Не задалась рыбалка на Дону. Верховой ветер выдул всю воду в Азовское, туда же подалась и рыба. Ведь всем известно, что ищет рыба.
Мы решили последовать второй части пословицы и поискать место получше. Отправились на недалёкий пруд, где сторожевал мой старинный знакомец, ветеран двух недавних войн Петрович.
Петровичу лет сравнительно немного, но авторитета и жизненного опыта достаточно, чтобы величали его по батюшке, как издавна было принято у казаков.
Прудовой рыбки половили от души. Вернее, не от души, а столько, сколько хотели. Потому как ловить домашнюю рыбу, это всё равно, что охотиться на уток и гусей во дворе у соседа.
Оно, конечно, и клюёт раз за разом, и в подсачеке бьётся, и сходит с крючка бывает, и улов не в пример с речным, но… Ну не рыбалка это!
Высыпали весь немалый улов обратно в пруд без сожаления, собрали снасти, отправились поближе к дымящемуся котелку с ухой.
То, что находилось в котелке, называют ухой множество людей во всём мире. Только не на Дону. На Дону это не уха. Именуется сие самое традиционное из традиционных казачьих кушаний - щерба. Щерба – это вовсе не уха. Так считают казаки.
Причём щерба щербе рознь. В каждой станице её варят по-своему. На нижнем Дону в щербу могут бросить горсть пшена, обязательно несколько давленых помидоров, или немного томату, пара картошек, лучёк. Обязательно влить по готовности полстакана-стакан водки. Для осветления.
На верхнем Дону, где и народ жил победнее, да и рыбка похуже, щерба была пожиже. Обходились рыбой, парой картошек да лучком. Водочку предпочитали не в щербу, а перед.
Мы были на нижнем Дону. Потому плеснули и в котелок, и в стопки. Выпили-закусили. Потекли разговоры.
Петрович молчал. Он вообще мало разговаривает. Не потому что не умеет, а потому что не очень хочется.
То, о чём он мог бы рассказать, было страшным. О недавних войнах вспоминать Петрович не желал. А всё остальное, было мелким и неинтересным, не стоившим внимания.
Петрович любил слушать. Любил послушать хороших людей и его отец. Тоже Петрович и тоже ветеран. Но ветеран той, Отечественной, почётной войны.
Своего отца Петрович-младший считал настоящим ветераном, достойным уважения и почёта. О себе же говорил что он – «приравненный». Приравненный к ветеранам по каким-то несуществующим и малосущественным льготам, которыми никогда не пользовался.
Не единожды раненый и чудом выживший, он ценил жизнь, радовался каждому дню как подарку, жил так, как ему хотелось. Хотелось ему роскоши. Роскоши человеческого общения.
Не хотелось командовать и выполнять команды. Он нашёл соответствующий образ жизни. Хозяева пруда наезжали редко, хвалили за безукоризненный порядок, ловили рыбу, пили водку, хлебали щербу. И уезжали до следующего раза.
Подчинённые Петровича были немыми по природе своей. Не положено рыбам разговаривать.
Не для многих людей Петрович делал исключение, приглашая к своему уединённому в камышах саманному шалашу. Чем заслужил я его доверие, не знаю, но в любое время мог к нему приехать. И даже не один.
В этот раз со мной был Михалыч. Хуторской казак, по нынешнему – фермер, Михалыч был заядлым потомственным рыбаком. Рыбаками были его отец, дед и прадед. А так-же все предшествующие поколения старинного казачьего рода.
С начала веков казаки кормились «с воды да травы». Больше, конечно, с воды. Кормил батюшка Дон со своими «запольными речками» многие поколения казаков.
Кормил бы и сейчас, да превратили его пришлые люди в транспортную артерию. Плывут и летом и весной, и зимой и осенью, нескончаемые вереницы барж и иных судов мимо станиц и хуторов, в которых в былые времена в колокола не звонили во время хода рыбы.
Рыбе не стало места в донской воде. То, что можно выловить сегодня в Дону и Азовском море, казаки и рыбой то настоящей в прежние времена не считали.
Да и самих казаков повыбили основательно строители рая на земле. Оставшиеся разбрелись по всей матушке земле, занялись кто чем для пропитания. Но к Реке, к Дону, тянет непреодолимо казака.
Вот и Михалыч мой, даром, что в хуторе степном далёком землю пашет, хлеб сеет, при первой возможности грузит в свою старенькую «Ниву» рыболовные причиндалы, харч какой-никакой и отправляется на пару дней душу отвести, пожить у воды, рыбки половить, комаров покормить, с природой пообщаться.
Вот такая подобралась компания.
К вечеру на стареньком обшарпанном велосипеде приехал к сыну старый ветеран Пётр Фёдорович. Велосипед был старинный, с плавно гнутой рамой, «дамский». Весьма удобный велосипед для пожилого человека. Не надо через высокую раму ногу перекидывать.
Дед был седой, с роскошной белой бородой, но ещё крепок, спину держал прямо, как заправский кавалерист. Кавалеристом он и был. Отечественную прошёл от Азова до Будапешта на коне, в рядах пятого Донского кавалерийского казачьего корпуса.
Дед Пётр прислонил своего стального скакуна к заборчику, поздоровался, как положено, присел к столу. От предложенной стопки отказался. Сын поднялся, слова не говоря, пошёл в саманный домик.
Вернулся с бутылкой и стаканом. Налил полстакана, поставил перед отцом. Тот перекрестился, выпил одним духом, стал прихлёбывать щербу из большой миски, стоявшей перед ним. Всё это молча.
Пётр-младший предложил и нам «дымки» домашнего приготовления. В России это произведение называют почти презрительно - «самогонка». На Дону же дымка, – почти лекарство. Не в пример «магазинке», или по другому «казёнке». Магазинной водке, от которой только вред.
Отведав отварной рыбки, возлежавшей как и положено, на свежесрезанном камыше, перешли к чаю. Чаёвничали из большого закопченного чайника. Кроме собственно чая, в нём был заварен чабрец, немного мяты, несколько листьев чёрной смородины.
Кроме того, в чайнике плавали нарезанные не очень крупно веточки малины и вишни. Приятно на вкус и полезно. Так, во всяком случае, считали оба Петра.
За чаем, естественно, разговоры. Разговоры были разные. Запомнились две истории, рассказанные Михалычем и дедом Петром. Произошли эти истории в разных местах и в разное время, но были похожи одна на другую, чем и вызвали интерес.
Перескажу, как запомнилось. Прихлёбывая ароматный чай из горячей поллитровой алюминиевой кружки, Михалыч, среди прочих, рассказал историю, приключившуюся с ним в областном центре. Свидетельницей и участницей истории была старенькая «Нива», стоявшая здесь же.
Дело было зимой. Причём та зима была не как обычно у нас на Дону, со слякотью и грязью, а настоящая, со снегом и морозом. Снегу навалило за несколько дней как в Сибири. Мороз придавил под минус тридцать. Нечасто, но такое случается на Дону.
Приехал Михалыч в гости к дочке в Ростов-на-Дону. Жила доча в девятиэтажке на Северном. Ну, разгрузил гостинцы хуторские, гусей-утей, варенье-печенье, разные другие припасы. Остался ночевать.
А машину куда? Ростов ведь! Зять показал из окна платную стоянку. Приехал. Заплатил. Сторож показал место. Поставил машину. Закрыл. Отправился пешочком обратно.
Ну, посидели, поговорили-выпили. Выпили немного, потому как утром обратно в хутор ехать. Повидались и ладно. Утром встал, умылся-оделся, чайку хлебнул, с дочкой и зятем, попрощался, внучку спящую поцеловал, да и отправился на стоянку.
Морозец стоит отменный, машину за ночь снегом занесло выше крыши, едва нашёл. Рядом с «Нивой» огромный сугроб многодневный. Как потом оказалось, под тем сугробом крутой громадный джип американский погребён был.
Ну, Михалыч с «Нивы» своей снег веничком не торопясь смёл, перед машиной площадку расчистил и, как человек практичный и запасливый, который в багажнике кроме веника и другие полезные предметы имеет, достал паяльную лампу. Разжёг, настроил, приладил под картер. Масло разогреть по хуторской привычке.
Тут хозяин соседнего сугроба подходит. Потоптался, походил вокруг, попробовал было снег руками разгребать, да холодно очень, замёрзли руки в тонких дорогих перчатках.
Да и одет абы как. Пальтишко хоть и с норковым воротником, и дорогое с виду, а на рыбьем меху, тоненькое. От подъезда до тёплой машины добежать, конечно, можно, но не обстоятельное, не для серьёзной погоды пальто.
Дал Михалыч соседу веник, выключил лампу, поставил в снежок остывать. Забрался на водительское сиденье и с пол оборота завёл машину. Пока двигатель прогревался, убрал в багажник остывшую лампу.
Сосед же, кое как обметя свою громадину, забрался внутрь и пытался её завести. Гальмовал стартёром с перерывами небольшими, ругался-матюкался, но всё без толку. Не заводится заморский монстр.
Хозяин к Михалычу: «Помоги!» А как тут поможешь? Не паяльную же лампу под американское чудо совать. Вдруг загорится что, или расплавится. Это же не наша надёжная железяка. Кто его знает, из чего они картеры делают и чем начиняют. Пыхнет, потом век не расплатишься. Не дал Михалыч лампу паяльную.
Давай его сосед уговаривать, чтобы дёрнул он «Нивой» своей это страшилище чёрное и блестящее, в четыре раза большее. Уверял, что заведётся с толчка машина, только с места стронь её.
Поупирался наш хуторянин, да не бросать же человека в беде. Свой «аппарат» он знал. Подумал, что если трактор своей «Нивой» с буксира заводил, авось и с этим получится. Но на «авось» не стал надеяться.
Достал из багажника крепкий стальной трос, который буксировку трактора выдерживал, накинул на свой фаркоп, вторую петлю набросил на фаркоп джипа. Джип стоял мордой к забору, поэтому тащить можно было только назад.
Уселись по местам, поехали. Вытащила «Нива» американца на чистое место, включил его владелец заднюю скорость. Джип, слегка дёрнувшись и пустив дымка, завёлся.
Радостный хозяин выскочил из машины, тряс Михалычу руку, пытался всунуть в неё сотню американских денег, благодарил всякими словами.
Затем прыгнул в машину, хлопнул дверцей. Джип, взревев, рванул с места. Михалыч остолбенел. За джипом волочилась его «Нива» с открытой водительской дверцей. Трос-то он снять не успел! Михалыч бежал за своей машиной и орал всякие выражения. Джипер ничего не слышал и резво продолжал движение.
Хорошо что шлагбаум, загораживающий въезд на платную стоянку был закрыт. Хорошо что сторож, открывающий этот шлагбаум, вышел покурить на улицу и всё видел. Хорошо что джип начал притормаживать перед шлагбаумом заблаговременно. Хорошо что трос был достаточно длинным и «Нива» не въехала со всего размаха в остановившийся джип по скользкому утрамбованному снегу. Она плавно уткнулась в его задний бампер своим бампером, тоже задним.
То, что происходило потом, рассказывать не имеет смысла. Каждый сам может себе легко это представить.
«Нива» стояла тут же, под небольшим осокорем. Сияла на солнышке и, казалось, улыбалась рассказу своего хозяина. Мы выпили за удачу.
И рассказал нам дед Пётр, Пётр Фёдорович, другую историю, пострашнее первой.
Зимой 1941 года, друг Петра Фёдоровича, воевал на Ленинградском фронте. Он был командиром танка Т-34. Потом этот танк признают лучшим средним танком Второй мировой войны. Так оно и было.
Танк был лучшим не только потому, что броня его была крепка. Эта машина была оснащена мощным дизельным двигателем. На немецкие танки, в отличие от наших, ставили бензиновые карбюраторные двигатели.
Дизель мощнее. И проще. Но, как и сейчас, дизель с трудом заводится на морозе. На танке Т-34, кроме аккумуляторов и электрического стартёра, стояли специальные баллоны со сжатым воздухом. Специально для запуска двигателя.
К сожалению, в сорок первом году, не на всех наших танках стояли радиостанции. Можно даже сказать, на немногих они стояли. На танке нашего героя радиостанции не было.
В одной из атак, сто седьмой отдельный танковый батальон, в котором служил старший сержант Цыганков, преодолел первую траншею врага. Старший сержант, вместе со своими танкистами, в пылу успешного боя так увлеклись, что потеряли из виду соседей.
Танк рвался вперёд, стреляя из пушки и поливая огнём из пулемёта вражеские траншеи. Впереди ещё одна противотанковая траншея. Лязгая гусеницами и натужно взревев двигателем, танк почти преодолел препятствие. Уже выбрался было на противоположную сторону рва.
Вдруг заглох двигатель. Заглох намертво. Никакие попытки оживить его, не помогали. Сели аккумуляторы, закончился сжатый воздух в баллонах. Связи нет.
Как выяснилось позже, немцам удалось отбить атаку наших войск. Танковый батальон получил приказ отойти на исходные позиции. Батальон отошёл. Многие видели, как танк Цыганкова остановился. Как фашисты подтянули противотанковую пушку и начали в упор расстреливать неподвижный танк.
Танк сочли подбитым, экипаж погибшим.
На самом деле, события развивались несколько иначе. Немцы действительно подтянули противотанковое орудие на прямую наводку, открыли огонь. Мишень была неподвижна как в тире.
Но первый снаряд фашистской пушки не пробил мощную броню тридцатьчетвёрки. Танкисты же, развернув башню, открыли огонь из пушки и пулемётов по вражескому расчёту. Несколькими снарядами орудие было уничтожено.
Но тридцать четвёрка по прежнему оставалась недвижимой. Наступила темнота. Решили отправить в разведку заряжающего. Тот, едва высунувшись из люка, получил пулемётную очередь в грудь, был убит наповал.
Три дня танкисты ожесточённо отстреливались от пытавшихся приблизиться гитлеровцев. На четвёртые сутки, когда у танкистов полностью кончились боеприпасы, когда нечего было есть, когда страшный холод от промёрзшей стальной громадины танка так пронизал тела, что уже почти невозможно было двигаться, перед самым рассветом танкисты услышали гул двигателя приближающегося танка.
Это был немецкий танк. Тигр. Но он не стал стрелять. Фашисты видимо решили, что танк остановился потому, что у него кончилось горючее.
Подошли с кормы. Набросили петли троса на задние буксировочные крюки тридцатьчетвёрки и потащили беспомощную добычу в свой тыл. Целёхонький русский танк! Немцы, наверное, уже мысленно просверлили дырки на своих кителях для орденов.
Их мечтам помешал механик-водитель Барышев. Когда он понял, что происходит, не стал торопиться. Подождал пока немец вытащит его на ровное место. Выжал сцепление. Включил заднюю передачу. Плавно отпустил сцепление. Двигатель завёлся!
Танкист не спешил. Он прогрел двигатель, подождал, пока он выйдет на рабочий режим. Начал потихонечку притормаживать. Потом резко затормозил и включил первую передачу. Тридцатьчетвёрка рванулась вперёд.
Превосходство в мощности двигателя сыграло свою роль. Теперь немецкий танк тащился на своём же буксире в сторону наших окопов.
Барышев дал полный газ. Немцы открыли люки своего танка, стали выпрыгивать на ходу. Они вовремя успели это сделать. Т-34 вернулся в расположение части целым и невредимым. Да ещё с совершенно исправным вражеским танком на буксире!
Вот такая вот рыбалка. Можно сказать на живца.
Рассказывал Пётр Фёдорович, ветеран Великой Отечественной войны спокойно, почти не волнуясь. Много времени прошло с тех пор, как кончилась для него война.
Его сын ничего не рассказывал. Он слушал внимательно отца, улыбался и молча подливал чайку. Было тепло, садилось солнце, ветер согнал комаров в сторону моря.
Посидев ещё немного, помолчав, мы отправились спать под навес.
Пётр Фёдорович оседлал своего железного ржавого коня и отправился домой. Цепь велосипеда тихо поскрипывала в тишине замирающего дня. Затем всё стихло.
Вот такие истории случаются на рыбалке.