Повесть о горных кедрах О художнике Тойво Ряннеле

Владимир Колпаков-Устин
Рассказ пятый.
Старик Баженов.

Старик Баженов в доме которого  поселили семейство Ряннелей, в поселке  Мотыгино на берегу Ангары, был человек молчаливый, выдержанный, но иногда на него нападала охота выговорится, так сказать выпустить пар или  просто поразмышлять вслух, утвердится в своих мыслях. А может ему без затей всяких, нравился этот вдумчивый, с решительным каким-то взрослым,  чуть затаенным взором парнишка из финских ссыльных. Вот и сейчас чистя вытащенный из воды перемет с десятком мелких стерлядишек-костерей   он не удержался похвалил его сметку.
- Ты Толик вижу парень с умом и пониманием. Такие везде пригодятся, везде выстоят. Сибирь таких любит. О том не думай, везде живут, везде о живом помышляют. Была бы голова на плечах, да руки работящие. Так прожить везде  можно. В Сибири, где реки безбрежные, да недра что царевы кладовые и вовсе грустить не о чем. Времена конечно лютые, но перестоять надо, в себе утвердится, в землю вростись. А там она судьбинушка, сама тебя соками своими напитает и дорогу нужную направит. Сколько в Сибири красот, - дух захватывает. А сказки, какие, легенды безграничные. Вот видишь Ангара река широкая своевольная. В ней тоже многое сокрыто. А знаешь ли ты что она родная дочь Байкалу? Э не знаешь… 
Тойво оторвал взгляд от острого как шип  крючка, с которого в это время снимал насевшую на него донную траву и труху и взглянул на старика. Тот положил последнюю стерлядку в корзину и просматривал соседний крючок, полагая, что неплохо бы поправить его острие напильником, торчавшим тут же за голенищем сапога.
- Не знаешь? А дело, было, скажу не безынтересное. Давным-давно жил в этом крае   могучий царь Байкал. Не было  равного ему  в округе по силе и богатству невиданному. Суровый, не сговорчивый был старик. Бывало рассердится, - так и пойдут горами волны, так и затрещат колючие скалы. Крутенько приходилось ближним. А было у старика Байкала триста тридцать шесть сыновей и единственная дочь — Ангара. Дева красоты несравненной.     Отец-старик, души в ней не чаял. Но в строгости держал в глубинах заповедных от глаз завистливых подале. Но до чего же хотелось красавице Ангаре свет посмотреть, счастья своего попытать.  И вдруг у залетной чайки услышала она об Енисее – богатыре славном, потомке Саяна могучего.  Не в добрый должно быть час услыхала, вдруг заскучало, заныло ее девичье сердечко, к милому другу запросилось.  Но Байкал проведал о том и возмутился, запер ее еще крепче и стал искать жениха из соседей: не хотелось ему отдавать дочь на сторону. Выбор старика остановился на старом Иркуте.   Узнала об этом Ангара и горько-горько заплакала. Умоляла старика отца, просила не отдавать за Иркута: не нравился он ей, ножкой даже топнула.   Но Байкал неумолим оставался и слушать не хотел, еще глубже спрятал Ангару, а сверху закрыл хрустальными запорами
Но то не помогло, как то ночью когда Байкал крепко спал. Ангара взломала запоры и    вырвалась из каменных стен и помчалась к своему желанному Енисею.
Проснулся старик, понял, что случилось. Рассвирепел. Свирепую бурю напустил: зарыдали горы, попадали леса, почернело от горя небо, звери в страхе разбежались по всей земле. Выбежал из дворца царь, ударил по седой горе, отломил от берега целый утес и с проклятием бросил его вслед убегающей дочери. Но поздно… Не попал. Ангара была уже далече. А камень тот,  так и лежит до сих пор на том месте, где прорвала утесы Ангара.   Шаманским камнем прозывается .   
Байкал  же, не унимался, все бросал и бросал  осколки, но каждый раз чайки, жалеючи девушку кричали: «Обернись, Ангара!», и Ангара ловко уклонялась от смертоносных каменьев. Прибежала она к Енисею, обняла его, и потекли они вместе к Студеному морю. Вот так и текут по сей день… Вот так то оно было.».
 Рассказы старика Баженова Тойво слушал с неослабевающим  вниманием и относился к ним со всей серьезностью, уж больно ярок был в них дух сибирского народа, народа сказителя, народа труженика. Выстоять в сибирской глухомани не такое уж, простое дело, а проникнуться полюбить ее, да не озлобиться, и вовсе не каждому дано. Много в тех рассказах знаний и сметки народной. Не упустить бы чего.

Тогда в те самые первые дни их пребывания на Ангарском берегу, от болезней и бескормицы умерли многие. Старших мужчин отца и брата  Хейки отправили на строительство дороги от Мотыгино до Южно-Енисейска. Двести граммов муки, что приходились в семье на не работающего человека не спасали от голода. Но скоро ребятня освоила рыбный промысел. Суло да крохотный Вяйне в том и те поднаторели, не раз принося к семейному обеду значительный улов ершей, сорожек, пескарей.
Однако признаки цинги, из-за нехватки витаминов не заставили себя ждать, - у многих начали качаться зубы, десны сочились черной кровью. Баженов взирал на то мрачно. Едва успела пробиться трава, он собрал всех пребывающих в его доме и способных передвигаться самостоятельно и повел на промысел в тайгу. Здесь в избытке уже проклюнулись розоватые побеги дикого сибирского чеснока, по форме напоминавшие листья ландыша. «Черемша» - назвал эту травку Баженов. – Это первое дело от зимней хвори.  Их резкий дух отпугивает многие заразы. – он осторожно разрыл прелую прошлогоднюю листву, что бы все еще короткие побеги можно было захватить побольше, отщипнул и с нескрываемым удовольствием положил в рот, рассказал что главные соки заключены в стебле, его то и нужно в первую очередь жевать. Вначале многих коробило без привычки, а потом стерпелись и ели с большим желанием и аппетитом. Многие еще премудрости сибирской жизни поведал своим постояльцам старик Баженов, было чем поделиться  по  воскресеньям с родными, когда приходили на краткую побывку отец и старший брат. Смотрите как нужно разжигать костер на ветру, - восторженно выкрикивал Суло. «А я умею из лыка тапки плести» - хвастался Вяйне. Многое конечно ребята узнавали и от своих сверстников, с которыми успели сдружиться в ангарской деревне, даже толком не зная русского языка, но многое успели перенять и от сметливого старца, щедро делившегося с новоявленными сибиряками.
Впрочем об одном открытие связанном с Баженовым, Тойво таки не распространялся.
В большом доме Ивана Ивановича Баженова кроватей было не так уж много. Сами хозяева спали зачастую на застеленном зимней одеждой полу. А тут такая орава пришлого люда – куда деваться? Заняты печка, полати, пухлые сундуки, стоящие в дальнем углу.
На полу было свежо и вольготно, Тойво, да и братишки предпочитали спать там.  В ту летнюю ночь Тойво  проснулся от того, что кто-то больно наступил ему на ногу.   
- Вот бес – выругался  неизвестный в темноте.
- Тише вы, - ответствовал надтреснутый голос старика Баженова, - всех постояльцев перебудите. Сказано же вам, дом полон народа. Идите на кухню, там никого нет.
Кухню от горницы отделяла лишь цветастая зановесочка и Тойво увидел как  одернув ее туда пробрались двое, по всей видимости, молодых людей и следом старик Баженов. Что заставило насторожиться Тойво, это оружие за плечами ночных пришельцев. Спать он больше не мог. С тревогой вслушивался в происходящее на кухне. Там говорили шепотом, но до него доходили отдельные фразы. Чаще всего упоминались слова восстание, Тасеево, Рассол, предательство, какой-то Князюк.  До него долетали лишь отдельные фразы «Мы не для того кровью и потом заработали эту власть, что бы нас унижали…», «Да ты пойми отец правда то на нашей стороне», «его арестовали, его то жизнь положившего на борьбу с контрой…» «Мы с двадцать седьмого года не видим духа советской власти завоеванного нашей кровью. Мы воевали не за то что бы  нас рабочих и крестьян сажали в тюрьмы..» «Наша партия многое не досмотрела и пустила в свои ряды мировую буржуазию». «Уполномоченный райисполкома на общем собрании заявил, - «Если кто не вступит в колхоз, то все имущество будем забирать, а самих людей будем к стенке ставить и расстреливать из пулемета». «Сплошь и рядом кулачат серядняка. Без соглашения общих собраний». «Вот о том требование подписали за всех товарищи Князюк, Мищик, Тарасов» Старик расспрашивал вдумчиво и долго, тяжело вздыхал. Иногда повторял: «Ой, не дело это. Не дело» но все как, то неуверенно, будто сам не знал верного ответа на сказанное сыновыми.
Многого Тойво не понимал в этом разговоре. Но что-то страшное мерещилось ему в  ночной беседе старика со своими взрослыми сыновьями. О сне,  было и нечего думать, сердце его бешено колотилось, а в голове рисовались жуткие, запекшиеся в крови образы. Они кричали, корчились в смертных конвульсиях, он даже почувствовал на губах вкус крови. Это было противно и больно. Но отвлечься от того не удавалось. И еще долго маячило в сознании, словно выкрикнутые из прострелянной груди фразы: «Мы не для того кровью и потом заработали эту власть, что бы нас унижали! Мы воевали не за то что бы  нас рабочих и крестьян сажали в тюрьмы! » Как это было страшно и безнадежно глупо. Он-то в свои десять лет точно знал, что взывать к справедливости в этой стране точно не стоит. Нет радости, нет веры и только узенькая щелочка надежды робко вспыхивающая вдали. Он бы мог подняться попросить оставить ненужное. гибельное занятие. Но разве бы они поверили ему, маленькому финскому мальчишке, так мало пожившему на этом свете, к тому-же плохо говорящему по-русски. Они были даже счастливы в своем возмущенном юношеском кипении, в своей вере в возможность иного исхода заведомо предрешенных событий. Внезапно в его голову пришла мысль, что вдруг неправ он, и что то можно изменить переделать и решить все раз и на всегда по-другому. Но эти доводы были настоль непрочны, столь неубедительны, что он предпочел откинуть их. Гости ушли уже на рассвете, но мысли не оставляли Тойво, они бередили его сознание еще много дней подряд. И даже когда развеялись первые ощущения, тревога полностью не оставила его. Это сказалось в его облике, да и затронуло его отношения со сверстниками. Он стал мало улыбаться, меньше посвящать времени играм   и как то незаметно перешел в разряд взрослых. Вот потому то, наверное, и возникла и продолжалась, это странная дружба старика и десятилетнего мальчика. Они понимали друг друга с полуслова, их мысли были созвучны и оба исподволь тянулись  к красоте гармонии и справедливости.
Однажды они забрели к тому месту, где на дальнем берегу реки просматривалась  деревня Денисово. Тут начиналась заросшая чахлыми березками  конная тропа, к дальним деревням Ангаро-Тасеевского междуречья. По этой тропе и уходили и возвращались сыновья Баженова. Должно быть, ему не раз приходилось провожать до этого места, гадая, сможет ли  увидеть их следующий раз. Старик,  долго молча, стоял и смотрел на эту дорогу. Тойво стоял рядом и тоже ни чего не говорил. Ему тоже было о чем подумать в тот момент.

Эта преждевременная взрослость и стала поводом того что,  на исходе лета, до начала школьных занятий,  его имя, вместе с братом Хейкки было вписано в список большой смешанной бригады,  которая отправлялась на строительство электростанции   на Почетно-Гражданский прииск  в долине реки Удерей.
Прохладным августовским днем они двинулись в путь. Тайга приветливо занималась утренним солнцем. Острым стремлением ввысь словно ракеты, салютовали ели, хвойной доброй мягкостью ответили чуть поблекшие лиственницы, таинственно с просветом красноватых спелых шишек  засветились могучие кедры, туманы были холодны и бодрили тело и душу.  С тяжелым сердцем Тойво оглянулся назад. Увидел мать, Суло, Вяйне, неловко притулившегося у косяка старика Баженова. Невольно Тойво отсалютовал им сорванной с головы кепкой. Братья что-то кричали вслед, мать утерла слезу, а старик так и стоял с непокрытой головой,  высокий, тощий, весь погруженный в думы, а ветер трепал его седые пряди.