Повесть о горных кедрах О художнике Тойво Ряннеле

Владимир Колпаков-Устин
Рассказ шестой
Ботинки.

- Ряннель. Ну что же вы Ряннель?  –  учитель, словно нарочно сделал паузу в своем обращении. Тойво передернуло, ему было как то неуютно в этом классе с   плохо его понимающими детьми. Произношение аховое, в диктантах вечные ошибки, а тут еще как на грех развалились ботинки, пришлось, чтобы подошва не хлюпала  сверху   напялить полосатые носки, да еще укрепить низ берестой. Кое-как добрался до школы, сел за узенькую парту, да так и просидел большую часть учебного времени. Уроки уже заканчивались, и он уже мечтал, как припустит обратно в барак, ведь там сможет открыть заветный томик «Графа Монтекристо» на финском языке, что отыскался в сундучке у одного из рабочих, можно было, заняться рисованием.   Ему это занятие нравилось и рисунков накопилось достаточное количество. Вот высокий кедр на делянке где работает брат Хейкки, суровый Эйно Хиппели занят починкой видавшего виды валенка или Семен Измайлов обнимает румяную повариху Марусю. Все было лучше, чем выглядеть посмешищем перед этими, в  общем-то, благополучными пацанами и девчонками. Он было, уже успокоился, но вот в самый последний момент прозвучавшее как гром среди ясного неба его имя. Ему перед тем казалось, что учитель относится к нему вполне благожелательно и понимает его ситуацию. – Что, народ смешить, пока достаточно не обтерся? Может все же  он сейчас передумает, и назовет  другую фамилию, - тешил он себя надеждой. Учитель провел карандашом по долгому ученическому списку, но больше нигде не задержался. Поднял голову и посмотрел на Тойво в упор:
- Ряннель, ну что же вы  Ряннель  пройдите к доске. Прочтите то, что вы записали в тетради.
 Без особого желания Тойво выбрался из-за тесной парты, поднес к глазам тонкую ученическую тетрадь. Все заплясало у него перед глазами, - О, ненавистная русская фраза, переполненная бесконечным количеством шипящих. Он плохо понимал, где нужно произносить буквы ша и че, эс и вместо «Шорох, шепот, шум ремней – нет чудесней нет сильней», - прочитал «Чорох, чоепот, чум ремней – нет чудешней нет шильней».  Класс разразился смехом. На лице учителя тоже расплылась улыбка. Это неприятно поразило Тойво.  Учитель постучал по столу кончиком карандаша успокаивая класс и попросил  повторить прочитанное. Едва сдерживаясь, Тойво медленно и внятно, насколько то получилось, повторил   фразу и, не дожидаясь нового взрыва смеха, опустился за парту.
- Что вы себе позволяете Ряннель! – учитель сделал резкий взмах рукой.
Тойво пожал плечами и шагнул в угол, предназначенный для провинившихся. – Пусть будет, как он считает нужным.
Хи-хи – послышалось из глубины класса. Девчонки зашушукались. Учитель вновь постучал карандашом. Но на этот раз это не помогло. Разбуженный смех  прокатился по всему классу. – Смотрите у них в Финляндии носки сверху обуви положено одевать! – выкрикнул лопоухий постреленок. Учитель посмотрел туда, куда указывал выкрикнувший эту фразу, и его лицо тоже расплылось в издевательской, как показалось Тойво, улыбке. Это было слишком, выдержать такого он уже не мог. Решительно развернувшись к классу спиной, зашагал к двери.
Стой, куда!? – послышалось вслед и перед ним возникли две рослые фигуры одноклассников. – Тебе не ясно, что ли говорят? – его попытались схватить за руку.
Тойво резко отбросил руку и так же резко нанес удар надвигающемуся верзиле прямо в переносицу. Вот так со всей злобой и не раздумывая, как учил там еще на красноярской пересылке Вильгельм Рыжий. – Ну  что съел? – на помощь схватившемуся за нос парню уже спешил более опытный противник, длинный недоросль, явно засидевшийся в этом классе.
- Эх, Виля, как тебя тут не хватает, вот бы спина к спине, уж наломали мы бы с тобой дровишек, будьте спокойны! Он ринулся на длинного парня с особым остервенением. – А на калган не хочешь! А-а-а – зашатался длинный, так же хватаясь за ушибленное место. - Что кишка тонка?  И снова удар   в переносицу. Зло, жестко, уверенно.
– Да прекратите же вы – услышал он беспомощный выкрик учителя.
- Вы что на одного, как собачья свора, - пристав на цыпочки кричала высокая девчонка и колотила одноклассников учебником по стриженым круглым головам. – Оставьте его. Сами виноваты.  - Но никто уже никого не слышал. Тойво резким ударом в живот опрокинул еще одного неприятеля  и выскочил вон из класса. Дверь с шумом захлопнулась и он едва запахнув куртку побежал по свежему снегу прочь от здания школы.
В бараке у печи стояла женщина, булькало какое-то варево. Тойво швырнул книжку и тетрадки на постель, а сам опустился рядом. – Все кончено! Больше ни какой учебы. Что ему делать среди этих недорослей? Все! Все! Все! Колотил он больно кулаками по занозистым нарам. – Он больше не вернется в школу!  Желание сокрушить, уничтожить в этот момент было огромно. В долгой барачной тишине разрядки не наступало. Тут в мире взрослых его понимали лучше. На лесосеке где работал брат Хейкки, он долго крушил редкий березняк. Он так и представлял, что тощая кривая береза это тот верзила со второй парты, а это   веснущатый, которого нокаутировал последним. – Ну что, на одного всем скопом! – рычал он в бешенстве, - Все мало вам! Ну подходите, что боязно? А у нас с подонками разговор простой! Вот именно так в Финляндии с ними и обходятся!  Кто еще на меня!
Остановился он только тогда, когда его лицо вдруг уткнулось в пушистую зелень молодого кедра. В запале он еще замахнулся топором, но резко отступил, вдохнул в себя запах потревоженного кедрача. – Ну вот я к тебе и пришел.
За спиной кашлянул Хейкки. Ты чего это брат разбушевался. Сила есть ума не надо. Разглядев на лице Тойво свежие ссадины, спросил: - Что жизнь доняла? И не дожидаясь ответа, добавил: А руки то побереги, пригодятся еще. Поправил топор «Рубить сподручнее с угла, так топор садишь, и толку мало»
Вечером, вернувшись в барак, услышал, что приходили со школы, просили не пропускать занятия. – Нет, ответил он резко, без обуви я туда не пойду. – Бригадир сообщивший о том, что-то хмыкнул в ответ и занялся своим делом. Хейкки тоже ничего не сказал.

Подступавшие зимние холода дали о себе знать, работать практически без обуви на лесосеке скоро стало невозможно.
В эти долгие часы вынужденного простоя Тойво основательно пристрастился к рисованию. После умершего от неизвестной болезни рабочего Юхани Каявы, в бараке осталась толстая тетрадь, ее то и вручили Тойво, желая как то поддержать его стремление к искусству.
Натурного материала было в избытке. Красавица тайга разметала свои прелести на сотни, а то и тысячи километров. В приисковом поселке происходило множество преобразований, на возвышенности кольями и флажками скоро обозначился участок, освобожденный под строительство электростанции призванной дать жизнь и силу золотодобывающей драге. Все это было похоже на разворошенный муравейник, всюду суета, беготня, неразбериха, в которой сторонний наблюдатель вряд ли найдет зерно рационального, правильного построения дела. Но вскоре все изменится, задымят трубы, вздрогнут металлические суставы машины и поползут из глубины ковши переполненные золотоносной породой. Тойво интересно следить, как изменяется день ото дня все вокруг. В его тетрадочке появляются первые рисунки с изображением повозок запряженных лошадьми,  бегущих по стеленным доскам людей с тачками, закутанных в лохмотья женщин с длинными пестрыми рейками, уверенных топографов, - аристократов в этом разноязычном таборе свезенном сюда из многих мест. Рисовать с натуры, как то делают настоящие художники, еще не приходит в голову, трудится тут же в полумраке  барака.  Трещит затопленная печка, на которой готовится еда рабочим, дежурная повариха изредка помешивает варево выструганной деревянной поварешкой, покашливает подстывший на лесосеке старик Ерилов, а  Тойво, знай себе, - рисует, не отрывается от своей работы. Принесет дров воды, ну что еще нужно для общего дела и вновь за карандаш. Линии непослушные, трудно вспомнить характерное движение рабочего,  то, что сделано совсем не похоже,  отчего-то склеиваются вместе руки разных людей, явно не на месте суставы. Как показать движение но не погрешить против истины, тут есть о чем задуматься. В рисунках, что приходилось ему видеть, люди двигались, сидели, бежали, совершали всевозможные действия, и притом смотрелись вполне нормальными людьми. Может, стоит в отдельных случаях меньше нажимать карандаш?  Мучился,  долго стирая и вновь выводя на помутневшей бумаге неуверенные штрихи. Как это сделать? Вот кашлянул старик Ермилов. Он сидит в уголочке в овчинном тулупчике и неяркий свет из окна выразительно подчеркивает форму головы глубокие складки на щеках, узкие глаза под высоко поднятыми бровями, печальный выцветший взгляд,  искривленный рот. Все так ясно представилось Тойво на бумаге, и он несколькими движениями набросал фигуру старикана. Неожиданно рисунок начал оживать, затеплел взгляд чуть насмешливых глаз, щека покрылась характерной растительностью. – Как живой! – крякнула появившаяся за спиной повариха. Дед встрепенулся, попросил показать. Ну еще маленечко. – попросил Тойво. – Можно.- согласился Ерилов и подбоченившись принял позу. - Наверное, здесь стоит прибавить нажим, - думает Тойво, - а здесь? Нет здесь,  стоит сдержаться, тогда не так близко будет выпячиваться дальняя скула.
Когда рисунок был закончен, старик поднес его глазам и долго смотрел задумчиво на него. Потом цокнул языком и игриво произнес: «И фотографу не надо!» Отодвинул рисунок поодаль, и так же цокнув языком, добавил, - «Вестимо живой! Ерой прямо!».
После этого случая к Тойво стали обращаться  все живущие в бараке. Рисунки получались не всегда, но, то, что удавалось тут, же оказывалось в запечатанном конверте и вскоре уже летело к берегам Днепра или Байкала, а, то и к далекой и родной Балтике.
Партии обуви, приходившие время от времени на стройку как то благополучно обходили маленького художника стороной. Так что Тойво ничего не оставалось делать, как совершенствоваться в своем мастерстве. К зиме у Тойво скопилось уже изрядное количество рисунков, изображение людей, животных, окружавшей их природу и даже жанровые сценки. Бригадир Тиигонен с интересом следивший за занятиями Тойво, однажды подозвал его к себе и шепотом попросил устроить в бараке выставку к моменту возвращения людей с деляны. «Люди измучены однообразием и непомерной работой, - говорил он, - а тут такое солнышко к ним в окошко заглянет»
Предложение было неожиданное, и Тойво не знал радоваться или огорчаться ему, ведь работы исполненные огрызком карандаша в  клетчатой тетради все еще не дотягивали до желаемого результата. Вдруг его поднимут на смех с его неумелыми почеркушками, пусть исполненными с любовью, но без специальных, нужных для того знаний. Что знания и разные  художественные хитрости необходимы он уже начал догадываться, но как и где ими обзавестись, совершенно не мог предположить.
И вот он аккуратно выдрал из тетрадки из старенькой тетрадки рисунки, настрогал острых кедровых палочек и с помощью поварихи Маруси начал развешивать по всем межоконным проемам барака. Приложит рисунок к бревенчатой стене, а Маруся палочками в трещину – раз, раз и готово. Отойдут, полюбуются и дальше клеят. Потом   обернулись, оно, что ярмарка твоя вышла, даром что не цветное. О красках  только мечталось, вот и румянощекая Маруся, такая сибирская красавица, считал он не получилась только от того что в бараке не нашлось завалящей коробочки акварели. Ах, сколько всего нового, неожиданного хотелось внести в рисунки в ту минуту, когда дверь отворилась, и долгое пространство барака  заполонили пришедшие с лесосеки рабочие. Казалось, напрочь улетучилось те усталость и угрюмство, что принесли они с собой после долгого трудного дня, послышался смех, веселые возгласы, какой-то совсем уж неприличный гогот, который первоначально заставил сжаться Тойво, ощутить сомнения и растерянность. Бежать, сокрыться, спрятаться подальше было в тот момент единственным его желанием.. - Как же негодовать будут многие из них, глядя на эти рисунки. Невольно он подмечал характерные, не всегда приятные детали. Ну, вот уже недовольный ропот. Кто это Ваня Ерилов, Семен Хорзия или Эйно Хиппели или же сам бригадир Павел Тингонен. Нет, и зачем я это сделал? Лучше провалится сквозь эти занозистые плохо поструганные нары. Жил бы себе спокойно и незаметно и вот на тебе.
- Тойво, - окликнул бригадир. – Где же ты Тойво ?
-Ну вот начинается. Бежать уже поздно. А  была, не была! Как говорится – «Отвечать нужно по всей строгости закона!». Резко из тенистого проема он шагнул на свет.
- Ну вот он наш виновник торжества, - бригадир Тингонен улыбнулся и словно взрослому протянул мальчику руку. Внезапно Тойво почувствовал неожиданное доверие, и долгие и мучительные опасение мгновенно улетучились. Все улыбались. Но не с издевкой и угрозой как представлялось ему до того, а вполне дружелюбно. И что особо было   приятно и даже неожиданно с  уважением. И с каким-то даже особым почтением,  что подходило бы взрослому и повидавшему жизнь человеку, но, ни как не ему мальчишке, которому едва исполнилось десять лет, к тому, же плохо знавшему русскую речь и грамматику, вынужденному начинать свое обучение с самых азов.   
Но в тот момент все это казалось второстепенным, не имеющим решительно, ни какого значения. Важно было другое, что просмотра его картинок в заснеженный сибирский барак явился лад – люди не повышали голос, не слышалось обычных перебранок, не играли в карты, не обсуждали грустные новости, а молчали, садились писать письма, о
чем то думали, вновь и вновь задумчиво останавливались у уже не раз виденных рисунков. Это было удивительно приятно, торжественно и не похоже ни на какое другое испытанное им доселе чувство. И что-то тронуло внутри у Тойво, заговорила неизвестная новая струна. Значит и его труд, кому то нужен, и значит, его казалось бы, бестолковое мальчишеское увлечение находит отклик в человеческих сердцах, казалось бы навсегда потухших и очерствевших в этих нечеловеческих испытаниях.

Скоро в бараке объявился помощник коменданта.
- Кто здесь художник? Нужно исполнить плакат с изображением Ворошилова на коне на фоне кремля.
Тойво вытолкнули навстречу непрошеному гостю. Тот оглядел с недоумением и недоверием тонкую мальчишескую фигуру.
- А что сможешь малец?
Тойво пожал плечами, - У меня нет ни бумаги, ни кистей, ни красок.
- Не забудь сказать, что у тебя нет и валенок и обносился в тряпье - подтолкнул Тойво в запале самый молодой рабочий барака Ваня Ерилов. – Пацан бегает в сортир в чужих калошах, до того и дела никому нет, а тут рисуй Ворошилова, да еще на коне! Экая несправедливость!
Помощник удивился, - Как нет? Ведь он был в списках комендатуры на получение валенок?
- Вот так и нет. – Не унимался Ерилов. – Уж это вы сами разбирайтесь, как и почему, только парнишка даже на двор не может выйти, не говоря, что бы в школе заниматься. Не босиком же ему ходить.
На следующий день все  желания Тойво уже исполнились как по мановению волшебной палочки. Появилась бумага кисти, коробочка красок, а главное новенькие, пока еще твердые, не разношенные валенки. И даже сверх того фуфайка и шапка. С таким оснащением  не боязно было появиться и в школе. Появился он как победитель. Его приходу были рады все, даже давешние недруги казалось, взирали с уважением и почтением. А развернутый в учительской плакат с изображением легендарного командира утвердил его триумф окончательно.