Все во дворе знают пенсионера Михаила Ивановича и уважают его за ум и рассудительность.
Но есть у Михаила Ивановича слабость – большой он любитель поговорить. Любит он рассказывать о разных случаях из своей прошлой жизни. Не может Михаил Иванович без разговора и дня прожить. И когда, бывает, нет у него слушателей, то уж очень он переживает и много курит.
Вот и сегодня уже с утра раннего сидит Михаил Иванович на скамейке у своего подъезда и ждет хоть какого слушателя. Но как назло двор безлюден. И Михаил Иванович выкуривает сигарету за сигаретой.
Но вот выходит из подъезда соседский парнишка Петька. Михаил Иванович оживляется – для почина и такой слушатель сгодится. Михаил Иванович окликает парнишку, говорит: «Ты бы, Петька, посидел со стариком, давно уж я с тобой поговорить хочу».
Петька, паренек лет шестнадцати, учтиво здоровается с Михаилом Ивановичем, и послушно садится рядом с ним на скамейку.
Михаил Иванович затягивается сигаретой, медленно выпускает дым изо рта, какое-то время разглядывает парнишку, солидно кашляет и начинает разговор: «Вот я смотрю на тебя, Петька, давно я за тобой наблюдаю, какой-то ты уж очень весь правильный: не куришь, и пьяным я тебя никогда не вижу, небось, и в школе ты в отличниках, как-то даже и смотреть на тебя мне противно. Но ты, Петька, не обижайся на старика, это я к тому, что в твои годы я таким не был, да и никогда я правильным-то поведением не отличался».
Михаил Иванович затягивается сигаретой, выпускает дым изо рта, сплевывает в ведро, стоящее около скамейки: «А вот каким я был в твои годы, я тебе сейчас расскажу и о Кольке, моем другане расскажу. А ты, Петька, слушай и на ус наматывай.
Настоящим пацаном был мой друган Колька. Учились мы с ним в одном классе, за одной партой сидели, но учиться мы оба не любили, с уроков убегали, с «двоек» на «тройки» перебивались. И целыми днями мы с Колькой по улицам шастали. В шестом классе мы покуривали, а в девятом уж водку пили – ну не то чтобы пили, а так, понемногу, для куража. И когда мы выпивши бывали, появлялось у нас с Колькой непреодолимое желание кого-нито побить. И побивали, но побивали только правильных мальчишек, сынков маменькиных. А определяли мы их просто: чистенькие они, ухоженные, в костюмчиках, а то и при галстучках, и все они отличники (а отличников мы с Колькой терпеть не могли).
Ну, подходили мы с Колькой к таким и без разговоров по голове и били. Был у Кольки такой удар боксерский: один раз ударит, и мальчишка правильный на земле лежит. А уж лежащего мы ногами немного и попинаем. И бывало, смешно нам, весело, и чувствовали мы себя тогда, как сейчас бы сказали, крутыми.
А ещё шутки у нас были смешные. Бывало, избитому мы во все карманы скорлупы от семечек насыпали для смеха, а бывало, на лежащего на земле мальчишку и мочились. Но это больше Колька любил мочиться – почему-то это ему смешным казалось».
Михаил Иванович задумывается, как бы вспоминает что-то, бросает окурок в ведро. «А ещё любили мы с Колькой очкариков бить. В то время молодых ребят в очках редко можно было встретить, и бывало, нам с Колькой долго приходилось по улицам мотаться, чтобы очкарика повстречать. А очкарика бить, Петька, для нас одно удовольствие было: как встретим мы очкарика, так сходу и по скуле его, очки либо вдребезги разлетались, или их Колька ногой давил. Не любили мы почему-то очкариков. Вот и ты, Петька, я смотрю, в очках ходишь, но ты не бойся. Сейчас среди молодых много очкастых, и на них уж никто и внимания не обращает, а в наше время если мальчишка в очках шел, так на него уж все смотрели, как на пугало.
А еще, Петька, любили мы с Колькой девчонок щупать. Молодые мы были, глупые, не понимали еще мы ничего в вопросах женских, но как-то приятно нам было – видимо, что-то уж мы и чувствовали. Бывало, встретим где в безлюдном месте девчонку, прижмем ее к стенке, Колька с одной стороны, я с другой, и щупаем за титьки, за задницу щупаем. Мы смеемся, девчонка визжит, а мы не знаем, что дальше с ней делать, и убегаем. Целоваться с девчонками мы тогда еще не умели, да как-то и противно нам это было.
Нас уж с Колькой боялись и в школе, и на улицах, а родители наши догадывались о наших «подвигах», милицией нас пугали, колонией для несовершеннолетних, а нам с Колькой уж и самим надоел «мордобой» этот, и, бывало, день-два мы никого не бьем, а на третий уж и срываемся. Встретится нам с Колькой на пути очкарик, и руки наши как бы сами по себе так и тянутся к его очкам, так и хочется нам сорвать их и разбить вдребезги. И срывали, и разбивали, а как объяснить такую нашу с Колькой ненависть к очкам, я и сейчас не знаю».
Михаил Иванович задумывается, лицо его вдруг становится плаксивым, кажется, он вот-вот заплачет: «Верным друганом, настоящим пацаном был Колька. Весело мне с ним было, но уехал он с матерью своей в другой город, и уж больше я его не видел. Слышал, пил Колька сильно, не раз на зону попадал, там на зоне и сгинул мой друган Колька. Жаль мне его, до слез жаль. А ты что приуныл, Петька, что кислый какой сидишь? И вроде, как испуганный какой-то, или надоел уж я тебе? А ты слушал бы, да на ус наматывал, я пустое говорить не буду, а вот я тебе еще расскажу.
Изловили мы как-то с Колькой очкарика, с девчонкой он по парку прогуливался, а в руке у этого очкарика футляр со скрипкой. Так Колька, друган мой, чего удумал, смех да и только... ты, что, Петька, уходишь что ли? Ну прощевай тогда, а историю эту про очкарика со скрипкой я тебе в следующий раз расскажу, такая смешная история».
Михаил Иванович закуривает сигарету, затягивается, выпускает дым изо рта, сплевывает в ведро, бормочет: «Хлипкая какая-то молодежь пошла, смотреть противно».
И сегодня Михаил Иванович сидит у своего подъезда, слушателей высматривает, курит.
И если есть у вас свободное время, и если захотите вы уважить старика, подойдите к нему, присядьте рядом с ним на скамейку, и расскажет он вам много чего интересного и поучительного из своей прошлой жизни.