Такая длинная ночь. О её приходе знали. Ждали. Готовились. Но каждый раз, за делами, за суетой, - она вдруг являла себя, как чёртик из табакерки, и скалилась:
- Вот она – Я! Не ждали?!!
И казалось, - конца ей не будет. Так думали все отчаявшиеся. Все живущие в этом промёрзшем краю. Все, кроме старухи Ырнегей.
Длинными непослушными пальцами теребит она кудель. Мохнатая неровная нить наматывается на веретено. Рад к ряду, слой за слоем. Иногда старуха Ырнегей отставляет своё занятие, тянет руку к старой почерневшей трубке, и бросает строгий (так должно казаться) взгляд в угол чума. Там, под тремя оленьими шкурами, одетые в одну на двоих, отцовскую анораку, лежат две сестрёнки - близняшки.
Отец ждал сына. Большого и сильного. Будущего охотника на песцов, моржей и китов. Так предрекал шаман Кумрын. Но жена, в начале первого снега, и на исходе восьмой, луны подарила ему двух недоношенных дочерей. Эти маленькие создания были похожи друг на друга как две северные берёзки, растущие от одного корня. И так же хотели жить.
Отец, получив известие о прибавлении в семействе, схватился за голову и произнес:
- Улюкиткан, гини! - Ах, за что мне это!
Так одну девочку и назвали - Ахзачтомнеэта*.
Живший при стойбище поп - расстрига, источая похмельные пары, предрек отцу, что того ждёт трудная стезя.
Вторую девочку назвали - Труднаястезя.
Такая длинная ночь. Не спят две подружки - сестрёнки. Из-под оленьей шкуры выглядывают четыре любопытных уголька глаз. Немного страшно. А как же не будет страшно; знают умные девочки, что там по тундре, в сопровождении снегов и ветров летает злой дух Курхут. Он заглядывает в дымовые отверстия чумов и грозит наказанием всем непослушным детям. Вот же - опять; столб дыма, поднимающийся к верху, вдруг, как бы испугавшись, остановился. Потом пригнулся, и стал стелиться по низу. Это он, Курхут, глядел на девочек через дымоход и грозил пальцем. Но девочки успели прикрыть глазки и улыбались тому, что обманули злого духа.
Не спали умные девочки. Они знали, что произойдет дальше. Они ждали. Они ждали, когда бабка Ырнегей кончит петь бесконечную песню, которая должна была помочь отцу и старшим братьям в их охоте, а после того, снова набив трубку табаком, и сделав несколько затяжек, Ырнегей закроет глаза и начнёт рассказывать. Один из многих рассказов о происшествиях с жителями бесконечной тундры.
Вот она запрокидывает голову, берет трубку правой рукой, а левой негромко бьет в бубен.
Тум - тум... - отзывается тот. Тум – тум… И они начинают рассказывать...
***
Это было очень дано. Так давно, что никто и не помнит. Потому что людей на земле ещё не было. А были бесконечные снега да деревья без листьев. Только ели да сосны немного украшали эту унылость. Да старый ворон Турх своим безнадёжным криком искал заблудшую душу в этой пустоте. И земля была небом, и небо было землёй. Но сегодня ворон Турх не ведал печали, скорее, даже пребывал в радости. Злой дух Курхут, от скуки ли, или от надоевшего однообразия текущего момента, сменил вдруг побудительную константу своей мотивации, и послал ворону Турху подарок; - кусок оленины горячего копчения в виде четырёх оплывших мясом ребрышек, и примкнувшей к ним левой лопаточной кости.
Стар был ворон Турх. Стар и болен. В силу усугублявшегося простатита и дисфункции яичников он не мог должным образом исполнять свой супружеский долг, и почти всегда ночевал вне дома. Жена его, хитрая моложавая Найра, гордившаяся тем, что когда-то её прабабка согрешила с Альбатросом, - не пускала мужа на порог. Но сегодняшний условный вечер обещал сложиться иначе. Мудрая птица - Ворон! Одна из немногих, умеющих хорошо считать. Уже давно сосчитал Турх все рёбрышки нежданного подарка. Определили их четноё число, и пришёл к выводу, что лопатка, - она, как бы - лишняя... Уж и до дому пора подаваться, да вот не мог Турх решить; съесть лопатку сейчас, или оставить в дупле старой лиственницы до тех предсказуемых времён, когда Найра, ложась спать, "забудет" снять крючок с входной двери, и Турх будет вновь сидеть в одиночестве, провожая взглядом движение Семи Пингвинов по небу...
В этом пространстве, мало похожем на Евклидово, скорее, на бутылку Клейна, где-то там, далеко обозначилась ещё одна упорная сущность. Бело-рыжий лис Самхук быстро и методично перебирал лапами по тундре, оставляя на снегу следы, представляющие из себя кривую четвёртого порядка на поверхности третьего порядка.
...Тум - тум... Не спят девочки. Затаили дыхание. Блестят в темноте только глаза, то открываясь широко от удивления, то закрываясь от страха...
Потускнела, обносилась когда-то знатная шуба Лиса. Не блестит, не сыплется искрами. Голодно. Ни одной живой души в тундре. Ни следа, ни прошлогодней косточки. Всё прибрали, ни чем не погнушались... Вдруг задробила, заколебалась первичная сигнальная система, посылая крутые пики синусоид в мозжечок лиса, в гипоталамус, а оттуда - в левое полушарие. И загорелись глаза, и обострился нюх, и железы внешней и внутренней секреции ожили. Брызнул в кровь адреналин, и потекли слюни... Пробирающий до костей - хиуз, этот враг всего живого, - принёс надежду в виде запаха от куска копчёной оленины на косточке, и, как уже грезилось Лису, - под шампиньонами.
Трудно выжить в тундре, ой, как трудно! Выживают только самые сильные. Из несильных - самые трудолюбивые, из лентяев - хитрые. А уж как хитер был лис Самхук! В его арсенале была не одна сотня способов отъема честно нажитого и приобретённого, не противоречащая лесному Кодексу, ни Кодексу Законов Выживания, как будто бы им, лисом писаного. Его словарный запас был огромен до неприличия. Плюс ко всему - каждая фраза, в зависимости от ситуации, могла произноситься в особом обертоне и накладываться на такую гармонику, что редкая птица "долетала до середины Днепра"...
Уже давно и решительно притоптал лис Самхук снег около лиственницы, и, приподнимаясь на задние лапы, - поскреб кору дерева, привлекая к себе внимание. Потом потрогал себя за кадык и начал:
- Вай, вай! Это ты, мой старый друг Турх? Тебя ли видят мои подслеповатые очи? Наверно - тебя! Плохо видят мои глаза, да уши слышат прекрасно! Ведь это тебя я слышал прошлой весной; ты сладко курлыкал в стае куропаток, да так, что они стеснялись впоследствии и открывать клюв, когда ты был рядом! Может, не доживу я до благодатной Весны, и мое изможденное тело вскорости огложут песцы, - сделай милость! дай надежду к жизни! ну же! - изобрази и поторопи Весну!
Хитер! Ах, как хитёр был лис Самхук! Но вот беда, - фундаментальных знаний было маловато. Не знал, не ведал, не догадывался он, что его сладкоголосый сигнал, в полном соответствии с учением академика Павлова, - блокировался наглухо другим, более сильным сигналом! Дух копчёной косточки владел полностью сознанием и подсознанием Ворона, подчинял себе моторику мыслей и движений. Не видел и не слышал ничего ворон. Только грезил, представляя, как озорная и разомлевшая Найра допускает его до своих прелестей...
Смеркалось. Да какое там - "смеркалось"! - полярной-то ночью! Меркло в глазах от голода и бессильной злобы за судьбу свою незавидную у хитрого Самхука. Распушил он поредевший хвост, приподнял голову:
- Сдаётся мне, что не очень свежа эта грудинка! И приготовлена - с отступлением от техпроцесса! Да и олень был с явными признаками селитёра и сибирской язвы... Тьфу!!!
***
Тум - тум... - Всё тише говорит бубен. Вот и смолк он. Крепко спят Ахзаштомнеэта и Труднаястезя. И снится им сон один на двоих; видят они, как старуха протягивает руку к морозному туману и узловатыми пальцами ссучивает из него нить. И снова кружится веретено, и редеет, опускается туман. И вот уже яркая звезда Меркаб искрится в небе, и пытается вырваться из своей вечной упряжки. Но крепок повод, удерживающий её, опытен и силен возница. И напряглись, наддали сёстры, проворачивая покрытую инеем небесную сферу, и сдвигая ещё на чуть - чуть точку весеннего равноденствия к своей высшей элонгации.
И посветлело; сначала вверху, потом - ниже. А вот и на юге зажелтело; и из-за дальней сопки показалась, уцепилась за сопку же и приподнялась выше пятерня чуть розоватых лучей. И обозначилась минута тишины. Пятипалый луч осветил окрестности, задержался на миг, махнул на прощание, и подался вновь за горизонт, сопровождая своего хозяина. Но не видели этого в яви Ахзачтомнеэта и Труднаястезя. Спали крепко и набирались сил девочки. Это наблюдал, дрожа всем рыжим, с белым подбоем, телом, сидевший на вершине сопки в скромной колоннаде полярных берез, морозным утром на исходе третьей Луны, пятый потомок Хитрого Лиса, мятежный и хитрый дух тундры – лис Самхук.
***
(*)- украдено у Дмитрия Сухарева.