Роман Хочу любить

Ирина Винтер
 
Ирина ВИНТЕР,
член Союза журналистов Казахстана.

Хочу любить...

- И-и-и, - скулила, как щенок, на том конце провода Людмила, - они выставили меня с ребёнком на улицу. Ночуем с Оксаной на вокзале, питаемся отбросами, на работу устроиться невозможно... Сдохнем тут с дочкой от голода и холода. Денег на дорогу нет. Ой-ой, что дела-а-ать?!
- Всё с тобой понятно. Скажи точно свои координаты, я вышлю тебе денег, получишь на почте и сразу домой. Паспорт то хоть не потеряла? Думай сейчас не о себе, любимой, а о ребёнке. Всё поняла? Эх, романтик ты наш... - голос Натальи, подруги Людмилы, звучал строго, с нотками укора. - Говорила же я тебе...
- Я так и знала, что будете там все меня чихвостить. Мне и правда стыдно домой возвращаться... - ревела Людмила.
- Поменьше пустых разговоров, дорого, - бескомпромиссно оборвала разговор Наташа. - Всё! Жди!
Через неделю Людмила с шестилетней дочкой вернулась в Казахстан, в родной город, где родилась и закончила девять классов. Заявилась к матери – а куда ещё? ведь своего угла у неё теперь нет. Мать и не пыталась скрыть злобу от встречи с непро-шенной гостьей, она уже давно дала дочери от ворот – поворот...
*    *    *
…Мать вырастила её и двух братьев тяжело, тянулась на свою крохотную зарплату почтовика – сортировщицы корреспон-денции – кое-как. Мужа у бедной женщины не было, детей родила – как придётся. Подвернётся какой-никакой мужик – вот тебе и кавалер. А потом, по истечении определённого времени, новый приплод. Одного ребёнка Варвара Тимофеевна похоронила, в душе радуясь этому обстоятельству, ведь лишний рот в семье – стихийное бедствие, этих бы прокормить. От старухи-матери толку мало, сама еле ноги таскает. Одна радость – бабкина дача, купленная ещё при живом отце, работы на которой весь дачный сезон – прорва, но всё-таки свои овощи лишнюю копейку берегли. Да и мизерная пенсия, которую бабуле выплачивает заботливое государство за тяжкий неизбывный труд в колхозе, хоть чуть-чуть добавляет в семейный бюджет ту же лишнюю копеечку – как поскребулька. Бабке Антониде много не надо: ест будто воробышек, а кофтёнки и зимней кацавейки ей надолго хватит, ведь из дома она почти не выходит. Так что её денежки – просто свет в окне.

Варе было тринадцать лет, когда началась война. Она хорошо помнит те страшные голодные годы, когда детей, даже до-школят, заставляли работать в поле и на фермах, и как это было мучительно от постоянного головокружения и слабости. Есть хо-телось так, что кроме еды больше ни о чём не думали. Во сне снился хлеб, крупные краюхи так вкусно пахли, что рот наполнялся слюной, и вот долгожданный кусок уже у рта, и зубы готовы неистово впиться в мякоть, но... нет, всегда что-то помешает откусить хоть самый маленький кусочек. То мать чуть свет будит на работу, то голодные спазмы в желудке не дают досмотреть такой сладкий сон... По утрам вставать никогда не хотелось, тяжёлый труд изнурял, а еды всё равно нет.

Мать выбивалась из сил, работая дояркой и скотницей. Варя помнит заветный бидончик с молоком, горлышко которого об-тянуто куском ситцевой тряпочки, - мать тайком выносила его из фермы. Женщины вот так спасали своих детей от голодной смерти. А что оставалось делать бедным матерям, уставшим день от дня видеть огромные глазёнки своих замученных детей. Назвать это кражей – ни у кого язык не поворачивался, хотя за такие вещи могли упечь на десять лет за колючую проволоку. Но, слава богу, стукачей среди женщин не оказалось... Людей умирало немало, особенно стариков, которые отдавали свои крохи детям и внукам. Сельское кладбище разрослось за годы войны вдвое.

А отец воевал. О том, что происходило на фронте, Варя могла только догадываться по какому-то больному выражению глаз и нервному тику правой щеки отца, когда он вернулся с фронта. На всю жизнь в Вариной памяти сохранилась картина возвращения израненного отца, его счастливая улыбка и светлые усы, в которых прятались крупные слёзы, градом сыпавшиеся из прищуренных глаз, и которых он стеснялся. Его потемневшее лицо, обтянутые тонкой кожей высокие скулы, поредевшие волосы, а особенно глаза, выцветшие почти до блекло-желтого цвета, и затаившие в своей глубине такую боль, что юная Варвара, закрыв лицо ладонями, уткнувшись в подушку, наревелась до головной боли, и боль эта не проходила всю ночь.

Никогда не забудет Варя обезумевшую от счастья мать, в старенькой хромово-зелёной кофте, в грубых мужских ботинках, обхватившую шею мужа огрубевшими руками и завывшую так, что испугала младших Вариных братьев и сестёр, которые тоже прилипли к отцу со всех сторон. Вой в доме долго не утихал. У всех было счастливое чувство, будто с приходом отца, уйдут все эти страшные невзгоды, ведь он воин, защитник, сильный и смелый. Хлеба будет вдоволь! Особенно остро эти счастливые мысли так и заискрились, как фейерверк, когда отец заскорузлым пальцем колупнул замок чемодана и вынул оттуда подарки: сахар в бумажном кульке, матери платок, девочкам атласные ленты, сыновьям – кому фуражку, кому игрушечный пистолет. И леденцов, что для всей семьи оказалось сказкой. К запаху талого снега, исходившего от дров только что растопленной печи, примешался какой-то другой казенный дух от новых вещей. Сколько радости, такое не забывают даже самые маленькие...

И ещё врезался в память следующий день, когда мать с отцом устроили пир. В дом набилось народу, каждый принёс что-то съестное, даже откуда-то появилась водка. Местный гармонист, дядя Гена Анискин, радостно наяривал на гармошке, а отец кружился с матерью в старомодном вальсе, слегка подпрыгивая и с прищуром смеясь. Чувствовалось, что танцевать ему было трудно, но он не мог остановиться. Для самых маленьких Токорчуков такой праздник был внове, они даже не знали, что такое гармошка, что под неё можно петь и танцевать. Война научила их работать и сладко мечтать о куске хлеба. Другого они просто не понимали. А Варя понимала и чувствовала невозможную гордость от того, что в их доме такой праздник.
Но голод в семье пока никуда отступать не собирался... А потом отец до самой смерти боролся со своими болячками. Прожил он, правда, до пенсии и детишек на ноги поставил.

Помнит Варя и то, как родители вдруг сорвались с насиженного места и рванули в пригород, кое-как продав скудные хо-зяйские постройки. Бежали от неподъёмного колхозного труда, уставшие, как ломовые кони. Жить на трудодни стало невыносимо. Колхозники, в прямом смысле этого слова, пахали от зари до зари, особенно доставалось труженикам ферм, где мать работала до-яркой, ведь скот требовал ежечасного внимания. То дойка, то отёл, то корм подавай, то, вместе со скотниками, очищай помещение от навоза и волоки полные тележки в отстойные ямы. Причём всё это без выходных и праздничных дней – скоту ведь дела нет – праздник там у кормильцев или выходной. Он – живой. У Антониды Афанасьевны всю жизнь тряслись руки и ночами ныли пальцы от дойки. Да что там пальцы – до самого плеча ломило. Доярок всегда не хватало, поэтому норма отработки была большой – вот руки и не выдерживали таких непомерных нагрузок, когда в день дважды надо было выдаивать по двадцать и более коров. А в дни отёла и того чаще – три раза в день.

Отец тоже на полевом стане кроме тяжкого труда ничего не видел. Старательно прятал боль в глазах от нывших ран в изра-ненном теле, в кои веки набравшись духу ходил к фельдшеру за таблетками. Трудовых рук в колхозе не хватало, особенно мужских, - вот и некому было жалеть и сочувствовать. О больничных даже не думали. Это уж если человека совсем скручивало от болезни и он встать не мог, – только тогда фельдшер мог позволить больному отлежаться. Надрывались люди – не меньше волов, а денег им никто не платил. На трудодни выдавали муку, крупу и хозяйственное мыло на количество ртов в доме, частично корм для личного скота, который добывался с таким трудом, что хоть откажись от домашней живности. Но в деревне без своего подворья не проживёшь. Вот так тяжело жили, а множество ртов в семье требовали всё больше, особенно трудно было с одеждой, которую бе-регли и штопанную-перештопанную передавали от старших младшим, ведь её не на что было покупать. В деревне даже магазина промтоварного не было.

А когда старший брат Виктор перебрался в город, он и вдохновил родителей на такой решительный шаг – хуже, мол, не будет.
- Ну чего вы боитесь, - страстно убеждал сомневающихся родителей Виктор, - вы даже не представляете насколько жизнь в городе легче деревенской. И чище, а главное ведь деньги на работе платят. Забудете, наконец, о своих трудоднях...
- Ой, а вдруг не приживёмся, что делать с такой большой семьёй, - охала мать, потирая больные руки.
- Посмотри на свои руки, - укоризненного говорил Виктор, - на что они у тебя похожи: грубые, распухшие. Неужели мало отработала бесплатно на своё государство?! Хоть на старости лет поживёте как люди... Да и пенсию, какую тебе заботливое госу-дарство отвалит, – как у птички хрен, и то трудоднями будут выдавать. И ведь в покое не оставят, всё время будут заставлять ко-ровам хвосты крутить. И не дадут вам тут отдыхать – пенсионерам. Скоро вся молодёжь в город потянется, работать будет некому. А вы что, за всех должны до смерти отдуваться?

И Токорчуки решились. Гуськом вошли в старый-новый дом, робко осматривая закопченные стены, не зная с чего начинать новую жизнь. Как потом нажиться не могли на новом месте и благодарили судьбу за эту смелую затею, жить ведь стало куда легче. Особенно удивлял нормированный рабочий день, за который платили наличные, что особенно радовало и удивляло крестьян. Не могли привыкнуть к выходным дням и отпускам, когда можно заниматься чем душе угодно, даже съездить в санаторий, где уха-живали и наделяли вниманием так, что вводило в конфуз – что мы баре какие, что ли? В глубине души было даже совестно, что они так вот почти по-барски живут, а где-то люди не знают продыху от бесконечно тяжёлой работы, чтобы прокормить такую армию городских бездельников, как считал Тимофей Терентьевич, отец Варвары. Чувство обиды за такую несправедливость долго не ис-чезало из неуспокоенных и заскорузлых душ простых работяг.

Купили по дешевке старенький домик с большим огородом возле железнодорожной линии. Огород позже, когда умер отец, а мать перешла жить к Варваре, стали называть дачей. Ветхий домик снесли, и места в огороде добавилось. Построили клетушку для огородного инвентаря, посадили кое-какие плодовые деревья и кусты – и всё. Водой хоть залейся, водопровод был проложен уже несколько лет назад. Выращивали в основном картошку, помидоры и огурцы. Постепенно пригород соединился с городом, и семья Токорчуков стала городской. Дети выросли и разъехались по родному краю. Старшие – Анфиса и Корней – обзавелись семьями и жили в городе, младшие, Светлана и Алексей, даже получили средне-специальное- и техническое образование и по распределению попали в другие области, живя там своими заботами о детях. Виктор так и жил в своём доме рядом с родителями, помогая им по хозяйству.
*    *    *
Варвара, вторая по старшинству, после семи классов поступила в ПТУ на штукатура-маляра. В классе она, как и многие в те годы, была переростком – в военные годы довелось проучиться всего два года, а потом школа за ненадобностью закрылась – дети работали. Токорчук отработала в строительной организации несколько лет на этой тяжёлой, совсем даже неженской работе, а потом, когда подвернулась работа на почте, перешла туда, правда потеряла в зарплате, но работать здесь было намного легче, особенно это было на руку, когда родились старшие Валерий и Людмила – береглись силы на домашние хлопоты. Да и ходить в чистом на работу куда приятней, здесь уже нужно было фасонить, чтобы не отставать от других. Она тоже хотела быть модной, но денег хватало только на то, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к нормальному облику, одним словом, - не отличаться от тех, кто работал рядом. И это, слава богу, пусть хоть и с трудом удавалось.

Отец её первенца Валерки ворвался в жизнь Варвары бурно и сладко, не оставляя ни времени, ни желания на раздумья. Она мечтала о любви, и вот чувства накинулись на девушку и растерзали её неопытное сердечко на части. Она поверила в честность разбитного, бесшабашного парня и покорилась всем его желаниям. Они познакомились, когда Варя работала в строительной орга-низации. Он возил на полуторке щебёнку, кирпич, песок. Увидев как-то эту скромную, неуверенную в себе девушку, он, к её удив-лению, сразу же напористо заговорил с ней так, будто они старые знакомые.
- Ты где живёшь? - нахально заглядывая в светло-серые глаза девушки, поинтересовался нахрапистый кавалер и, озирнувшись по сторонам, чувствительно шлёпнул её по ягодицам, при этом игриво хохотнул.

Варя, разрумянившись от смущения, назвала адрес, а сердце в груди учащённо, даже не забилось, а заколотилось и, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу. Мастерок в её руках дрожал, роняя на землю крупные капли цементного раствора. Симпатичный, смелый, раскованный – такой не может не нравиться девушкам. Особенно Варвару поразил его крупный спелый подбородок, продолговатая ямка которого раскалывала его на две части. Как красиво, и как это идёт настоящему, крепкому мужчине и как притягивает девичьи взоры. От него разило «Шипром», что не вязалось с грубой работой. Зеркально выбритые, тугие щёки, - всё это делало его красоту даже слегка неприличной. Варя видела, как штукатурщицы складывали при нём губки бантиком и кокетливо косили в его сторону глазками, и поэтому вдвойне была шокирована вниманием парня к совсем неинтересной девушке.
- Жди меня в семь часов вечера, поедем, покатаемся, - утвердительно заявил парень и, пригладив тяжелый чуб, упорно па-дающий на чёрные затуманившиеся глаза, укатил.

Он знал толк в женщинах, всегда пользовался их благосклонностью. Слыл среди своих друзей большим умельцем по части обольщения. Варя ему не понравилась: неяркая, с некрасивым лицом и фигурой, увядающая девушка. Да и цветение её кажется совсем не коснулось. Но он мужским чутьём уловил, что сладостных минут она ему доставит не меньше какой-нибудь залётной красотки, и не ошибся. Он, разумеется, ни о каком затянувшемся романе и не помышлял.

А Варвара даже не задумалась, что шлепок по её заду неприличен, что парень не спросил её имени, не назвал своего. Но это неважно – познакомятся, главное, что такой красавец обратил на очень даже простую и можно сказать неказистую девушку внимание, ведь, если честно, мужчины её никогда не замечали. Варвара, крепко сбитая, с широкими плечами и узким низко опущенным тазом, покоящимся на коротких ногах, была совсем неженственной. Если к этому добавить маленькие светло-серые глазки, широкие скулы и крупноватый нос – то картина вырисовывалась не очень. Она всегда стеснялась своей внешности и совершенно не старалась выработать в себе хоть чуть-чуть кокетства, свойственного женщинам. Завидовала, когда видела, как иногда парни смотрят на девушек: с обожанием, порою искательно, просительно, требовательно и даже нагло. Все эти взгляды говорили об одном: их желают. А вот на неё не смотрели никак, пустое место да и только...

Варвара в этот счастливый день примчалась с работы домой, нагрела воды и, закрывшись в летней кухне, до хруста розовой кожи тёрлась мочалкой. Потом лихорадочно рылась в вещах и своих, и сестёр: то ли надеть светлую шелковую кофту с чёрной юбкой, то ли единственное шерстяное платье, бежевое с коричневыми пуговками. Остановилась на первом наряде. Приколола на грудь старую брошку в анодированном обрамлении. Эта брошь была единственным украшением матери, подаренной ей отцом в дни их романтических ухаживаний, а ему это украшение досталось от бабки по материнской линии. Варя даже подкрасила щёки свёклой и взбила причёску – не с этой же жидкой косицей идти на первое в жизни свидание. Надела единственные нарядные коричневые туфли с ремешком и, повертевшись у зеркала, осталась довольна собой.

Но романтического свидания не получилось. Николай увёз свою новую знакомую подальше от любопытных глаз и прямо в полуторке завалил опешившую девушку на сиденье, ловко подмяв под себя её упругое тело... Вначале она хотела оказать сопротивление наглому ловеласу, но вдруг обмякла, почувствовав в теле томление и страстное желание отдаться мужчине. Она таяла от его прикосновений, его лихорадочно шарящих по телу рук, сжимающих груди, сладострастно мявших ягодицы. Никогда ничего приятнее она в жизни не ощущала, и ей хотелось только одного: пусть бы эти грубоватые ласки никогда не кончались...
Потом он ещё раз овладел ею и, сказав, что на сегодня достаточно, увёз новую подругу домой. Прежде, чем тронуться с места, он достал из бардачка флакон с «Шипром» и, смочив носовой платок, протер царапину на своем лице. Припав к груди девушки в начале свидания, он оцарапал щеку о брошку.

А Варя по дороге домой, к своему удивлению, радости, но и некоторому смущению, думала – что мало. Ей хотелось ещё. В глубине души Варя испытывала стыд, но и знала, что отказаться от всепоглощающей страсти она уже не сможет. Тело отныне будет требовать любви... Ехали всю дорогу молча и так же молча расстались.

Ночью Варя не могла уснуть, вспоминая сладостные порывы их быстрой и нескромной любви. Правда, её немного смутило, что парень её ни разу не поцеловал, ей даже показалось, будто он брезгливо отворачивал от её лица своё. А ей так хотелось поцелуя, ведь она никогда ни с кем не целовалась, самой же решиться и поцеловать во время бурного слияния тел, было стыдно... Но всё-таки, раз мужчина на такое решился, то, наверное, он сделает ей предложение, наивно размечталась девушка. В следующее свидание она его об этом обязательно спросит. Неужели она, наконец, встретила своё счастье?! Господи, как хорошо!

Николай ещё несколько раз увозил Варю в лесок, молча и жадно получал своё и так же молча отвозил домой. Варвара не осмелилась заговорить с ним о серьёзности положения. Стеснялась. Вскоре Варя перешла работать на почту, предупредив Николая об этом.
- Замётано. Жди, приеду, - безмятежно ответил парень и покатил свою полуторку прочь.
Больше Варвара возлюбленного не видела. Испарился, как дым в ветреную погоду. Она попыталась разыскать его через приятельницу Надежду, с которой работала в строительной организации, но та сказала, что Николай не приезжает к строящемуся объекту. Варя даже не знала его фамилии.
- Надя, если вдруг приедет, скажи ему, чтобы заехал ко мне домой, - сама не веря своим словам, прошелестела, не разжимая посиневших губ, Варвара.

Она поплелась домой, не замечая меленького нудного дождя. Ей было плохо. Малограмотная, она не понимала тонкостей природы: гормоны там и всякое такое, они правят миром, обладая полнейшей властью над телами, ну и отсюда – над душами, и все живое невольно подчинено этому (неведомому уму) биологическому процессу в организмах. «Как же я теперь жить буду без его любви?!» - с тоской думала бедная женщина.
Переживала Варя как-то по-своему, не обвиняя ни его, ни себя. Просто переживала и всё. Она понимала, что вряд ли в её жизни случится что-то похожее.

Как потом бедная женщина ни пыталась скрыть свою беременность, но спрятать
большой живот было некуда. Родился здо-ровый, крепкий малыш – Валерий Николаевич Токорчук, с таким же раздвоенным подбородком и иссиня чёрными глазами, как у его папаши. Отец Вари, Тимофей Терентьевич, долго не отходил от шока, отворачиваясь от блудливой дочери.

Варя глубоко презирала свою долю матери-одиночки, мечтая о новых отношениях. Выйдя из декретного она снова позна-комилась с мужчиной и тоже водителем, он развозил почту. Александр был полной противоположностью Николаю: тихий, долго-вязый, некрасивый, с неприятными заедами в уголках рта. Варя вообще не обращала на него внимания, но обратил он. Сначала Варвара даже не хотела допускать мысли о взаимности, но поразмыслив, решила, что ведь и она не красавица, да ещё с ребёнком. К тому же её мать советовала ей не упускать шанса.
- С лица воды не пить, - говорила она упрямой дочери, когда кавалер несколько раз приходил в дом Токорчуков, чтобы пригласить Варю в кино. - А человек-то хороший, и любить тебя будет и сына не обидит. Что тебе ещё надо?
- Знаешь, мама, как-то он мне неприятен, хотя и я не красавица, - брезгливо передёрнула плечами Варя. - Понимаю, что мне счастье не светит, но не могу...
- А ты оглянись, много ли в жизни встретишь красивых людей? Нет! А создают семьи и живут, слава богу, как люди, - сварливо вдалбливала мать своей упрямой дочери простые жизненные истины.

Варвара ходила на свидания с каким-то противным тошнотворным чувством. Думала, что надо к Александру просто при-выкнуть. Как-то после сеанса, в тёплый июльский вечер, молодые люди продлили свидание, и девушка не стала противиться не-ожиданному мужскому порыву её кавалера. Она так истосковалась по мужчине, так желала любви. Но... близость с Александром вдруг вызвала у женщины брезгливость, до омерзения. Первый в её жизни поцелуй с мужчиной чуть не вывернул её нутро наизнанку. А когда он неумело овладел ею, а потом вошёл во вкус, удовлетворённо покряхтывая с исказившимся лицом, черты которого она разглядела в свете яркой луны, женщина резко оттолкнула от себя сопевшего в страсти парня. Что это? Почему с одним мужчиной это так сладко, с другим – противно. Она вскочила с расстеленного на траве пиджака, оправила платье и кинулась прочь. Больше она Александра к себе не подпускала. А он переживал и вскоре уволился и так же исчез из Вариной жизни, как и первый.

К ужасу женщины, Варя забеременела. Вот так на свет появилась Людмила – нежеланный и не очень любимый ребёнок. Нехватку материнской любви девочка получала от бабушки. Антонида Афанасьевна как-то особенно бережно лелеяла внучку, как будто чувствовала свою вину в том, что она появилась на свет против воли матери.

Рождение безотцовщин даром Варе не прошло. Отец, уже тяжело больной, заходился в гневе, считая свою дочь гулящей, и несколько раз низвергал на неё этот свой праведный гнев. Она, с глазами обращёнными внутрь, молча выслушивала его упрёки, в душе соглашаясь со справедливостью его обвинительных речей.
- Подумать только, мать, кого мы с тобой вырастили. Позор перед людьми, стыдобища. Выгоню эту бессовестную из дома, глаза мои на неё бы не смотрели, - горячился Тимофей Терентьевич.
- Куда ж ты её с приплодом выгонишь? - урезонивала мужа Антонида Афанасьевна. - Она ведь уже не ребёнок и счастья женского тоже хочет, как все нормальные здоровые девки. Ну не везёт ей с кавалерами, всё какие-то не те попадаются. Только не кричи на неё, молоко ведь может пропасть, как кормить маленькую.

Она с шумом поставила перед мужем миску с вареной картошкой, соленые огурцы и луковицу, нарезала крупными кусками хлеб.
- Порежь лучше лук и не шуми... - сердито сказала она мужу. - Идите обедать, - позвала она детей к столу.
Тимофей Терентьевич, не очищая луковую шелуху, разрезал её на несколько частей. Затем простонародно взял из миски картофелину и нехотя принялся за обед. Он понимал настроение жены, жалел, но всё-таки досаду не скрывал.
- Только ради детей, ведь они не виноваты, придётся терпеть беспутную девку, - неуступчиво выталкивая слова из сдавлен-ного горла, согласился супруг и в который раз схватился за сердце.

Умер он легко, как уснул. Отмучился, много лет борясь со своими болячками. Антонида Афанасьевна у гроба завыла вдруг таким воем, что вызвала обильные слёзы у пришедших проводить в последний путь хорошего, честного, до глубины души поря-дочного человека. Как могли, утешали, мол, слава богу, дети уже взрослые, и её жизнь уже не будет такой беспросветной от по-стоянной нужды.
После смерти отца, мать развернула тряпичный узелок и протянула Варваре скудные сбережения, сказав, что если взять ссуду и добавить эти, можно купить свой домик.
- Мама, почему ты не разделишь эти деньги на всех шестерых, - скромно спросила её Варвара.
- Делить-то нечего, толку не будет, а в одних руках толку больше. Жить в этом старом камышитовом доме уже нельзя, сколько не топи, толку нет, а у тебя дети. У всех твоих братьев и сестёр свои семьи, одна ты у меня неприкаянная, кто ж тебе по-может, - мать прятала глаза. Конечно, она понимала, что её решение, может быть, и не совсем справедливое, но она так решила и всё!

Вот так у Вари появилось своё жильё, чему она была рада. Братья и сестры немного подулись, но потом с решением матери согласились, к тому же, вскоре Варвара разрешилась третьим ребёнком. Такой же залётный мужичок, как её первый Николай, на поверку оказался тихим пьяницей. Он со своей кашей во рту, отчего трудно было понять, что говорит, с остатками светлых пень-ковых волос, с глазами рядышком, не желал уходить от Вари. Прибился и был доволен. Но пьянство Варе не нравилось, денег в дом не приносил, да и не любила, хотя вначале их знакомства увлеклась им, и даже думала о дальнейшей совместной жизни. Но он ей быстро надоел, и она без сожаления выставила мужичка за дверь.

Через месяц малыш умер от младенческой болезни. Антонида Афанасьевна не сдерживала слёз, так ей было жаль внука, а Варвара деловито хлопотала о погребении, даже ни разу не взглянув на свою кровинку, бледно с запавшими глазками выставившим своё личико из белой оборчатой шапочки. Мать не проронила ни слезинки. Варвара так надеялась, что судьба всё-таки подарит ей женское счастье, и тогда она сможет спокойно родить желанных детей, хоть двоих, хоть больше. А тут и так двое, кто её возьмёт с приплодом... Но позже Варвара родила ещё одного мальчика, Андрюшу, так и оставаясь одинокой. Кто был этот четвёртый – она никому не говорила, и это осталось тайной. Да и какая теперь разница, ведь и он улетел как ветер. Мужчины в её жизни не задерживались.

Так и жила со скучным чувством, что никогда уже больше в её жизни не случится любви, и эта мысль постепенно ожесточила и отдаляла от людей. Её общение сводилось только по работе, даже мать родная уклонялась разговаривать с Варварой. Молодая женщина часто думала, что зря родила детей. Позже, когда в стране женщины повально стали делать аборты, ограничиваясь одним-двумя детьми, она не раз корила себя за глупость: будь бы поумнее – избавлялась бы от приплода. Всё равно мужа нет, и радости супружеской жизни ей не испытать, так хоть жила бы себе без хлопот. А то эти короеды облепили и спасу от них нет... Не успевай одевать, кормить, с каждым годом требуют всё больше и больше. По мере их взросления генетическая неприязнь к ним ширилась и множилась, как вредоносный микроб.
*   *   *
Чувствуя материнскую неласковость, Людмила росла как бы сама по себе. Пока Антонида Афанасьевна была в силе, она много времени посвящала детям, особенно Людочке, но постепенно старушка слабела, стала плохо видеть, по ночам стонала от боли в суставах, особенно болели измученные пальцы от многолетней дойки. Теперь ребёнку внимания никто не уделял, и девочка стала ощущать свою ненужность, особенно в жизни матери. За малейшую провинность Варвара кричала, а иногда и била свою единственную дочь. К сыновьям у неё было другое отношение, видимо потому, что родились они от желанных мужчин, хотя их воспитанием мать тоже не особенно была озабочена. Обстановка в семье никогда не была мягкой, дружелюбной. Варвара всегда угрюмая и жёсткая не вызывала в детях желания приласкаться, поделиться своими детскими радостями и ощущениями. Единственное, что немного скрашивало детство – это дружба с соседскими девчонками и мальчишками.

В школе Люда не отличалась хорошими успехами, за что мать порою достаточно жёстко лупила её, а дочь грозилась убежать из дома. И ведь пару раз сбегала, переночевав у одноклассницы, но потом возвращалась сама, поняв, что мать и не старалась её искать. Девочка из-за этого сильно обижалась. Ей так хотелось, чтобы мать переживала, бегала по городу, ища свою дочь... Она так надеялась, что это поможет ей завоевать любовь самого близкого человека на земле, но, к сожалению, ещё сильнее ожесточала суровость матери. Однажды, когда мать в очередной раз поколотила дочь, Люда окрысилась, как маленький зверёк:
- Ты злая ведьма, когда я вырасту, я никогда тебе не буду помогать...
- Ах ты, дрянь такая, - взвопила Варвара, - вот я сейчас тебе наддаю.
И она кинулась к дочери, но девочка, не дав матери размахнуться, первая стукнула её в живот кулачком.
- Убью, соплячка такая, вышвырну вон, - орала разъярённая женщина, - совсем обнаглела.

В крик вмешалась Антонида Афанасьевна, слабым голосом пристыдив дочь.
- Варя, я когда-нибудь обращалась с тобой так, как ты со своей дочерью? Откуда в тебе столько злобы? Мне так тяжело, что у меня такая невоспитанная дочь...
- А ты не лезь, - вдруг резко выкрикнула Варвара. - Мои дети, как хочу, так и воспитываю.
Антонида Афанасьевна замолчала, уткнувшись в подушку, и тихо проплакала весь день.

Годы шли, а в жизни Токорчуков ничего не менялось.
В старших классах учителя стали жаловаться матери на Людмилу.
- Если вы не хотите, чтобы вашу дочь исключили из школы, прошу вас посерьёзнее отнестись к её воспитанию, - упрашивала Варвару Тимофеевну классная руководительница Людмилы. - Уроки прогуливает, учителям хамит, учиться не хочет. Но я стараюсь делать всё, чтобы она всё-таки закончила восемь классов и получила свидетельство, ведь Люда не глупая девочка.
- Она и меня совсем не слушается. Ну что мне прибить её, что ли, - расстроено отвечала мать Людмилы.

Приходила домой из школы и вправду била. Побои матери ничего не меняли, только ещё больше ожесточали дочь. Людмила пропадала не только днями, но и ночами. Чем она занималась вне дома, мать могла только догадываться. От дочери часто попа-хивало спиртным, сигаретами. Грубо, неумело размалёвывала лицо дешевой косметикой, плевала на тушь для ресниц и часами покрывала их толстым слоем мылкой сажи так, что веки казались тяжёлыми и как будто нечаянно прилепившимися к лицу. Высоко взбивала светлые волосы, что совсем не вязалось с её возрастом. Варвара страшно боялась, что её легкомысленная дочь может за-беременеть, и в семье появится новый рот. Конечно, при этом все заботы о воспитании лягут на её плечи. Если уж такое произойдёт, то пусть не сейчас, ведь Людмила ещё так молода.

Мать остро чувствовала на себе все превратности становления непростого характера Людмилы. С некоторых пор противо-стояние матери и дочери переросло в новые отношения. Теперь уже Варвара побаивалась резкости и бескомпромиссности по-взрослевшей девочки. Людмила смело защищала себя и в выражении своих позиций не сильно-то себя ограничивала.
- Убирайся из дома ко всем чертям, надоела ты мне досмерти, - добавив бранное слово, кричала взбешенная женщина.
- Никуда я убираться не буду, мне некуда идти, - категорично заявляла эта наглая девчонка. - Ты мать и обязана меня со-держать. Я не просила, чтобы ты меня рожала, поняла?!

Восьмой класс Люда всё-таки закончила, получив свидетельство о неполном среднем образовании. Спасибо за это её классной руководительнице. В девятый её не взяли, посоветовав учиться в вечерней школе. Людмиле нужно было проучиться в вечерней школе ещё три года, но она, закончив девятый класс, проучилась в десятом полгода и бросила учёбу. Её будущее еще не успело прорасти, созреть и поднимало в душе лишь мутную неприкаянность. Выслушивая каждодневные материнские упрёки в лени и дармоедстве, она на следующий год поступила на курсы машинисток. Курсы ей дались легко, причём при всей своей безалаберности в учении, Людмила неплохо освоила грамматику и в восемнадцать лет поступила на работу секретарь-машинисткой в большой трест.

Работа ей нравилась и постепенно она втянулась в новую жизнь, приняла условия коллектива. Хотя со временем о новенькой поползли слухи: несерьёзная, легкомысленная, с лёгкостью принимает ухаживания мужчин. Люда, в отличие от своей матери, была симпатичной. Невысокая, с точеной фигуркой, женственная. Правда её немного портило скуластое лицо, но большие светло-серые глаза, красиво очерченные губы и пышные светлые волосы делали её привлекательной. Мужчинам она нравилась, что и радовало и пугало её мать одновременно. Может быть внешность дочери поможет ей устроить личную жизнь, а это, как считала Варвара Тимофеевна, для женщины главное. А может, наоборот, только и будет привлекать сиюминутное внимание мужчин, а потом она окажется такой же брошенкой, как и её мать...
*    *    *
Людмила, коммуникабельная и смелая, легко сходилась с людьми, быстро заводила знакомства и вела себя так, будто была умудрённым жизнью, всезнающим человеком. Лидерские качества и притягивали и отпугивали от неё коллег. Но молодёжь крути-лась возле бойкой и жизнерадостной девушки, и она всегда была в центре внимания. Постепенно Людмила стала в своей конторе незаменимым человеком, особенно когда касалось праздничных мероприятий, корпоративов, пикников. Выдумщица и фантазёрка она с удовольствием окуналась в живые, интересные дела, как будто компенсировала недополученную в детстве радость от избытка жизненных сил и ребячливых чувств. Ценила преданность, честность, романтические и возвышенные отношения к жизни и по этим качествам сама заводила друзей, хотя на короткой ноге была со многими. Во многом видела некий возвышенный смысл, любила и идеализировала людей. Она ещё, по молодости лет, не понимала простой истины: не всегда всё в мире идеально, и к плохому надо тоже быть готовой…

На втором году работы Людмила проявила дружеские чувства к новенькой, недавно пришедшей в трест инжене-ром-технологом, Наталье Самойленко. Двадцатидвухлетняя Самойленко закончила институт и устроилась на работу молодым специалистом. Скромная, умная Наталья сразу понравилась Людмиле Токорчук своим открытым взглядом больших синих глаз, деликатностью и образованностью. Людмила как будто искала в этой девушке сестринского внимания, как будто пыталась на себе примерить культуру и воспитанность Натальи.

Но новенькой вначале назойливость Токорчук не понравилась, она сторонилась её, ей казалось, что Людмила излишне на-вязчивая и легковесная особа. Особенно отпугивала папуаская раскраска и мозолящая глаз броская одежда, что-то во всём этом было напускным и даже бестактным, особенно смущала короткая юбка, едва прикрывавшая выразительные ягодицы.
Отчасти в своих выводах Наталья была права, но когда получше узнала Людмилу, оценила её правдивость, бесхитростность и внутреннее благородство, к тому же эта девушка вовсе и не глупа и в хорошем смысле деятельна. За её беспечностью и сплошными действиями угадывалась душа, тонкая и ранимая. И работник – каких ещё поискать.
Первый шаг навстречу новой дружбе сделала Люда.
- О, у нас новенькая, - сказала она Наталье в первый день работы. - Меня зовут Людмила, а тебя?
- Наталья, - чуть удивившись бесцеремонности этой смелой размалёванной девушки, ответила Самойленко.
- Давай, привыкай к новой обстановке, а позже я введу тебя в курс всех наших дел, особенно комсомольских, - запросто го-ворила Люда с новенькой, так, будто они уже давно знакомы.

Её даже не смутил тот факт, что Наталья сильно выделялась из толпы своей яркой внешностью, и это не каждой девице было по нутру. Как бы не проиграть рядом с такой подругой – умной и красивой, естественно, всегда будут сравнивать не в пользу другой. Но Людмила была далека от подобных хитроумий. Их дружба к тому же благотворно сказалась и на внешности Людмилы. Глядя на Наталью, Токорчук умерила свои безмерные раскраски, стала более пристально следить за внешностью, избавляясь от неуместной на работе крикливости в одежде. Иногда Наталья открыто говорила своей подруге:
- Людмила, ты где достала эти разноцветные в полоску чулки? Ты же не клоун в цирке. Да и в сочетании с серой юбкой и высокими каблуками – вообще некрасиво. Ты прям как петух на каблуках... К чему все эти дешевенькие колечки, серёжки, ты ведь уже не маленькая. И зачем ты повесила на шею эти бумажные бусы. Из чего ты их слепила?
- А мне показалось, что это ярко и красиво, - нисколько не обидевшись, ответила Люда. - Я люблю что-нибудь делать своими руками, вот и сделала эти бусы из цветных лощенных страниц «Огонька» и открыток.

Но к её чести, больше она эти чулки не надевала, а бусы выбросила. «И правда, что это я такое на себя напяливаю?!» - думала Люда, разглядывая себя в зеркало. Она теперь старалась хоть чуть-чуть дотянуться до подруги, что делало её привлекательней. Наталья в некотором роде ненавязчиво стала её наставницей, недаром Людмила иногда называла её старшей сестрой.

Шатенка, с оттенком медного цвета длинной косы, Наталья была красива той редкой красотой, какую нечасто можно встретить. Большие волоокие фиалковые глаза под высоко поднятыми, мягкими бровями смотрели пытливо и чуть удивлённо. Складывалось впечатление, будто девушка всегда чему-нибудь удивлялась. Высокая, стройная, с отточенными, в нежных контурах, длинными ногами, в хорошо подогнанной одежде, она выглядела изысканно и благородно. Мраморный цвет и безупречный овал лица подчёркивали это её благородство. Движения – неторопливы, грациозны и естественны. А главное – ухоженность девушки, невозможная до безупречности. Глядя на это природное совершенство, многие сходились во мнении, что она запоздало появилась на свет: её время – время Натальи Гончаровой-Пушкиной.

Слух о красавице моментально разнёсся по тресту и многие, будто по делу, забегали за перегородку, где располагались ин-женеры, чтобы посмотреть на новенькую. Ох, как некоторые женщины пожалели о том, что следуя дурацкой моде, остригли волосы. Кто-то носил мальчишескую стрижку, а многие испортили внешность недавно вошедшей в моду химией. Короткие волосёнки, закрученные в химической завивке, не молодили, а, наоборот, придавали девушкам вид тётенек. Многих, замученных домашними хлопотами и бесконечной работой женщин, такая причёска вполне устраивала: сходила раз в два месяца в парикмахерскую, завила кучеряшки и гуляй себе, не надо думать о каждодневной причёске. Стряхнула утром пёрышки с волос, расчесала и беги на работу. Ни лохматая, ни прилизанная, смотрится чуть-чуть живенько да и ладно.

И ещё женщин удивляло: Наталья не сильно придерживалась последним модным вывертам, но при этом всегда казалась стильной и запоминающейся. Женскую половину страны в последнее время лихорадило от страшно модных сапог-чулок. За ними выстаивали огромные очереди, доставали по большому блату, переплачивая их настоящую стоимость в два раза. Достать такие сапоги-чулки было просто делом чести. А потом, считая себя модницами, женщины гордо таскали на ногах эту неказистую обувку. Обтянутые тонкой дерматиновой кожей икры ног, внизу завершались грубой, тяжёлой колодкой с выступающей назад толстой пяткой. От такой обуви походка менялась, становилась неуклюжей, создавалось впечатление, будто сапого-чулковые дамы ходят вперевалочку, как уточки, разбрасывая пятки в разные стороны. К тому же верхняя часть сапог почему-то сползала, и её приходилось постоянно подтягивать. Особенно неприглядно смотрелись эти сапоги на полных женщинах, с короткими толстыми икрами ног. Также иногда нелепо смотрелись крайне модные кофты под названием «лапша» на худых или полных дамах, когда барышни казались либо высушенными воблами, либо обтянутая лапша крикливо обрисовывала все толстые складки пышнотелой особы. Но как отказаться от такой модной вещи?! То же самое было и с брюками-колоколами, и с туфлями на большущей «платформе», и с болоньевыми плащами, которые за границей носили только в дождливую погоду.

Все эти прикиды не красили слабую половину, и поэтому Самойленко иногда вызывала у девушек с неустроенной личной жизнью неудовольствие и некоторое отторжение, на коллективных праздниках – особенно, где каждая женщина мечтает быть королевой...

С приходом Натальи мужчины в тресте завибрировали, особенно холостяки. Такая девушка, ах! Но, как выяснилось, Наталья была замужем и недавно родила сына. Да, некоторым холостякам этот факт крепко подпортил настроение. Как-то к Токорчук подошёл Анатолий Максимов и так, чтобы никто не слышал, сказал, что хочет познакомиться с Натальей, но смелости не хватает. Может, Людмила их познакомит, ведь она, кажется, с ней подружилась.
- А ты разве не знаешь, что Наталья замужем и у неё годовалый сын, - удивилась Люда.
- Знаю, - ответил Толя, - но пути господни неисповедимы. Мне так нравится эта девушка, что я готов на многое, чтобы она стала моей, - горестно вздохнул парень.
- Если ты сам не решаешься и трусишь подойти к ней, то что ты хочешь от меня? - резюмировала Люда.
- Я приглашу вас обеих на вечеринку и там дам понять Наталье, что я к ней неравнодушен, - заискивающе говорил молодой человек.
- Она откажется. Я, конечно, с её мужем незнакома, но мне кажется, что она его без памяти любит, поэтому найди себе другую девушку. Это мой совет. Извини, здесь я не помощник, - она попрощалась с расстроенным Максимовым.

Прямолинейность Людмилы была Анатолию известна. Толя страдал от неразделённой любви и, как показало время, так и не устроил свою личную жизнь...
*   *  *
Токорчук выполнила своё обещание и втянула Наталью в общественную работу. Молодёжь активно готовилась к праздникам, устраивала сюрпризы именинникам, выпускала свою интересную стенгазету, в которую Наталья вкладывала много выдумки, сама писала заметки и даже рисовала, особенно ей удавались смешные карикатуры и дружеские шаржи. Бывало, и критиковала, правда, корректно, но достаточно напористо. Это вызывало уважение к новенькой за смелость и справедливость. Однажды в редколлегию газеты обратились две работницы треста с жалобой на секретаршу начальника Раису Гулькину.

- Мы так готовились к переаттестации, сдали её, - плакали женщины, - нам повысили категории, соответственно, и оклады. Прошёл месяц – получку получили по старой категории. Пошли выяснить – почему? Гулькина сказала, что забыла подготовить документы. Мы – к начальнику, он успокоил нас и сказал, что в следующем месяце всё будет нормально. Но и в следующем месяце всё повторилось. Когда мы снова обратились к Гулькиной, она ещё нам и нахамила. Мы уже потеряли двадцать рублей, кто нам их теперь возместит?! Это немало, если учесть, что оклады у нас и так маленькие, на 70 рублей прожить с детьми трудно. В профкоме тоже обещали разобраться, но все боятся Гулькину: можно ведь и премию не получить, и работу потерять...

Самойленко смело отправилась к Гулькиной. Она уже слышала о «царице» треста, о том, что всё здесь было подчинено ей, что она полностью подмяла под себя малодушного начальника, и он боязливо слушался Раису, утрачивая индивидуальность. По-тускневшее положение снижало матерость большого шефа и его в конторе мало праздновали. Праздновали Гулькину! Она поощряла и миловала, приблизив к себе авторитетных трестовщиков – Аллу Лехтеву, Леонида Писаревского, Полину Крачковскую и Михаила Бероничева – крепкий оплот неусыпного контроля за всеми действиями начальника и умелого управления им в неукоснительном исполнении всех их правил игры. Никто с Гулькиной связываться не желал, себе дороже, наоборот, многие холуйски пригибались и выслуживались: авось зачтётся.

Наталья, как только открыла рот по вопросу о переаттестации, сразу же получила отпор от разгневанной Раисы.
- Ты чего лезишь не в своё дево. А ну магхш на гхабочее место, а то напишу на тебя даквадную, чем ты тут в гхабочее вхемя занимаишься, узнаешь, как выступать, - рвала и метала Гулькина. - Ещё погхога контогхы не успева пегхеступить, а уже пгхава качаит... Иди отсюдова.
- Хорошо, я уйду, но так это не оставлю. Кто вы здесь такая, чтобы делать такие грязные дела?! Вы секретарша, а не на-чальник, вот своими обязанностями и занимайтесь. А меня воспитывать не надо, в отличие от вас, я свою работу выполняю на со-весть, - спокойствие и смелость Самойленко ещё больше обозлили Гулькину.
- Смотгхи, допгхыгаишься, спгхаведливая ты наша. Пошва вон... - злобно зашипела Раиса.

Гулькина никогда ни от кого ничего подобного не слышала. С ней все заискивали, осыпали комплиментами, заваливали шоколадками. Она управляла финансами, подчинив себе несмелых бухгалтерш, умело делала левые деньги всем, кому желала (и себя при этом не забывала). Это ценили те, кому фартило, кто был в фаворе у королевы. Бывали у Гулькиной и парадоксальные дни, когда она вдруг ко второстепенным личностям проявляла нежность и внимание. Значит, будет просить взаймы. Просила у тех, кто жил победнее, и никогда не отдавала. В конторе это знали, но добровольно прощались со своими кровными, даже с какой-то радостью отдавая их в хваткие лапки беззастенчивой Раиски, ведь в эти минуты она была мила и всем своим видом сулила золотые горы. И люди шли на самообман. Взяв у кого-то деньги, Раиса на несколько лет оставляла этого человека в покое, то есть денег не просила. Помнила о каждом, кому была должна, и ждала, пока время залечит неприятные воспоминания. Но гнобить кредитора, как всех вокруг, не переставала. Свои королевские замашки она лелеяла и холила.

Гулькина наработала себе незыблемый авторитет, а тут какая-то соплячка взялась учить её, умудрённую тридцатипятилетнюю женщину, уму-разуму. Новеньких Раиса охватывала жизнецепким взглядом, высматривая свой резон. Разобравшись, кто перед ней, действовала по своей собственной инструкции: кого в какие ряды записать. С Самойленко она никак определиться не могла: вшивая интеллигенточка, средненького достатка, но сколько апломба, высокомерия, как быстро вошла в курс всех дел конторы, как крепко взяла быка за рога.
- Не хамите, а то ваши царские замашечки тускнеют… - спокойно отреагировала на гневные выпады Гулькиной Наталья. – Имейте ввиду, что вам не поздоровится.
Наталья не испугалась и не пригнулась перед властелином этих стен, а написала фельетон, дерзкий, со всеми расставленными точками над «i». Свой разговор с влиятельной секретаршей она тоже подробно изложила, не ретушируя ни хамство Гулькиной, ни её безграмотную речь. Эту заметку она опубликовала не только в стенной «Молнии», но и отправила в общетрестовскую газету, тираж которой распространялся и среди трестовских работников, и в городе. Какой тут поднялся вопль неистовствующей Гулькиной, как перенервничал бедный начальник, как забегали, выпучив глаза, авторитетные личности. Самойленко ещё сделала приписку, что если она на себе почувствует травлю, то в своей правоте пойдёт выше. Да, нужные слова найти она умеет, да так, что осужденному Натальей мало не покажется... Побрызгав слюной, помахав руками, струсивший гулькинский оплот решил это дело замять. В следующий месяц обиженные женщины получили новую зарплату...

- Ну, Наталья, держись! Гулькина за тебя возьмётся по полной программе, лучше сразу собери свои тряпочки и попрощайся с трестом, - говорили ей Анатолий Максимов и Сергей Андронов, помощники Самойленко в издании стенной газеты.
- Ничего, чёрт не выдаст, свинья не съест, - отшучивалась Наталья.
- Держи дулю в кармане, поможет, - хохотала довольная Людмила.

Токорчук очень гордилась, что дружит с таким смелым и правдивым человеком.
Но первой на ком отыгралась Гулькина как раз-то и оказалась Людмила. Раиса знала, что Токорчук с Самойленко в друже-ских отношениях и что все общественные нагрузки выполняют вместе. Гулькина была старшей в группе трёх секретарей машинисток и держала девчат в ежовых рукавицах. Чтобы расправиться с Токорчук, Раиса как-то, дав той поручение перепечатать срочное письмо с черновика, сама же потом тайком этот черновик выкрала, когда Людмила, не допечатав письмо, ушла на обед. Гулькина обвинила Людмилу в ротозействе, дескать потеряла ценную бумагу, безалаберная и безответственная, и по итогам месяца издала приказ о лишении её премии, заручившись подписью начальника. К тому же написала докладную, в которой обвинила Токорчук во всех смертных грехах, сделав приписку о необходимости увольнения не справляющейся с обязанностями работницы.

Потерянное письмо Гулькина напечатала сама, а Людмила нечаянно оказалась свидетельницей.
- Вот же этот черновик! - вскричала Людмила, когда увидела его на печатном столике Гулькиной. - Как вы посмели так подло поступить? Вы его специально выкрали, чтобы обвинить меня и лишить премии...
- Ах ты дгхянь на постном масле, будишь ещё миня совистить, сопвячка! - вскипела оскорблённая Гулькина. - Гхазвилась тут цевая пгхогхва пгхавидников. Захочу, все отсюдова вывитите как пгхобки.
Обиженная Токорчук помчалась за справедливостью к Наталье. Чтобы подругу не лишали премии, ведь оклады в тресте были маленькие, Самойленко не стала разбираться с Гулькиной, а напрямик пошла к начальнику. Никто не знает, что потом произошло, но приказ о лишении Токорчук премии был отменён и ходу докладной никто не дал. Но Самойленко с Токорчук уже железно оказались в чёрных списках Гулькиной и её верной авторитетной «шайки-лейки» (так их за глаза называли в тресте), и трестовские фавориты не упускали даже самой маленькой возможности, чтобы поквитаться с этими наглыми и глупыми девчонками.

В целом работать в тресте стало интересней, скучное однообразие простых трудовых дней исчезло. Даже строгое начальство принимало участие в новых делах. Теперь уже Людмила Токорчук стала помощницей Натальи Самойленко и она не обижалась, что её новая подруга постепенно заняла её место, причём куда более плодотворно.
*   *   *
- Наташка, я влюбилась, - Людмила затащила Наталью в курилку, где работники часто обсуждали своё личное, сокровенное.
- И кто же этот счастливчик? - поинтересовалась Наталья.
- Алексей Сашнёв из бюро стандартов. Он мне уже давно нравится, но никогда не обращал на меня внимание, - радостно тараторила взволнованная девушка. - А вчера мы были на дне рождения у Вальки Рябовой, и он там был. Мы говорили о музыке, а ты ведь знаешь, что у меня много пластинок, особенно с классической музыкой. Так вот я там, по-моему, блеснула эрудицией, на-зывая композиторов и их произведения, и чем они мне нравятся... Он, оказывается, тоже этим увлекается, и мы с ним весь вечер говорили на эту тему.
- Такое сейчас не часто встретишь, чтобы люди увлекались классической музыкой. Значит парень серьёзный... - проком-ментировала Наталья

- А потом Алексей пошёл меня провожать, - вдохновенно продолжала Людмила. - И вдруг у калитки поцеловал. Я ахнула! Знаешь, Наташа, мне это было очень приятно. Я никогда не думала, что поцелуи с мужчинами такие сладкие... - Людмила востор-женно закатила глаза. - Целовалась с Колькой Протановым и Венькой Капустиным, но такого не испытывала. Если Алексей попросит меня выйти за него замуж – я выйду.
- Ну, ты так сразу на такое не рассчитывай, чтобы не было большого разочарования, если вдруг у вас ничего не получится. Подружи, присмотрись и не делай скоропалительных выводов, - посоветовала осмотрительная Наталья.
- Ой, да что там присматриваться-то, я уже давно к нему присмотрелась. Хороший парень, в нашей конторе его уважают. Непьющий, негулящий. Правда, дружил одно время с Надькой Сухаревой, но потом почему-то они расстались, а сейчас я точно знаю, что он ни с кем не встречается, - сыпала словами, как горохом из мешочка, счастливая Людмила.
- Ну, Бог в помощь, - порадовалась за подругу Наталья.

Немногословный, спокойный Сашнёв уже больше четырёх лет как устроился в трест, успев за это время отслужить в армии. Он закончил машиностроительный техникум и готовился к поступлению в индустриальный институт. На работе его и правда уважали за толковость и обстоятельность. Позже его назначили начальником бюро стандартов и это, как решили в коллективе, было правильным. В нём угадывалась внутренняя крепость надёжного мужчины, напористость, поэтому, наверное, с его мнением всегда считались. Алексей был красив своеобразной мужской красотой: очень высокий, с грубоватыми чертами лица, с прямым взглядом проницательных карих глаз, с густющими чёрными бровями, сросшимися в переносице. Крупные, сильные руки подчёркивали эту его грубоватость. Однако всё это ему шло и притягивало взоры женщин.

С Надеждой Сухаревой Алексей встречался больше года, но большого чувства к ней не испытывал. Так случилось, что в весёлой компании он танцевал с ней, потом пошёл провожать, а на следующий день пожалел, что подал девушке надежду. А она отнеслась к его вниманию серьёзно. Постепенно их встречи сошли на нет, и Алексей был рад, что Надежда отпустила его с Богом, заведя роман с рыжим, шустрым и шумным Сашкой Кохом. Саша был свой в доску пацан, его уважали за щедрость души, за весёлый нрав. Вскоре молодые люди сыграли свадьбу, и Сашнёв вздохнул с облегчением, выпив на свадебном торжестве сто грамм за здоровье молодых.

Людмилу он заприметил сразу, как она устроилась в трест, девушка нравилась Алексею и чисто по-женски манила. Но из-за Надежды он не предпринимал никаких шагов. Правда, первое время его отпугивала крикливая внешность Токорчук. Он тоже, как и многие в конторе, был несколько шокирован экстравагантностью и разномастностью нарядов, безвкусно собранных в кучу из разных неподходящих друг другу вещей. Причём дешевизна юбочек, кофточек, цветных чулок, узких и широких поясков, рюшек, стеклянных бус – сильно бросалась в глаза. (Но здесь и другим женщинам особо похвалиться было нечем – бедность в стране ещё издевательски выпячивалась из всех тёмных углов, и народ ощущал на себе её противность, хотя свет в конце тоннеля уже брез-жил...). А особенно подчёркивал всю эту безвкусицу неумелый макияж.
- Такого у нас ещё не было, здесь она даже грязнулю Хавроненко переплюнула, - хихикали женщины, дёргая подбородками в сторону новенькой.
Хотя в отличие от Хавроненко, Людмилу нельзя было назвать грязнулей. Просто её безвкусица ассоциировалась с неопрятностью.

Чтобы у читателя создалась более полная картина, о чём речь, отдадим несколько страниц нашего повествования семье Хавроненко.
...Любовь Хавроненко была неряхой и невоспитанной просто до неприличия. Семья её по тем временам (конец шестидесятых, начало семидесятых) была вполне типичной. Супруги имели двух дочек, квартиру, образование и работу. Одним словом, как тысячи других советских семей. Но, всё-таки, по многим меркам она разительно отличалась.

Муж, неухоженный, с затравленными глазами, считался в своём коллективе серой мышью. Его супруга, Любовь Стефановна, неопрятная, засаленная, скандальная вызывала этим самым отторжение всего коллектива. Одежда, новая или нет, у нее всегда почему-то была в жирных пятнах, подолы платьев, юбок обвисали бахромой, а обувь никогда не знала ухода. Любила покупать но-вые вещи, но с такой же легкостью с ними расставалась: просто, не стирая, выбрасывала, когда они доходили “до ручки”. Как-то ей удалось купить дефицитную пушистую, нежно розовую кофточку, на зависть всем женщинам конторы. Покрасовалась несколько дней, а через некоторое время явилась на работу в этой же кофточке. Но... вид у кофты напоминал половую тряпку, причем с какими-то вмятинами и выпуклостями. Что такое?

 - Ой, да это мои чистюли дочки, - как сама Любовь Стефановна их называла, - помыли этой кофточкой пол. А я прополо-скала её и повесила сушить на батареи, поэтому она так неровно высохла.
Ребристые батареи довершили это нелепое дело…

Зарплата у супругов была ни меньше и ни больше, чем у коллег, но они вечно жили без денег, всегда залезали в долги, в обед обходились дешевенькими пирожками с повидлом. Но зато в день зарплаты и потом несколько дней семья шиковала: вплоть до икры, дорогих консервов и фруктов – они позволяли себе всё!

В конторе Хавроненко не только не уважали, но и едва терпели. Ее хамства боялись все – от уборщицы до самого большого начальника. Однажды ей по работе сделал замечание её непосредственный начальник. Капризной и своенравной подчиненной это не понравилось.
- Почему вы делаете мне замечание при всех, - обвела она взглядом коллег. - Немедленно извинитесь перед дамой.
- При чем тут дама? Какие на работе могут быть дамы и господа? - парировал начальник.

Хавроненко как раз направлялась за водой с чайником в руке. Она подошла к испуганному мужчине (он уже успел понять, что ему не избежать хорошей трёпки от разнузданной коллеги, но не успел сориентироваться…), огрела его по голове чайником и с победным видом ушла в туалет за водой.
Коллеги кинулась делать примочки на ушибленное место, но он достал носовой платок, смочил водой из графина, приложил к ушибу и сказал:
- Не надо об этом никому рассказывать. Я сейчас отпрошусь домой, а вы сделайте вид, будто ничего не произошло, - ему было неловко. – Я ведь знаю, что с ней надо быть осторожным, сам виноват.

С такой же воинственностью эта разнузданная особа могла влепить пощечину любому без разбору за неосторожно сказанное слово, причём, кроме как о служебных делах, с ней никто никогда не общался. Криком и скандалами в своё время она выколачивала во время учёбы из преподавателей зачеты и трояки. Таким образом, и диплом получила, хотя учёба давалась с большим натягом. Сколько лет об этом потом вспоминали её однокурсники, те, которым ещё и довелось с ней работать, к большому их, кстати, неудовольствию.
Казалось бы, чего проще – уволить и всё, и оснований достаточно, ведь свою работу она выполняла ни шатко, ни валко. Но в те годы с работы людей увольняли крайне редко. К тому же Хавроненко, прожив с мужем лет семь, осталась одна, – он просто уехал от крикучей, грубой хамки подальше. Тем более мать-одиночку увольнять с работы и вовсе тогда было не принято.
Она растила дочерей на подачках и людской жалости. Народ, правда, очень медленно, но уже начинал выкарабкиваться из нужды, и люди помогали тем, кому жилось труднее. Помогали и Хавроненко. В ход шли еще добротные вещи, ставшие маленькими для подросших детей, которые Хавроненко выклянчивала у всех знакомых и коллег.

Старшая дочка забеременела ещё, будучи совсем юной. Хавроненко даже заставила парня жениться на дочери, правда, без штампа в паспорте. Но не заладилось: драки и скандалы молодых выводили мамашу из терпения. Однажды, отвесив зятю крепких оплеух, она сама выставила его за порог.
Её ужасал факт появления малыша в семье. Дочь ещё не работала, образования тоже не имела. И так концы с концами едва сводили, а тут ожидался ещё один рот. Да и младенческие крики, возня с ребёнком пугали Хавроненко. И она решила любым путем избавиться от него.

Строго наказала дочерям:
- Ни в коем случае не вызывайте “скорую”, когда начнутся схватки, если меня не будет дома. Звоните мне сразу на работу, я приеду и всё сделаю сама.
Сёстры и не подозревали, что задумала их мать.
Но когда начались роды, Хавроненко была дома. Она сама приняла новорожденную. Как только девочка появилась на свет, Хавроненко переломила малышке шею, дитя даже не успело закричать. Что делать дальше – она не знала. Дочка истекала кровью. Мать позвонила в “скорую” и, когда приехал врач, крепкими словами обругала его за то, что якобы “скорая” не приехала вовремя.
- Я не могла к вам дозвониться и самой пришлось принимать роды, - орала Хавроненко. - А какая я повитуха, видимо, не-чаянно повредила ребенку шею, когда помогала внучке появиться на свет.

“Скорая” увезла и мать и мёртвого ребенка в больницу. Вскоре юную роженицу выписали из стационара.
На работе Хавроненко никому ничего не сказала, только предупредила коллег:
- Если мне вдруг позвонят из больницы, то меня нет: уехала в отпуск.
- А что случилось? – спросила её соседка по столу Елена Гречкова
- Много будешь знать, скоро состаришься, поняла! – грубо оборвала коллегу Любовь Стефановна.
Никто больше ничего не сказал, кому хочется слушать грубость от совсем распоясавшейся хамки.

Хавроненко не хотела брать на себя расходы по погребению и утруждать себя хлопотами о каких-либо формальностях. Но так случилось, что из морга её всё-таки разыскали и велели забрать трупик, не им же, в конце концов, хоронить ребёнка. Да и имя девочке надо дать, зарегистрировать по форме: человек – родился, хоть и мёртвый!
Хавроненко на несколько дней взяла отгулы и затихла дома, не отвечая на звонки. Но, по приходу на работу, начальник вынудил её поехать в морг за трупиком. Обругав его и всех в больнице, кто подвернулся ей под руку, она забрала ребёнка.

В два часа ночи Хавроненко, с тряпичной сумкой и лопатой в руках, озираясь по сторонам, выскользнула из подъезда и устремилась в темноту. Она и рассчитывала на то, что в это время прохожих на улице не будет. Завернув за угол дома, она шмыгнула в скверик, заросший кустами шиповника. Выбрав самое глухое место, женщина торопливо принялась копать яму. Покончив с ней, Хавроненко достала из сумки завернутый в бумагу и обмотанный бечевкой свёрток, бросила его в яму и лихорадочно закопала, притоптав мягкую землю. Сверху накидала подсохшие ветки и сучья, которые валялись вокруг. Так она похоронила свою но-ворожденную внучку, которую сама же и погубила...

Спустя несколько лет Хавроненко рассказала эту историю двум своим коллегам. Видимо, всё-таки мучила её совесть. Го-ворят же, что человек рано или поздно возвращается на место своего преступления... А, может, как любому человеку всегда хочется выплеснуть потайное на другого.
В Евангелие от Матфея есть такие слова: «...Если свет, который в тебе, - это тьма, то какова же в тебе сама тьма?».
*   *   *
В конторе вначале высмеивали нелепые наряды Людмилы за её спиной, потом чуть ли не в открытую, что Алексею Сашнёву претило.
- А вы из-за этого и сон потеряли, - сердито вмешался как-то Сашнёв в женский разговор, когда они вновь начали потешаться над Токорчук, смакуя в подробностях её неприглядную внешность. - Что она вам всем плохого сделала?! Чего взъелись в девчонку и вцепились как цепные собаки. Прямо травля какая-то.

- А ты, похоже, влюбился!.. - растягивая в усмешке толстые губы, радуясь своей догадливости, спрашивала Нина Худнякова, первая сплетница в конторе. - Я давно уже заметила, что ты на неё глаз положил. Неужели серьёзно или просто желаешь по-развлекаться? - интригующе и интимно пела она. Что говорить, хоть Сашнёв и был младше Худняковой, но при виде этого мужчины, Нина плотоядно облизывалась: манили и крепкое телосложение, и мужественность, и редкая в мужчинах надёжность...

- Нина Павловна, во-первых, не «поразвлекаться», а «поразвлечься». Во-вторых, а почему тебя это так волнует? Лучше рас-скажи женщинам как борщ варишь, или носки штопаешь, вот и утешишься, если скучно на работе, - Алексей так посмотрел на болтливую сотрудницу, что та благоразумно закрыла рот и оскорблено, оттопырив толстые губы, потащила свои сапоги-чулки на шишкастых икрах к выходу. Скорее разнести по конторе очередную гадость о хамстве Сашнёва и его неравнодушии к этой дурочке. Есть что посмаковать, а то в последнее время по части сплетен скучно стало, а здесь такая новость...

Алексей понимал, что затейливая внешность Людмилы скрывает за собой какое-то своё отношение к жизни – протест, чтоли? Или она под маской разбитной девицы прятала внутреннее напряжение, как будто хотела подчеркнуть: да я такая вот своеобразная, не как все, словно бросала вызов обществу, его морали. И ещё он понимал, что эту маску легко снять, просто девушке не хватает внимания и ласки близкого человека. В её глазах прочно прописалась неприкаянность, видно было, что она недополучила самого главного в жизни – любви: взгляд бездомной, никому не нужной собачонки, путавшейся под ногами людей в поисках благосклонности.

Когда Алексей впервые посмотрел в глаза девушки, острый укол в сердце от жалости пронзил сильно и неожиданно для него по-новому – ему захотелось её приласкать. А в том, что её маску легко снять, он оказался прав, когда Люда, подружившись с Натальей, переменилась не только внутренне, но и внешне. Симпатичная, обаятельная – это была очень приятная девушка. И вот сейчас, когда Надежда отпустила парня в свободное плаванье, Сашнёву ничего не мешает окунуться в радости любви с по-нравившейся девушкой, к тому же он чувствовал ответную реакцию Людмилы.

- Людмила, я купил билеты на многосерийный сеанс «Вечный зов», пойдём сегодня на первую серию? - пригласил Алексей девушку в кино после первого свидания.
Так уж повелось в те годы, что первые свидания молодых людей почти всегда начинались с походов в кино. В тёмном зри-тельном зале всегда легче справится со смущением и набраться храбрости, чтобы подержать девичью руку в своей. Да, он не удер-жался и поцеловал её, когда провожал, но потом вдруг застеснялся своего порыва, как мальчишка. Ей девятнадцать, ему двадцать три, а он робел как юнец. Он весь состоял из смеси мужества и одновременно – робости, даже скорее – стеснительности. И это его иногда напрягало.
- С тобой – хоть на край земли, - пошутила она. Глаза Людмилы засияли таким счастливым блеском, радостная улыбка ос-ветила её лицо так, что Сашнёву снова стало жаль девушку.

«Как же мало внимания получала она в своей жизни, как ей не хватает душевной теплоты...» - подумал он, и уже нисколько не робея, нежно погладил её щёку, а потом чмокнул в кончик носа. Это было очень интимно. Вспыхнув, Людмила победно оглянулась на своих коллег, замерших и с интересом наблюдавших за трогательной картиной. Подумать только, какая-то вертихвостка удо-стоилась внимания такого интересного парня, к тому же заметно, что всё у них вполне серьёзно.

Их роман разгорелся со всей страстью молодых сердец. Вся контора следила за его бурным развитием. Выбор Алексея многим не нравился, дескать – они не пара: раскрепощённая и порхающая как бабочка Людмила рядом с таким серьёзным парнем – о чём Сашнёву открыто говорили. Противоестественность этих отношений, как они считали, воспринималась некоторыми коллегами чуть ли не как личное оскорбление, будто в сплочённые элитные ряды вполз враг-плебей и этим самым позорит их честь. А ведь вокруг столько незамужних девушек более достойных внимания умного и порядочного парня... Он же относился ко всем пересудам спокойно, отвечал, что любит Людмилу и этим всё сказано. Своим вниманием и уважением к девушке, парень придавал ей авторитет, и Люда это ощущала. Она была очень благодарна своему возлюбленному за искренние отношения.

Алексей жил с матерью и старшей сестрой Любой в однокомнатной квартире, выделенной отцу, когда Люба была маленькой. Отец работал в Рембыттехнике, где ремонтировалось всё – от утюгов, радиоприемников и позже – стиральных машин. Длинные очереди на жилплощадь не давали семье возможность улучшить квартирные условия. С рождением Алексея ничего не изменилось, семья продолжала мыкаться на своих небольших квадратных метрах. Спал Алексей в кухне на раздвижном кресле, слава богу, кухня была достаточно просторной.

Отец так и умер в этой квартирке. Люба работала в школе учительницей математики, закончив местный пединститут. Умная, симпатичная, но очень высокая девушка – этот факт, видимо, отпугивал кавалеров, о чём своих переживаний сестра не скрывала. Лёша, как называла его мать, понимал, что кому-то из семьи уже пора уходить. Он, как только поступил на работу, сразу встал в очередь на комнату в общежитие.
*   *   *
- Мать выгоняет меня из дома, - пожаловалась как-то Людмила Алексею. - То я поздно вернулась домой, то дармоедкой сижу на её шее. Почему она меня не любит и всегда попрекает куском хлеба, не пойму. Всю жизнь я такая-сякая, за любую провинность с какой-то просто радостью кидалась меня бить. Только бабушка заступалась, но потом и она с матерью справиться не могла. Уйду я из дома, сниму квартиру, другого выхода нет...
- Подожди немного, не уходи пока из дома, я всё улажу, - обняв девушку, сказал Сашнёв.

«Вот, оказывается, откуда ноги растут. Прав я был, когда видел в Людмиле забитого, никому не нужного человечка, - угрюмо думал Алексей. - Что ж там за мать такая? Этой девушке так нужен дополнительный источник света, чья-то бескорыстная любовь».

Он пошёл в профком напомнить, что ему уже год назад обещали в трестовском семейном общежитии комнату, но, видя не сильную напористость и настойчивость парня, тянули. Да и гулькинская «шайка-лейка» хватко держала такие вещи под контролем, ведь с жильём так трудно, сколько людей мается кое-как, дожидаясь своей жилплощади в бесконечных очередях. Здесь столько выигрышных позиций, что упускать такой куш было бы глупо. Как всегда, очередное заявление Сашнёва спрятали в долгий ящик, надеясь, что он на время отстанет. Но не тут-то было – атака молодого специалиста оказалась настолько упорной, что группировка «Гулькиной и К» вынуждена была сдаться и выдать ордер на коммуналку. К тому же остерегались очередной «Молнии» от бес-стыжей Самойленко, ведь она бы не замедлила вмешаться. Начальник тоже бы их сейчас не поддержал, он стал трусить. Не дай бог, чтобы в конторе появился новый – неизвестно каким бы он был, ведь потерять власть, значит, потерять всё – на одну зарплату не протянешь...

Счастливый Алексей чуть ли не бегом побежал к своей подруге. Длинный коридор конторы казался нескончаемым, так он торопился к ней с радостной вестью.
- Людмила, я прошу твоей руки. Извини, что вот так, без цветов и романтического ужина со свечами, делаю тебе предло-жение. Но и это будет попозже, а сейчас скажи мне «да!», - взволнованно говорил своей девушке Сашнёв, целуя её руки.
- Да, да, да!!! - радостно завопила Люда. - Конечно, я согласна, ведь я так тебя люблю! И не надо мне никаких романтических ужинов, главное, чтобы ты был рядом, - она как искрами осыпала его мелкими поцелуями.

- Посмотри на это! - Алексей гордо протянул Людмиле ордер на комнату. Он вёл себя сейчас как мальчишка, но ему так не терпелось порадовать любимую такой ошеломляюще-хорошей новостью. Он мечтал сделать эту девушку счастливой и пока у него всё получалось как надо!
- Неужели! Наша комната, отдельная?! Ой, мне не верится – на-а-ша-а! - Люда захлебнулась от восторга. - Неужели мне одной сразу столько счастья! Боюсь, как бы ангел-хранитель не переусердствовал, дав мне сразу столько. Как бы потом не забрал... - и вдруг слёзы каким-то просто фонтаном брызнули из глаз девушки. Алексей едва её успокоил.

- Людочка, ну что ты такое говоришь, какой ангел-хранитель? Просто, верь в хорошее, и оно придёт... - целовал он её мокрые ресницы.

- Моя бабушка всегда говорит, что лучше бы ангел-хранитель доставлял радости по чуть-чуть, чтобы потом не так страдать, когда наступят плохие времена. Она уверена, что после хорошего приходит плохое и наоборот... - всхлипывала, то ли от большой радости, то ли из боязни, что хорошее исчезнет, Людмила.
После работы молодые люди поехали в общежитие, чтобы убедиться, что всё это не сон. Они сошли с автобуса и шли по свежему хрусткому снегу, рано выпавшему в первый морозный ноябрьский день. Осень нынче запоздала, старый карагач даже еще не успел ссыпать с себя все листья и казался сказочно нарядным. Золотое богатство под ногами, не успев истлеть, приятно хрумкало и ломалось в мелкую крошку. День был ясным, звенящим от крепкого морозца, казалось, воздух сам наполняет лёгкие, так легко дышалось. Все это переполняло души молодых людей тихой радостью, ожиданием чего-то очень хорошего и доброго, так, что места в душе не хватало, и чувства переливались через край.

К огромной их радости, это жильё было достаточно комфортным: небольшой зал, где со временем уютно расположились шифоньер – полированный, красного цвета; раздвижной диван; стол с четырьмя стульями; телевизор. Здесь же размещался вде-ланный в нишу большой платяной шкаф; спальня, в которую вошли не только железная двуспальная кровать, но и детская кроватка, и этажерка; кухня с раковиной (правда, только с холодной водой) и самодельным шкафом для кухонных принадлежностей, с холодильником и газовой плитой; а главное свой (не общий) туалет. Четыре душевые, общие на всё общежитие, располагались в подвальной части здания, здесь же женщины брали горячую воду для стирки. Всё это казалось раем для молодых семей.

Правда, вид жилища большого оптимизма не вызывал, требовался капитальный ремонт, чем Сашнёвы и занялись на сле-дующий же день. Ремонтируя собственное жильё, пара между делом сбегала в ЗАГС и подала заявление. Скромную свадьбу сыграли уже в новой, обновлённой квартирке, где Людмила сделала всё так, как ей нравилось, а Алексей соглашался со всеми её начинаниями. Правда, всё, что нужно было семье, сразу достать было не просто, да и две небольшие зарплаты не позволяли, но самым необходимым они обзавелись.

Первая длинная, полностью принадлежавшая им ночь, проведенная в своей квартире, опустошила, и эта восхитительная пустота сообщала телам и душам чувство близкое к невесомости. Уникальность переживаний оказалась на пределе возможностей, где все происходящее казалось вечностью, и в откровенности их немыслимой близости не было неудобства или стыда. Их тела парили в чистой безоблачной выси. Притихшие, они утром с новыми стараниями принялись мазать и красить свои родные стены, а потом вдруг, бросив всё, увлекали друг друга в эту сладкую, приобретшую какой-то новый смысл и тайную радость, постель.

- Я и не знала, что в жизни можно жить так счастливо, - после бурных объятий, безмятежно уложив головку мужу на плечо и слушая «Венский вальс» Штрауса, негромко доносившийся с пластинки, говорила Людмила.
- И я не знал, - лаская любимую женщину, вторил Алексей.
Теперь на работу они ходили взявшись за руки и с работы – тоже. Днём Алексей часто забегал за перегородку к жене и спрашивал, что купить на ужин. Они обсуждали меню, а потом вечером дружно готовили любимые блюда.
*   *   *
- Наташа, я жду ребёнка, - затащив подругу в курилку, захлёбывалась от восторга Людмила. - Какое счастье любить и быть любимой. Я так хочу родить Алексею сына!
- Поздравляю! Я рада. Если судить по животику, то это случилось раньше, чем вы зарегистрировались, а, подружка? Но это нормально, вижу, как Алексей тебя любит и балует. Береги своё счастье, будь умницей, - искренне говорила Наталья. - Стану твоему ребёнку крёстной – условно, ведь в Бога не верю, но чту хорошую традицию, когда у детей появляются ещё одни родители...
- Здорово! Сейчас же побегу к Алексею и скажу ему об этом, - Людмила подпрыгивала от радости, как девчонка.

И снова многие сослуживцы были удивлены, наблюдая за молодожёнами. Алексей составил длинный список того, что не-обходимо ребёнку и каждую мелочь подробно обсуждал с супругой. Потом бегал по городу, ища дефицитные товары. Он с каким-то просто одухотворением и неустанностью вил своё семейное гнёздышко, старательно оберегал жену от всего, что могло бы навредить беременности, специально бегал на рынок за фруктами и разными вкусностями. Семейная идиллия смаковалась сплетницами так, словно молодые люди вели себя непристойно, будто противоречили многолетним устоям общества. Все их действия воспринимались злопыхательницами чуть ли не как неуважение к окружающим.

- Лёша, а какой цвет белья ты купил ребёнку – розовый или голубой? - ехидно улыбаясь, спрашивала Худнякова.
- Я не вижу принципиальной разницы. Ребёнок и есть ребёнок, лишь бы был здоров, - серьёзно отвечал на это Алексей.
- Хи-хи-хи! - хихикали недоброжелательницы вместе с Худняковой. - Сейчас ведь в моде покупать всё детское сразу после рождения ребёнка, чтобы знать его пол и не ошибиться в цвете. Не завернёшь ведь мальчика в розовое одеяльце... - они смотрели на несовременного папашу, как на глупца.
- Ничего, и в розовом ему будет уютно, - улыбался счастливый Сашнёв. - Ваши родители вырастили вас без всех таких ду-рацких изысков, и это не отразилось ни на ориентации, ни на характере, ни на чём...

- Фи, какие глупости, - резюмировала с притворной улыбочкой Худнякова.
- Спи спокойно, Нина Павловна, пусть эти мелочи тебя не волнуют. Составь-ка лучше правильный отчет в конце месяца и не приписывай себе того, что ты не делала. Я проверю, - на строгой ноте начальник бюро стандартов попытался закончить этот никчемный для него разговор.
- Кто – я? – отозвалась Худнякова, будто здесь ещё, по крайней мере, было три Нины Павловны.
- Ты, ты! И ты прекрасно знаешь, о чём я говорю. Если это ещё раз повторится, я лишу тебя по итогам месяца премии…

Худнякова как всегда недовольно сомкнула толстые губы в куриную гузку. При этом модная нынче перламутровая помада, добытая ценой потери большей половины дня в длинной очереди в Москве, затекла в губные складочки и в трещинки у рта. Нина Павловна этого не видела, она видела завистливые взгляды трестовских модниц. Обозлившись на Сашнёва, Нина всё-таки пыталась быть сдержанной, не выказывать своего бешенства, ведь она так старательно лепила из себя культурного человека. Хотя по-тускневшие от досады глаза выпирали из орбит.

- Без году неделя, как стал начальником, даже по имени отчеству его ещё не называют, а смотри-ка, корчит из себя. Сам же на такой ерундовой девке женился и думает после этого, что его будут признавать... - гундела она коллегам, когда Алексей с женой пошёл на обед в столовую.
- Да, да! - угодливо поддакивала болтливой коллеге её соседка по столу, вертлявая, длинноносенькая, с куриной грудкой Галина Гришкина. Безнравственная и нелепая Гришкина в такой серьёзной конторе существовала как укор нормальному обществу, как объект того, что в любом коллективе должны быть уроды. Чтобы другим легче жилось.

Остальные сделали вид, что не слышат Нину Павловну. Им уже изрядно надоело её злопыхательство, и никто не сомневался, что за их спинами Худнякова также нашептывает кому не попадя свои гадости и про них...
Нина Павловна проглотила эту неприятность и тихо напевая свою коронную песенку (особенно, когда  её что-то напрягало) «Мыла Марусенька белые ножки...», удалилась в другие комнаты, чтобы с презрительной осведомлённостью выплеснуть всю на-копившуюся информацию до дна. За ней угодливо потрусила Гришкина, уж ей-то такие спектакли нравились... Худнякова никогда не говорила о Галине плохо, да и хорошо – тоже, – нечего, пустой и безынтересный человек, что и злословить неохота. Даже тот факт, что Гришкина часто прикладывалась к рюмашке, не вызывал желания бегать со своими сплетнями по конторе. А когда в стране началась кампания по борьбе с алкоголизмом, и в средствах массовой информации дружно клеймили алкоголизм, бедной Гришкиной было плохо, а особенно в те годы, когда даже злосчастное спиртное строго выдавалось по талонам, то уж совсем – хоть помирай! И тут Худнякова не находила ничего такого, о чём можно было бы позлословить...

Сашнёв уже давно пытался ограничить своё общение с Худняковой только в работе, ему надоели её жеманство и кокетство, такие противные, что парня коробило, надоели её постоянные колкости. Но она всегда находила причину задеть его. Нина Павловна не могла успокоиться, что начальником бюро назначили Сашнёва, а не её, ведь она уже десять лет проработала в конторе и об-разование имела такое же, как и он. Правда, молодой человек уже полгода, как поступил в институт на заочный факультет, но всё равно, она психовала от такой вопиющей несправедливости и презирала Сашнёва, особенно после его женитьбе на Токорчук.

Нина Худнякова смотрела на людей свысока. Сама из простой бедной семьи, уже засидевшись в девах, вышла, наконец, за-муж за неказистого, но оборотистого мужичка, умеющего беречь и складывать в копилку такие сладкие денежки. Он считался за-житочным, и Нина ценила это так, как ничего больше в жизни. Главное – деньги, деньги, деньги! После свадьбы Нина Худнякова заметно изменилась внешне: приоделась, покупая всё самое дорогое и непременно импортное. Специально просилась в командировки в Москву, чтобы достать там как можно больше дефицитных вещей, а потом дефилировала по конторе, как по подиуму, де-монстрируя красивые вещи, например, ту же страшно модную «лапшу», обрисовывавшую её толстые складки на спине. Сытая жизнь сделала её упитанной с жирным двойным подбородком, похожим на коровье вымя. Она презирала бедненьких, особенно женщин.

- Ой, ню зячем ты кюпила эти грюбые сёвковые сяпоги? - жеманничала она перед Валентиной Векшиной. - Ты в них, как корёва на льду. Мёжно ведь было сёбрать немнёго денег и кюпить венгерьские, как у меня...

Или что-то похожее – Татьяне Бондарь про пальто. При этом вид Худняковой был настолько высокомерным, подчерки-вающим своё превосходство перед этими плебейками, что вызывал невольные усмешки даже у тех, с кем она поддерживала тесные отношения, ограничивающиеся бесконечными сплетнями и наговорами на кого угодно. Без этого она просто жить не могла. В кон-торе её не любили, но и связываться с ней никто не желал – себе дороже. Она всеми фибрами своей подлой душонки стремилась попасть в «шайку-лейку» Гулькиной, но почему-то вызывала у тех отторжение, и никакие худняковско-подхалимские старания не помогали ей влиться в авторитетный трестовский клан. Видимо, неблагородство худняковской крови мешало ей встать вровень с голубыми кровями. Да и средне-техническое или средне-специальное образование тоже ставило на ступень ниже высокообразо-ванных. Хотя, к примеру, Гулькина имела за плечами всего лишь одиннадцатилетку, а фаворитка начальника, тоже входящая в «шай-ку-лейку», Алла Лехтева, - средне-техническое... Что поделаешь, исключения из правил случаются и здесь.

Теперь каждое утро муж подвозил Нину на работу на личном «Жигули» - в простонародье называемого «копейка». О, Боже, как это в те годы было шикарно! И как только Худнякова когда-нибудь бы не лопнула от зазнайства. Сладко кружилась голова, когда она наблюдала из окошка легковой машины за замотанными коллегами, мчавшимися на своих двоих к остановкам и штур-мующими вожделенный транспорт. Переполненные в часы пик автобусы и трамваи причиняли трестовикам много беспокойства и неудобств.

В конторе по этому поводу даже гуляла байка о той же Любови Хавроненко. Она так же, как и Галина Гришкина, служила примером для не подражания, даже сильнее. Гришкина в своей глупости рядом с Хавроненко была просто ангелом…
Вот что рассказывали свидетели этой истории.
Хавроненко, бесцеремонно распихивая потенциальных пассажиров, рвалась к остановившемуся автобусу, следующему утром в трест. Десятки лет несчастные работники штурмом брали транспорт.

- Ну, пропустите же меня, пропустите, - каркающе кричала она, нагло расталкивая всех, кто пытался протиснуться в автобус.
- Мне тоже надо ехать, - попыталась оправдаться женщина, оказавшаяся впереди и, не уступая Хавроненко, упорно вдавли-вала впереди стоящих коллег в лоно трещащего по швам, дряхлого, криво стоящего автобуса. Пыхтя, она, наконец, вскарабкалась на первую ступеньку – это уже победа! Сейчас закрывающаяся дверь вдавит её в салон и четыре остановки она, худо-бедно, тяжесть навалившейся толпы сдюжит.

Но, не тут-то было! Разгневанная Хавроненко, никогда и ни при каких обстоятельствах своего не упускавшая, схватила женщину за шиворот и выкинула из автобуса, быстренько заняв её место. Однако не на ту напала. В свою очередь, потенциальная пассажирка рванула Хавроненко со ступеньки, но та держалась цепко. Тогда женщина поднажала и, вдавив Хавроненко на вторую ступеньку, заняла первую – вожделенную.

Заветная ступень даром не далась, смачная оплеуха от Хавроненко оказалась роковой. Боксерский удар по Хаврониной физиономии вызвал у той шок – тётя оказалась не робкого десятка, да и силушкой бог не обидел. Дверь вдавила противоборствующих в автобус. Не уступая, они, в жуткой давке, продолжали недипломатично наносить друг другу крепкие тумаки. В выигрыше была Хавроненко: она стояла на ступень выше и ей легче было наносить удары по голове и носу не-приятеля. Наконец, на следующей остановке дверь автобуса открылась, и воинствующие особы вывалились на асфальт, не прекращая битву. Но и залезть обратно не преминули. И случилось чудо: Хавроненко проиграла, второй раз выпав из автобуса от толчка ее более сильной соседки. С расквашенным носом, никогда, ни от кого не получавшая отпора, она с позором уступила, одиноко размазывая злые слёзы на остановке.
  *   *   *
У Нины Павловны Худняковой в конторе был враг номер один – Светлана Абрамовна Вейснер. А всё из-за той же перла-мутровой помады. Когда Нина Павловна в очередной раз собиралась в Москву в командировку, и женская половина треста сбежа-лась к ней с мятыми трёшками, чтобы она им купила модные тогда «Молочко» для лица (говорили, что кожа, после его применения, становится не только гладкой, но и даже прозрачной, как у младенца) и крем-пудру, деньги ей протянула и Светлана Абрамовна, попросив ещё и перламутровую помаду. У неё случился роман и ей хотелось быть красивой и модной.

Худнякова купила ей только «Молочко». И когда Вейснер увидела на губах довольной Нины Павловны эту самую помаду, она пришла в бешенство.
- Ты же сказала, что не нашла такой в Москве, а сама чем губы намазала? – задыхаясь от обиды, прошипела Светлана.
- Да не я это купила, а мне купила сестра мужа, достала по блату, - пыталась соврать Нина Павловна, да такой номер с Вейснер не проходил…
- Врёт и не краснеет. С каких пор твоя золовка сделалась блатной? Ну погоди, я тебе ещё устрою, - гневно пообещала Свет-лана Худняковой.

- Света, ню зячем тебе ета памада. Тебе надо тёлько бесцветную, ведь гюбы у тебя тонькие, - как всегда, когда Нина хотела подчеркнуть свою исключительность, прожеманничала она.
- Что ты сказала? – Светлана воинственно подскочила к Нине. – А ну, повтори.

Нина Павловна опасалась этой неуравновешенной особы и скорее кинулась вон из комнаты, пока не заработала оплеуху. С тех пор они стали заклятыми врагами.
Светлана была одинокой. С высшим образованием, она работала в тресте инженером-технологом. Жила в однокомнатной квартире, зарплаты ей вполне хватало. Симпатичная, она могла бы претендовать на красавицу, но её странности мешали выгодно выделиться среди других женщин. Ситцевое платьице, которое коллеги годами видели на ней, менялось в зависимости от того, какой воротничок на нём был пришит. Из простых ниток Света день и ночь вязала крючком эти воротнички и украшала платье. Летом любила надевать носочки под видавшие виды танкетки, старенькая соломенная шляпка, с рыпанными соломинками, и ридикюль довершали туалет. Зимой серое пальтецо и барашковая шапка, с торчавшими от старости в разные стороны меховыми култышами, дополнялись истоптанными сапогами. Они, что называется, просили кашу...

Жила на грани нищеты: деньги вносила в бесконечные бессрочные вклады, умножая их число и скрупулезно подсчитывая проценты. Еду приносила на работу и ела, спрятавшись от всех сотрудников за ситцевой занавеской в закутке. Каждый кусочек съеденного переводился на деньги, и если, не дай бог, сумма перекрывала план, обед срочно урезался. Даже на работу она ездила не на автобусе: предпочитала трамвай, здесь проезд был дешевле на две копейки.
Работу свою она не любила. Дела накапливались, а когда начальник делал замечание, она срочно уходила на больничный. Врачей Светлана Абрамовна донимала до такой степени, что, в конце концов, ей дали инвалидность второй группы, только бы из-бавиться от её бесконечного террора.

Она была партийной. В своё время добровольно вступила в партию, надеясь на  повышение по службе, что, разумеется, давало прибавку к зарплате. На партсобраниях новоиспеченный партиец сидела ровно до пяти часов, поскольку рабочий день в этот час заканчивался, затем складывала в сумочку вязание (как правило – воротнички) и уходила домой. Ей делали партийные выговоры, но она относилась к этому очень даже наплевательски.
Партбилет Светлана Абрамовна в один прекрасный день (когда еще работала) в начале собрания положила на стол партийному секретарю организации и сказала:
- Гуд бай, ребята, больше я не партийная... Ни черта мне ваша партия в жизни не дала.

И преспокойно удалилась. Естественно – был скандал, её исключили из рядов КПСС. Партийные активисты даже пытались заманить нерадивую партийку “на ковёр”, но из этого ничего не вышло. Партийцы трусовато отступились, когда она в очередной раз послала их куда подальше…

В больничные дни, а они у нее длились подолгу, Света вязала воротнички у телевизора, выкуривая при этом по две пачки сигарет в день (на это удовольствие денег женщина не жалела). Совмещала полезное с приятным – как она сама говорила. Дома грязь, беспорядок, но её это нисколько не беспокоило.
Случился у неё роман. Да продлился недолго. Симпатичный, очень опрятный мужчина, видимо, не выдержал неряшливость и скупость своей подруги. К тому же она постоянно (работали на одном предприятии) шпионила за ним, страшно ревнуя к сослу-живицам. Но оборванный роман не прошел для кавалера даром. Света понесла жалобы во все инстанции, требуя восстановить справедливость: он якобы соблазнил беззащитную женщину и бросил. Несколько раз пыталась выбить в квартире коварного об-манщика дверь. Короче, стыда он набрался достаточно.

Потом, каким-то образом, Свете снова удалось заполучить мужчину намного моложе. Может быть, ему было лестно, что уже далеко не юная дива обратила внимание на молоденького парнишку. Но и этот ухажер вскоре испарился, забыв о страстной любовнице. И в этом случае она не постеснялась бегать к нему на работу и требовать от начальства содействия в возврате коварного соблазнителя. Молодой человек, как мог, оправдывался перед строгими судьями. Шаловливость не юной особы вначале их встреч начинала раздражать, а потом постепенно эта игривость превратилась в требовательность. Угрюмость и настойчивость дамы испугали, и он трусовато от неё сбежал. В свою очередь, просил защитить от её нападок. А потом вообще уволился и истаял, как и не был.

Однажды Светлана даже съездила на курорт, что в те годы было не только модно, но и очень успокаивающе сказывалось на здоровье, ведь смена обстановки всегда полезна, особенно, когда это разнообразие приятно. Видимо, у неё там случился роман. Заметно это было по тому, как женщина стала следить за собой, задерживаться возле зеркала на работе. Рассматривала она свое отражение так, словно желала увидеть себя глазами того обаятельного гастритника, который, разумеется, сейчас тоже вспоминает послепроцедурные любовные похождения со своей нечаянной пассией. Но, как всегда, курортные романы ничем не заканчиваются. Нет, чтобы хоть так несколько скрасить своё житьё и чаще ездить на такой отдых, Света из бережливости больше лечиться не ездила. Дорого! Потом снова всё вошло в свою накатанную колею, и нестарая ещё женщина вела насыщенное прозябанием существование.

Время показало, что Светлана Абрамовна так и жила, не меняя свой образ жизни, Умерла она в своей квартирке в полном одиночестве, едва дожив до шестидесяти лет. Пятнадцать лет она была на инвалидности второй группы, нигде не работала и никогда никуда не ходила, кроме магазина. Деньги, а их было немало, сгорели, как и у многих тогдашних вкладчиков. Жила полуголодной, с нарушенной психикой, с каждым выходом на улицу всё в более нелепейших нарядах. На похоронах было несколько её родственников и две бывшие коллеги...
*   *   *
Какие бы гадости ни сыпались в адрес молодоженов от Гулькиной, Худняковой и иже с ними, молодые люди, не обращая ни на кого внимания, строили свою семейную жизнь радостно и счастливо.

Людмила должна была родить в конце июня, и задолго до рождения первенца заботливые родители уже всё подготовили к торжественному событию. Алексей, так же, как и с коммуналкой, сумел добиться установки телефона, хотя его очерёдность уже давно прошла. Теперь, когда бы роды ни начались, телефон, чтобы вызвать «скорую», был под рукой. Он даже соседей предупредил на тот случай, если его не будет дома во время схваток.

На седьмом месяце беременности жены, Сашнёва, как и всех других военнообязанных в тресте, послали на сборы в соседнюю область на два месяца. Как бы он ни сопротивлялся этому, показывая начальству справку о беременности жены, его всё-таки обязали отдать свой солдатский долг. Людмила как-то по-особенному трагично провожала мужа в эту поездку, хотя предчувствия никакого не было, просто это было их первое расставание, и она знала, что сильно будет тосковать.

- Людочка, наберись терпения и жди. Я сразу, как приеду на место, сообщу тебе адрес. Соседей я предупредил, и сестру Любу и Наташу Самойленко – тоже. За квартиру и телефон я заплатил на три месяца вперёд, так что не волнуйся. Мяса в морозильнике тебе хватит, а остальное покупай, не жалей денег, особенно молоко и фрукты. Будь умницей и береги себя и нашего малыша.
- Целых два месяца без тебя, даже представить себе этого не могу, - ревела Люда, обнимая мужа.

Он почти каждый день писал ей письма, полные нежности и любви. И вдруг, через две недели, письма перестали поступать. Что случилось?! Людмила не находила себе места. Письмо пришло от начальства военизированного лагеря, в котором супругу Алексея Гавриловича Сашнёва извещали о его болезни.
Алексея привезли в город и сразу положили в больницу – застудил почки. Врачи утешительный диагноз не ставили, его по-ложение не спасали ни молодость, ни крепкий организм. Когда врач открыто сказал жене Сашнёва об этой страшной ситуации, её побелевшее лицо, блуждающий взгляд и нехорошо потемневшие глаза, даже видавшего виды доктора, испугали.

Алексей долго лежал с искусственным аппаратом, подключенным к почкам. Одну – удалили, но удалить кровоточащую рану сердца врачи не могли, он очень хотел жить, он так любил, так мечтал о счастье. Людмила видела по его глазам, как ему тяжело, но он старался не показывать ей этого, успокаивал и верил, что встанет на ноги. После первой их встречи Людмила вернулась домой полумёртвая от горя.

- Я же говорила, что лучше бы ангел-хранитель давал мне радости помаленьку, то и неприятности приходили бы так же по-маленьку, - плакала Людмила, когда рассказывала Наталье о состоянии мужа. - А то так много счастья, что и горя должно быть ещё больше...
- Это, конечно, ерунда. Ты ведь сама когда-то говорила, что не веришь ни в Бога, ни в чёрта, не боишься разбитых зеркал, чёрных кошек, перешедших дорогу, тринадцатое число и всё такое. А сама толкуешь об ангеле-хранителе… У тебя ощущение счастья неминуемо связано с предчувствием плохого. Перестань так думать. Со всеми, не дай Бог, может случиться беда. Давай верить в лучшее, - пыталась Наталья успокоить подругу, но на душе было тяжело. Она уже слышала, что с почками шутки плохи...

Упустим все те страдания, перенесенные молодыми людьми: сейчас, когда их жизнь была так счастлива – всё может рухнут в одночасье...
Переживания плохо сказались на беременности молодой мамы. Преждевременные роды чуть не погубили ребёнка, но девочку выходили. Слабенькая, она даже не плакала, как это обычно бывает с новорожденными. Людмила тоже была слаба, но страх за жизнь дочки давал ей силы. В её голове образовалась ещё одна извилина, зона уязвимости, отвечающая за самое дорогое на свете – её ребёнка.

Прошел месяц, прежде чем мать и дочь выписали из больницы. Ухаживать за ребёнком молодой маме помогала сестра Алексея – Любовь Гавриловна. Иногда приходила и его мать, Евдокия Фёдоровна. Часто с продуктами навещала свою подругу Наташа Самойленко. Женщины очень поддерживали её, так что Людмила не чувствовала себя одинокой. Также, пока Люда отходила от тяжёлых родов, они ухаживали за Алексеем.

Окрепнув, Люда, по просьбе мужа, навестила его в больнице с маленькой Оксанкой. Она несла кулёк с драгоценным живым существом, а под ноги ей сыпал снег из тополиного пуха, лето было на удивление ласковым, солнечным и в меру дождливым, когда от такого блага все вокруг цвело и благоухало. Как насмешка злой судьбы: не для любимого вся эта благодать...

В коридоре больницы, пересеченного солнечными лучами, Людмила постояла, чтобы отдышаться и радостно улыбнуться мужу. Алексей сильно ослаб, едва шевелил губами, когда пытался выразить жене свои чувства. Любуясь дочкой, старался изобразить на лице улыбку, но крупная слеза, катившаяся по небритой щеке мужчины, предательски выдавала его слабость. Он смотрел на этот живой комочек, из которого когда-то вырастет настоящая женщина, и не верил, что эти глазки, этот носик, всё это произошло от большой любви. Как совместить все эти странные природные факты? Непонятно.

Людмила едва сдерживалась от невыносимого состояния при виде любимого. Выйдя из больницы, она плелась домой дво-рами, чтобы сократить путь, мимо воробьиного гвалта, мимо шумных детей. Вот ворона скачет по лужайке и что-то клюет. Рядом горластый вороненок отчаянно и требовательно выклянчивает обед. Допрыгался, что попал матери под ноги. Она сердито клюнула его и, как-то ловко оттолкнула от себя. Он закричал еще отчаяннее вслед матери. Она повернулась, виновато, бочком подлетела к дитяти и дала из клюва в клюв лакомство. Людмила невольно залюбовалась этой картиной. Жизнь наполнена своими заботами и радостями, ей нет дела до боли и страдания отдельного человека... Потом – дома – у молодой женщины началась истерика. В этот момент как раз пришла Любовь Гавриловна.

- Люда, ты испугаешь ребёнка, да и молоко может пропасть, как ты потом будешь её кормить? За детской смесью не набе-гаешься... - с укоризной произнесла она. Люба завернула ребёнка в одеяльце и пошла на улицу, сказав Людмиле, чтобы та к её воз-вращению успокоилась.

Оксаночке было восемь месяцев, когда в конце декабря 1974 года она наполовину осиротела. А Людмила, откричав свое горе, выстрадав и вымучившись до предела жизненных сил, ко всему утратила интерес. Даже симпатичная кроха-дочка не давала ей необходимого жизненного тонуса. Спасибо родным Алексея, которые часто забирали к себе Оксанку. Они, собственно, негласно взяли ребёнка под свою опеку и дарили малышке ласку и любовь, тем самым тоже спасаясь от всепоглощающего горя.

- Люда, почему Оксана почти всегда находится у матери и сестры Алексея? Это ведь твоя дочь и она должна жить с матерью. Хорошо, конечно, что они так тебе помогают, но и сильно привязываются к малышке, да и она к ним. Как потом ты будешь отрывать её от них. Это будет жестоко. Подумай над моими словами и сделай выводы, - советовала Наталья своей подруге, когда проведывала её.
- Я всё это понимаю, но не могу взять себя в руки... - равнодушно отвечала Людмила.

Её пугало это равнодушие. Неужели она такая же, как и её мать? Неужели в ней нет материнских чувств и жалости к своему ребёнку? Наверное, она зря осуждала свою мать за жёсткость к своей дочери, ведь она, как и сейчас Людмила, насильно тоже не могла заставить себя любить своё дитя.
Но, послушавшись мудрых мыслей своей умной подруги, Людмила решила переменить отношение к дочери. Хватит хандрить и лить слёзы, надо брать себя в руки. Жизнь продолжается. Она забрала малышку к себе, понимая, какую боль причиняла матери и сестре Алексея.
*   *   *
В конце апреля, когда Оксанке исполнился год, Людмила определила её в ясли. На очередь в детсад во время беременности жены встал Алексей, и как правильно поступил, освободив тем самым молодую маму от лишних хлопот. Люда вышла на работу.

Первое время она никак не могла справиться со спазмами в горле, так тяжело ей было находиться здесь, где всё напоминало о сча-стливых днях её светлой и прекрасной любви. Вот тут в коридоре Алексей украдкой её поцеловал, а вот за этим столом в столовой они всегда обедали, а на этом рабочем столе она по утрам обнаруживала шоколадки или цветы, особенно ей нравились скромные, но такие очаровательные ромашки. Вспомнила, как на восьмое марта он подарил ей маленькие часики с красивым браслетом и букет шикарных роз. Как она шумно делилась всеми этими приятностями с подругой, и как Наталья за неё радовалась. А самым сладким воспоминанием оставался тот легкий поцелуй в кончик носа, когда коллеги замерли, наблюдая эту интимную сценку. Этот поцелуй тогда перевернул всю её жизнь и навсегда остался в памяти, как искорка, яркая и незабываемая.

Жестокая жизнь, почему она так расправилась с ней и её возлюбленным? В чём их вина?!
В конторе заметили резкую перемену в характере Людмилы. Она всегда молчала. Молча выполняла работу, потом бежала в ясли за дочкой, в магазин за продуктами, готовила ужин; а с утра всё начиналось сначала, как по кругу...

Общественные нагрузки её больше не волновали, как бы Наталья ни старалась привлекать подругу к интересным мероприятиям в конторе. Полная апатия и равнодушие ко всему были так несвойственны некогда шумной и весёлой девушке.
Наталья стала часто приглашать Людмилу с дочкой на семейные торжества, познакомив её со своей семьёй.

Муж Наташи, Константин, отнёсся к молодой вдове с пониманием и иногда по просьбе жены помогал той в быту. Купил осенью пол мешка лука, два мешка картошки и, очистив принадлежащий Сашнёвым погреб в подвале от мусора, засыпал овощами. Глубокой осенью Наталья как-то пригласила Людмилу на ночёвку, и в три пары рук они дружно засолили в больших бочках капусту, а до этого – огурцы. Зимой Константин время от времени привозил Людмиле эти продукты.

Маленькая Оксанка очень любила сына Натальи и Константина, Вадика. Четырёхлетний малыш тоже привязался к полуторагодовалой девочке. К тому же тёплое отношение Евдокии Фёдоровны и Любови Гавриловны также помогало Людмиле справиться со своим страшным горем. Всё это постепенно отогрело её сердце и благотворно сказалось на настроении Людмилы. Она не одна, с ней рядом любящие и неравнодушные люди, и Люда очень ценила их внимание и помощь. Даже в конторе прежние недоброжелательницы стали жалеть Сашнёву, переменив к ней своё отношение, кроме, правда, Гулькиной с её «шайкой-лейкой» и Худняковой. Людмила никогда не плакалась на свою горькую жизнь, не ныла и не просила помощи. Видимо, это-то и вызывало у многих сострадание к молодой вдове с маленьким ребёнком на руках.

- Людмила, поздравляю тебя с повышением зарплаты, - как-то радостно сообщила своей подруге Наталья.
- Откуда ты об этом знаешь? - удивилась Люда. - Вряд ли Гулькина позволит такое...
- Да начхать нам на Гулькину. Недаром же меня избрали в профком. Я подняла этот вопрос на собрании. Ты ведь уже стала квалифицированной машинисткой и тебе пора уже поднять категорию. И, знаешь, все меня охотно поддержали. Похлопотали перед начальством, написали челобитную, и вот – результат. В следующем месяце ты получишь на десять рублей больше.
- Ой, как я рада! - воскликнула Людмила. - Теперь я буду получать семьдесят восемь рублей, целое состояние. Спасибо тебе большое, Наташа! Только бы Раиса не съела меня и тебя со всеми потрохами, - засмеялась она.

В этот же день начальник треста вызвал к себе в кабинет Сашнёву и поздравил с повышением категории.
- Я доволен вашей работой, вы вполне уже заслуживаете вторую категорию. Старайтесь и тянитесь на первую, - оптимистично закончил он свою короткую речь.

В том, что Гулькина вставит колесо в такое важное дело, Людмила была права. В следующий месяц Сашнёва получила зар-плату по старой категории. Повторялась известная история, через это прошли почти все простые трестовские работники, когда им повышали категории. Даже скандал, поднятый в своё время Самойленко, не остановил наглую в своей безнаказанности секретаршу. В конторе считали, что разницу старой и новой зарплаты Гулькина и её компания складывали себе в карман. И снова Наталья вынуждена была бежать к начальнику. На этот раз она принесла заявление, подписанное профкомовцами, в котором они требовали наказать бессовестную секретаршу. Начальник почему-то поднялся с кресла и стоял перед Самойленко с авторучкой в руках так, будто собирался принять заказ.

- Хорошо, только не поднимайте шум. Я накажу Гулькину, - с ускользающим взглядом голубеньких глаз, клятвенно обещал начальник и, сославшись на встречу с высоким начальством треста, потрехал к выходу, дав понять, что разговор окончен.

Наказание ограничилось банальным устным предупреждением, даже без занесения в личное дело, на которое Гулькиной было глубоко плевать. Она открыто орала на всю контору, что Самойленко старается ради своей подружки, и что та вовсе не заслуживает повышения категории и требовала утихомирить разнузданную Самойленко. Но её вопли были уже не такие бравурные и хамоватые, как раньше, чувствовалось, что Гулькина всё-таки побаивается этой надоедливой правдолюбки.

В следующий месяц Сашнёва получила новую зарплату, хотя десять рублей ей никто никогда не вернул... Но, слава Богу, что законную зарплату она всё-таки получила, отделавшись малой кровью. Спасибо и за это!
Самойленко кинула клич собрать общетрестовское собрание, чтобы всем миром пропесочить наглую Гулькину, и заставить вернуть ворованные деньги, но её не поддержали. Начальник тоже с аккуратной гибкостью избегал все острые уголки в этом скользком деле, ведь здесь попахивало не только простыми выговорами… И снова Раисе всё сошло с рук, в чём она и не сомнева-лась. Наталью секретарша обходила стороной: та при любом удобном случае открыто пеняла Гулькиной на её преступные действия, даже грозилась подать в суд.

- Господи, как ты мне надоева. Допгхыгаишься, что останишься без гхаботы. Скажи спасибо, что я ещё по-настоящиму за тибя не взявась, - опасливо прошипела как-то Гулькина в спину Наталье – она её, всё-таки, боялась. Завидя Самойленко, Гулькина шмыгала в любую дверь или на улице скорее уносила плотные, короткие, как столбики, ножки, чтобы с ней не столкнуться с глазу на глаз.

- Не надо меня пугать. Я не ворую, не хамлю, не самовольничаю и не угнетаю людей. Свою работу выполняю на совесть. А вот вы заслуживаете наказания, тюрьма уже давно по вам плачет... - смело парировала Самойленко, чем ввергла бедную Гулькину в такой неистовый гнев, что её маленькие глазки вдруг выпучились и вылезли из орбит так, что казалось им не хватает места в глаз-ницах.
- Как ты фмеешь обвинять чевовека, не имея доказативьств? - предательски надтреснутым голосом, взвизгнула Раиса. - Достава ты миня, пгхавдовюбка чёгхтова. Ну, погоди! Я тибе покажу, где гхаки зимуют...
- Да, на руках, к сожалению, у меня доказательств нет, и вы этим бравируете. Но, если подключить компетентную комиссию и вплотную покопаться в ваших делишках, то ого-го! Столько можно наскрести доказательств, что мало не покажется, - продолжала Наталья добивать пунцовую от ярости секретаршу.
- Да я тибя, да я... - беспомощно взвизгивала Гулькина в спину своему врагу. Наталья её уже не слышала.

После этого противного разговора, Гулькина ещё активнее стала избегать Самойленко и шума по поводу таких смелых об-винений, не поднимала...
*   *   *
Как-то Наталье показалось, что от Людмилы попахивает спиртным. Она не на шутку встревожилась и в обед затащила под-ругу в курилку.
- Люда, или мне показалось, или ты действительно с похмелья?! - заглядывая в глаза Людмилы, испуганно спросила Наталья.
- Нет, не показалось. Вчера ко мне приходил ухажёр, и мы с ним выпили за тесное знакомство, - честно созналась Сашнёва.
- Что ещё за ухажёр? Я его знаю? - удивилась Наталья. - Почему ты мне ничего не говорила об этом? И почему знакомство надо начинать с рюмки водки? И как понимать – тесное? - сыпала Наталья вопросами.

- Да ты его знаешь. Это Мишка Сорокин из электроцеха. Он там уже несколько лет работает. Недавно разошёлся с женой. Я его, правда, не очень знаю. На вид симпатичный и неглупый, хочу присмотреться, может быть, у нас с ним что-нибудь получится, - пыталась оптимистично тараторить Людмила, хотя по всему было заметно, что этот разговор ей не очень-то приятен.
- Я его тоже не очень знаю, но, насколько мне известно, он любитель заглянуть в рюмку, - угрюмо сказала Наташа. - Думаю, поэтому и с женой нелады. А дети у него есть?
- Кажется, нет, - неуверенно ответила Люда.
- А разве тебя это не интересует? если ты пожелала к нему присмотреться, - укоризненно, сдавленным голосом, прошелестела Наталья. - Нельзя же быть такой безответственной с маленьким ребенком на руках.
- Нет, ну почему не интересует? Просто в первый же вечер неудобно устраивать допрос. Ну, ты, Наталья, прям как прокурор, смотришь так, как будто подыскиваешь статью, чтобы наказать построже. Да и не собираюсь я сразу же выскакивать замуж, сначала подружу, потом будет видно, - Людмила прятала глаза, стараясь поскорее закончить разговор. - Ой, обед кончается, не успею пообедать... - и она побежала в столовую, не пригласив Наталью с собой.

- Люда, не думай, что наш разговор закончен, - крикнула Самойленко вслед подруге. - Как бы ты сейчас от меня ни пряталась, я тебя всё равно достану, ведь судьба твоя и Оксанкина мне небезразлична. Потом же сама будешь реветь от своей глупости…

Но Людмила сделала вид, что не слышит колких Натальиных слов. После этого разговора она стала избегать встреч с Са-мойленко, прекрасно зная её позицию. Нет, Наталья нонсенса не видела в том, чтобы Людмила устроила свою личную жизнь, она и сама в каждом одиноком парне выискивала потенциального жениха для своей подруги, но подходила к этому вопросу строго, ка-тегорично желая найти безупречного во всех отношениях мужчину и прежде всего – отца для маленькой Оксанки... Зная несколько легкомысленный нрав своей подруги, Наташа, независимо от желания Людмилы, решила опекать её и проявлять напористость в этом важном деле. Последний разговор с подругой испугал Наталью, и она решила проявить твёрдость духа и так просто не отступать. Взаимного разочарования в их разногласии не возникло.
*   *   *
Теперь Сашнёва нетерпеливо ждала окончания рабочего дня, чтобы скорее встретиться с возлюбленным. Она отводила двухлетнюю дочку к Евдокии Фёдоровне и бежала домой, чтобы успеть приготовить что-нибудь вкусненькое своему кавалеру, а потом и его дружкам, быстренько проторившим дорожку к халявному харчу. Неизменные сто грамм заныканной водки незамедли-тельно, как по мановению волшебной палочки, оказывались на столе рядом с солёными огурчиками. (И не только огурчики: кавалер беззастенчиво опустошал холодильник. Иногда Людмила покупала Оксане пирожные, а потом обнаруживала только крошки на столе. Михаил сначала, как кошка, слизывал крем, потом жадно поглощал сладкое кушанье, нисколько не заботясь о том, что он здесь ни один...).

После застолья, ощущая в теле приятное «стограммовое» тепло, молодые люди предавались любовным утехам. Весёлая жизнь вихрем закрутила Людмилу в урагане страстей, новых чувств и новых ожиданий. Михаил Сорокин ей нравился, хотя в глубине души она понимала, что до Алексея, в смысле порядочности, ему далеко. Но что делать в её положении матери одиночки? С вариантами не густо, а тут подвернулся красивый, неглупый мужчина. Да, любит выпить, но Людмила верила, что со временем большая его любовь к ней поможет ему справиться с пагубной привычкой. А пока её цель была одна: как можно сильнее привязать к себе Михаила.

В том, что и она вместе с ним начинала втягиваться в выпивку, отчёта себе не отдавала. Подумаешь, чуть-чуть выпивала для смелости. Да и обманчивый душевный подъём казался лекарством от всех невзгод…

Наталья стала замечать, что от Людмилы начал исходить новый, какой-то чуждый, даже дерзкий, дух. Её попытки поговорить и образумить непутёвую подругу ни к чему не приводили. Людмила теперь избегала встреч с подругой. По конторе ходила с отсутствующим взглядом, ушедшим в себя. Мечтательность и мягкость на её лице, проявившиеся сразу после знакомства с Ми-хаилом, постепенно сменялись вожделенностью, а позже – легкой остервенелостью. Такой вид часто выдавал с головой тех, кто всё теснее прикипал к Бахусу, Богу вина. Люду уже волновали не только сладкие объятия её избранника, но и неизменная пол-литра на столе. Она даже за внешностью перестала следить, да и некогда было наводить прически и маникюр. Возлюбленный отнимал много времени, столько, что и на ребёнка почти не оставалось. В квартире тоже всё было запущено, хотя Людмила никогда раньше распустёхой не была.

После каждой попойки, просыпаясь по утрам, любое усилие, даже простое движение, вызывало в Людмиле такое чувство, будто из неё сейчас же вылетит душа. Во рту – вяжущая сухость, тело болит, а уж о желудке и говорить не надо – словно она нака-нуне наглоталась яду вперемешку с дерьмом. Кое-как вставала и плелась на работу, решительно подключая все волевые инстинкты и твёрдо обещая себе самой, что больше – ни капли. Ни-ни! После обеда взбадривалась и к вечеру была готова к новым возлияниям, забыв об утренних муках. Слаб человек.

Так прошёл почти год. Тесное общение с Сорокиным опускало молодую женщину всё ниже и ниже. Их вначале милые по-сиделки постепенно перерастали в ссоры и даже драки. Первая оплеуха Михаила по щеке женщины с чмокающим противным звуком, оказалась не последней.
- Водка кончилась, сходи за бутылкой, - злобно орал Михаил и стучал кулаком по столу так, что панельные стенки квартиры испуганно вздрагивали, а бокалы на высоких ножках в серванте начинали жалобно звенеть.
- У меня денег нет, а до получки ещё неделя. Нам даже на хлеб не хватает, - лепетала в ответ пьяная женщина.
Мужчина ей денег никогда не давал, полностью жил за счёт сожительницы. Сначала клянчил на папиросы, потом стучал кулаком по столу и требовал: «Башли давай!».

- Ах ты, с-ка такая. Финтилей под глаз захотела, - свирепел мужик и опускал тяжёлый кулак на голову подруги. - Иди сейчас же, проси у соседей.
Людмила поднимала визг и тоже пыталась атаковать любимого чем не попадя. Они упоённо дрались. Конечно, проигрывала слабая половина. Однажды он очень сильно её избил, зверски колотя головой об стену. Она, сделав какое-то странное танцевальное па, свалилась на пол, и подняться уже не могла. Люда промучилась всю ночь, ставила компрессы на горевшую огнём голову и синяки под глазами, пока кавалер спокойно дрых на её кровати. С опухшим и почерневшим лицом утром Людмиле было стыдно идти на работу, хотя о её новой жизни уже все знали. Она позвонила Наталье и попросила передать начальству, что приболела и на работу не выйдет.

- Вот когда ты ещё и без работы останешься, тогда и ставь на своей жизни крест, - в сердцах ответила Самойленко. - Ты по-чему такая бессовестная и безалаберная, зачем ты путаешься с каким-то проходимцем. Хочешь, чтобы тебя лишили материнских прав, и Оксана попала в сиротский дом? Эх, ты!
Людмиле и правда было стыдно, особенно от слова «путаешься». Она понимала, что теряет всё: и ребёнка, и друзей, и род-ственников, и работу...
- Наталья, я знаю, что я последняя свинья. Но я не могу жить без любви. Никогда не думала, что без мужчины так плохо. Я постараюсь взять себя в руки, клянусь, поверь!.. - ревела в трубку расстроенная женщина.
- Мне-то чего клянёшься? Думай о ребёнке. Эх, ты! - Наталья на полпути прервала свой обличительный монолог, швырнула трубку и пошла выпрашивать для Людмилы отгул за ранее отработанный воскресный день в цехе, когда в тресте был аврал.

Людмила собрала вещи своего сожителя и выставила саквояж за дверь. Когда он проснулся и нагло потребовал опохмелки, она сказала, что за порогом стоит саквояж с вещами, и чтобы он убирался вон. Запитый мужичок вытаращил на подругу заплывшие зенки.
- Довыступаешься, бляха-муха! Гони за бутылкой, - посмурнел лицом Михаил и шарахнул кулачищем в опасной близости от подруги.
- Я сейчас вызову милицию, покажу своё опухшее лицо и напишу заявление. Лучше убирайся подобру-поздорову, - не показав ему своего испуга, смело парировала Людмила.

- Смотри-ка, королева нашлась. Да таких дрянушек, как ты, вокруг сколько угодно – только свистни, - однако он натянул на себя одежду и, как кот, съевший хозяйскую сметану, вертлявой походочкой потрусил прочь. Перед тем, как вывалиться за дверь, он посмотрел на Людмилу так, словно изверился в женской новизне.

- От чего было бы нос задирать. На кого похожа? Посмотри на себя в зеркало. Найду куда лучше…
- Ну и флаг в руки, - крикнула ему вдогонку Люда и заплакала.
Ей было плохо. Да, Михаил не тот мужчина, с кем бы можно было связать судьбу, но он, при всей своей неправильности, ей всё-таки нравился. Да и где найти приличного, чтобы ещё и был по душе? Она вышла на улицу, прошла по подтаявшему снегу к покосившейся скамейке, села, не замечая влажного сиденья. Рыжая пожухлая трава выглядывала на кочках, где снег уже стаял и земля подсохла. Скоро всё потянется к солнцу, оживёт, будет радоваться теплу и весенней благодати. Только Людмиле плохо и плохо, ничего не радует.

«Как жить без любви? Где он тот достойный?» - мысли метались в разгорячённой голове и не давали покоя.
*   *   *
Но Михаил так просто от Людмилы не отстал. Она уже начала успокаиваться от переживаний из-за расставания с ним, но однажды вечером требовательно затилибомкал телефон. Сорокин просил прощения, пионеристо клялся, что исправится, умолял встретиться. С работы его за пьянство уволили, а другую – он не искал. Денег на выпивку не было, и он вновь пришвартовался к бывшей подруге. Людмила приняла его с условием, что он бросит пить и устроится на работу. Он целовал её руки и повторял свои клятвы, как истуканчик – ещё и ещё. Началась вторая серия их любви, но в итоге ничего не изменилось. Мужик часто действовал так, будто терял рассудок. А правили этим рассудком лень, мотовство, эгоизм и полное равнодушие ко всем окружающим. Женщина только и знала делать примочки на новые синяки, снова пряталась от всех в конторе, особенно от Натальи. Однажды Самойленко увидела в туалете рыдающую Сашнёву.

- Ну-ка, выкладывай, что случилось? - напористо пристала к ней Наталья.
- Михаил совсем обнаглел. Вчера ему опять было мало бутылки, и он потребовал, чтобы я заняла денег у соседки и купила водку. Я отказалась, и он меня избил. Мне-то уже не привыкать, но он поднял руку и на Оксанку, когда та стала кричать от страха.
- Можно подумать, что ты меня этим удивила, - съехидничала Наталья. - Подлец и есть подлец! Я так и знала, что этим кончится. Так, вытри слёзы, успокойся и иди на рабочее место. Я всё улажу.

Людмила уже так привыкла к беспроигрышным действиям своей подруги, так ей доверяла все свои жизненные невзгоды, что сразу успокоилась. Она всегда чувствовала себя спокойно рядом с такой уверенной подругой.
Наталья, объяснив ситуацию Анатолию Максимову и Сергею Андронову, позвала их вечером зайти к Сашнёвой домой и выгнать наглого в своей безнаказанности Сорокина.

- Только, ребята, без рук, пожалуйста. Если начнёт наглеть, припугните, но не бейте, - посоветовала им Наталья. Она по-звонила мужу и попросила его тоже подойти вечером к квартире Сашнёвой.
Люда отвела ребёнка к свекрови и как только подошла к своему дому, увидела Наталью с мужчинами. Она обрадовалась, что ей не придётся вызывать милицию, чтобы избавиться от надоевшего сожителя. К их огорчению, в квартире Сорокин находился не один, он пил со своими дружками. Длинный кудлатый волос, лицо скудное, в обтяжку, костистый нос, несуразный, со своими узкими плечиками, Михаил был в стельку пьян.

- Так, мужики, по-хорошему встали и ушли, - спокойно посоветовал им Анатолий. - А ты, - указал он на Сорокина, - забудь сюда дорогу. Думаю, повторять не надо.
- Сначала надо сказать «гутен таг», а уж потом говорить по существу. Кто ты тут такой, почему командуем? - нагло ух-мыльнулся Сорокин. Он пижонисто приосанился, но его влекло то в правую, то в левую сторону. - Чешите отсюда, пока зубы целы. Не ваше дело. Людка сама меня позвала, у нас с ней любовь, всё по серьёзному...

- Сами не уйдёте, применим силу... - угрожающе сказал Константин.
Защитники Людмилы едва сдерживали себя, чтобы не надавать тумаков этой наглой морде.
Собутыльники напряглись, но не уходили. На столе сиротливо лежали чистые косточки обглоданной селёдки, неочищенная от кожуры луковица, порезанная на четыре части, крупно нарезанный хлеб, банка из-под кильки с окурками. Грязные лоснящиеся карты валялись на диване и на полу. Квартира – в чаду от папиросного дыма.

Один из гостей с манерами урки – смесь учтивости и наглости – встал, не вынимая папиросу изо рта, принял стойку боксёра. Дескать – только одно движение, и я вас урою! При этом два волосяных венчика над его оттопыренными ушами слегка колыхались, будто он шевелил ушами. Мелкие черты некрасиво тонули в широком, скуластом лице парня.

Третий собутыльник тоже вылез из-за стола и присоединился к урке. На его талии красовался пояс с латунной бляхой, внутренняя сторона которой (всего вероятней) была залита оловом или свинцом. Такая напайка дорогого стоит разного рода бан-дитам. Его рука непроизвольно касалась бляхи, видимо, это движение у него срабатывало механически. Скольким он уже проломил череп этим страшным холодным оружием?

Он угрюмо смотрел на непрошенных гостей, тяжёлый взгляд небольших карих глаз подчёркивала поволока, как у волка. Лёгкая меланхолия этого взгляда говорила о многом. Красиво очерченные губы нервно под-рагивали и кривились в сторону. Смуглое лицо было безупречно правильным, как будто его изваял скульптор, прекрасно завершив филигранную работу. Парень был красив как бог, но его красота внушала страх. Весь его вид излучал какую-то утомлённую жес-токость. Такой не пожалеет.

Урка рядом с таким дружком имел бледный вид и макаронную походку. Видно было, что он служил у волоокого в качестве вертлявого побегунчика и очень его боялся. Стараясь угодить, он артистично нацелил напористое плечико на защитников хозяйки квартиры, радуясь такой неожиданной возможности поразвлечься.

Наталья, чертыхнувшись про себя от такой компании, тихо вышла из квартиры и, напросившись к соседям Людмилы, вы-звала милицию. И правильно поступила. Милиция приехала вовремя, так как словесная перепалка уже перерастала в драку: ни одна из сторон своих позиций не сдавала. На следующий день Людмила написала на сожителя заявление, и на его основании за дебоши, избиения и тунеядство Сорокину дали год условно. Больше он Людмиле ничем не докучал, видимо, увидев стольких защитников, побаивался. Да и милиция контролировала каждый его шаг.

Один только раз этот случай напомнил Людмиле о Сорокине. Волоокий давно уже оценочным взглядом измерял Людмилу, когда беззастенчиво поселялся в её квартире и жил по нескольку дней за её счёт. Чувствовалось, что Михаил тоже едва терпел этого своего друга и тоже его боялся. Угодливо бегал перед ним на полусогнутых и требовал этого и от Людмилы.

Женщина была безразлична волоокому, что такое любовь, чувства – для него эти прекрасные тайны души были закрыты. Видимо, ему не хватало секса, и он угрюмо следил за хозяйкой, но нахально не приставал.
Когда Михаил исчез из жизни Людмилы, к ней как-то постучал в дверь волоокий. Открыв, она отпрянула и резко хотела за-хлопнуть дверь, но он успел подставить ногу, и ей пришлось его впустить.
- Есть что-нибудь пожрать? – уселся он за стол в кухне как дома, до этого успев заглянуть в зал, где играла Оксанка.
Людмила поставила перед ним тарелку борща, нарезала хлеб, достала из холодильника колбасу, которую с трудом раздобыла, отстояв большую очередь. Он наелся, выпил чаю с печеньем.

- Отведи завтра дочь к родственникам, я к тебе приду, - сказал так, будто это само собой и подразумевалось.
- А я тебя не приглашаю, - Людмила сама испугалась своей смелости.
- Поговори ещё! Завтра жди, - гость, багрово-сизый от злости, ушёл, резко хлопнув дверью.

Назавтра Людмила отвела Оксану Сашнёвым, от греха подальше, а сама затаилась дома. Он стучал, яростно орал за дверью, чтобы она его впустила, но женщина дверь не отворяла. Потом он начал её вышибать ногами. Хлипкие дверные проёмы заскрипели, и Людмиле ничего не оставалось делать, как вызвать по телефону милицию. Он услышал и сразу ушёл.

А потом волоокий устроил бедной женщине самый настоящий террор. Звонил по телефону и угрожал, причём говорил о таких устрашающих карах, что сердце её выскакивало из груди от страха. Вечерами караулил у её дома. Она, боясь и за себя, и за дочку, жила как в бреду. Оксана в эти дни практически жила у бабушки, а Людмила просилась ночевать то к Валентине Рябовой, то к Сашнёвым.

С работы шла домой и издалека смотрела, стоит он у её дома или нет. Однажды он подкараулил Людмилу в подъезде, заставил отворить дверь и впихнул её в квартиру, быстро закрыв изнутри на ключ. Женщина подняла такой вопль, что к её двери сбежались соседи. Они уже знали о её непрошенном госте и кричали, чтобы он немедленно оставил её в покое и ушёл. Волоокий понял, что в ловушке. Он сильно раза три ударил девушку в пах, отворил дверь, отпихнул от себя соседа, который пытался его скрутить, и убежал.

Соседи посоветовали ей написать заявление в милицию, что Людмила и сделала. Как выяснилось, через некоторое время волоокий угодил за решётку и больше Люда о нём никогда ничего не слышала.
*   *   *
От Сашнёвой постепенно отплыл этот неправедный год, покаяние стерлось. Она спрятала неприятную историю в самый далёкий уголок души, вместе с другими глупыми событиями её жизни.

К примеру, тот случай, когда она в третьем классе утаила оловянного человечка от его же хозяина. Нет, она его не выкрала, а нашла. Володя Дийков, её одноклассник, как-то принёс в школу этого маленького симпатичного человечка, у которого было всё, как у настоящего – глазки, носик, ротик, ручки, ножки, волосы и костюмчик. Ребята только и знали на переменах рассматривать эту игрушку, когда Володя демонстративно и важно с ней играл.

Однажды утром, когда Дийков мыл резиновые сапоги, черпая ковшом воду из большой железной бочки, стоявшей возле порога школы, он уронил этого человечка в воду. Пошарил палкой по дну, но достать, понятное дело, не смог.

Людмила оказалась случайной свидетельницей. Она помнила об этом и вынашивала планы, как же достать игрушку. Уж больно она ей понравилась. Всё лето девочка почти каждый день подходила к бочке и заглядывала в неё, ожидая, когда в ней будет мало воды, чтобы залезть внутрь. Как-то, когда ей показалось, что воды мало, она притащила чурку и, встав на неё, вскарабкалась в бочку. Зловоние ударило в нос, но ребёнка это не смутило – помоется в Иртыше. Она нашла игрушку и с тайной радостью играла с ней, никому не показывая. Первого сентября Люда увидела Володю Дийкова, и сердце её запрыгало, как у пойманного зверька. Сказать или нет?! Не сказала, а потом носила в душе эту неприятность долго и мучительно.

И ещё один случай много лет саднил сердце. Возле двора соседей несколько месяцев под старым тополем стоял прицеп от грузовика. Дети часто залезали вовнутрь, особенно это место облюбовали девочки, где играли в куклы. Однажды туда набилось детворы, и ребята начали прыгать с грузовика, кто дальше. Людмила с подружками тоже вскарабкалась, чтобы принять участие в прыжках. И вдруг в своём игровом уголке нашла полуживого воробышка. Она взяла в его в ладонь, не зная, что с ним делать. По-чему-то пацаны начали над ней смеяться.

- Вместо кукол, ты нянчишься с воробьём, ха-ха-ха!
Что вдруг на Люду нашло: она с силой размахнулась и швырнула воробышка на землю. Потом победно посмотрела на на-смешников: как видите, я с ним не нянчусь. Когда ребята вечером разошлись по домам, девочка подошла к мёртвой птичке, унесла в огород и закопала в могилку. Потом сидела возле неё и отчаянно ревела. Нет, чтобы как-то помочь больному воробышку, а она…
Но все эти глупости с ней случились в детстве, а сейчас она ведь уже не ребёнок и пора бы поумнеть.

Сашнёва избавилась от запойного вида, приоделась, снова стала следить за внешностью. Расцвела, скорее преобразилась в зрелую стройность со всеми притягательными для женщины округлостями. Часто ловила на себе затуманенные взгляды сильной половины человечества, которые пока для неё ничем не заканчивались.

С Натальей дружеских отношений не потеряла, чему была очень рада. Такой поддержки, как от неё, она ни от кого не полу-чала. Первое время, после расставания с Сорокиным, на неё показывали пальцем всё те же злопыхатели, но Наталья, по возможности, всегда открыто пресекала все колкости в адрес подруги. Её авторитет в конторе был незыблем, смелые и правдивые «Молнии» тоже помогали Самойленко держаться на высоте. Ни царственная Гулькина, ни мелочная Худнякова не могли расшатать безуко-ризненность положения в коллективе Самойленко.

Наталья снова часто приглашала в гости Людмилу с дочкой. Трёхгодовалая Оксанка была очень хорошенькой, с огромными серыми глазами, с густыми чёрными бровями, сросшимися в переносице, и длинными ресницами, с пухлыми алыми губками. Жизнерадостный и ласковый ребёнок вызывал в людях ответную реакцию, и мать очень гордилась своей красавицей-дочкой.
Казалось бы, всё более-менее упорядочилось в жизни Людмилы. Но не было одного – любви, а ей страстно хотелось иметь рядом крепкое мужское плечо. Но где его возьмёшь! Поиск кавалеров всегда заканчивался плачевно. В её жизни случались крат-косрочные романы, но серьёзных отношений ни с кем не складывалось. 

- Знаешь, Наташа, как я боюсь остаться одна. Время так быстро бежит, состарюсь и никому не буду нужна. Ну почему я ни с кем не могу построить серьёзных отношений. Понравился Сорокин, но оказался пьяницей и дебоширом, а остальные, с кем прово-дила время, не нравятся...
- Да, я тебя понимаю. Полюбить так сложно, - сочувствовала подруге Наталья. - Но ещё рано бить тревогу, тебе-то всего ничего. Что такое двадцать три года? Будем верить, что счастье к тебе придёт.
Но время шло, а у молодой женщины ничего в жизни не менялось. Правда, походы в кино, в театр, междусобойчики с Ана-толием Максимовым, Сергеем Андроновым, Валей Рябовой и её кавалером Георгием Меркуловым, супругами Надеждой и Алек-сандром Кохами, пикники с этой же весёлой компанией и празднование дней рождения несколько скрашивали её безрадостные будни, но без любви сильного и надёжного мужчины ей было плохо. Чтобы вечерами не было так скучно, особенно когда Оксанка бывала у свекрови, Людмила увлеклась вязанием и шитьём. Старую, но такую крепкую швейную машинку «Зингер» ей отдала бабушка Антонида Афанасьевна, когда родилась Оксанка.

- Подарить мне тебе больше нечего, ведь денег своих у меня нет (пенсию у матери всегда забирала Варвара Тимофеевна...). Знаю, что любишь шить и всегда это у тебя хорошо получалось, вот и шей себе наряды сама, копейку сбережёшь. Поздравляю тебя с рождением такой хорошенькой дочки. Пусть у вас всё будет благополучно, - перекрестила она свою внучку и правнучку.

А потом, когда не стало Алексея, вместе с молодой вдовой оплакивала её горе.
От матери поздравлений с рождением ребёнка, да и сочувствия в смерти мужа Людмила не дождалась. Той было всё равно: даже на ребёнка ни разу не взглянула. В жизнь дочери она не лезла и мало интересовалась её судьбой. Дескать – вырастила, теперь живи своей жизнью и не докучай... Старший брат Людмилы, Валерий, жил в гражданском браке с бывшей одноклассницей в моло-дёжном общежитии, работал оператором на одном из самых больших заводах города. Это был красивый, уверенный в себе парень, он всегда очень напоминал Варваре единственного любимого в её жизни мужчину – Николая, отца Валеры. Такой же расколотый, деливший на две части подбородок, такие же чёрные волоокие глаза. Поэтому-то у неё к нему одному в семье были тёплые чувства.

Младшего, Андрея, недавно забрали в армию, на целых три года избавив мать от заботы о нём. Жить в материальном плане Варваре Тимофеевне стало легче, но детям своим она ничем не помогала. Свою миссию перед ними она выполнила. Скупердяисто складывала деньги в чулок, бесконечно, тайком от родных, пересчитывая купюры...

А Людмила уже и не нуждалась в материнской любви и опеке. Она от матери отвыкла очень быстро и почти не вспоминала. Приходила иногда в свой отчий дом с Оксанкой только за тем, чтобы проведать любимую бабушку и угостить её чем-нибудь вкусным, чему старушка всегда очень радовалась.
И ещё Людмила увлекалась музыкой. Её коллекция виниловых пластинок пополнялась с каждой получкой. Кроме эстрадных русских и зарубежных песен, она могла похвалиться и собранием сочинений классической музыки, и джазовой.

Заказывала пластинки всем трестовским работникам, часто бывавшим в командировках в Москве и других городах Союза. Музыка влекла её с детства, и всё, что касалось музыкальных произведений и их авторов, она по возможности впитывала, как губка: и по радио, слушая прекрасные мелодии, и в журналах, когда попадались статьи, а позже – и по телевизору. Люда безошибочно, слыша мелодию, сразу называла и автора и название – будь то Рахманинов, Бах, Штраус или Рихтер, удивляя окружающих такими познаниями. У неё часто собиралась трестовская молодёжь, чтобы послушать и потанцевать под радиолу. Эти увлечения и своеобразные посиделки хоть как-то скрашивали её женское одиночество.

Заметим в скобках, что для простой девчонки, как это покажется для читателя ни странным, музыка в её жизни была убеди-тельным доказательством существования иного мира. Музыка зарождалась в небесах, а потом таинственным образом спускалась к людям, чтобы дарить неземную радость. Люда скупала пластинки с произведениями Шопена, Листа, Вагнера и с наслаждением слушала и слушала. Дуэт сонаты Моцарта для скрипки и фортепьяно или особо любимый ею балет Чайковского «Лебединое озеро». Музыка живет мгновение, прозвучала и как будто растворилась в пространстве, но в душе она не угасает, её ритм, её прекрасные перекаты вверх и вниз незабываемы. Невероятная божественная красота! Передать содержание музыки даже возвышенным поэтическим языком невозможно, такое не переводится на зрительские и литературные образы.

Людмила думала об этом, разумеется, менее пафосно, но очень похоже к написанным выше строкам. Она ничего не смыслила в сольфеджио, в гармонии и науке о музыке, но ей хватало этой безудержной любви к ошеломляющим музыкальным звукам. Откуда у этой девочки такая тяга к са-мому прекрасному искусству на свете?!
*   *   *
Летом в тресте на призыв начальства отработать сезон или два в пионерском лагере, принадлежавшем их организации, сразу активно отозвалась молодёжь. Просто, что называется – наперегонки, кто первый.

Здесь было столько соблазнительных моментов: во-первых, с сохранением заработной платы, во-вторых, и там тоже платили зарплату, в-третьих, куда приятней было находиться в жаркое время года на природе, чем сидеть в душном казённом помещении. Да и развлечься и немного отойти от рутины – тоже добавляло оптимизма. Разрешалось даже брать с собой детей от трех лет. Людмила, взяв с собой Оксанку, поехала на два сезона. И не пожалела.

Когда Сашнёва твёрдо определилась насчёт поездки, она решила найти себе напарницу, чтобы и по духу, и по работе было нескучно и комфортно. Кто лучше всего подойдёт из её знакомых? Конечно, её подружка Валя Рябова. Но когда она предложила Валентине поехать и поработать в одном отряде, Рябова отказалась.
- Странно, все так туда рвутся, а ты не хочешь? – удивилась Люда.
- Я, как вспомню прошлый год, когда я туда ездила, так и не желаю больше.
- А что случилось такого страшного, что ты так категорична?
- Я согласилась поехать в пионерский лагерь в качестве пионервожатой прошлым летом, ты же помнишь, – начала расска-зывать Валентина. - А потом пожалела.
Валя рассказала эту маленькую историю, и девушки от души нахохотались. А случилось вот что.

Поздняя холодная весна вдруг резко сменилась жарким летом, комары и мошка не давали житья, все ходили, как вареные. Да и крикливый начальник лагеря дополнял в плохое настроение большую порцию отрицательных эмоций. И Валентина захотела домой, к тому же село, где жили её родственники, находилось всего-то в нескольких километрах от лагеря, и она решила сначала добраться до них, а потом на рейсовом автобусе – домой.

Твердо решив бежать, она в одно прекрасное утро, когда ещё все спали, тихо улизнула из лагеря. Сначала шла довольно бодро, приятно ощущалась звенящая тишина прохладного раннего утра, любовалась бело-розовым пенным цветением яблонь в совхозном саду и радовалась такой сладкой свободе. Но потом жара растопила последнюю энергию, и Валя решила искупаться в Иртыше (дорога как раз вела её вдоль берега реки). Не хотелось в вещах искать купальник, и девушка залезла в воду “в чём мама родила”.

Заплыла довольно далеко, фыркала, наслаждалась тёплой и пьяной, как брага, водой. И вдруг с берега донесся знакомый мужской голос: “Валентина, можно и мне с тобой поплавать?!”.

Валя чуть не захлебнулась, когда увидела возле своих вещей баяниста из пионерского лагеря. Он ухаживал за Рябовой, но у неё уже был кавалер, и баянисту в дружбе Валя отказывала. Откуда этот парень вдруг здесь нарисовался?! Девушка заорала истошным голосом:
- Уходи-и-и-и! А не то я лучше утону, чем выйду из воды ни в чём!
Но весельчак и не думал оставить её одну.
- А куда ты денешься, выйдешь!..

Воспитание ни за что не дало бы ей хотя бы малюсенького шанса, чтобы набраться храбрости и предстать перед мужчиной раздетой. Валентина долго барахталась в воде, ногу свело судорогой, но к берегу не рвалась. Её визги и причитания не помогали. Дошло до того, что Валя, просто-напросто, начала тонуть. В какой-то момент она с ужасом поняла, что, если даже захочет выплыть на берег, у неё уже не хватит сил. И Рябова испугалась, прощаясь с жизнью. Когда этот юморист понял, что шутки плохи, она уже изрядно нахлебалась воды. Он еле-еле вытащил девушку на берег, где её сильно стошнило, ей казалось, что вместе с водой из неё выскочит и желудок, так было плохо. Шалун и сам был не в себе, сказал, что отвернётся, пока она оденется.

Потом Валентина, замученная и зареванная, плелась домой, а он тащился за ней с её саквояжем и всю дорогу нудно выпра-шивал прощения.
- А если бы шутник не понял, что я действительно прощалась с жизнью, причем, просто так, за понюшку табака? Какое счастье, что это до него дошло! Через день меня, беглянку, вернул на работу наш крикун – начальник лагеря, урезав за прогул зар-плату,– закончила рассказ Валентина.
- И из-за этого ты ехать не хочешь, какие глупости, - насмеявшись вволю, Людмила снова взялась упрашивать Рябову по-ехать с ней напарницей. И уговорила-таки, чему потом девушки нарадоваться не могли, ведь это были такие замечательные дни.

В отряде, в котором Сашнёва работала вожатой, были самые младшие, по восемь-девять лет. Что только Людмила ни при-думывала, чтобы отдых у детей был интересным, насыщенным. Она и не подозревала, что в ней есть способности работать с детьми. Выдумщица, хороший организатор, она с какой-то ошеломляющей радостью отдавала себя детям, а они крутились возле своей любимой Людмилы Александровны как ласковые щенята.

За маленькой Оксанкой ухаживали всем отрядом, особенно с ней любили возиться девчонки. Когда Людмиле надо было идти на планёрку или ещё куда по делам, она спокойно оставляла Оксану в отряде. Хорошее питание, свежий воздух благотворно сказались и на здоровье, и на настроении. По окончании каждого сезона Сашнёву награждали грамотами, дополнительно выплачивали премию. Так что к концу лета, с учётом всех выплат, она неплохо заработала.

Ко всем этим приятностям, случился здесь у Людмилы роман: краткосрочный, необязательный, лёгкий и радостный. Она сразу, как только у неё с Петром началась романтическая дружба, настроилась на недолгие отношения, понимая, что потом, в городе, всё это кончится. У него была семья, и этот факт немного омрачал эйфорию встреч с понравившимся мужчиной. Но Людмила утешала себя тем, что она не первая и не последняя в этом мире, кто заводит отношения с женатыми.

- Я ведь его насильно в постель не тащу, - оправдывалась она перед Валей Рябовой, которая была в её отряде воспитатель-ницей. – Конечно, не хотелось бы, чтобы жена узнала о его измене, рушить семью не хочу.
- Чего ты переживаешь? – утешала подругу Валентина. – Посмотри вокруг, ведь почти половина работников здесь женатые и замужние, но это никому не мешает сходить налево. Пусть это будут его заботы…
- Я ведь только эти слова от тебя и хотела услышать, - Людмила приобняла подругу. – Спасибо за поддержку.

Вокруг происходило столько интересного, удивительного. Людмила, как будто открывала для себя новый мир с его красками, оттенками, с его непреложными природными законами – добрыми и жесткими, подлыми и справедливыми. И людей занесло сюда разных, что тоже вызывало интерес. Здесь ярче обозначались человеческие стороны – мораль. Разыгрывались такие страсти, от которых «сносило крышу», ненависть и любовь, что хоть помирай, и ещё – дружба на долгие годы.

Людмила как-то оказалась свидетельницей непонятных отношений одной молодой мамаши и её малолетнего сына, удивлявшими весь обслуживающий персонал лагеря своим неадекватным поведением.
- Чтоб ты провалилась, ведьма такая! – услышала она как-то звонкие крики, взвившиеся над хозяйственным двором, где жила обслуга.
Людмила заинтересовалась: что случилось?

Оказывается, дрались мать с... семилетним сыном. Она с прутиком бегала по двору за своим чадом, осыпая его крепкими словцами. Он не оставлял их без ответа. Огрев пару раз хворостинкой сына, она скорее унесла ноги и закрылась в домике, опасаясь гнева маленького монстра. Он упорно колотил в дверь, продолжая искусно ругаться, затем, обессилев, сел у порога и завыл, как волчонок. Мать долго не выходила, ждала, когда отпрыск успокоится. И потом она еще некоторое время держалась от него подальше – боялась мести. Она уже из опыта знала: он мог пребольно укусить, не раз во сне она зарабатывала от дитяти синяки. В ход шло всё, что попадалось в руки, даже молоток. Спасало, что ручонки у малыша были еще слабы...

Валентина – мать-одиночка. Замкнутая по натуре, она никогда не имела друзей. В школе училась слабо и, едва закончив восемь классов, пошла работать. Позже устроилась на завод, работала за станком, на жизнь, худо-бедно, хватало. Получила в се-мейном общежитии комнату, жила скромно.
 Но нрав у нее был крутой. И ещё её отличала от многих людей патологическая жадность. Общежитская кровать, тумбочка, стол и пара табуреток, на окне вместо занавесок – пожелтевшие от времени газеты, а вместо шкафа, забитые в стену гвозди, на ко-торых покоились ее поношенные вещи. Вот и всё богатство.
Как-то в столовой Людмила заметила, как Валентина спрятала в фартук две новые алюминиевые ложки. Они не были еще тёмными от частого мытья в хлорке, блестели, как лакированные.

- Зачем они тебе? - с удивлением спросила Люда.
- У меня дома только одна ложка, и мы с сыном едим по очереди...
- Тогда возьми ещё несколько штук, никто от этого не обеднеет, - подсказала Сашнёва, жалеючи, посчитав, что она живет очень бедно.
- Зачем? Чем меньше в доме посуды, тем меньше мыть, - резонно ответила Валентина.

Ели они с сыном много и жадно. Валентина сама накладывала себе еду, да так, что она горой возвышалась на тарелке. Удивленные взгляды окружающих её нисколько не смущали. И в пионерский лагерь она каждый год ездила не только за тем, чтобы подработать, как остальные, но и за тем, чтобы подкормиться. Постепенно все привыкли к этой семейке и перестали обращать внима-ние на выходки мамаши и её сына.

А родила она ребёнка тоже как-то не по-людски. Однажды в ночную смену женщину затащил в каптерку полупьяный рабочий. В положенный срок родился мальчик. Папани давно уже на заводе не было, она даже толком не знала его имени, Колян – вот и всё. Фамилию ребёнку дала свою, отчество – Николаевич. Ребёнок родился здоровый, умненький, симпатичный, с чёрными кудряшками, но нрав у него оказался такой же зловредный, как у его мамы...

Замуж выйти она хотела и в то же время боялась. Ведь за мужчиной, как за ребенком, надо ухаживать: обстирывать, готовить еду и многое другое. Да и жадность не позволяла, а вдруг он будет мало зарабатывать...

Кроме людей, Людмилу удивляли домашние животные: лагерный сторож жил тут постоянно, развёл большое хозяйство, которое вызывало у городских детей, да и у взрослых, большой интерес. Людмила Александровна специально водила своих малышей к большой клетке, где жили две огромные свиньи со своими поросятами. Ой, какие они были забавные эти весёлые хрюньки. Детский восторг не утихал потом весь день. Также приводили в восторг озорные козы и козлята. Они вечером, когда хозяин пригонял стадо домой, сразу мчались к ёмкостям для отходов и творили такое, что потом за ними надо было долго убирать. Отогнать от полных баков их просто было невозможно.

Вожаком в стаде был старый козёл, которого семейство почитало и уважало. Он постоянно держался начеку, потряхивая жиденькой бородёнкой, то и дело деловито осматривал окрестности – нет ли опасности. Однажды к стаду подбежала симпатичная, очень оживлённая собачонка. Увидев диковинных животных, она начала бегать вокруг и облаивать. Главарю стада это не понра-вилось. Он выступил впереди своих подопечных и, несколько раз топнув ногой (ну точно, как человек), проблеял строго с вызовом, – мол, “пошел прочь”.

Щенок не поняв угрозы, заливался лаем. Тогда козёл решил по-другому избавиться от глупой собачки – стал наступать на нее, выставив рога, и чуть не боднул недруга в бочок. Тут-то несмышленыш собразил что к чему и с боязливым тяв-каньем скорее унес коротенькие ножки. А козёл, наполненный глупой козлиной гордостью от того, что обезвредил опасного пре-ступника, чинно прошествовал к своему семейству, которое спокойно наблюдало за своим защитником, будучи уверенным, что он-то уж обязательно справится с неприятелем.

Кроме этих животных лагерь охраняли две большие собаки, а возле них всегда, поджав ушки и хвостик, крутился маленький песик. Однажды Людмила наблюдала такую картину.

Хозяин каждое утро ехал на велосипеде за стадом коров и коз, за ним всегда чинно следовали овчарки: сначала Туман, потом – Роса и уж последним, в иерархическом почтении, барбосил дворняжка Шарик. Шарик знал свое место. Так было всегда. И еду Шарик доедал только после того, как Туман и Роса ему дозволяли, поэтому собачонке приходилось довольствоваться крохами.

В это утро случилось так, что Туман с Росой замешкались и не сразу последовали за хозяином. Шарик же подождал немного и, не увидев двух главенствующих над ним собратьев, потрусил за велосипедом хозяина. Службу надо нести. Овчарки не появлялись, и дворняжка решил, что он сегодня главный. Шарик гордо поднял голову, трусца перешла в размеренный бег, вид у него сделался глуповато-высокомерным, как у молодого вожака стаи, только что приступившему к своим высоким обязанностям.

Но не тут-то было. Вдруг откуда не возьмись – Туман с Росой. Шарик, завидя их, скукожился и отчаянно заскулил. Он на-рушил ранжир и отлично знал, что за это поплатится. И поплатился: Туман неспеша подошел к нахалу и крепко несколько раз куснул своего собратика. А пасть у Тумана размером чуть ли не больше самого Шарика. Жуткий вопль несчастной собачонки разнесся по округе. Нарушение субординации в стае ведёт к необратимым последствиям. Почему Туман не уничтожил глупую собачку – непонятно. Может понимал, что тот ему в любом случае не соперник – мордой не вышел.

В сформировавшихся правилах наказания и гнева у животных есть предел. Человек же ошибочно считает, что они живут только инстинктами… Людмиле было жаль маленького Шарика. Она подумала, глядя на собак: а у них, оказывается, всё так же, как и у людей.
Несколько дней больной песик отлеживался под забором, зализывая раны. Запомнит: такие уроки запоминаются!

И ещё одна картина до глубины души потрясла и Людмилу и её воспитанников.
Как-то она с детьми ходила на экскурсию в поле. Неподалеку находился небольшой лесок. В тишине было слышно только стрекотание кузнечиков. Вдруг услышали отчаянное кряканье утки. Видят, в небе мечется утка, а на нее нападают две вороны. В какую бы сторону несчастная не летела, вороны, не отставая, преследовали её, долбя своими черными тяжелыми клювами. Людмила с ребятами подняли крик, пытаясь помочь утке, но вороны продолжали свое чёрное дело спокойно и методично. В конце концов, утка упала в лесок, туда же нырнули и вороны. Когда женщина с детьми подбежала – всё было кончено: расклеванная тушка утки, вокруг на траве разбрызгана кровь, а на ветке довольные сытые вороны чистили клювы.

Люда сразу увела своих детей от этого места, а потом пыталась, смягчая обстановку, донести до них простую природную истину: у каждого в жизни свой удел. Ведь все хотят есть. Но дети были подавлены этим неприятным случаем, и вожатая пожалела, что побежала туда, где случилась эта неприятная история.

Как-то сторож принёс в лагерь двух желторотых филинов. Детки были такие крупные, что удивляли своими размерами всех, кто приходил на них посмотреть. Они сидели в большой клетке, страшно таращили свои огромные круглые жёлтые глаза, и порою что-то по-своему кричали. Младшим ребятам даже внушали страх своим суровым видом. Птиц подкармливали, специально вылавливая в поле полевых мышей. Когда, к концу лета птенцы оперились, их отнесли в лес и отпустили на волю. Однако птицы уселись на ветки и не улетали, а потом, когда их кормильцы стали уходить, полетели следом, не желая оставаться здесь без них. К всеобщему удивлению до конца сезона филины потом прилетали в лагерь и, сидя на ветках, наблюдали за бывшими друзьями…

К закрытию двух сезонов огромный костер с грустью извещал, что ещё одно прекрасное лето ушло навсегда. Когда он из-немог от сильного жара и успокоился, дымя и вспыхивая запоздалыми угольками, детей отправили спать, а взрослые продлили праздник за накрытым столом. Пьяный воздух так приятно томил, взывая к любви, и постепенно пары инкогнито разбрелись по тайным уголкам. И чистые, и грешные деньки закончились, а завтра начнутся будни, скучные и равнодушные.

Но всё-таки после такого хорошего лета, полного всяких приключений – чаще радостных, Людмила вернулась на работу окрепшей и довольной.
*   *   *
И вот он первый день работы в нудной конторе, где все боялись Гулькину, где павой плавала по коридорам скучная Светлана Абрамовна Вейснер, где с камнями за пазухой шныряла по офисным кабинетам сплетница Худнякова, а за ней трусила на полусогнутых длинноносенькая Гришкина. Где несмелый начальник пыжился, пытаясь настроить вялый коллектив на высокие производственные показатели.

У мужчин появились новые развлечения. Меняющаяся обстановка в стране, меняла привычную жизнь засидевшихся кон-торских клерков. Кто-то привёз из командировки купленный в поезде у немых прощелыг буклет на тему «Голые и полуголые сильфиды». Яркие, красочные фотографии вызывали бурную реакцию у мужчин, не знающих секса и по-настоящему – красивых женщин. Радостное ржание при виде кудлатеньких промежностей у тощих девиц, переходило на едва слышный шепоток, от которого снова раздавался хохот мужских вожделеющих глоток. Испуганно звенели стёкла в окнах и дверях, ведь они не привыкли к такому шумному действу со дня их эксплуатации.

Это возмущало некоторых дам, настолько, что они даже написали в профком жалобу на непристойные рассматривания мужчинами разных там порнофотографий. Наталья на это ответила так:
- Да пусть себе смотрят, жалко вам что ли? Если бы от этого кому-то было плохо, или оскорбляло бы чьи-то чувства, то то-гда, может быть, и надо было бы применить меры. И потом, они ведь не в ущерб рабочему времени там собираются. Не будьте такими ханжами…

Хотя ей тоже не очень нравились такие вещи, но времена-то действительно начали меняться и порою заставляли идти в ногу.

Особенно страстно выступали против новых пошленьких вывихов две старые конторские девы, занудные до невозможности.
Люба с Верой работали в бухгалтерии. Им было уже под сорок, но с кавалерами ни той, ни другой не везло. Никогда не приходилось им крутить романы с мужчинами, или хотя бы удостоиться хоть маломальских ухаживаний сильного пола.

Люба – невысокого роста, коренастая, с короткими, измученными артрозом ногами, и поэтому – с походкой Одетты, любила экстравагантные наряды, различного вида шляпки, брошки, бантики, рюшечки. Она, к примеру, могла надеть широкую пушистую, в белоснежных перьях зимнюю шляпу в дополнение к старенькому, истертому пальто и стоптанным сапожкам. Когда она шла в этом причудливом наряде, выворачивая мыски, не повернуться вслед было невозможно. Подпрыгивающая походка поднимала легкий пух на шляпе, и его колыхание было незабываемым, к тому же весь её вид напоминал тугой, налитой грибок. Любовь очень гордилась своей внешностью и считала, что женщина и должна быть такой – всегда нарядной и запоминающейся. Она не понимала, что её наряды нелепы и напоминают экзотических попугаев на курином насесте.

Её мечтой было навечно сохранить неувядающую красоту любой ценой. Доставала по блату дефицитный крем для лица «Жемчуг», искренне веря в его чудодейственную силу. Но предательские морщины упорно торили свои дорожки на некрасивом лице Любы, а отвислые щёчки подчёркивали возраст.

Она часто во всеуслышание в своей бухгалтерии критиковала замужних женщин. Ходят они, видите ли, в чем попало, не следят за собой, да еще многие из них умудряются кроме мужа иметь любовников. Как будто им мало одного, мужчин и так не хватает, а они... Распаляла себя негодованием до истерики.

Вера в отличие от своей коллеги была высокой, долговязой, мрачной. Одну юбку, длинную почти до пят, называемой в старину «хранительницей добродетели», или платье она могла носить круглый год, дополняя зимой старенькой вязаной кофтой. Но при этом не вынимала из ушей крупные кольцеобразные серьги и любила менять яркие пластмассовые бусы – то красные, то жёлтые, – что делало её похожей на немолодого индейца. Весь наряд ещё дополняли ярко-красная помада и причёска, высоко взбитая, но почему-то всегда немного кудлатая. Она тоже мечтала о любви, но это выражалось в бесконечных жалобах на жизнь, на бедность, на болячки, которые её одолевают, в слезах. Но всё-таки, в отличие от своей подруги, Вера пыталась казаться не очень озабоченной беззамужеством, дескать я отношусь к тому типу женщин, для которых мужчина возможный, может быть, и желанный, но совершенно не обязательный компонент жизни.

Подруги по работе пытались помочь им. Но все попытки познакомить этих дам с мужчинами заканчивались неудачей.

Люба, правда, как-то чуть не завела шашни с одним парнем. Познакомила их сотрудница по работе – жених доводился той каким-то дальним родственником, от которого родные судорожно пытались избавиться, так он надоел своим вечным попрошайни-чеством и неприкаянностью.

Молодые договорились встретиться в Любиной квартире. Любовь накрыла стол, купила по совету подруги бутылку водки, нарядилась в свои рюшечки и с волнением ожидала. Порог переступил не очень опрятного вида мужичок, деловито познакомился с невестой и сразу устремился к столу. Когда бутылка была пуста, он намекнул, что для более близкого знакомства, надо бы еще добавить. У нее была заначка. Он выпил и это, с аппетитом причмокивая, съел почти все яства, заботливо приготовленные хозяйкой. По окончании трапезы на столе остались тщательно выскобленная тарелка от толчёнки, гладенькие куриные косточки и удивлённая костистая морда селёдки, как будто её обглодала пиранья. Затем жених, отвалившись на диване, поднял такой храп, который тихая Любина комнатка никогда и не слыхивала. Утром он попросил рассол и обещал позвонить.

Позвонил! Она уже не так старательно, но ждала. Он повторил всё в той же последовательности, а потом больше и не позвонил.
Невесту обескуражило в этом знакомстве всё: ни цветов, ни шампанского, ни коробки конфет. Романтических атрибутов первого знакомства, как она ожидала – не было. Комплиментов по поводу её шикарных рюшек – тоже. И даже элементарного спасибо она от него не услышала.

Вот эти две девицы больше всего были сердито взволнованы новыми веяниями в тресте.
Тоска зелёная!
Людмила вновь окунулась в бытовуху. Спасали воспоминания о таком прекрасном пионерском лете, когда они собирались за чашкой чая с Валей Рябовой.
*   *   *
Но хорошая лагерная эпопея для Сашнёвой так просто не закончилась. Как говорится: в бочку мёда всегда попадёт ложка дёгтя.

В сентябре в город с гастролями приезжал Московский танцевальный ансамбль «Берёзка». Сашнёва с Валей Рябовой едва достали билеты, чтобы воочию увидеть этот прославленный коллектив и насладиться невероятно красивыми танцовщицами и их неповторимыми плавными движениями, словно девушки не сами передвигаются по сцене, а плывут на невиданном плоту. Зрители были потрясены увиденным, и бурные аплодисменты просто взрывали зал.

Сашнёва ещё в фойе заметила двух знакомых мужчин кавказской национальности. Она вспомнила, что видела их в пионер-ском лагере. Они приезжали на двух автомобилях компанией человек в десять и останавливались на ночлег в гостевом домике. Девицы и кавалеры вели себя достаточно шумно, крикливо, с безмерными возлияниями, чем вызвали недовольство обслуживающего персонала. Начальник лагеря едва замял тогда эту неприятность. Людмила поймала на себе приметливый глаз одного из кавказцев, когда она привела своих воспитанников купаться на озеро, где отдыхали непрошенные гости. Но эти изучающие его взгляды ничем не закончились.

- Валя, посмотри, только резко голову не поворачивай, чтобы они не заметили, это, кажется, те гуляки в пионерском лагере, помнишь? – сказала она подруге, когда они сдавали плащи в гардеробной.
- Да это они! Я тоже их хорошо запомнила. Красавцы, ничего не скажешь. Умеют себя преподносить, не то, что наши муж-чины, - вздохнула Рябова.
После концерта, когда подруги одевались в фойе, к ним подошли знакомые кавказцы.
- Дэвушки, мы на машинах, вас падвезём. Паэхали? – вежливо спросил тот, который на озере засматривался на Людмилу.
Подруги согласились. Почему бы и нет, мужчины не вызвали ни неприязни, ни страха. По дороге познакомились. Шалва и Вахтанг были предупредительны и изысканы.
- О, какое у вас знаменитое имя, - улыбнулась Валентина, обращаясь к Вахтангу.

Недавно по стране приятной кинолентой прокатился фильм «Мимино» с участием великолепного Вахтанга Кикабидзе. Влюблённость дам в советского Алена Делона переходила все границы, о нём грезили, с ним сравнивали, его возносили.
Сначала отвезли домой Валентину, потом – Людмилу. Шалва попросил у неё телефон, и Людмила его назвала. Она прекрасно понимала, что ничего путного у неё с ним не получится, но хотя бы приятно провести время – вполне можно. Ары (так называли в стране кавказских мужчин) умеют быть щедрыми, предупредительными, умеют красиво ухаживать. Почему бы не поразвлечься?

Он позвонил буквально на следующий день, в воскресенье, и пригласил в ресторан. Людмила сражу же побежала в парик-махерскую. Почти целый день она провела у зеркала, наводя марафет. Он заехал за ней – элегантный, яркий, вежливый. Столик на двоих был заказан в двухместном будуарчике, где на столе романтично горели две свечи и в хрустальной вазе стоял букет живых персиковых роз. Мясо, рыба, икра, фрукты, дорогой кофе – ешь не хочу.
«Откуда у этих людей деньги? – глядя на это великолепие, думала молодая женщина. – Не то, что Сорокин. И как я могла с таким, как Михаил встречаться. Правильно сказала тогда Наталья – «путаться». Вот именно – путаться…».

Вечер прошёл великолепно. Они ели, слушали музыку, танцевали танго. Мужчина нашептывал ей сладкие слова, артикулируя пухлыми губами у её маленького, порозовевшего уха.

Когда сели в машину, чтобы ехать домой, он вдруг повернул совсем в противоположную сторону.
- Шалва, куда вы меня везёте? - с тревогой спросила женщина.
- Нэ валнуйса, лапачка! Заэдим ко мнэ, пасыдим, пагаварым. У мэня хароший коньяк, выпьэм ещё.
У Людмилы боязливо засосало под ложечкой.
- Нет, пожалуйста, отвезите меня домой, - умоляюще залепетала Сашнёва.
- Нэт, мылая! Сначала ко мнэ, - уже на другой ноте возразил кавалер, утрачивая лоск и элегантность.

Когда машина остановилась возле частного дома, Людмила хотела выскочить и убежать, но ара догнал и, крепко уцепившись за руку, повёл в дом. Неубранная квартира резко диссонировала с ухоженностью хозяина. Что это? Везде валялись вещи, пылью покрылось всё, что может покрыться. На столе объедки, грязные тарелки, стаканы.

«Выжду момент, когда можно будет убежать», - надеялась Людмила, с испугом понимая, что попала в ловушку и так просто от этого негодяя ей не избавиться.
- Можно мне в туалет? Он на улице? – спросила она Шалву, когда тот начал разливать в кисешки (другой чистой посуды под рукой не оказалось…) коньяк.
- Можна, пайдём, - и он сам повёл гостью на улицу и ждал, пока она не вышла из туалета. И так же под конвоем молча отвёл в дом.
Выпил коньяк, закусил шоколадной конфеткой и полез к Людмиле целоваться. Она начала отчаянно отбиваться. Все её со-противления в сильных руках хозяина, были похожи на игру кошки с мышкой. Он с силой подтащил её к неубранной кровати, за-валил и напористо овладел женщиной. Впрочем, овладел, это громко сказано. Ему хватило пару толчков, чтобы вожделение его горячего организма тут же иссякло. Он отвалился на спину и сразу громко захрапел и захрюкал, как довольная жизнью свинья. Не надолго однако хватило этого сладострастца.

И потом, женщина была удивлена физиологий кавказца: «В штанах-то почитай ничего и нет, какая-то пипочка, а какие заносчивые и кавалеристые, что думается – ах! А на самом деле – ноль с палочкой!».

То, что он так быстро и крепко уснул, обрадовало Людмилу. Она кое-как поправила одежду, пригладила волосы. Взгляд упал на стол: там, в завале грязной посуды и объедков, валялись деньги. Разные купюры – и крупные и помельче. Но ей и в голову не пришло перегрузить себе в карман хотя бы одну купюру, ведь денег у неё не было. Она схватила плащ и сумочку и понеслась к выходу, скорее из этого ужасного места. На улице немного успокоилась, почувствовав себя на свободе. Людмила пошла пешком через весь город.

Доплелась до своего дома, когда предрассветное марево серой мзгой настойчиво начало разжижать чёрную ночь на восточном горизонте. Вся расхристанная и замученная, она ввалилась в свою родную квартирку. Ой, как же дома хорошо!
«Меня ведь сегодня изнасиловали, - с ужасом думала женщина, тщательно моясь в душе. - Когда-нибудь я поумнею или нет, ведь сама во всём виновата. Красивых встреч захотела с элегантным мужчиной. Дура!».
Об этом случае Людмила долго никому не рассказывала, было стыдно. Она с ужасом ожидала звонка от насильника, но к её радости, он исчез из её жизни навсегда.

Но потом Людмила всё-таки рассказала Валентине Рябовой эту неприятную историю.
- Да, мы, женщины, иногда кидаемся в крайности от желания иметь свою вторую половину, и потом страдаем по своей же глупости. Ну неужели не было понятно, что хотел от тебя этот насильник? Я ведь тоже лопухнулась с Геркой, видела, что он алкаш, а всё надеялась, что он от большой любви исправится. Потратила на него шесть лет, и что? В итоге одна, без мужа и детей…
Георгий Меркулов работал на крупном заводе наладчиком, получал неплохую зарплату. Купил кооперативную двухком-натную квартиру, обставился и жил в своё удовольствие. Познакомился с двадцатидвухлетней Валентиной Рябовой, и их встречи постепенно переросли в более близкие отношения. Валентина перебралась к нему и всеми фибрами души старательно взялась вить семейное гнёздышко. Ликуя от навалившегося счастья, она радостно любила своего Геру и больше ей ничего в жизни не желалось.

Но Гера оказался из категории тихих пьяниц. Постепенно набирал обороты и спивался. Человеком он был безвредным, Ва-лентину не обижал, зарплату по возможности отдавал, но потом потихоньку вытаскивал и пропивал. Детей им Бог не дал, хотя Валя очень хотела ребёнка. Когда Валентина исчерпала все доводы и старания, безгранично терпя его пьянство, она от него ушла. Он страдал, но ничего не менял в своей, ставшей такой непутёвой, жизни. Страдала и женщина, но и понимала, что Гера конченый человек. Её взгляд, лучившийся когда-то весёлым жизнелюбием, потускнел и сделался равнодушным, что было совсем несвойст-венно активной, совершенно нераздражительной Валентине.

Как показало время, лет через пятнадцать Георгий заболел циррозом печени, госпитализация мало помогала. Ему строго запретили пить и курить, единственное на чём держалась его жизнь. Валентина взялась ухаживать за бывшим мужем, помогая ему справиться с алкоголизмом. И ведь он бросил пить.

Или ему помогало большое желание жить, или организм был крайне пресыщен алкоголем – они как будто устали друг от друга. Но всё-таки, либо нельзя было резко бросать, либо болезнь крепко встала на ноги, но после двух месяцев, как он полностью отверг крепкие напитки – Георгий умер. Валентина считала, что именно от того, что от-равленному организму не понравились те быстрые изменения, плоть взбунтовалась. Надо было приучать его к постепенному сни-жению дозы алкоголя. Она винила себя: даже козе понятно, что резкая смена жизни вредна и чревата тяжёлыми последствиями. Водка скомкала две жизни нормальных и здоровых людей: ни у Георгия её не было, ни у Валентины...
*   *   *
Прошло два года.
В июне Людмиле крупно повезло – она достала путёвку на курорт в Ялту. Путёвки имели чисто символическую стоимость, и поэтому достать их было трудно. Люди вдруг валом повалили в санатории – это стало очень модным, а главное интересным и полезным. Поездить по свету и поглазеть на разные достопримечательности, подлечить здоровье и, что скрывать, завести роман – всё это поднимало тонус советских людей и на целый год заряжало хорошей энергией. И заботливое государство всё шире развивало сеть курортных зон – полезная и правильная политика...

Сашнёва очень тщательно собиралась на отдых, нашив себе нарядов – и милых сарафанчиков, и пару красивых платьев, и даже строгий, классического покроя, костюм. Специально худела, чтобы на пляже быть на высоте. Она и вправду была симпатичной и притягательной женщиной. Пятилетнюю Оксану оставила у Евдокии Фёдоровны и Любы, чему женщины были очень рады. Любовь Гавриловна собиралась замуж, но это не мешало ей радоваться племяннице, которой уделяла много внимания.

Уже сидя в аэропорту в ожидании посадки у Людмилы вдруг поднялось настроение. Целый месяц прекрасного времяпре-провождения, ой, как здорово! Она с удовольствием, чуть экономно, чтобы успеть насмотреться на всё вокруг, крутила головой во все стороны, удивляясь какой-то новой жизни, совершенно неведомой ей, ведь, по сути, женщина первый раз в своей жизни нахо-дилась в этом здании.

Рядом с туалетом на тюках расположилась цыганская семья, за которой Людмила невольно наблюдала дольше, чем за всем остальным. «Неужели цыгане летают на самолётах?» - думала она, глядя на этих вольных людей. Возле молодой мамы на грязном полу играл карапуз – крепкий, румяный цыганенок. И мать, и малыш смачно жевали жвачку. Время от времени несмышленыш вынимал изо рта жвачку и деловито размазывал её по полу, затем также деловито отскребывал и… в рот. Забавлялся! Людмилу одолевали и смех, и внутренний протест: что за странные люди эти цыгане, неужели матери всё равно, что будет с её ребёнком... Но тут же её отвлекли другие мысли: как приятно иногда сменить обстановку в этой скучной и неинтересной жизни, одним словом, хоть изредка выпасть из обоймы.

В самолёте, пристегнувшись ремнём в кресле, обшитом коленкором, Люда вновь испытала такую радость от предстоящего отдыха, что рассмеялась, привлекая внимание соседа. Впервые в жизни она летела высоко над землёй, не испытывая ни малейшего страха. Женщина смотрела в иллюминатор, дивясь плотности облаков, будто самолёт летел в молоке. А потом прорвался к синему небу, оставляя под собой недавнюю густоту толстых облаков. Она хоть на время оставила там внизу эту апатичную жизнь и летит к новому счастью. Эта мысль придавала краски всему, что она сейчас видела. Хорошенькие, кукольные стюардессы, до невозможности ухоженные, предложили обед. Счастливая пассажирка вкусно пообедала, выпила вишнёвый сок, прикорнула. Проснувшись снова рассмеялась.

Первую неделю Людмила явно скучала на своём курорте. Она в отчаянии отсчитывала дни отдыха, которые уплывали впустую. Неужели боженька не смилуется и не пошлёт ей красивого, умного, высокого, ладного, щедрого, внимательного, надёжного и бескорыстного мужчину. Обидно до слёз, ведь дома её тоже ждёт холодная постель. Боже, как хочется любви! Ну хоть бы здесь повезло. Хоть помирай от обиды! Где они эти достойные и такие желанные мужчины?!

В комнату её поселили с особой бывшей уже на излёте женской ликвидности, хотя она не хотела сдаваться возрасту – ста-рательно пудрила крупный пупырчатый нос и грубо размалёвывала брови и глаза. При этом выпученные от природы глаза напо-минали рыбьи – как будто на веках не хватало кожи – только обведённые жирными чёрными полосками. Вид снулой рыбы под-чёркивало также сумеречное выражение на глуповатой физиономии. Непропорционально тоненькие корявые ножки под её достаточно ёмкими бёдрами казались искусственно воткнутыми в тело и существовали как бы сами по себе. Её передвижения напоминали большой корабль, так плавно она несла свой крупный торс, - создавалось впечатление, будто ножки двигаются независимо от тела и к нему никакого отношения не имеют.

На Людмилу она смотрела свысока, дескать, знаем, таких, как ты, тут полно, только и приезжаете на курорты, чтобы повертеть задом и повыламываться перед мужчинами. А когда загар прилипнет, так и загорелыми конечностями нахвалиться не можете… Мужики-то уж, конечно, на таких выпендрёжек падкие, а на серьёзных женщин и внимания не обращают... Придиралась к молодой соседке по любому пустяку: то расчёску оставила с волосами, то мочалку не на тот крючок повесила, то долго занимает душ. Люда отмахивалась от противной ворчуньи и старалась её не замечать.

Как-то на пляже перед Людмилой бликанула лысина, а потом раздался радостный вопль:
- О, знакомые лица! Приветствую вас! Советская техническая интеллигенция собирается под крымским небом. Ведь я здесь встретил ещё несколько человек из нашего треста.
Возле Людмилы деловито пристроился со своим лежаком Николай Васильевич Гогарь, инженер электромеханического бюро. Его в конторе так и прозвали «Гоголь», и не только из-за сходства имени и фамилии, но и из-за длинного носа. Ему было чуть больше сорока, но на голове у него уже давно остался только венчик волос на затылке, который он отращивал с одного бока и ак-куратно прилизывал к лысине. Когда на улице поднимался ветер, эти его волосёнки раздувались в разные стороны и совсем не красили и так некрасивое лицо Гогаря.

Его болтливость и прилипчивость надоели Людмиле в тресте, теперь ещё не хватало, чтобы он и на отдыхе пристал к ней со своим красноречием. Скучный, неинтересный, от него всегда все быстренько уносили ноги, пока не поймал и не замучил бесконечными разговорами и дурацкими рассуждениями о жизни. В то, что эти разговоры происходили в рабочее время, его нисколько не смущало.

Людмила угрюмо посмотрела на Гогаря и чертыхнулась. Худосочный, с длинными палками-ходулями, с этим венчиком, рассыпавшемся с одного бока головы и устало упавшем на узкое плечико, - мужчина оптимизма не вызывал.
- Вот теперь уж нам точно здесь скучно не будет, коллегам всегда есть о чём поговорить, правда, Людмила, - наполняясь глупым петушиным восторгом, начал заливаться соловьем Николай Васильевич. При этом он плюнул несколько раз в ладони и начал прилаживать к лысине непокорный длинный венчик.
- Здрасьте, - не очень учтиво ответила Сашнёва. Её слегка подташнивало, глядя, как он плюёт в свои руки и размазывает слюну по голове. – Вообще-то я сюда приехала не за тем, чтобы вести разговоры.

- А за чем? – игриво хохотнул попугаистый Гогарь и вдруг кокетливо заиграл блеклыми глазками. - А что нам здесь ещё делать, а? Хи-хи-хи!
Невозможная радость от грядущего полного взаимопонимания мужчины и женщины бурными красками разливалась на тупой физиономии непрошенного ухажёра.
«Подумать только, кавалера из себя строит. Хоть бы меня сейчас не вырвало…» - Людмиле чуть плохо не стало от такого заигрывания. Она посмотрела на его фригидную физию так, будто злой Гогарь сейчас на её глазах замучил какую-нибудь несчастную зверушку. Но постаралась сдержаться, неудобно, ведь они всё-таки сотрудники.
- Ой, я забыла, мне на процедуру надо, - Людмила подскочила, схватила лежак и сарафан и помчалась прочь от надоедливого мужика. «Не хватало здесь ещё трестовского оплота. Вот радости будет, если этот попугай прицепится! - думала она. – Теперь надо прятаться от надоедливого дурака».

И правда, отныне он её везде выискивал, при этом проявляя удивительную сноровку и прыткость, а она только и знала вы-думывать всякие срочности, чтобы убежать от назойливого, как муха, мужика. Всё это превратилось в гонки – один догоняет, другой убегает. Однажды, когда Гогарь, избегавшись по пляжу со своим лежаком в поисках коллеги, удовлетворённо кряхтя начал пристраивать свои длинные ходули на короткой лежанке и громогласно верещать, что вот, мол, он её, наконец, отыскал, Людмила в порыве ярости послала его подальше. Причём, в выборе выражений себя не утрудила…

- А ты, оказывается, невоспитанная, о чём я уже давно догадывался… - зло отреагировал лысый на резкость женщины.
- Ну и хорошо! Больше не подойдёшь, что и требовалось доказать, - сердито парировала Сашнёва. - Достал!
Потом она несколько раз видела тёзку гениального писателя активно пристающему к женщинам. Даже самые некрасивые не желали с ним общаться. При виде Людмилы, он менял семенящую походку на неспешную, солидно переваливаясь и кряхтя, а ей этот спектакль вначале казался смешным, потом она перестала замечать несчастного Николая Васильевича. Слава богу, что он по глупости сам не понимал этого своего несчастья. Или не слава богу? Лучше бы всё-таки понимал…
*   *   *
На танцы и в кино Людмила ходила одна, и это её напрягало, всё-таки со сверстницей ей было бы веселее и комфортнее. На вечерах отдыха её раздражал слишком жизнерадостный, крикливый и многословный массовик-затейник. Почему-то с некоторых пор – и на радио, и на телевидении, и на всяких массовых мероприятиях – стали появляться такие вот горластые, вопящие ведущие, от которых устаешь так, будто целый день кирпичи таскал. Такое впечатление, словно вокруг собрались одни глухонемые.

По части кавалеров – вообще не светило. Людмила смотрела на них с неуступчивым беглым интересом, безнадёжно и тре-вожно отворачиваясь: все мужчины были либо староваты, либо страшноваты. Но их всё-таки (за неимением других) потихоньку расхватали, и вскоре почти весь состав вновь прибывших курортников разбился на прочные жизнерадостные пары. Даже её разма-лёванная соседка оптимистично встречалась с таким же, как и она сама, неказистым мужичком, на удивление похожим на свою новую подругу: такие же выпученные глаза и такой же крупный пупырчатый нос. Да и ворчливым характером – тоже.

«Бывает же!» - удивилась и зашлась смехом Людмила, когда она впервые увидела их на пляже. Даже шишкастенькие тонкие ножки кавалера, смешно торчащие из саржевых плавок, напоминавшие юбочку балерины, мало отличались от ножек подруги. И счастливо-глуповатое выражение его лица также вызывало смех. Женщина, похожая на тяжелоатлета, водила своего мужчину по пляжу как постовой милиционер, не позволяя ему зыркать по сторонам: единственное, что их рознило – рост.

«А если посмотреть на них с другой стороны, то ведь им можно позавидовать: они счастливы, а это главное, а красота здесь ни при чём. Какая разница – красивая пара или нет? если они радуются друг другу», - вдруг с грустью подумала Людмила. Вот тебе и на: можно позавидовать даже таким вот неприглядным существам, как эти двое...

На пляже Людмила в своём открытом бирюзовом с синим горошком купальнике стилистически отличалась от прочих дам в лучшую сторону. Её прелестные формы привлекали внимание мужской половины так, как в лагере для заключённых пользуется безграничным вниманием одна-единственная женщина, ну, например, работница по медицинской части или бухгалтерша. Людмиле мужские взоры и попытки наладить контакт были неприятны. «Все какие-то кривые и косые», - думала она, брезгливо отворачиваясь.

Она в какой-то лирической безысходности плавала в море, ощущая толщу воды, лежала на своём лежаке и скучала. Называется – приехала отдохнуть и развлечься…

Не обошлось и без некоторой нервозности. На пляже ею заинтересовался неопределённого возраста мужик, невысокий, ко-ренастый, противный. Противность была во всём: во внешности, в облике, во взгляде, в невыносимой наглости, даже в коротких сильных ногах скрывалась неприятность. Тело его было покрыто каким-то войлочным буйством, такими же были усы и пышные бакенбарды. Боже, как Людмиле не нравились бакенбарды…
- Бите-дрите фрау-мадам, я урок вам преподам… - поприветствовал он Людмилу, когда она только расположилась на своём лежаке позагорать. – Хочу с тобой тет-а-тет побеседовать.
- А я не хочу, - не очень учтиво ответила женщина.

- Ой, какие мы фанабэристые, а сама глазками только и стреляешь, - со злобцей, каркающим голосом заметил мужик.
- Стреляю, да только не в таких, как ты! – Людмила поднялась, чтобы уйти с лежаком в другое место.
- Ах, какие ножки гладенькие, - провёл рукой по ноге Людмилы коренастый.
- Негодяй! – Люда слегка пнула его и ушла.

Так просто он от неё не отстал. Проследил в столовой её место и специально, лавируя между столами, пробирался к ней, а потом, ущипнув за попу, ржал и уходил за свой стол. На танцах обязательно притискивался и, снова же ущипнув, также демонст-ративно удалялся и его довольное ржание ещё какое-то время не утихало. Эти щипки повторялись везде, где бы Людмила ни появ-лялась. Она изнемогала от идиотизма происходящего. Помог ей в этой непонятной и неприятной ситуации мужчина, сидевший с ней за одним столом. Его могучий торс удивительно ладно возвышался над всеми, кто находился рядом. Усаживаясь на скрипучий стул, казалось, что этот маленький стульчик сейчас развалится в щепки. Увидев как-то слёзы, навернувшиеся на глаза молодой женщины после очередного щипка, он сказал только одно слово:
- Засранец!

И подошёл к наглецу, взял его за шиворот, молча поволок из столовой на улицу. Войлочный мужик что-то трусливо заве-рещал, растопыривал крепкие ножки, пытаясь вырваться из цепких рук мужчины. Его усы и бакенбарды при этом воинственно топорщились на красной физиономии. Но Людмилин защитник крепко его держал. Что он сделал с тем нахалом, женщина так никогда и не узнала, но с этой минуты Сашнёва больше возле себя коренастого не видела.

Второй случай, не на шутку испугавший Людмилу, случился с ней после того, как она сходила в бар, исключительно от скуки. Теперь её внимательным оком измерил с головы до ног бармен: красивый, вальяжный, вызывающе самоуверенный турок. Лицо его, на редкость холёное, выражало приветливость и полное внимание к незнакомке. Когда Людмила вытащила кошелёк, чтобы расплатиться за пиво и шашлык, он отклонил её руку с деньгами:
- Я вас, дэвушька, угощиваю.
- Нет, зачем, я заплачу, - Людмила попыталась оставить ему купюру, но он не взял, вернув ей деньги.

Вечером на танцах к ней вдруг выпихнулся из толпы этот турок. Исключительно ухоженный, в элегантном костюме, он вы-глядел лучше многих мужчин в этом зале. Белозубо, исключительно гигиенически улыбаясь, пригласил танцевать и достаточно откровенно принялся мять тело женщины. Людмила попыталась вывернуться из объятий турка, но сил у неё не хватило. Он обра-щался с ней как с тряпичной куклой, нисколько не стесняясь своих действий. В какой-то момент ей удалось вырваться, она выбежала из зала и пустилась наутёк. К своему корпусу ей надо было идти через парк, где турок её и догнал.
- Пойдиём ко мине, - схватив женщину в объятия, засопел ей в ухо турок. – Посьидим, покушиваем, пообщиаемса.
- Нет-нет! – Людмила безуспешно пыталась вырваться. - Отпустите!
- Пойдиёшь! – угрожающе заорал турок.
- Нет! Отпустите!

Какое-то время их борьба ничем не заканчивалась. Потом, видимо, поняв, что ему ничего не светит, турок сильно ударил Людмилу по лицу.
- Помогите! – заорала что есть мочи Сашнёва. - Убивают!
Но турок не отпускал свою жертву и наотмашь наносил удары по голове. Боли она не чувствовала, ей только страшно хоте-лось вырваться. Помогли ей две работницы санатория, услышавшие вопли о помощи. Женщины подбежали к ним и с криками бросились защитить Людмилу. Она, наконец, вырвалась и, потеряв одну туфлю, вторую схватила в руки, унесла ноги. Когда забежала в зал вся расхристанная, с растёкшейся по щекам тушью, с начавшем затекать глазом, в порванных чулках, на неё обратили внимание мужчины, игравшие в холле в бильярд. Узнав в чём дело, они пошли искать турка, и Людмиле тоже не довелось узнать, как они его воспитали, но и турок, как и коренастый, возле неё никогда не появлялся.

Мужчины нашли её туфлю, принесли минеральной воды, сказали, чтобы она не боялась, больше турок к ней не подойдет. «Спасибо моим защитникам. А то эти двое как сорняки в огороде, - думала Людмила, - так и хочется с корнем выковырять и вы-бросить…».
*   *   *
И еще один случай, произошедший с ней в этом несчастном санатории, тоже чуть не вконец разочаровал молодую женщину. Как-то на пляже к ней пристал некрасивый рыжий мужчина, с яркими коричневыми конопушками по всему телу. Он был всего-то лет на пять-шесть старше Людмилы, но усердно пытался продемонстрировать перед женщиной накопленный в голове научный потенциал, иногда даже на камушках и веточках доказывая свои гипотезы. Людмила сразу поняла, что рыжий невозможный хвастун. Вёл себя как умудрённый жизненным опытом человек. Он ведь научный сотрудник одного московского института, не какой-то там рыжий и конопатый. Только одна деталь с головой выдавала в нём такого же заурядного мужика, как и почти весь простой народ санатория: Вениамин постоянно шмыгал носом, и это вызывало легкую тошноту и желание поскорее от него избавиться.

Галантно расшаркиваясь, Вениамин Шалов познакомил Людмилу со своей компанией, представив их тоже как научных со-трудников того же института. Они группой приехали на отдых, вели себя особняком. Их ужимки, челомкания и слюнявые лобызания, подражание творческой интеллигенции, демонстрировались на публику. Жили эти элитные особы в другом санатории, где отдыхали высокопоставленные чиновники. Если Людмила правильно поняла, Вениамин сказал: «четвертое управление», - в этом она ничего не смыслила. Мужчины и женщины из этой группы действительно разительно отличались от простых отдыхающих.

Вениамин пригласил новую знакомую на вечеринку в свой санаторий. Людмила пошла. В холле гостиницы их встретил самый настоящий метрдотель и негнущимися ногами, прямой, как палка, повёл их в нужный номер. Весь его важный вид невольно принуждал к какой-то халдейской прогнутости.
Вечер вначале шёл весело, с хорошими тостами, танцами. Дамы были изысканно одеты, красивые украшения мерцали на шеях, в ушах, на запястьях рук и пальцах. «Неужели бриллианты?» - благоговейно глядя на всю это невозможную красоту, думала Людмила. Если это так, то хоть одним глазком Людмиле удалось взглянуть на такую невозможную роскошь…

Кавалеры тоже все как на подбор: хороши, элегантны, предельно внимательны к дамам. А позолоченные барышни сидели за столом так, будто каждая из них до прихода в гости проглотила кол, явно выделываясь друг перед другом. С видом усталых сильфид они сдержанно и ревниво рассматривали друг друга. Любопытство это напоминало стайку обезьян, когда животные видят что-то блестящее и пытаются этим завладеть. У некоторых научных сотрудниц при этом мелькало на устах скромное торжество: значит, по её мнению, - она выглядит респектабельнее её соседок по столу.

Стол был накрыт шикарно, во всяком случае, так считала Людмила, ведь ничего подобного она никогда не видела и не ела. Из крепких напитков коньяк с пятью звёздами, Ркацители. Из закусок – балык, нежнейшие консервированные рыбные деликатесы, в золотистых упаковках паштетики, салатики, на ярко-расписных тарелочках красиво оформлены ароматные мясные нарезки, бу-горчатая колбаска и другие «противоестественные» вкусности. Противно лежали на блюде устрицы, о которых Людмила и пред-ставления не имела. Оказывается, это аристократическая еда, и есть слизистые морепродукты надо чуть ли не живыми. Ой, какой ужас! Что, люди с ума посходили, что ли?

Аромат кофе на чайном столике бил в нос так, что кружилась голова, и несколько скрашивал неприятность от этих устриц. К кофе полагались малюсенькие пирожные со взбитым кремом, пахнувшим лимоном. Завершали весь этот изыск фрукты в хру-стальных вазах и большая шикарная коробка конфет. Кроме всего прочего, вдруг в дверь деликатно постучали, и ухоженный офи-циант вкатил в комнату передвижной столик, галантно подав всем горячее блюдо – цыплёнка табака с крупным рассыпчатым рисом и умопомрачительной подливкой в тонкой фарфоровой соуснице.
Людмиле даже показалось, что официант, заложив руку за спину, и перегрузив тарелки на стол, сказал:
- Цыплята табака-с…

Людмила вдруг испытала прилив стыда и крайней неловкости, как будто бедная уборщица попала на бал влиятельных особ. На шее у неё болталась цепочка из какого-то дешевого сплава с таким же дешевым эмалевым кулоном, рассчитанным на общедос-тупный авангард. На пальце – кольцо с искусственным рубином, правда, золотое – единственное богатство в её скудной жизни. Немного утешало, что она выгодно выделялась среди дам своей молодостью и красотой.

Костюм в продольную полоску подчёркивал тонкую, просто осиную талию, красивые ноги в туфлях на высоких каблуках притягивали взоры мужчин. И ещё её богатством были пышные светлые волосы, красиво падающие на плечи.
«Что я переживаю, в конце концов, я сюда не напрашивалась…» - думала она, глядя, как после первичного насыщения, в элитной компании начинают набирать обороты говорливость и шумность, и немного успокоилась.

Под конец вечеринки она и вовсе перестала переживать. Сейчас уже было всё равно, кто как выглядит. Высокопарные тосты сменились скабрёзностями, пошленькими шуточками, ужимками, хихоньками-хахоньками – всё сильнее выдавая с головой пьяных научных тружеников. Элитные мужчины беззастенчиво лапали податливых дам, уводили их в спальню. Музыка заглушала пьяное ржание и сопение страстных соитий.

Со стола смели все деликатесы. С серебряных бочонков выскоблили икру, а тарелочки очистились так, что яркие синие ка-ёмки и цветочки, нарисованные на них, сверкали чистотой. Обглоданные косточки красной рыбы и цыплёнка табака сиротливо валялись по всему столу вперемежку с яркими пергаментными бумажками. Нанизанные ранее на зубочистки оливки, маленькие по-мидорчики уже активно переваривались в ненасытных желудках, и эти палочки противно резали глаз, как будто ими ковырялись в зубах, а потом бросили на стол. Фрукты тоже бесследно исчезли. Причем жадность, с какой всё это уничтожалось, была удивительна в своей беззастенчивости. Кусочек румяного бекона, пахнувшего чёрным перцем, избежал на время своей тризны и одиноко лежал на тарелочке одной из дам, смех которой доносился визгливыми всхлипами вперемешку с довольным мужским урчанием из соседней комнаты.

Людмила пребывала в шоке: даже в их простой компании в родном городе, молодые люди себе такого не позволяли, все праздники проходили весело и пристойно. «Вот тебе и четвертое управление!» - думала женщина, глядя на самый настоящий разврат и бескультурье.
- Удивляешься такому борделю? Да, моногамность даже в Советском Союзе уже не в моде. Нравы и здесь давно поменялись. Только в вашей провинции ещё незаметны новые веяния… - как будто прочёл её мысли Вениамин, неустанно шмыгая носом.
Людмила даже устала от этого шмыганья, весь вечер хлюпающей соплёй раздававшемся над ухом.
- По мне так лучше в провинции, чем в вашем богемном обществе… - брезгливо поёжилась Людмила.

Вениамин весь вечер ухаживал за ней, подчёркнуто красуясь перед мужской половиной: дескать, посмотрите, какую девку я подцепил, не ровня вашим расфуфыренным уродкам… В пьяном бреду он даже несколько раз ляпнул что-то похожее, но, кроме Людмилы, на это никто не обратил внимания. Видимо, Шалов ни у кого из них большого интереса не вызывал.
- Посмотри на неё, - говорил он соседу по столу, вальяжному и сладкому, как Дон Жуан, мужчине, указывая на Людмилу подбородком, - это же апофегей! Не то, что эти недотраханные страшилицы в своих бриллиантах…
- Нда, нда! – непонятно бормотал уже сильно поддатый Дон Жуан. Как казалось Людмиле, до него не дошёл смысл слов Вениамина. Он был озабочен соседкой по столу, шаря рукой под юбкой дамы, разомлевшей от ркацители до пунцовости.
Людмила даже не знала что означает «апофегей». «Наверное, что-то самое-самое, если судить с каким хвастовством говорил Вениамин», - решила она.

- Вениамин, я пойду домой. Пока, - резко встала со стула Людмила. Весь этот театр абсурда вызывал в женщине явное от-торжение.
- Пошли со мной, - вдруг пьяно и нагло застонал над её ухом Вениамин Шалов и ещё сильнее зашмыгал своим надоедливым носом. Сорокаоднолетний недоделок, трясясь от вожделения, с силой тянул Людмилу в только что освободившуюся спальню.
- Оставьте меня, я пойду домой, - Людмила недоуменно вздёрнула голову и пошла в прихожую, пытаясь среди плащей найти свой, чтобы скорее уйти из неприятного общества.
- Куда это ты собралась? Пойдем в спальню, - мокро слюнявя её шею, бормотал Вениамин. Его лицо заострилось от вожде-ления, глаза затянулись мзгой, как у Бобика несколько часов кряду бегающего за самочкой.
Женщина вырвалась и выбежала в общий коридор. Он догнал её, и грубо схватив за руку, поволок в спальню. Людмила вновь вырвалась, но он цепко за неё ухватился.

- Ты что думаешь, что я так просто внёс за тебя деньги на это идиотское гулянье. Ты хоть представляешь, сколько стоит такой стол? Всё это мне и даром не нужно. Давай – расплачивайся… - он, в пароксизме страсти, больно давил её руку, всё ближе подтаскивая к спальне.

Вырываясь, Людмила резко задела его рукой по лицу. Ответная реакция была непредсказуемой: лицо его вмиг поменяло выражение, как-то вдруг приняв легкую меланхолию, даже коричневые веснушки посветлели, - он сильно ударил её в живот. Женщина закричала и стала отчаянно вырываться.
- Ах ты рыжая негодяистая морда! Мерзавец! Иди, высморкайся, а то гоняешь свою соплю туда-сюда, противно слушать твои шмыганья, – в ярости крикнула она, пытаясь в ответ дотянуться рубиновыми ноготками до его мерзкой физиономии.

Разумеется, мужчина был сильнее. Он стал её избивать – спокойно и напористо, с каким-то непонятным удовольствием. При этом нашептывал что-то, кажется, матерился. Думается, что с женщинами у этого далекого от совершенства мужика всегда была напряжёнка, – таких дамы не любят…
- Помогите! – крик девушки тонул в шуме музыки и пьяного застолья, доносившихся из комнаты.

Одна из бриллиантистых дамочек, услышав крики о помощи, выскочила в коридор и подняла вопль. Сашнёвой на помощь пришла высокопоставленная мужская элита, хоть они и были пьяны, и сами вели себя неадекватно, но в этой злой ситуации быстро протрезвели. Кому хочется неприятностей? Они скрутили руки Шалову и выпустили Людмилу на волю.

Домой женщина бежала и с ужасом думала: «Зачем я сюда приехала. За тумаками от сластолюбцев и наглецов?! Просто стая самодовольных и тупых самцов, собравшихся под одной крышей такого притягательного заведения. Лучше бы загорала себе на Иртыше с дочкой, вот и отдохнула бы, а то романтики захотелось».

Она уже начинала уставать от этого санаторного замороченного пространства, где ничего радостного не происходило, а только жестокость, похотливость и разврат правили здесь на полную катушку.

Больше ни в бар и на танцы женщина не ходила, гуляла по парку, наблюдая, как дворник царапает своей жиденькой метлой асфальт, как воробьи купаются в луже возле газона, и всё больше расстраиваясь от одиночества в таком большом курортном кол-лективе. Заходила в кафе, пила молотый прямо при ней кофе, рассеянно наблюдая за действиями кофевара, молодого вальяжного парня. Разглядывала огромный кактус в углу зала, удивляясь его свежести и живучести в тесном помещении. Неожиданно для себя поздоровалась с немолодым интеллигентным мужчиной, удивленно приподнявшем брови от внимания молодой женщины. Он от-ветил вежливым кивком, постоял, не зная как реагировать на неожиданное приветствие и слегка шаркая длинными ногами, ушёл. «Вот так, даже поговорить не с кем», - сумеречно думала Люда. Потом, встречаясь со стариком, они кивали друг другу, понимая никчемность этого странного общения.
*   *   *
Но Людмиле всё-таки улыбнулось счастье. «Господи, спасибо тебе за такую большую любовь!» - суеверно крестилась она – радостная и восторженная, когда её чувства начали разгораться со всей страстью истосковавшейся по мужской ласке женщины. Владимир был красив и чем-то напоминал Людмиле Алексея. Такой же высокий, с прямым взглядом тёмно-карих глаз.
- Девушка, я уже купил вам апельсины, - подошёл к ней в очереди молодой человек в модном шевиотовом костюме. - Так что не стойте в очереди.

В субботний день Люда приехала в Ялту – побродить по городу и купить кое-какие подарки своим родным. Увидев не-большую очередь за апельсинами, встала в хвосте, чтобы купить этих вкусных фруктов. Она подняла глаза и обомлела: перед ней стоял красавец, как раз такой, о каком она мечтала. Блестящий, элегантный, помесь Сервантеса с Дон Кихотом. Неужели Господь услышал её молитвы. В голове царила радостная пустота.
- Спасибо, конечно, но я могу вполне купить их себе и сама, - смутилась женщина.
- Скромность украшает, - заулыбался парень. - Но всё-таки примите от меня фрукты. Мне будет приятно угодить такой красивой девушке, - пел как соловей Владимир. - Пойдёмте, я вас провожу.

Её глаза встретились с его взглядом: тонкое глазное касание без слов красноречиво говорило о многом...
Они пошли по набережной, спустились по каменным ступеням к воде. Он взял Людмилу под руку, ощущая тепло её тела и шелковистый скрип свежего белья под блузкой. Он вдруг подумал, что ему приятно от присутствия красивой женщины так близко, и крепче стиснул её локоть, как будто боялся, что она вырвется и убежит.

Разговор завязался сам по себе, чуть прерывистый, сдержанный, больше о сиюминутном, не обязательном, как будто мо-лодые люди остерегались, что вдруг услышат что-то, что не очень понравилось бы новому знакомому. Такая осторожность свойст-венна первым встречам именно тогда, когда у людей появляется большое желание продлить общение ни на час, ни на день…
Они и не заметили, как подкрались сумерки. На автобусной остановке из темноты выплыл автобус. Молодой человек по-прощался.
- Людмила, я завтра приеду к тебе в санаторий, и мы вместе проведем на пляже целый день. Ты не возражаешь?
- Ой, да нет, конечно. Я даже не думала, что на курорте так скучно, и рада провести время в хорошей компании, - женщина не скрывала своей радости от знакомства с приятным молодым человеком.

Домой она летела, как на крыльях. Тщательно продумала наряд и макияж, чтобы на следующий день выглядеть на все сто. Она и правда была хороша: шоколадный загар и светлые пышные волосы создавали контраст, красивый и яркий. Большие серые, в длинных ресницах, глаза сияли неподдельной радостью, а бирюзовый, в синий горох, сарафан подчёркивал её стройную, женственную фигурку. Она входила в тот возраст, когда женщина расцветает особенной красотой, когда она выглядит намного лучше, чем в более юные годы, и становится куда притягательней для мужчин.

Людмила совсем недавно поняла вдруг такой неожиданный подарок жизни: если что-то очень хочется, мечты могут материализоваться. Она давно хотела быть похожей на свою подругу Наталью, быть такой же, пусть и не писаной, но хотя бы красивой, привлекательной и умной. К её удивлению, девушка стала замечать, что меняется в лучшую сторону, что во многом уже догнала свою неповторимую подругу...

Соседка по комнате острыми зрачками пронизывала молодую женщину, безуспешно наводя макияж на своё бугристое лицо и начесывая жидкие волосёнки в высокую причёску. При этом мощный затылок сиротливо оголился и шишкой торчал из большого выреза шёлкового платья, расписанного крупными оранжевыми розами с ярко-зелёными листочками. Платье было сшито мешком, правда, чуть приталенное там, где и должна была находиться талия. Но её не было, и толстая складка на этом месте угрожающе выпирала, грозя порвать швы яркого наряда. Однако женщина гордилась этим запоминающимся платьем: как раз для курортного отдыха. Она разглядывала своё лицо в зеркало так внимательно, словно хотела увидеть себя глазами её милого курортного язвен-ника.
- Наверное, на свидание так разоделась? Уходишь с ночёвкой? - вкрадчиво поинтересовалась она у Людмилы.

- По крайней мере, рано не вернусь, - подала Люда надежду своей влюблённой соседке.
- Отлично, Константин, замечательно, Григорий! - басовито хохотнула довольная женщина. Она игриво вертелась перед зеркалом, поправляя на обратной стороне левой ноги шов у капронового чулка, упрямо норовивший сползти в сторону с шишкастой икры. - «Ландыши, ландыши, тёплого мая привет...» - вдруг громким птичьим трезвучием разнеслось по комнате её радостное пение.

Снулость на лице соседки с некоторых пор разбавилась таким глуповатым восторгом, переходящим иногда в беспричинные жизнерадостные ржания и громкие вокальные вопли, что невольно вызывало усмешку у Людмилы: «Смотри, какая стала счастливая. А всего лишь неделю назад злобствовала и бесилась по любой мелочи...».
После завтрака Люда увидела Владимира возле столовой, и сердце так сильно застучало в груди, что она даже умерила шаг, чтобы немного успокоиться. Он удивлённо посмотрел на новую знакомую:
- Ты так красива, что я просто потрясен. Редко встречаются такие яркие девушки.

- Спасибо, мне приятно это слышать, - Людмила залилась пунцовой краской, но не от стеснительности, а от такого хорошего комплимента.
Он тоже выглядел великолепно. Умеренной длины тёмные волосы красиво оттеняли загорелое лицо, ладно подогнанные и безукоризненно отутюженные брюки и светлая рубашка с короткими рукавами подчёркивали его мускулистость. Людмила с гор-достью оглянулась, видят ли их те отдыхающие, с которыми она успела познакомиться. Да, видят! Позавтракав, они сложившимися парами спешили к выходу, и, конечно, таращили глаза на молодых людей. Незабываемая парочка!

На фоне здешней мужской половины Владимир и правда выглядел отлично.
На пляже, куда Владимир натаскал всяких вкусностей – ворсистые персики, шоколадку в яркой упаковке, лимонад, неж-нейшее печенье и даже тыквенные семечки, они провели почти весь день. Людмила специально часто вставала с лежака и как бы невзначай вытягивалась, подняв руки вверх, чтобы продемонстрировать мужчине свои ладные формы, этим самым поддразнивая его.

Умеренной длины и толщины ноги, соблазнительные бёдра могли свести с ума любого мужчину, тонкая талия изящно изгиба-лась, томная улыбка манила и обещала скорые сладкие мгновения страстных и неутомимых объятий. Достаточно смелый купальник, цвета бирюзы с горошком синей сливы, позволял любоваться этим вызывающе-соблазнительным телом. Женщина и не скрывала своих желаний.

Владимир был покорён, он не сводил с этой фарфоровой куколки затуманенных нежной дымкой глаз. Плавая с ней в море, он вдруг обвил женщину руками, крепко прижав к себе задрожавшее от сладкой муки упругое тело. Тёплая, как парное молоко, вода ласково обволакивала и ещё сильнее разжигала пожар разгоревшихся молодых тел. Он увлёк Людмилу подальше от любопытных глаз и за пирсом, стоя по шею в воде, овладел ею. Она ощущала себя в крепких мужских объятиях так, будто находилась в какой-то до обморока приятной атмосфере – сказочно-неземной. Женщина ослабело приникла к мужчине, полностью подчинившись его желаниям. «Боже, - думала она потом, - неужели такое может когда-нибудь закончиться?! Нет и нет! Хочу этого всегда».

Как постичь тайну любви мужчины и женщины? Что это за сверхсила такая? Даже в писании Екклесиаста нет ответа. Средневековая легенда гласит – отрава. Отравленные стрелы всесильного Эроса одурманивают кровь, и излечиться от этого невозможно. Как невозможно положить на любовь табу: ни церковь, ни строгие наставления и запугивания адом, ни законы здесь не властны. Земная – сладкая и желанная – вот и вся высокая философия!
Они и не заметили, как выкатилась на небо большущая луна, осветив каждый кустик, каждый камень, даже был виден блеск тёмных волос нового кавалера Людмилы. Владимир, благодарно чмокнув подругу, уехал на последнем автобусе, пообещав приез-жать каждый день. У него отпуск, и времени для встреч достаточно.

Людмила, вернувшись в санаторий, в свою комнату попасть не могла. Дверь была заперта изнутри. На стук никто не реаги-ровал. «Неужели эти две нелепые особи, собранные из уродливых жирных кусков плоти, тоже могут испытывать что-то подобное, что испытали сегодня мы с Владимиром», - брезгливо подумала она, когда поняла, почему они не открывают. Ей пришлось провести ночь на диване в холле, благо новая дежурная оказалась не такой лютой, как её предшественница.

На следующий день Владимир пригласил Людмилу в ресторан. Сам ресторан своей свежестью и яркостью резко отличался от старых облупленных домов, где обнажалась арматура и искрошились ветхие балкончики. Неоновые лампы под крышей вечерами играли и переливались разными цветами. Людмиле в этом красивом злачном заведении понравилось всё. Репродукции на стенах с изображением морских пейзажей, лепные узоры на потолке и колоннах.

Под высоким фикусом в майоликовой кадке на сцене расположились музыканты в необычных немного попугаистых костюмах. Они наяривали на своих музыкальных инструментах так, будто трудились на тяжёлой-претяжёлой работе. Но под их лихие, звонкие и мелодичные песни, ноги сами пускались в пляс. Потом на сцену выплыла дородная певица с баяном. Ей уже пора было задуматься о вечном, но когда она в старомодном стиле затянула «Эх, Андрюша, нам ли быть в печали…», посетители ресторана сразу угомонили свой гвалт и внимательно слушали, наградив великовозрастную солистку долгими аплодисментами. А она – высокая, толстая, усатая – пыталась кланяться, но талия не позволяла, и вокалистка смешно сгибала ноги в коленях, показывая всем свою благодарность.

Когда Владимир протянул Людмиле меню в кожаном переплёте с серебристыми буквами на обложке, она в испуге вернула ему обратно. Он всё понял и сам заказал блюда. Артишоки, салат «Ассорти» из морепродуктов – лангуста, креветок и устриц (Людмила старалась не показывать виду, что ей эти названия ни о чём не говорили…), бутербродики с красной икрой, а на горячее им подали шашлык с желтовато-коричневым соусом. Из напитков – молдавский «Рислинг» и персиковый сок. Так же мужчина заказал апельсины и зелёные яблоки. Под конец молодые люди с удовольствием выпили по чашечке невероятно ароматного кофе с небольшими кусочками торта. Владимир сходил за перегородку к официанту, вынес оттуда коробку шоколадных конфет и преподнес своей даме.

Кавалер галантно приглашал свою девушку на танго и даже покружился с ней в вихре вальса. Танцевали они слаженно и красиво.
У Людмилы от всей этой невозможности приятно кружилась голова: «Боже, как всё изыскано, божественно и благородно! Как хотелось бы, чтобы такое не кончалось никогда».

К своему неудовольствию, Людмила никак не могла успокоиться: её кавалеру придётся капитально раскошелиться, чтобы оплатить такие шикарные блюда. К таким вещам она ни была готова и переживала, что всё это из-за неё. Она заглядывала в меню и сначала удивилась, что стоимость блюд такая небольшая – двузначные, однозначные цифры. Она крайне удивилась, а потом вдруг её взгляд упал вниз, где мелким шрифтом было прописано: «Все цены в у.е.». Сердце упало, и девушка испуганно взглянула на мужчину. Он прочёл её мысли.
- Не переживай, а то смотрю, как ты пытаешься разглядеть цены в меню. Не так-то часто ходим в рестораны. К тому же мне приятно провести с тобой вечер в праздничной атмосфере.

Так у нашей героини завязался курортный роман, сказочный и неповторимый. Людмила просто умирала от счастья. Они теперь на пару с соседкой, у которой на лице прочно прописалось романтически-жизнерадостное выражение, и глазки часто меч-тательно затягивались мзгой, были на равных. Ну кто и когда отказался бы от всепоглощающего любовного романа?
*   *   *
Для удобства Владимир снял комнату в частном доме, куда приводил свою подругу. Встретила их постная, неопределённого возраста женщина в старенькой кацавейке. Покосилась на Людмилу с укоризной, дескать, знаю я таких как ты, насмотрелась… Возле порога стояли старые калоши и тапки. Высокое, кривое крыльцо мешало открывать двери, приходилось прикладывать усилие, чтобы попасть внутрь. В доме пахло рыбой и керосином. На стене висели репродукции из журналов «Огонёк» и «Крестьянка». На допотопных полках, прибитых к стене, как на выставке, стояли банки с консервами, с повидлом, лежали хлеб и сыр.

Рядом на мягком стуле примостилась старая облезлая кошка. Она с вожделением поглядывала на сыр, но он был недосягаем. Иногда Людмила обнаруживала животное в кровати. Кошка залезала под одеяло, и согнать её с этого места было трудно. Кошачья шерсть приставала к одежде, вдыхалась, грязь в комнате не добавляла оптимизма. А ещё Людмилу пугали мыши. Они грызли что-то по ночам, бегали себе в удовольствие. Кошка совсем не обращала на них внимания. Всё это отравляло радость общения с любимым.

Но главное, всё-таки, что они вместе.
Из всех развлечений Владимир предпочитал возить Людмилу на экскурсии, почему-то очень желая показать ей родные края. Его описания всегда отличались редкими познаниями истории Крыма, архивными справками, ослепительными гипотезами.
- Откуда ты всё это знаешь? – спросила его как-то удивлённая подруга.
- Не думай, что я прямо такой вот эрудированный во всех смыслах. Просто во время учебы в институте я подрабатывал ги-дом.
Дни не просто шли, они бежали, даже неслись со страшной скоростью. Убывали и убывали…

- Люда, я сегодня приглашаю тебя в гости. Хочу познакомить с мамой, - целуя её руки, сказал как-то Владимир.
Ей осталось всего несколько дней до конца отпуска, и она была в таком упадническом настроении от предстоящего расста-вания с ним, что жить не хотелось.
- А зачем? С родителями знакомят, когда хотят сделать предложение, - удивилась Людмила.
- А я его тебе и делаю. Выходи за меня замуж! - парень поцеловал любимую в мягкие сухие губы.
- Боже! Как гром среди ясного неба! - воскликнула удивлённая женщина. - Скажу честно, что я этого не ожидала...
- Я и сам был далёк от такой мысли, когда познакомился с тобой. А теперь, как видишь, всё изменилось и развернулось ровно на триста шестьдесят градусов или на сто восемьдесят, как там правильнее будет? - засмеялся Владимир. – Ну, так как? Что ты мне ответишь?

- Я тебя люблю, и ты это знаешь. Но можно, я скажу честно, только не обижайся. Почему ты до сих пор не женат, ведь тебе уже двадцать девять лет. Если бы у тебя были какие-то изъяны во внешности или в голове, я бы не удивлялась. Но ведь с тобой всё в порядке, даже выше крыши, а ты до сих пор один. Или слишком загулялся, ведь женщин на курорте пруд пруди? - Людмила во все глаза смотрела на мужчину. - Они, ищущие курортных развлечений, тебе ведь не отказывали, как и я...
- Я так и знал, что ты об этом спросишь, - сумрачно ответил Владимир. - Я был женат, у меня есть дочь, но у нас с женой не заладилось из-за моей мамы – они не нашли общего языка. Скандалы довели до развода. Я сейчас помогаю ей материально, иногда вижусь с дочкой. За кооперативную квартиру, которую мы взяли, нам помогали расплачиваться её родители. Я оставил её бывшей жене, а сам живу с мамой в двухкомнатной квартире. Вот и всё что я могу тебе сказать.

- Почему ты скрывал это от меня. Я ведь тебе всё рассказала о своей жизни, - Людмила обидчиво поджала губки.
- Это ли сейчас главное? Давай, наряжайся и поедем. Мама ждёт, - поторопил он её.

«Раз ждёт мама, значит, всё серьёзно», - оптимистично подумала женщина и пошла переодеваться.
Она надела свой классический светло-серый в розовую полоску костюм, с узкой до колен юбкой, придававший строгость и делавший её чуть старше своего возраста. Волосы заколола в высокую причёску, чем тоже подчеркнула торжественность обстановки. Косметики – ровно столько, чтобы подчеркнуть природные данные лица: немного туши на ресницы, немного помады на пухлые губы; а вот пудры или тонального крема и румян не надо – загорелая кожа была настолько свежа, что не требовала никаких тонов или полутонов, тёмные брови тоже не нуждались в ретуши. Высокие каблуки и капроновые телесного цвета чулки со швом на стройных икрах, подчеркнули её новый образ, от чего Владимир снова, как и в первую встречу, был приятно удивлён.

- Ну, просто во всех нарядах хороша, - улыбнулся он. - Думаю, женщина с такой классической внешностью и ухоженностью должна угодить моей строгой маме. Для меня это много значит... - непонятно подчеркнул он – то ли для него много значит, что маме будет приятно, то ли – что его женщина красива?..
- Дай Бог! - так и не поняв смысла фразы, скромно ответила Людмила. (Как она сейчас была благодарна Наташе Самойленко за мастер-классы, ведь это она научила её хорошо одеваться и наводить лоск. Благодаря ей у Людмилы развился хороший вкус – благородство и умеренность).

По пути домой Владимир купил бутылку вина, коробку роскошных конфет «Вишня в шоколаде» и белые хризантемы, ко-торые отдал Людмиле и сказал, чтобы она подарила их матери. Вино и конфеты он вынес из «чёрного входа».
«Значит, у него есть знакомые в торговле…» - подумала Людмила.

Дверь открыла почтенная дама, лет под шестьдесят, с высокой седой прической, в бордовом платье строгого покроя, на ко-тором красовалась старинной выделки серебряная брошь. Набеленное пудрой лицо, чёрной полоской нарисованные под лоб брови и вишнёвый цвет помады (видимо, в тон платью) на тонких губах придавали лицу какую-то неестественность, словно на него была надета маска. Создавалось впечатление, что сначала всё лицо покрывалось толстым слоем пудры, а потом рисовалось всё остальное – глаза, брови, губы. Морщинистые щёчки слегка отдувались, будто женщина натолкала в рот небольшие шарики. Чёрные усики над широко растянутой нервной губой слегка топорщились и подрагивали. В её узковатых коричневых глазах не отражалось ничего: ни радости, ни недовольства при виде новой подруги сына. Людмила поздоровалась, назвав её по имени, и протянула цветы. Наина Феликсовна взяла их, как веник, опустив букет бутонами вниз, даже не взглянув на такую божественную красоту и не поблагодарив.

- Да, - достаточно сухо прошелестела она, не размыкая трясущихся губ, - Воводя фказау, что фегодня пгхиведёт тебя в наш дом. Велеу мне подгхотовиться к встхвече, как будто к нам доужна пгхибыть фама пгхинцефа, - не выговаривая букву «л» и еще некоторые буквы, непонятно – то ли она шутила, то ли говорила серьёзно. - Натаскау повный ховодивьник пгходуктов – вот и пгхифвось готовить пгхаздничный увин, чтобы ему угодить... А цветы он тове купиу фам?
- Мама, не начинай! Мы сейчас проведём пару замечательных часов в обществе нашей гостьи, вкусно поужинаем, пообща-емся, - стараясь говорить мягко, Владимир деловито достал из шкафа новые тапочки и протянул их Людмиле. - Надень, так тебе будет уютнее.

А гостья смотрела на мать Владимира с нарастающим тревожным недоумением. Она не знала, как себя вести: то ли и дальше изображать приветливость, то ли вообще уйти. От такой встречи с будущей свекровью, оптимизма не добавлялось. Мать с гордой, негнущейся осанкой ушла в кухню, где загромыхала посудой. Людмила посмотрела ей вслед, собственно, увидела её затылок – напряжённый и настороженный. Она часто по затылку могла определить настроение человека, и сейчас женщина поняла, какое злое лицо было у старухи. И не только злое, оно словно что-то вынюхивало, как ищейка.
Люда тихо спросила возлюбленного:
- Я ей, наверное, не понравилась? Может, мне уйти?
- Нет! - торопливо ответил Владимир. - Не расстраивайся. Она ревнует меня ко всем женщинам без исключения. Тебе не надо на это обращать внимания. Веди себя просто и спокойно.

Он дал понять своей девушке, что его мать априори не любит любую женщину, желающую добиться расположения сына и мечтающую полностью подчинить его себе. Дескать – прими это как должное и не подпускай близко к сердцу.
Володя дал Людмиле семейный альбом, а сам пошёл на кухню помочь матери. Люда оценила это: «Молодец, что помогает матери, а не сидит на её плечах здоровым детиной, свесив ноги...». Она заметила, что он внимательный и заботливый сын.

Женщина осмотрелась. Все эти дни она очень хотела увидеть, как живёт её возлюбленный, и вот она в его доме. Во всей обстановке ощущалась небрежность, как будто прописано одним торопливым мазком. Неуютно и тоскливо выглядели даже стены небольшой двухкомнатной квартиры, оклеенные недорогими обоями в блекло-синий цветочек.  И еще – комнату вовсе не украшало множество всяких вещей, совершенно ненужных, захламляющих пространство. В зале стояли старая гостиная стенка полная книг; облупленный сервант, где за давно нечищеным стеклом красовались бокалы с высокими и низкими ножками, тарелки, горкой возвышавшиеся на нижней полке. И везде по всей комнате куча всяких сувенирчиков – фарфоровых и бронзовых статуэток: балерин, целующихся юноши и девушки в каких-то национальных нарядах, девушки с веслом, штук семь слонят, следующих друг за другом по росту и многое другое. Сразу взглядом всё и не охватишь. В вазе стояли восковые цветы, покрытые вековой пылью, видно было, что они уже очень старые, местами воск облупился, обнажая серую материю.

Раздвижной дряхлый диван, стол и стулья с облезлыми ножками, и прилепившийся в стенке колченогий секретер довершали убранство небольшой комнаты.
На стене висела картина Шишкина «Рожь». Людмила вспомнила, что такая картина была изображена в учебнике «Родная речь», кажется, второго класса. Почему-то эта картина вызвала такую тоску, что Людмила вдруг удивилась: почему? И ещё её поразил портрет симпатичной молодой женщины, написанный маслом. Она с трудом узнала в красавице Наину Феликсовну. «Что с людьми делает время!

Неужели и я когда-нибудь так изменюсь в худшую сторону?» - безрадостно подумала гостья. «А может быть, художник в угоду натурщицы приукрасил её внешние данные, ведь, даже несмотря на возраст, до такой красоты Наине Феликсовне было далеко», - продолжала размышлять молодая женщина. И ещё она заметила сходство сына с матерью, хотя в жизни они были очень разные. Глаза у него не узкие, а открытые, не коричневые, а – карие, губы не тонкие, а вполне себе нормальные, и овал лица не такой. Но всё равно сходство матери на картине с сыном было поразительным...

Люда слышала из кухни шипение старухи – фальшивая смесь дружелюбия и неприкрытой ненависти, – и успокаивающие нотки в голосе её сына. А также оттуда доносились запахи застарелой кухонной неухоженности. В зале на столе, накрытом старой розовой, всю в подтёках, скатертью, появилась горбуша в кляре, жареная курица, телячьи котлеты и толчёная картошка, салат «Оливье», недавно ставшим очень модным, пупырчатые огурчики и селёдка, усыпанная кольцами репчатого лука. Ваза с фруктами украшала стол с самого начала. Чувствовалось, что Владимир готовился, ведь, если учесть, что с продуктами в стране было не очень, и бесконечные очереди буквально за всем основательно мучили людей, то это старание Владимира тоже не ускользнуло от внимательной подруги.

Разлив вино по бокалам, Владимир сказал тост в честь гостьи и в честь женщин, находившихся за столом. Наина Феликсовна сомкнула свои тонкие губы и усики ещё сильнее топорщились из складочек, как у таракана, а толстенькие щёчки смешно провисли вниз. Но всё-таки видно было, что она сдерживала себя, и вечер прошёл более-менее ровно и спокойно. Мать даже про-комментировала снимки в альбоме, рассказав Людмиле об умершем муже, и как они с Володей по нему убивались. Её муж работал в одной из ялтинских газет репортёром – это с гордостью было подчёркнуто. Сама она была машинисткой в этой же газете, где они и познакомились. Владимир работал инженером на одном из небольших предприятий города, закончив политехнический институт в Москве.

Чувствовалось, что старушке не хватает общения, и она, забыв, кто перед ней, утешалась своим словесным потоком, так и лившимся через край. Хвастливые нотки проскальзывали в потоке слов так часто, что это уже было неприличным. Разминая сигарету, которую никак не могла прикурить, потому что сама листала альбом, Наина Феликсовна упивалась своими сладкими вос-поминаниями до бесконечности.

А Людмила вынужденно улыбалась, поддерживая разговор с будущей свекровью (как она уже считала), и была озабочена как бы чего лишнего не сказать, не оскорбить внимания умудрённого жизнью человека недостаточно возвышенными или вовсе мещанскими суждениями. Она никак не могла справиться со скованностью и косноязычием. Не слишком ли неподходящий регистр выбирала она, собираясь войти в этот дом навсегда...

Попрощались они вроде бы на дружественной ноте, мило друг другу улыбаясь. Это придало духу смущённой вначале встречи молодой женщине. «Может, не так и страшен чёрт, как я его себе намалевала...» - думала она, но в душе всё-таки скребли кошки.

Все оставшиеся дни отдыха пара проводила вместе. Людмила дала согласие на брак с любимым мужчиной, но с условием, что они лучше будут снимать комнату, чтобы не мешать своим присутствием Наине Феликсовне, а ей будут помогать и материально, и физически.
- Главное, приезжай с дочкой, а потом всё решим, - оптимистично говорил Владимир Аркадьевич Лазаревич, прощаясь на вокзале с будущей женой.
*   *   *
- Наташа, я уезжаю в Ялту насовсем, - радостно сообщила Людмила своей подруге в первый же день, как вышла на работу.
- Насовсем! Не ослышалась ли я? - изумлённо спросила Наталья. - Ты что такое говоришь?!
- Да, у меня сложились серьёзные отношения с мужчиной, и наш роман перерос в большее – он сделал мне предложение. Хороший, честный, порядочный – я ему верю, - торопливо выкладывала Люда. - Сейчас начну продавать вещи, готовить документы, как только всё подготовлю – уволюсь...
- Людмила, остановись! Что ты лопочешь? А как же Оксана? - тревожно сыпала вопросами Наташа.
- Оксанку я заберу с собой. Он и к ней будет относиться как к родной. Свою дочь от первого брака он не оставляет без вни-мания. Здесь я спокойна, - Люда говорила всё это так, будто предупреждала – никакие душеспасительные речи не воспринимаю и точка...

- Люда, но ты ведь и комнату потеряешь, тебе ведь её надо будет сдать. А вдруг у тебя там не сложится, куда вернёшься? Свой угол всегда убережёт... - поняв, что никакие доводы Людмила сейчас не примет, Наталья решила хоть квартирой попугать.
- Я так и знала, что ты вот так на всё прореагируешь. Знаю и о комнате, ну зачем она мне нужна, если я сюда возвращаться не собираюсь. Я верю Владимиру и отдаю свою и Оксанкину жизнь в его крепкие руки, - категорично закончила она неприятный разговор.

Потом, правда, Наталья в более спокойной обстановке всё-таки расспросила подругу о её новом кавалере и узнала все под-робности курортного романа. И о будущей свекрови тоже.
- Эх, Людмила, жаль, что ты ничего слушать не желаешь. Поверь, что эта женщина эгоистка до мозга костей, избалованная, злая и мстительная, я это чувствую. И ещё – собственница, шизофреничка, если она себя так непредсказуемо вела: то вдруг злая, то милая, то досадливая и нетерпеливая. Остановись, она ведь не даст тебе житья, как, я уверена, не дала и первой снохе. К тому же она не захочет невестки, не имеющей высшего образования, - продолжала гнуть своё Самойленко.

- Да у неё у самой нет образования, она всего-то лишь машинисткой работала в редакции газеты, как, кстати, и я в тресте. Так что, прежде чем упрекать меня, пусть на себя посмотрит, - засмеялась Люда.
- Да кем бы она ни работала и какое бы у неё ни было образование, в этом случае роли не играет. Она уже давно, как вышла замуж за репортёра газеты, считает себя человеком, вошедшим в круг элиты, сменившей статус в коллективе, и не потерпит, чтобы её сын жил с малообразованной женщиной, пусть даже симпатичной и неглупой. Это будет самым уязвимым местом в вашей жизни, она всегда будет инициировать тебя с плебейкой. К тому же ей не нужен чужой ребёнок, когда она свою родную внучку-то не любит... - уверяла Наталья.
- Наташа, я с тобой здесь полностью согласна, но я верю в наши серьёзные отношения с Володей, к тому же мы будем жить отдельно от матери, - оптимистично заверяла подругу Людмила.

- Даю голову на отсечение, если он и вправду согласиться уйти от матери. Не уйдёт, поверь! Он уже один раз ушёл, но потом, видимо, крепко за это поплатился. Ведь старуха начнёт шантажировать, прикидываться умирающей, до крайней степени больной и всегда будет пенять ему, что он равнодушный и не заботливый сын, и всё в таком духе. И закончится вся эта ваша свадьба неблагополучным для тебя финалом, - Самойленко чуть не плакала, уговаривая подругу хорошо всё взвесить и отказаться от такого непредсказуемого шага, ведь у неё на руках пятилетний ребёнок...
- Наташа, мне выпал редкий шанс быть счастливой с интересным мужчиной и я его не упущу. Я так хочу любви, - Людмила дала понять, что разговор на эту тему закончен.

Также её уговаривали не уезжать и Евдокия Фёдоровна, и Любовь Гавриловна, и бабушка Антонида Афанасьевна. Мать только и сказала, что, если она вздумает вернуться, помощи от неё пусть не ждёт.
- Ну что ты за человек такой?! - вдруг иступлено зашлась в гневе Антонида Афанасьевна. - Как будто твоя дочь виновата в том, что ты её родила – такую нежеланную и всю жизнь нелюбимую. Одумайся, Варвара! Откуда в тебе столько злобы, никак не пойму, - старушка вдруг залилась горючими слезами. - Ой, Людочка, увижу ли я тебя ещё хоть разочек.
- Я своё слово сказала! - жёстко прервала причитания матери Варвара Тимофеевна и, чеканя шаг, как солдат на плацу, ушла в другую комнату.
А Люда поцеловала бабушку, такую старенькую и немощную, единственную в семье, которую искренне любила. Антонида Афанасьевна уже почти не вставала, матка сразу вываливалась, спина ломалась так, что телу трудно было найти нужное положение. От долгого тяжкого труда, организм вконец надорвался.

Люда мысленно попрощалась с отчим домом. Бабушку она вряд ли ещё увидит. Как-то странно подвывая и всхлипывая, она пошла к выходу. Перед дверью ещё раз оглянулась на бабушку и ушла.
Хор жалеющих её людей она старалась не слушать. Такие, как Владимир, на улице не валяются, с мужчинами в стране на-пряжёнка, а жить одна она не желает... Людмила активно начала подготовку к отъезду. К концу августа она, продав кое-какие вещи (остальные оставила у свекрови, и пластинки, кстати, тоже) и, сдав комнату, с двумя чемоданами и большим баулом отплыла с Оксанкой в Крым – к неведомым берегам, навсегда поставив на родине крест.
*   *   *
Владимир встретил их на вокзале и радостный, и испуганный. Эта смесь чувств в выражении его лица переплывала из одного состояния в другое, как мелкие и крупные волны. Его неуравновешенное настроение встревоженными неровными толчками отозвалось в сердце молодой женщины. Овеянная ветром счастья от встречи с любимым мужчиной, она не хотела впадать в уныние и постаралась взять себя в руки. «Мосты сожжены, отступления нет, - с каким-то ужасом вдруг подумала она, - самое главное не поддаваться панике. Учись владеть собой, это приказ!».

Лазаревич чмокнул и Людмилу, и Оксану, сказав ребёнку, что его зовут Владимиром Аркадьевичем. Уставшая от трудной дороги девочка равнодушно отреагировала на внимание нового папы. Мама говорила ей, что теперь у неё тоже будет папа, но по-чему-то он не вызвал в ней ни капельки радости или любви... У неё уже бывали разные папы, но они куда-то исчезали и всё...
По дороге домой Людмила поинтересовалась – снял ли он квартиру?
- Нет, - ответил Владимир и дал понять, что не хочет говорить на эту тему.
Люда испуганно замолкла. Больше никто ни о чём не говорил.

Гости приехали поздним вечером, когда Наина Феликсовна уже спала. Владимир постелил Людмиле и Оксанке на раздвижном диване в зале, а сам лёг на раскладушку, пожелав им спокойной ночи. Когда Люда хотела принять с Оксаной душ, он посоветовал ей сделать это завтра, чтобы не шуметь и не мешать матери спать. Людмила достала из дорожной сумки булочку и лимонад и покормила дочку. А потом не могла уснуть и всю ночь слышала, что и Владимир не спал, ворочался и вздыхал, причём его вздохи странным образом напоминали всхлипы.

«Неужели он плачет? - заходясь от ужаса, думала молодая женщина. - Боже, что я наделала! Я ведь даже родной матери не нужна, а тут чужие люди, чужая злая женщина. И, правда, зачем я ей с ребёнком нужна, если рассудить здраво? А Владимир, оказывается, самый настоящий рохля. Как я в нём ошиблась», - Людмила терзала себя подобными мыслями до утра...

Утром Владимир сказал, что взял несколько дней отгулов, плюс суббота и воскресенье, так что неделя у него свободная, и он поможет Людмиле втереться в семью, и они с Оксаной погуляют по городу. Мать встала раньше молодых и громыхала в кухне посудой так, будто хотела поставить на уши весь дом. С гостями она не желала даже поздороваться. Людмила тихонько, как вино-ватая, пробралась в ванную, помылась сама, потом помогла искупаться дочке. Говорила она с ребёнком шепотом, старалась не шуметь.
Владимир в это время прибрался в зале. Потом, пока Людмила приводила себя в порядок и заплетала косы Оксанке, он принял душ. Чемоданы сиротливо стояли в углу, как бы демонстрируя свою никчемность и чуждость в этом доме. Владимир сказал, чтобы Людмила с дочкой оделись, и они пойдут завтракать в кафе.

Погуляли до обеда, затем также пообедали в кафе и уставшие, приплелись домой. Пока бродили по городу, Владимир по большей части молчал, чем ещё сильнее пугал женщину, которую сам же и пригласил, а теперь трусит и не знает, что делать со свалившимся на голову тяжелым довеском в спокойной и размеренной до этого жизни...

Мать из своей комнаты не выходила, и Владимир, осмелев, пошёл в кухню готовить ужин, а Людмиле сказал, чтобы она распаковала чемоданы и развесила вещи в шифоньере. Оксанка, уставшая за эти дни, уснула на диване, а Люда взялась раскладывать вещи. Настроение было ужасным. Она вдруг отчётливо поняла, что Владимир и не собирается снимать жильё, и что она со своим ребёнком ему не нужна, и что он, в сущности, для неё чужой человек. Видимо, эйфории пламенных встреч с красивой девушкой хватило ненадолго, а вот к тяжкому быту он был просто не готов. Может быть, со временем всё бы стало на свои места, и они смогли бы создать семью, но Наина Феликсовна разотрёт нахальную женщину в порошок, но не позволит сыну с ней жить.

Вечером мать звякала в кухне посудой, а они терпеливо ждали, когда она, наконец, удалится в свою комнату, но старуха как нарочно долго из кухни не уходила. Было уже достаточно поздно, когда Владимир пригласил гостей за стол. Ели молча, потом Людмила аккуратно и осторожно, чтобы не шуметь, помыла посуду, протёрла пол в кухне, а Владимир расстелил постели для сна. Оксана возилась на диване с куклой, и когда Людмила вошла в зал, она вдруг достаточно громко заплакала и сказала, что хочет домой. Люда никак не могла её успокоить. Плач ребёнка возмутил старую ворчунью, и она ворвалась в комнату, как фурия.

- Угхомоните эту квиквивую деучонку, а не то пойдёте ночевать на вокзау, - взвопила грозным басом Наина Феликсовна, чем ещё пуще довела девочку до отчаяния. Напудренные оттопыренные щёчки старухи затряслись и с них посыпалась пудра, слегка запорошив на груди тёмный халат.
- Мама, успокойся, девочке ещё трудно в новой обстановке, она ведь ребёнок, - вступился за Оксанку Владимир.
- Кому твудно, так это мне. Зачем ты их фюда пгхитащиу? – перейдя на картавый визг, визжала старуха. - Ты уповно хочешь пгхеждевгхеменно загнать меня в гдгхоб. Фково это и фвучится, гхадуйся. Мне уже фегодня быво пвохо с феудцем, а ты даже ни гхазу не зашёу ко мне в комнату и не поинтевесовауся, жива ви я вообще... - Уходя, она так шарахнула створками дверей, что удивительно, как ещё только не случилось землетрясения. По всему было видно, что до гробовой доски ей ещё далеко, так крепка была эта женщина, поэтому в её нытьё никто в комнате не поверил.

«Прям точно, как по сценарию, расписанному Натальей Самойленко, когда она говорила о поведении этой злой женщины, - с тоской вдруг подумала Людмила. - Ох, как Наталья была права, какая же я дура. Мне бог послал такую умную подругу, а я этого не ценю и у неё ничему не учусь... - запоздало дошло до легкомысленной Сашнёвой. - Видела же я в первый день знакомства со старухой её затылок – сразу ведь догадалась, что имею дело со злобным человеком, и нет, чтобы сразу бежать без оглядки».

Да, хватило всего одних суток, чтобы признать свою страшную ошибку.
Когда всё стихло, и молодой человек начал похрапывать на своей раскладушке, Людмила тоже впала в сонную прострацию, так как назвать сном её состояние было нельзя. Женщину к мужчине не тянуло, не то настроение, и его, как видно, к ней – тоже...

Вот так ужасно прошёл первый день в новой жизни нашей героини.
Таких тяжёлых, изматывающих и душу и тело, дней у неё будет ещё много, почти год...
*   *   *
Так и сложилось. Мать готовила себе сама, сама же и ела, складывала грязную посуду в раковину, а потом к плите вставала Людмила, и когда не было дома Владимира, как воровка тихонько несла еду в зал, чтобы поесть с дочкой. Она и вправду ощущала себя воровкой, ведь в семейный бюджет ничего не вкладывала. Успокаивала себя тем, что Владимир обещал её трудоустроить, а Оксанку определить в детский сад. А пока компенсировала своё житьё-бытьё тем, что мыла, убирала, стирала, утюжила и готовила. Наводила такой лоск в квартире, какого здесь раньше никогда не было. Не заходила только в комнату Наины Феликсовны, там убирал Владимир.

Сама старуха готовила для себя еду и больше ничего не делала, целыми днями читая романы и безмерно обку-ривая и так очень затхлое помещение. Как-то Володя сказал, что Людмила вкусно готовит, так что матери нет необходимости утруждать себя заботами о питании.
- Ты так и хочевь, чтобы эта нахаука отгхавива твою мать, - взвизгнула она в ответ. - Она фпит и видит, когда бы я посковее фдохва. Ефли ты её не выфтавивь за двегхь – это фково фвучится, ведь моё феудце бовит, оно не февезное.
- Мама, если ты так будешь продолжать, я никогда не устрою свою личную жизнь. Видимо, мне надо искать квартиру... - тихо молвил Владимир.
- Я знаю, что она тебя подговагхивает. А обо мне, бовьном и фтагхом чевовеке, ты думаевь? Умгху гханьфе вгхемени, и в моей фмеути будевь виноват ты, - скорбно и значительно втолковывала банальные словеса своему боязливому сыну распсихованная старуха. Её сильно пугала неуступчивость единственного в жизни близкого человека. У нее были родственники, но связь с ними утратилась уже давно, а одиночества она боялась.

Мать смотрела на сына как на врача, на которого ложится ответственность за губительный исход болезни, и он от этого страдал, не зная, что теперь делать с неправильно поставленным диагнозом...
Бабка люто ненавидела непрошенных гостей и при любой возможности, особенно, когда Владимира не бывало дома, нападала на них, грубо обвиняя во всех смертных грехах. При нём она не сильно-то выражала свои чувства, он всегда защищал Людмилу и её дочь, правда, не очень напористо, но всё же не позволял матери сыпать в их адрес оскорблениями. А ей так хотелось ругаться, рвать и метать. Людмиле иногда казалось, что старуха испытывает от этого необъяснимую радость, ведь развлечений у неё никаких не было. Ни родных рядом, ни подруг, а чем заполнить досуг? К тому же низменный нрав и скандальный характер нуждались в подпитке, а наругавшись и наговорив гадостей, можно хоть на время насытить своё вечное недовольство.

«А как она в первую встречу изображала из себя интеллигентного и культурного человека, и куда вдруг всё это девалось? Артистка!» - думала иногда Людмила, когда у бабуси вдруг сквозь бас прорывались взвизгивания и в её богатом лексиконе про-скальзывали такие словечки, что у молодой женщины уши сводило спазмами. Когда чёрные усики начинали злобно топорщиться и шевелиться над нервной губой, похожей на растянутую гармошку – это у старухи был первый признак бешенства. Только держись, наслушаешься о себе такого, что мама не горюй.

Со временем Владимир перебрался к Людмиле на диван, а Оксана спала за ширмой на раскладушке. Это хоть немного смягчило тяжёлую обстановку, и Людмила даже более оптимистично начала смотреть в будущее. Но будущего с этим мужчиной у неё не было...
Людмила всё чаще заводила разговор об отдельном от матери жилье. Первое время он отмалчивался. Потом сердился и не позволял женщине вообще говорить на эту тему.
- Мать старый и больной человек. Если с ней что-нибудь случиться, я буду всю жизнь казнить себя, что бросил её беспо-мощную одну. И вообще, давай к этому разговору не возвращаться, - сердито говорил он, отвернув от неё лицо со скривленными губами.
- Ну, во-первых, Наина Феликсовна ещё и не так стара, если сравнивать с моей бабушкой – больше двадцати лет разница. Во-вторых, неужели тебе приятно слышать вечные оскорбления в мой адрес от твоей несчастной и бедненькой матери. Нам надо отделиться... - тоже достаточно бескомпромиссно заявила вдруг Людмила.

- Чтобы я таких слов о матери от тебя больше не слышал, - вскипел Владимир. - Умей уважать старого человека... - он весь красный и злой вышел из комнаты, оборвав праведные обвинения Людмилы.
Первый камушек в свой огород Людмила уже бросила...

А потом они посыпались, сначала маленькие, а затем повалились булыжники.
Людмила, устав от постоянных нападок противной старухи, начала иногда отвечать, защищая сначала Оксану (когда бабка приставала к дочке с воспитательными мерами, по разному обзывая ребёнка и доводя до слёз), потом и себя. Что тут начиналось. Бунт разгневанной старой матроны раскачивал стены древней двухэтажки и грозил её разрушить.
- Вубы уже мне показываевь, фвовочь такая. Офмевева, обнагвева, фука, профтитутка! Ты не у фебя дома и поэтому помав-кивай в тгхяпочку. Ты моему фыну не гховня, такая невевтка мне чевти не девает. Позогх на мою федую говову. Фобигхай фвои твяпки и уматывай отфюда, гадина такая. Фегодня же заставвю фына выгнать тебя со фвоим отгходьем вон... - неистово вопила старуха. Раскосые глаза совсем сузились и приняли такое же выражение – дикое и лютое, – какое Людмила как-то видела на картине с изображением воинов-татар.

- Вам не кажется, что вы перегибаете палку. Ваш сын сам меня звал замуж, зная, что у меня нет специального образования. Вы и сами-то ведь тоже не имеете образования, и работа у вас была такой же, как у меня. А как вы вначале корчили из себя интел-лигентку, а потом показали свою суть. Какая же вы культурная, когда обзываетесь, как последняя базарная баба. И вам не стыдно, особенно при ребёнке. Мне даже за Володю обидно, что у него такая невоспитанная и злая мать, - упрямо уплывала от тихого берега в бушующее море молодая женщина, понимая, что может и не вернуться...

- Заткнифь, мевзкая дгвянь, - истошно заорала Наина Феликсовна и артистично схватилась за сердце, оседая на пол.
Люда молча вышла из кухни, не обращая внимание на стоны и стенания злой бабки.
- Чем быстрее сдохнешь, тем чище вокруг будет воздух, - мстительно шептала она. А потом вдруг с испугом подумала: «Неужели я тоже становлюсь такой же злой и неуравновешенной. Ой, не хочу быть такой!».

Недавно ей на глаза попалась переплетённая в светло-серый ледерин медицинская энциклопедия, мощным томом высту-пающая из остальных книг форматом поменьше на книжной полке. Полистав её, Люда наткнулась на описание разного рода пси-хических заболеваний. «Параноик, - сразу поставила она диагноз злой бабке, громко за стенкой гремевшей кастрюлей. - Только не верю, что это болезнь, самая настоящая распущенность...».

Вечером разгневанный Владимир напал на сожительницу:
- А если бы она умерла. Почему ты доводишь мать до такого состояния. И кто ты такая, чтобы делать матери такие заявле-ния? Извинись перед ней сейчас же!
- А если не извинюсь, что ты сделаешь? - смело глядя в глаза мужчине, спросила Люда.
- Ну что ж, тогда разговор будет коротким: тебе придётся отсюда съехать... - спокойно отреагировал он.
- И ты готов выгнать среди зимы меня с ребёнком на улицу. Ну ты и мерзавец! - Людмила обняла плачущую Оксану и тоже разрыдалась, да так отчаянно, что Владимир не стал настаивать на том, чтобы она извинилась перед матерью, и пошел в кухню.

К Новому году Людмила размечталась накрыть хороший стол, купить домочадцам подарки и попросила на это денег у Владимира.
- Праздновать не будем! - не глядя на женщину, категорично заявил хозяин дома и ушел с книгой в кухню. Кухня стала его островом спасения – то от матери, то от сожительницы...
Больше она с этим вопросом к нему не подступалась. У неё ещё оставались какие-то деньги от продажи имущества, она их и потратила, купив Оксане «говорящую» куклу с закрывающимися глазами, а Владимиру нежно-голубую поплиновую рубашку. Ку-пила на базаре мяса, муки, крупных красных яблок и шоколадных конфет, лимонад и бутылку шампанского. Не пожалела денег и на две крупные свечи. Налепила пельмени, сделала салат «Оливье». Когда Владимир 31 декабря вернулся с работы домой, стол в зале уже был празднично накрыт. Ветка сосны стояла на тумбочке, украшенная шарами и искристыми нитями. Людмила принарядилась сама и нарядила Оксану. Они с нетерпением ждали праздничного вечера. Но его не было...

- Поздравляю с Новым годом, - чмокнула Людмила мужчину в нос. – От нас с Оксаной подарок, - протянула она ему пакет с рубашкой.
- Неужели ты без разрешения взяла деньги? - вместо благодарности за подарок, поинтересовался он, подозрительно, взором следователя, сверля глазами её испуганное лицо.
- Ты, оказывается, далеко от своей матери не ушёл... - Людмила просто задохнулась от обиды. - Посчитай свои деньги и убедись в том, что они целы до копейки... Ты ведь всегда точно знаешь, сколько их там.
Он и вправду пересчитал деньги, а потом, швырнув пакет с рубашкой в шифоньер, молча ушёл в комнату матери.

Эти перепалки повторялись всё чаще, и в отношениях молодых появилась глубокая трещина. Старуха жаловалась сыну, а он потом делал Людмиле замечания. Позже это были уже не замечания, а требования не оскорблять его мать, всё категоричнее и до-садливее. Её оправданий он слушать не желал. Разногласия между молодыми людьми делали трещину всё шире и шире...

Так продолжалось несколько месяцев. Людмила понимала, что и Владимир уже тяготится всем этим и был бы рад, если бы она с ребёнком убралась из дома, и он забыл бы о ней, как о самом страшном кошмаре. Предложение выйти за него замуж так и застряло в том курортном романе и на свет не высовывалось. Отдельного жилья Лазаревич не хотел. Работу Людмиле и детский сад для Оксаны он тоже не искал, тем самым показывая, что об их совместном будущем он и не думает. Женщина приходила в ужас: куда она пойдёт, где найдёт приют без копейки в кармане?! Альтернативы нет никакой.

«Совесть работает против выживания...» - прочла Людмила в одной из книг библиотеки Лазаревичей, и поразилась, когда до неё дошёл непростой смысл этой фразы. «И правда, - подумала она, - если нет совести, легче выживать... Мне сейчас в данной си-туации лучше жить без совести, просто-напросто нет другого выхода. Куда я пойду с ребёнком без денег? Надо меньше обращать внимание на эту злую бабку и цепляться за Владимира».

Ко всем прочим неприятностям, Людмила ещё и забеременела. Ой, только не это! Однажды, когда Владимир был на работе, а Оксанка играла во дворе с подружками, старуха увидела, как молодая женщина побежала в туалет, где сильная рвота вывернула её наизнанку. Что тут началось!
- Немедвенно иди в бовьницу и фдевай абовт! - страшно выпучив из сморщенных век глаза, завопила бабка. - А не то я тебя убью. Мне ефё товько твоего убвюдка не хватаво...
- Это не только мой ублюдок, но и ваш тоже! - зайдясь обидой, сказала Людмила.
- Поговогхи мне ефё, твагхь такая, - Наина Феликсовна подскочила к Людмиле и со всего размаху ударила её по лицу.
Кровь хлынула из носа. Слабенькая-слабенькая, а удар был достаточно чувствительный, как почти у натренированного боксёра. Если бы Люда грубо её не оттолкнула, воинственная бабуся продолжила бы драться. Ну уж нет, лучше пойти на улицу, чем терпеть такие унижения.

- Вы – как отставной боксёр. Всё плачете, что больная и старенькая, а удар отработанный. На ком тренировались? Наверное, на затырканном вами Аркадии Натановиче? (Люда из некоторых намёков Владимира, знала, что его родители не были образцовыми супругами), - упоённо от того, что может морально стукнуть противную старуху по физиономии, крикнула Людмила и пошла смывать кровь.
- Вон ив дома, во-он, во-он, во-он!!! - Наина Феликсовна закатила глазки и снова схватилась за сердце. Видимо, на этот раз ей и в самом деле стало нехорошо. Сама же доплелась до тумбочки, где находилась аптечка, и выпила валокордин.

Людмила надела осеннее пальто и вышла на улицу. Серенькие придорожные ветлы уже позволили почкам набирать силу, готовясь зацвести пышной зеленью. Тёплый переливчатый дождь, плавивший остатки снега, приятно холодил разгорячённое лицо. Сеющий, мелкий он казался сплошной стеной, как будто вокруг расстилался туман. Снега в этих краях всегда бывало мало, а Людмила его так любила. Она вдруг остро почувствовала тоску по родному краю, так хотелось ощутить под ногами хрусткий сухой снежок, вдохнуть полной грудью свежий морозный воздух и этим самым как бы очиститься от всей этой грязи, облепляющей её душу с каждым днём все сильнее и сильнее. Она знала, что сегодня ей ни миновать скандала с Владимиром, ведь с некоторых пор он полностью перешел на сторону матери. И Людмила в этой борьбе не имела шансов на выживание.

Владимир, узнав от матери о поведении сожительницы, закатил ей истерику, да так, что чуть её не побил. Между ними встряла Оксана, и он всё-таки не посмел ударить. Мужчина сразу же категорично потребовал, чтобы женщина избавилась от ребёнка. Через пару дней утром Люда сделала аборт, а после обеда уже была дома. За полдня решился такой важный вопрос в их с Владимиром жизни. Людмила даже не думала, что аборт очень болезненная операция. Богатые дамы его себе оплачивали, и им делали обезболивающие уколы. А вот простым, бедным женщинам укола не полагалось, чистку осуществляли вживую. Господи! как больно! Выдирают из организма живую плоть, как из драной кошки. Терпите, бабоньки! Подумаешь, каких-нибудь десять-пятнадцать минут…

Вечером Владимир, даже не взглянув на посеревшую от болей Людмилу, старательно отворачивая глаза в сторону, спросил:
- Сделала?
- А по мне не видно, да?! Знаешь, Володя, я вот только сейчас подумала, что не надо было мне соглашаться на убийство нашего ребёнка. Это страшный грех.
- Ой, нашлась праведница, - со злобцей в голосе прогундел мужчина. – Мне ребёнок не нужен…
- Да и мне с таким мужем – не нужен. А вот в отместку тебе и твоей мамочке, надо было рожать, посмотрела бы я на вас тогда…
- Теперь уже, слава Богу, не родишь!
Больше он с ней в постель не ложился…
*   *   *
Как-то под вечер, когда вот-вот с работы должен был вернуться Владимир, в дверь Лазаревичей позвонили. «Кто это может быть? - удивлённо подумала Людмила. - В этот дом никто и никогда не заходит, и телефон молчит круглые сутки...». Она отворила дверь и увидела молодую симпатичную женщину. Гостья смело перешагнула порог, так, будто она здесь уже часто бывала.
- Вы кто? - бесцеремонно спросила она у Людмилы. – Наверное, новая пассия нашего городского Дон Жуана?
- А вы кто? Такая смелая и раскрепощённая в чужом доме, - в свою очередь спросила уязвлённая Людмила. - Можно немного быть и поделикатнее.

- Да ладно, - примирительно ответила женщина. - Меня зовут София, а Вас?
- Опять ты пгхипёгхвась! – раздался вдруг за спиной Людмилы грубый голос Наины Феликсовны. - А ну, пофва вон!
- Я не к вам пришла, а к Владимиру, - гостья нахально прошла в зал и уселась на диван. - Это вы тут кувыркаетесь? - спросила она у вошедшей вслед молодой женщины.
Людмила порадовалась, что Оксаны не было дома, она ушла к соседской подружке.
- Ефли ты фейчаф ве не покинефь квагхтигху, вывову мивицию, - взвизгнула разгневанная старуха, выглядывая из-за спины Людмилы. Даже сквозь толстый слой пудры было заметно, каким красным стало её лицо.
- Да чего, собственно, развопились-то, будто вас режут? Не съем же я вас тут. Поговорю с вашим сыночком и уйду, - женщина извлекла из пачки сигарету, достала из сумочки зажигалку и, закинув ногу на ногу, закурила, выпуская изо рта круглые колечки дыма. – Не хотите закурить? – предложила она Наине Феликсовне сигарету. – Это не ваши дешевенькие папироски…

- Я тебе вот фейчаф закувю, бефтывая, - старуха подскакивала и подтанцовывала как на углях, но близко к гостье не под-ступалась, видно было, что она её побаивается.
Людмила была поражена такой наглостью и невоспитанностью молодой женщины. Она ушла в кухню, чтобы не стоять как истукан, пока Наина Феликсовна выкрикивала свои ругательства в адрес непрошеной гостьи.

Отворилась входная дверь – это пришёл Владимир и сразу, услышав крики в зале, направился туда. Следом вошла и Люд-мила. Дамочка тут же оживилась, подтянулась и улыбнулась смазанной улыбочкой, при этом открылась некрасивая щербинка и мелкие зубки. Сразу куда-то исчезла симпатичность, некрасивые зубы сильно портили правильное лицо с хорошим овалом, не-большими глазами и аккуратным носом.
- Ты. Пришла. Зачем? Тебя. Кто. Звал? - зло чеканил слова рассвирепевший вдруг Владимир.
Людмила его таким ещё не видела.
- А, вот и наш Казанова. Привет, дорогой! - София шагнула навстречу мужчине и чмокнула его в губы.

Он брезгливо отстранился, взял женщину за локоть и потащил к двери. Наина Феликсовна, осмелев, семенила следом, по-могая Владимиру выталкивать девицу вон. Она с силой тыкала костяшками пальцев в спину и даже несколько раз ударила.
- Я беременна и буду рожать, а потом заставлю тебя платить алименты, - выпалила девушка уже за дверью. - А ты, - обра-тилась она к Людмиле, - беги из этой семейки, пока они из тебя котлету не сделали, или психопатку...
- Пшла! - сильный толчок и дверь захлопнулась.
Владимир сразу пошёл в ванную, как будто хотел смыть с себя прикосновения этой дамы. Наина Феликсовна продолжая верещать и как-то странно подпрыгивать, будто ещё не вылила всю накопившуюся гадость из своей гнилой душонки, допрыгала до плиты и взялась доваривать постный супчик. Владимир вышел из ванной и сел в кухне за стол, ожидая, когда мать его покормит. На котлеты и картошку, которые приготовила Людмила, он и не взглянул.

А Людмила вдруг посочувствовала этой гостье, неприкаянной женщине, неожиданно открывшей Людмиле всю истину. Эта дама ведь также несчастна, как и тысячи других женщин-одиночек, втянутых в непристойные романы и испытывающих потом такие разочарования, что хватало надолго, а то и на всю жизнь, напоминанием которых оставались дети. Зачем она будет рожать этого ребеночка? Очередную безотцовщину, мало их уже по стране наплодилось. А потом эти дети ни родным отцам, ни отчимам не нужны. А чаще так и растут с матерью, едва сводящей концы с концами…
- Значит, ты всё это время спал с двумя женщинами? - Людмила зашлась в обиде. - Найди эту девушку, не пожалей денег на обезболивание, пусть сделает аборт. Зачем бедный ребёнок должен родиться на свет.

- Ну, во-первых, с кем я там спал, тебя не касается, ты мне не жена. Во-вторых, кто-то недавно тут изображал из себя ангела во плоти, что делать аборты грех, - язвительно заметил Владимир.
- Да, грех, но иногда нам женщинам просто деваться некуда. Так что будь добр, помоги Софии без боли избавиться от никому ненужного человечка…
- Ой! Хоть ты не лезь со своими советами! Она такая же София Лорен, как я Марчелло Мастрояни или Федерико Феллини, - зло раздувая ноздри, прокричал он ей прямо в лицо и ушёл в кухню с книгой.
- Неважно – София, Джульетта, Маруся… До чего ж ты жадный! – зашлась неистовством Людмила. - Не дом, а театр абсурда, - сказала она ему вдогонку фразу, прочитанную в той же книге.
- Пошла ты, - прошипел он и захлопнул дверь в кухню.
Впервые до Людмилы дошло, что она живет с подонком. А вначале их знакомства и во время встреч ей так не казалось. Он мог быть внимательным, щедрым и бескорыстным...

Вскоре, после очередного крупного скандала, снова затеянного Наиной Феликсовной, и когда Людмила достаточно смело парировала в ответ на её оскорбления, старуха вечером завела сына к себе в комнату и долго, очень тихо что-то ему по змеиному шепеляво шипела. Люда сидела в зале, штопала носки Владимира и старалась прислушаться, но слов разобрать не могла. Она только услышала фразу, громко произнесённую бабкой: «Она когда-нибудь обгхуфит на мою говову камень гхазмегхом ф меня!». Тревожно было на душе у молодой женщины, да и Оксана сидела рядом испуганная: шестилетняя девочка ведь тоже уже многое понимала в отношении взрослых.
- Мама, давай уедем домой, я не хочу здесь больше жить, - заплакала она, прижавшись к матери.
- Да, наверное, что-то нужно придумать, чтобы найти денег на дорогу. Пора уезжать, - вдруг буднично промолвила Людмила. Она так устала от всей этой чехарды ссор и унижений, что ей было уже всё равно.

Люда, ещё не отдавая себе отчёта в том, что делает, достала с антресолей чемоданы и баул и стала укладывать вещи. В это время в зал вошёл Владимир. Он молча посмотрел на сборы женщины и пошёл в кухню. Она зашла следом.
- Завтра утром я от тебя уйду. Успокой свою мать. Прошу только одного – дай мне денег на дорогу, я потом тебе их вышлю по почте, - закипая горючей слезой, попросила она.
- Сколько тебе надо на дорогу? - спросил он, не глядя на женщину.
- Точно не знаю, но рублей пятнадцать, наверное, потребуется.
Владимир отсчитал ей ровно пятнадцать рублей, прекрасно понимая, что им ведь в поезде нужно будет что-то есть.

Спал он в эту ночь не в зале, а в кухне, перетащив туда раскладушку. Утром, уходя на работу, сказал Людмиле, чтобы она не вздумала возвращаться, он её домой больше не пустит, и хлопнул дверью. Всё!
Вот так через десять месяцев их совместной жизни печально закончилась большая любовь. От неё остались мелкие-мелкие осколочки, царапавшие открытые раны долго и противно. А ведь как красиво всё начиналось, и как им обоим хотелось счастья, хотелось построить семью...
«Вот и кончилась эта кошмарилья! Знала же, что так будет, чего ждала? - думала расстроенная женщина, когда смотрела вслед мужчине перед тем, как он в последний раз грохнул перед ней дверью. – Шарахает дверью точно как его мамаша».
 *   *   *
Людмила с дочкой на автобусе приехала на вокзал, едва дотащив чемоданы до остановки. В кассе ей назвали стоимость би-летов, и Люда чуть не рухнула в обморок. Денег ей не хватало. Она пришла в ужас. Подумав, решила в панику не впадать. Чемоданы и баул сдала в камеру хранения, оставив себе только сумку с необходимыми вещами и документами. Попросив Оксану подождать её в комнате для матери и ребёнка, пошла по городу в поисках работы. Она и не знала, что в курортном городке найти работу практически невозможно, даже самую грязную.

Вот так началась её скитальческая жизнь. Пока были деньги, она с Оксаной находилась в комнате для матери и ребёнка, потом у них пристанища уже не было. Они ночевали на вокзале, а днём, как могли, искали пропитание. Часто подавали сердобольные люди, иногда Люда подряжалась на пару дней мыть полы на вокзале. Постепенно узнала адреса столовых и много времени с дочкой проводили возле них, питаясь отходами. Из распахнутых окон общепита доносился звон посуды и дразнили вкусные запахи жареного мяса. Возле подобных заведений всегда резвились упитанные собаки, видимо, их тут подкармливали, и голодная Людмила, отдавая своей дочке почти всё, что добывала, завидовала этим бездомным дворнягам. Есть хотелось всегда, особенно мечталось о тарелке горячего супа.

Иногда ей приносила еду немолодая татарка, жалела! Она работала дворничихой и часто видела мать с дочерью, роющихся в мусорных баках. Люда смотрела на женщину и думала, что, наверное, они с ней одного роду племени. Людмила всегда удивлялась, откуда у неё высокие скулы? Видимо, караимская кровь всё-таки в ней есть.
Благо лето выдалось тёплым, и ночами мать с дочкой могли выспаться на скамейках в парке, недалеко от столовых, чтобы утром снова искать здесь еду. Иногда Людмила временно пристраивалась в этой же столовой, убирая помещение и получая за это гроши.

Деньги для неё сейчас были дороже собственной жизни, ведь у неё дочь, и нельзя матери дать ребёнку пропасть. Она уже сумела скопить рублей десять, но как-то ночью, когда она спала с Оксаной на скамейке в парке, у неё их забрал бродяга. Он под-крался к женщине и стал обшаривать её, пытаясь вытащить из-под головы сумку. Кошелёк он всё-таки извлёк и уже собрался уда-литься, но женщина открыла глаза и уставилась на урода: грязная лохматая борода, большая голова в свалявшихся волосах, широ-ченные плечи, короткие ноги Он был похож на карлика, укрупнённого до обычного человеческого роста. Людмила успела всё это разглядеть в свете зарождающегося дня. Резко подскочила и кинулась на дурно пахнувшего мужика с кулаками и жутким воплем, требуя вернуть деньги. Он со всей силы ударил её одной рукой, второй – крепко прижимая к груди кошелёк. Женщина не отставала. Бомж, отвратительно почесываясь и прихрамывая, всё-таки унёс свои короткие ноги. Боли она не почувствовала, бежала за ним и страшно кричала... С тех пор деньги прятала в бюстгальтер – так надёжнее.

Больше уснуть она не могла, села на лавочку, прикрыв Оксану кофтой, и горько заплакала. Потом легла, может быть, поспит ещё хоть немного, ведь в последнее время она почти не спала. Но сон не шёл. Угрюмо осматривала купы черных деревьев, даже не зная их названия, и тяжёлые мысли забивали голову, как камни.

Утром Людмила услышала крики душевнобольного, которого уже не раз видела возле столовых и мусорных баков. Длинноволосый, тощий, грязный, при всей своей крикливости и нервозности, он был совершенно безобидным. Спектакли устраивал по нескольку раз в день. А заключались они в следующем: он принимал стойку военного – руки по швам, ноги вместе. Затем начинал свой бредовый монолог, при этом порою выкрикивал лозунги, типа: «Руки прочь от Вьетнама!», «Да здравствует коммунизм!», «Кто не работает, тот не ест» и тут же торжественно отдавал честь, а потом начинал маршировать, как солдат на плацу. Порою с болезненным пафосом, иногда с трагизмом сыпал цитатами. Видимо, этот несчастный когда-то был каким-то номенклатурным работником. Он был весь увешен всякой ерундой: за спиной висели тощий рюкзачок и привязанная к нему палка. На верёвочках болтались шариковая ручка, карандаш, блокнотик, елочная игрушка в виде ватной, разукрашенной белочки, конфетка и ещё всякая мелочь. Иногда он предлагал детям конфетку. Он жил в придуманном им мире и ему было от этого комфортно. Даже психически нездоровый человек ищет хоть в чём-то отдушину. Его жалели, ему подавали.

- И цё мы пляцем? – подошёл вдруг к Людмиле этот странный человек и заострил на ней скорбное внимание не только взглядом, но и всем лицом – будто оно вытянулось вперёд, маленькое с мелкими чертами. Оно напоминало зачерствевший плав-леный сырок. – Не пляць, всё пройдёт, как с белых яблонь дим. Хоцесь конфетоцьку?
И он, глядя ей прямо в глаза, так печально, будто был причастен к сакральным тайнам души человеческой, стал деловито и торопливо отвязывать конфетку. И вдруг Людмила разрыдалась в полный голос. Этот душевнобольной человек своей добротой затронул ту струнку души, которая пряталась далеко-далеко. «Ему легче, - думала Людмила, - он не понимает своего страшного со-стояния, а вот мне…».

А безумный уже забыл о Людмиле, снова начав свой спектакль. Измученное сострадание на лице сменилось одухотворён-ностью. Маршируя, он тоненьким голоском декламировал: «Ленин и теперь зивее всех зивых. Насе знанье – сила и орузие». «Кто он и откуда – этот сямый целовецный целовек?». «Ленин и партия – близнецы-братья – кто более матери-истории ценен? Мы говорим Ленин, подразюмеваем – партия. Мы говорим партия, подразюмеваем – Ленин…». Думал ли Маяковский, когда писал великую поэму «Хорошо», что его стихи вот так будут преподносить народу…

В этот же день Людмиле крупно повезло: сердобольная вахтёрша в столовой, видя неприглядное положение матери и де-вочки, дала им временный приют в чуланчике, где стоял старый топчан и валялись всякие ненужные вещи. О, какое это было счастье! Мыться они ходили к морю, экономя каждый кусочек мыла. Там же стирали вещи. На вокзале доставали из чемоданов нужное, и снова сдавали чемоданы в камеру хранения.

С вахтершей тётей Симой сложились почти даже дружеские отношения. Женщина любила выпить, но это не мешало ей ис-правно ходить на работу. И человеческий облик не теряла. Кроме вахты, тётя Сима ещё убирала в ремонтной автомастерской, рас-полагающейся рядом со столовой.
Здесь прижились полудворняга-полуболонка Кузька и ее ухажер, дворняжка Тузик. Тётя Сима жалела и подкармливала их. Они всегда, увидев женщину, подбегали и вертелись у её ног. Собачки сами обогрелись у нового очага и потомство свое привели – двух хорошеньких толстеньких щенят: Умку и Дашку. Любознательные щенки лазали по всей мастерской, выискивая себе забавы и приключения.
Однажды Умка застрял в отверстие для рычага коробки передач автомобиля. Скулит, воет, а вылезти не может. Родители бегают вокруг, отчаянно лают, а помочь не могут.

Хорошо, что тётя Сима как раз сидела на своей вахте. Тузик с Кузькой подбежали к окну и, заглядывая внутрь, отчаянно заскулили. Сначала она не могла понять, что хотят от неё собаки. Но потом поняла, что они её зовут за собой, вышла из здания и пошла туда, куда они её манили, и помогла их горю. На следующий день Тузик принес в зубах сахарную косточку, положил перед спасительницей и с важностью удалился. Отблагодарил!
Рассказывая эту историю Людмиле и Оксанке, тётя Сима сказала: «А мы говорим – инстинкт!». А Людмила с горечью по-думала, что у животных зачастую больше любви и благодарности, чем у людей.
Оксана очень любила Умку и Дашку, играла с ними, и это скрашивало ребёнку неприятные дни.

Людмила смотрела на дочку и симпатичных щенят, наблюдала за кошкой, балансирующей по краешку крыши, и перебирала в памяти свою жизнь, умирая от навалившейся на неё безысходности, удивлялась, как быстро человек переменчив к новым об-стоятельствам. Да, жизнь может за короткий срок сублимировать: и радости переходят в горести и наоборот… А ей так хотелось стабильности.

Судьба жёстко взялась играть с её жизнью в прятки: то покажет одно лицо, то другое, как будто постоянно меняет маски. Этот кошмар, эта безнадёжность, весь этот хаос уничтожал её не столько физически, сколько морально. Сирая душа, изму-ченная от страха и отчаяния. И ещё одна мысль испугала сейчас Людмилу: «Только бы не впасть в состояние равнодушия от уста-лости. Этому чувству поддаваться нельзя. Не надо сжигать одеяло из-за одной единственной блохи»…
Люда скрупулёзно собирала каждую копейку, надеясь наскрести на билеты. Но деньги уплывали на разные мелочи: мыло, зубную пасту, кое-какие вещи для подросшей Оксанки. Однако она не теряла надежду, что сумеет заработать нужную сумму на дорогу. Ночи были холодные, и в чулане холод пробирал до костей, а иногда от сильных дождей протекала крыша, и от воды некуда было укрыться.

«Всё, хватит, о какой гордости можно говорить, когда у тебя ребёнок». Людмила решилась позвонить в родной город Наталье и попросить у неё денег – другого выхода не было. Иначе они с Оксанкой пропадут. Надо отдать должное маленькой девочке: она никогда не стенала и не плакалась, наоборот, часто успокаивала рыдающую мать, повторяя, что всё будет хорошо.
*   *   *
Варвара Тимофеевна встретила дочь и внучку, когда те переступили порог её дома со своими чемоданами, с такой досадливой миной на лице, что даже Людмилу, хорошо знавшую свою мать, этот её вид поразил.
- Вот видишь, до чего ты со своей дочерью дошла, - брезгливо заметила Варвара. Она пошла в спальню, подошла к радио, из которого доносилась сладенькая песенка в исполнении Валентины Толкуновой о носиках-курносиках, выключила его и сердито протопала в кухню. - Ты же настоящая труболётка или, как её – синеглазка.

Варвара смотрела на дочь так, будто подчёркивала: «Вот она твоя суть, ты сейчас как раз такая, какая и есть по своему ха-рактеру». Как будто была рада своим догадкам о плохой дочери, как будто мстила. Только за что?! Разве мать должна радоваться, когда её ребёнку плохо?!
Конечно, внешность у непрошеных гостей была ужасающей: долгое бродяжничество никого не красит.
- Мама, не волнуйся. Я, как только найду работу, сниму квартиру и уйду от тебя, - заходясь от обиды, сказала Люда.
- Никуда ты не уйдёшь, - раздался из спальни сердитый голос Антониды Афанасьевны. - Пока я жива, этого не случится.
- Моя хорошая бабушка! - зарыдала вдруг Людмила, да так отчаянно, что и Оксана подняла такой рёв, что напугали кота Лёпу, и он испуганно шмыгнул под кровать и там жалобно замяукал. - Баба, я сначала выкупаю Оксану, потом помоюсь сама, и уж потом к тебе подойду. 

- Мама, не лезь не в своё дело, - строго прикрикнула на мать Варвара. Ее глаза заволоклись злой сухой слезой.
- Э, голубушка, ты меня уже ничем не запугаешь. Мне уже бояться нечего – отбоялась, - гневно говорила из спальни старая женщина. - Лучше поухаживай хоть маненько за дочкой и внучкой, а то ты на них немного-то времени потратила в своей жизни. Силёнок-то на это пока ещё хватает... Даже скотина умеет любить сильной любовью, а ты человек. Помнишь ту историю про нашу корову Чернушку, так она ведь корова, -  с укоризной продолжала Антонида Афанасьевна.

В семье часто вспоминали эту трогательную историю.
Хозяева, которые держат подворье, имеют своих любимцев среди животных, привязанность к которым бывает очень сильна.
Была у Токорчуков молочная умная корова Чернушка. Она смолоду пришлась всем домочадцам по душе. Черная с белыми подпалинами, она была очень симпатичной, а главное – послушной и ласковой. Антонида Афанасьевна тоже как хозяйка ценила молодую корову. Молока Чернушка давала столько, что хватало не только большой семье, но еще и соседских старушек Антонида угощала молоком. Конечно, корову баловали: то хлеб с солью ей дадут отведать, то пойло посытнее, а то и лишний раз скребком поскребут по спине и бокам, что особенно нравилось общей любимице. Да и потомство давала хорошее, односельчане охотно по-купали телочек.

Прошло время, Чернушка постарела. В очередной раз, когда она отелилась телочкой и та подросла, в семье решили оставить молодую корову, а Чернушку продать. Так как слава о дойной корове ходила по селу, сразу нашлись покупатели.
Сделка состоялась зимой. Через какое-то время новые хозяева как-то пожаловались Токорчукам, что корова-то, оказывается, молока дает мало, и что они уже пожалели о потраченных деньгах. Антонида очень расстроилась. Она поняла в чем дело: Чернушка тосковала по старым хозяевам.

Весной, когда зазеленели за околицей травы, в день после первого же выгона коров в поле, вечером Антонида услышала с улицы знакомое “муканье”. Она выглянула в окно: у калитка стояла похудевшая и печальная Чернушка! Антонида взяла кусок хлеба, круто посолила его и вышла навстречу своей ненаглядной. Они не виделись несколько месяцев. Плакали обе: и бывшая хозяйка, и корова.

Кто бы мог подумать, что животные тоже умеют плакать! Женщина вытирала ей слезы и уговаривала вернуться к новым хозяевам. Чернушка потерлась мордой о Антонидино плечо, сжевала хлеб, повздыхала, горестно “помукала” и... пошла домой. Теперь она каждый вечер приходила к заветной калитке на встречу к своей бывшей хозяйке! И после этих встреч Чернушка стала давать молока гораздо больше, чем радовала своих новых хозяев.
Варвара Тимофеевна и Людмила сразу поняли, о чем намекнула Антонида Афанасьевна.

В голосе бабули звучал такой угрюмый укор, что даже Варвара вдруг почувствовала свою крикливую неуместность и ску-кожившись вышла из дома в сарай, чтобы натаскать дров, аккуратно сложенных штабелем под навесом. Валерий помогал матери каждый год запасаться дровами. Её неожиданным гостям надо помыться, иначе притащат полную хату вшей и какой-нибудь заразы.
Как Людмиле уже надоели материнские флюиды ненависти, сотрясающие эти старые стены, она всеми фибрами души ста-ралась нейтрализовать пространство в отчем доме, но её старания ничем не заканчивались...

Мылась Людмила так, словно смывала с себя всю мерзость пережитого, с таким чувством брезгливости остервенело терла себя мочалкой, будто хотела достать до середины тела, ведь, как ей казалось, и нутро её было таким же грязным. Смывала весь осадок – щекотливый и унижающе муторный. Забыть, это был просто тяжёлый сон...
После купания Людмила зашла в комнату бабушки. Антонида Афанасьевна в древнем, как Великая китайская стена, халате сидела на кровати с котом на коленях. Над ее головой висело старое радио, из которого тихо пела Людмила Зыкина «Из далека долго течёт моя Волга, течёт моя Волга, а мне семнадцать лет...». Люда села рядом, обхватила бабушку руками, и они в два голоса завыли – от души, всласть. Поплакав вволю, им стало легче.

Вечером Людмила пошла на Иртыш. Ей хотелось побыть одной, вдохнуть свежий, влажный воздух возле любимой реки. В свете угасающего дня вода оказалась неожиданно чистой и блестящей, местами розовела, местами легкой зелёной рябью уплывала вдаль. Утекала она так невозвратимо, как жизнь. «Надо всё забыть, пусть сотрется в памяти, как стирается неинтересный сон, - думала женщина. - Почему я такая дура? Меня ведь все вокруг предупреждали. Стыдно показываться на глаза знакомым».

Возвращаясь в свой отчий дом, Людмила шла по пыльной дороге, вспоминая детство. Сколько раз в летнюю пору она с подружками и соседскими ребятами в быстром беге поднимали здесь пыль столбом. Вспоминала, как они искали только что про-бившийся из земли конский щавель, и тут же его с удовольствием съедали. Однажды ей стало плохо: либо наглоталась пыли вместе с грязными листьями, либо переела. Потом долго не могла слышать даже само слово «щавель», так ей становилось плохо.

Вспомнила Сашку Козленко, в которого тайно была влюблена вся девичья половина их околотка. Хороший пацан, добро-желательный и честный, все знали, что он никогда не предаст, не сподличает. Но с ним как-то случился страшный случай, о котором никто не знал, кроме Людмилы. Почему-то, став постарше, он однажды в доверительной беседе, когда возвращались из кино, рассказал ей эту тяжёлую историю, потрясшую так, что Людмила даже спать не могла несколько ночей. Вот что произошло.

Санин отец был заядлым рыбаком и приучил к этому сына. После того, как Саня побывал с ним в этом “клёвом” месте, он стал частенько ездить сюда на лодке рыбачить. Рыба здесь действительно клевала, как нигде, ведро всегда наполнялось до отказа чебаками, окуньками, подъязками, “сопливыми” ёршиками. Иногда везло: могла попасться довольно большая щука, а то и, самая из самых, – стерлядка. Санька так приобщился к рыбалке, что это занятие стало чуть ли не смыслом его жизни.
Однажды он, как всегда рыбачил на своем заветном месте. В очередной раз, закинув удочку, он не смог вытащить леску из воды. Саня полез в воду, чтобы отцепить крючок. К его удивлению крючок зацепился за сеть, расставленную браконьерами. Так случилось, что крючок мальчишка не отцепил, а сам нечаянно запутался в сети. Спасло его, наверное, только чудо.

Рыбу на сеть ловить строжайше запрещалось. Стерлядь, осетр, судак, сом, нельма – эта рыба охранялась законом. Но бра-коньеры были, есть и будут. Санька, конечно, слышал об этом, но в силу мальчишеского ума, не сильно вникал во взрослые дела.
Как-то он отправился на рыбалку с самым рассветом в теплый июньский день. Но к его удивлению там уже находился один рыбак, мужчина лет пятидесяти. Он деловито вынимал из воды сети полные крупной рыбой. Санька расположился неподалеку и начал прямо с лодки рыбачить. Вдруг он услышал грозный окрик дядьки:
- А ну, пошел отсюдова, сопляк.
- Я же вам не мешаю, - ответил Санька.
- Пошел, а не то сейчас надою по соплям.

Но Санька упрямо сидел в своей лодке и не трогался с места. Мужик вытащил сеть на берег, закрепил ее и решительным шагом, сквернословя, направился к лодке Саньки. Мальчишка насторожился, если будет бить, надо обороняться.
Дядька, как был в длиннющих сапогах, в одежде, полез в воду – к лодке. Санька взял в руки весло, напружинился, как зверек.
- Не подходи! - заорал он.
-Ах ты, паршивец, прибью, - засипел от злости мужик.
Когда он поравнялся с лодкой, мальчишка со всей силой ударил мужика по голове тем местом весла, где находилась железная уключина. Браконьер как-то неуклюже замахал руками, дико уставился вытаращенными глазами на мальчишку и вдруг всей своей большой массой рухнул в воду лицом вниз. Возле его головы на воде появились розовые расплывы – кровь. Санька испугался.
-Дяденька, встаньте! - разревелся Санька.

Но мужчина не вставал, его тело несколько раз дернулось в конвульсиях, и течение помаленьку начало сносить его дальше от берега.
Трясясь от нервного перевозбуждения, поскуливая, Санька смотал удочку и загреб прочь от ужасного места...
Переполох в пригороде начался на следующий день. Искали долго, но кроме лодки и сети с рыбой ничего не нашли. Так и осталось загадкой, каким образом мог пропасть человек с большим рыбацким стажем. А Саня носит тяжелую ношу в душе много лет. И Людмила это знает.
Почему-то именно сегодня она вспомнила этот случай и подумала, что жизнь расстилается вокруг людей минным полем там, где меньше всего этого ожидаешь…
*   *   *
Через пару дней, отмывшись и немного отдохнув, Людмила сходила на прежнюю работу: может быть её возьмут обратно. Она испытывала страшный стыд и неудобство от такой неприятной ситуации, но жить надо дальше... Худая, постаревшая и сникшая – её с трудом узнавали бывшие коллеги. На работу её не приняли. Победный вид противной Гулькиной, как будто кувалдой стукнул Сашнёву по голове, так неприятно было ей ощущать на себе довольный взгляд липких глаз на широкой физиономии Раисы. Она поправилась, и её крупное лицо покоилось на втором подбородке, почему-то ещё и тем самым вызывая брезгливое отторжение.

- Ну что, большая любовь испагхилась?! Неужели ты думала, что какой-нибудь сегхьёзный мужик будет жить с такой де-увкой, как ты? - хамовато била словами свою бывшую коллегу секретарша, при этом взвизгивающе смеялась большим ртом, обна-жая кариесный коричневый остаток зуба.
- Ой, ну чья бы корова мычала! Да, не надо совать руку в змеиное гнездо – укусит. И зачем я к тебе заглянула, чтобы услы-шать оскорбления? Я, между прочим, сама мужиков в постель насильно не тащу, а вот ты нахально на себя их тащишь, а они по-чему-то быстро от тебя убегают. Хоть кто-нибудь задержался? А? - парировала Сашнёва. - А вот такой любви, какую я уже ни раз испытала, у тебя никогда не было и не будет. Морда широкая, ножки толстые и короткие, а ещё и попа низко опущена, и глазки маленькие-маленькие! - издевательски пела Людмила, вдруг почувствовав превосходство над этой дрянью. Да, она уже так просто не позволяла над собой издеваться.

- Стегхва такая! - в бешенстве вскричала Гулькина и, по балетному выворачивая мыски ног, подлетела к Сашнёвой, подняв руку для удара. При этом, от резкого движения, высоко взбитая причёска свисла на бок, придав Раисе смешной и нелепый вид.
- «Надо же, как она картавит похоже с Наиной Феликсовной…» - брезгливо подумала вдруг Людмила.
- Что здесь происходит? - начальник треста вышел из своего кабинета, услышав крики женщин. - Сашнёва, не мешайте людям работать. До свидания. А вы причешитесь, - обратился он к секретарше.

В обед Людмила сходила с Натальей в столовую и почти час проговорила с ней, прежде пожаловавшись на Гулькину.
- Знаешь, Наташа, я сейчас даже рада, что мне отказали здесь, не хочу работать с Гулькиной, она даже картавит также, как Наина Феликсовна...
- Да, понимаю. И откуда в этой плебейской душонке, прилипале и паразитке, неумной и недоброй, такая цепкость в жизни? Плодит столько подлости и сволочности вокруг себя, как вредоносная бактерия. Подмяла под себя контору и правит. И невозможно с этим справиться, в любых хитроумных, нечистоплотных делишках выходит из воды сухой. Опасное существо! У всей конторы она как сопля под носом, так уже со своей «шайкой-лейкой» надоела, до смерти... - горячо поддержала подругу Наталья. Видимо, этот вопрос сильно мучил честную и порядочную женщину. - Ладно, ну её, а то я сразу закипаю, как вода в чайнике. Лучше расскажи о Лазаревичах.

Людмила вкратце рассказала о своих мытарствах. Ничего нового она своей подруге не сообщила – для Натальи вся эта ис-тория была очевидна.
- Спасибо тебе, Наташа, за помощь, как только заработаю, отдам. Одно прошу, не укоряй меня, пожалуйста, мне и так плохо... - утирая слёзы, тихо говорила Люда.
- Да не собираюсь я тебя укорять. Просто извлеки урок. Слава Богу, что все беды позади, - успокаивала Самойленко свою подругу. - Я попрошу Костю, чтобы помог найти тебе работу. У них, кажется, в институте секретарша уходит в декрет, так что может быть тебе повезёт. А сейчас утри слёзы – жизнь не остановилась пока ещё...
- Ой, Наташа, как мне всегда рядом с тобой спокойно, и как ты умеешь помочь и подать надежду, - Людмила благодарно приобняла подругу.
Что это такое – дружба? Необъяснимое благо, оно законами природы не предусмотрено, как предусмотрено родство по крови – мать, брат, дочь и так далее. Оно выходит за рамки «эмпирического существования» по определению Аристотеля. Родственная душа нашла такую же душу и сплелись они воедино, помогая друг другу в жизни. Не всем, конечно, везёт иметь настоящего друга. Людмиле повезло! 
*   *   *
Через две недели Сашнёва вышла на работу в местный институт в качестве секретарши декана строительного факультета. Помог ей устроиться Константин Самойленко, преподававший там электротехнику. Работа Людмиле нравилась: живая, интересная, связанная с большим количеством людей, что новой секретарше было особенно по душе. Она любила общение и всегда находила о чём поговорить. Постепенно Сашнёва сделалась своей в деканате и вполне нормально ощущала себя с коллегами по работе. Снова расцвела, приоделась и морально приободрилась.

Оксана вынуждена была находиться дома, с садиком было проблемно. Последний год перед школой, это было уже и не так страшно. Ухаживать за ней пришлось Варваре Тимофеевне. Она досадливо согласилась потерпеть до осени, пока внучка пойдёт в школу.
- Ладно, потерплю несколько месяцев. Потом ищите себе квартиру и съезжайте, - не смягчая сложный нрав, сказала она Людмиле.
«И за это спасибо!» - с болью в сердце, подумала Люда.
- Не переломишься, если немного поможешь дочке и внучке. Ишь ты, потерпит она... - Антонида Афанасьевна снова не вы-держала, чтобы не пристыдить жадную и такую безжалостную дочь.

- Снова лезешь не в своё дело. Хватит меня воспитывать, надоела ты мне, хуже горькой редьки, - с каким-то злым отчаянием заткнула Варвара матери рот.
Через два месяца Людмила вернула Наталье долг, придя к ней в гости. Она купила шампанского, фруктов и шоколадных конфет, хозяйка накрыла стол, и подруги провели несколько часов в приятном общении. Дети с удовольствием играли в шашки и шахматы, которым их учил Константин.
Люда, как всегда, отогрелась душой в спокойной семейной обстановке Самойленко. О Лазаревичах она не вспоминала во-обще, как будто всё, что с ней произошло за те десять месяцев в Крыму, было тяжёлым сном, даже кошмаром. Этот страшный от-резок пути в её жизни вычеркнут из памяти навсегда...

К большому огорчению Людмилы, она узнала, что три месяца назад умерла её свекровь. Евдокия Фёдоровна уже давно бо-лела, мучительно переживая смерть сына, – и вот её не стало. Похоронили мать рядом с сыном Алексеем. Людмила с Оксанкой вместе с Любовью Гавриловной и её мужем Геннадием Валентиновичем съездили на могилы родных – когда-то добрых и отзыв-чивых людей – и положили на земляные холмики цветы. Люда мысленно поблагодарила покойницу за всё хорошее, что она для неё сделала, и низко поклонилась дорогим могилам. Они возвращались с кладбища с просветлёнными лицами. Накрапывал лёгкий дождь, но солнце всё-таки нет-нет да и просвечивалось сквозь посадки деревьев теплыми лучами, палые листья шуршали и источали одурманивающие ароматы. Любовь Гавриловна пригласила Людмилу с Оксаной в гости, где за сытым столом были сказаны такие хорошие слова о дорогих им людях, что женщины не сдержали слёз.

Недолго пережила первую бабушку Оксаны и вторая. Антонида Афанасьевна умерла в апреле, промучившись почти всю зиму от болей в спине и в руках. Люда по возможности ухаживала за старушкой и часто тихо молилась за её здоровье. Бабушке было восемьдесят три года. Для Людмилы это стало тяжёлой утратой, смерть любимого человека снова выбила её из колеи. Людмила никогда не испытывала сиротского комплекса от того, что у неё нет отца, она этого не понимала. А вот теперь, когда не стало Антониды Афанасьевны, внучка почувствовала себя сиротой. Единственная опора в семье изболевшемуся сердцу молодой женщины...

Варвара Тимофеевна на похоронах матери даже не проронила ни слезинки. О чём она сожалела, так это об утраченной материнской пенсии. Сейчас ей надо жить только на свою. Она с таким тяжёлым чувством достала из чулка деньги и отсчитывала рубли на погребение и поминки, что вызвала неприязнь в душе дочери. «Что-ж за скупердяйство такое непомерное? И куда она их собирает? Если судить по размеру чулка – то сумма ведь уже немалая» - с горестью думала Людмила, глядя на трясущиеся от жадности руки матери.

Ближе к лету Сашнёва, решив подкопить денег, хотела снять квартиру, чтобы определиться со школой для Оксаны. Не только мать не хотела с ней жить, но и дочь с матерью тоже...
Однокомнатную квартиру она сняла к первому мая, отдавая в месяц двадцать рублей, и с большой радостью перебралась туда с Оксанкой.
*   *   *
Вот так переменчиво складывалась жизнь Людмилы Сашнёвой, а ей так хотелось стабильности, так хотелось жить с любимым мужчиной, так хотелось прочных семейных отношений. Снова в её жизни появлялись мужчины, но краткосрочные романы не приносили удовлетворения. Только горькие разочарования и ещё больший страх остаться одной.

Девятого мая вечером Людмила пошла со своей новой подругой Ольгой Верехой на фейерверк, устроенный на берегу Ир-тыша в честь Дня Победы. Ольга, после окончания института, работала здесь же лаборанткой. Она полтора года назад развелась с мужем. Сына и дочь бывшие супруги воспитывали по очереди – две недели у матери, две недели у отца. После размена квартиры экс-муж жил в этом же доме, где и Ольга, так что проблем у детей со школой не было.
Ольга тоже мечтала о новом замужестве, но ей так же не везло с мужчинами, как и Людмиле. Невысокий рост скрадывали легкая полнота и крупноватая голова. Ольга была по-своему обильно хороша. Её красота могла нравиться, но и – нет. Большие брови нависали над большими глазами, слишком наполненные губы и круглый нос делали лицо необычным. Коротковатые руки и ноги бросались в глаза непропорциональностью телу. К ней притягивали взоры её женственность и ухоженность.

Шустрая и веселая Вереха первая проявила внимание к новенькой и постепенно они подружились. Вместе ходили в кино, на вечера «Кому за тридцать», хотя Людмиле ещё тридцати не было, иногда скидывались по два-три рубля, чтобы повеселиться в ресторане. Так и скрашивали своё одиночество. Вот и сегодня оставили детей бывшему мужу Ольги, а сами решили немного развлечься. Они от этого праздника, как, впрочем, теперь от всех, ждали каких-то женских радостей, свою долю небольшого счастья. Шептались, хихикали, как семи-классницы.

Когда стемнело, в небе трескуче начали взрываться искристые разноцветные звёзды, и в чёрной вышине это было необык-новенно красиво и волнующе. Большая празднично-нарядная толпа невольно взрывалась таким мощным рёвом от сказочного зре-лища, что ультрамариновые волны в цвете синих фонарей накатывали на берег с удвоенной силой.

Подруги стояли рядом и тоже вопили вместе со всеми от переполняющих чувств. Вдруг кто-то со спины легонько обнял Людмилу за плечи. От неожиданности девушка довольно резко качнулась в сторону, возмущаясь чьей-то бестактностью. Огля-нувшись, она увидела улыбающегося мужчину. Её сердце упало: боже, какой! Самоуверенный, надёжный, со смелым и проница-тельным взглядом красивых синих глаз, под светлыми бровями. А как одет! Сразу видно, что в материальном плане у него всё в порядке. Хорошего покроя тёмно-серый костюм в сочетании с синей рубахой и бирюзовым галстуком в сиреневую крапинку подчёркивали немалую стоимость этих вещей. Всё это Люда разглядела в свете фонаря и фейерверка. Нельзя сказать, что он был безу-пречно красив, но его внешность говорила о простой истине: я мужчина, я завоеватель, я отвечаю за своих близких, и они должны полностью мне доверять. О, как это важно и нужно в жизни! А неприкаянной женщине? Отдаться в его власть полностью и безо-говорочно – вот и всё.

- Я заметил тебя с подругой ещё когда было светло. Следил за тобой и вот решил познакомиться, - сказал так, будто такой вопрос и не обсуждается. - Николай, - протянул он руку для приветствия.
- Лю-удми-ила, - заикаясь, ответила женщина, ощущая ласковость и теплоту, исходившую от ладони Николая при рукопо-жатии.
Он также познакомился с Ольгой, у которой даже рот открылся – вот это да!
- Девочки, я приглашаю вас к себе в гости. Не волнуйтесь, я не бандит и не грабитель. Посидим, послушаем музыку. Со-глашайтесь. Со мной мой друг, он ждёт нас в машине.
- А почему бы и нет, - согласилась Ольга. - Завтра выходной, можно выспаться.

Он провёл их к своей «девятке», познакомил с молодым мужчиной – Александром, при виде которого Ольга расцвела, изо-бразила зазывающую улыбочку, томно повела плечиками.
- Ольга! Мне тёже приятьно с вами позьнакомиться, - прожеманничала она, ответив на приветствие Александра.
- Да-а, - непонятно протянул молодой мужчина и распахнул перед дамами дверцу автомобиля.
 Компания поехала на квартиру к Николаю. Его друг тоже оказался симпатичным и модным, но такой брутальности, как в Николае, в нём не было.
Николай Токарев жил в трёхкомнатной квартире, где и убранство, и хороший ремонт подтверждали в нём не бедного чело-века. Полки с книгами и назойливое демонстрирование своей эрудиции, когда он показывал недавно добытых классиков, красно-речиво говорило о его желании похвастаться перед простенькими дамами.

Гостей потрясла коллекция спиртных бутылок, разных форм и размеров. Не раскупоренные бутылки красовались всюду по всей квартире – в зале, спальне, кухне, отливая в свете лампочек бордовыми, чайными, зелёными и голубоватыми цветами. Бастионы бутылок. Специально для них был оборудован большой шкаф, занимавший полностью одну сторону стены в зале от потолка до пола, до отказа забитый винами, водкой, виски, ромом, шампанским, ликёром и многими другими спиртными напитками, о которых женщины не имели понятия. Николай с гордостью показывал им разные бутылки, комментируя откуда и когда они у него появились и подчеркнул, что ни одна бутылка не дублирует другую, то есть всех видов только по одному экземпляру. И так уже некуда ставить. Людмиле даже показалось, что коллекция ему дороже всего на свете. Как впоследствии выяснилось, из-за неё он разошёлся с женой, и теперь помогает своей дочке материально. Жена ревновала мужа к его страсти, к тому же ей не нравилось засилие квартиры бутылками – везде бутылки, бутылки... Да и пыль с них стирать – тоже оптимизма не добавляло, много уходило времени.

С написанной маслом большой картины смотрела на гостей молодая красивая женщина в крапчатой кофте и большим ку-лоном на открытой шее. Взгляд пристальный, с легкой смешинкой в глазах, крупные, слегка скривленные губы выдают очень са-моуверенную, даже высокомерную особу. Пышные светлые волосы заколоты кверху, открывая длинную шею. Спросить, кто это, гостьям было неудобно. Как выяснилось позже – бывшая жена.

Молодые люди охотно помогли Николаю накрыть стол. В стране дефицитов, когда даже суповую косточку раздобывали с трудом, здесь же было изобилие. Николай извлек из холодильника пергаментные сверточки с салатиками, паштетиками, ветчинками. На столе, тесня друг друга, стояли тарелки с разными деликатесами: колбаса салями (оказывается, есть и такая!), которую надо не есть, а смаковать, нарезки конского мяса и балыка, невероятно дырчатый сыр, а разного рода морские обитатели придавливали друг друга в консервных банках, расставленных на нежных фарфоровых тарелочках. Удивила наших неизбалованных героинь целая ваза орехов (ешь – не хочу!), особенно фисташки. На другой вазе красиво смотрелись заморские бананы и отдельно – ананас. Между прочим, Людмила ещё ни разу не ела бананы и ананасы. Женщины рассматривали все эти невозможности со сдержанной любознательностью, как две крестьянки, случайно присевшие к барскому праздничному столу.

Сашнёва вдруг вспомнила об одной своей бывшей коллеге по тресту, безбедной особе, озабоченной своим «ребёнком», как она называла члена своей семьи – кота Ваську. Байка о бездетных супругах когда-то ходила по отделу, вызывая насмешки коллег.
Это был чудовищно толстый кот. Хозяйка любила его какой-то болезненной любовью. Детей в семье не было, муж полков-ник, зарабатывал неплохие деньги. Достаток был. Супруга Васю баловала, купала в дорогих шампунях (такой дефицит!), носила к ветеринару на профосмотр. Раскормили Василия до неприличия, он уже еле-еле передвигался на коротких лапах. В еде был страшно привередлив, капризен. Подавай отборное мясо, рыбу, сливки, молоко, лучшего качества колбасу – предпочтительно докторскую, тщательно прожаренные котлетки. Больше ничего из еды котяра не признавал. Величали его уважительно по отчеству – Котофеевич.

Однажды супруге полковника срочно надо было уехать к больной матери в деревню. Она очень переживала, как же будет без нее чувствовать себя ее любимое чадо. Не столько за мужа беспокоилась, как за Василия Котофеевича. Перед отъездом дала мужу инструкции, оставила в холодильнике отборные продукты, строго наказала кормить чадонюшку вовремя.
- Не забывай: утром теплое молоко, отварную сосиску или сардельку; в обед котлеты, лежат в морозильнике, только хорошо прожаривай, отстоявшуюся воду; вечером копченую колбаску, обязательно подогрей и сливки. Чередуй мясо с рыбой, не забывай витаминные настойки, ведь ему нужны витамины, белок и аминокислоты.

- Да ничего с твоим Котофеевичем не случится, - говорил супруг, неласково поглядывая на кота.
Меню жена оставила на столе и уехала.
А полковник, честно сказать, недолюбливал ленивого, прожорливого зверя. Он сам с удовольствием поедал продукты, ос-тавленные для Василия, а ему купил дешевой ливерной колбасы. Кот недовольно фыркал и отказывался есть. Через день Васька ждал хозяина утром у двери спальни, громким мяуканьем давая понять: хочу есть... Но получил все ту же ливерную колбасу. Брезгливо понюхал – есть не стал. И тут заорал во все кошачье горло, а вечером повторил “концерт”. Полковнику это надоело.
- Ах ты противная, наглая тварь, я тебе сейчас покажу, - взревел вдруг рассерженный мужик.

Он притащил с балкона ящик, сунул туда Василия Котофеевича, накрыл тяжелой сеткой, вынес ящик на балкон и оставил дармоеда на несколько дней на “губе”, стараясь не обращать внимания на визгливые, немного удивленные крики члена семьи. Ха-рактер кошачьего воя менялся день ото дня. Он уже не орал так истошно, как в первый день, а завывал – просяще, умоляюще.
- Ничего, - говорил полковник своему нарушителю дисциплины, - жира много, не сдохнешь...
Конечно, супругу после содеянного долго пришлось спать на диване в зале, но и нрав вредного Василия с тех пор круто из-менился. Ел все подряд, знал своё место в доме...

«Почему даже какому-то Котофеевичу вот так сладко живётся: одним всё, другим ничего! – думала Людмила, глядя на стол. – Отдаю за свою квартирку целую кучу денег, всё время экономлю, скаредничаю, чтобы дотянуть от получки к получке, а кому-то деньги сами плывут в руки. Думай не думай, ничего от этого не меняется».

Но вернёмся к весёлой компании.
В большущие бокалы с невероятно высокими ножками Николай разлил дамам какое-то уж очень игристое вино, как выяс-нилось – французский «Шартрез», а мужчинам в пузатые стопки – виски.
- Александр, - обратился он к другу, - давай выпьем за наших очаровательных дам. Девочки, поднимите бокалы...
Впервые очаровательные дамы отведали таких изысканных блюд, о которых они даже понятия не имели. (Правда, Людмиле однажды довелось кое-что испробовать на курорте, о чём она не желала вспоминать). Женщины с удовольствием ели всю эту вкуснятину, просто не хотелось отрываться. Правда, немного не оправдали надежду вкус бананов и ананаса, ведь от этих экзотиче-ских фруктов ждали чего-то неземного, как говорится: отведай, а потом и умереть не обидно. Когда Николай увидел несколько разочарованные лица женской половины, после того, как они вкусили эти плоды, он рассмеялся.

- Не понравились? Да, коммуняки полностью уничтожают в людях весь изыск и вкус, нашим совкам такие вещи непонятны. Знаете, девочки, вам многое неизведанное, после первой пробы, может не понравиться. Вкус приходит потом, когда чаще вкушаешь...
- Наверное, вы правы, - смутившись, ответила Людмила. - Что ни говори, зря бы, наверное, о таких деликатесах и экзотиче-ских фруктах так много не говорили...
- У вас тут только рябчиков не хватает, помните, как в том стихотворении: «Ешь ананасы, рябчиков жуй...» - неуклюже по-шутила Ольга. - Неужели и они бы нам не понравились?
- Хотите подчеркнуть, что мы буржуи, - улыбчиво блеснул глазами Александр. Он посмотрел на женщину так, как смотрят на удачно пошутившего камердинера, когда тот помогает господам снять с плеч дорогую шубу.
- Да, боже упаси! - чуть растерявшись от его странной улыбки, воскликнула Ольга. - Просто в наше время такого не бывает, видимо, вы исключение из правил...

Все деликатно посмеялись над простоватой шуткой. Гостьи вообще чувствовали себя немного не в своей тарелке. Их не бог весть какие наряды и некоторая простота рядом с остроумным и начитанным хозяином и его другом, тоже немало эрудированном человеком, отчаянно бросались в глаза, как бы женщины ни бодрились и ни старались изобразить светских дам. У них это не по-лучалось.
Когда мужчины пошли покурить на балкон, Людмила, понимая свою неприглядную ситуацию рядом с такими кавалерами, шепнула Ольге:
- Ты же понимаешь, какой уровень у них и у нас. Так давай хоть наедимся вкусностей, а там как бог на душу положит. Что будет – то будет!
- Правда что, - ответила Ольга. - И чего это я раскисла от того, что они ого-го! а мы нет. Мы ведь насильно сюда не лезли. Но, несмотря на это, ты, кажется, понравилась Николаю. А как ты думаешь, я Александру понравилась?

- На первый взгляд Николай кажется круче Александра и лидирует над ним, да и внешность у него куда значительней, чем у его друга – высокомернее чтоли? Но на самом деле Саша более капризен, холоден и придиристей ко всему, чем Николай. И не так прост, как кажется на первый взгляд. Поэтому вряд ли ты с двумя детьми ему будешь нужна. Он даже поразвлечься с тобой не за-хочет. Не обижайся, но это так.
- Ну и ладно, плакать не будем, - буднично ответила Ольга, хотя лицо её затуманилось.
- Меня ещё удивляет, что у таких бесподобных во всех отношениях мужчин – нет жён или подруг, - высказала волнующий её вопрос Людмила.
- И меня тоже, я почему-то сразу об этом подумала, когда мы с ними знакомились, - поддержала подругу Ольга.

Однако вечер прошёл очень мило и постепенно девушки расслабились и чувствовали себя увереннее. Хорошая еда подкре-плялась тихой джазовой музыкой и с каждым новым бокалом вина – жизнерадостными тостами. Танцевали под эстрадные песни танго и шейк. Николай пригласил Людмилу на медленное танго и, плотно притянув к себе женщину, уверенными движениями водил её в музыкальном ритме. Слаженность танцевальных па, близость тел приятно томили, вызывали тихую радость. Их глаза встретились. В перекрестье взоров возник нежно-розовый туман… Взаимное притяжение ввело мужчину и женщину в состоянии лёгкого опьянения.

Людмила, к удивлению мужчин, по звучанию любой мелодии точно определяла авторов и название каждого музыкального произведения, лившегося с пластинки.
- Откуда такие познания, не в музыкальном ли училище училась? - спросил Николай.
- Нет. Вот вы увлекаетесь сбором одной коллекции, а я другой. У меня уже немало пластинок с произведениями не только русских классиков, но и зарубежных. Из современников – шансонье Шарль Азнавур, эстрада – Дин Рид, Раймонд Паулс.
- Здорово! - воскликнул восхищённый Николай. - Первый раз встречаю женщину-коллекционера. Молодец! - он с уважением смотрел на порозовевшую от смущения и радости Людмилу.

Мужчины поинтересовались, где работают дамы, а те, в свою очередь, узнали, что их кавалеры работают в кафе: Николай барменом, Александр – директором. Вот, оказывается, откуда весь этот шик.
Потом Николай развёз подруг по домам, не беспокоясь о том, что выпил спиртного.
- Людмила, я завтра приду к тебе в двенадцать часов дня. Сам приготовлю обед, поэтому ни о чём не беспокойся, - как о решённом вопросе, сказал он на прощанье новой знакомой.
*   *   *
На следующий день Людмила очень тщательно убралась в квартире, привела себя в порядок, с пристрастием наводя на внешность лоск. Ещё бы – такой кавалер! Также нарядила Оксану.
- Мама, у нас что, опять новый папа появится? - испуганно спросила девочка.
- С чего ты взяла? - стараясь под маской равнодушия скрыть радость, спросила Людмила.
- Я же вижу, как ты радуешься. Ну зачем они все нам нужны, разве нам плохо жить вдвоём? - с тревогой спрашивала по-взрослевшая дочка.
- Не бойся, моя девочка, такой ошибки, как в тот раз, я уже не допущу, - мать чмокнула Оксану в макушку. – Ах, ты моя красавица, ты уже такая большая...

Но девочка матери не поверила: слишком взволнованной была Людмила.
Николай прибыл ровно в двенадцать часов. Костюм в полосочку и галстук – тоже. А когда снял ботинки, то и носки оказались в полосочку. Деловито с полными сумками переступил порог и сразу стал распоряжаться как дома. Достал из пакетов несколько банок разных консервов, балык, готовое конское мясо, банку маринованных абрикосов, зелёных яблок и связку бананов, коробку шоколадных конфет и симпатичную нарядную куклу для Оксанки. Он вовсе и не торжественно подарил ей игрушку, а просто, между делом, сунул её в руки девочки, и стал активно хозяйничать дальше. Также он сунул в руки смущённой хозяйки коробочку с французскими духами, аромат которых ощущался даже из закрытой упаковки. А потом из другой сумки извлёк бутылку каберне, лимонад, свежего мяса, рис, лук, морковь, постное масло, буханку ржаного хлеба и бутылочку какой-то приправы. Стол был завален всеми этими дарами, а женская половина остолбенело-молча наблюдали за действиями гостя. Вот это да! Но при этом они чувствовали себя непрошенными гостями у богатых родственников...

Мужчина по-хозяйски распорядился, куда что убрать, кому что делать, снял костюм, надел фартук, помыл руки, и встал к плите.
- Я приготовлю вам такой плов, какой вы ещё никогда не едали, - шутливо говорил гость, нарезая мясо и лук. - Пропорции всех продуктов в этом блюде должны быть совершенно одинаковыми: на килограмм мяса – килограмм риса, килограмм моркови и также – лука. И сначала надо обжарить не мясо, а именно лук, потом только мясо и уж потом – морковь. Рис обязательно должен быть сверху, перемешать нужно уже готовое блюдо.
Оксану он заставил мыть морковь, а Людмиле дал крупную тёрку, чтобы она натерла оранжевый овощ.

- Раз у нас такой шикарный стол, можно я приглашу в гости своих друзей, - не зная, как отреагирует на это самоуверенный гость, робко спросила Люда. Она ощущала какой-то странный паралич воли.
- Валяй! Еды хватит на всех, - удовлетворённо разрешил мужчина. - А я позову Александра.
Людмила позвонила Наталье Самойленко и пригласила всю семью в гости, также позвала Ольгу с детьми и Валентину Рябову с Георгием Меркуловым. Николай пригласил Александра, который принес ещё вина и в пузатой бутылке виски.
Новые гости не замедлили явиться и тоже не с пустыми руками. Собралась большая шумная компания. Пока дети играли, счастливые от такого праздника, взрослые накрыли в зале богатый стол. Стулья пришлось просить у соседей. И началось пиршество.

Тамадой самолично стал Николай, полностью распоряжаясь застольем, как у себя дома. И это нормально воспринималось всеми, кто находился за столом. Лидерские качества были неоспоримы, естественность его поведения нравилась. Он умел располагать к себе людей и подчинять своим желаниям без выделывания и зазнайства, ведь, по сути, благодаря ему, все сегодня так славно погуляли. Он каждому, даже детям – от старшего Вадика Самойленко и помладше Ильи Вереха и его сестры Инны до самой младшей Оксанки Сашнёвой – предоставлял слово. Тосты звучали и за День Победы, и за здоровье и благополучие всех-всех миролюбивых людей на свете. Потом Николай написал на маленьких бумажках разные хорошие пожелания и в каждой определялся какой-нибудь номер – будь то песня, танец, стихотворение или необычный тост – ровно по числу присутствующих. И ведь все, даже детвора, справились с заданием. Потом начались танцы под радиолу. Хоть и места было мало, но всё-таки как-то умудрялись танцевать, а Николай с Ольгой даже сплясали украинский гопак, а Георгий с Натальей – «Лезгинку».

Импровизированному празднику неустанно тон задавал Николай. Его друг Александр иронично поглядывал на веселящихся взрослых и в основном уделял внимание детям, принимая участие в их играх. С Ольгой он общался ровно столько, сколько позво-ляла элементарная учтивость. Никаких надежд в отношении молодого мужчины она и не питала. А вот Людмила, что скрывать, витала в радужной эйфории. Этот мужчина, хозяин сегодняшнего положения, в ореоле надежности, мужественности, стабильности вносил в её душу глубокий отпечаток богемной изнанки, она так желала влиться в эту непонятную, такую притягательную жизнь. Так, что где-то в глубине души испытывала и страх, и легкое безрассудство.

Поздно вечером, разлив на посошок всем взрослым по бокалу вина, слегка отдающему сургучом, Николай развёз гостей по домам, предупредив Людмилу, что вернётся. Она успела перемыть посуду и убраться в квартире, когда он позвонил в дверь. Сердце молодой женщины учащённо забилось. Оксана уже спала, утомившись от такого неожиданного веселья. Николай позвал Людмилу в кухню выпить чаю и поговорить. У неё снова ёкнуло сердце: о чём на второй день знакомства можно говорить?! У неё было такое странное чувство, будто она уже давно знает Николая, так быстро и по-свойски вошёл он в её одинокую жизнь.

- Тебе с сахаром? - ставя на стол чашки, спросила Людмила.
- Я хочу выпить, - сказал он и достал из холодильника бутылку виски, которую до этого сам туда поставил, и банку с огур-цами. Пальцами выловил огурчик, смачно им захрустел, опрокинув по-простонародному пол стакана водки прямо в глотку.
«Куда подевались манеры? Зачем корчить из себя культуру? Быстро однако освоился, как дома. Если уж выбрал опреде-лённый сценарий, так и играй по нему до конца…» - подумала вдруг женщина. Ей была неприятна эта сцена.
Она уже переоделась в синий кокетливый халатик, такой короткий, что открывал взору гостя стройные ноги и коленки в ямочках. Волосы светлым облаком опустились на длинную шею. Светильник, прикрытый абажуром, слабо освещал комнату. В окно смотрела полная луна, придавая романтичность и таинственность этому ласковому вечеру. Николай сглотнул слюну, глядя на кра-сивую женщину.

- Людмила, я хочу сказать, что ты мне очень понравилась. И я вижу, что и ты не против познакомиться со мной поближе. Но хочу тебя сразу предупредить: мы можем некоторое время повстречаться, всего один месяц, а потом наши пути-дороги должны разойтись навсегда без истерик и взаимных упрёков. Я категорично ставлю такое условие, потому что не хочу тебя обманывать. Вчера, глядя на тебя, я понял, что ты пережила большие неприятности, а может быть – и горе. В том, что ты одинока, сомнений тоже не возникло, я всегда прочитываю в глазах женщин, когда у них есть хороший любовник, а когда – нет. Ты очень жаждешь любви. Извини меня за такую откровенность, но я всегда предпочитаю говорить открытым текстом, так легче, - Николай говорил всё это, заглядывая женщине в глаза, и не скрывая, что тоже переживает от своей такой откровенности.

- Почему только один месяц? - с тоской в голосе спросила Люда. - Или ты женат?
- Нет, с женой мы в разводе, ссоры начались из-за моей коллекции, о чём я расскажу тебе попозже. Дочке я помогаю так, что моей бывшей жене работать не надо. У меня есть другая женщина, моложе меня на двенадцать лет – ей восемнадцать. Мы больше года ждали её совершеннолетия, чтобы зарегистрировать брак и скоро это произойдёт. Она должна в начале сентября родить ребёнка. Сейчас я отправил её в санаторий, чтобы поддержать здоровье, так как врачи опасаются, что она не сможет выносить ребёнка. Вот, собственно, и всё.
- Зачем же нам тогда начинать этот никчемный роман? - с болью в голосе, но и с лёгкой иронией, поинтересовалась Людмила. - Да и твоя измена любимой женщине – несправедлива, если ты хочешь сейчас передо мной казаться таким справедливым и великодушным. Значит, ты всё-таки актёр, о чём я почему-то при знакомстве сразу подумала.

- Ну, в общем-то, мы все в жизни актёры, и сама жизнь – это игра, как сказал великий классик Шекспир, - безапелляционно заявил уязвлённый молодой человек. - По крайней мере, с тобой я честен, а со своей женщиной разберусь сам. Ведь наши с тобой отношения я свожу просто к сексу, так что я никому изменять и не думаю. И тебе советую принять меня только как сексуального партнёра...
- Вот это номер, - удивлённо воскликнула тоже уязвлённая женщина. - Значит, на ваш взгляд богатых ловеласов – это сейчас так называется «просто секс». А если ты увлечёшься или даже влюбишься и захочешь иметь это со мной часто-часто? - осмелев, подчеркнула она.
- В том, что понравится, я не сомневаюсь. Я всегда чувствую женщин и редко ошибаюсь в своих ожиданиях. Я умею брать себя в руки... - самоуверенно заявил Николай. - Мне сейчас надо знать, будешь ли ты со мной, или мне придётся сегодня искать другую сексуальную партнёршу, чтобы снять напряжение.

- Ой, как это всё звучит некрасиво и вульгарно, - зашлась обидой Людмила и подумала: «Холодный, хладнокровный типчик, и как этим в себе любуется…».
- Кому сейчас нужны твои праведность, скромность и дурацкие обиды? Я уговаривать не стану, смотри сама. Жизнь коротка, и если она подкинула тебе кусочек счастья – лови и побудь хоть немного в радости. К тому же ты будешь вознаграждена, - са-модовольно улыбнулся он. - Не надо сейчас разыгрывать из себя мадам Батерфляй, тебе не идёт, - вставая, чтобы уйти, заключил Токарев....
- Подожди, я согласна! - женщина прятала глаза, покрывшись таким пунцовым цветом, что ей даже от этого стало неловко. Она была ещё так далека от подобных циничных предложений, что пребывала в шоке.
«Прямо торг какой-то, - вдруг со смешком подумала она. - И правда, почему я сейчас должна отказывать этому развратнику, если я знаю, что мне с ним будет хорошо. Он прав – лови, пока плывёт в руки. Много ли у меня женского счастья? Надо иногда к некоторым подобным ситуациям относиться философски», - старалась она оправдать свои грешные мысли.

Пока Николай, уверенный в собственной неотразимости, принимал душ, Людмила постелила в кухне на полу матрац и приготовила постель.
О, она не ошиблась! Женщина купалась в непередаваемых чувствах, переполнявших её в эту сладостную ночь. Николай действительно был пылким до безумия любовником. Он полностью управлял её телом, даже с какой-то бесцеремонностью, что ей было особенно приятно. Всю ночь их тела не могли разомкнуться. Очнулась Людмила от этого безумия под утро. Встала, звонко потянулась, тело казалось лёгким, как будто из него вынули всё-всё. Её силуэт красиво обрисовался на фоне порозовевшего окна, и Николай невольно залюбовался невысокой ладной фигуркой своей подруги. Луна ушла за край земли, уже обозначился восток, расцвечивая горизонт нежнейшими неповторимыми красками.

«Ой, как хочется такой вот любви на всю жизнь! - глядя на утреннюю зарю, думала женщина. Тревога в душе разрасталась, и Людмила ощущала холодок, закрадывающийся в её сердце. - Что сделать, чтобы не упустить этого неповторимого мужчину?!».
Страстный роман продолжался ровно до того дня, который заранее был обговорен Николаем. Целый месяц он каждый вечер приезжал к Людмиле с кучей продуктов, помогал ей готовить ужин, дарил дорогие подарки, даже играл с Оксанкой – учил девочку игре на гитаре, которую тоже подарил Людмиле. Утром тщательно до хруста растирал тело грубой мочалкой, с трудом застёгивал твёрдый воротничок рубашки, надевал отутюженный костюм, до блеска вычищенные туфли и, чмокнув свою женщину, молодцевато уходил на работу. Одним словом, вёл себя как достойный семьянин. Ему нравилась такая игра в «семью». А ночью начиналось такое, что Людмиле не верилось в реальность происходящего. Постепенно их страстность переросла в более спокойное состояние, где нежность и ласка доставляли ещё большее наслаждение.

«Неужели он откажется от этого? Ведь я чувствую, что нравлюсь ему. Как стать Сиреной, чтобы он услышал мой зовущий голос и бросил всё, чтобы, как те моряки в бескрайнем океане, плывущие на её зов, испытать неземную страсть. Но я, к сожалению, не сказочная дева, а всего лишь простая баба», - с болью в сердце думала Людмила. Она несколько раз пыталась завести с ним раз-ведывательную беседу, но наталкивалась на такую угрюмую молчаливость, что снова и снова откладывала этот волнующий для неё разговор.

В последнюю ночь, перед расставанием, он сказал, что через два дня приедет жена, и он больше никогда с Людмилой не увидится, и просит его не беспокоить. Утром оставил на столе кругленькую сумму и исчез из её неприкаянной жизни навсегда. Что это было – маленький подарок судьбы или насмешка? Дескать – помучься потом, чтобы жизнь мёдом не казалась. Почему, за что?
Ой, как хочется любви, а её снова нет!
*   *   *
Людмила с первых встреч с Николаем готовилась к такому финалу, но время шло, а она не могла успокоить своё сердце и ноющую от желания плоть. Новые поклонники не давали ей того, что она получила от Николая Токарева. Хлюпики какие-то по сравнению с ним... Она часто рассматривала его подарки – красивое колье и золотые серьги, лаковые ярко красные туфли с высоким каблуком, которые очень подходили к её новому костюму – тёмно-вишнёвому с красными брызгами. Вспоминала, как взяв отгул в последний день их встречи, надела костюм со всеми его подарками – и колье, и серьги, и туфли, а также надушилась его духами. Сделала в парикмахерской причёску с распущенными длинными локонами и вечером предстала перед ним – такая яркая, стройная, похорошевшая. Непредсказуемый по своей сути роман, заставляющий Людмилу стремиться быть лучше, любовные игры сильно переродили молодую женщину – эффект был поразителен. Накрыла праздничный стол и с нетерпением ожидала своего Ромео.

- Ты хочешь меня этим удержать? - переступив порог квартиры, тихо, и по возможности мягко, но и с оттенком неудоволь-ствия, спросил её Николай. - Да, ты красива, но это не поможет.
- Да, хочу, - честно созналась женщина. - Я была бы счастлива, если бы это произошло. Неужели тебе не жаль меня?
- Люда, не надо, бога ради! Мы же обо всём договорились. Я не хочу истерик. Это действительно наш с тобой последний день, - мужчина зачерствел лицом и достаточно резко хлопнул дверью ванной.

Людмила ощутила неприятный сквознячок в желудке. Она старалась не плакать, мужественно борясь с тревожным состоя-нием, ведь она знала наперёд, что ей будет очень плохо без этого потрясающего мужчины.
- Ну хотя бы изредка встречаться мы можем? - спросила она его за ужином, кокетливо играя глазами.
И тут она заметила, что на него накатывает волна бешенства. «Как, однако, он не любит, когда идут против его воли. Ой, надо быть осторожней», - подумала женщина и больше эту щекотливую тему не затрагивала.

Наталья Самойленко жалела подругу и просила её взять себя в руки.
- Я сразу поняла, что Николай с тобой жить не будет. Он жалкий фрондер. Денежки, которые сыплются ему на голову просто так, уже капитально избаловали его. Он вхож в любое общество, ему подчиняются любые женщины, более ухоженные и пре-зентабельные. Да, ему иногда хочется удивить какую-нибудь симпатичную простушку или, как ты, умную и красивую женщину, чтобы покрасоваться и изобразить из себя доброго дядю, ещё и для самолюбования. Фи, а что ему это стоит?! И знаешь, сколько таких, как ты, прошли через его похотливые руки. Поэтому успокойся и живи дальше. Он никогда к тебе не вернётся, потому что играет по своему сценарию: одаривает, располагает к себе, потом честно предупреждает о скором расставании, зная наперёд, что ему не откажут, получает своё и на правах порядочного человека – уходит, чтобы получить новую порцию приятной инъекции от другой барышни. Такая разнообразная и сластообильная жизнь ещё долго будет радовать его душу и плоть, - говорила Самойленко, полностью убивая в Людмиле надежду, ведь её умная подруга всегда права. Всегда!

- Я с тобой не спорю, сама всё это вижу, но я сейчас дошла до того, что готова быть у него третьей, четвертой, пятой... - ныла Люда. – Почему у одних жизнь стабильна и спокойна, а у других – калейдоскоп, сегодня одно, завтра – совсем противоположное?
По мере того, как её бурные переживания и претензии к бывшему возлюбленному затвердевали в не оспариваемые формулы, в аксиому, живая ярость превращалась в желание отомстить. Может быть написать ему письмо и всё, что накопилось на сердце, вылить ему в душу? Пусть помается от своей жестокости... Или прийти к нему домой и влепить пощечину? Она понимала, что бе-сится как неудовлетворенная женщина, как бессовестно брошенный человек, которого приручили. Хорошо, что её подруги охлаждали пыл её вздорных и никчемных порывов.

- Да у него же кроме красивой обертки ничего нет. Внутреннее содержание на уровне маргинала, что-то похожее – из грязи в князи... Да и бутылки свои собирает от того, что такой, - горячилась Наталья. - Зачем тебе эта лишняя головная боль? Его вели-кодушие всего лишь снисходительность богатого и процветающего к плохонькому. А ты разве хочешь доли бедненького? Он боится, что его смогут обвить вьюнком, запустить корешки, а желает он свободы и богемной жизни. Токарев уже сложившийся тип извращённой от достатка жизни, со своими абсурдными комплексами. Встречи с тобой это игра, небольшой эпизод, прихоть. По-нимаешь ты это?

- Да, Наташа, ты всегда умеешь красиво и правильно говорить, все хорошо понимаешь. Я нутром чувствую, что у нас с ним уже ничего не будет, и чем больше я к нему буду проявлять внимания, тем сильнее он на меня будет психовать. Мне так тяжело от всего этого. Но сердце требует любви...
- Да, многие женщины так и не растрачивают свой стратегический запас любви, и он пропадает по сроку годности, - как-то уж слишком по- книжному поддержала Наталья подругу. - Но тебе не надо переживать: ты молода, красива, посмотришь, судьба подарит тебе счастье, только очень этого желай.
- Ой, Наташа, как ты умеешь успокаивать. Какая ты умница!
Однажды Сашнёва упросила Ольгу Вереху сходить вечером в кафе и хоть одним глазком взглянуть на Токарева.

- Зачем тебе надо тащиться на эти смотрины? Мало унижений? - удивилась её подруга, покачивая большой кукольной го-ловой.
- Сама не знаю. Или кинуться ему на шею, или убить… - её слова потонули в резком всхлипе, Людмила едва сдержалась, чтобы не зареветь.
- Ну, совсем пропала деука, - шутливо сказала Ольга, чтобы нейтрализовать настроение подруги. – Ходишь в последнее время с таким понурым видом, будто кастрированный мужик. Не унижайся ты перед этим хохлатым попугаем. Как бы он не спустил своих знакомых, то бишь, – нас с тобой, с лестницы.

Но всё-таки Ольга пошла с подругой в кафе. Разумеется, все детали во внешности были продуманы от и до. Даже бледность, покрывающая лицо Людмилы, и некоторая худоба от переживаний, не испортили её красоты. Когда они зашли в зал, где было много народа, Люда сразу увидела любимого мужчину за стойкой бара. В белоснежной рубахе с чёрной бабочкой, до предела ухоженный, да ещё при его самоуверенном и несколько вальяжном виде, он был настолько хорош собой, что сердце бедной женщины сжалось в комок. Николай неспешно, с какой-то аккуратной небрежностью разливал по бокалам спиртные напитки, с заученным изяществом подчёркивая профессионализм, ведь эта работа особенная, здесь требуется не только безупречная физическая сноровка и своеобразная важность в осанке, но и умение показать окружающим, что ты оторван от людишек и стоишь куда выше. Подобные высокомерные барменские выкрутасы очень ценились в питейных заведениях высокого класса. С некоторых пор это стало модным, и отбор на такую работу был придирчивым. У Токарева получалось, к тому же лёгкая брезгливость в лице, свойственная аристократам, особенно подчёркивала эти отработанные тонкости. Как и положено, по сторонам он не зыркал – честь и ранг не позволяли...

- И откуда в простом крестьянском парне, выросшем в большой и бедной семье, всё это? Где он почерпнул столько не свойственных простому человеку манер? - с удивлением говорила Людмила своей подруге. - Хороший артист в нём пропал, как я и подумала при первой нашей встрече.
- Я тоже в удивлении! – поддержала её мысль Ольга. – Это ж надо так уметь выкрутасничать!
Люда с подругой заняли столик и сели так, чтобы видеть Николая. Заказали по бокалу коктейля, салат из спаржи и шоколадку с кофе, который им принесла недовольная официантка.
- Што есчё? - презрительно скорчив чрезмерно размалёванную физиономию, спросила сердитая работница гламурного за-ведения и уставилась в сторону с таким видом, будто совершенно обессилила.

 - А повежливее нельзя?! – вскипела Людмила.
- Ходют тут всякие, ничего не заказывають, так и сидели бы дома, - официантка резко развернулась и утопала на своих шпильках за перегородку. Оттуда донеслась её жаркая обличительная и безграмотная речь вот на таких, от которых только одни убытки…
- Я ей сейчас покажу, - Людмила хотела встать, но Ольга её удержала.
- Перестань, не привлекай внимания. Что ты ей докажешь?!
Чтобы разгуляться на широкую ногу – не позволяли средства. И так сойдёт, дома постного борща наедятся. Подруги в рес-тораны ходили не для того, чтобы набить живот. Конечно, надоело штопать колготки до последнего, пока швы не выглядывают из-под юбки, надоело носить под гамашами те же штопаные колготки. Надоело тянуть копейки до получки и обходиться одной картошкой, надоело радоваться суп-наборам так – будто манна небесная на голову упала, надоело ездить на работу в переполненном автобусе, боясь, что тебе раздавят грудную клетку. Но в глубине души верилось, что это временные трудности…

- Официанты должны приветствовать всех… - Людмила даже задохнулась от негодования.
- Успокойся! Оправь лицо. Ты на кого похожа? – уже более строго прошептала Ольга.
Людмила и сама понимала, что её горячность глупа, что это от крика души она сейчас такая злая…
Вот так подруги и просидели весь вечер. К ним подходили молодые парни, приглашали танцевать, но – видя настрой женщин – отваливали. Люда заметила, что возле Николая вертелась одна из официанток, явно с ним заигрывая, а он небрежными жестами снимал её руку со своего плеча, когда та часто к нему притрагивалась. Однако, хорошо зная своего бывшего возлюбленного, Людмила видела, что он не отторгает от себя эту нахалку. Почему-то её раздражало поведение Токарева. Само собой, что эта девушка вовсе не его жена, на такой он бы никогда не женился – профурсетка самая настоящая...

Людмила вдруг преувеличенно громко расхохоталась, чем привлекла внимание уже достаточно поддатых посетителей.
- Ты что? - воскликнула Ольга. - Специально так громко хохочешь? Зачем тебе привлекать его внимание, поверь, он даже не прореагирует.
- Хочу! Пусть увидит. У меня все внутри просто клокочет, - чуть не плача, простонала Людмила.
- Успокойся! - строго прошипела Ольга. – Если он тебя заметит, да еще такую вульгарную, он прикажет выкинуть нас вон. Лучше не нарывайся…
Когда к закрытию кафе крепко поддатых посетителей вежливо выставили из злачного заведения, Людмила попросила Ольгу постоять возле здания, спрятавшись за деревом, и понаблюдать за Николаем. На улице стояла его «девятка». Им пришлось ждать достаточно долго. Августовские вечера уже были холодными, и подруги основательно помёрзнув, решили уйти. Но тут в свете фонаря появился Токарев с большой полной сумкой, а рядом семенила, счастливо хохоча, как будто её щекотали, та самая офици-антка. Они сели в машину и укатили совсем в противоположную от дома Токарева сторону.

- Вот мерзавец! - зашлась неистовством Людмила. - Какая, к чёрту, у него жена? Просто блудливый козёл! Какие мы бабы дуры, когда попадаемся на их уловки...
- Успокойся и не рань больше своё сердце. Не ты первая, не ты последняя. А что нам одиноким деукам делать? Пусть так, но ты ведь ничего не потеряла, наоборот, сколько он тебе принёс пользы: и шикарно кормил, и дарил дорогие подарки, да ещё и сладко ублажал. Скажи спасибо Господу за такой хороший подарок и живи себе дальше, - как могла, успокаивала свою подругу Ольга. - Одно хорошо, что ты уже не будешь больше за ним бегать.
- Может быть ты права. Но я не могу его забыть и боюсь, что из-за него не смогу больше жить ни с одним мужчиной, ведь ему, как любовнику нет цены... Ты же меня понимаешь, - расплакалась вдруг Людмила.

- Пройдёт время и ты успокоишься, - Ольга сама чуть не плакала. - Бедные мы бабоньки-одиночки.

Ольга так и жила после развода: дети находились по очереди то у неё, то – у мужа. Благо, что отношения с новой супругой её бывшего сложились нормальные, никто друг друга не гнобил и не угнетал. Но в личной жизни тоже – полный штиль.
Она и так уже достаточно сильно была обижена на эту жизнь, после тяжёлого развода, но один страшно неприятный инцидент надолго привел её к полному разочарованию на всё и вся. А случилось следующее.
Ольга торопилась домой. После работы она забежала проведать больную мать и теперь – надо было скорее к детям. Пробегая мимо отделения милиции она, в свете фонаря, увидела девушку в милицейской форме, которая ее окликнула:
- Женщина, зайдите на минутку в милицейский участок, нам нужны понятые. Это займёт всего лишь несколько минут. Чистые формальности...
- Хорошо, - согласилась Вереха.

Она и не подумала, чем это для нее может закончиться, и зашла в отделение.
- Посидите, - сказала милиционер, - я сейчас вернусь, и мы всё оформим...
Ольга села на стул напротив милицейской стойки, за которой сидел молодой милиционер. Он что-то сосредоточено писал, не обращая внимания на посетительницу.
Прошло минут десять, никто не выходил из соседнего кабинета, никто ею не интересовался. Ольга подошла к стойке и об-ратилась к милиционеру:
- Если я вам не нужна, то я ухожу.
- Куда это ты собралась? - ответил милиционер. - Никто тебя не отпускает.
Ольга растерялась:
- Я приглашена в качестве понятой, но время идёт, никого нет, а меня дома ждут дети.

- Какая ты понятая? Ты пьяница, и поэтому я составил акт о твоем задержании. Сейчас мы отправим тебя в медвытрезвитель, а завтра сообщим на твою работу об этом факте. Заплатишь указанную в акте сумму и будь здорова! Как фамилия, имя, где работаешь? - нагло ухмыльнулся страж порядка...
Женщина опешила. Конечно, Ольга не была похожа на пьяницу, и одета она была в хорошую дубленку и норковую шапку, которые приобрела еще будучи замужем...
 
Он показал ей свою писанину, где с чудовищными ошибками и нелепым текстом подробно изложил о задержании пьяной и неспокойной женщины. Только сейчас до Ольги дошло, что ее заманили для того, чтобы просто-напросто содрать деньги и для пущей убедительности доказать вышестоящему начальству свое рвение: дескать работаем, очищаем город от скверны. Чем большее число зарегистрированных правонарушителей в участке, тем выше дивиденды у защитников наших граждан. Ну не бегать же по городу в поиске нарушителей порядка, а тут в полицейском участке тепло, светло и мухи не кусают. А «правонарушители» добровольно лезут на крючок…
Она ринулась к выходу с тем, чтобы убежать. Да не тут-то было. Милиционер проявил такую прыть, что в мгновение ока оказался у заветной двери, грубо отпихнул Ольгу в середину комнаты.

- Если будешь себя так вести, заведём дело по оказанию сопротивления милиции, - злобно заорал он.
Ольга испугалась, села на стул и заплакала. Она поняла всю безнадежность своего положения. Как тот заяц, которого всё-таки в конце концов сожрёт волк, и беззащитный зверушка об этом знал.
Молодая женщина пыталась убедить милиционера, что совсем не пьет, что она мать одиночка, что дома ее ждут голодные дети, что она заехала после работы к больной матери, а теперь спешит домой, что дети волнуются, не зная, где она находится. Но непроницаемость стража оказалась просто непробиваемой. Он угрожал и требовал, чтобы она назвала имя. Тогда и Ольга попыталась напугать молодого наглеца тем, что будет жаловаться в вышестоящие инстанции. Но это его нисколечко не испугало и не озаботило.

Долго все это продолжалось, пока у Ольги не началась самая настоящая истерика. Она не просто кричала – орала во всё горло! Терять ей всё равно уже было нечего. А потом страх у нее вдруг прошел, и женщина стала яростно вырываться из “объятий” джигита, устремляясь к двери. Или милиционеру надоело возиться с несговорчивой пациенткой, или её смелость порушили его праведные устремления, но она сумела вырваться и с воплем «Помогите!» кинулась на улицу. Было около одиннадцати часов вечера.

Сколько потом Ольга не пыталась восстановить справедливость, жалуясь на беспредел, нигде и ничего добиться она не могла, более того – ей посоветовали «не гоношиться», причем совет дали в другом отделении милиции по месту её жительства... Потом она постоянно всем подряд рассказывала эту дикую историю и никак не могла прийти в себя от пережитого. Жизненный тонус в душе надломился и не желал выпрямиться.
Что-то уже неумолимо в стране начало меняться – далеко не в лучшую сторону…
*   *   *
Лето выдалось ветреным. С распаханной целины наносило такие пески, что город почти постоянно находился в противной мзге. Песок скрежетал на зубах, засорял волосы, вдыхался лёгкими. Песком заносило всё вокруг, хозяйки в квартирах только и знали убирать и мыть. Люди уставали от ветра и песка. Пропадало желание вообще выходить на улицу.

Людмила тоже больше свободного времени проводила за швейной машинкой, заодно учила шить и дочку. Однажды ей по-звонили Валя Рябова и Георгий Меркулов, с которыми Людмила поддерживала дружеские отношения, и пригласили её на пикник на ту сторону Иртыша. Людмила отнекивалась, ссылаясь на противную погоду, но Валентина её все-таки уговорила. Набрав продукты и немного вина, компания собралась на пристани. Прогулочный катер перевез их на тот берег реки, и молодые люди провели почти целый день в дружной веселой атмосфере.

В этот день Людмила познакомилась с Виктором Дейнцем. Собственно, она его уже давно знала по работе в тресте, но знакомы они не были. Виктор был красив той красотой, от которой у женщин сносило крышу. Поэтому-то в тресте его знали все мо-лодые женщины: не обратить на него внимание было просто невозможно. Смесь грузина и немки внесла в его внешность редкие яркие краски. Он работал инженером, имел семью, у него росла красавица дочка. Из рассказа Валентины Рябовой, Людмила знала, что недавно он расстался с женой. Причину никто не знал, но по слухам, Виктор изменил жене, и эта женщина-разлучница сама рассказала об этом его супруге, в надежде, что брак рухнет, и она полностью им завладеет. Брак распался, но и та женщина тоже осталась с носом, Виктор её с тех пор просто игнорирует. Жена уехала с ребёнком в Россию, и говорят, что он тяжело переносит разлуку.
После пикника прошла неделя, как в квартире Сашнёвых раздался телефонный звонок. Звонил Виктор.

- Людмила я достал билеты на кинокомедию «Зигзаг удачи» с участием моего любимого актёра Евгения Леонова. Сходим?
Людмила даже дар речи потеряла. Такой красавец, он ведь может выбирать самую из самых. Столько вокруг дам со страте-гическими запасами неистраченной любви, и от женского отчаяния готовые на многое. А тут такой мужчина...
В кино Люда с ним пошла. После сеанса он проводил её домой и вежливо попрощался. Она не поняла – это был одноразовый поход в кино или будет продолжение. Какое-то время он к ней внимания не проявлял, и женщина решила, что, видимо, она не произвела на него ожидаемого впечатления. Но она ошиблась. Он стал названивать, иногда приглашал погулять на Набережную, водил в кафе. Приглашал домой, вкусно угощал блюдами собственного приготовления. На том их общения заканчивались.

Первый раз, когда Людмила переступила порог его квартиры, её многое удивило и в обстановке и в поведении хозяина. Пе-реобувались они в тамбуре на газете – из туфель в тапочки. Затем он повёл гостью в ванную комнату, повесил чистое полотенце и предложил ей вымыть руки, протягивая новый брусок туалетного мыла.
Всё вокруг сверкало какой-то первозданной чистотой. Белые с розовой окантовкой шторки в кухне в вечерней черноте окна сияли белизной и были безупречно отутюжены. Все кухонные атрибуты спрятаны в шкафы. Не то, что у Людмилы, все эти полов-ники, ситечки, поварёшки, скалки висели на стене, а графин и чашки стояли на незакрытых полках, как на выставке. В этой же кухне на столе стояли только эмалированный и фаянсовый заварочный чайники. Это придавало ей ухоженность и аккуратность. На окне – небольшая вазочка с искусственными незабудками. Синие цветочки и ярко-зеленые листочки красиво сочетались с бело-розовой шторкой.

На плите их уже ждал готовый ужин. Толчёная картошка с тефтелями и подливом, на стол хозяин выставил несколько ма-леньких салатниц с разными зимними салатами.
- У меня дача, и каждую осень я сам делаю салаты «Лечо», и из помидор, огурцов и капусты, - деловито накладывая гостье по ложке каждого салата, рассказывал Виктор.
С занудным лицом конторского клерка он разложил также по тарелочкам по две тефтели и горку картошки.
- Хочешь выпить? У меня есть вино домашнего приготовления. Есть из вишни с яблоками, есть из малины с грушами. Какое ты хочешь?
- Да мне без разницы, - удивлённо ответила Людмила.
Он достал небольшие хрустальные бокалы и налил из уже ранее откупоренной бутылки: Людмиле чуть больше пол бокала, себе на донышко.

- Это малиновое с грушей. За твоё здоровье! – снова как-то по-деловому отчеканил Виктор, закупорил бутылку и тут же уб-рал в шкаф.
Они выпили так, будто сидели за поминальным столом. Даже тишина и покой были такими, словно мужчина и женщина ожидают выноса тела их хорошего знакомого. Так же молча поели. Всё было удивительно вкусным. Когда еда на тарелочках за-кончилась, Виктор сразу убрал остатки салатов в холодильник, вернув их в свои же банки, и тут же вымыл всю посуду. Затем предложил хозяйке чаю с вареньем и с крошечными пирожными. Варенье разложил в розетки, поставил на стол коробку конфет, тоже уже открытую и наполовину пустую. Как только чай был выпит и пирожные съедены, он тут же встал и всё снова перемыл. Кастрюльку с картошкой и сковородку с тефтелями убрал в холодильник. Протёр стол и плиту, причём у него были разные тряпочки: одной он мыл посуду, другой – стол, третьей – плиту.

«Всё! Ужин закончен. Можно, даже нужно, из кухни сваливать, - вдруг со смешком подумалось гостье. - Боже, и как его жена всё это терпела. И красоты не захочешь! На первый взгляд – надо радоваться такому хозяину, но – нет!..» - с каким-то странным чувством брезгливости Людмила мысленно от него отторгалась.
Затем хозяин предложил женщине перейти в зал и посмотреть сатирическую передачу с участием пародиста Иванова. Укутал её ноги пледом, сказав, что у него дома прохладно. Обычно она любила посмотреть и послушать талантливых юмористов, но сейчас ей почему-то не было смешно, хотя Виктор от души смеялся удачным пародиям. Она смотрела на редкой красоты живой цветок, просматривающийся сквозь нежную тюлевую занавеску на окне. Рубиновые бутоны зачаровывали и восхищали.

- Как называется этот цветок? – Людмила мало разбиралась в растениях.
- Орхидея. Я знаком с одной семьёй, в которой просто культ какой-то, так они любят цветы. Уже всю квартиру заполнили всякими разными растениями. Они мне и подарили его на день рождения.
Виктор снова замолчал, уткнувшись в телевизор.
Потом он вдруг заметил, что у Людмилы одна пуговица на блузке повисла.
- Давай, я её пришью, - сказал он опешившей гостье и принёс свой банный халат, предложил переодеться, а потом аккуратно пришил пуговицу и также аккуратно замотал иголку ниткой и убрал в коробочку.
Он даже помог Людмиле застегнуть верхнюю пуговицу, и она вдруг почувствовала, что ей приятны его прикосновения. Взглянув в его глаза, глубокие и яркие, в который раз обомлела от его красоты.

«Ну и пусть чрезмерный педант и до невозможности аккуратист, ради такой красоты можно на это закрыть глаза. Ведь, в конце концов, ни алкаш какой-нибудь или дебошир… - решила она. – Если проявит внимание, не буду отталкивать».
- Уже поздно, пойдём, я тебя провожу, - снова так же деловито предложил кавалер после окончания юмористической передачи и повёл подругу к выходу.
Она семенила ножками рядом с ним так, словно ей дали обухом по голове. «Вот это оплеуха! А я губу раскатала».
Виктор поставил тапочки на нижнюю полку шкафа, повесил на свое место халат, только после этого вышел с Людмилой в тамбур, где сиротливо стояли две пары туфель – мужские и женские…

 «Он как будто чего-то боится. Никаких телодвижений. Почему? - терялась в догадках Людмила, когда в эту ночь не могла уснуть. - Я ведь к нему не напрашиваюсь, сам приглашает, так в чём дело?».
Как-то, сидя у него дома на диване, Людмила обратила внимание, как он нервничает. Неожиданно для неё Виктор вдруг присел у её ног, обхватил их руками так крепко, как будто эти самые ноги могли убежать. Она давно не была с мужчиной, и всё её тело содрогнулось от прилива крови, закружилась голова. Легонько провела пальцами по его волосам, жёстким, будто они были искусственно сделаны из проволоки.

«Ой, так бы и сидела вечность…» - томно думала женщина. Он поднял свои большие чёрные в длинных ресницах глаза и его взгляд, как выстрел, поразил её в самое сердце. «Да, красив, как Бог!» - с каким-то даже лёгким испугом подумала Людмила.
- Людмила, пойдём, я тебя провожу домой, - он резко поднялся, протянул ей руку, помог подняться с дивана, будто она сама не могла встать, и повёл в тамбур к сиротам-туфлям.
«Да что же это такое? Как будто и вправду чего-то боится… Какое унижение, ведь он прекрасно понял, что я не против по-быть с ним». Покраснев так, будто её выкрасили в пурпур, она холодно сказала, что дорогу знает, и провожать её не надо. Ей уже начинала надоедать эта свистопляска. Издевается, что ли?!
- Хорошо, раз ты так хочешь, - ответил он и закрыл за ней дверь.

- Почему мне всё чаще встречаются какие-то непредсказуемые мужики. Каждый из них как непрочитанная книга, - с горечью делилась она на следующий день с Валей Рябовой, которая была в курсе непонятного романа подруги с этим писаным красавчиком. – Где найти нормального, без всяких там экивоков? Может быть, любит жену и не может переступить грань?
- Да, но кто ему мешает с ней воссоединиться? А может быть он импотент, - засмеялась Рябова.
- Ой, ну что ты такое говоришь? Тогда разве та его дама стала бы за него бороться, уж она-то побывала в его объятиях… - Людмила недоверчиво покосилась на Валентину.
- Ну, тогда не знаю…

- Да, загадочный и таинственный молчун. Ни слова, ни полслова, прям как Штирлиц, - нервически хохотнула Людмила. – Видно, что не глуп, но его такое поведение иногда заставляет думать об обратном.
Но в этот же вечер телефонный звонок вспугнул её измученное от переживаний сердце. Да, это был Дейнц. Она хотела гордо отказаться от его предложения встретиться, но потом подумала: а чем этот спектакль, в конце концов, кончится? Любопытно. И согласилась. У неё появился азарт.
Людмила всё-таки оказалась в постели с этим красавцем. И… ничего не испытала. Всё закончилось быстро, даже толком не успев начаться. Женщина испытала разочарование, и Виктор это понял.

На следующий день в квартире Сашнёвых раздался сердитый телефонный звонок. Крикучий женский голос то завывал, то взвизгивал.
- Ах ты, проститутка, ах ты… - шквал грубых оскорблений посыпался, как будто прорвался большой мешок с горохом.
- А ты не такая, как я, да? – Людмила сразу поняла, кто её так противно обзывал. Это действительно была та женщина, из-за которой распалась семья Дейнца.
- Вот узнаешь, когда я выжгу кислотой твои противные наглые зенки. И не думай, что я просто тебя пугаю, - зло чеканила слова эта глупая баба.
- Ну, ну! Давай! Только сначала хорошо подумай, дура, - Людмила бросила трубку на рычаг и забегала по комнате. «Неиз-вестно, что эта идиотка может вытворить, если даже его жену сумела запугать. Надо быть осторожней».

А с Виктором ей встречаться уже не хотелось. Когда он позвонил, она сослалась на занятость, и он тихо исчез из её жизни.
Дейнц женился на той крикунье, у них родилась дочь. Людмила даже однажды увидела эту пару. Женщина вела себя при-зывно-высокомерно, словно она была абсолютной красавицей. И эта её уверенность волей-неволей воспринималась как за дейст-вительность. Талант! Попробуй себя так преподносить, не получится.
Как показало время, не дожив до сорока пяти лет, Дейнц умер от инфаркта…
*   *   *
Первого сентября Людмила торжественно повела свою нарядную дочку в первый класс. В коричневой форме и в белом с рюшами фартучке, с шикарными капроновыми бантами в светлых густых волосах, Оксанка была счастлива. Её чёрные сросшиеся бровки, большие серые в длинных тёмных ресницах глаза и пухлые алые губы невольно притягивали взоры окружающих. Она несла своей первой учительнице большой букет астр и рисовала в воображении, как подарит ей цветы, назвав её по имени отчеству: Ирина Александровна – это Вам! Всю дорогу тарахтела, делясь с матерью впечатлениями, но подойдя к зданию школы, она вдруг притихла – столько народу – ужас! Мать едва успокоила взволнованную дочь:

- Привыкай, моя девочка, и не бойся. Тебе в школе будет интересно, ведь здесь много ребят, у тебя появятся новые под-ружки. Разве плохо. Ты же любишь играть с ребятами, правда? И книги научишься читать сама – это же здорово!
Пришли в школу поздравить Оксану и брат Людмилы Валерий с женой Ларисой, и Любовь Гавриловна с мужем. Надарили ей подарков, от чего ребёнок просто светился непередаваемым счастьем. Людмила была очень благодарна своим родным за внимание к дочери. Потом дружной компанией отправились в кафе попить лимонад и поесть пирожные. Все кафе города были переполнены детьми с родителями, так что едва нашли свободные места как раз в том, где работал Токарев. Людмила волновалась, надеясь увидеть бывшего возлюбленного, но его на рабочем месте не оказалось.

В маленькой семье Сашнёвых началась новая жизнь. Надо отдать должное: Оксана быстро вошла в курс школьных дел, и учительница хвалила расторопную и смышлёную девочку, чем вызывала в душе матери гордость. Новые заботы поглотили с головой и двадцатисемилетняя Людмила на время отошла от своих сердечных переживаний.
*   *   *
Вот такова была конфигурация жизни Людмилы, когда ей в апреле 1984 года исполнилось тридцать лет. «Всё, я старуха, - с ужасом думала Людмила, - жизнь закончилась... Кому я теперь вообще буду нужна?». Они с Ольгой так и разбавляли свою женскую тоску залётными мужичками. Мысль о замужестве умирала день ото дня.
- Где-то есть встречи, объятия, страсть, любовь – наконец! А у меня – ни-че-го! Ну почему такая доля выпала мне? Чем я так прогневила судьбу? - с досадой плакалась иногда Людмила Ольге.
- На каждый вопрос есть семь ответов. Ищи сама, какой тебе подойдёт. А мне разве легче? - в свою очередь, говорила под-руга.
- Тебе повезло, ты почти восемь лет жила с мужем, а я даже года нормально с ним не пожила... - безутешно продолжала Люда.
- Здрасьте-пожалуйста! Приехали. Ты так говоришь, будто мне уже счастья и не полагается, дескать, и этого хватит на всю оставшуюся жизнь, - засмеялась Ольга. - Но я ещё пока жива и ещё пока не старуха, хоть и старше тебя на четыре года.

- Да, конечно, ты права. Ох, бедненькие и несчастненькие мы с тобой, моя подружка... - Людмила приобняла Ольгу, и они расхохотались. Как бы сумрачно ни было на душе, похохотать любили.
- Ну, давай, я позову Володьку Чернецкого и Лешку Неседина, и хоть немного развлечемся, - предложила Ольга, - а то и вправду находимся в таком состоянии, как две старые калоши, которыми пользуются, чтобы зайти в сарай.
- Володька неприятный, ковыряется за столом в ушах. Неседина можно было бы пригласить, но где взять еще кавалера? Дефицит мужского пола какое-то прямо стихийное бедствие, - невесело возразила Людмила.
- Тогда пошли в ресторан в субботу, давненько не ходили.

Женщины уже за несколько дней до похода в ресторан прилагали все усилия, чтобы выглядеть на все сто. Это всегда было очень торжественной частью в их одинокой жизни. Сдав пальто, подруги, незаметно оглядывая диспозицию и ища свой резон, прихорашивались у зеркала. Черное бархатное платье красиво облегало стройную фигуру Людмилы, светлые густые локоны об-рамляли лицо, большие глаза блестели из-под длинных ресниц. Она чувствовала себя красавицей. Краем глаза заметила, что несколько молодых самоуверенных мужчин, которые небольшой группой стояли в фойе, с интересом поглядывали на неё. Заметила это и Ольга.

- Слушай, Людмила, не вздумай строить им глазки. Мне эти ребята не нравятся, честное слово, компания бандюганов, - вредным голосом воспитывала она подругу.
Признаться, какой женщине не приятно, когда на неё обращают внимание, приятно это было и Людмиле. Но могла ли она подумать, чем эти их настойчивые взгляды и улыбки в её адрес могут закончиться.

Во время гулянья эти бравые ребята постоянно оказывали ей знаки внимания. Для начала, они преподнесли подругам бу-тылку шампанского, коробку конфет. По тем временам это было солидно. Но Ольга сразу же строго вернула им все эти дары назад. Затем они передали женщине записку, которую Вереха на их глазах демонстративно порвала. А Людмиле было смешно, особенно от бескрайней заботливости подруги. Ольга же в ответ на её смех говорила:
- Ты последняя дура, не играй с огнём.
О, как она была права, но в тот момент Сашнёва ещё с ней была не согласна.
- Ну, тогда зачем мы сюда притащились? Да и не кидаюсь же я им на шею, а безобидные ухаживания ничем не подтвердятся. Лёгкий флирт – вот и всё.

Но потом случилось следующее: шесть человек подбежали к Людмиле, когда она танцевала танго с одним из посетителей ресторана, резко оттолкнули его, четверо подхватили женщину на руки и побежали к выходу, а двое – рядом служили охраной. Испуганная Сашнёва подняла истошный вопль. Кончилось тем, что “ресторанные” мужчины во главе с тем парнем, с которым танцевала Людмила, спасли её от этих ловеласов. А тут и милиция подоспела.

Этот случай надолго отбил в ней желание кокетничать с кем ни попадя.
Но, как ни странно, тот же самый инцидент случился с Сашнёвой через полгода. Она с коллегами праздновала Новый год в том же ресторане. И снова повторилось всё в точности, как и в первый раз. Правда, наученная горьким опытом, ей внимание парней не было в радость, и она упорно старалась на них не смотреть, ничем их не интриговать. Однако эти молодчики выхватили Людмилу из группы танцующих и понеслись к выходу. Потасовка между мужчинами из ресторана и бандитами переросла в драку. И только милиция спасла положение.
Ольга потом говорила своей непутёвой подруге:
- Тебе так и неймётся. Мало показалось в тот раз, да? А что было бы, если бы эта компания ресторанных “казанов” увезла тебя в неизвестном направлении?!
- Но я ведь в этот раз не кокетничала! Ой, страшно подумать, что они могли бы со мной сделать… - округлив глаза, с ужасом отвечала Людмила. – Ну что нам теперь, сидеть дома, как двум старым бабулькам?

- А что, бабушки бывают молодые!
И женщины от души расхохотались. А потом вновь уныние охватило подруг.
Ой, как хочется любви!
*   *   *
Людмила уже давно заметила, что ей стал оказывать знаки внимания Игорь Верёвкин. Он работал преподавателем в инсти-туте, был в чести среди преподавательского состава, как хороший специалист.

Тридцатиоднолетний холостяк жил в двухкомнатной квартире с матерью. С девушками ему не везло, видимо, его от них отпугивала чрезмерная стеснительность. Нельзя сказать, что он был нехорош собой, но в нём совершенно отсутствовала притягательность, надёжность и самоуверенность крепкого мужчины, что нравится женщинам. Он полностью был лишён молодцеватости. И ещё – его портила фигура: при длинных ногах, руках и шее, он немного напоминал Людмиле жирафа. Так и хотелось посоветовать Игорю поработать над осанкой и походкой, выработать в себе хоть немного кокетства и уверенности, ведь у него для этого есть все внешние данные: слегка удлинённое лицо, правильно очер-ченный профиль, глубокие умные глаза. Правда, портили пухловатые губы, как у ребёнка, но такая особенность у мужчин с годами сглаживается. Одет он был скромно, ни о каком шике речи не было, хотя зарабатывал достаточно, чтобы выглядеть более респек-табельно.
«Не хватает рядом умной женщины, которая бы энергично взялась переделать этого парня. А переделать можно», - думала иногда Людмила, глядя на Верёвкина.

Как-то Люда сказала Наталье Самойленко, что Игорь на неё заглядывается.
- Бери быка за рога, если хочешь быть счастливой, - зная Верёвкина через мужа, посоветовала Наталья. - Ты мне сейчас скажешь, что такие мужчины тебе не нравятся, а без большой любви замуж не желаешь. Иногда бывает, что хорошего человека можно и за это полюбить. Может быть, сразу, конечно, под венец идти и не надо, подружи и всё такое. Определись сначала, а потом решай – быть с ним или нет. Он неплохо зарабатывает, со временем его ждёт хорошая карьера, ведь он умный и хороший пре-подаватель. Увидишь, дорастёт до декана и выше, так что нуждаться ни в чём не будешь. Да и для Оксанки он может стать хорошим отцом. Живёт с матерью, насколько я знаю, она хороший человек и зря никогда никого не обидит. Да и он совершенно безвредный человек.
- Ох, Наташа, наговорила ты тут мне с короб. Всё так просто и гладко, но он мне, как мужчина, и правда не нравится, хотя я понимаю, что для семьи лучше не найдёшь... - с тоской в голосе отвечала Людмила.

- Да, девушка, ты уже окончательно испорчена своими бравыми кавалерами, и такие, как Игорь, тебе не по нутру. Смотри, конечно, это твоё дело, но всё-таки, подумай. Ну не урод же он. Возьмись за него, отшлифуй, в дельных руках из него можно сделать такого мужчину, что завидовать будут... - настойчиво говорила Самойленко.
А Ольга Вереха, наоборот, не советовала Людмиле заводить шашни с Игорем.
- Вы ведь такие разные. У него совершенно отсутствует форсистость, - говорила она. - Как бы ты ни старалась его полюбить – не сможешь. Конечно, престижно быть замужем за перспективным преподавателем вуза, но он не твой мужчина. Не порть ему жизнь, ему нужна другая женщина.
- Эх, подружки, какие вы разные. Одна говорит одно, другая – другое. А я думаю – попытка – ни пытка, - вдруг оптимистично заявила Людмила. - Только в этом случае инициатива волей-неволей будет в моих руках, ведь он от скромности первый шаг не сделает...
- Дерзай! Флаг в руки. Но я не верю... - не сдавалась Вереха.
- Вот сегодня же и начну действовать, - решительно сказала Людмила и посмотрела на Игоря. Женщины обедали в столовой и сидели напротив Верёвкина, обедавшего с Константином Самойленко.

Вечером, после последней пары, Верёвкин вышел на улицу, чтобы через парк пройти к остановке. Неожиданно к нему по-дошла Сашнёва.
- Игорь, проводи меня домой, я боюсь ходить вечером по этому парку, - взяв молодого человека под руку, попросила жен-щина.
От неожиданности мужчина опешил и как будто вошёл в ступор: такая симпатичная девушка сама проявляет к нему внимание. Он давно уже поглядывает на неё, но, как всегда сильно смущается и не решается сделать первый шаг навстречу. Он знает, что у неё десятилетняя дочка, а муж давно умер. Своё отношение к этой женщине Игорь уже привык рассматривать по-своему – целомудренно и бескорыстно. Она недосягаема и поэтому определяет чистоту мыслей. И вдруг её неожиданное желание проводить, сильно его смутило.
- Да. Конечно. Провожу, - придя в себя, испуганно, не сказал, а будто отчеканил каждое слово взволнованный парень.

Они пошли по первому раннему снежку, разрисованному вокруг деревьев разными вензелями от тропок, следов и мусора. Игорь молчал, сосредоточенно рассматривая дорожку под ногами, а Людмила сыпала словами, как крупой из мешочка. Возле раскидистого сухого клёна стояли парень с девушкой. Он втолковывал с кавказским акцентом как непонятливой кукле:
- Нэт, пачэму ты мэне нэ вэришь, что я тэбя лублю? Говоры, что вэришь, а? Можэт, хватаэт мэня мучэит, мылая мая. Э-э-э!
Девушка хихикала в ответ, что-то бормотала, было заметно, что ей нравится этот маленький спектакль. Подразнить кавалера очень даже приятно. Игорь смущённо посмотрел на них, а Людмила вдруг весело рассмеялась:

- Настойчивый ухажер, молодец!
Теперь каждый вечер они вместе шли на остановку, и Людмила втягивала Верёвкина в светские разговоры: о погоде, о те-атральных постановках в городе, о гастролирующих по Казахстану московских актёрах, о фильмах, о некоторых изменениях в стране после смерти генсека Брежнева. Посмеивалась над указом о сухом законе, считая, что такие глупости со стороны правительства не помогут: пьянство останется, только уйдёт в подполье. А безобидные корпоративные посиделки не так и страшны, а может быть, и полезны, ведь у людей должны быть хоть какие-то праздники. Нет, она не за то, чтобы народ пил без меры, но такой вопрос вот так, с кондачка, не решается. Критиковала усердие избранных на рабочих местах в народный контроль, мучивших людей по разным мелочам, хотя бы этими дурацкими повальными проверками на улицах города и крупных предприятий по ловле праздношатающихся граждан. Хватали дееспособных, тащили в свои «кутузки» и составляли бесконечные протоколы, лишая заработка, премий, а то и увольняя.

Для чего тогда на всех предприятиях и в заведениях нужны начальники, которые отвечают за работу и дисциплину своих подчинённых? Иногда её разговоры переходили на музыку, на школьные проблемы, ведь этот вопрос сейчас тоже волновал её, говорила о красоте вечернего города и ещё много о чём. Ей нравилось, что Верёвкин был внимательным собеседником, нет – не собеседником, а слушателем.

Игорь по большей части молчал или поддакивал. Создавалось впечатление, будто он совершенно не умеет общаться с людьми. Но ведь со своим другом Константином Самойленко разговаривает и довольно оживлённо, значит, есть в нём общитель-ность. Однажды Люда сделала упор на нашумевшем фильме с достаточно раскрепощённой актрисой, смело показавшей всему миру свои прелести, интересуясь у кавалера, как он относится к такого рода вещам. Щёки молодого человека запламенели, как перезрелые томаты, он что-то замямлил в ответ, но вразумительного ничего не сказал. Сашнёва, видя его смущение, не переставала говорить на эту тему, считая, что парня надо перевоспитывать, всё настойчивее апеллируя разного рода лёгкими эротическими картинками, стараясь, правда, чтобы это не звучало вульгарно.

- Тебе не кажется, Игорь, что подобные эротические сцены могут постепенно заполонить наше целомудренное кино. Ведь нам всё чаще показывают американские фильмы, в которых откровенные постельные скачки уже становятся нормой, притом в такой позе, что до крайности неприлично. Такие вещи должны быть очень интимными. Зрителю достаточно сделать намёк, как это было в старых фильмах, и уже всё понятно, что произошло между мужчиной и женщиной, и не обязательно увлекаться такими непристойными подробностями. Правда же? И как самим актрисам не стыдно показывать такую откровенную похоть.
Нашла с кем говорить на такую тему?! Подобные разговоры, как их не вуалируй, всё равно отдают скабрезностями. Верёвкин вдруг оборвал её на полуслове и сказал, что спешит, быстрыми шагами удаляясь от женщины. Люда потом передавала эти разговоры Ольге, сильно интересующейся ходом сближения подруги с неглупым в науках, но недалёким в житейских вопросах мужчиной.

- Боже, тридцать один год, а как мальчишка, даже смешно наблюдать за ним, когда я специально его подначиваю, - хохотала Людмила.
- Я ж тебе говорила, что тебе с ним будет неинтересно. Вот и представь себе семейные вечера с таким скучным человеком. Ох, деука, загнёшься ты с ним в первые же дни совместной жизни, - тоже посмеивалась Ольга.
Однако встречи молодых людей повторялись чаще и чаще, и постепенно Игорь втянулся в разговоры с приятной, умной и достаточно смелой собеседницей. Он уже живее реагировал на разные темы, затрагиваемые женщиной. И она, к своему удивлению, обнаруживала в нём такие познания, о каких – либо вообще не знала, либо знала поверхностно. Их общение сделалось интересней, и Людмила стала замечать, что тянется к Верёвкину. Так и гуляли по крепкому морозцу, и пока это ни во что не перерастало.

Как-то увидели картину, которая неожиданным образом их чуть-чуть сблизила. Игорь провожал Людмилу домой, снегу в начале ноября нанесло столько, что ни пройти, ни проехать. Он помогал ей выкарабкиваться и несколько раз коснулся её лица своей разгоряченной щекой. Эти прикосновения ошпаривали парня как кипятком. 
Машины буксовали на дорогах, кое-где всё глубже увязая в снегу. То же самое и возле арки дома Сашнёвых. Несколько машин застряло – ни туда, ни сюда.

Вдруг, откуда ни возьмись, стайка пацанов лет девяти-двенадцати. Предусмотрительны – с лопатами; живенько разгребают снег, толкают машину. Вот первая уже на свободе. Шустрый мальчишка у заветного легкового окошка, тянет ручонку: давай, дядя, раскошеливайся. Сунул деньги в карман и скорее к другой машине, которую его “коллеги” тоже уже освободили от снега. У него самая легкая нагрузка, но и самая ответственная. Ведь выпросить побольше денежек тоже умеет не всякий. Машин нет. Ребята снова взялись за лопаты и... дружно закидали автомобильный проезд снегом. Спрятались за углом дома – ждут очередную жертву...
Людмила с Игорем от души расхохотались. Она припала к его груди, не удерживаясь от смеха. И вдруг он прижал её к себе и поцеловал. Сам испугался своей смелости, пролепетал «до свидания» и скорее ушёл. Этим он ещё сильнее рассмешил женщину.

7 ноября – День Великой Октябрьской Социалистической революции – Людмила решила отпраздновать с друзьями у себя дома. Она также пригласила в гости и Верёвкина. Он разволновался, начал сбивчиво спрашивать, что принести, что купить Оксане.
- Это не столь принципиально, - улыбнулась Люда. - Понимаю, что с пустыми руками прийти неудобно, поэтому подумай сам...
- Кто-нибудь ещё будет в гостях? - смутившись, поинтересовался он.
- Да, семья Самойленко, Ольга Вереха с детьми и мои друзья из треста – Валя Рябова и Георгий Меркулов.
Верёвкин принёс бутылку «Рислинга», яблоки и груши, коробку конфет «Ассорти» и Оксане книгу Жюль Верна «Дети ка-питана Гранта». А Людмиле подарил духи под названием «Может быть», недавно вошедшими в моду и за которыми гонялись модницы, протянул пять алых гвоздик.

- Не надо было так тратиться, - сказала Людмила, когда он, краснея словно мальчишка, отдал ей эти дары.
- Да какие же это траты? Я рад доставить тебе с Оксаной радость, - смущённо топтался он у порога.
«Наверное, спросил у Кости, что в таких случаях дарят хозяевам...» - подумала Люда.
Гости уже собрались, сразу после демонстрации румяные, радостные и голодные завалив к Сашнёвым. Женщины накрыли стол, и хозяйка пригласила всех занять свои места. Хорошо, что здесь находился Константин, помогая другу влиться в компанию.

После этого праздника Верёвкин уже смелее переступал порог дома Сашнёвых. Он никогда не приходил с пустыми руками и всегда был крайне деликатен. Оксана относилась к нему ровно и спокойно. Он рассказывал ей о книгах, прочитанных в детстве, играл с ней в шашки, помогал по математике, и у них установились
свои тёплые и дружеские отношения. Уроки математики особенно увлекали Оксану, и Игорь старался расширить круг познания четвероклассницы, давая ей всё более сложные задания.
Прогнозы Ольги Вереха не оправдались: ни Людмиле, ни Оксане скучно с Верёвкиным не было.
Людмила уже и скучала, если он вдруг не приходил к ним, и Оксана – тоже.
*   *   *
На зимних каникулах Оксана напросилась побыть несколько дней у своей тёти, Любови Гавриловны. Геннадий Валентинович Бочкарёв – супруг Любы, тоже с теплотой относился к племяннице, поэтому Оксана с удовольствием бывала у них в гостях. Супруги растили сына, которому недавно исполнилось три года. Оксана любила нянчиться с маленьким братиком, балуя малыша. У Димочки были такие же сросшиеся чёрные бровки, как у его старшей сестры. Родители с какой-то просто безумностью любили своего ребёнка, мечтая вырастить из него гения, так неутомимо и вдумчиво занимались они с ним. Мальчик и правда был не по годам развит, зная наизусть чуть ли не всего Чуковского и Маршака, уверенно манипулировал цифрами, знал уже почти весь алфавит. Людмила иногда говорила Любе и Геннадию Валентиновичу, что, наверное, это слишком, ведь он ещё такой маленький, и не надо лишать ребёнка детства, но они и слушать ничего не желали.

Первый день отсутствия Оксаны в доме показался Игорю странным. Он даже стушевался и как будто растерялся, не зная чем себя занять, ведь мужчина, как к спасательному кругу, кидался к девочке, чтобы скрывать смущение. А Людмила в этот вечер была настроена решительно: пора действовать, а то от него никогда ничего не дождёшься, так и будет стеснительно топтаться рядом, а черту не переступит. Когда он засобирался домой, она попросила его остаться. Боже, с каким испугом мужчина взглянул в глаза женщины и торопливо рванулся в прихожую, чтобы одеться и уйти.
- Я тебе не нравлюсь? Почему ты никогда ко мне не притронешься, не поцелуешь? - обидчиво спросила она.
- ???

- Останься! Я сама тебя об этом прошу, - она подошла к парню, обхватила его шею руками и, едва дотянувшись, поцеловала в губы.
- Что ты, что ты... - забормотал он, пытаясь высвободиться из цепких рук подруги.
- Ты сегодня останешься у меня. Если тебе не понравятся мои объятья, уйдёшь и можешь не возвращаться, я не обижусь... - Люда тянула его в постель.
Он остался. Когда через несколько дней Оксана вернулась домой, Игорь уже немного обжился на новом месте, и кое-какие его вещи заняли своё место в шифоньере. Нельзя сказать, что Людмила испытывала с новым мужчиной что-то похожее, как с Ни-колаем, но ей с Игорем было спокойно, ей нравились его ласковость, нежность и его к ней обожание, чего иногда так не хватало с другими мужчинами. Одно только смущало и даже смешило женщину: Игорь в интимные минуты никогда первым не проявлял инициативу, боясь притронуться к любимой. Не осмеливался и ждал от неё знака. И она его всегда подавала первой, он воспарял и с удвоенной нежностью обнимал жену.

Людмила вдруг успокоилась и почувствовала себя реализованной как женщина. Ей ничего больше не хотелось в жизни, она так устала от постоянного страха остаться одной, от долгого поиска своей второй половинки. Оксана любила Игоря, доверяя ему все свои девичьи секреты, даже больше, чем матери.
«Ну что ещё надо! Снова Наталья оказалась права. Может быть, Игорь и есть моя судьба...» - удовлетворенно думала молодая женщина.

Бюджет в семье подскочил вдвое, что тоже доставляло радость женской половине, к тому же Игорь был щедрым и совер-шенно не скупердяйничал. Всё складывалось очень неплохо. Людмила в воскресные дни водила Игоря по магазинам, покупая всё самое лучшее, чтобы её мужчина не выглядел нелепо, как в своих старых одёжках. Следила за его осанкой, требовательно втолко-вывала, что красиво, а что нет. Он, правда, пытался иногда сопротивляться всем этим воспитательным мерам, но слушая уверения своей любимой женщины, сдавался ей в полное подчинение.

Через некоторое время он и вправду выглядел уже куда респектабельнее и увереннее держался на людях. Это быстро заметили не только подружки Людмилы, но и в коллективе, подчёркивая, мол, как важны хорошие отношения и любовь в семье. Мужчина сильно преобразился не только внешне, но и его внутреннее состояние также отражалось на его лице, счастливо-блаженном, в глазах всё чаще появились искорки и лёгкая смешинка, красящая его лицо. Оказывается, он очень даже симпатичный и обаятельный парень, и как этого раньше никто не замечал?..

В новой жизни Игоря мучило только одно: его мать. Оставлять одну он не хотел, а захочет ли Людмила с дочкой перебраться к ним в двухкомнатную квартиру? Об этом он боялся заговорить с любимой, а вдруг она его не поймёт. Но Люда поняла и сама завела об этом разговор.
- Я вижу, ты мучишься и не знаешь, как решить вопрос с матерью. Если хочешь, мы можем переехать в вашу квартиру. Только, конечно, сначала надо спросить об этом мать. Может быть, она не захочет... - деликатно говорила Люда.
- Нет, она не против того, чтобы вы переезжали к нам, - радостно затараторил Игорь. - Оксанка будет жить с бабушкой в одной комнате, а мы с тобой – в другой. И матери будет веселее, ведь ей одной тоже живётся невесело.

В воскресение Людмила со своей семьёй отправились в гости к Верёвкиным, чтобы познакомиться с Надеждой Васильевной. Ей было лет шестьдесят, среднего роста, милая и доброжелательная, она сразу расположила к себе гостей своим неусыпным вниманием и желанием угодить. Седые волосы аккуратно причёсаны и убраны в пучок, в глазах такие же искорки и смешинка, как у сына. Густая лёгкая сетка морщин, как будто по лицу прошлись тонким штихелем, нисколько его не испортила. Одухотворённое, сияющее лицо. В прошлом учительница математики, её образованность и воспитанность проявлялась во всём, о чём бы она ни го-ворила и что бы ни делала. Даже лёгкая суетливость была интеллигентна и приятна.

Небогатое убранство квартиры, ничем не отличавшееся от многих в те годы, говорило о скромном достатке. Но что-то было притягательное в этом доме, может быть, чистота и прибранность. В шкафах – книги, книги, даже нечасто встречающиеся Гумилев, Мандельштам, Цветаева и Пастернак: эти томики тайно распространялись по стране, за ними гонялись книгочеи.
Надежда Васильевна сразу же пригласила всех за стол, как будто боялась, что гости умрут от голода. Приготовила манты, толченую картошку, салат «под шубой», Игорь открыл банки с домашним лечо и маринованными огурцами, и все с удовольствием уплетали эти вкусности. Обстановка была такой дружелюбной и располагающей к общению, что гостьи чувствовали себя так, словно пришли к родной матери.

- Я, конечно, не настаиваю, Людмилочка, чтобы вы обязательно переезжали ко мне, но и вовсе не против такого решения, - деликатно заговорила старушка. - Мне одной скушно (так она произносила это слово), я давно мечтала о внуках, и рада, что Игорёк устроил, наконец, свою судьбу...
- Мы тоже уже говорили с Игорем на эту тему и считаем, что нам всем лучше жить вместе. Мы с Оксаной не избалованы, марципанов, как говорила моя бабушка Антонида Афанасьевна, нам не надо. Думаю, мы не сильно вам помешаем. А если вдруг, хоть кому-то не понравится жить большой семьёй, недолго и отделиться. Но будем надеяться, что мы уживёмся, и всё будет хорошо, - оптимистично говорила Людмила.

Она почему-то сразу поняла, что с этой женщиной найдёт общий язык, ведь Надежда Васильевна полная противоположность Наине Феликсовне. И Людмила не ошиблась, переехав к матери Игоря. Это оказался чуткий, очень порядочный и воспитанный человек. Она чем-то напоминала Людмиле её бабушку, и такой факт был вдвойне приятен. Спокойная, мягкая обстановка об-волакивала, лечила и уберегала от нервозности и раздражительности. Обязанности в семье тоже постепенно распределились так, что всем было удобно. Людмила убирала, стирала, утюжила вещи и в воскресные дни готовила что-нибудь вкусненькое, Игорь – добытчик, ведь в стране всё было дефицитным, особенно трудно доставались продукты. Он также помогал в свободное время Людмиле в уборке квартиры. Надежда Васильевна готовила в будние дни обеды, а Оксана была у всех на подхвате. Конфликтов не возникало никогда, и такая атмосфера очень нравилась молодой женщине.

С ранней весны до поздней осени вся семья с удовольствием работала на даче. Весенняя благодать, когда деревья пенились от нежно-розового буйства, приносила столько радости и удовольствия, что вечерами не хотелось возвращаться в этот пыльный, загазованный город. Людмила всегда удивлялась русской расторопности, глядя на Надежду Васильевну, как она управлялась на даче и чего только не выращивала. И праздничный стол у русских всегда изобилен всякими разными вкусностями. Как-то всю семью Верёвкиных пригласила на юбилейную дату подруга Надежды Васильевны – Лапина Валентина Ивановна.

Супруги Лапины радушно встретили гостей, познакомились с женой Игоря, познакомили их с другими гостями и убежали на кухню со своими хлопотами. Когда пригласили гостей за стол, Людмила оторопела.
Юбилей совпал с началом осени. Люда смотрела на стол и удивлялась, чего здесь только нет. Она вспомнила соседку по материнской даче, заядлую огородницу, которая иногда говорила: «Зима всё съест!». Сама старенькая, согнутая – а вот без работы на своём любимом участке жить не могла. Как терпеливый ослик неустанно возила на небольшой тележке навоз на грядки, пропалывала нескончаемые сорняки. Такие выращивала огромные тыквы, баклажаны, дыни, что удивляла всех вокруг.
Людмила тихо говорила мужу:

- Игорь, посмотри! Боже, что только ни выращивают хлопотливые хозяева на своих дачных пяти-восьми сотках! Причём, обрати внимание, как много всего. И хотя я сама с детства дачница, поражена: столько еды на столе, но всё, кроме пельменей, из дачной продукции. Посмотри внимательно.
- Да, я сразу как-то не обратил внимание, и правда всё дачное... - в свою очередь удивился и Игорь.
На столе горкой дымился желтый рассыпчатый картофель, присыпанный укропом и петрушкой; маслянисто блестели круглые дольки зажаренных баклажанов; желтовато-зелеными кусочками красиво смотрелись соленые патиссоны; аппетитно источали запах малосольные пупырчатые огурчики; краснели в майонезе помидоры, обсыпанные колечками лука; салат-лечо с красными, желтыми и зелеными кружочками сладкого перца так и манил взгляд; в хрустальных вазах-салатницах – потрясающе украшенные горки салатов из моркови, свеклы, капусты, фасоли; икра из кабачков и тыквы по каемкам салатниц обложена, как бусами, зеленым горошком; острые приправы из хрена и помидорной массы с чесноком перехватывали дух! В графинах переливался янтарный сок из облепихи; матово отсвечивал виноградный; вкусно распространяли запахи клубничный, малиновый и вишневый соки. На большом блюде уместились яблоки (от уралки до мельбы), виноград, замороженные сливы и кисточки красной и черной смородины; на другом – как распустившиеся бутоны цветов – нарезанные дольками дыни и арбузы.

- Знаешь, глаза хотят, а чтобы каждое блюдо попробовать, место в желудке не хватит, - улыбнулась Людмила Игорю.
- Я тоже об этом подумал, - услышав слова Людмилы, засмеялся в ответ сосед по столу. - Глаза больше рта! Так давайте же выпьем за хозяев, вырастивших столько всего!
Лапины даже засмущались. Какое тут геройство, если работа на даче только в радость…
Тосты подкреплялись винами из ягод черноплодной рябины и белой смородины.
А потом к чаю было предложено, по меньшей мере, девять-десять сортов варенья: от скрещенной с вишней черемухи до жимолости с пасленом; пирог, на корочке которого запеклись замысловатые узоры из ягод и фруктов, а также торт со взбитыми с малиновым сиропом сливками. Но это великолепие гости действительно “ели” одними глазами, так как проглотить еще кусочек было уже просто не под силу...

Игорь с Людмилой и сами устраивали иногда праздники, приглашая своих друзей и родных в гости, и тоже много блюд го-товили из собственных овощей и фруктов. Семьи Самойленко, Вереха, Рябовых, Любови Гавриловны и брата Людмилы – Валерия с женой Ларисой, у которых рос четырёхлетний Серёжа, – вот такая большая собиралась компания. Своего младшего брата Андрея Людмила не видела с тех пор, как его забрали в армию. После армии он домой не вернулся, остался в Прибалтике, где служил. Там женился на обрусевшей литовке, у них недавно родилась дочка Инга. Люда переписывалась с братом, звала в гости, но, как видно, домой его не тянуло. Мать младшим сыном совсем не интересовалась. В гости, по приглашению Людмилы, Варвара Тимофеевна тоже не приходила и с новой роднёй знакомиться не желала, что вводило деликатную Надежду Васильевну в смущение – как же так? Ведь это родная мать!

- Надежда Васильевна, не обращайте внимания. Такая у меня мать и тут ничего не поделаешь... - сказала ей как-то Людмила. - Она всё равно никогда не переступит порог этого дома, как и когда-то мой...
- Жаль, а я очень хотела бы с ней познакомиться. Ну нет, так нет, - расстроено ответила Надежда Васильевна.
Игорь очень хотел ребёнка, в минуты интима часто повторял об этом и уговаривал Людмилу не предохраняться от бере-менности.
- Пусть это будет девочка или мальчик, мне всё равно, ведь я так сильно мечтаю о нашем с тобой малыше.

И Людмила решилась. Разве плохо если у Оксанки будет братик или сестрёнка. Когда Людмила сообщила Игорю о бере-менности, он так радостно и бурно воспринял эту новость, что тут же побежал рассказывать об этом и матери, и другу Константину, и даже некоторым коллегам по работе. Эта весть моментально облетела коллектив, и многие радовались за Верёвкина. Надежда Васильевна от неожиданной вести даже за сердце схватилась. Теперь задача матери и сына состояла в том, чтобы Людмилочка хорошо питалась, они оберегали будущую мать от трудной работы, пичкали витаминами. Слава Богу, беременность протекала нормально, и в декабре 1985 года на свет появилась маленькая Наталья Игоревна Верёвкина: Игорь с Людмилой за полгода до ро-ждения ребёнка зарегистрировали брак. Больше всего сестрёнке радовалась одиннадцатилетняя Оксана, она и уделяла малышке всё своё свободное время, ну и, конечно, бабушка, иступлено лелеявшая свою долгожданную внучку. А Людмила купалась в заботе и внимании родных. Насчёт имени ни у кого споров не возникло, конечно, Наталья, в честь подруги Натальи Самойленко.

Через год Игоря Анатольевича Верёвкина назначили деканом строительного факультета, соответственно повысилась и зар-плата, что очень радовало Людмилу. Игорь встал в очередь на расширение квартиры, и семья надеялась, что лет через пять-шесть получит хотя бы трёхкомнатную.
Людмила вышла на работу. Наташу, луковку большеротую, в годик отдали в ясли. Она рано начала говорить, причем дос-таточно четко, что удивляло всех взрослых. Такая кроха. А началось вот с чего: однажды Надежда Васильевна купала Наташу, на-кидав ей в воду разных игрушек. Девочка возилась только с одной из них – пластмассовым Мишкой. Вдруг бабушка услышала разговор Наташи с Мишкой:

- Пей, мисецка, пей, - сует он мордочку медвежонка в воду. - Попеил?! Тепель я буду пеить, - констатирует она и, честно выполняя обещанное, пьет воду из ванны. 
Надежда Васильевна просто не могла дождаться вечера, когда вся семья соберется за ужином, чтобы рассказать о такой большой радости. Все кинулись к ребёнку, пытаясь разговорить, но малышка упрямо молчала. Наверное, Надежде Васильевне по-слышалось… Только дня через три, вечером, когда вся семья была дома, Наташа вдруг четко произнесла, обращаясь к Оксане:
- Кисана, давай игать с Масей (кукла Маша).

- Ну, вот видите, а вы говорили, что мне показалось, - удовлетворённо сказала Надежда Васильевна, поцеловав внучку. – Ах, ты моя умница!
Жизнь текла ровно и спокойно. Людмила иногда думала о том, как важна для детей полноценная семья. Игорь вполне за-менил Оксанке родного отца. Сама Людмила не знала детского семейного счастья. Кто её отец? Этот вопрос часто мучил девочку, как только она подросла. Мать на эту тему наложила табу, и никто из детей даже не смел заикаться о родителе. Кое во что уже взрослую Людмилу посвятила бабушка, и она немного знала о семейной тайне. Детство Людмилы в семье было горше-горького, и она не любила о нём вспоминать. Неизжитые страдания безотцовщин – Людмилы и её братьев, при материнском равнодушии, рубцом лежали на сердце.
*   *   *
Прошло пять лет. Проблески нервозности в стране Советов уже часто будоражили народ. Телевидение и радио взрывалось от новых вывихов недовольных горлопанов. Генсек Горбачёв – краснобай – насколько ему позволяла умственная ограниченность – уже несколько лет активно опускал страну в помойную яму. Дефицит всего и вся и треклятая талонная система приводила к тому, что у людей не было даже самого необходимого, хотя на складах портились продукты и всё, что нужно человеку. Невыплата заработной платы особенно сильно стукнула обнищавший народ по карману. На этом бедствии наживались оборотистые дяди. Социально-экономическая схоластика набирала высоту.

Развал Советского Союза породил военные конфликты во многих союзных республиках. Гибли невинные люди, умирали на поле брани мальчишки-солдаты. Почему эти мальчики должны убивать людей и умирать сами?! Приход к власти великого артиста Ельцина ещё сильнее обозначил все беды, народ задохнулся в крови и безысходности. Закрывались предприятия, банкротами на-зывали себя гиганты-заводы. Людей вышвыривали на улицу, не доплатив им двух-трёх годовые заработные платы. Крику-ны-демократы только усиливали ненормальность обстановки в разваливающейся стране. Народ был перепуган, многие задавали себе абстрактный вопрос: «Что происходит?!», и, не находя ответа, уезжали на постоянное место жительство за границу, но ведь все уехать не могли...

Откуда-то валом повалил разный сброд в виде безбедных прохиндеев, нахально обкрадывающих народ; в виде высокого самодовольного начальства, озабоченного невесть откуда прилипшем к рукам богатстве; в виде мироедов, диссидентов, бунтарей, карьеристов, разного рода урок, убийц. Откуда их вдруг столько взялось? Сидели при советской власти, прижав хосты, и ждали своего часа?! Не верится, что при этой власти было вскормлено столько ублюдков… Мир вдруг стал витиеват и туманен.

Жажда перемен коснулась и семьи Верёвкиных. Их тоже не миновали новые вывихи в стране без начала и конца. Появились непредпочтительные, но необходимые для выживания поиски жизненных благ. Здесь требовались фантастические усилия. В институте заработную плату не платили совсем. Ректор сильно изменился. Строго сдвинутые раньше брови, нынче трагически стояли домиком. Он устало-просительно талдычил, что надо потерпеть, что это временные трудности. Это его настроение отражалось и на заботливо оформленных в красивые рамочки грамотах от министерства и от разных предприятий, и личные – ректора: они смиренно и сиротливо смотрели с облупленных стен и не радовали горделивого хозяина кабинета как раньше. Диссонансом всему этому выглядели яркие мельхиоровые кубки и хрустальные призы за разные разности, проводившиеся в вузе попутно с учёбой – конкурсы, спортивные соревнования, концерты силами студентов и многое другое. Всё это теперь кажется таким мелочным, даже смешным, как детские забавы…

Коллеги как-то странно притихли, исчезли уверенность, живость. Даже обсуждать по утрам недавно вошедшие в моду те-лесериалы, доводившие женщин до слёз и головных болей, не хотелось. А как когда-то радостно начинался рабочий день на многих предприятиях, после вечерних просмотров – именно с разговоров о страстных событиях на фазенде, о несчастной мулаточке, которую нагло домогалась почти вся мужская половина героев фильма. И как бедная актриса на больных ногах только и знала спасаться бегством от похотливых самцов. Как она унижено терпела оскорбления, и все знали, что ей, в конце концов, воздастся. Уф, какое счастье, будто это хорошее произошло в собственной семье.

Не обсуждались новые книги, не философствовали, как раньше, не говорили уже о политике в кулуарах, даже не было же-лания проклинать этих тупоголовых Горбачёва и Ельцина. Людмила тоже с понурым видом сидела на своём рабочем месте. Работы практически не было, как-то всё потихоньку увяло. Зачем она ходит на работу, непонятно!
Когда-то Сашнёва, по примеру многих её коллег, застраховала дочку, и с тех пор каждый месяц из её мизерной зарплаты высчитывали восемнадцать рублей и переводили на сберкнижку. До исполнения ребёнку восемнадцати лет. Как радовали эти деньги, к тому же на них капали проценты. Так что и на учёбу хватит, и на свадьбу – тоже. При дефолте немалые сбережения накрылись медным тазом. Были моменты, когда Людмила хотела снять с заветной книжки хотя бы проценты, но она сдерживала свои порывы. Нет – пусть лежат и множатся. Боже, как она сейчас об этом жалела…

Надежда Васильевна пенсию в руках тоже давно не держала. Спасала дача, но на одних картошке и помидорах далеко не уедешь. К тому же Надежда Васильевна уже больше года тяжело болела – рак лёгких поразил ещё не старого человека. Химиоте-рапия не помогала, подержав женщину в больнице сколько было возможно, её отправили домой. Людмила взяла отпуск без содер-жания и сидела с больной свекровью. Трудности возникали и с лекарствами, и с обезболивающими. Наташу в садик водить тоже было не на что, да и детские сады постепенно позакрывались – на одном честном слове они долго продержаться не могли. Оксана училась в десятом классе, выпускница – о ней тоже надо было позаботиться: куда поступать, ведь средств в семье нет...

Игорь жил в таком упадничестве, что Людмиле на него жалко было смотреть. Она старалась подбадривать мужа, но его на-строение не улучшалось. С работы Людмиле пришлось уволиться, что толку – зарплату всё равно не платили.

Однажды Людмила вспомнила, что умеет шить и вязать. Продав осенью излишек картошки, она эти деньги потратила на шерстяные нитки и связала из них несколько кофточек. Не постеснялась выйти на улицу и продать. Доход значительно превысил расход. Она расклеила по городу объявления, а так как ателье в городе фактически закрылись, женщины проторили дорожку к рукодельнице. Людмила теперь, управившись по хозяйству, садилась возле свекрови и, беседуя с ней, вязала. В своей комнате, чтобы не тарахтеть «Зингером» возле больной, шила. Худо-бедно – семья кормилась этими крохами.

Летом свекровь умерла. Её уход из жизни был очень тяжёлым для всех родных – не стало умного, доброго и бескорыстного человека. Игорь после смерти матери впал в нескончаемую прострацию. На работу ходил исправно, но денег не получал. Институт влачил жалкое существование. Постепенно и маленький бизнес жены перестал давать доход: заказов почти не стало, видимо, потому, что народ жил с пустым карманом. Доходило до того, что кроме картошки в доме ничего больше не было.
- Надо что-то предпринимать, - говорила Людмила мужу. - Может быть, купить ещё участок под дачу и выращивать овощи на продажу. Или там же устроить курятник и продавать яйца...
- На это ведь тоже нужны средства, а где их взять?! – мямлил в ответ Игорь.
- Можно что-то продать, например, наш новый гарнитур, мы пока без него вполне обойдёмся. Да и хрусталь зачем нам сейчас нужен, книги тоже, ковёр...

- Людмила, неужели ты думаешь, что кто-то сейчас всё это купит?!
- Не все же живут без зарплаты. Сколько таких, кто бесстыже обирает народ. А в стране дефицита такие вещи всегда в цене.
Но Игорь не верил в такие проекты и никаких шагов не предпринимал: надеялся, что скоро всё станет на свои места, и он будет жить и работать как прежде. И снова упорно плёлся на работу. Изменить свою жизнь не желал, да и боялся:

«Что я могу? – Ничего! Какой из меня бизнесмен?». Этот человек состоял из жажды знаний, научного и ненаучного любопытства и восторга, а на что-то другое его не хватало. Уникальная память творила чудеса, но парадокс заключался в том, что на этом он полностью исчер-пывался, другими полезными в жизни качествами он не обладал.
Недомолвки в семье перерастали в ссоры. Правда, больше шумела Людмила, а Игорь отмалчивался или уходил из дома. Оксана закончила школу, о дальнейшей учёбе речи пока не было. Она помогала матери на даче и по хозяйству, ведь и с работой тоже было проблемно.

Стихийные бедствия в стране разваливали не только её, но и рушили семьи. Распалась и семья Верёвкиных. Людмиле надоело смотреть, как опускается муж, она не могла достучаться и вбить ему в голову, что необходимо что-то делать, а не сидеть с кислым видом, сложа руки, и ждать с моря погоды. Он равнодушно согласился на размен квартиры, и вскоре Людмила переселилась с детьми в однокомнатную в одном районе города, а Игорь – в другом... Тяжело, страшно, но всё-таки и легче: теперь она сама будет думать о том, как прокормить детей и не надеяться, что муж наконец одумается и предпримет какие-то шаги, чтобы облегчить ту тяжесть, которую она тащит и тащит. Дачу делить не стали, Людмила попросила Игоря помогать ей и урожаем пользоваться вместе. Он, правда, неумело, но помогал.

Переоценка ценностей сейчас, когда ценились еда, тепло, то есть самое обыденное, меняла и менталитет людей. Куда-то вдруг исчезли книги, кино, музыка, возвышенные устремления...
*   *   *
Людмила Верёвкина устроилась на работу, а за Наташей ухаживала Оксана. Люда подрядилась варить обеды для сотрудников инженерного корпуса ремонтно-механического завода, где зарплату ещё худо-бедно выплачивали. Она с утра обходила всех, кто желал отведать её блюд, собирала деньги, ехала на рынок, закупала продукты и к обеду подавала и первое, и второе, и третье. Столовые в те годы активно закрывались, а носить с собой авоськи с вареными яйцами (их, кстати, тоже не всегда можно было купить...) оптимизма не прибавляло.

Постепенно сложился круг клиентов, да и с продавцами на рынке тоже всё было схвачено, ведь карточная система сковывала по рукам, в магазинах даже мыши разбежались. Людмила постепенно втянулась в работу. Не шикарно, конечно, но семью прокормить она уже вполне могла. Помогала иногда Игорю, когда тот проведывал Наташу. После трёх часов дня, перемыв посуду, она бежала домой, готовила детям обед и сразу садилась шить или вязать. Заказов было немного, но всё-таки время от времени они поступали. Иногда засиживалась за шитьём допоздна. Такой ритм жизни изнурял, ведь отдыха не было, но куском хлеба семья была обеспечена, а это главное.

Лихие девяностые, как окрестили те годы, приносили всё больше и больше страданий. Нормальное, культурное общество со здоровой советской биографией как будто взорвалось, как вулкан, и из него полились такая грязь и гадость, о которых в советские времена и понятия не имели.

Как-то соседка по даче рассказала Людмиле эпизод, случившийся три года назад с её семьей. В недавние времена эта история казалась бы неправдоподобной, а нынче – вполне себе банальной. Соседи-пенсионеры из газет узнали, что открылась фирма, куда можно вложить свои сбережения и потом получать хорошие дивиденды. Фирма дескать за счёт вкладчиков раскрутится, обогатится и, пожалуйста, все разживутся от пуза. Старики сняли все свои сбережения и скорее побежали делать вклад в новую фирму, где хвост очереди из счастливых вкладчиков тянулся даже на улице. Но шли месяцы, даже годы, увы, ни денег, ни прибыли, ни даже звука от кормильцев не поступало. Долгий поиск (на удивление) дал результаты, старики нашли фирмачей в Москве и позвонили им по телефону, требуя свои деньги. На том конце провода им ответили, что да, мол, скоро дивиденды потекут рекой, причем в крупных суммах, только для этого необходимо прислать еще пару тысячи долларов. Долго и витиевато объясняли, почему нужно выслать ещё энную сумму. Ну, надо – так надо! Пенсионеры поскребли по сусекам, заняли у родных и знакомых и выслали в обозначенную контору ровно столько, сколько было условлено в устном разговоре. С тех пор прошло ещё больше года, а фирмы и след простыл…

Но что было самым страшным – от беспредела в стране страдали прежде всего дети.
Как-то Людмила шла утром на работу. Народу ещё не так много. Возле рынка увидела стайку мальчишек лет се-ми-двенадцати. Грязные, плохо одеты. Хохочут, толкаются, резвятся. Среди них небольшого роста, худенький мальчуган. Тихий и какой-то испуганный. Вдруг один из пацанов начинает его пинать. От нечего делать подключаются другие. С веселым хохотом, кроме пинков, они пускают в ход кулаки. Мальчик тихо плачет, но не убегает и не зовёт на помощь. Это было похоже на то, как в курятнике куры часто клюют одну и ту же пеструшку, а она воспринимает это как должное. Видимо, её товарки так успокаивают нервы, а бедная курица и родилась только для того, чтобы им в этом «помогать».

Людмила подбежала к ребятам и попыталась увести мальчугана, но он не пошел с ней, а отошел в сторону. Она спросила, откуда они и позвала избитого ребенка с собой, обещала помочь. Но что тут началось. Пацаны начали улюлюкать, кривляться, кидать в неё камни. Один – видимо, лидер, но такой тщедушный, что в это трудно было поверить, – вытащил пачку денег и стал хвастаться перед женщиной:
- Посмотри, у тебя таких денег никогда не было.

Видно было, что мальчишки его боятся и слушаются беспрекословно. Он вёл себя настолько вызывающе-нагло, в нём уга-дывалась такая жестокость, что даже Людмила, взрослый человек, вошла в ступор. Она попыталась их пристыдить. Но это было опрометчиво с её стороны. Они ещё пуще разошлись. Подбадриваемые тщедушненьким вожаком, подбегали к ней сзади и толкали в спину, продолжали кидаться камнями. Женщине ничего не оставалось, как побыстрее унести ноги...

Складывалось впечатление, будто дремавшие в счастливые годы низменные чувства людей ждали и не могли дождаться, когда же их выпустят на волю, так много оказалось вокруг вредоносного, жестокого, злого. Грабежи, кражи, аферы, убийства, рэкет, невыплата заработной платы, издевательства и прочее-прочее властно правили новой жизнью. Армия наркоманов пополнялась новобранцами, и это оказалось чуть ли не самым страшным: нехватка денег на дозы плодила новых и новых бандитов. А те, кто грел на этом руки, разными хитросплетениями увеличивали их строй.
За бесконечными хлопотами о хлебе насущном, Людмила не заметила странности в поведении старшей дочери. Оксана по-ступила на годичные курсы бухгалтеров (курсы тоже расплодились всякие разные – только плати...), учёбу оплачивала Людмила. Она была рада, что дочь получит хоть какую-то специальность. Пока, а там видно будет. Дочь стала задерживаться после вечерних занятий, порою приходила домой заполночь. Людмила не удивлялась, когда-то и у неё в молодые годы было то же самое. Но од-нажды ночью, открыв дверь Оксане, Людмилу поразил вид дочери: странно цепляясь за стены и дверные косяки, с разбегающимися в разные стороны глазами, бледная и отрешённая, Оксана побрела в туалет.

- Оксана, что с тобой? - с испугом спросила мать. - Ты, часом, не заболела? А может быть ты пьяна?
Людмила опередила девушку и принюхалась – нет, спиртным не пахнет.
- Пу-у-сты менья, - бессвязно пролепетала Оксана и грубо отпихнула мать. В туалете её стошнило, она вырвала мимо унитаза и упала на пол, выставив длинные ноги в коридор. Непонятно – то ли она спала, то ли находилась в полусонной прострации.
- Доченька, что с тобой? - замирая от ужаса, тихо, чтобы не разбудить Наташу, говорила Людмила, пытаясь помочь подняться и пройти в зал, где стояла её раскладушка.
Перетащить её у матери не хватило сил. Дочь не поднималась. Глаза под закрытыми веками катались так страшно, что Людмила кинулась к телефону, чтобы вызвать «скорую». Ждать пришлось недолго.

- Давно она курит и нюхает отраву? - спросила врач, осмотрев больную и прослушав лёгкие. - Слава богу, что ещё пока не колется, а только нюхает. Но и это не за горами, если не примете меры.
- Как нюхает, что нюхает?! - взвопила Людмила. - Неужели наркотики?
- Да, наркотики. И, видимо, уже более крепкие. Детей сейчас надо держать под строгим контролем, мамаша, - врач сделала Оксане укол и уехала, оставив мать в полном недоумении и ужасе.
Как так? И её дочка, такая тонкая и сияющая, милая и дорогая, оказалась жертвой этой невыносимой жизни. Нет! Нет!
К кому обратиться за помощью? Конечно, к Наталье Самойленко. Кто, как ни она, расставит все точки над «i». Утром при-страстный разговор с дочерью ничего не дал. Оксана молчала. Бледная и подавленная, она лежала на своей раскладушке, отвер-нувшись от матери. Наташа пыталась обнять старшую сестру, которую очень любила и которой заглядывала в рот. Почему мама ругает Оксану? Что она такого плохого сделала?

- Мне сейчас некогда с тобой вести душеспасительные разговоры, на работу опоздаю. Вечером никуда не уходи. Это не просьба, это приказ, поняла, - металл в голосе ничего хорошего дочери не сулил...
Людмила позвонила Наталье и попросила выкроить час и приехать вечером к ней домой. Серьёзный разговор, нужна помощь.
В шесть часов вечера Наталья позвонила в дверь к Верёвкиным. Взволнованность подруги подсказывала, что дело не шу-точное.
Оксана сидела в зале с тетрадью бухучёта и пялилась в текст, стараясь вникнуть в тему. Но боязнь перед матерью и тётей Наташей не давала ей успокоиться с самого утра. «Ой, что будет!» Наташа играла с куклой, испуганная серьёзностью обстановки. Она даже не подбежала к любимой тёте Наташе, чтобы чмокнуть её и показать свои рисунки.

- Знаешь, Наташа, разве я могла бы подумать, что и моя дочь станет наркоманкой? - заплакала вдруг Людмила, уставшая за эти сутки от тяжких переживаний.
- Это правда? - спросила Наталья свою крестницу. - Расскажи, только всё честно, без вранья...
- Да я только понюхала несколько раз и всё, - пряча глаза, залепетала юная дурочка.
- Я же сказала – без вранья... - строго прервала её Самойленко. - Говори...
Оксана созналась, что уже больше месяца с друзьями в соседнем подъезде нюхают порошок, а вчера курили травку. Ничего, мол, страшного не происходит. Ничего такого опасного здесь нет...
- Как называется порошок? - не меняя тон, поинтересовалась строгая тётя Наташа.
- Кокаин, - заплакала вдруг Оксана.

- Не реви, твои слёзы нас сейчас не проймут. Деньги ты за это платишь? Кто оплачивает порошок и травки? - прокурорским тоном продолжала всегда такая ласковая и милая тётя.
- Нет, я ещё не платила. Вчера мне сказали, чтобы я сегодня принесла две тысячи рублей. Я испугалась и сказала, что у меня нет таких денег, - шмыгая носом, говорила расстроенная девушка.
- Они тебе угрожали?
- Нет.
- Так, сиди дома и не высовывай носа больше недели. Мать сходит завтра на занятия и предупредит, что ты заболела. Учёбу потом придётся догонять. Какой, говоришь, дом и подъезд, где тебя сегодня ждут с деньгами?
Оксана назвала.

- А теперь послушай меня внимательно. Ты хоть отдаёшь себе отчёт, что ты творишь, и чем всё это может закончиться для тебя и для твоей семьи. Наркоманы долго не живут, чем сильнее погружаются в эту пучину, тем труднее выкарабкаться. Слава Богу, что мы тебя вовремя можем остановить. Скажи, тебе надоело жить?
Оксана отрицательно мотнула головой.
- Вот видишь, ты хочешь жить. А представить себе жизнь, где только доза и доза, ты ещё не можешь. Где ты будешь брать такие деньги? У матери, которая колотится день и ночь, чтобы вас прокормить? У маленькой сестрёнки, которую ждёт голодная жизнь? Или будешь воровать, грабить, а, может быть, и убивать ради денег на дозы?
Оксана испуганно заморгала глазами, заплакала, некрасиво кривя в сторону рот.
- А потом лет в тридцать умрёшь и всё! Этого ты желаешь? Остановись, девонька, а не то нам всем строго придётся за тебя взяться, вплоть до того, что запереть дома. А что делать прикажешь?

От этой невыносимой тирады даже Людмила притихла и сжалась в комок. «Правильно, - думала она, - только так и надо. Иначе погибнем все...».
Наталья вызвала милицию. В этот же вечер всю компанию наркоманов задержали.
Людмила теперь следила за каждым передвижением старшей дочери, цеплялась к любому слову, взгляду. Но Оксана ис-правно посещала занятия, вовремя возвращалась домой. Она сама боялась встретиться хоть с кем-то из бывших «друзей».
*   *   *
Жить становилось всё труднее. Вскоре Верёвкина потеряла работу. Платить зарплату работникам РМЗ тоже перестали, и Людмила, забрав электроплитку и свою посуду, перетащила всё домой. Игорь семье помочь тоже ничем не мог. Наташа училась во втором классе, а Оксана, поработав несколько месяцев бухгалтером в РМЗ, куда ей помогла устроиться мать, тоже работу бросила: что толку – зарплату не платили никому...

Смена рублей на тенге в 1994 году изменила положение только в том, что убрали пару нолей, ведь по старым рублям у многих советских людей на сберкнижках числились астрономические суммы, просто миллионерами стали, так обесценились со-ветские рубли, только денег-то никто не видел... И как показало время, свои кровные народ так и не получил. В начале 2000 годов выплатили что называется копейки тем, кто сохранил свои сберкнижки – вот и всё.
Несчастная страна, бессовестное правительство...

Ольга Вереха также кидалась на разные подработки, чтобы выжить. Правда, ей помогал бывший муж, ставший бизнесменом: торговал на рынке бытовой техникой. Его новая семья пополнилась рождением сына, и ему надо было крутиться, чтобы прокормить детей. Его жена помогала торговать, а Ольга была у них на подхвате.

Как-то Людмила позвонила подруге и предложила ей совместно заняться бизнесом: попросить взаймы у её бывшего мужа денег, купить кур и разводить на её даче. Можно продавать и мясо, и яйца.
- Я не осмелюсь попросить у него крупную сумму денег, да и вряд ли они у него есть в таком количестве, он сам еле-еле сводит концы с концами. К тому же – какой из меня бизнесмен? Нет, подруга, извини, в этом плане от меня поддержки не жди.
- Да я вижу, с тобой каши не сваришь, - чуть не заплакала Людмила. Ей трудно было расстаться с такой хорошей идеей.
Обращаться за помощью к Самойленко она тоже не стала, ведь и Константин с Натальей едва выживают. Просить у матери бесполезно. Её немалые сбережения при дефолте испарились, как и не были. Варвара Тимофеевна чуть ума не лишилась, когда в то роковое для всей страны утро, она проснулась без единой копейки в кармане. Пенсию ей тоже не выплачивали месяцами.
Однажды Людмила бродила по городу в поисках работы для себя и дочери. Безрезультатно проходив полдня, она плелась домой в таком упадническом настроении, что жить не хотелось.

И вдруг она увидела Гулькину. В свои пятьдесят пять бывшая царица треста выглядела на все семьдесят. Выцветшая, морщинистая она, кряхтя, тащила тележку, нагруженную двумя огромными полосатыми сумками. Такие сумки, с некоторых пор ставшие необходимыми многочисленным торговцам на рынке, мелькали в городе так часто, что удручающе действовали на нервы. Видимо, Раиса, как ишачок, трудилась нынче на ярмарке. «Кого она теперь объегоривает и обкрадывает? Ведь бессовестных людей никогда жизнь не меняет в лучшую сторону, - равнодушно подумалось Людмиле. - Вот это как раз то, что ей и надо. Представляю, как она картаво скандалит с покупателями, когда они её уличают в обмане…».
Людмила знала, что трест практически развалился, что все работники выставлены на улицу, и каждый ищет место под солнцем. Наталья Самойленко, правда, осталась в тресте, где с недавних пор открылось небольшое техническое предприятие, оказывающее услуги на заказ. Чертежи шли даже за границу, и худо-бедно Наталья зарплату получала.

В этот же день Людмила, неожиданно для себя, познакомилась с мужчиной.
- Вам плохо? - услышала она участливый мужской голос, когда до дома оставалось две остановки. Денег не было даже на трамвай.
Людмила увидела перед собой просто одетого мужчину лет сорока. Не очень чистая куртка, слишком потёртые джинсы. Волосы неухоженные, свисали крупными локонами. Но некоторая неопрятность в одежде вовсе не портила его красивое лицо. От-крытый взгляд серо-зелёных глаз, хорошо оформленный нос, мужественный изгиб губ, – Людмиле он понравился.
- Да мне плохо, - прошелестела, почти не размыкая пухлых губ, женщина.
- Если вы не торопитесь, давайте прогуляемся, - вдруг предложил незнакомец. - Леонид. А вас как зовут?
- Людмила. Давайте!

«Зачем я согласилась?» - вяло размышляла она, когда он пристроился рядом.
- Если не секрет, то поделитесь своими печалями? - сразу взял быка за рога Леонид.
- Сейчас, наверное, у многих одна печаль: найти оплачиваемую работу... - ответила Верёвкина и подумала, что речь у него достаточно грамотная.
- Согласен. Давно ищите работу?
- Нет, не так давно. Ищу и для себя, и для старшей дочери.
Людмила даже не заметила, как они подошли к её дому. За это время она незаметно для себя вкратце поведала незнакомому мужчине о своей жизни. Он ненавязчиво задавал вопросы, сочувствовал как-то уж очень корректно, без восклицаний и оханья.

На следующий день, когда Наташа ушла в школу, а Оксана отправилась искать работу, раздался звонок в дверь. За порогом стоял Леонид. В руках он держал авоську с продуктами. Люда даже не удивилась: ну узнал адрес у соседей, что такого.
- Можно войти? – и, не дождавшись приглашения, перешагнул порог дома и сразу направился в кухню, выгрузив на стол палку колбасы, батон хлеба, большую сырую рыбину, коробку рафинированного сахара, пачку грузинского чая и пачку сливочного масла.
- Откуда столько добра? - поинтересовалась хозяйка.
- Я работаю на мясокомбинате оператором. Худо-бедно продуктами мы себя ещё обеспечиваем, кое-что меняем на рыбу, масло и другое. Зарплату, правда, тоже почти не видим. Живу вот уже почти пять лет один. С женой разошёлся, своих родных детей нет. Вот и вся моя биография. Где у вас точилка для ножей, надо рыбу разделать, - он деловито пошёл в ванную помыть руки.

- Спасибо, конечно, мне даже неловко, - пробормотала Людмила, подавая ему нож и точилку.
Большущую рыбину, кажется, судака, он долго чистил и разделывал на порционные куски. Часть выложил на стол, а ос-тальное затолкал в пустой морозильник. Затем убрал за собой, чисто вымыв всё от рыбной чешуи.
- Мне сегодня во вторую смену, поэтому я ещё успею с вами пообедать жареной рыбкой, если позволите? - он внимательно заглянул в потухшие глаза женщины.
«Аферист или обыкновенный мужик, не пойму, - думала Людмила. - Неужели я ему понравилась такая неухоженная?» - она смотрела на его грязноватый свитер, лохмы и не знала, как ей себя вести.

А он взялся жарить рыбу. Люда почистила свою дачную картошку, единственное, что было в доме из еды. А потом они обедали. Разговор вяло перескакивал от одной темы к другой. Поев и попив чаю, Леонид попрощался и ушёл.
«Странно всё это, надо быть острожной. Но с другой стороны, какой у него резон от бедной женщины», - думала Людмила, а в душе радовалась, что накормит детей вкусным, сытным ужином.
*    *    *
Леонид Алексеевич Борисевич не часто, но стал захаживать с продуктами к Верёвкиным. Помогал Людмиле готовить обеды, ел и уходил. Её удивляло, что он ни разу не попытался даже намекнуть на какие-либо другие отношения. Она испытывала неловкость от всего этого, ведь он не обязан кормить её семью.
- Я никак не пойму, зачем вы взяли на себя такие хлопоты и расходы, помогая чужой семье? Своим помогать некому что ли? - спросила она его как-то прямо в лоб. В конце концов, когда-нибудь ведь надо понять – что к чему...
- Мне и правда помогать особо некому. Мать со старшей сестрой уехали в Россию, а я остался здесь один. С бывшей женой отношений не поддерживаю. Не скрываю, что ты мне понравилась, - признался вдруг Леонид. - Но я не уверен, что и ты могла бы мною заинтересоваться. Денег на одежду нет, хожу как полубомж, кому я такой могу понравиться. Да и жалко мне тебя стало, когда увидел, как тебе живётся...

- Спасибо, конечно. Вы же понимаете, что пока отблагодарить мне вас нечем. Поверьте, я каждый раз испытываю неловкость, когда Вы приносите продукты... - Людмила искренне смотрела в глаза малознакомого мужчины и не знала, как ей себя с ним вести. С молодых лет она чётко уяснила для себя отношения мужчины и женщины и знала – когда и как с ними обращаться. А сейчас ей сорок лет и она теряется, словно совсем юная девчонка.
- А я и не жду от тебя благодарностей. И потом, когда я прихожу в твой дом, у меня есть ощущение семьи, а для одинокого мужчины это много значит. Вот мы с тобой и квиты: я приношу продукты, ты даришь мне тепло домашнего очага...
- Да уж – равнозначный обмен... - улыбнулась женщина. Она смотрела на его руки в темных пятнах и ссадинах, и ей вдруг стало его жалко. - Но хочу надеяться, что скоро всё изменится, не всегда ведь жизнь будет такой беспросветной.

Леонид ушёл, а Людмила полезла в шифоньер и вытащила наполовину связанный пуловер, которой она когда-то начала вя-зать для Игоря, но потом – ни времени, ни желания закончить работу не было. Разыскала шерстяную пряжу, разноцветными клуб-ками без дела валявшейся в большой коробке из-под цветного телевизора, купленного четой Верёвкиных в лучшие времена. Эту коробку перетащили при переезде, да так она и стояла в углу с разной мелочью. Женщина вспомнила, как радовалась вся семья, когда впервые смотрели цветную трансляцию праздничного концерта в честь дня милиции. А сейчас даже нет желания смотреть телевизор: там крах крупных предприятий; там убили; там гибнут мальчишки-солдаты; там выживший из ума пьяный российский президент кривляется в заморской стране на сцене, и все вокруг заходятся хохотом от чудачеств главного русского медведя... А в Чечне горы трупов шевелятся от недобитых невинных людей. Во всей развалившейся стране хаос и страх. А в кормилицах-деревнях голод и тоска. Везде обман и невежество...

Люда постаралась отогнать от себя тяжёлые мысли и с удовольствием взялась довязывать вещь, радуясь – как ей приятно будет подарить её Леониду. Она аккуратно сложила готовый пуловер в новый полиэтиленовый пакет и с нетерпением ждала его прихода. Он долго не приходил, и Людмила решила, что последний открытый разговор, видимо, вспугнул его. А может быть, встретил другую. Женщина вдруг почувствовала укол в сердце и сама удивилась своему настроению: неужели он ей нравится и она ревнует? В его продовольственном пайке семья уже не очень нуждалась, они уже не сидели только на одной картошке: Оксана подрядилась торговать на рынке женской обувью и приносила в дом кое-какие деньги.

Но он пришёл в воскресенье со своей неизменной авоськой, так же деловито выгрузил продукты, помог приготовить обед, пообедал с Людмилой и Наташей. Оксана с утра ушла на работу.
- Можно я у вас немного побуду? Сегодня у меня выходной и я могу позволить себе побыть в гостях, - чуть виновато пряча глаза, спросил Леонид.
- Конечно! Располагайся, можешь отдохнуть на диване, ты нам не помешаешь. А я приготовила тебе подарок, - протянула хозяйка дома гостю пакет с пуловером.
- Спасибо, - ничуть не удивившись презенту, произнёс Леонид. Он тут же снял с себя старый, скатавшийся крупными ка-тышками свитер, и надел новый.
Людмила отметила про себя, что он постригся, волосы были чистыми и красиво завивались в крупные кольца.

Затем он вышел на балкон покурить, позвал Людмилу.
- Какой у тебя красивый вид с балкона, - сказал он. - Посмотри вокруг.
С девятого этажа её квартиры действительно был замечательный вид на церковь. Её построили недавно. С каждым днем добавлялось все больше красоты: изумрудные лужайки с высоты казались пластиковыми; ровные, желтые и коричневые, как ков-рижки, участки земли подготовлены для клумб; маленькие, ярко-зеленые елочки – будто искусственные, радовали глаз; выложенные из разноцветной плитки дорожки отливали нежно розовым и голубым цветом; бело-матовые фонари казались надувными шарами; золотые главы храма гармонировали с сочно зеленым куполом, а такие же зеленые скамеечки создавали уют и покой; добротное ажурное ограждение придавало всему законченный и благородный вид. И все это на фоне то голубого, то свинцово-серого (в зависимости от погоды), а то и зеленовато-розового Иртыша с его пышной зеленью на противоположном берегу. Красота, идеальный порядок, божественный колокольный звон, волнами прокатывающий по окрестности, невольно настраивают и мысли, и чувства на торжественность. Только звонкие детские голоса, не затихающие дотемна – красивые карусели, качели, различные игровые формы отныне привлекают сюда детей, – делают эту возвышенную торжественность земной и верится, что всегда будет вот так спокойно, красиво, чисто и празднично!
Храм – во имя благоденствия!

- Думаешь, я замечаю эту красоту. Как-то в последнее время не до неё, - грустно глядя на это великолепие, сказала Людмила. – Рада, что накормила сегодня своих детей, а сама вся в думах, чем их кормить завтра…
- Да, всё как-то стало безрадостным, - поддержал её Леонид. – Ничего, будем надеяться на лучшее.
А вокруг земная жизнь продолжала идти своим чередом. Леонид с Людмилой только собрались зайти в квартиру, как уви-дели такую картину. На крыше соседнего дома ворона с аппетитом что-то клевала. Рядом пристроились сорока и пара воробышек. Пасут. Потихоньку с оглядками, подбираются ближе. Ворона начеку, с куском в клюве перепрыгивает дальше от нахальных вори-шек. Допрыгалась, что у края крыши роняет кусок на землю. Шустрость воробьишек удивительна. Мгновение – и они у заветного лакомства. Торопливо клюют. Тут и сорока подоспела, и вся компания, не мешая друг другу, обедает. Ворона понаблюдала с крыши за нахальной стайкой и равнодушно улетела. Не жалко, коль сама наелась.
Люда с Леонидом расхохотались, да так весело и безудержно, как не смеялись давно.

- Чему вы смеётесь? - Наташа выскочила на балкон, посмотреть, что так рассмешило маму и дядю Лёню.
- Я сейчас докурю и потом расскажу, - сказал Леонид.
Наташа ушла в комнату. Мужчина и женщина находились близко друг к другу, остро ощущая эту близость. Людмила вдруг ощутила в теле томление и приятную зовущую мягкость. Так бы и стояла рядом в этой завораживающей вокруг красоте.
Потом Леонид рассказал Наташе про воробьёв и ворону, и она тоже весело смеялась и просила рассказать ещё раз, так по-нравился ей его рассказ. Затем девочка привлекла Леонида к игре в шашки и шахматы. Её и Оксану учил играть отец. Наташа ещё совсем маленькой легко освоила мастерство игры и, удивляя соперника, быстро его обыграла. Попытка отыграться ничего не дала.
- Ты посещаешь шахматно-шашечный кружок? - спросил девочку слегка озадаченный мужчина. – Я ведь тебе не поддаюсь, во всяком случае – второй раз.

- Нет. Меня научил играть папа.
- Молодец! А я научу тебя играть в «Морской бой», и вот тут-то ты меня не победишь, - довольно потирая руки, сказал Ле-онид.
- А я умею, - тоже потирая руки, засмеялась девочка, - так что ты меня не обыграешь...
Пока дочка играла с гостем в «Морской бой», Людмила, закрывшись в ванной, накрутила светло-лукового цвета волосы на плойку, подкрасилась и надела кокетливый халатик. Посмотрела на себя и осталась довольна: ещё очень даже миловидная женщина! Она в последнее время и забыла, что еще пока женщина, а не старушка. Замотанная, уставшая, с озабоченной физиономией, как она вообще могла кому-нибудь из мужчин понравиться, непонятно? Испытывая удовлетворение от своего вида, Людмила даже смутилась, когда поймала на себе внимательный взгляд мужчины. Ничего не сказав, он снова углубился в игру с Наташей, а Люда ушла в кухню готовить ужин, ведь с работы скоро должна прийти Оксана.

Вчера на Оксанину зарплату купила муку, молоко и с десяток яиц. Решила напечь блинов. Вечером все дружно уплетали блины, макая в растопленное сливочное масло, которое принёс Леонид. Девочки Леонида уже знали и спокойно реагировали на чужого дядю.
Когда гость собрался уходить, Люда напросилась проводить его до остановки.

Надев плащ, пояс которого подчёркивал её тонкую талию, и туфли на высоком каблуке, с хорошей причёской женщина прекрасно выглядела. В свете убывающего дня видны были все оттенки светло-серых глаз – взволнованность, лёгкое кокетство и тихая радость. Она взяла Леонида под руку и сказала, что если он не против, они могут прогуляться на Иртыш. Нет, он не против!..
- Мне даже неловко рядом с такой симпатичной девушкой... - слегка отстраняясь от неё, сказал Леонид. - Надо где-то раз-добыть денег, чтобы купить себе кое-какие новые вещи.
- Да брось ты, ради бога! Глупости какие-то, - улыбнулась Люда и крепче взяла его под руку. - Купим, вот увидишь, - сама себе удивляясь, уверенно произнесла она.

В свете редких фонарей они любовались волнами, переливающимися тёмными и серыми цветами, лёгкими блескучими очертаниями вырисовывая кромку берега. Было даже удивительно, что ещё кое-где сохранились не разбитые фонари и лампочки. Облезлые лавочки, покрашенные когда-то в желтый и зелёный цвета, сиротливо открывали взору кривые, похожие на лапы льва, ножки. Сиденья, наверное, кому-то мешали, их грубо отломили, оставив рыпаные куски, и унесли неизвестно куда и зачем.
С реки повеяло довольно холодным ветерком. Людмила поёжилась и плотнее прижалась к кавалеру. Он вдруг чмокнул её в кончик носа, а потом, неожиданно для себя, с силой привлёк к себе женщину и впился в её пухлые губы таким поцелуем, что у неё подломились колени, и она ослаблено приникла к нему.

«Как мне знаком этот поцелуй в кончик носа, когда-то Алексей меня так поцеловал… Боже, как хочется любить и быть любимой! А я-то уже себя списала, считала старой. Забыла о таких вещах, ради которых ещё стоит жить», - думала Людмила, всё плотнее прижимаясь к мужчине. Ей казалось, что сердце остановилось. А он целовал и целовал. Боже! Как он целовал!
- Пойдем ко мне, я тебя умоляю. А иначе просто умру... - забормотал Леонид, не отпуская от себя такую желанную и такую потрясающую женщину. - Здесь недалеко.
- Пойдём, - выдохнула она.
- Только, пожалуйста, не удивляйся моей бедности. После развода у меня, кроме однокомнатной квартиры и кое-каких старых вещей, ничего не осталось. А купить, сама понимаешь, сейчас не на что... - говорил Леонид, открывая дверь своей квартиры.

Но ей было всё равно, какая у него обстановка, она хотела любить...
- Я так хочу любить! - шептала Людмила, увлекая мужчину в кочковатую с продавленными пружинами кровать.
В эту ночь она уснула со счастливым чувством тайного обладания.
Утром оба чувствовали себя звонкими, невесомыми, как будто их тела сбросили тяжёлый груз... Леонид просто ошалел от счастья. Он даже в мыслях не мог допустить, что такая женщина, ясноглазая красавица стала его возлюбленной. Он постарается сделать все, чтобы она была счастливой.
*   *   *
Теперь, когда у Людмилы начались новые чувства, чувства женщины познавшей все тонкости любви и хорошо владеющей этим искусством, она настолько подчинила любимого своей страсти, что их бурные слияния казались ему вечностью и даже безумством. Она уже не помнила, что у неё когда-то были другие мужчины, эти дни безвозвратно ушли и забыты. Вся её прежняя жизнь с ними казались ей теперь необязательными свиданиями, и разбились как тонкий стакан и только никчемные осколки остались от той жизни. Только он, только он!

Первое время, после их невероятных перевоплощений в одно целое, Людмила жила в какой-то странной прострации. Она автоматически выполняла обязанности матери и хозяйки, но в её сознании мысли о встрече с возлюбленным вытесняли все остальные. В глубине души она понимала, что это плохо, что у неё дочки, о которых она обязана думать в первую очередь, но она думала даже не о Леониде, а о своей страсти к нему, и эта страсть перекрывала всё-всё! Тело отныне пребывало в сладкой истоме, требовало и требовало всё новых ласк, причем так, как будто в последний раз. И, слава Богу – оно свою порцию ласк получало.

«Хитрый Боженька! Как же ты всё так устроил?..» - думала иногда женщина. Ей казалось, что если вдруг это прервётся – она умрёт. Встреча и знакомство с Леонидом произошли без особых усилий судьбы, без хитроумных планов, следуя естественному ходу событий, и это удивляло Людмилу, ведь раньше она искала, старалась, мучилась. «Ну и слава Богу», - с удовлетворением думала она. В её организме начала работать какая-то запасная программа, включился заблокированный механизм, что-то обновилось, оживилось. Даже трудности не пугали.
- Боже, насколько ты лучше всех мужчин, которых я знала, разных там Николаев, Владимиров, Михаилов... - гладя волосы любимого, шептала Люда, обласканная и успокоенная.
- А ты расскажи, - целуя её тёплые, будто солнцем нагретые губы, попросил он.
- Будет ли тебе приятно знать о моих мужчинах? - с сомнением поинтересовалась она.
- Ну, не очень, конечно, однако и секрета большого не вижу. Это жизнь...
И Людмила рассказала Леониду всю свою жизнь, всё без утайки.

- Да, досталось тебе, - привлекая к себе женщину, вздохнул он. - Больше у тебя ничего плохого не будет.
Расставаться с Леонидом она даже не думала. Люда считала его своим счастливым приобретением и дальнейшую жизнь решила строить только с ним. Надо думать, где и как зарабатывать на жизнь, ведь у её нового мужчины денег нет. Те продукты, добываемые разными правдами и неправдами, прокормить семью не смогут. Оксане ведь тоже надо иметь свои деньги, сколько она будет отдавать их в общий котёл. Мысли о выживании не давали ей покоя.
- Леонид, я хочу поделиться своими думами о том, как нам выжить. Предлагаю продать одну из наших квартир, вторую ос-тавить Оксане, а на вырученные деньги купить под Павлодаром в деревне домик и завести своё хозяйство. Прежде всего, кур. Я уже даже нашла домик в пригороде Аксу с приусадебным участком. Он стоит копейки. Денег нам хватит и на кур, ведь можно продать кое-какую мебель, вещи, дачу. А там постепенно расширим хозяйство. Как ты на это смотришь? - Люда с надеждой заглядывала в глаза Леониду.

- Честно сказать, я, наверное, менее решительный, чем ты. Квартира – это всё-таки какая-никакая гарантия чего-то стабиль-ного. А вдруг у нас ничего не получится. Ведь у людей нет денег, чтобы покупать мясо и яйца, на хлеб и молоко бы хватило. Правда, не знаю... - Леонид сник, тревожно теребя оборку скатерти и пряча глаза от Людмилы.
- Ну, хорошо, я пока не буду к тебе приставать со своими планами, подумай сам, что нам делать, - как можно спокойнее за-крыла она эту тему. Подходить к этому вопросу надо осторожно, чтобы не вспугнуть мужчину.
С этого дня Людмила ненавязчиво приводила всё новые и новые доводы её правильного выбора. Наконец он согласился, и женщина тут же взялась за дело. Съездила в деревню, договорилась о цене домика, сляпанного из двух старых вагонов с пристройкой в виде утеплённой кухни. Добилась согласия Игоря Верёвкина на продажу дачи, дала объявления в газеты. Квартиры в те годы обесценились – народ валом повалил из СНГ. Ту цену, которую Людмила просила, она, конечно, не получила, но её удовлетворила и другая, куда ниже. Также почти за бесценок продала дачу, гостиную стенку, хрусталь, книги. Леонид сразу с работы увольняться не стал, решили, что пока всеми делами будет заниматься Людмила, а потом подключится и он.

Перевезли в вагончики двуспальную кровать, кухонный стол, несколько стульев, раскладушку, утварь – вот собственно и всё имущество. Леонид сколотил несколько полок для посуды и книг, соорудил что-то вроде шкафа для вещей. Благо, бросового дерева вокруг было много.
Оксана осталась в городе в однокомнатной, тоже почти пустой квартире. Наташа осенью должна была пойти в сельскую школу. Девочка переживала и плакала по бывшим подружкам и классу, но и понимала, что деваться некуда.
- Будут у тебя и в новой школе подружки, - успокаивала Люда свою дочурку. - Ты же у меня умница и всё понимаешь...
- Мне папу жалко, как он там без нас будет жить! - Наташа тёрла кулачком глаза, стараясь унять слёзы.

- Встанем на ноги и поможем твоему отцу материально. А сейчас нам всем надо потерпеть, - Людмила и сама едва сдержи-валась, чтобы не разрыдаться.
Игорь Верёвкин ничем семье не помогал, более того сам частенько не отказывался, когда Людмила приглашала его пообе-дать. Безвольный и безынициативный – он плохо ориентировался в этой расхристанной жизни и толку от него нигде не было. Даже на даче он мог часами слоняться из угла в угол без проку. Людмила жалела его, старалась хоть как-то помогать, но этот довесок для неё был тяжел – дочек бы прокормить... Игорь никогда ничего не просил и не жаловался: он понимал, что не приспособлен к жизненным тяготам и от того, что остался один, претензий ни к кому не имел – сам виноват. Скучал по семье, часто проведывал и в глубине души верил, что всё изменится к лучшему, и он снова будет получать заработную плату в институте и жить со своей семьёй. Узнав о новом возлюбленном бывшей жены, затосковал и испугался, видя, как расцвела Людмила, как загорелась новыми идеями о выживании. Со всеми её доводами и начинаниями он молча соглашался, дав согласие на продажу дачи и имущества.

Птицефабрики в области уже почти все позакрывались, и Людмила ездила по районам в поисках птицы. Она и подумать не могла, что купить цыплят не просто, не знала, что из купленного цыплячьего выводка выживает меньше половины. Как и чем кор-мить птицу она узнавала из книг, обшарив несколько библиотек, слава Богу, сохранившихся в разгромленной области. Утеплили с Леонидом сарай, провели туда свет и подключили большую лампу для обогрева в зимнее время. Купили двух поросят, которым Леонид смастерил просторную клетку. Добыли на прокорм дроблёнку, добавляли в пойло хлеб и картошку. Надо ж как-то кормить прожорливую живность.

Большое желание вырваться из нищенского существования давало силы и не позволяло расслабиться. Людмила по утрам вставала рано и в первую очередь бежала в сарай – покормить голодное хозяйство. А потом, после завтрака, шла в огород пропа-лывать картошку, грядки с помидорами, огурцами, морковью, свеклой и луком. Для начала и этого было достаточно, на следующий год она запланировала увеличить огород, взяв участок недалеко от Иртыша. Её дом располагался рядом с рекой, и это было удобно. Леонид соорудил что-то в виде ручной помпы и качал воду для полива прямо из реки. Часто рыбачил, что тоже разнообразило стол.

Осенью больше половины петушков Людмила отвозила на продажу в город. Нельзя сказать, что товар распродавался легко, но всё-таки птицу постепенно раскупали, и в семье появились живые деньги, что до невозможности радовало хозяйку. К весне она купила телочку, и ещё пару поросят. Леонид накосил в пойме Иртыша траву, соорудил сеновал и загрузил его пахучим сеном. А потом молодые курочки начали нестись, появились первые яйца, на которые больше всего рассчитывала хозяйка, – от их продажи зависела жизнь всей семьи.
Какой большой радостью было, когда Леонид глубокой осенью зарезал кабанчика – мясом семья на зиму была обеспечена. Оксана, приезжая в деревню, нагружалась мясом, салом, картошкой, домашними соленьями, сберегая крохи, заработанные на яр-марке, где она целыми днями вынуждена была находиться на улице и в мороз, и в жару. Часто она отвозила продукты Игорю Ве-рёвкину, и это было очень кстати, ведь жилось ему трудно...

Нельзя сказать, что разжились от пуза, но нужды большой в семье уже не было.
Людмила не чувствовала усталости, с таким рвением она работала на своём подворье. Вначале она не задумывалась, от чего ей так легко и почему она с таким желанием всё делает. Однажды, когда Леонида несколько дней не было дома, а потом, после расставания, женщина с удвоенным жаром отдавала ему свою любовь, то утром она вдруг подумала: «А потому у меня такой внутренний подъём и желание свернуть горы – от большой страсти к мужчине, от того, что он щедр на ласки и внимание. И от того, что в следующую ночь всё повторится – ещё слаще и радостнее. Боже, как это важно в жизни! И правда – нет преград, хочется жить, творить, петь. И бесконечно любить!».
*   *   *
Однажды Оксана приехала домой не одна: с ней был молодой человек, которого она представила как будущего мужа. Дмитрий Суслов был на два года старше Оксаны, успел пару лет проучиться в индустриальном институте, но потом учёбу пришлось оставить: ему надо было помогать родителям и младшему брату сводить концы с концами. Отец с матерью работали инженерами на тракторном заводе, разумеется, как и везде сейчас, зарплату заводчанам выплачивать забывали из месяца в месяц вот уже несколько лет. Кормили обещаниями, уверяли, что все эти трудности на тракторном временные, но время шло, а лучше не становилось. Увольняться они тоже боялись: где сейчас найти работу? Столько предприятий закрылось, столько людей не могут найти средств к существованию... Слава Богу, что старший сын устроился на ярмарке грузчиком и приносит в дом хоть какие-то копейки.

Людмила сразу поняла, что у молодых людей не лёгкий флирт, а вполне серьёзные отношения. Ну, что ж: когда-то это ведь и должно случиться.
- Мама, мы с Димой подали заявление в ЗАГС. Свадьбы устраивать не будем, соберёмся семьёй и скромно отметим, - сказала дочь за завтраком Людмиле. - У всех проблемы с деньгами.
Будущий зять сидел, потупив от смущения взор.
Люда, хоть и была готова к такому разговору, но чуть не расплакалась: вот и её дочка уже будет жить своей семьёй. Как летит время!
- Леонид, я хочу с тобой посоветоваться, - пригласила Людмила мужа в спальню. - Давно мы не виделись с друзьями. Семьи Самойленко, Вереха, моего брата Валерия, Сашнёвых, Рябовых, Верёвкин, родители жениха, ну и мы всей семьёй – как ты думаешь, большая компания? Сможем ли мы всех собрать и организовать праздничный стол?

- Да, человек тридцать будет. Многовато, конечно. Если уж надумаем приглашать, то и в грязь лицом нельзя упасть. Можно зарезать кабанчика, петушков, яйца свои, муки целый мешок, а остальное докупим, - оптимистично заверил жену Леонид.
- Дмитрий, Оксана, мы решили устроить вам свадебный вечер. Пригласить своих друзей и родственников. Оксана, сколько у тебя подружек? - Люда говорила так, будто уже все всё решили.
- Две, - ответила дочь.
- А с твоей стороны, Дима, кроме родителей, кого бы ты хотел пригласить на свадьбу?
- Не знаю, надо спросить родителей, - растерялся молодой человек. – Ну, ещё мой брат и школьный друг.
- Спроси. Значит, через месяц свадьба. Успеем подготовиться. Как насчёт наряда? - спросила дочку Людмила. - Может быть, я сошью тебе платье сама, главное достать хорошую ткань.

- Достану, - заулыбалась Оксана.
- Дмитрий, пригласи в следующее воскресенье своих родителей к нам, познакомимся.
Людмила, как всегда, загорелась предстоящими заботами и горячо взялась за дело.
Сшила Оксане белое платье, украсив его люрексом. Накупила продуктов, выстаивая огромные очереди. Леонид помогал и волновался не меньше Людмилы.
Праздник решили провести в Оксаниной квартире. Мебели в комнате почти не было, поэтому, по расчету Людмилы, места хватит всем приглашённым. Вместо стульев можно сидеть на диване и на досках, накрытых покрывалами.

Верёвкина обзвонила всех родных и друзей. Уставшие за эти годы от трудного выживания, без праздников и даже маленьких радостей, все с удовольствием согласились погулять на свадьбе.
Родители Дмитрия Людмиле понравились: скромные, простые. Сусловы внесли свою небольшую лепту в застолье, изви-нившись, что со средствами туго: заработную плату не видят месяцами.
- Ничего, у нас мясо есть, а это главное. Остальное добудем, не волнуйтесь, - успокоила будущих сватов Людмила, а они не переставали удивляться хватке и деловитости своей новой родственницы.
Стол и вправду ломился. В это голодное, неприкаянное время люди ещё как-то умудрялись делать что-то по-человечески. Холодец, манты, жареные куры и аппетитные котлеты соперничали с разными салатами и пирогами с рыбой.

Домашние соленья и консервированные овощи дополняли сытные блюда. Оксана даже испекла торт «Наполеон», самый-самый из всех сладких лакомств.
Богатый стол сразу поднял настроение гостям, тосты сменялись один за другим. К тому же в последние годы родные и друзья Людмилы практически не виделись. Развалившаяся и впавшая в деградацию страна разобщила и людей: не до дружбы, не до общения и застольных песен. Особенно Людмиле не хватало Натальи: женская дружба, не смазанная обсуждениями интимности жизни, как-то засыхала и теряла свою прелесть. Дружба вообще всегда требовала подпитки. Но времени на друзей оставалось совсем мало и дружественное пространство сокращалось. Незначительные разногласия в отношении Людмилы и Натальи в своё время выдержали расстановку акцентов, и их союз уже ничем не омрачался.

И вот сегодня встретились, и разговоры полились рекой. Верёвкин сидел рядом с Константином и о чём-то оживлённо с ним беседовал. Наталья Самойленко делилась чем-то с Ольгой Вереха и Валентиной Рябовой. Валерий не мог наговориться с мужем Любови Гавриловны Геннадием Валентиновичем. Молодёжь тоже активно общалась, а потом включили магнитофон и полились песни Булановой, Леонтьева, Овсиенко, Барыкина. Даже нашли место для танцев. А Людмила старалась больше времени уделять родителям жениха и молодым. Леонид в новом, хорошо подогнанном костюме и в поплиновой фиалкового цвета рубахе, бегал в помощниках у жены, наполнял рюмки, приносил горячие блюда. Праздничное настроение ощущалось во всём.

Оксану очень освежала белая ткань нарядного платья. Чёрные сросшиеся брови и накрашенные тушью длинные ресницы ярко контрастировали со светлым нарядом. Белый цветок со светящейся жемчужиной в густых волосах подчёркивал красоту невесты. Пухлые губы растягивала смущённая улыбка. Жених время от времени прижимал к себе своё сокровище и откровенно любовался молодой женой.
«Господи, пусть у моей дочки будет нормальная человеческая жизнь, - грустно думала мать, глядя на старшую дочь. - Её отец успел увидеть дочку совсем крохотной, как бы он сейчас любовался и радовался за неё... Одно плохо: она не получила хорошего образования, девочка способная, умница, но бедность не дала возможности выучиться, - слёзы наворачивались на глаза матери. - Надо успокоиться, ещё не хватало разреветься...».

Самойленко Вадим, красивый, высокий парень, перешёл на пятый курс Московского политехнического института. Помогали родителям Вадима в его учёбе дедушка с бабушкой по отцовской линии. Константин с Натальей сами вряд ли смогли бы материально тянуть своего студента. Он приехал на летние каникулы и подрядился на ярмарке грузчиком, там же виделся с Оксаной, там же познакомился с её парнем. Илья Вереха работал в фирме отца. Младшая Инна поступила в пединститут, но обстановка в вузе была на грани развала, всё шло к тому, что учебное заведение могли закрыть. Дима Сашнёв учился в школе, примерный и молчаливый, он был гордостью Любови Гавриловны и Геннадия Валентиновича. Наташа больше всего липла к своему брату, ведь остальные молодые люди для неё уже такие взрослые. Серёжу, брата жениха, она стеснялась, хотя возраст у них был одинаковым.

- Мы правильно сделали, что устроили праздник и пригласили моих родных и друзей, - говорила после свадьбы Людмила Леониду. - С каким удовольствием все пообщались, и я душой отогрелась рядом с близкими людьми, и ты со всеми познакомился.
- Конечно, правильно. А то живём только работой и заботами о пропитании. Праздники всегда нужны, а сейчас, наверное, особенно, - согласился с ней Леонид.
На подаренные деньги Оксана с Дмитрием купили двухспальную кровать, новые постельное белье и кое-какую посуду. Для начала и это неплохо.
*   *   *
Корова радовала хорошими надоями, в сарае похрюкивали поросята, куры исправно неслись, петушков на продажу хватало, картошки в погребе навалом, домашними соленьями заставлены все полки в кладовке. Всё это радовало и убаюкивало: проживём!
Людмила вошла во вкус и через года три решила расширить хозяйство. Неплохо было бы вырастить ещё пару кабанчиков на продажу, купить ещё телочку. Работы она не боялась, да и муж – хороший помощник. Купить-то купили, а прокормить оказалось очень тяжело. Начались новые проблемы. Трудности с кормами сильно били по рукам: стоимость пшеницы, комбикорма росла, пойменные места оказались вдруг в частных руках и мужиков безжалостно выгоняли с покосов, вплоть до того, что избивали, угрожали, ставили на «счётчик», требуя денег. То же самое с рыбой: многие иртышане кормились, промышляя рыбалкой. И здесь нашлись хозяева, требующие оплату, и без денег не подпускающие к реке рыбаков.

Продать выращенное своими руками уже стало невозможным. Работяг вычисляли и вынуждали продавать за бесценок раз-ным бессовестным прощелыгам, а те потом на базаре наживались за счёт чужого труда... Беспредел принимал угрожающие формы, пуще прежнего загоняя крестьян в нищету. Их отчаянные попытки восстановить справедливость наталкивались на полное равно-душие слуг народа. Социально обнищавший народ защищён не был. Сельские труженики вынуждены были отказываться от хозяйства вообще. Угасали крестьянские дворы, на огородах у многих трава вырастала выше головы. Всё реже в сараях раздавался рёв голодной скотины – всё шло под нож.
Люди уже давно были брошены на произвол судьбы.

Ко многим прочим дармоедам в стране прилипались новые в виде попов, дьяконов и всякого рода прихлебателей в недавно отстроенных церквях. Может быть и нужны церкви для души, для тех, кто снова искренно поверил в существование высшей силы, но такое количество обслуживающего персонала в богоугодных заведениях не вызывает благородного и возвышенного чувства.
Даже такой казусный случай, о чём Людмиле рассказал сосед, и то говорил о многом. А, может, этот случай, произошедший в церкви в праздник крещения, можно охарактеризовать и по-другому?!

Пришло много народу. На улице морозно и, естественно, люди старались попасть в церковь, а места внутри маловато. Вот и случилась небольшая давка, что не очень понравилось батюшке. Он нервничал, делал замечания. Службу закончил и попросил освободить помещение. Но верующие еще не получили святую водицу и тянулись со своими баночками к разливальщику. Батюшка гневался и ругал прихожан за то, что не взяли с собой из дома воды, ее в церкви на всех не хватит. Те, кто был в помещении, пыта-лись выйти, но народ с улицы вдавливал всех обратно, – “уличные” не слышали батюшкиных сердитых тирад. Не выдержал поп: в сердцах схватил одного дедулю за шиворот и стал выталкивать прочь из святого места. Дед, потеряв равновесие, чуть не сшиб рядом стоящую старушку. Давка усилилась, но народу не уменьшалось. Тогда батюшка залез на стол, с которого разливали святую водичку, схватил ведерко с водой и кинул в прихожан...

Сосед Верёвкиной, семидесяти лет от роду, в мокром пальто и с мокрой головой долго ждал автобус, чтобы добраться домой в Аксу. Слава богу, обошлось без простуды. Но в церковь он больше – ни ногой...
Всё это подливало масла в огонь. Люди ещё активней подались за рубеж. А те, кто уехать не мог, отчаянно цеплялись за любую возможность, чтобы выкарабкаться из нужды.
Людмила с Леонидом до последнего боролись за своё хозяйство, до обморока боясь остаться ни с чем. Но постепенно и им пришлось наполовину его сократить. Однако и это не помогало. Достать корм стало настолько проблемным, особенно сено для коров, что пришлось их продать. Зарезать молодых, дойных коров не поднималась рука, а на вырученные от их продажи деньги нельзя было купить даже куртку для Наташи. В тринадцать лет девочка уже перегнала по росту мать. Одежду ей только успевали покупать, так она тянулась вверх.

- Я прямо на стропилу похожа, - жаловалась Наташа старшей сестре. - На физкультуре в строю стою самой первой, все ма-кушки изучила, даже нашего физрука...
- Зато в фотомодели можешь податься, - успокаивала Оксана. - Туда только и берут таких высоких, как ты.
- Ой, нет, не надо. Не хочу ни в какие фотомодели. Что делать, чтобы остановить рост? Прямо и не знаю. Да и фейз у меня не фонтан...
- Фейз – это ерунда. Сейчас такая косметика, что из самой некрасивой девушки, можно нарисовать красавицу, так что по этому поводу даже не переживай. Я тебе буду давать мастер-классы, - успокаивала девочку Оксана.
Наташа внешне очень напоминала своего отца: и ростом, и лицом. Некрасивая, угловатая, костлявая. Она переживала и не хотела мириться с такой вопиющей несправедливостью: её старшая сестра просто красавица, а она...
- Накрась меня прямо сейчас, хочу посмотреть, на кого я буду похожа, - попросила она старшую сестру.
- Ладно. Только мама увидит, заругается.

- Да я потом умоюсь и всё.
Оксана достала сумочку с косметикой и взялась за дело. Через минут двадцать она позволила сестре взглянуть на себя в зеркало. Действительно, Наташа преобразилась так, что и сама себя едва узнала. Слегка подведённые мягкие брови, накрашенные ресницы, лёгкие голубоватые тени на веках и пухлые алые губы – и правда хорошенькая.
Тут вошла Людмила.
- Что это такое? - указывая на лицо младшей дочери, строго спросила она.
- Мама, это я попросила Оксану меня накрасить, хотела посмотреть, стану ли я лучше или буду такой же страхолюдной, как всегда.
- Ну что – стала? - спросила мать.
- По-моему, да. Только ведь всё время краситься надоест, - расстроено заключила девочка. - Ну почему я такая некрасивая?
- Ничего страшного, - тоже как могла, успокаивала Наташу мать. - У тебя сейчас просто такой возраст гадкого утенка. Под-ростки часто бывают неуклюжими, угловатыми. Всё будет хорошо.
«Скоро ведь и Наташа станет взрослой, и что я ей смогу дать? - тревожно думала Людмила, привлекая к груди дочку. - Снова надо думать, как жить дальше».

Оксана с Дмитрием так и работали на ярмарке – уже не на чужого дядю, а на себя. Мотались в Китай, Турцию за товаром, надрывались, как экспедиционные кони, таская тяжёлые баулы. Завели свой лоток и по очереди торговали, худо-бедно зарабатывая на пропитание. Отец Дмитрия, Владимир Михайлович, помогал сыну, больше ему ничего не оставалось. С работы пришлось уволиться – тракторный завод полностью обанкротился. Его жена, Любовь Николаевна, подрядилась работать в больнице санитаркой. Она и этому была без памяти рада.
Людмилу успокаивало хотя бы то, что ей не надо было помогать старшей дочери. Пока у неё с хозяйством всё было в по-рядке, мать часто передавала молодым домашние продукты, а нынче – самим бы прокормиться, ведь постепенно от хозяйства пришлось отказаться. Оставили с десятка два кур и выращивали овощи. От коров и свиней избавились полностью.

Игорю Верёвкину Людмила тоже помогала продуктами, а сейчас, слава Богу, такой необходимости нет: недавно институт реорганизовали, придав ему статус университета с платным обучением. Игоря Анатольевича снова из преподавателей перевели доцентом кафедры строительного факультета. Наконец, он стал получать зарплату, и у Людмилы с Наташей отлегло от сердца. На-таша иногда ездила к отцу и оставалась с ночёвками. Убирала, стирала, варила обеды, а Игорь, глядя на дочь, таял от счастья.
Леонид искал работу и в селе, и в городе, но никому крепкие рабочие руки не были нужны...
*   *   *
Иногда Леонид с двумя односельчанами ездил на своей лодке, которую сам смастерил, на тот берег Иртыша ловить рыбу. Мужиков гоняли новые хозяева, но, бывало, удача сельчанам улыбалась, и они привозили домой чебаков, окуньков и ершиков. Однажды муж Людмилы домой больше не вернулся. Его друзья, истекая кровью, приплелись поздно ночью домой. По их рассказу, на них напали четверо мужчин, называвшие себя хозяевами реки. Они потребовали денег за рыбалку, но денег ни у кого не оказалось.
- Платите или убирайтесь, а иначе вы сгниёте в этом месте, - орали, потрясая палками, эти мерзавцы.
- Мы ведь ловим на удочки, а этого ещё никто не запрещал. Докажите, что вы хозяева реки, - смело парировал Леонид.
- Сейчас докажем, - ухмыльнулся самый наглый бандит.

Его дружки радостно заржали в предвкушении вдарить.
Не успел Леонид опомниться, как град ударов обрушился на его голову. Он вдруг почувствовал себя мягким, совершенно бескостным, красные крупные мушки беспорядочно замелькали перед глазами. Упал и уже не смог встать. Когда его односельчане кинулись на помощь, спасать уже было некого. Леонид упал лицом в воду, затем завалился на бок и не двигался. Он был мёртв. Двое его друзей отчаянно защищались удочками, но крепкие палки в руках отморозков не дали им возможность спастись от сильных ударов. Избив сельчан, новые хозяева земли сели в свой Мерседес и укатили. Кое-как оттащив Леонида от воды, мужчины чуть ли не ползком, едва дотащились до посёлка.

Найти бандитов проблемой не было, все знали, кто они. Но никто и никогда их не судил, они спокойно жили себе на свободе и грабили людей, забирая последнее. Куда только Людмила ни писала, куда ни шла за помощью, чтобы подонков наказали – всё было бесполезно. За неимением улик. Кто может подтвердить, что это были именно они, ведь поздно вечером разглядеть лица не-возможно... А друзьям Леонида ещё и пригрозили: не заткнётесь, уйдёте вслед за своим дружком. Они заткнулись. У них семьи.
Когда Людмиле сказали о смерти Леонида, вначале какой-то мутный туман заволок сознание. От этого тумана голова рас-кололась на несколько частей, а потом красным жаром он поплыл перед глазами. И вдруг почему-то она вспомнила сегодняшний случай, произошедший с ней на взятом под огород участке, где она пропалывала картошку.

На плечо села светлая в горошек бабочка. Людмила полюбовалась красавицей и смахнула её с плеча. Только наклонилась над грядкой, бабочка тут как тут. Щекочет ей руку. Женщина снова согнала её. И так повторялось до тех пор, пока Люда не ушла домой обедать.
После обеда решила позагорать и снова взяться за прополку. Едва улеглась на солнышке, знакомая бабочка тут же умости-лась на лбу. Согнала. Только успокоилась, бабочка щекочет ногу. Согнала, а сама стала наблюдать за ней.

Бабочка села на дерево так, чтобы видеть женщину, и ровно настолько, насколько была недосягаема. Дождалась, когда Людмила затихла, и снова – к ней. Покоя эта озорница не дала. Люда встала и хотела прогнать её с дерева. Но бабочка сидела довольно высоко и даже не реагировала на взмахи руками. Людмила легла – и снова все повторилось. Эта вредина как будто издевалась над женщиной. Тогда Людмила взяла палку и стала махать ею, сгоняя с дерева. Она отлетела и села ещё выше, точно рассчитав – её не достанут.
Людмила сдалась, переоделась и пошла домой. Эта же резвушка, перепархивая с дерева на дерево, с кустика на кустик про-вожала её до самого дома. Людмила решила, что, видимо, бабочке не хватало развлечений. Но ей-то от этого не легче. Когда под вечер хозяйка вышла во двор, чтобы покормить кур и загнать в сарай, она к своему величайшему изумлению увидела эту бабочку, вернее, та снова села ей на плечо… «Да что же это такое?!» – чертыхнулась Людмила.

И только сейчас до женщины дошло: бабочка её звала, ведь по рассказу мужчин, беда случилась как раз в это время суток!!! Надо иногда прислушиваться к тому, что тебе подсказывают свыше… Людмила даже припомнила один странный случай и увязала его с нынешним. У неё на балконе года два стояло стекло от балконной двери, которым она хотела заменить старое – треснутое, но руки не доходили. Как-то вышла на балкон и вдруг подумала: «Надо это стекло поставить более надёжно, о то, не ровен час, дунет ветер, и оно упадёт». Потом решила: «А пусть постоит, некогда. Два года стояло и ничего…». Зашла в квартиру. Минут через два-дцать поднялся сильный ветер, и Людмила услышала звон разбитого стекла. Выглянув на балкон, она увидела одни осколки. Что-то ведь свыше подсказало: позаботься, увы, не прислушалась…

Но как бы Людмила могла помочь любимому, когда ей свыше пытались сообщить эту страшную весть?!
Горе потрясло несчастную женщину. Эта утрата подкосила её здоровье. Она слегла. Смотрела на мир отрешённым взглядом, пугая детей. Особенно сильно расстраивалась Наташа. Игорь теперь часто после занятий приезжал к бывшей жене и помогал Наташе по хозяйству, привозил продукты, часто оставался ночевать, а утром спешил на рейсовый автобус. Этим он очень поддерживал свою дочку, и она с благодарностью жалась к отцу.

Игорь смотрел на Людмилу и не мог насмотреться. Даже в горе, бледная и осунувшаяся, она ему нравилась. По мере её ис-тощения она становилась ещё красивее, горе наложило на лицо смесь одухотворённости и печали, как будто она яростно стремилась вырваться из этого невыносимого состояния, но не могла справиться, и печаль пересиливала... Такая болезненная привлекательность ещё сильнее притягивала Игоря к любимой женщине. Нет, сейчас нельзя думать о себе, ведь тень её покойного мужа так близка, ещё не истаяла, и это неприлично с его стороны. Но он не мог не думать о любимой и не мог не надеяться...
А Людмила его старания воспринимала равнодушно и спокойно: чувствовала его психическую гибкость, всё понимала, но ни на что житейское не реагировала. По большей части лежала в постели с закрытыми глазами и, казалось, спала. Иногда её лицо искажалось такой мукой, что у Игоря от жалости перехватывало дыхание. Он бегал по аптекам и магазинам, знал теперь располо-жение многих подобных заведений, сам удивляясь тому, что за всю жизнь, прожитую в родном городе, жил как в чужом.

На похоронах снова встретились её родные и друзья. Так недавно Леонид привечал их всех на свадьбе падчерицы, вызывая уважение к себе, как к порядочному, трудолюбивому и любящему отцу семейства. Он, в трудные для семьи дни, помог ей выка-рабкаться из нищеты. Он дарил семье покой и ласку, взамен ничего не требуя, кроме любви несравненной женщины. И мужчина её получал и этим был счастлив как никто на свете.
На похороны приезжала сестра Леонида, Ирина Алексеевна, искренне оплакивая с Людмилой общее горе. Мать его умерла два года назад от инсульта. Люда с мужем мечтали как-нибудь съездить в Челябинск, проведать его родных. Но домашнее хозяйство требовало много внимания, и осуществить поездку было не просто.

Людмила смотрела в дорогое лицо мёртвыми глазами, ей казалось, что у неё внутри тоже всё умерло. Как она его любила! Как хотела прожить с ним до старости. Как желала его мужского внимания. За что?! За что?! Крик в душе измучил, изранил, душил. «Боже, как я хочу к нему! Забери меня, Боже!».
Вслух от неё никто не слышал ни слова, она – как будто онемела, чем ещё сильнее пугала дочерей.
Когда Людмила встала на ноги, все, кто её знал, испугались её вида, так сильно она похудела и ослабла. Но жизнь продол-жается, у неё дочка-школьница, матери необходимо сделать всё, чтобы у девочки была нормальная, спокойная жизнь. И она сделает.

Сорок пять лет. Людмила после смерти Леонида записала себя в старухи. Кому она в такие годы будет нужна? Для неё жизнь кончена. Осталась только забота о дочерях. Старшей двадцать пять, младшей – четырнадцать. С чего начать новую жизнь? Эта мысль пугала и металась в голове как гуттаперчевый мячик, ударявшийся о преграды и снова летящий к другим препятствиям... Кроме огорода и с десяток несушек у неё ничего не осталось. Деньги, заработанные нелёгким трудом, испарялись, как влага из небольшой лужи. К зиме надо купить уголь, дрова. Воду для полива теперь приходилось таскать в вёдрах: насос наотрез отказался качать, как будто объявил бойкот после смерти хозяина...

Вакансий в посёлке, даже уборщицей в магазине, не было. Значит надо снова перебираться в город. Верёвкина расклеила объявления о продаже дома, попросила Оксану дать объявления в городские газеты. Но никто на эти объявления не откликался. Люди уже знали об издевательствах, учинённых сельским труженикам, и никто уже в деревни не рвался. Это пугало Людмилу: получается, что она отныне привязана к этому клочку земли, от которого проку не будет. Остаётся одно: устроиться на работу в городе и ездить туда-сюда на маршрутном такси. Дорого, но другого выхода нет. К её огорчению, и этот вопрос оказался практически неосуществимым. Выброшенные из предприятий и учреждений люди рады были хоть какой работе, поэтому в бюро занятости регистрировались всё новые и новые безработные. Людмила об этом знала, ведь Леонид в своё время также не мог найти работу. Но она надеялась, что женщинам легче устроиться, хотя бы техничками. Устроилась же её сваха нянечкой в больнице...
*   *   *
Прошёл год. С нового учебного года Игорь забрал Наташу к себе и устроил в одну из близлежащих к его дому школ. Он уговаривал и Людмилу переехать к нему.
- В однокомнатной квартире, конечно, будет тесновато, но места хватит всем. Мы с Наташей, знаешь, как будем рады! - пряча глаза, говорил Игорь. Он боялся, что Людмила неправильно его поймёт...
Но Людмила отказывалась. Она часто приезжала к ним, управлялась по хозяйству и снова уезжала домой. Бывший муж по-могал ей материально, и Людмила была ему благодарна. Торговала яйцами и этим жила. Поиск работы не прекращала.

Однажды на ярмарке она прочла объявление: требуется продавец. Чуть ли не бегом побежала к Игорю домой, чтобы побы-стрее позвонить по указанному номеру телефона. Её приняли на продажу мужской одежды. Наконец-то у неё будет заработок! Теперь она каждый день с утра до вечера стояла за прилавком, кроме понедельника. Помогала своим работодателям таскать тяжеленные сумки, иногда ездила с ними за товарами в Китай. Приобщалась к тягловой работе, как лошадь или вол. Сколько вдруг появилось таких вот носильщиков, грузчиков с огромными сумками, будто бывшие советские граждане не могли наесться, напиться и прикрыть наготу – просто прорва какая-то... Неужели всё это раскупается? Что самое удручающее во всём этом – орда женщин, их большинство. Куда делись женские загадочность и притягательность, вместо этого остались только самодостаточность и сила, позаимствованная у штангистов.

Людмила купила себе, как и Оксана, валенки, шерстяной платок, в морозные дни надевала по две пары тёплых гамаш. Часто думала: «Только бы никто из знакомых меня не узнал в таком наряде. Как куль, едва передвигаюсь от множества одёжек. Нелепо в наше время вот так примитивно жить, как же сильно мы откатились назад». Действительно, глядя на смешных, укутанных женщин, с красными на морозе носами, разложивших иногда товар на старые покрывала прямо на земле, становилось грустно...
Теперь Людмила и Наташу могла поддерживать материально. Сильно отравляла жизнь каждодневная езда в город и обратно. К тому же на проезд уходили немалые деньги. Что огорчало – стоимость билета росла. Но она упорно не переезжала к Игорю. Да и дом бросить было жаль, ведь его сразу растащат по косточкам.

Каждый день, сходя на остановке возле базара, она наблюдала такую картину.
В окне жилого дома на первом этаже на подоконнике сидит симпатичная толстая кошка, а рядом стоит старушка. Обе смотрят на улицу, провожают взглядом прохожих, машины, собак, кошек. Никакой реакции на происходящее... Вечером, возвращаясь с работы, снова та же картина. Такое впечатление, что это застывшие фигуры…

«Олицетворение одиночества. Неужели и я вот так буду жить совсем одна. У детей своя жизнь, а я?..» - как-то с тоской по-думала Людмила.
Однажды Людмила оторопело-испуганно обслужила Николая Токарева. Она едва узнала его по голосу. Сам он очень изме-нился, а голос, такой когда-то притягательный, нет. Он купил ставшую очень модной фуражку с небольшим козырьком. Долго примерял, вертелся у зеркала. И поплёлся дальше. Вот именно – поплёлся. Смахивал на беременного пингвина. Живот покоился на коротких ножках, так сильно мужчина поправился. Походка сделалась неспешной, шаркающей. Весь его вид доказывал, что от процветающего некогда дельца, самодовольного и успешного, не осталось ничего. Людмила вдруг подумала: «Слава Богу, что у нас с ним ничего не сложилось…». А ведь когда-то ощущала внутреннее сродство. И тут же забыла, как будто они никогда в жизни не пересекались бурно и сладко.

Работодатели Сашнёвой оказались людьми оборотистыми, хваткими. Не жадничали, платили неплохо и вовремя, и Людмила была им благодарна за простые человеческие отношения. Но их странная, отличная от других жизнь, удивляла и отторгала от них Людмилу, с её простым, нормальным житейским укладом. Вячеслав и его две жены (Светлана официальная, Лариса – нет) дружно работали на рынке в одной упряжке.

Лариса осталась старой девой. Казалось бы, и внешностью бог не обидел, и образованна, и из хорошей интеллигентной семьи. Но – не сложилось. Когда время подошло к тридцати, она решила родить. Пусть хоть ребенок скрасит ее тихое житьё в одно-комнатной квартире. Появился мужчина лет на шесть старше, бизнесмен, с хорошими манерами и достатком. Ларисе он очень нравился, но у него была семья, двое детей-школьников.
Когда Лариса забеременела, она сразу предупредила Вячеслава, что хочет родить ребенка для себя, чтобы он не переживал и не мучился угрызениями совести, и что претензий с её стороны никогда никаких не будет. К её удивлению – он обрадовался.
 - Обязательно рожай – вырастим!

- Ты так спокойно об этом говоришь, будто я собираюсь взять котёнка, - сказала Лариса, но в душе была рада, что он так просто воспринял эту новость.
Родился здоровенький мальчик. Счастье для бабушки и дедушки, а также для родителей. Вячеслав заботился о малыше, ба-ловал и очень любил.
Однажды, когда Кирюшке было месяца три, к Ларисе пришла незнакомая женщина.
- Я жена Вячеслава, - не выражая никаких эмоций, представилась она.
Лариса внутренне сжалась – неужели устроит скандал?! Но Светлана вела себя доброжелательно и спокойно.
- Я знаю, что у вас ребенок от Вячеслава, и что он очень привязан к малышу. Мои дети тоже хотят увидеть своего братишку. Приходите к нам в гости в воскресенье, - она подошла к кроватке и внимательно рассматривала малыша. - На Славу похож.
Лариса едва опомнилась от такого неожиданного предложения. Конечно, в гости она решила не ходить. Но в назначенный день позвонили и Вячеслав и Светлана:

 - Приходи!
И женщина, нарядив Кирюшку, отправилась в чужую семью, обмирая от волнения и смущения.
Дети очень обрадовались симпатичному братишке, супруги заботливо ухаживали за гостьей. Когда Лариса засобиралась домой, Светлана предложила ей остаться переночевать, на улице темно – куда с ребёнком. Ларису удивило это предложение, но она осталась. Малышу соорудили импровизированную кроватку из двух кресел в спальне Вячеслава и Светланы, а Ларисе было пред-ложено лечь спать вместе с ними на огромной супружеской кровати.
- Как?! - только и воскликнула удивлённая гостья.

В конце концов, Лариса и сама не помнит, как очутилась в кровати с Вячеславом и Светланой… Всё что происходило потом Ларисе казалось сном.
Наутро Светлана попросила гостью не уходить вообще:
- Оставайся у нас с ребёнком. Будем вместе вести хозяйство, а также по очереди торговать на базаре.
Вячеслав поддержал жену:
- Не спеши с ответом, подумай!
И снова Лариса не даёт себе отчета, как согласилась. Отныне один мужчина соединил двух женщин, проложив между ними прочный сексуальный мост, – спали втроем на одной кровати, дружно и чутко. Этот непритязательный групповой брак никого не напрягал.

В остальном семья жила по своим законам, как тысячи других семей. Лариса со Светланой по очереди торговали на рынке, по очереди вели домашнее хозяйство. Вячеслав зарабатывал деньги в своей фирме. Достаток и покой царили в семье.
Прошло несколько лет. Кирюша был всеобщим любимцем и баловнем. Старшие дети заканчивали школу. Казалось бы, так будет всегда. Но заболел Вячеслав, врачи определили некогда здорового мужчину на инвалидность. Фирма перестала существовать. Семья стала испытывать материальные трудности, на продажу пошли ценные вещи из дома. Через несколько лет Вячеслав покинул эту грешную землю.
Лариса с тех пор живет в своей однокомнатной квартире, не отказываясь от помощи престарелых родителей.
*   *   *
Как-то, уже под конец рабочего дня, Людмила почувствовала внизу живота неприятный холодок, а потом – будто что-то там резко потянуло вниз. Она надеялась, что за ночь всё пройдёт. Но ей стало хуже. Утром она едва дотащилась до рабочего места, но работать не могла. Позвонила хозяевам, предупредив, что на несколько дней возьмёт больничный. В больнице, после сдачи анализов, ей сразу предложили удалить миому, о существовании которой Людмила знала, но она её не сильно беспокоила, и женщина старалась не обращать внимания – каждая третья сейчас страдает этой хворью. Как оказалось, стояние на холоде, таскание тяжёлых баулов вызвало обострение, и опухоль резко напомнила о себе сильной болью.

- Если откажетесь от операции, доброкачественная опухоль может перерасти в злокачественную. Поэтому вам срочно нужна операция, - строго предупредил врач. - Согласие ещё требуется от ваших родных.
- Соглашайся, конечно, - в один голос уверяли Людмилу Игорь с Наташей.
- Я ведь потеряю работу, хозяева не будут так долго ждать, пока я выздоровею, - чуть не плакала Людмила.
- Ой, ну нашла о чём сейчас говорить. Что я денег не получаю, что ли?! - Игорь даже вскрикнул в сердцах.

С работы Людмиле пришлось уволиться по настоянию её новых работодателей (после смерти Вячеслава она перешла к другим бизнесменам): сумки тяжёлые таскать нельзя, долго на морозе находиться – тоже.
После операции Игорь забрал Людмилу к себе, чему очень радовалась дочка. Она так хотела, чтобы её мама и папа снова жили вместе, как раньше, так уговаривала мать остаться. И Людмила осталась. Ей не хотелось возвращаться в ту развалюху, даже уже и не жалко: пусть растаскивают... Они ведь с дочкой не на улице, в конце концов, остались.
Вещи распределили на две квартиры: что-то себе, что-то отдали Оксане с Дмитрием.
- Если вам эти вещи не понадобятся, продайте по возможности, или выбросьте. Смотрите сами, - оправдывалась перед детьми Людмила.

- Да не беспокойся, мама, когда разживёмся – выбросим, а сейчас всё пойдёт, - смеялась Оксана. - А самое главное, что вы с Наташей не одни, я рада, что дядя Игорь взял вас под свою опеку. Хватит тебе уже жить на два дома.
- Я тоже думаю, что правильно сделала.
Людмила понимала, что Игорь мечтает восстановить с ней прежние нежные отношения. Из-за этого и не переезжала: может быть, он встретил бы женщину и был бы с ней счастлив, а она бы только мешала, ведь снова жить с ним супружеской жизнью она не хотела. Слишком сильна была её привязанность к Леониду. Однако время шло, а Игорь так и жил надеждой – вернуть Людмилу. Сам он никаких попыток к сближению не делал.
Как-то утром, когда Наташа была в школе, а Игорю на занятия нужно было идти попозже, Людмила подошла к дивану, на котором он спал, чтобы разбудить к завтраку. Он открыл глаза и так радостно ей улыбнулся, столько нежности отразилось в его лице, что она вдруг задохнулась от жалости к мужчине.

«Ну зачем я его так мучаю? – с укоризной к самой себе, думала женщина. - Кто давал мне права издеваться над ним? Да, проявил в своё время слабость духа, не смог содержать семью. Так ведь уже сто раз раскаялся в этой своей слабости и сам не рад. Такой он человек, ведь все разные. По сути – добрый, внимательный, любящий, только вот к жизни не приспособленный».
Людмила, неожиданно для мужчины, легла с ним рядом, обняла...
Супружеские отношения вернулись с новой для Игоря страстью. Как он радовался, как старался укрепить семью. Людмила, как и тогда, когда первый раз выходила за Игоря замуж, испытала снова те же чувства: спокойствие, умиротворение и тихое женское удовлетворение. «Одной, поди, тоже ведь не сахар», - вспоминала она слова из одного нашумевшего фильма.
Когда Людмиле стало легче, она снова начала искать работу.

- Я думаю, что тебе хотя бы какое-то время работать не надо, а может быть, вообще не надо. Я ведь сейчас нормально зара-батываю, хватит нам, - говорил Игорь.
- Не хочу сидеть на твоей шее, силы у меня есть, - категорично отвечала Люда.
Она снова устроилась на ярмарку, успевая и работать и управляться дома по хозяйству. Наташа нарадоваться не могла вновь возрождённой семье.

Но на этот раз Людмиле с работодателями не повезло. Злость и недовольство всеми и вся у них вырабатывались в таких размерах, что можно было бы запустить целую электростанцию. Супруги просто как на подбор – скандальные, грубые, безапелля-ционные. Людмила, чтобы не потерять работу, халдейски преклонялась и угодливо выполняла все их желания, терпя и капризы, и самодурство этих двух идиотов. Нанятый ими грузчик, что называется, стаскивал с головы шапку и принимал стойку солдата при их появлении. К тому же они платили куда меньше бывших её хозяев. Несколько раз чуть ли не требовали, чтобы Людмила убирала в их трехкомнатной квартире. За дополнительные копейки она соглашалась в выходные, вымывая и вычищая вековую грязь. Особенно её выворачивал наизнанку склизкий туалет. «Мало того, что злобные хамы, да ещё вдобавок грязнули!» - сердито думала она, брезгливо берясь за тряпку. Но, когда, кривя рот куда-то в сторону, хозяйка протянула ей мятую купюру, Людмила едва сдержалась, чтобы не склониться перед этой противной шваброй в поклоне. «Боже до чего мы докатились! До чего же это всё гадко», - думала она, когда страшно уставшая, плелась домой.

Игорь ругал Людмилу, просил её уйти от негодяистых хозяев, но она всё надеялась, что они всё-таки научатся её уважать, ведь такого работника пусть ещё поищут. Увы, этого не происходило.
*   *   *
Жизнь Верёвкиных какими-то разными скачками то налаживалась, то опять утрачивала к ним благосклонность.
Наташа закончила десять классов и поступила в местный университет на экономический факультет, чему родители были несказанно рады. Её математические способности всегда отмечались в школе, на олимпиадах, и в университете все точные науки давались Наташе легко. Высокая, стройная, некрасивая – девушка перестала обращать внимание на своё лицо: что поделаешь, коль Бог не дал красоты. Все попытки старшей сестры научить Наташу пользоваться косметикой не помогали.
- Не хочу я размалёвываться, как кукла, - говорила она Оксане.

- Я же не говорю о том, чтобы ты безмерно разукрашивалась. Просто наноси лёгкую косметику, ведь для этого у тебя есть данные: длинные ресницы, приподнятые брови, открытые глаза, пухлые губы. Всё это надо слегка подчёркивать.
- А куда я дену свой нос, широкие скулы? - сопротивлялась младшая. - Главное ухоженность, аккуратность, и достаточно.
Наташа действительно всегда была очень опрятной. Слегка волнистые волосы, прихваченные на затылке заколкой, чистыми прядями ложились на плечи. Безупречно отглаженные вещи подбирались по фигуре. «Слава Богу, хоть фигура не подкачала» - думала девушка, разглядывая себя в большое трюмо.

У Оксаны с Дмитрием рос трехлетний бутуз Глеб, любимый всеми бабушками и дедушками. Молодые давно уже собирали деньги на расширение квартиры, и с помощью Игоря и Людмилы, продав однокомнатную, они купили двухкомнатную.
Как будто бы всё постепенно становилось на свои места, жизнь Людмилы налаживалась и проходила теперь в тихом спо-койствии. Она этому очень радовалась. Но Людмила снова заболела и ей удалили матку и яичники. Она долго отходила от операции, болезненно перенося все её последствия. Работу пришлось оставить. Ушла она без сожаления – устала от этих самодуров-хозяев так, что уже и сама готова была их прибить. Надо искать другую – полегче. Но где её найти, а дома сидеть в свои сорок девять лет она не хотела. Игорь и её дочери категорически запрещали ей работать.

- Как же вытянуть Наташу? Она ведь обязательно должна закончить институт, - чуть не плача, говорила Людмила. - Я и так чувствую себя виноватой перед Оксаной, что не смогла помочь ей получить образование. На одну зарплату не сможем помогать Наташе...
- Ничего, вытянем, - успокаивал её муж. - Здоровье, наверное, важней.
Но Людмила упорно искала работу. Не сказав ничего своим родным, она устроилась убирать подъезды в соседнем девяти-этажном доме. Как Игорь её ни уговаривал, она всё-таки продолжала работать. Грязная, противная работа угнетала и выматывала, отвратительный запах вонючих подъездов тошнотворно действовал на нервы. Армия бомжей, выкинутая на обочину дороги в стране без конца и начал, облюбовала себе подъезды многоэтажек и старательно приводила их в свинарники. Людей этих было жаль, но и их скотское отношение к жителям домов, радости не добавляло, и удовлетворения от того, что бомжи нашли себе приют, тоже не было. К тому же здесь вольготно чувствовали себя наркоманы и всякого рода бездельники. Замусоренный и заплёванный подъезд, развороченные почтовые ящики, а также лифт, перешедший в статус туалета от испражнений, – результат кропотливого обгаживания человеческого жилья.

Людмиле казалось, что этим невозможным запахом она с каждым днём все больше пропитывается сама. Приходила после работы домой и сразу вставала под душ: скорее смыть с себя налипшую мерзость. Низкая оплата за тяжелый труд тоже оптимизма не прибавляла. Но её успокаивало, что хотя бы на уплату квартиры этих денег хватало и даже немного оставалось, – и то, слава богу. Проспонсированная любовь элитной проститутки оплачивалась в десять-двадцать раз дороже, да и панельной – тоже. Но человек всегда ко всему привыкает. Привыкла и Людмила, вычищая грязь и вонь замызганных подъездов.

С друзьями и родственниками Верёвкины почти не общались. Все были озабочены выживанием, к другим человеческим интересам путь у многих был перекрыт этой ненормальной жизнью. Людмила иногда навещала мать, но та всегда насторожено и неохотно относилась к её визитам. Варвара Тимофеевна скрупулёзно считала свои сбережения, опять же старательно собирая в узелок каждую копейку. Узелок, по сравнению с прежним, изрядно отощал. Сыновья мать забыли. На младшего Андрея она не жаловалась и даже не вспоминала, а Валерия упрекала, что не проявляет заботы и внимания. Людмила с обидой думала: «Как будто она и не рожала нас с Андреем, а только Валерий её единственный ребёнок...».
*   *   *
Прошло ещё несколько лет. Наташа заканчивала учёбу, шла на красный диплом. Она переживала, где будет работать после учёбы. Студентами и выпускниками вузов город был перегружен, всем нужна работа... Игорь тоже был озабочен, как помочь дочери устроиться. Часто подумывал о том, чтобы выхлопотать место в университете, рядом с собой.
В один из апрельских дней Людмилу разыскали соседи Варвары Тимофеевны, сообщив о её смерти. Мать умерла во сне. На похоронах, кроме Валерия, Людмилы и Любови Гавриловны с их семьями, были соседи. Серенькое лицо Варвары Тимофеевны с запавшим ртом и выступившим вперед носом ни у кого из сопровождающих гроб – ни слезинки, ни печали, ни даже простого со-жаления не вызывало. Слегка подмороженные лица, приличествующие случаю. Людмилу не удивило полное равнодушие людей к матери. Она жила отшельницей, к людям всегда была настроена враждебно.

Даже доброжелательные соседи Хицинские вели себя сдержанно, никак не выражая скорбь по умершей соседке, с которой прожили рядом не один десяток лет. Людмила любила эту семью, бывало, что тётя Валя зазывала её и младшего брата Андрея на блины с вкуснейшей домашней сметаной. Они одни из немногих держали корову. Девочке нравилось в простой и скромной обста-новке дома Хицинских. Среди соседей много лет ходила байка об одной забавной истории в их семье.
Дядя Толя Хицинский – балагур и весельчак, любил безобидно подшучивать над людьми, а больше всего – розыгрыши. Особенно доставалось его жене – простодушной и добродушной тёте Вале.

Однажды он пришел домой с работы раньше обычного: сломалась его машина-водовозка, а нужных запчастей не было: решил с утра пораньше поехать на центральный базар. Тётя Валя удивилась:
- Шо тако проивзошло?
 Вот тут фантазия дяди Толи разыгралась, да не на шутку.
- Давай, мать, иди, собирай саквояж, в Москву завтра с утра пораньше еду.
- Шо ты тако тремтиш? В каку таку Москву?! - изумилась тётя Валя.
- А вот в ту – самую настоящую – белокаменную, - нахально врал дядя Толя. - Сегодня медкомиссию прошел в районном центре, так вот, решили, что я здоров, как бык, и выбрали меня в космонавты.
- Брэшишь ты, чи шо? - неуверенно заулыбалась тётя Валя, - прям со всей страны и космонаута нэ найдуть...

- А вот и не найдут, - продолжал гнуть своё дядя Толя. – Ни трошки не сомневайся. Я мужик крепкий, возраст самый – тот, что надо. Немножко откормят на жирных харчах, потренируют малость – вот тебе и космонавт. Технику я знаю неплохо, управлять ракетой научусь быстро, ты ведь знаешь – я сообразительный. Я и не отказался. Да и попробуй, откажись – это правительству нашей страны не пондравится. А зачем мне на рожон то лезть, хоть, блин, и не очень-то мне энто дело и заваривать охота...
У тёти Вали улыбка сползала с губ (по мере того, как дядя Толя входил в раж), а вместо неё все пространство её курносого лица заняли круглые глаза и приоткрытый рот. “Не брэшет ведь муженёк, - думает она, - и взаправду йихать собрався, рано-то с работы никогда не приходыв. Божечки мои, шо ж тако делаится!”.

- Так вот, мать, собери-ка ты мне бельишко, много не клади, там все казённое выдадут, как в армии, мои вещи все равно выбросят. Полотенце в дорогу, пасту зубную, мыло, ну вопщем сама скумекай, что мне там пригодится.
У тёти Вали глаза оказались на мокром месте.
- И надолго вжэж воны тэбэ загребуть? - спросила она, прорывая комок в горле. - А як вжэж мы тута без тэбэ? Да шо ж это такэ? Шо же других мужиковь нимае, штоли?
Дяде Толе пора бы уже остановиться, но он настолько вошёл в роль, что уже и сам верил в то, что нёс.
- Ладно, ты, баба, можешь и пореветь маненько, - разрешил муж. - Ну с годик я там поошиваюсь, слетаю в космос, и куды денусь, прикачу домой. Разве плохо: денег привезу скоко хошь, подарков. Радуйся! Растопим баньку перед дорогой, приготовь там чего-нибудь, позовем кума и соседа, посидим на дорожку, побалакаем, - заливался соловьём дядя Толя.

Тётя Валя, обреченно сморкаясь в фартук, суетливо вытащила из чулана старый саквояж, достала из шифоньера бельё, пару чистых рубашек, аккуратно все сложила. Послала старшего сына, пятиклассника Славку, в магазин за зубной пастой, душистым мылом. Пока дядя Толя растапливал баню, она приготовила сытный ужин. Достала припрятанную бутылку “столичной”. Всё это она делала обливаясь слезами, время от времени причитая: «Як же так? Ой, нэ можу!».
Дядя Толя всласть попарился в бане и торжественный, загадочный, сел за стол – ждал, когда придут в гости кум с соседом, которых пригласил на ужин Славка. Гости пришли – серьёзные и немногословные. Выпили, закусили – молча. Затем – по второй. Тётя Валя горестно притулилась в углу стола, дети, притихшие и ошарашенные, сидели чуть поодаль. Все переживали и не знали, как воспринять такую ошеломляющую новость.

Постепенно выпитые сто грамм развязали языки мужикам. Вопросы посыпались один за другим, советы тоже. Дескать тре-нируйся как следует, а то хлипкие космонавты не выдерживают сильных нагрузок, можно и оконфузиться на всю страну. Неудобно ведь. И все в таком духе. Забежала соседка, услышав о волнительном событии. Затем другая. Постепенно дом наполнился людьми. Появилась еще водка. Все внимали брехне дяди Толи, а он был просто в ударе...
Наутро тётя Валя едва разбудила своего “космонаута” – малость с вечера перебрал горилки.
- Собирайся вжэ в дорогу, блинов тоби напослидок спекла, любишь ведь, - прорывая новый комок в горле, суетилась жен-щина, накрывая на стол.
- Каких блинов, в какую дорогу? - очумело уставился на супругу дядя Толя.
И тут простодушная тётя Валя всё поняла. Очередным горячим блином со сковороды она в сердцах мазанула по мужниной физиономии...

Людмила мысленно поблагодарила их за то, что пришли проводить в последний путь нелюдимую свою соседку. Она даже чуть не улыбнулась, вспомнив эту смешную историю, но вовремя взяла себя в руки – не время улыбаться…
*    *    *
Поминки Людмила с Валерием справили по всем приличествующим правилам, какая ни есть – а мать всё-таки. На поминках вдруг оказался неприятный, нелюбимый всеми соседями Алексей Салтунов. Пьяница и дебошир, жестокий и беспринципный человек, его презирали не только за тунеядство и пьянство, но и за то, что угробил свою родную мать, тихую и скромную женщину.
Матрена Сидоровна любила своего сына. Самозабвенно, без оглядки. Поздний ребенок. Она и не хотела замечать того, что ее чадо, став взрослым, превратилось в ленивого здорового балбеса, которому всё в жизни было, как он сам выражался, по фигу. Была бы водка, сигареты, бабы и собутыльники – на этом круг интересов Матрениного отпрыска заканчивался. Учиться он не хотел никогда, работать – тем более. Несколько раз она уговаривала Лексея (так она его называла) найти работу, но попытки эти ничем не заканчивались. Мать и отстала от него, продолжая заботливо кормить и обстирывать детинушку.

Но пенсии её едва хватало на жалкий харч, чем Лексей был крайне недоволен. Большая часть тех крох, что Матрена получала от заботливого государства за непосильный труд в колхозе, уходили на пьяные застолья сыночкиных дружков. С каждой очередной попойкой им требовалось всё больше и больше. Матрена в эти часы, отдав сыну на пропой последние копейки, либо уносила ноги к соседке и пережидала там, либо тихонечко сидела на скамейке возле калитки. Сидела подолгу: дружки приводили девок, и развеселая компашка гулеванила почти до утра, со всеми вытекающими последствиями: драками, сквернословием и блудом.

Гулянья в основном проходили поздно вечером. Но она не роптала, никогда никому не жаловалась и плохо о своем дитяти не говорила. Иногда утопит очередную горькую слезу глубоко в подушку и с новым запасом энергии после выплаканного, затаенного, горбится на своего Лексея.
Подрядилась Матрена Сидоровна в магазине полы мыть. Трудно ей было. Болели и руки, и ноги, и спина, да так, что порой охнет над своей половой тряпкой и упадёт возле, а подняться не может. Хорошо, если кто рядом окажется, поднимут, до дому до-тащат, а если нет – полежит себе, полежит и куда деваться – подымется...

А Лексей, кроме пьянок, ещё и поскандалить не забывал. Раззудится у него плечико-то, разгневается детинушка – только держись. Успеет маманя (так называл её сынок) убежать к соседке, значит повезло. Нет – так с синяками и ходит, от людских глаз прячется. Знала, какими отварами шишки лечить ещё с тех пор, как незабвенный муженек (замерз во сне, переваривая самогон с ви-негретом, под забором в зимнюю стужу) ими её одаривал. Лютый был, не хуже той зимней стужи, в которой сгинул. Вот за это самое Матрена Сидоровна и прощала своего мальца – ведь не виноват: весь в отца, а против родной крови-то не попрёшь, родная кровь – сила.

Умерла она так же тихо, как и жила. Не выдержало сердечко и работы непосильной, и последней сыновней затрещины. Уж больно сильно кулачищем саданул. И отвары не помогли. Слегла Матрена, и не жаловалась. Детина гулял, пропивая всё, даже ста-ренький допотопный самовар вынес за бутылку. С девками спал на соседней кровати, мало заботясь о стыдливости. И им, девахам, плевать было, что старый человек находится в двух шагах от их бесстыжей похоти. Никто за больной не ухаживал... А ей было плохо. Бодрое ржание здоровых бабенок однажды ввергло хозяйку в неистовство. Может быть, первый раз в своей жизни Матрена Сидоровна почувствовала гнев. На всё и на всех. На мужа, сына, девок, на свою загубленную молодость и жизнь, на тяжкий труд, на голод и холод во время лихолетий. На свое одиночество. На всё! Зашлась в обиде! Запричитала, заплакала. Но кому были нужны её причитания. Никто их не услышал.

Успокоилась, улыбнулась от радости, что умирает, и тихонько отошла...

На поминках у Токорчуков все гости старательно отворачивались от неприятного соседа, - не выгонять же в такой день, и он об этом знал, поэтому нахально сам себе наливал водку, держа бутылку возле себя. Когда она опустела, пошарил глазами по столу, увидел полную, дотянулся, взял её и сам выпил до дна. Ему было мало, а водки на столе больше не было. Вдруг разорался, что скупые родственники даже ради матери родной жалеют поставить уважаемым гостям лишних сто грамм. Смахнул рукой со стола всё, что стояло возле него, и полез к Валерию драться. Мужики едва выволокли кабанистого Лексея на улицу и с удовольствием отволтузили.

Людмиле и Валерию было тяжело, что в такой день не обошлось без неприятностей. Глядя на непрошенного гостя, Люда подумала, что вот такого разгильдяистого, жестокого, тупого – мать любила и из последних сил работала на него, лелеяла и никогда не жаловалась. А вот в её семье материнской любви дети на себе не испытали…
Нетрезвая разноголосица мало походила на траурное поминовение усопшего. Соседи выпили и поели всласть за упокой, и на том закончился земной путь странного, замкнутого человека. Хоть бы кто слово сказал о покойной. Кто-то заикнулся пару раз, употребив обычные в этих случаях слова: «Земля пухом», «Царствие небесное» - казенно, без души. А в основном тосты подкреп-лялись банальными фразами: «Будем!», «Дай бог, не последняя!». Ели, пили, разговоры вели о разном, но не о том, ради чего сегодня все собрались…

Людмила, ухаживая за гостями и видя их полное равнодушие, с горечью думала, глядя на фотографию в деревянной рамке, где некрасивое лицо матери не выражало даже малейшей приветливости: «Выкинули человека, как старую калошу в мусорную кучу – вот и всё».
Валерий продал дом матери за копейки, поделил эту сумму на троих, честно отослав Андрею его долю. Людмила с Валерием в последний раз переступили порог своего отчего дома, чтобы разобрать вещи и определиться как с ними поступить. Затхлое жильё ударило в нос: здесь не пахло человеческим духом, любовью, семьей. Ветхое тряпье и утварь даже старушкам предлагать не стали, и мебель тоже пришлось выкинуть. Реквием скучного праха невзрачной жизни: склеенные серым клеем тарелки и бокалы, кастрюля с запаянным дном и тряпочки – во всех углах. Видимо, на все случаи хозяйской надобности: этой пыль вытирать, этой пол мыть, а та, что почище, – для посуды. Бедняцкое богатство было настолько убогим, что у Людмилы слёзы навернулись на глаза. Она радовалась, что никого из посторонних в этом доме никогда не было, - стыдно!

Когда-то у матери была приличная сумма, спрятанная в чулке. Жадность не давала ей пожить хоть немного покомфортнее, сама себе во всём отказывала и свою родную мать мучила своей скудной жизнью. Антонида Афанасьевна не раз стыдила дочь за скупость, но её слова ударялись об стену и отскакивали, как горох. Дефолт в стране лишил Варвару Тимофеевну этих сбережений, от чего, как казалось Людмиле, у матери поехала крыша. Валера с Людой нашли под подушкой небольшую сумму: даже сейчас, когда пенсию практически не выплачивали, да и она была мизерной, мать и тут сумела выкраивать крохи, чтобы отложить про запас...
*   *   *
Шли дни. Людмила так и мыла подъезды и уже о лучшем не мечтала. Главное, чтобы у её дочерей всё было более-менее нормально.
После последней операции она всегда ощущала в организме неудобства: то там заболит, то здесь прихватит. Часто складывала пальцы в нехитрые сплетения и ждала, когда пройдёт головная боль. Этой премудрости её научили торговки на базаре, дескать по какой-то системе индийской магии помогает снять боль. Иногда приходилось брать больничный. Её расстраивал этот факт: «Ну не старуха же я ещё, что ж так часто болею...».

Как-то почувствовав себя плохо, она сама попросила Игоря вызвать «скорую». Сказала ему, чтобы он сходил в КСК и пре-дупредил, что на работу она выйти не сможет. Надеялась отлежаться день-другой, но лучше не становилось. Обследование показало, что у женщины мочевой пузырь частично завалился в образовавшуюся пустоту, после удаления матки и яичников. Там стала ска-пливаться всякая муть и из организма не выводилась. Началось брожение. Ей срочно удалили почти весь мочевой, а остаток сшили в маленький мешочек. Предупредили, что после заживления, месяца через три-четыре, надо будет снова оперировать: подшить под мочевой пузырь сетку, чтобы он больше в пустоту не заваливался, когда растянется. Вот через такие неприятности ей еще пришлось пройти. Она долго не могла отойти от операций, часто унимала боль обезболивающими препаратами.

Но вскоре она вновь слегла. На голове стали появляться какие-то странные образования, похожие на жировиков. Они не причиняли боли, но неприятно перекатывались под кожей. Ей удалили самые крупные, но они снова появлялись. Такие шишки неприятно ощущались еще в некоторых местах тела. Однажды она почувствовала боль в желудке, выпила «Но-шпу», но облегчения не наступило. Врач, просмотрев её анализы, сразу направил пятидесятичетырехлетнюю женщину на обследование в онкологию. Приговор был неожиданным, как взорвавшаяся бомба, – рак двенадцатиперстной кишки, причем в запущенной форме.
- Ну вот и нажилась, - говорила Люда безутешным мужу и дочкам. - Конечно, не хотелось бы ещё уходить, хочется помочь детям, но и страшного ничего нет. Я своё прожила.

- Не говори так, - отвечал Игорь. - Я помогу тебе встать на ноги.
Он пришел в больницу, принес ей отварную курицу и домашний компот, помог помыться, переодеться, сменить постель. Как раз в палату принесли ужин – ячневую кашу, на краешке тарелки аппетитно желтел кусочек сливочного масла.
- Поешь, давай я тебе помогу, - Игорь заботливо подал Людмиле ложку.
- Я не могу есть, всё идет обратно, - равнодушно ответила Люда.
Но муж настойчиво заставил её съесть кусочек курицы. Неожиданный спазм вывернул женщину наизнанку, всё, что стояло на тумбочке, было испорчено, рвотные массы попали на одежду Игоря. И вдруг он по-настоящему понял, что это конец. Его охватила паника, но он постарался жене не показывать своего настроения.

- Ничего, сейчас все уберу... - он пошёл за санитаркой, трясясь от страшного состояния. - Я все сделаю, чтобы помочь ей, - тревожно бормотал он. 

Ни операция, ни лечение в одной из республиканских клиник, куда её определил Игорь, не помогли. Волосы после химио-терапии вылезли дотла, вместо красивой и волевой женщины в кровати лежал живой скелет с потухшими глазами. Первое время, после того, как ей поставили неутешительный диагноз, сознание Людмилы безотказно реагировало на всё – очень остро и болезненно. Но потом – нет, она перестала узнавать действительность. Когда муж сказал ей, что Оксана родила дочь, Людмила прошелестела запекшимся ртом – безразлично и вяло – «Поздравляю!». И больше на эту тему не проронила ни слова, как будто тут же забыла. Возможность отвечать на радости и горести исчерпались, и никаких чувств не было, кроме ужасной отчужденности, – её даже это не пугало. На своих подруг, проведывающих её и в больнице, и дома она смотрела, как на посторонних. От мучений женщину ничего уже больше в жизни ни радовало и не интересовало. Полное равнодушие даже к своим детям. Мир сузился, и всё казалось незначительным. На горизонте никакого сюрприза не ожидалось...

Совсем недавно все движения её души, повороты судьбы виделись ей наполненные смыслом, обязательно – мудрым и целесообразным. И любовь мужчины, и рождение детей, и невозможная тяга к жизни...
Людмила умерла, не дожив трёх месяцев до пятидесяти шести лет. От неё дочкам достались только прекрасная коллекция виниловых пластинок и старый радиоприёмник с проигрывателем... Вот и всё, что она нажила за свою жизнь. Серый микроавтобус с траурной лентой, рядом люди. Каждый смотрит в лицо покойной и думает: слава Богу, я пока ещё живу! А пустота, а нечто ходит со своей косой и ищет, кого в свой несуществующий мир затащить. А может быть и хорошо, что жизнь не вечна…

Идут белые снеги, как по нитке скользя,
Жить и жить бы на свете, да наверно, нельзя.
Уйдут белые снеги, и я тоже уйду,
Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду…
Я не верую в чудо, я не снег, не звезда,
И я тоже не буду никогда-никогда.

Это стихотворение было её самым любимым. Великий поэт Евгений Евтушенко однажды тронул душу Людмилы и навсегда вошел в её неуспокоенное сердце.

г. Павлодар, 2010 год.