Подкашиваются ноги. Не держат. Сейчас я могу чувствовать костями, каждым суставом. Босые пятки стоят на твердом, холодном, от неподвижности они одеревенели, но не потеряли чувствительности, скорее наоборот. Кажется, что на них нет ни кожи, ни мяса, будто я стою на голых костях. Давит. О коленях я уж и не говорю – даже трястись перестали – сгибаются каждую минуту, все чаще и чаще приходится, как бы спохватываясь, выпрямляться. Я облокотился на стену – так немного легче, но тут же опомнился и отстранился: нельзя.
Нельзя.
Я закрываю глаза и вижу коричневые треугольники, грязно-рыжие квадраты, ромбы на бежево-сером фоне. Они плывут, переливаются, меняются местами, меняются цветами в бессмысленном движении пропорций и тусклых красок. Я открываю глаза, но ничего не меняется, фигуры лишь застывают неподвижно. Море волнуется раз, море волнуется два… как будто они играют со мною.
И главное – невозможно ни о чем думать. Одна лишь мысль в голове: «Какого же это черта?», но она неправильная, я это знаю. Уже не понимаю, но все еще знаю. Я непременно должен думать, я тут только для того и есть, чтобы думать, думать, думать. Как же они не понимают, что думать здесь совершенно нельзя. Стало быть, все – зря. И стою я здесь без толку, без смысла. Тогда какого черта?
Должен. Сам виноват.
Старший брат мне часто повторял, что дальше будет только хуже. Он ничего не объяснял, но всегда на все мои жалобы отвечал: «Дальше будет хуже». Куда может быть хуже, если уже сейчас все бессмысленно. С самого же начала.
Черт, как же пятки устали!
Ничего, перетерпим. Не впервой. Как же это я только сейчас понял, что нет никакого смысла? Ведь очевидно! И в прошлый, и в позапрошлый раз было очевидно. Невозможно думать. Страшно, что в следующий раз все будет точно так же: бессмысленно, глупо и больно пяткам. А следующий раз непременно будет. Потому что ОНИ не понимают, насколько бессмысленно. Я должен думать, но думать нет никакой возможности.
Может, попытаться объяснить? Как? Если они даже не станут слушать. Они уверены, что правы, и для других вариантов нет места в их головах. Дальше будет хуже.
- Маам! – позвал я чуть слышно, - маам!
Казалось, мой голос утонет в геометрическом серо-коричневом хаосе, заблудится и так навсегда и останется там, слабея с каждым часом, с каждым днем умирая.
- Да?
Я обернулся, вдохнул.
- Мам, я больше не буду обижать кошку.
- И?
- Можно я пойду?
Мама посмотрела на часы, я тоже посмотрел. Я простоял ровно двенадцать минут.
- Иди, но если еще хоть раз…
- Не буду, не буду, - быстро проговорил я.
- Иди.
И я пошел.