Повесть о горных кедрах О художнике Тойво Ряннеле

Владимир Колпаков-Устин
Рассказ третий
Красноярск.

Долгий надрывистый звук паровозного гудка резанул воздух. Тойво выглянул в приоткрытое окно. Горько пахнуло угольным дымом. Бесконечный пыльный состав огибал лесистый уступ. Дальний хвост состава легко просматривался в задымленном пространстве. Долго мельтешили березовые колки, стволы белых деревьев казались похожими на обгоревшие спички, воткнутые в землю. Мрачно и однообразно длилась эта бесприютная картинка. В глазах начинало рябить. И вдруг за ближним поворотом возникла группа невиданных деревьев, - приземистых, длиннохвойных, с могучей раскидистой кроной, они высились как некие сказочные великаны скандинавского эпоса. Тойво оглянулся в полумрак вагона, - «Что это? Неужели сибирские сосны?»  Суло не удержался, уж больно однообразна была дорога, чтобы не взглянуть на то, что удивило старшего брата, подполз на четвереньках к окошку теплушки. – Смотрите, смотрите, закричал восторженно он, «Они машут нам своими мохнатыми лапами, они встречают нас! Вилле  улыбнулся этой выходке младшего сына, уже давно он не слышал радости в разговорах детей. И что-то отлегло у него на душе в этот миг.
 – Это кедры.- просто сказал он,- сибиряки очень ценят их, называют богатством Сибири.
- Кедры- повторил про себя Тойво, - «Нужно непременно запомнить это такое странное русское слово .
Кедры! Кедры!  - радостно кричал Суло,  вон смотри Тойво еще и еще. Кедры! Они такие веселые! Такие красивые! Они любят нас!
- Они деревья, они не могут кого то любить или не любить. – резонно заметила мать. Суло даже не оглянулся, все его чувства были там за пределами теплушки. Тойво молчал, хотя чувства его  были потрясены не менее. Ему тоже как Суло хотелось закричать, засмеяться, замахать навстречу близившимся великанам рукой. Но он сдерживался, ведь старшему положено быть серьезным, а десять лет, ну почти десять, это значительный возраст. Все так. Но, тем не менее, где-то там глубоко в сознании у него начерталось это значимое для него слово  - Кедры. Высветилось светлыми буквами. Он почувствовал  что-то родное и даже сокровенное в отразившемся на миг в окне, сибирском исполине. Словно вдруг внезапно среди чуждого и пугающего простора встретил друга, друга настоящего, сильного, разумного, друга на долгие годы.
Он долго вглядывался в блеклые зигзаги дороги, в надеже увидеть еще. И радость новой встречи словно окрыляла его. Вот он сибирский гигант, - отмечал он про себя,- гордый, восторженный, жизнелюбивый и прекрасный, так не схожий с невзрачными заскорузло-мертвенными просторами долгого пути. Широки и свободны ветви кедра. Сильные, страстные они дают отпор злым стихиям, терзающим их плоть, и растут, и тянуться к небу навстречу лучам такого холодного сибирского солнца. Как радостно быть сильным и непокоренным. Выстоять, не смотря ни на что, вершить, не смотря ни на какие препятствия. Разве не в том ответ на все его невеселые думы последних дней. Нет, он не опустит рук, не позволит внешним обстоятельствам сломить себя, он будет бороться, и отражать любые удары предназначенные ему судьбой. Он будет довольствоваться малым, но устоит на бесприютной земле, как устояли эти гордые красавцы.  Пара вертких сорок, взметнулась из редкого березняка, застрекотали, вслед заискрились на солнце снежинки. Вдалеке наметились синие очертания  гор.
Все так, так, так, - бормочут колеса. Все правильно, правильно, правильно, - чудится в порывах ветра.  Голова медленно опускается на ладони, он забывается сном.
Когда проснулся, увидел плывущую в вышине белую башню. Она все плыла и плыла впереди состава,  обгоняя его, верховодя его движением, и наконец замерла, взыграв желтоватым светом, высветился строгий сверкающий шпиль. Поезд замедлял ход. Тяжкий металлический вздох вагонов и двери напряглись и раскрылись навстречу новой жизни. – Внимание ! Станция Красноярск!            
 
Пыльная и какая-то бесконечная дорога от красноярской станции Енисей. Длинным шлейфом вдоль нее вытянулась колонна ссыльных. Устало, обреченно, молчаливо. Нехитрый скарб, выхваченный из прошлой жизни весь на себе, в руках корзины, баулы, зажатые ручонки младших детей. Маленький Вяйне едет у Тойво на спине, но вездесущая красноярская пыль делает свое дело, забивая глаза,  дыхание. Вяйне начинает задыхаться, тогда Тойво передает его матери, забирая большую корзину с припасами и с питьем для малышей. Суло устал, он с трудом переставляет ноги, по его грязным от пыли щекам то и дело скатываются крупные капли слез. Тойво подбадривает брата, но тот идти уже не может, пройдя с десяток шагов валится прямо в пыль под ноги движущейся колонне. Толпа напирает, образуется затор. Конвойный нервничает – Не останавливаться. Обходим слева. Подтянись! Не положено. Поторапливайтесь.
Тойво помогает брату подняться, - Ну что же ты братец, разве так можно?
 - Не могу, не могу. Мы наверное никогда не придем, -  лепечет Суло.
Тойво заботливо утирает слезы на лице малыша. - Не стоит унывать. Посмотри сколько вокруг всего интересного, вон сидит на вершине великан Пейкко из ледяной пещеры Лапландии, он пришел специально сюда, что бы подержать тебя помочь в трудную минуту.
– Где, где? загорается Суло. Тойво бросает многозначительный взгляд по направлению к горам, чьи причудливые очертания и на самом деле напоминают персонажа легенды. Суло всматривается вдаль и неожиданно доверчиво спрашивает:
- Что там на самом деле Пейкко?
 – Конечно. А вон видишь впереди белая полоса, это река Енисей и дальше уже идти уже некуда. Ты сможешь дойти, ведь это совсем уже рядом.
 – А дальше идти  не надо?  -  спрашивает Суло.
 – Не надо. Там мы сможем отдохнуть и отогреться.
 -  Ну если только до туда? – вопросительно глядит малыш, - до туда я пожалуй смогу. -  И вот он собрав последние силы, превозмогая усталость семенит за братом. Нет, нет, он оборачивается назад и вглядывается в дальние очертания гор.
– А что теперь делает Пейкко? А правда что он наблюдает за нами?   А если я снова упаду, он поможет мне?  Тойво серьезен как никогда, он чувствует ответственность за малыша. Что-то тревожное чудится ему в этом внезапном падении брата, едва сошедшего на эту новую чужую пока еще землю. Когда-то цыганка нагадала недобрую судьбу брату. – «Навряд ли этот парень тебе ягоды принесет», - сказала она матери, - «но то что поле не вспашет – это точно».  Тойво не выказывает своих мыслей, в этот момент, жесты его отчетливы и точны как у взрослого, в голосе не единой мальчишеской нотки;
- Да все правда. Пейкко непременно придет нам на помощь. Только в это нужно очень верить.
Бараки, выстроенные на берегу Енисея,  еще совсем новенькие, недавно поставленные для новых жильцов. Запах сосны еще не был забит хлорной известью изобиловавшей всюду.  По сути это целый город, притом уже наполовину заселенный. «Старожилы» настороженно косятся на вновь прибывших. Отношения потом выстроятся сами собой, все здесь не по своей воле. А пока нужно срочно распаковывать вещи устраивать на отдых самых младших. В это время лучше не путаться под ногами у взрослых. Вокруг много нового и Тойво спешит на разведку.  Там, где то за ледяными торосами мерзлой реки виднеется сибирский город Красноярск, манящий главами золоченных церквей,  рядом деревянный мост через малую речку Панюковку, он охраняется часовыми, за ним деревенька, вдалеке еще какие то строения. Над всем парящие в вышине диковинные вершины гор, одна из них и приметилась еще в дороге. – Это Такмак - подсказывает рыжий паренек из финского барака. – Так называют эту вершину.  Самого же паренька зовут Вильгельм Кригер, или просто Вилька он может говорить на многих языках, даже на татарском, это помогает ему быстро освоится на новом месте. Вот и сейчас он уже успел обзавестись друзьями и кое-что узнать о происходящем вокруг.
- По льду можно добраться до Красноярска»- рассказывает Вилька,  - и там побродить по улочкам, ребята говорят, что много интересного. Например, что в Красноярске родился великий русский художник Суриков. Слышал о таком?  - К своим четырнадцати годам Вильгельм успел узнать очень многое, закончил семь классов, каждое лето бывал в скаутских да в пионерских лагерях, можно сказать, что знания по самым разным областям сами липли к нему. Он уже знает даже то, что дорога охраняется только по суше, и то, что на подростков часовые обращают мало внимания и кое-что даже о самом Красноярске. – Если согласен отправится в город, тогда нужно спешить, лед на Енисее вот-вот должен тронуться? – поторапливал он Тойво. Соблазн слишком велик после долгой и однообразной дороги, да и детское безотчетное стремление к радости и открытиям толкает на новые отчаянные шаги, а упоминание имени известного художника, лишает всяческой возможности, противится.
Дорога не ближняя. Собирались небольшой компанией в полумгле. Немного продуктов и в путь. Вначале по протоке, через остров посреди реки, потом уже по основному руслу, очень осторожно обходя наметившиеся промоины. На берегу Енисея огромное здание словно выхваченное из истории древнего мира, - Это музей подсказывают знающие ребята, - «Если выйдем к нему мы уже в центре города». 
Мостовые в Красноярске выложены добротным булыжником. Дома в большинстве своем деревянные, радующие глаз своей ажурной резьбой, есть, на что заглядеться разношерстной компании. Балконы, изукрашенные башенки, высокие лестницы, ведущие прямо на второй этаж старого купеческого дома, как это не похоже на то, что привелось видеть Тойво в ленинградских деревнях. Возможно, в одном из этих домов и обитала семья Суриковых. Как это интересно было бы узнать. Может вернуться в музей, расспросить об этом?
- Ага, так тебе все и расскажут, ведь ты сейчас ссыльный!
- Но не преступники же?
Вильгельм   единственный владеющий русским языком берется все уладить.
Экскурсовод краеведческого музея смотрит на них добродушно, он чем-то похож на сервантовского Дон-Кихота. В ответ на рассказ Вильки, о том кто они такие, он машет рукой, - «Это неважно, сейчас вы красноярцы. А красноярцам, есть чем, гордится, а главное нужно знать свою землю. Начнем с того что это здание построил замечательный красноярский архитектор Леонид Чернышов, друг Сурикова. А Суриков как вам известно один из величайших художников России и мира. Вот вы ехали сюда в поезде, хоть и долго но гораздо меньше чем пришлось в свое время Васе Сурикову добираться в давнюю пору до Санкт-Петербурга. На конях с редкими станциями, по морозу, по необустройству дороги российской. Крутенько ему пришлось той зимой…»
Экскурсовод говорит с волнением в голосе, а Вилька переводит. Где недоскажет, где соврет словечко, а все равно интересно. Вот уже пройдены залы музея, а рассказ экскурсовода не кончается. - Чем не экспонаты сами старинные дома, посмотрите, как жили   горожане. Многие из них казацкого роду племени. Как Суриковы Чанчиковы, Злобины, Потылицыны, Смольяниновы.  Незаметно добрались до огромного Богородице-Рождественского кафедрального собора на старой площади. Его главы упираются в небо. Иголова закружилась от высоты и восторга. 
Там и до Большекачинской  улицы рукой подать. Здесь дом, где родился Суриков.  Дом старый рубленный, много повидавший на своем веку. Подойдешь руку приложишь к потемневшему бревнышку, и как волной памяти обдаст. Вот покрики казачьи послышатся, посвист вражьих стрел, а вот разгоряченная толпа тянет к берегу Енисея ненавистного воеводу Семена Дурново, там его уже ладья дожидается груженая на половину каменьями. «Сажай супостата! Полно кровушки нашей попил! Полно окаянный потешился!»
Трещит лед на весенней реке, тончает, вот кое-где словно привстал на цыпочки, вот еще немного и взломит невиданная сила ледяные покровы, вспенятся застоявшиеся воды, и покатят шумно и напористо навстречу Ледовитому океану. Ребята идут осторожно, группками,   каждому есть что обсудить, о чем подумать, и о своей судьбе, да и об услышанном, да узнанном в дальнем походе. Саднит на душе, а вот надо же другое наметилось – старина красноярская, да легенды, от которых казалось смоляным кедровым духом повеяло.
Одну из них Тойво пересказал, вернувшись в барак младшим братьям 

- Давным-давно жили в этих местах огромные великаны. Миром управляли, суд свой вершили. Правили справедливо и милостиво. За что люди почитали их и шли, со всяческими нуждами не раздумывая. Виднейший среди них был князь Такмак. Ладный да могучий богатырь, не раз выручал он бедняков, обиженных вызволял. – начал Тойво. Глянул на братьев:  Суло весь подобрался, подсел рядышком. А Вяйне даром что маленький, тоже тянется. Значит интересно: - Случилось так что однажды гуляя по своим землям встретил он девушку пригожую. Девушку такой редкой красоты, такого нрава ласкового, да кроткого,  что тут же полюбил, упал на колени и просил руки ее и сердца. Улыбнулась юная красавица, сказала, что и Такмак ей по нраву пришелся,  но решать ей судьбу свою, не дадено ибо она дочка грозного царя Енисея, зовут ее Лалетина. А Енисей известен своей суровостью и своеволием, вот и сейчас он дал зарок, что не отдаст замуж меньшую дочь, пока не устроит судьбу старшей Базаихи. А у Базаихи нрав гадкий, злобный и женихи все обходят ее стороной, невзирая на щедроты Енисея.  Засмеялся Такмак сказал что не сможет отказать ему славному, да знатному богатырю грозный царь и поспешил на встречу к Енисею. Приветливо его встретил Енисей, показал клады свои, да сокровищницы подземные. Вот сколько добра он накопил за долгие годы и золото самородками и каменья самоцветные грудами и руды для многих затей полезные и вовсе несчитаны. Бери, не хочу. Смеется царь, богатством своим тешится. Но вот дошли до сватовства и враз посумрачнел его лик. – Слово сказано, не видать  ни кому Лалетины пока старшая дочь у него на руках. - Как не просил, как не упрашивал Такмак, как не рыдала у его ног Лалетина, царь оставался непреклонен и тогда в сердцах решился богатырь на речи дерзкие супротив властелина, сказав, что сам устроит их с Лалетиной судьбу без дозволения царственного господина, поворотил коней и призвал свою свиту в обратную дорогу.  Но не стерпел такой обиды царь Енисей, догнал обидчиков и мигом обратил богатырей в каменных истуканов. Дочерей своих в реки, что у подножия гор тех текут. Своенравная Базаиха, которой тоже Такмак приглянулся у ног  каменного Такмака примостилась. А вот робкая Лалетина далече, хоть и не за девятью горами, но вовек не увидеть ей гордого возлюбленного, не коснуться своими водами его стоп.      
- Грустная получилась сказка. – сказал тут же устроившийся на нарах покрытых домашним одеялом рыжий Вильгельм, - Не добрая. Мне больше нравятся сказки с хорошим концом, где все кончается весельем и свадебкой.
- Но такое в жизни случается редко – возразил Тойво.
- Так причем здесь жизнь – не унимается  Вилька, - сказки для того и создаются, что бы поддержать в трудную минуту, сил человеку добавить, к новому воодушевить, а здесь скажите пожалуйста кого эта сказка поддержит? Решительно ни кого! Чему научит?
 - Может она мудрости учит, терпению? – предположил  Тойво.
- Да какой там мудрости? Сплошная гордыня и самодурство. А терпение это, какое-то старорежимное слово, сейчас, когда нет богачей и помещиков…
- А мне сказка понравилась! - как то разом прервав излияния Вильгельма, высказался Суло, - Она красивая! Только я не пойму, почему Енисей и Базаиху в речку превратил, ведь она вроде была не причем.
- Почему, почему, -  ворчливо передразнил Вилька, - Надоела она ему своими глупыми вопросами, больно много болтала лишнего, терпение его лопнуло. Вот почему.