Ещё был случай...

Евгений Харабиберов
В моей многолетней морской практике происходило такое огромное количество событий и происшествий, что всё и не упомнишь. Без интересных, весёлых, порой грустных случаев не проходил, практически, ни один рейс. Бывало так, что какая-нибудь история, произошедшая с кем-то, сопровождала и скрашивала наше морское бытие на долгое время. Эта история со временем обрастала какими-то совершенно невероятными подробностями и пересказывалась уже от другого лица. Но главное, эти байки и небылицы очень помогали нам в море. Без весёлых историй, интересных событий в длительных рейсах порой от скуки можно свихнуться. Дважды за те годы на моих глазах люди теряли разум. Дважды нас на причале в порту ожидала «Скорая помощь», увозившая несчастных людей. Но, не будем о грустном. Мне сейчас хочется вспомнить несколько историй, которые особенно запомнились, в которых я сам принимал участие или был очевидцем.
Однажды по своей воле мне довелось искупаться в Баренцевом море. Такую ситуацию трудно себе представить, но, тем не менее – это правда. 1969 год, лето, август, борт э/с «Полярник». Мы тогда, только что вышли в рейс и стали выполнять суточную гидрологическую станцию на выходе из Кольского залива. Координаты: 69гр.30мин. с.ш., 33гр.30мин. в.д. Легли в дрейф. К востоку от нас – остров Кильдин, к западу – полуостров Рыбачий, к югу – вход в Кольский залив, на север – открытое Баренцево море. Такого моря, как в том августе, я никогда не видел. В моей практике – уникальный случай. Абсолютный штиль, да к тому же совершенно нет мёртвой зыби. Судно еле заметно покачивается с борта на борт. На небе – ни облачка, и только ярко светит незаходящее за горизонт жаркое солнце. Температура воздуха – +28гр, температура воды на поверхности – +15гр. Весь экипаж судна высыпал на открытые палубы, некоторые вынесли кой-какие подстилки, разлеглись – загорают.
Капитаном в том рейсе был у нас Шайтанов. Я, к сожалению, не запомнил его имя и отчество. Но это был известный человек – Герой Социалистического труда. Хороший был человек, душевный. Он нам – салагам – рассказывал, как и за что он получил звезду Героя. Не хочется сейчас удаляться в политику, но кэп говорил, что получил он это звание по разнарядке. Надо было, чтобы человек в Тралфлоте был Герой, вот выбор и пал на него. На промысле создали все благоприятные условия для траулера Шайтанова, и вот появился у нас ещё один Герой труда. Так довольно часто в те времена делали.
Капитана долго упрашивать не пришлось, и он разрешил желающим искупаться в море. Спустили за борт спасательную шлюпку, и началась забава. Желающих окунуться в море нашлось немного, человек пять молодых ребят и среди них, конечно, я. Разбежавшись на палубе, по очереди стали мы перепрыгивать через планширь за борт. Что происходило дальше трудно себе представить. Картина была, примерно, такая, как будто мы прыгаем на батуте. Вот, как летел вертикально вниз головой или ногами, так точно, только в обратном направлении, выскакивали мы из воды в шлюпку. Дело в том, что вода прогрелась до +15 только в очень тонком слое, сантиметров на 40 – 50, не больше. А глубже температуре резко снижалась и на глубине 1 – 1,5 м была уже градусов 5 – 7. Вот и представьте себе, с какими криками, и с какими круглыми глазами мы вылетали на поверхность! Экстремальное купание! Но ничего, затем мы приловчились сразу горизонтально ложиться на воду и плыть, чтобы только ноги глубоко не опускались.
Это, конечно, уникальный случай. Никогда больше я не видел такого спокойного Баренцева моря. В основном, это студёное и штормовое море. Все рейсы, за редким исключением, проходили при постоянной качке. Нашим маленьким судёнышкам волна высотой 3 – 4 м – это уже серьёзное испытание. Часто бывало так, что спрятаться от шторма негде, а идти и работать надо, да и жить как-то надо и питаться необходимо. Приём пищи в шторм – непростое дело. Первое нам повар наливал в глубокие миски из нержавейки. Наливал по половничку, если захочешь, возьмёшь добавки. В столовой все столы, стулья и диваны жестко прикреплены к палубе. Расклинишься ногами возле стола, одной ногой упрёшься куда-то в переборку, другой – в тумбу стола или соседнего кресла; в одной руке миска с супом, в другой – ложка. Вот и балансируешь, рискуя опрокинуть горячее или на палубу или, что ещё хуже, себе на штаны или соседу. Однажды, я уже принялся за второе, качка была настолько резкая, что у меня из миски при очередном крене, выскочила котлета из тарелки и, перелетев по диагонали всю столовую, упала за диван в противоположном углу. Жалко было, котлеты – продукт считанный, добавки не положено. Но, зато и посмеялись от души.
Вообще, качка на людей действует по-разному. У некоторых интерес к пище пропадает, а у некоторых начинается настоящий жор.
В одном из рейсов с нами ходил студент из Ленинградского гидрометинститута. Фамилия у него была Подморин. Ростика среднего, худощавый. Однажды, после ужина нас позвал повар. «Идите, – говорит – посмотрите, как Подморин ест!» Это интересно. Кто был свободен в этот момент, побежали к камбузу. Вовка Подморин стоял на камбузе, наклонившись над котлом, в котором на дне были остатки первого блюда. Остановившиеся, ничего не видящие глаза, в руках – половник. Подморин шкрябал по дну котла половником и ел. Ел жадно, быстро. Опорожнив один котёл, промокнув дно горбушкой хлеба, Вовка перешёл к другому котлу, в котором были остатки гарнира второго блюда. Очистив и этот котёл, обжора переходит к котлу, где варился компот. От компота всегда остаётся много варёных сухофруктов. Проглотив всё съестное, Подморин оглянулся и, наконец-таки, увидел удивлённые лица своих товарищей. Взгляд его стал более-менее осмысленным. Но он не смутился: «Да, – говорит, – что-то кушать захотелось». Повар потом нам поведал, что Вовка Подморин после каждого обеда и после каждого ужина приходил к нему на камбуз и всё подъедал. Интересный человек, аппетит подстать своей фамилии.
Встречались мне в морской практике люди, которые просто отказывались от пищи во время шторма. Такие долго во флоте не задерживались, тут уж ничего поделать невозможно.
Я уже говорил, что море Баренца – это, в основном, штормовое море. Да, по-другому и не может быть в тех широтах. Однажды на самописец волнения нам удалось записать волнение 12 м высотой! Но, пусть не пугает эта цифра берегового человека. Дело в том, что длина таких волн, т.е. расстояние между соседними гребнями (или подошвами, всё равно) порядка 100 – 150 м. Длина нашего судна – 27 м, а потому на таких волнах зыби, судно достаточно плавно раскачивается, то, поднимаясь на гребень, как на пологий холм, то, опускаясь к подошве, словно съезжая с горы в ложбину. Другое дело, что на такие волны накладывается ветровое волнение. Вот ветровая волна, высотой 4 – 5 м и длиной 10 – 15 м, вполне может перевернуть наше судёнышко. В таких случаях, если негде спрятаться от шторма, невозможно вести работы, даже невозможно держать заданный курс, судно «штормуется». Где-то я уже описывал это мероприятие, не буду повторятся. Такое состояние может продолжаться по несколько суток. За это время всё опостылеет – ни поесть  спокойно невозможно, ни поспать, ни посидеть, ни полежать, ни почитать. Всё вокруг трещит, звенит. Норовит выскочить из своих ящиков, задвижек, защёлок. С ума можно сойти!
В такие моменты просто не знаешь, чем себя занять. Как-то однажды, в одном из рейсов, подобралась компания ребят – любителей кофе и табака. Заранее, перед рейсом, мы закупили себе несколько пачек махорки и развесного черного кофе. И вот, во время штормов, заваривали крепчайший кофе и вместе с тем закручивали большие самокрутки. Напившись крепкого горяченного кофе и накурившись «самосада», получали мы самый настоящий кайф. Всё вокруг и так «летает», а у тебя ещё и в голове плывёт от «наркоты». Так  иногда и проводили мы время, когда в шторм некуда себя деть.
Много интересных и весёлых случаев происходило с моряками за границей.
Однажды, это был 1971 год, зашли мы в Рейкьявик. Кстати, столица Исландии – уникальный город. Там, к примеру, нет котельных. Страна гейзеров. Природная горячая вода подаётся напрямую из источников к домам в трубы отопления. Город полностью отапливается теплом из недр Земли. В Рейкьявике несколько открытых плавательных бассейнов, заполненных также природной водой, естественно, предварительно охлажденной до 22 – 24гр.  Вход в эти бассейны – сущая мелочь. Цена проезда в городском автобусе на любое расстояние – 13 крон и вход в бассейн – 13 крон. Это даже для нас было дёшево. Пару раз с друзьями мы заходили и отдыхали в одном из бассейнов.
В то время в Исландии был сухой закон. Даже пива нельзя было в городе купить. Зашли мы как-то раз в кафе, что-нибудь выпить. Спиртного – никакого. Задумали выпить по молочному коктейлю. Исландский язык никто не знает, да и другие языки только с помощью мимики и жестов, наподобие языка глухонемых. С нами был один студент из ЛГМИ Юра Хромов. «Сейчас – говорит – я закажу. Будьте спокойны». Подходит официантка. Юра приставляет свои кулаки к вискам, пальцами изображая рога, и начинает мычать. «Му-у-у! Му-у-у!» - орёт Юра. Затем, изображая дойку, сжатыми кулаками водит перед собой вверх – вниз и начинает цыкать! «Цык! Цык! Цык!». Это он звук  падающего в ведро молока изображал! Потом Юра стал щёлкать себя сбоку по шее и  говорит: «Drink! Drink!» Затем Хромов начинает повторять эти манипуляции. Официантка сначала не поняла, испугалась и даже отошла от столика. Но, когда поняла и поняли все находящиеся в кафе, хохот стоял гомерический! Присутствующие исландцы так точно со своих стульев падали! Вот это – заказ!
Вообще, знание иностранных языков у наших людей в то время, мягко говоря, оставляло желать лучшего.
Однажды зашли мы на почту в каком-то маленьком норвежском городке; толи это был Тромсё, толи – Вадсё, толи – Олесунн. Молоденькая девушка, служащая почты, предлагала нам общаться по очереди на нескольких языках. Но мы только что-то бормотали в ответ и смущённо отводили глаза. Вот вам и хвалёное советское образование. Стыдоба!
На заходах в иностранные порты нас заставляли всех одинаково одеваться. Обязательно тёмный костюм, белая рубашка и обязательно галстук. Мы сами себя поэтому, называли – «инкубаторскими». В толпе «разноцветных» иностранцев, наших моряков далеко было видать.
Однажды в Абердине наша группа возвращалась из кинотеатра часов в 10 – 11 вечера. Человек 7 нас было. Шли по центральной улице, заметно уже опустевшей. Вдруг навстречу выходит группа молодых местных ребят. Среди них – несколько девушек. Один из местных хватает под руку девчонку, тянет её в нашу сторону и кричит: «Рашен! Рашен! Гёрл! На! Бери!» Ну, что ты будешь делать!? Они ещё и издеваются! Компания молодых шотландцев в голос смеётся над нами, а мы, как оплёванные, перейдя на другую сторону улицы, шагаем на своё судно.
«Зажаты» мы были страшно. И то нельзя, и это не делай. А, уж, что касается женского пола, здесь было просто жесточайше всё запрещено. И что самое главное, ребята всегда опасались стукачей. А они были с нами рядом почти всегда. Что характерно, практически, всегда мы их знали. А, если стукача рядом нет, то всё равно в таком небольшом коллективе ничего нельзя утаить. Слухи распространяются молниеносно. Дошло до капитана, а значит дойдёт до Управления. А дальше следуют санкции, вплоть до закрытия визы и увольнения. Так что: «Руссо  туриста – облика морале!»
Теперь расскажу несколько небольших эпизодов, участники которых были немного под шафе. Когда – немного, когда и немало.
Отошли мы от причала уже в обед. Пока прошли погранконтроль, пока загрузили последнюю партию продуктов, время было уже обеденное. Экспедиция у себя в лаборатории камеральной обработки материалов сидит, отмечает отход. Рейс без заходов, работы рассчитаны на месяц в Баренцевом и Норвежском морях. Сидим мирно, выпиваем. Был у нас в экспедиции один парень – Окороков Виктор. Он тоже окончил Туапсинский техникум. Это потом мы поняли, что у него происходил сдвиг в мозгах от спиртного. Тогда же никто об этом не подозревал. После полутора часов застолья, Витя говорит: «Домой хочу». Мы – ему: «Да ты что, Витя? Мы ведь час, как от причала отошли. Вот через месяц и придём домой». Витя махнул очередную стопку и опять говорит: «Домой хочу!». Никто на это особого внимания не обратил. Не придали мы значения и, когда Витя ушёл на верхнюю палубу. Ну, куда он денется? Мы вышли уже из южного колена Кольского залива, прошли мыс Мишукова. Вдруг раздаётся звонок  громкого боя – общесудовая тревога! Человек за бортом! Все пулей выскочили на палубу, судно, тем временем, уже дало «стоп» и легло в дрейф. Что же случилось?
Наш Витя Окороков перемахнул через фальшборт и плывёт стилем кроль к ближайшему берегу! Ничего себе! Температура воды не больше +9гр! Да и воздух не жаркий. Срочно спустили спасательную шлюпку на воду и – вдогонку за беглецом. Витька подплыл к берегу на минуту раньше шлюпки. Вылез на четвереньках по камням на берег и – бежать в тундру! Мы – за ним! Догнали, намяли хорошо ему бока, связали и кинули в шлюпку. На судне привязали Витьку к койке и оставили до утра. Так и, не выйдя в открытое море, судно вернулось в порт. Окорокова списали на берег, затем он сам потихоньку уволился из Управления и уехал на юг к своим родителям – домой.
Рейсы научно-исследовательских судов, не связанные с заходами за границу, в основном, рассчитывались на 30 – 45 суток. Часто в таких рейсах планировались гидрохимические съёмки вод Кольского, Мотовского заливов, проливов, губ и заливов всей прибрежной зоны Кольского полуострова. Выполняя такие съёмки, наши суда нередко подходили к причалам небольших поселений, которые во множестве располагались на Кольском побережье. В то время в посёлках бурлила жизнь, работали рыболовецкие артели. Сейчас гражданская жизнь замерла. Люди живут только там, где базируется военный флот.
Однажды, поздней осенью, подошли мы к причалу посёлка Лиинахамари. В то время там базировались дизельные подводные лодки. До самого посёлка от причала – 3 км. Но, разве это расстояние?!  Экспедиционный состав в полном комплекте собрался в увольнение. Начальником экспедиции у нас был Паша Словохотов. Весёлый был парень. Сошли мы с борта часиков в 12. Морозец, градусов 10, снег под ногами скрипит. Где-то посредине пути, рядом с совершенно пустынной дорогой – огромный деревянный щит. На нём надпись: «Товарищ, будь бдителен! До Норвегии, члена агрессивного блока НАТО – 18 километров!» Кто-то из наших говорит: «Далеко ещё шагать!» Посмеялись немного и дальше потопали.
В посёлке на улицах было безлюдно и скучно. Подошли к офицерскому кафе. Оно днём работало как столовая, а с 16 часов – как кафе. Такой распорядок работы часто практиковался в подобных заведениях. Но вот, как на грех, только-только начался обеденный перерыв, на часах – 13:05. Мы уже к тому времени порядочно замёрзли. Сквозь стеклянную входную дверь видим – буфетчица у себя за стойкой сидит, перекусывает. Паша говорит: «Давайте, попросимся погреться?»  Постучали, вежливо так, говорим: «Пожалуйста, пустите погреться. Мы тут в уголочке потихоньку постоим пять минут и уйдём». Женщина сжалилась над нами и открыла дверь. Зря она это сделала. Зайдя в вестибюль, за стойкой бара мы сразу же увидели бутылки пива. Тогда ведь было два сорта пива: или оно, т.е. пиво, есть, или его нет. «Жигулёвское», конечно. Паша говорит: «Давайте попросим по бутылочке пивка выпить?». Кто-то подошёл к стойке и так это вежливо говорит: «Пожалуйста, продайте нам по бутылочке пива. Мы сейчас быстренько выпьем и уйдём». Выпили, постояли. Стало тепло. Кто-то говорит: « А что это мы стоя пьём? Вон сколько в зале пустых столов». Паша пошёл к буфетчице спрашивать разрешение. Это была последняя наша просьба, дальше всё было без разрешения. Усевшись за один столик, затем, сдвинув два вместе, наша компания на глазах наглела. Кто-то говорит: «А что это мы в пальто паримся?» Гардероб ещё не работал. Мы скинули свои пальто и побросали их на подоконник.
Гора пустых бутылок на столе росла. Как-то незаметно закончился перерыв. За стойкой бара появились ещё бутылки с более крепкими напитками, чем пиво. И что характерно, такие же бутылки стали появляться и у нас на столе. Кто-то закурил. Официантка сделала замечание: «У нас курить разрешено только с 16 часов». А наглая рожа ей отвечает: «А я не в затяг!» Ещё часа через полтора Паша кричит: «Эй, официантка! У вас музыка есть? Я говорю, у вас патефон какой-нибудь есть?» Завели магнитофон или радиолу с пластинками. Дальше время полетело очень быстро. Кто-то песни орал, кто-то с официантками танцевал, а Пашка уволок магнитофон на кухню и отплясывал с поварихами. Как-то неожиданно за соседним столиком появился наш капитан с дедом (старший механик). Пашка – тут, как тут. Подсел к капитану и начал клянчить деньги взаймы.
Подошло время отчаливать на судно. Кафе закрывалось в 23 часа. Мы стали теряться. То одного не найдёшь, то другой куда-то подевался, то сам не знаешь, где находишься. Паша, как ответственный руководитель, говорит: «Ребята, сейчас поедем на такси». И исчез. Через некоторое время к кафе подъезжает мусороуборочная машина. В кузове – шесть пустых контейнеров, ровно по количеству участников. Из одного контейнера торчит Пашка и кричит: «Ребята, залезай! Поедем с ветерком!» Вот так, каждый в своём контейнере, в полночь прибыл экспедиционный состав на борт своего родного судна.
В одном из рейсов начали мы работы в Кольском заливе. За двое – трое суток должны были управиться. Первый день ушел на подготовку и тарировку приборов. За эти сутки всё спиртное в экипаже было успешно выпито. На следующий день начали съёмку и отбор проб воды. В том рейсе поваром, а он же артельным, был у нас  один интересный мужичок. Звали его Владимир Степанович, а попросту – Степаныч. Он уже давно работал в Управлении. Был он уже в годах, под шестьдесят. Когда начали на второй день работать, обратили внимание, что Степаныч не трезвеет. Даже можно сказать – наоборот. Ходит такой счастливый, счастливый и советы «мудрые» всем даёт. Вообще, разговаривать  Степаныч мог очень плохо, если не сказать, что совсем не мог. Процентов 80 у него в речи были одни матюги, остальные процентов 19 – это было какое-то мычание, еканье, мыканье и тому подобные звуки. И только 1 процент – это были нормальные слова. Ну, поначалу, никто внимания не обратил, что Степаныч подпитый. Мало ли, может с отхода заначил немного. Но, когда к вечеру Степаныч стал выглядеть совсем весёлым, мы стали у него выпытывать:
– Степаныч, ты, что ж там такое пьёшь? Поделился бы!
– Э-э-э-э… - тянет Степаныч – вы, мать-перемать… энды… такое не будете.
Проходит ещё несколько часов, опять Степаныч лезет со своими советами.
– Степаныч, ты нам уже надоел! Давай, колись сейчас же или отваливай!
– Энды… Э-э-э-э… Коньяк пью, туды его в качель! Но, вам не дам.
Короче, прогнали Степаныча спать.
На следующее утро опять Степаныч весёлый! Да, что ж ты будешь делать!
– Ну, ты, старый паразит, признавайся! Всю душу ты нам вымотал!
– Я, энды, коньяк пью ебипетский, мать его так! Крепкий, что б ему плохо было! Энды!
– Да, что ж за коньяк такой? Угости, Степаныч! Мы за деньги у тебя купим!
– Денег не надо, энды. И угощать не буду. Я его для себя взял. 5,50 – десяток.
Вот тут мы начали понимать ситуацию. Старый лис, будучи артельным, выписал в «лавочку» три ящика «Тройного одеколона». Цена ему, 55 копеек – флакон. Вот и попивает наш Степаныч «Тройняшку» за милую душу! Запах стоит такой, будто в дешевой парикмахерской находишься.
Долго ещё наш Степаныч куролесил. Пока не дошло до капитана. И, когда остатки «Тройного» убрали из артелки под замок, вот тогда Степаныч и успокоился. С тех пор Степаныча называли: Коньяк ебипетский! Энды!
В заключение ещё один небольшой эпизод.
В одном из рейсов зашли мы в посёлок Териберка. Постояли там у причала сутки с небольшим. Команда хорошо «отдохнула», и капитан, чтобы не усугублять нетрезвую обстановку, решил отойти от причала. Дело было после ужина, примерно, в 21 час. Отошли, стали на якорь в том же заливчике, где расположен посёлок. По программе после Териберки мы должны были идти на восток, вдоль Кольского побережья к посёлку Дальние Зеленцы. Там была запланирована небольшая работа.
В 00 часов заступают на вахту второй помощник капитана и матрос. Заходят в рулевую рубку. Матрос становится к штурвалу. Рулевым был на этой вахте Боря Березовский. Нельзя сказать, что он был пьяный, он был очень пьяный, но на ногах держался. Держаться – то держался, но соображал плохо. Да, что там говорить – совсем не соображал. Ему штурман говорит: «Боря, я пойду вниз, а ты следи за створами. Ориентируйся, чтобы нас с якоря ветром не тянуло». И ушел. Створные огни – это береговые огни, по которым судоводители ориентируются при заходах в бухты, заливы и т.п. Боре надо было только следить за этими огнями, чтобы судно не перемещалось относительно этих огней.
Через 2 – 3 часа в рулевую возвращается штурман. Боря перекатывает штурвал справа – налево, обратно и говорит:
– Всё, пришли! Привёл я судно ровно по створам!
– Куда привёл, Боря?
– Как, куда? В Дальние Зеленцы пришли!
– Боря, да мы же на якоре стоим!!!
Что уж послышалось этому Боре, что уж показалось с пьяных глаз, но добросовестно рулил он в Дальние Зеленцы.
Так вот и в стране у нас. Рулят, рулят правители наши, а всё  безуспешно! И никак до них не дойдёт, что надо только якорь поднять!
Много разного происходило в моей морской жизни. Всё не расскажешь. Вспоминать и вспоминать. Можно было бы рассказать о красивом острове-вулкане Ян-Майен, где тщетно пытались мы увидеть легендарный «зелёный луч»; об острове Медвежий, где много раз приходилось нам спасаться от штормов; о мысе Нордкап, самой северной точке Европы; о Шпицбергене, где на 74 параллели наблюдали мы уникальную прозрачность атмосферы; о Фарерских и Шетландских островах; о Гренландских китах; о стаях касаток и белух; об айсбергах; о белых медведях… Теперь только память будет хранить это прошлое в своих дальних закоулочках, пока не потухнет этот разум навеки.
                «Одни его лениво ворошат,
                Другие неохотно вспоминают,
                А третьи – даже помнить не хотят, -
                И прошлое лежит как старый клад,
                Который никогда не раскопают».
                В.С. Высоцкий.