там не обойдутся. Мальчишка ты ещё, хотя и здоровый.
Ну, ничего - Армия тебе быстро мозга на место вправит!"
Но... провожать меня на вокзал она приходила, и письма мне писала.
Однако отвлёкся я.
Так вот: обнимаю я Зою - аж голова кружиться и дух захватывает, и спрашиваю её:
"Как ты тут поживала без меня?" А она поняла мой вопрос буквально.
- Нет-нет, сначала - как ты? - даже слегка отстранилась она от меня, чтоб удобнее
было расспрашивать.
- Я - ничего, - пожал я плечами. - Служу. Вот - в отпуск приехал.
- Только - в отпуск? Как хорошо! - тут Зоя поцеловала меня; и я не мог не
почувствовать, что в ней борется двойственное чувство: чувство досады и обиды на меня,
что я такой "непослушный мальчик", и... и в то же время ей интересно и приятно, что я
изменился и возмужал, что перед ней уже "больше мужчина", чем "мальчик", которого она
помнила и на которого была сердита. Она не могла скрыть, что чувства и мысли её
колеблются; от напряжения, даже лицо у неё порозовело.
- И у меня всё замечательно, - сказала она и ласково ущипнула меня за ухо. - Всё
учусь! А, вот, ты - непутёвый. Все "косят" от армии, а ты... герой нашёлся!
- Зоя!
- Ну что: не правда, что ли? В институте учился... в институте! Это же такое...
Миллионы только мечтать могут об этом, а ты поступил без малейших проблем и учился - и
бросил! Уму непостижимо! Просто, зарезал всех этим.
- Ладно, Зоя. Пусть - это правда. Но... зачем сейчас, снова и снова об этом?
- Ну, а как же ты хотел? Что ты будешь делать без диплома? А? Как ты сможешь жить
без диплома? Ты думал об этом, когда дурость эту отмочил? В наше время без диплома - ты
ничто. Никуда без него! - Чувство досады в ней победило чувство любви, как я понял, и
тоже начал сердиться.
- Зоя, ну что ты всё: диплом да диплом! И без него люди живут и людьми
остаются... И учиться никогда не поздно. Надо только знать - чему учиться! - Я уже
чувствовал, как во мне поднимается столь знакомое мне чувство упрямства: если уж встал
на своём - то хоть убей.
- Ну, после института года два-три учителем бы в школе поработал, а потом,
глядишь - и директором бы школы стал. Да даже... и в школе мог бы вообще не работать,
а в другом месте. Главное-то - диплом у тебя был бы! А с ним тебе везде дорога! -
продолжала рассуждать Зоя, не замечая перемен во мне. - Да я же помню, как ты любил те
предметы в школе: ты же просто обожал историю, географию, литературу. Другие ночи не
спали - зубрили уроки, как я, - а к тебе знания сами шли...
- Давай оставим этот разговор, - едва сдерживая себя, но ещё спокойно перебил я
её. - Мы уже не раз с тобой в письмах переговорили и переварили всё это. А я по тебе
соскучился, понимаешь? - смягчился я. - Так соскучился! А ты - то да потому! - и я долго
не давал более ничего сказать Зое, и она едва не задохнулась от поцелуя.
- Уф! Когда ты меня так целуешь, мне всегда становится страшно, - тяжело дыша,
сказала она. - Иногда в тебе такая страсть - на грани безумия! Будто ты меня всю скушать
хочешь! Ты что - такой страстный до женщин?
- У меня только одна женщина - это ты. И я горю! Я хочу сгореть вместе с тобой! -
шептал я и радовался, что тема разговора переменилась.
- А я боюсь огня, с детства боюсь. Я ещё маленькой побывала в пожаре и с тех пор
боюсь. А, ведь, ты и впрямь весь горишь! У тебя температура? - испугалась она.
- Нет, это изнутри... жар... по тебе... - бормотал я, пьянея.
- А какой ты горячий!
- Это потому, что я люблю тебя... и хочу тебя съесть! - начинал я терять контроль
над собой.
А Зоя засмеялась.
- Съешь, но только не сейчас. И не пугай меня. Поостынь немножко.
Но я осторожно повалил Зою на диван и поцеловал открывшееся из-под халатика
пухленькое плечико.
- Нет, Илюша. Не надо, - попросила она.
- Что: не надо? - меня насторожила не её просьба, а её голос.
- Это... не надо, - повторила она; и я понял, что не ошибся, и мне не показалось:
она была холодной и рассудительной всегда, в любой момент, даже сейчас - хоть сгори я
тут "синим пламенем"!
Я пересадил Зою со своих колен на диван и встал, довольно резко, и отошёл к окну.
"Какой обидчивый! И он такой же, как все парни, - должно быть, подумала Зоя. -
У них одно только на уме... одно только желание. А желания надо поборять... побороть,
то есть: пересиливать их сознательно, если они не к месту и не вовремя". Может быть,
я ошибаюсь, что она думала именно так, но в глазах её был именно этот укор ко мне.
Зоя тоже встала с дивана и оправила халатик и, не зная чем себя занять, включила
магнитофон. Зазвучала тихая, приятная музыка. И я весь замер, дышать почти перестал: это
же был "Божественный" ноктюрн!.. Зоя любила классику, даже в детстве мечтала стать
балериной - о чём она мне рассказывала, но... "бог её обидел не только талантами, но и
фигурой". Правда, она пять лет училась в музыкальной школе и могла довольно недурно
играть на стареньком фортепиано, что стоял у них в зале; и, наверное, поэтому Зоя
считала себя интеллигентной, тонко чувствующей девушкой. Мне иногда даже нравилось, как
она вела себя изыскано, как актрисы в фильмах про старину, но иногда это и раздражало.
Но, благодаря знакомству с Зоей, и я ближе узнал классическую музыку. А ведь
в обществе, в котором я вырос, слова: "опера, балет, симфония" - были почти ругательными.
Зоя же приписывала мой выросший интерес к мировой "благородной" музыке к своим большим
педагогическим способностям, и в душе гордилась этим, я думаю. А я и не разубеждал её.
"Пусть ей будет приятно", - улыбался я про себя.
Да, я думаю, здесь надо мне несколько слов сказать о себе, чтобы дальше уже не
отвлекаться на это. Нет - не о моей внешности - она меня никогда не интересовала, или -
меньше всего интересовала. А я должен рассказать о своей болезни. Да, я уже давно
заметил, что я серьезно болен; но... сколько я не перечитал медицинских энциклопедий -
но так и не нашёл объяснений своей болезни, ни как она называется. Дело в том, что у
меня совершенно нет музыкального слуха, и голоса тоже. Даже учитель в школе (а потом и
в институте) не забывал напоминать: "Итак - все внимание! Сейчас поём дружненько,
внимательно слушаем музыку и следим за моей рукой. Только Илье Ольшанину разрешаю
помолчать..." - и все соглашались, чтоб я не пел. Но в то же время я часто, особенно
ночами - отчётливо слышу у себя в голове прекраснейшую музыку! Я даже пытался изучить
самостоятельно ноты, чтобы записывать то, что я слышу. Но... и здесь у меня ничего не
получилось: наиграть-то ни на каком инструменте я её не мог! Так и умирала эта музыка во
мне... Если бы кто знал, как это мучительно: слышать чарующие звуки и не иметь
возможности запечатлеть их ни нотами, ни красками, ни словами. Зато... Зато меня...
красивая, хорошая музыка, мелодия, песня - зачаровывают, заколдовывают: для меня всё
окружающее растворяется в божественных звуках, волосы на голове шевелятся, мурашки по
коже бегают, слёзы глаза застилают... И ничего я поделать с собой не могу! Поэтому и
считаю это болезнью, а не простым душевным трепетом, сентиментальностью.
Вот и сейчас я утонул, растворился, растаял... в обворожительных звуках, и всё
остальное в этом мире только раздражало меня.
- С одной стороны - я тебя понимаю, - слышался откуда-то голос Зои, - ты потерял
отца. Это большое несчастье. Но, ведь, и я выросла без отца. Конечно, тебе хочется
самостоятельности, независимости. Но... тогда ты тем более должен учиться! Только
грамотный, дипломированный человек может быть свободным и независимым. Перед тобой
откроются все дороги, выбирай любую! А ты - всё бросил... Кому от этого стало хуже?
Всем, и прежде всего - тебе. Разве я не права?
Если бы Зоя знала, как она сейчас напоминала мне мою маму, когда та поучала и
"пилила" отца! Если бы знала, как сейчас мне неприятны были эти занудные поучения!..
Может быть, в другое время, в другой обстановке я бы и стерпел этот тихий, спокойный,
поучающий голос её, наставляющий меня на путь истинный, но... только не сейчас.
Я ничего не отвечал. Её глаза и голос говорили мне даже больше, чем слова её:
"Эх ты! Ты такой хороший и так нравишься мне, и так жаль, что ты такой глупенький и
не послушный. Но ничего: сколько б ты не ершился - никуда ты не денешься, и я из тебя
всё равно человека сделаю". И всё это говорилось в минуту нашей встречи после года
разлуки! Да ещё под такую музыку, под которую... даже дышать-то надо осторожно, чтобы
не нарушить её течение, звучание, воздействие на душу!
"Бежать отсюда! Бежать от неё! - кричал во мне мой внутренний голос. - Боже мой!
И это о ней я мечтал целый год!? Да... раньше были танцы, кино, цветы, поцелуи, - всё
было хорошо, светло и приятно. А сейчас... Мы изменились. Как хорошо, что я не успел
исполнить то, что задумал! Вот бы насмешил её! Замуж! Сейчас! За меня! Вот бы она
хохотала! И... поучать бы начала: армию, мол, отслужи, на работу устройся, а мне надо
техникум закончить, и так далее, и так далее. А на завтра нам было бы уже скучно вдвоём
друг с другом..."
"И почему всем... всем! - так хочется втиснуть меня, запереть в какие-то рамки,
в какое-то расписание: как мне сегодня жить следует, как завтра - и так всю жизнь?! Шаг
вправо, шаг влево - расстрел! И Зоя, и мама, и все-все!.. Не хочу я так. Я же не робот
- я жить хочу! дышать хочу! любить хочу! Сейчас, сию минуту! А не завтра, не потом...
Любовь - она или есть: и сегодня, и завтра, и всегда - или её нет совсем. Любить - так
до сумасшествия, чтоб всё нипочём стало, чтоб никакого расписания на завтра!.. - Я
посмотрел на Зою. - А в ней нет этого... того, что есть во мне сейчас, - с болью понял
я. - Бежать! Бежать отсюда! Бежать от всех!.. Только было б куда..." - И так горько-
горько мне стало от моих размышлений, и так жалко самого себя, что... что - был бы я
девчонкой - заплакал бы. Мне, ведь, хотелось любви и тепла... любви и тепла, - а именно
этого и не было...
Я стоял у окна и смотрел, как там три мужика сидели на корточках около кучи
пожухлой листвы, которую ещё в листопад сгрёб дворник, и из горлышка бутылки пили вино
по очереди, делая по нескольку глотков, и "закусывали" табачным дымом от папирос, и
оживлённо при этом разговаривали, жестикулируя руками. И позавидовал им: им-то точно не
хотелось никуда бежать от жизни, им и мысли такой не приходило в голову... А за спиной
я слышал магнитофонную запись песни уже современной певицы, которая последовала за
божественным ноктюрном. Я не любил эту певицу, и голос её меня раздражал, как и
монотонный голос Зои.
10
Потомок "Золотой Орды".