Ура! Мы едем!
На стажировку за границу! На полгода! Учиться будем в местном университете, жить будем в семьях, за 5 с половиной месяцев сделаемся настоящими датчанами, забудем русский язык и будем готовы отказаться от странного свиданья с родиной, с сессией, с роднёй и однокурсниками.
- Если вам будет что-нибудь непонятно, - сказала на прощальном чаепитии преподавательница, - не стесняйтесь, спрашивайте. В этом нет ничего стыдного: ведь вы из другой страны с совершенно иным укладом жизни. Датчане – народ оперативный, они с удовольствием вам всё объяснят.
До поступления в университет Женька была за границей только один раз, это была турпоездка в Чехию. Еще тогда ее поразила опрятность и логическая упорядоченность европейских городов, их спокойствие, лёгкие улыбчивые люди на улицах, обилие красивой непривычной еды, - словом, всё то, что обычно поражает русского путешественника во время коротких поездок в Европу, когда персонал гостиниц вежлив и услужлив, а местных жителей он видит только из окна автобуса.
Значит, т;к им предстоит жить целых полгода? Не видеть Европу из окна вагона, а выйти из автобуса, смешаться с толпой, жить в домах местных уроженцев, стать своим в этом опрятном просторном мире? Хватит ли пяти девочкам полугода, чтобы освоиться в нем? Их туда примут?
I
Дом – огромного размера. Он весь утопает в зеленых ветвях елей, ветел, жасмина; его совершенно не видно с дороги, хотя стоит он на одном из центральных проспектов города. В нем живет тихая чета Хеллероп – Пребен и Анна-Метта. Анна-Метта – преподаватель начальных классов в местной школе; Пребен раньше работал на какой-то мелкой должности в коммунальном управлении, год назад вышел на пенсию. «Теперь я получаю от государства те деньги, которые отдал ему в молодости», - не без гордости говорит он. Сыновья Пребена и дочь Анны-Метты (общих детей у них нет) работают в других городах, изредка приезжая на праздники, а сами они живут неспеша в своем светлом просторном особняке. Филемон и Бавкида в окружении зеленых ветвей.
У Женьки – своя комната в самом тихом и отдаленном уголке дома (окно застилают пышные ветви жасмина). Здесь ей никто не будет мешать, и она с завтрашнего дня начнет ходить в просторные аудитории местного университета, отдохнет от бестолковой суетливой Москвы и вольется в здешнюю опрятную, простую и упорядоченную жизнь. И на душе тоже будет ясно и просторно.
Упорядоченной жизни сразу не получилось.
Первые две с половиной недели существования за границей полностью ушли на составление индивидуального расписания. В датском университете не было никаких обязательных курсов, а сразу выбрать из объемистой программы гуманитарного факультета на 1998/99 учебный год что-нибудь стоящее оказалось сложно: порой за заманчивыми названиями скрывались скучнейшие вещи, порой преподаватель битый час объяснял то, что сама Женька прекрасно знала еще с десятого класса. К тому же, большинство лекторов отличалась на редкость неразборчивым произношением. «Как картошку жуют», - думала девушка. Ей казалось, что она по извечной русской неорганизованности постоянно оказывается не в том месте и не в то время, на каких-то никому не нужных лекциях, и всё время выглядит нелепо. А другие студенты были на своем месте: они четко знали, куда идти, уверенно вписывали свои фамилии на пущенные по рядам листки, не стеснялись задавать вопросы. Среди студентов время от времени попадались пожилые дамы с короткими стрижками, одетые по молодежной моде. Одна из них оказалась весьма словоохотливой и, похвалив Женькино датское произношение, объяснила иностранке главные особенности датской системы образования. Например, знает ли она, что в Дании не в каждом месте преподается одинаковый набор дисциплин; на этом болотистом острове есть такие факультеты, которых, например, нет в ее родном Копенгагене. Поэтому датчане часто ездят в другие города, чтобы изучить нужные им предметы.
Значит, вот она – пресловутая западная свобода выбора! Человек здесь просто обречен на самостоятельность, никто не станет вести его за руку и показывать путь! …А всё-таки ощущаешь какую-то растерянность…
Женька не могла поделиться этими соображениями со своими четырьмя товарками из Москвы: они выбрали себе другие курсы, а расквартировали их в пригородах, и Женька виделась с ними очень редко. Забыть русский язык и сделаться в этом городе своей стало очень просто.
Через три недели Женька всё же утрясла свое расписание: главное место в нем занял курс лекций по датскому романтизму, который читала артистичная старушка в неизменных красных штанах.
Самым сложным оказалось вовремя добраться до университета. Город был длинный, вольготно раскинувшийся среди холмов и болот. Вместо привычных высотных домов в нем стояли окруженные дремучими садами особняки; улицы были кривые, а автобусные маршруты – неимоверно запутанные. На каждой остановке висело расписание, где сообщалось, что единственный ходящий по этому переулку номер приходит во столько-то минут. Но никакая пунктуальность не спасала положение: в действительности автобус мог придти на 5-10 минут раньше, - и, мигая всеми огнями, тут же скрыться за поворотом, потому что твердо следующий правилам водитель ни за что не станет ждать одного-единственного пассажира, бегущего с противоположной стороны улицы и лихорадочно машущего выданным в университетской конторе проездным билетом.
- У нас в Дании не принято опаздывать, - сказал Пребен Хеллероп и в ответ на Женькины жалобы на несговорчивых водителей вывел из гаража расписанный цветными змеями велосипед, когда-то принадлежавший его младшему сыну. Велосипед был тронут ржавчиной, у него часто спускалось переднее колесо, - но он пришелся весьма кстати, особенно после восьми часов вечера, когда нужные автобусы переставали ходить.
По вечерам, когда оставшаяся после ужина грязная посуда была вымыта, а новости по телевизору кончались, Филемон и Бавкида садились на диван в гостиной, и в доме воцарялось молчание. Оно плотным коконом обволакивало сидящих, и нарушить его вопросом или рассказом о дневных впечатлениях казалось чуть ли не святотатством.
- Почему вы всё время сидите и молчите? – рискнула Женька спросить Пребена на третью неделю, - Удивительно, что у вас в доме по вечерам всегда так тихо!
- Так у нас же не было никаких новостей, - недоуменно отвечал хозяин дома, где недавно поселилась девушка из далекой загадочной страны. – Ничего интересного у нас за последнее время не произошло - о чем же разговаривать?!
Ясности и логичности всё никак не выходило. Зато на каждом шагу возникали стеклянные стены неписанных правил и негласных запретов. Их никто никогда не объяснял новичкам, но тот, кто им не следовал, рисковал раз навсегда прослыть ненормальным.
Так, однажды вечером, когда промокшая под внезапно начавшимся ливнем и измотанная от долгой поездки на ржавом велосипеде Женька вползла в кухню, Анна-Метта предъявила ей извлеченный из мусорного ведра скомканный тетрадный лист. Это был Женькин черновик какого-то домашнего задания. К бумаге кое-где уже успела прилипнуть картофельная шелуха. Пребен стоял у раковины. Лица у обоих супругов были как у родителей, обнаруживших, что чадо скрыло от них плохую отметку.
- Это ты выбросила бумагу в помойное ведро?
- А куда же мне было ее девать?
- Ты что, до сих пор не знаешь, что у нас в Дании принято сортировать мусор? – Пребен свысока посмотрел на не знающую таких очевидных вещей иностранку.
- Стекло отдельно, макулатуру отдельно, пищевые отходы отдельно, - пояснила Анна-Метта и тоже посмотрела свысока.
- Да, я не знала. Спасибо, что поставили меня в известность, - Женька постаралась ответить как можно вежливее, чтобы положить конец неприятному разговору. Она меньше всего была готова к тому, что такая мелочь, как выброшенная бумажка, может вывести эту тихую чету из равновесия.
- Как; разве в России не сортируют мусор? – изумился Пребен.
- Нет; такого нет.
- Надо непременно их научить, - покровительственным тоном произнес хозяин дома. – Это очень удобно. Всё раскладывается в особые контейнеры, а потом каждый четверг их вывозят и отправляют на мусороперерабатывающие заводы. Неужели у вас в вашей Москве не так?
- Нет, у нас в домах такие трубы… - термина «мусоропровод» в Женькином датском словарном запасе не нашлось. Пришлось описывать это сооружение в деталях, изредка показывая руками. Филемон и Бавкида терпеливо выслушали юную чужеземную дикарку, а потом заявили, что датская система всё равно удобнее, и ей, Женьке, непременно надо содействовать ее вводу в Москве, когда она вернется. А здесь у нас, запомни, мусор вывозят по четвергам.
На следующий день Анна-Метта подробно объяснила чужестранке, что вынутое из стиральной машины белье надо развешивать на веревочке в подвале, а ключ в замке поворачивать по часовой стрелке.
В начале октября в доме тихого семейства всё разом зашевелилось. Анна-Метта устраивала в честь своего юбилея пир, на который приглашались все родственники и сослуживцы. В гостиную сдвигались столы из всех комнат, из недр морозильника извлекались неведомые сорта мяса. Анна-Метта, взявшая на работе отгул, с утра ездила по супермаркетам, вычеркивая купленное из длинного списка. Все хорошие продукты были отложены до банкета, и по вечерам семейство ело рисовую кашу.
Женька по мере своих сил помогала хозяйке на кухне – она теперь часто это делала, - чтобы показать, что она всё-таки не чужая в этом доме. Общение с супругами Хеллероп каждый день выливалось в какое-нибудь обидное недоразумение. Сперва девушка думала, что всё дело в ее недостаточном владении языком, и целыми вечерами честно просиживала за датскими словарями, уча глоссы. Но чем лучше она овладевала датским, тем больше становилось непонимание. На Женькину любовь к книгам здесь, кажется, посматривали с недоверием. Домашний быт превращался в череду неприятных мелочей. После случая с листком, выброшенным не туда, и еще нескольких таких же инцидентов (съела шоколадку, предназначенную для Пребена, неэкономно использовала горячую воду для мытья своих длинных волос, пренебрежительно отозвалась о любимом супругами футболе) стеклянная стена между Женькой и хозяевами дома неминуемо становилась всё толще и толще.
На банкет пришло полтора десятка сотрудников школы, где работала Анна-Метта (самый невзрачный мужичонка оказался директором, и ему отвели почетное место во главе стола), дочь Анны-Метты, в свои тридцать лет похожая на непоседливую восьмиклассницу, а за ними подтянулись сыновья Пребена с женами и ребятишками, кто-то даже принес грудного младенца. Угол прихожей быстро заполнился вывернутыми наизнанку комбинезонами, дождевыми плащами, велосипедными шлемами и обувью всех размеров и фасонов. Каждый из пришедших знакомился с Женькой и подавал ей руку. У большинства новых людей были приветливые, открытые лица, в глазах светилось любопытство. Перед иностранкой, за месяц привыкшей откликаться на имя «Эвгениа», забрезжила перспектива хотя бы в этот вечер увидеть перед собой вместо холодной стены из толстого мутного стекла чистый согретый солнцем простор.
Юбилейный обед начался, как и следовало ожидать, с торжественной части. Директор школы долго рассказывал о добродетелях и талантах фру Хеллероп (за время речи иностранная студентка усвоила массу типичнейших датских канцелярских оборотов), Анна-Метта с отсутствующим видом копошилась в своей тарелке, кто-то из детей уронил вилку, одной женщине пришлось выйти из-за стола, чтобы успокоить лежащего в своей корзине младенца, словом, всё было так, как обычно бывает на праздничных обедах. Затем один из гостей раздал всем листки с каким-то текстом, и собравшиеся принялись нестройно славить леса, поля и проливы родной Дании, а под конец пролаяли короткую песню про какую-то бабочку на цветке, - как объяснил раздававший бумажки человек, это был опус его собственного сочинения, специально посвященный хозяйке дома.
- Это такая хорошая датская традиция, - заботливо объяснил Женьке лысоватый дяденька справа, заметив на ее лице недоумение. – А вы у себя в России разве не поете хором? А зря. Это очень весело. Датчане сочиняют рекордное количество вот таких песенок на случай и поют их по бумажке, а на следующее утро эти тексты уже теряют актуальность и отправляются в мусорное ведро. – После этого он замолчал и стал есть картошку, так и не сказав невежественной иностранке, в какое именно ведро надо отсортировывать устаревшие тексты песен.
Вокруг Женьки сидело множество людей. Они все разговаривали с ней, перебивая друг друга, жадно ловили ответы. Но вскоре девушка сообразила, что она интересует их только в качестве визитера из далекой и страшной Москвы (там есть Ельцин, водка, мафия и какие-то рабочие, которым не выплатили зарплату), несмотря на такие обстоятельства, всё же умудрившегося добросовестно выучить датский язык. Медведь в зверинце всегда интересует собравшихся зрителей не как конкретная медвежья личность, а только как представитель своего вида. А если этот медведь еще умеет плясать, ездить на мотоцикле или забивать молотком гвозди, - словом, что-нибудь, что умеет человек, - интерес к нему только возрастает.
Датчане осторожно высовывались из-за своих стеклянных стен, словно бойцы из окопов, и выстреливали в Женьку вопросами:
- А во сколько раз Россия больше Дании?
- А правда, что у вас там никто не ездит на велосипедах?
- А вот говорят, что русская мафия…
- Шахтеры, которым не выплачивают зарплату, - вопрошал сухой старик, регулярно смотревший телевизор, - с чего они тогда живут? Может, они воруют?
- А в России едят цветную капусту? – кричала через стол румяная женщина, которая в тот момент накладывала себе в тарелку вареные овощи.
Дочь Анны-Метты начала пересказывать недавно прочитанную газетную статью, где какая-то журналистка писала, будто в Москве все без исключения живут в коммуналках, канализация в городе не работает, а основой русской национальной кухни является майонез. Журналистка прожила в Москве аж целых три месяца, она за это время всё-всё узнала, - поэтому Женькино опровержение этого бреда просто не стали слушать.
- Я буду до самого конца января учиться в университете, - говорила Женька младшему сыну Пребена, опрятному молодому человеку с крашеными ресницами и серьгой в ухе, - Мне очень нравится датский романтизм. Особенно Адам Эленшлегер. Я слушаю здесь лекции, а потом у себя в Москве напишу курсовую…
- А ты никуда не устроилась на работу? Нет? Странно. А у нас в Дании многие студенты параллельно работают где-нибудь. И школьники тоже. Всё-таки лучше как можно раньше стать экономически независимым. Учиться, как говорится, никогда не поздно, а для того, чтобы в старости иметь приличную пенсию…
Женька ненадолго вышла из гостиной, а когда она вернулась, половина гостей уже ушла, и на месте румяной дамы теперь сидел Пребен в окружении пустых стульев. Он обсуждал со своим сыном какую-то новую книгу – «такая постмодернистская, но смешная, хорошо написана, блестящий стиль». Женьке и в голову не приходило, что этот коммунальный сухарь еще и следит за литературой. Женьку спросили, что она думает об этом писателе, но она его не знала, - что и требовалось доказать. Тут-то Пребен и узнал от сына, что квартирующая в его доме студентка, оказывается, любит Адама Эленшлегера.
- Кого? – недоуменно переспросил Пребен, и Женька сразу начала сомневаться, правильно ли она произнесла имя, которое слышала на лекциях сотни раз.
- Поэт Адам Готлиб Эленшлегер, - разборчиво повторила она.
Тут произошел небольшой конфуз. Выяснилось, что Пребен, в незапамятные времена окончивший сельскую школу в Ютландии, слышит это имя чуть ли не впервые. Женьке пришлось кратко рассказать ему о величайшем поэте датского романтизма то, что она за это время успела усвоить сама.
Пребен удивился:
- Романтик? Да что ты говоришь? У нас теперь никто и не читает такое старьё. Кроме школьников: у них это по программе.
- А кто из русских писателей переведен на датский язык? – юная ценительница литературы решила извлечь из этой полночной беседы какую-то пользу.
- Лео Т;лстой, Тургенев, и еще кто-то, не помню имен, - начал отвечать сын Пребена. – А, вот, мне на днях попалась интересная книжка, такой В.Губин, не знаешь?
- Нет, по-моему, это кто-то из советских писателей. В общем, литература второго ряда. Или даже третьего. Я ее и не знаю толком.
- Ну как же не знаешь, это же твой соотечественник написал! Там сказано, что автор еще жив и живет в Москве, ты должна знать…
- Но ведь ты же не читаешь современных писателей? – поставил диагноз Пребен.
Женька не успела возразить. Да, собственно, и крыть было нечем, ведь она не была знакома с «хорошо написанными» новинками датского постмодернизма.
- В университете всего не выучишь, - наставительно сказал Пребен. – Надо постоянно жить настоящей жизнью, общаться с живыми людьми, а не зацикливаться на своих книжках. Иначе тебя будут считать скучным человеком, и никто не будет с тобой водиться. Вот, пойдешь ты с друзьями на вечеринку, или, например, на дискотеку, - о чем ты там будешь с ними говорить? Об Адаме Эленшлегере?
- Да я на дискотеки не хожу…
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Женька не любит всего того, что составляет основу жизни продвинутой датской молодежи: футбол, политику, вечеринки с танцами, карточную игру и постмодернизм. А предпочитает более спокойный, созерцательный образ жизни.
- Это всё плоды консервативного воспитания на твоей родине, - решили отец с сыном, - А на самом деле надо не следовать ему, а выбирать самостоятельно. Надо наслаждаться жизнью. Я не знаю, как там у вас в России, но сейчас ты в свободной стране, Эвгениа.
Ничего себе, свобода! Кругом стеклянные стены!
- Вот, например, если бы ты попробовала изменить прическу… - начал излагать свое понимание Женькиной свободы Пребен, даже в часы досуга не забывающий об экономии горячей воды.
- …А в России молодежь читает писателей девятнадцатого века! – девушка попыталась спасти положение, вернувшись к началу разговора. – И не только потому, что им задали в школе, а просто, потому что нравится. Многие любят Лермонтова, Достоевского…
- Про Дестиовского я знаю, - отозвался коммунальный чиновник на пенсии.- Он всегда писал про какие-то страшные вещи, про чудовищные преступления.
Женька принялась объяснять датчанам про значение романов Федора Михайловича для русской и мировой литературы, обстоятельно рассказала о его жизненном пути, о воплотившейся в его произведениях философии, не забыв сказать, что Россия, в принципе – страна философов, потому что сам уклад тамошней жизни располагает к философствованию, а без этого не понять ни русскую культуру, ни русский национальный характер, а значит, и характер самой Женьки. Мимо проходили собиравшиеся домой гости. Тикали часы. В глазах обоих любителей литературы было тускло.
- А вот еще Достоевского сравнивают с Киркегором… - говорила Женька.
- Что, у него тоже были проблемы с женщинами? – пробудился сын Пребена.
- Да вовсе нет! Я говорю о чисто философских аспектах. Русская философия – это такая сложная, увлекательная вещь…
- Но разве русские не уделяют больше внимания более простым, практическим вещам? – перебил Пребен, и между ним и Женькой выросла еще одна невидимая стена из толстенного стекла.
Девушка не успела вставить слова, а приговор уже был готов:
– Странная какая-то нация. Коли так, немудрено, что у них никак не получается построить полноценное государство всеобщего благосостояния. Если всё время витать в облаках, - (косой взгляд в сторону Женьки), - то ничего хорошего из этого не выйдет. Надо стоять на земле обеими ногами, тогда всем будет лучше.
После этого разговор как-то сам собой переключился на экономическую тему: благосостояние отдельных людей и народов, денежные выплаты, налоги. Здесь Женька уже была не на коне, ведь ей даже не хватало словарного запаса для того, чтобы связно объяснить, есть ли в России прогрессивный налог и на каких условиях от него можно освободиться. Пребен, в целом, ругал датскую систему налогообложения, но находил, что ее, при случае, надо ввести и в Москве. (Как похоже на давешний разговор о вывозе мусора!) Его глаза искрились.
Женька слушала, как льется речь ее собеседников, приглушенная толстым двойным стеклом вокруг каждого из них. В дальнем конце гостиной кто-то снова запел про бабочку на цветке. Гости, приехавшие на машинах, трогались домой, гости, опоздавшие на поезд, оставались ночевать. Тикали часы. Лица людей отражались в бесконечных стеклах. Ясности, опрятности и простора не существовало.
II
Однажды стекло дало трещину.
Всё началось с не предвещающей бури мелочи: после вечерних новостей Женьке в очередной раз понадобилось одолжить у Пребена какую-то не совсем нужную ему вещь. Кажется, толковый словарь, стоящий в кабинете, в котором Пребен возился со своими старыми письмами. Однако коммунальный чиновник на пенсии воспринял эту просьбу как неслыханное по дерзости вторжение в свое личное пространство. Жиличка из Москвы и так уже слишком часто просит у них то одно, то другое. Она слишком много требует от людей, которые пустили ее, незнакомого человека, жить в своем доме и сидеть за своим обеденным столом. Может быть, она считает, что он, Пребен, должен ухаживать за ней, как за младенцем? К тому же, с ней не оберешься всяких неприятностей. (В их числе были названы неэкономный расход воды и тепла, вечные опоздания домой и на занятия, долгий разговор по его телефону с соседним городом). Неужели она до сих пор не может понять, чт; можно делать в этом доме, а что нельзя? Он-то думал, что Эвгениа сама обо всём догадается, но теперь видит, что надеяться на это бесполезно.
- Но ведь вы сами мне никогда ничего не объясняете, - пыталась защищаться девушка, поставленная на расстрел к глухой стеклянной стене. – Вы не говорите мне, чего вы хотите, а чего не хотите от меня, а потом выходит, что я же и виновата.
- Ты могла бы сама сообразить. Ты же видишь, к;к мы живем – и могла бы сама начать делать всё в точности как мы.
- А вот когда в Москву приезжают жить иностранцы, им всегда всё объясняют! И никто не требует, чтоб они обо всём догадывались сами!.. Да и потом, как я могу так быстро перестроиться? Мы всё-таки разные, у нас разный образ жизни…
Пребен был непоколебим:
- Ведь ты учишь датский язык, - строго проговорил он, - значит, ты должна усвоить образ жизни датчан. А вовсе не мы должны вникать в то, как ты там привыкла жить у себя в России. Пока что мы не в России, а здесь. В моем доме…
- Но ведь…
- Надо думать не только о себе, но и о других. И не воображать, будто ты здесь самая главная только потому, что слушаешь какие-то лекции в своем университете. Ты только сидишь со своими книжками и при этом требуешь, чтоб тебе объясняли элементарные вещи. Но сама ты ничего нам не объясняешь. Например, совсем ничего не рассказываешь нам про Россию.
- Я рассказывала. Про Достоевского, про русскую философию…
- Я этого не помню. Помню, ты говорила, что в России молодежь начинает работать не так рано, как у нас в Дании…
- Я понимаю, - мрачно усмехнулась Женька, - что вам интереснее, по каким дням в России вывозят мусор. А я пыталась рассказать про высокую культуру…
- Вывоз мусора – это тоже часть культуры, - ухватился за любимую тему коммунальный чиновник на пенсии. - Повседневной культуры. Я давно хотел сказать тебе, Эвгениа, ты слишком замкнулась на своих бесполезных науках и думаешь, что ими всё исчерпывается. А простейших вещей не понимаешь. Читать книжки для своей, как ты выражаешься, годовой работы ты могла бы и в России. Очень глупо так отгораживаться от настоящей жизни.
- О чем вы тут спорите? – Анна-Метта в вязаной кофте с поеденными молью рукавами поверх ночной рубашки поднялась из подвала. – Уже поздно, идите спать.
- Да вот, Пребен считает, что я отгораживаюсь от настоящей жизни… - Может, хозяйка призовет к голосу разума и положит этому нелепому спору конец, удобный для Женьки?
- Действительно, милая, ты живешь как-то обособленно, - отсутствующим тоном произнесла Анна-Метта, поправив свою рваную кофту. – Ты уже четыре месяца живешь в нашем доме, а мы о тебе ровным счетом ничего не знаем. Равно как и о твоей родине.
- Вот, и Пребен только что то же самое говорил. Но вы-то сами меня хоть раз о чем-нибудь спрашивали? – Женька снова перешла в наступление. – Я даже не знаю, что вам интересно, а что нет; вон, я рассказала Пребену про Достоевского, а его больше интересовало, как в России взимаются налоги. Я твержу вам, что мне нравится слушать лекции про датский романтизм, а вы удивляетесь, почему я не смотрю футбол по TV!
- А еще не играешь в карты, не интересуешься политикой и не знакомишься с молодыми людьми, - быстро прибавил Пребен. Эти «грехи» однозначно говорили в пользу того, что в его доме поселился загадочный подозрительный человек, с которым надо держать ухо востро.
- Да, - вставила слово Женька, - а еще я не включаю идиотскую музыку в три часа ночи, не пьянствую тайком от окружающих у себя в комнате, прилежно хожу на все занятия в университете и помогаю Анне-Метте по хозяйству. По-моему, вы должны быть рады, что к вам поселили именно такую студентку.
- Мы хотели видеть у себя студентку, которая с интересом изучает датские обычаи и культуру…
- Так, черт возьми, именно это я и пытаюсь делать!
- Но ты всё время сидишь у себя…
- А что мне еще остается делать?! Понимаете, за это время я пыталась узнать о вашей стране, да и о вас самих, как можно больше, я хотела, ну, как бы это сказать, стать своей, хотя бы на время. А вы сами не даете мне стать своей. Каждый раз, когда я хочу узнать о датчанах что-то, что меня действительно интересует, вы либо не знаете, либо не хотите разговаривать. Зато охотно рассказываете про вывоз мусора. Точно так же, если я пытаюсь рассказать вам что-то действительно интересное о русской культуре, вы остаетесь равнодушными, а потом спрашиваете о какой-нибудь ерунде, и не желаете верить, что в России на самом деле всё по-другому… Волей-неволей обратишься к книгам, если живые люди так плохо идут на контакт. Я… Я… - нервное напряжение мешало Женьке сразу подобрать правильные слова, - я всё время натыкаюсь на стену. Мне кажется, что я прошусь к вам в гостиную, а меня не пускают дальше порога.
- Разве у тебя нет своей комнаты? – Пребен вообще плохо воспринимал аллегории.
- Опять вы меня не поняли! Я просто хотела…
- Ты хочешь сразу слишком многого, - Анне-Метте явно казалась дерзостью такая исповедь нервной чужеземной студентки. – Вчера я говорила детям в своей школе, что человек не всегда получает всё то, что хочет. И это нужно принять, как есть. Нельзя быть такой эгоисткой и желать, чтоб тебе было удобно всегда и везде. Я понимаю, что не все могут от этого отучиться; но ведь ты скоро сможешь уехать обратно к своим родителям.
- Конечно, вы будете этому очень рады! – (Уже можно было не выбирать выражений, всё равно словесный бой проигран). – Но тогда зачем вы вообще взяли меня к себе жить? Почему вы сперва поселили у себя человека из другой страны, из другой культуры, а теперь требуете, чтоб он был точь-в-точь не похож на вас! Значит, это вы эгоисты, а не я! И не я замкнулась в своем мирке, а именно вы! Вы не понимаете, что люди могут быть другими, иметь иные интересы, у вас нет…
- Успокойся, пожалуйста, - остановила ее Анна-Метта, которая в продолжение всего Женькиного надрывного монолога пыталась отколупнуть ногтем мозоль на пальце.- Мы не исключаем, что ты и в самом деле старалась, как лучше. Но и мы тоже стараемся. И ты должна это ценить. А теперь мы все пойдем спать: завтра мне рано вставать на работу.
Женьку недавно похвалили в университете за то, какие успехи в датском языке она сделала в такое короткое время. Но теперь она чувствовала, что ни безупречное произношение, ни богатый словарный запас не помогут ей найти общий язык с обитателями одноэтажного особняка, не убавят ее потерянности и беззащитности.
Наутро она вывела из сарая свой ржавый велосипед и тронулась в университетскую библиотеку, где просидела до позднего вечера, не сказав никому ни слова. Зачем вообще говорить на иностранном языке, если на нем приходится только ругаться? Мир не был ни опрятным, ни логичным, а главное, он не был своим, и каждого вошедшего в него мерили мерками каких-то диковинных предрассудков, развенчивать которые считалось непростительным, даже если от этого зависело сохранение душевного спокойствия, человеческих отношений, - и вообще нормальной жизни. Они считают «настоящим» только узенькое пространство, обнесенное глухим забором и перегороженное внутри досками, - а всё, что находится за его пределами, клеймят как ошибку или безумие. А людям, столкнувшимся с этими перегородками первый раз в жизни, - как тогда быть? Куда смотреть? Куда девать себя? А впереди еще целых полтора месяца жизни в этом гробу!
III
В Москве можно было расслабиться. Бестолковщина была предсказуемой и не вызывала отторжения. Расчисленное по минутам расписание автобусов не сжимало по утрам душу железными тисками. От давки и тряски в метро привычно сладостно кружилась голова. Люди, в ответ на вопрос «Сколько времени» посылавшие спросившего ко всем матерям и желавшие доброго утра таким тоном, словно читали свой собственный смертный приговор, - эти люди были простыми и легкими, в их душах заведомо не было потайных комнат, в которые не допускались чужаки. Здесь никто не был чужаком, каждому можно было рассказать о своих проблемах на привычном языке…
Женька успешно защитила свою курсовую по творчеству датского поэта-романтика Адама Эленшлегера и сразу по окончании сессии отправилась на дачу к родным, куда ее уже давно приглашали.
Внутри садового домика на обнесенном красивой оградой участке были тарелки фирмы “IKEA”, железная раковина и тостер. Анна Юрьевна, двоюродная тетка Женьки, была дочерью какого-то военного и провела раннее детство в Прибалтике, поэтому всегда стремилась обустроить свой быт в том стиле, который считала «европейским». Надо поделиться с ней своими впечатлениями о настоящей Европе!
Семейство собралось обедать за тесовым столом. В мисках был салат из ревеня с торчащими по краям двумя ложками и вареная морковь.
- Ну как ты, съездила в свою Финляндию? – спросила Анна Юрьевна.
- Не в Финляндию, а в Данию. Мы там учились в университете полгода. – Женька решила начать свой рассказ о Дании с наиболее приятного и поговорить о понравившихся ей лекциях.
- Целых полгода?! Ну, давай, рассказывай! Ты ведь, наверно, в столице жила?
- Да нет… - Женька назвала город, в котором был университет, удивив тетку диковинным произношением языка тамошних варваров. – Он, конечно, считается столицей своего острова, но всё же это не совсем то.
- Значит, в провинции, - резюмировала Анна Юрьевна. – Ну, и как там у них? Небось, чистота, порядок? Вот у нас Ирина Сергеевна из отдела кадров тоже недавно ездила в тур по Скандинавии, она говорит, что у них там очень спокойно, движение на улицах слабое.
- По сравнению с Москвой – да. Это только в Копенгагене недавно построили метро, одну линию, а так там все ездят на автобусах, а чаще всего – на велосипедах.
- Мне Марат рассказывал, - вставил слово муж Анны Юрьевны с другого конца стола, - что в Дании все велосипеды черные.
Женька вспомнила своего железного коня, раскрашенного предыдущим владельцем во все цвета радуги, и промолчала.
- А еще Ирина Сергеевна говорила, - опять начала тетка, - что в Скандинавии не принято устраивать всякие застолья и гулянки после 10 часов вечера; если ты это сделаешь, то соседи имеют право вызвать полицию и выпроводить твоих гостей. Они так поддерживают общественный порядок. Правда ведь?
- Ничего подобного не видела, - удивилась Женька. На сей раз возможность подробно рассказать про университет была упущена. – Вон я жила в семье, у нас хозяйка часто устраивала встречи родственников, застолья с пением продолжались до трех чaсов ночи.
- А соседи?
- А у соседей свой особняк, а у них свой. А между особняками вот такая живая изгородь. Они друг друга почти не видят.
- Но ведь Ирина Сергеевна… - возразила тетка, - Она никогда ничего не выдумывает, она не такой человек…
- Никогда не приврёт, это факт, - поддержал муж.
- Ну, значит, ваша Ирина Сергеевна побывала в каком-то другом месте. А у нас было так, как я сказала, - Женька почувствовала, что настала пора сменить тему. – А я там ходила с датчанами на лекции, изучала датскую литературу. Правда, у них там совершенно другая система образования…
- Датчане, насколько я помню, не особо много дали миру в плане литературы, - подал голос сидевший в углу кузен Митя, выпускник одного из технических вузов Подмосковья, - ну, только вот Андерсен со своими сказками, и всё. А, я вот недавно читал, есть такой Л.Пандуро. Не знаешь?
- Про Пандуро я слыхала пару раз на лекции, - призналась Женька, - В самой Дании его почти не изучают: это считается литература второго ряда.
- Мало ли что считается, - парировал Митя, - это очень клёвый писатель, я думал, ты его читала. – Женя, очевидно, должна была постыдиться, что она, будущий специалист-литературовед, не знает таких великих имен. – А так у них ведь больше никого и не было в твоей Дании.
_ Почему же не было: там и сейчас много пишут, и свои классики тоже есть. – Наконец-то появилась возможность хоть о чем-то просветить этих замкнувшихся в своем мирке «западников»! – Просто не всё еще переведено на русский язык, поэтому и кажется, что ничего нет. Вот, например, был в начале девятнадцатого века такой поэт-романтик – Адам Готлиб Эленшлегер. У него очень интересные книги.
- Поэт-романтик… Да еще девятнадцатого века…. – пробурчал Митя, которому, видно, еще в школе надоела всякая поэзия и всякий романтизм, - Я такого обычно не читаю. Да и твои датчане, я думаю, не каждый день перелистывают классику. Они же, типа, такие практичные современные люди, типа немцев, да?
- У них же сейчас, вроде, приняли закон, по которому каждый владелец собаки обязан во время прогулки сам убирать за ней в специальный пакетик, а потом выбрасывать его в урну, иначе его оштрафуют, - вставила Анна Юрьевна.
О, Господи! И здесь пытаются подменить разговор о высокой культуре выносом мусора!
- Ну да; - Женя начала отвечать кузену, проигнорировав фразу о собаках, - обыкновенные средние датчане не очень образованы. Они даже могут не знать каких-то элементарных вещей из истории и культуры собственной страны. Вот Пушкин про русских сказал, что они ленивы и нелюбопытны, а про датчан тоже можно так сказать, даже в большей степени. То есть, они могут всю жизнь прожить в каком-нибудь городе и ничего не знать о мире вокруг себя, и не желать знать: не хотят знакомиться с новыми людьми, не понимают, что в других странах люди живут не так, как они. Могут целые дни проводить на работе, а по воскресеньям всей семьей смотреть свой дурацкий футбол по телевизору.
- А какая у них там сейчас самая лучшая футбольная команда? – оживился муж тетки.
Вслед за возможностью рассказать о науке и литературе Дании растаяла возможность поплакаться на приютивших Женьку черствых филистеров.
От калитки послышался крик. Анна Юрьевна выбралась из-за стола и пошла открывать.
Пышная губастая женщина с крашеными кудрями, обитавшая на соседнем участке, вошла в домик в сопровождении Анны Юрьевны, на ходу продолжая разговор, начатый у калитки. Анна Юрьевна вынула для нее тарелку с деревянной полки, и соседка вместе со всеми приняла участие в трапезе. За столом сразу стало многолюдно. Женька, наскоро представленная кудрявой соседке, оказалась на периферии. Когда она перестала разговаривать сама, ей вспомнился первый вечер в семействе Хеллероп, когда она еще не привыкла к произношению хозяев дома и не знала имен их знакомых и сослуживцев.
Когда разговор наконец переключился на какие-то смутные перспективы в области реформ образования, Женька вдруг пригодилась.
- Вот, моя племянница не даст соврать: она учится в МГУ и говорит, что у них пока еще ничего подобного не было.
- Это правда, что ли? – спросили Женьку.
- Правда. То есть, когда я уезжала в Данию, вроде, ползали какие-то такие слухи, насчет платного обучения и так далее. Но вот, через полгода приехала, - пока ничего такого нет.
- А ты что, в Данию, что ли, ездила?
Женька почувствовала, что своей неосторожной фразой еще раз в жизни поставила себя в положение дрессированного медведя, которого показывают публике. Но слово – не воробей. Пришлось еще раз назвать имя города, в сырых переулках которого растаяло полгода ее жизни, просветить несведущих о его географическом положении, сказать, что там нет метро… Кудрявая соседка терпеливо слушала. Время от времени ее лицо становилось задумчивым, словно она проверяла, соответствуют ли факты, сообщенные студенткой, тому, что слышала она сама, а временами ее взгляд становился недоверчивым – это означало, что не соответствуют. Историю о том, как не удалось найти общий язык с хозяевами дома, опять пришлось опустить. Но еще можно, наконец, рассказать о своей учебе.
- А университет у них там знаете, какой? Он небольшой, в нем очень мало факультетов, - зато таких, каких больше нет во всей Дании. Туда даже из Копенгагена приезжают учиться.
- Да ну! Из столицы – в провинцию?! – удивилась кудрявая женщина. - Быть того те может!
Женька открыла было рот: почему же, вполне может!
- Это как если бы из Москвы человек поехал учиться в какой-нибудь Конотоп, - пояснила соседка. – Это, наверно, у наших, как всегда, денег не хватает, вот они и посылают студентов в такое захолустье. Там, небось, и по-английски-то никто не говорит, в эдакой-то деревне
- Она датский учила, - вполголоса поправила тетка.
- Датский? Зачем? Его же вовек не выучишь, в нем одних падежей, наверно, штук сорок. Да и потом, где она себе найдет работу с этим датским; сейчас же весь цивилизованный мир говорит по-английски. А работу ей надо искать уже сейчас, так ведь? – обратилась она к Анне Юрьевне. – А то потом будет поздно; теперь ведь иначе никак нельзя: полгода потеряешь – никакой карьеры уже не сделаешь. Так и скажите вашей племяннице, - (Женька сидела по левую руку от соседки, а Анна Юрьевна чуть поодаль, у края стола), - что если она хочет чего-то добиться и потом жить по-человечески, то ей уже сейчас надо устраиваться в солидную инофирму, - в Москве ведь сейчас появилось много хороших фирм, - а через год ее уже никуда не примут!
Женька молчала.
- Да и сейчас, может, примут не сразу, - продолжала рассуждать соседка. – В таких делах ведь что самое главное? Понравиться людям. Встречают ведь, как говорится, по одёжке. Особенно таких вот молодых девушек. Так что знания – это, конечно, важно, но и внешность - тоже не последнее дело. Вот если б ты, деточка, попробовала сменить прическу…
- Да, Женя, прическа у тебя какая-то старомодная, - поддержала Анна Юрьевна, - Можно подумать, что тебе ее рекомендовала какая-нибудь прабабушка. У тебя что, собственного вкуса нет? В конце концов, будь свободнее!
Как же, оказывается, похожи русский и датский языки! И там, и там выражение «будь свободным» означает «делай так, как тебе укажут»!
- А зачем куда-то устраиваться на постоянную работу именно сейчас? – начала объяснять девушка. - Пока есть возможность, всё-таки надо учиться. Работа будет забирать всё мое время, а я хочу закончить учебу, защитить диплом…
- Это верно, без диплома сейчас никуда, - поддакнул муж Анны Юрьевны.
- Ну, а потом что?
- Потом попробую поступить в аспирантуру.
- Дальше изучать великую и могучую датскую литературу? – усмехнулся Митя. Кудрявая соседка зашевелилась.
Женька привычно подготовилась к коронной фразе московских обитателей: «А что, в Дании есть литература?». Но вместо этого милого вопроса, всегда предвещавшего возможность полчаса побыть в роли просветителя, последовал совсем неожиданный выпад:
- Так ты у нас, значит, литературу изучаешь? – удивилась кудрявая женщина. – А я почему-то думала – ты экономист, или на юридическом учишься. Сейчас все нормальные молодые люди поступают как раз на эти факультеты. Потому что это хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне. А литература… Это, милая моя, как-то всё несерьезно…
- По крайней мере, мне это нравится, - быстро возразила Женька.
- Если нравится, так и занимайся своей литературой в свободное от работы время; тебе никто не запрещает, – был ответ.
Студентка проглотила это безапелляционное высказывание и с надеждой поглядела на Анну Юрьевну, жующую салат. В отличие от этой губастой поклонницы инофирм, видимо, ничего в жизни не видевшей, кроме своего огорода, тётка сама в свое время училась в гуманитарном вузе. Ей интересна культура Западной Европы, она поддержит Женьку.
Анна Юрьевна дожевала свой кусок.
- А ведь пожалуй, правда, - терпеливо начала она, словно объясняла ребенку, почему нельзя достать луну с неба, - одним литературоведением сыт не будешь. Я, конечно, ценю твои увлечения, твои интересы… Но строить жизнь только на одном увлечении… Подумай, ведь если каждый будет делать в жизни не то, что нужно – что приносит людям пользу, - а только то, что ему нравится, вряд ли у нас когда-нибудь будет нормальное общество… Всё-таки, одно дело – витать в облаках, а другое – найти себе в жизни реальную точку опоры… Наверняка и в твоей любимой Дании люди рассуждают точно так же…
-Да, да, у них там в Европе народ вообще какой-то жутко деловой, - оживилась соседка. – У них не принято разводить по кухням всякую философию. Зато и живут, как люди, а не как мы.
Женька слабо попыталась защититься:
- Да, конечно. В наше время многие считают так, как вы. Что надо прежде всего думать о пользе, о выгоде, и так далее. И не только на Западе. Но ведь надо иметь в виду и другое… Ведь подумайте, если литература существует, то кто-нибудь должен…
Но всё было бесполезно. Если в начале этого разговора на приехавшую из далекой и страшной Скандинавии девушку смотрели, словно на дрессированного медведя, то после своего честного рассказа о планах на будущее она превратилась в глазах собеседников в плюшевого мишку. Теперь уже было бессмысленно рассказывать об извилистых улицах и сырых садах датского города, о необычном университете и негостеприимном особняке в зеленых ветвях. Это выслушают с неохотой, после каждой фразы сравнивая с поездкой какого-нибудь Ивана Петровича в Прибалтику, и хорошо еще, если не осудят за критику неудобств и нелепостей заграничной жизни. Оно и понятно, ведь разве может плюшевый мишка с его игрушечным образованием правильно ориентироваться в квадратном разгороженном закутке настоящей жизни? То, что Женька, чья душа за эту осень и зиму насквозь пропиталась промозглой датской сыростью, приняла за тепло лучистых человеческих взглядов, оказалось лишь бликом на толстом глухом стекле. Странно, что раньше она не замечала этого стекла…
Анна Юрьевна ела салат. Митя выяснял, когда начнется нужная ему передача по телевизору. Кудрявая соседка вещала о семейных неурядицах своей родни. Тепла и простора не существовало.
Тепло, простор и ясность были только иллюзией, их не было в мире, потому что не было в человеческих душах.
Куда податься? Кругом стеклянные стены!
20-21 апр. 2005 – июнь 2005, Москва