Когда человек не знает, к какой пристани он держит путь,
для него ни один ветер не будет попутным.
Луций Аней Сенека
В воздухе висел знакомый аромат, трудно определимый словами: то ли грибная сырость, то ли горький дым от огня, пожирающего палую листву. Катя подумала - воздух первой осени. И цвет неба такой же, и расположение облаков, вытянутых наискось, полупрозрачных, как полоски марли.
Первая осень после переезда Кати и Виктора в городок Храмов рассыпала ослепительное золото короткими тёплыми днями, развешивала мокрый бархат ветреными ночами. Храмов был завален палой листвой. Необыкновенно яркие опадающие листья затопили узкие улицы. Листья светились и переливались. Остатки травы в оврагах, тут и там пересекающих городок, напоминали зелёную замшу, галки крутили виражи в небе, глубоком, словно тоннель в другие миры. Виктор мог бы поклясться, что никогда не видел столь красивой осени.
А Катя, бледная, молчаливая, ничего не замечала. Ни домика прабабушки Виктора, доставшегося ему в наследство, ни рябин в палисаднике, извергающих красное пламя. Кате весь мир казался гнилым, мёртвым. Себя она ощущала рыбой, которую выпотрошили, не убив предварительно, и бросили на прибрежный песок подыхать в мученьях. В конце июля, вскоре после выпускного вечера в институте, у неё случился выкидыш на большом сроке. Пятимесячный эмбрион с настоящими пальчиками, зажмуренными глазами и судорожно раскрывающимся ртом снился Кате каждую ночь. Снился и второй плод, "вычищенный" уже в больнице. Врачи могли бы умолчать о его существовании, но рассказали, добавили Кате отравы в мозг.
- Её надо увезти отсюда, - сказала мать Виктора, женщина, которой придавали решимости многолетняя работа на посту директора супермаркета и слабовольный муж. - Она здесь окончательно трёкнется. Ей всё будет напоминать.
Катины родители были мягче и тоньше, но согласились с предложением - переехать молодым в Храмов. Прабабушкин дом вполне приличный, работу Виктору предлагают хорошую. А Катя пусть сидит дома. Гуляет на чистом воздухе, спит и приходит в себя.
Остаток лета, до переезда, её трясли истерики, скручивали судороги, били током жуткие мысли. Она выносила обвинения - врачам, Виктору, человечеству, Богу. Она выбросила с балкона книги о грудных детях, подаренные друзьями. Она повесила свой нательный крест на крючок для сумок в общественном туалете. Одежду, приготовленную для больших сроков беременности, Катя пыталась всучить цыганкам, просившим в подъезде милостыню, а когда цыганки отказались, набросилась на них с кулаками.
Воздух первой осени в Храмове, горьковатый, влажный, напитанный янтарями и золотыми блёстками, оказал эффект наркотика. Катя с каждым днём плакала всё меньше и меньше.
Виктора охотно взяли на храмовский фарфоровый завод - сначала простым инженером, а через два месяца - главным. Ни у кого из итээровцев завода не было соответствующего образования и опыта. Прежде Виктор работал инженером на посудной фабрике. Но разница невелика, рассудило главное начальство, обитавшее в Москве. Виктор приобрёл несколько акций завода. Ещё он купил кое-что из мебели в дом. Прабабушкины буфеты и комоды были слишком громоздки и нефункциональны. В принципе, Виктор любил старинную мебель и очарование винтажных безделушек, найденных в закоулках дома: набор иголок в посеребрённом игольнике в виде ананаса, палехская шкатулочка с удивительными пуговицами и сломанными брошками, свисток из слоновой кости. Но он хотел создать современный уют для Кати. А ей было безразлично.
Она просыпалась поздно, долго сидела в кухне, глядя в окно на птиц, скачущих по рябиновым веткам. Телевизор беседовал сам с собой, кофе стыл в чашке, где-то вдалеке шумели автомобили. Катя ни о чём не хотела думать. Мысли причиняли почти физическую боль.
Дни тянулись долго и одинаково: прогулки по улицам, которых молодая женщина не запоминала, магазины, где она делала покупки, не глядя в чеки, обеды, которые она варила, не чувствуя вкуса и запаха пищи. Позже, лет пять спустя, Катя пыталась вспомнить - а была ли в ветреных осенних ночах любовь? Вероятно, была, запомнился какой-то короткий разговор в аптеке о противозачаточных кремах.
Она очнулась, когда небо вдруг опустилось чуть ли не до заборов. Ледяные дожди сбили с деревьев остатки золота. Очень скоро дождь обратился в снег. Катя увидела: земля - чёрная, ветки - корявые, дома - облезлые. А светящийся в канавах снег похож на перья ангела, сбитого выстрелом злого охотника.
- Витя, - сказала она тихо, - ты не мог бы меня устроить на работу? Хотя бы секретаршей куда-нибудь. Скучно дома сидеть.
Виктор обрадовался. Расспросил сослуживцев и легко нашёл для жены необременительную работу в городской библиотеке. Катя ходила туда к десяти утра, в полдень спешила домой - накормить мужа обедом. Потом сидела в библиотеке до семи вечера. Выходные были по скользящему графику, второй день чаще всего попадал на будни. Кате было всё равно. Другие библиотекарши, добрые тётеньки пятидесяти-шестидесяти лет, ежечасно пили чай и по очереди бегали в магазины. Катю не раздражали их разговоры о коммунальных платежах и консервировании овощей. Редкие читатели, в основном, школьники и пенсионеры, тоже не доставляли хлопот. К Кате вернулись некоторые чувства, например, наслаждение от чтения хороших книг. Она читала на работе и дома. Книги пробудили ещё часть эмоций - удовольствие от вкусной еды и алкоголя. Катя искала интересные рецепты, жарила, пекла, а по выходным непременно покупала к обеду бутылку хорошего вина.
- Она возвращается в норму, - говорил Виктор по телефону, наверное, своей или Катиной матери, - уже совсем не плачет. Спокойная, доброжелательная.
"Характер твёрдый, нордический", - мысленно добавила Катя, стоявшая за неплотно прикрытой входной дверью. Усмехнулась и подумала - а я, правда, прихожу в норму. Уже иронизирую над собой.
Вторая осень оказалась совсем другой. Она резко выпрыгнула из середины августа, мгновенно выкрасила всю растительность в одинаковый бледно-жёлтый цвет, и принялась поливать желтизну серыми дождями. Катя и Виктор, вернувшиеся из Сочи, ругали погоду, и каждый вечер рассматривали свои красочные морские фотографии.
- Деревья с верхушек начали желтеть, - сказала библиотекарша Нина Тихоновна, - значит, молодых много будет умирать. Примета такая.
Нина Тихоновна привела к Кате завуча единственной храмовской школы. Завуч уговаривала Катю пойти работать в школу, учителем технологии у девочек.
- Девочки не балуются, никаких проблем. Часов много, зарплата больше, чем в библиотеке...
Катя не могла сказать, что ей не нравится библиотека. Но захотелось каких-то перемен в жизни.
- Скучно с этими старухами, - объяснила она мужу, - в школе хоть молодые лица увижу.
Она пришла на первый педсовет, где её представили коллективу и подарили букетик астр с пришкольного участка.
- Они все такие смешные, - рассказывала Катя Виктору, - создают искусственно важный вид, а сами рассматривают меня с ног до головы. И одеты... так безвкусно, так провинциально...
Катя осеклась и вдруг вспомнила, что больше года не покупала себе новой одежды. А ведь считалась самой модной девушкой факультета. Оставшиеся до первого сентября дни она перетряхивала свой гардероб, извлекла из чехла швейную машину, переделала две юбки, съездила в большой город, истратив на одежду остатки отпускных денег. Виктор тайком занял небольшую сумму у приятеля - дотянуть до аванса, и из этой суммы купил Кате комплект нижнего белья - оранжевого с коричневым и лимонным, оттенки осени, волшебные и волнующие.
- Спасибо, - растроганно сказала Катя, - мне так стыдно. Я одеваюсь, как ошарашка. И как ты терпел меня, милый.
Школа нравилась и не нравилась Кате одновременно. Девочки полюбили её сразу. Младшие висли на локтях и клали на учительский стол конфеты, яблоки, печенюшки. Старшие толпились около, делились секретами, сплетничали о вредных учителях и норовили выведать то, о чём стеснялись спросить своих мамаш - о способах контрацепции, например. Кабинет технологии был в отдельном здании, сохранившемся с дореволюционных времён. Высокие потолки, запылённая лепнина, деревянный пол. В кабинете было всё необходимое для работы - кухня с разнообразной, старенькой, но приличной посудой, двенадцать исправных швейных машин, даже пяльцы. И несметное количество иголок, булавок, катушек, сантиметров! Прежняя преподавательница, ушедшая на пенсию, была энтузиастом и "учителем от Бога".
"Мне никогда такой не стать", - думала Катя, чувствуя, что ей противны фальшивые речи о любви к детям на педсоветах, учительские шушуканья по углам школы, сплетни об администрации школы, учениках и их родителях. Администрация тоже была неприятная. Завуч Александра Ивановна перетекала попеременно из фазы старческого благодушия в климактерическую злобу. Директор - мрачный, тайно пьющий мужчина, не общался с Катей. Кажется, он даже не знал, что она работает учителем в его школе.
Вечерами Катя пыталась писать конспекты уроков, но бросала на половине. Она понимала, что ей это не интересно, и никогда не будет интересно. Переключалась на чтение, шитьё, кулинарию. К ней повадились приходить старшеклассницы, то Марина с Наташей, то одна Марина. На Восьмое марта Катя угостила девчонок вином.
- А закурить можно, Катерина Алексевна? - спросили расслабившиеся девчонки.
- Можно. Только в прихожке, - разрешила Катя.
И сама выкурила с ними пару сигарет. Виктор, придя, почувствовал, конечно, запах дыма. Катя ответила просто - ну, выпили, покурили, они взрослые, одиннадцатый класс. Виктор нахмурился. Ругать Катю он не смел. Но дружба с подростками - нелепо и почти незаконно.
- А когда они за углом школы курят и бухают - это нормально, да? - сказала, озлившись, Катя. - По крайней мере, здесь они не водку палёную пили!
Она продолжала привечать девчонок. В школе узнали об этом, но помалкивали. Вокруг Кати возник вакуум - взрослые с нею не общались. Кате было всё равно. Она привыкла к Марине и Наташе, и относилась к ним, как к подругам.
Но учебный год быстро кончился, педагоги пошли в отпуск, а девочки, получив аттестаты, отправились поступать в какие-то колледжи. И больше Катя их не видела, они не приходили, не звонили, не писали по электронке.
"Ну, и чёрт с ними!" - в отчаянии подумала Катя. - "Жила без них, и дальше проживу!"
Раньше у неё было много подруг, самые лучшие - Юлька Зайцева и Диана Якушева. После несчастья они пытались приходить, звонить. Но Катя весь мир воспринимала неадекватно, и подруг так же. Виктор уговорил их временно прервать общение. Катя выздоровеет и сама вспомнит о друзьях. Катя вспомнила, но поздно. Ей было стыдно обращаться к брошенным ею подругам. Так и сидела одна целыми днями, целыми вечерами.
В начале третьей осени Катя понесла в "Ремонт обуви" новые туфли. Ей хотелось сразу поставить металлические набойки. Туфли напоминали, скорее, ботинки на высоком, не слишком тонком каблуке. Осень пришла мокрая, холодная, в красно-рыжих тонах. Красно-оранжевым было и пальто Кати, и медные прядки она добавила в волосы. Хотелось огня какого-то, тепла, назло льющейся с неба серой тоске. Молодой сапожник посмотрел на Катю поверх инструментов и сказал:
- Для такой красавицы - за сто рублей сделаю!
Катя услышала в его речи кавказский или восточный акцент и удивилась. Сапожник был русый, с голубыми глазами. Через два часа она пришла за готовым заказом. Он встречал её в дверях мастерской. Оказалось, что он выше ростом, чем Виктор, а в муже Кати было метр восемьдесят семь.
- Правда, сто рублей? - спросила Катя, вытаскивая кошелёк.
Ей почему-то было неудобно поднять взгляд. Слишком пристально он смотрел.
- Не надо, - сказал мастер, - тебе бесплатно.
- Как это? - Катя не столько удивилась, сколько испугалась.
Всё было понятно, но так необычно, и так выходило за рамки Катиной скучной жизни.
- Жаль, что ты замужем, Катюша, - сказал он, - а меня Вартан зовут. Ты приноси, если что надо починить. Тебе всё бесплатно.
То, что он узнал за два часа её имя, было не удивительно. В Храмове все знали друг друга, а рядом с сапожным киоском стояло несколько торговых палаток. Вышел и спросил.
"Вот ещё", - подумала Катя, - "только романов мне не хватало! Как это раньше называли - адюльтер? Да ещё с армяшкой".
Но назавтра, идя с работы, она нарочно завернула в сторону сапожной мастерской. Изобразила, что ей надо купить в газетном киоске телепрограмму.
- Катя! - Вартан помахал ей из-за стеклянной стенки своего киоска. - Привет! Обувь несёшь?
- Нет, - ответила она, смущаясь уже не его взгляда, а собственных ощущений, - я за газетой...
- Заходи, кофе попьём.
Казалось, он её ждал. В шкафчике были припасены дорогие конфеты и печенье с кремовой начинкой. Катя устала после шести уроков, поэтому с наслаждением прихлёбывала кофе и спокойно отвечала на вопросы Вартана. Впрочем, он мало спрашивал. Они просто пили кофе и смотрели друг на друга.
Катя стала заходить в сапожную мастерскую каждый день. Трогала инструменты, интересовалась их предназначением, вдыхала запах кожи и сапожных лаков. С каждым днём они с Вартаном разговаривали всё дольше. Смущение Кати исчезло уже к четвёртому визиту. Когда он подошёл к её стулу сзади, осторожно обнял за плечи и стал целовать то в шею, то в висок. Катя чуть не уронила чашку. Не сопротивлялась, молча прислушивалась к запахам, к еле слышимым звукам вроде трения его джинсовки о её пальто. Кроме поцелуев в шею ничего не произошло, но вечером, анализируя свои эмоции, Катя поняла, что влюбилась в Вартана - так же, как он в неё, с первого взгляда. Просто не сразу поняла это.
Влюблённости сто лет не было. До несчастья Катя прожила замужем два года. Она уже забыла, как это бывает - поток неясных мыслей, бесконечные воспоминания, тоска и радостная дрожь в сердце. "Это не настоящее", - пыталась она урезонить себя, - "это от скуки. Как у мадам Бовари".
Но влюблённость нарастала, словно осенняя морось, перешедшая в длительные дожди. Плохо асфальтированные или вовсе ничем не покрытые улицы Храмова размыло, грязь чавкала под ногами. А Катя не замечала дождя и грязи, думала о Вартане - когда показывала девочкам способы вязания крючком, когда варила Виктору ужин, когда принимала его поцелуи в постели.
- Я люблю тебя, - сказала она Вартану за кофе - невпопад, потому что он рассказывал ей, как ездил прошлым летом на машине через всю Европу.
Он взял её руку и поцеловал.
- Спасибо...
Договариваться о свидании "настоящем", то есть с сексом, обоим казалось неудобным. Вартан осторожно спросил:
- Может, завтра я тебя встречу на машине около школы?
- Давай, - сказала она, - только за углом. Там, где поворот на автовокзал, хорошо?
Он подъехал к двум и позвонил ей, но в школе придумали профсоюзное собрание, Катя сначала пробормотала в мобильник - подожди полчасика, а потом перезвонила и расстроенным голосом сказала - сегодня никак, развели бодягу на три часа. Он ответил - не расстраивайся, Катюша, я тебе с утра позвоню...
Катя шла домой злая, ненавидящая эту мерзкую школу, этот гадкий дождь. Дома всё падало из рук. Она позвонила Вартану, но он был недоступен. Недоступен оказался и утром, странно, думала Катя, и не слышала голосов, звонков, детского топота. Сапожный киоск, к которому она побежала сразу после уроков, был закрыт. Как странно, с волнением, нет, с ужасом думала Катя. С ним что-то случилось?!
- Девушка, его не будет, - крикнула ей продавщица из цветочного магазина, - он же разбился!
- Как разбился? - Катя чувствовала, что голос, губы, руки дрожат, но не могла управлять собой.
- В аварию попал на въезде в Храмов, там у них загородные дома были, у всей семьи, они ведь, чернота, все богатые, все дома имеют с участками, на него москвич-дачник налетел, москвичи же носятся, как в жопу раненые, оба вдребезги, как яйца.
- Насмерть? - спросила Катя, а ответа уже не слышала.
И домой шла такая же, оглохшая, онемевшая. "Я разношу смерть. Как чуму или проказу. Мне пора надеть капюшон с колокольчиком, чтобы люди знали - вот, смерть идёт"...
Дома она завернулась в одеяло и ревела, потом подумала, что Виктор сейчас придёт и увидит её с опухшим лицом. Встала, добрела до магазина и купила чекушку водки. Водку пила дома, разводя наполовину соком, подглатывая таблетки "Сонные". Эффект был достигнут - сон, похожий на смерть, забвение, заторможенность.
- Что с тобой? Заболела?
- Просто тоскливо. И голова болела очень. Я приняла таблетки, но от них сны плохие снятся, я выпила сто грамм.
Виктор подумал - опять ей снятся погибшие дети. И оставил её в покое.
Кате казалось, что эта осень никогда не кончится, отвратительная, тягучая, с мучительными воспоминаниями, с тоской о влюблённости, не перешедшей в любовь.
И они не прекращались - осень, дождь и печаль. Даже накануне Нового года небо плевалось и кашляло серой мокротой. Редкий снег стаял, на учительский "огонёк" в школе Катя пошла в осенних сапожках. Педагоги пили полусладкое вино из коробок с жадностью подростков, оставшихся без присмотра на родительской даче. И вели себя соответственно - скакали под хрипящую из старых колонок музыку, водили хороводы вокруг ёлки. Кате было смешно и жалко смотреть на них. У людей никогда не было в жизни ни горя, ни счастья. Они создают наркотические грёзы внутри своих оцепеневших жизней, похожих на сон. Сама она не пила, не ела, не танцевала.
- Можно вас на пару слов, Екатерина Алексеевна? - сказал над ухом директор.
Катя изумилась и слегка испугалась. Ей казалось, директор до сих пор не помнил её в лицо. Она подумала, что он попрекнёт её нелегальной дружбой со старшеклассницами.
"Но ведь этого давно нет... Зачем мне нужны эти предательницы..."
В кабинете за железной дверью директор молча полез обнимать Катю. Он бормотал что-то невнятное и гораздо более страшное, чем выговор за аморальное поведение. Катя с омерзением вырвалась и убежала.
- Что с тобой? - восклицал Виктор, прижимая её к себе в прихожей - мокрую, трясущуюся.
Она бежала от школы до дома в расстёгнутом пальто, без шапки.
Катя, заикаясь и всхлипывая, рассказала. Виктор снял с неё мокрые ботинки и пальто, отвёл в гостиную, принёс чашку чая.
- Посиди-ка полчаса. Я доеду до школы.
Он уехал, а Катя бегала по комнате, в классической немой истерике с заламываньем рук и стонами. А если он в порыве гнева налетит на столб и разобьётся, как Вартан?
Виктор вернулся - она и заплакать по-настоящему не успела.
- Всё окей, - сообщил он почти весело, - дал ему два раза по морде. Он извинялся и просил никому не рассказывать.
- О, господи, - сказала Катя.
Её активность той ночью напомнила Виктору первые месяцы их любви, затмение разума, бесконечное полнолуние. Когда Катя нацеловывала его шею до багровых пятен, когда касалась его раскалённого навершия губами, пупком, ложбинкой меж сомкнутых грудей. Сырая печаль, стекающая с небес, испарилась от страсти. Больше месяца, пока экспресс-тест не показал радостный результат, Катя и Виктор жили в сладком помрачении. Дальше тоже всё шло хорошо, даже напряжённый Катин живот, отзывающийся на имя "Алина" и толкающийся то мягко, то нахально, не мешал заново влюблённым.
Алина родилась двадцать седьмого сентября - благополучная, розовая, волосы в цвет пришедшей четвёртой осени.
- Три восемьсот! - гордо восклицала свекровь, которую за деньги впустили в роддомовскую палату.
Катя тихо улыбалась и смотрела в окно, на ярко-жёлтые лиственницы, окружающие храмовскую больницу, на флуоресцентно-синее небо, на груды бурой и оранжевой листвы. Ранним утром перекликались над крышей журавли, летящие на юг. Алина отвечала им довольным мурлыканьем. Молока у Кати было предостаточно, памперсы, распашонки и шапочки в изобилии рассыпались по соседней, пустой кровати. Катя лежала в роддоме по-королевски, одна. В Храмове рождалось не более пяти детей в месяц.
Уже через десять дней Катя и Алина вдыхали счастливые ароматы четвёртой осени, гуляя по храмовским переулкам. Сухое тепло шло от земли, разогретой неестественно добрым для этой поры солнцем. Катя подбирала самые красивые листья, блестящие каштаны, украшала ими коляску и Алинку, и фотографировала на телефон. Сама себя тоже фотографировала - с рябиновой кистью в волосах. У неё выступили на последних месяцах пигментные пятна на лбу и верхней губе.
"Ну и что", - говорила себе Катя, - "даже оригинально".
Но чуть позже стала замазывать пятна тональным кремом. Фотографии она выложила в социальную сеть для молодых мам. Очень скоро в этой сети обнаружилась Диана Якушева - бывшая любимая подруга.
"А нам уже три месяца", - писала Диана, - " ты замечательно выглядишь. Совсем не поправилась".
Пятая осень решила скорчить рожу, и каждый день устраивала сюрпризы, как стареющая и злая на весь свет красотка. Бурные, словно летом, дожди перемежались гордо-пурпурными закатами. Трава утром вдруг оказывалась покрытой тонким слоем льда. Или в полдень из ясного неба сыпался град, а потом вспыхивала фантастической длины радуга.
- Противная погода, - говорила Катя, - как бы ребёнок не простыл.
Ребёнку было наплевать на выкрутасы природы. Алина с аппетитом ела, ходила шаткими шажками, держась за диваны и кресла, осваивала ложки, расчёски, телевизионный пульт. У неё была в точности Катина внешность, только волосы рыжеватые, непонятно в кого, и голубые глаза, которых не было ни у кого в роду. Как у Вартана, погибшего за два месяца до её зачатия, думала Катя - больше с удивлением, чем с печалью.
Вместо Алины простудился Виктор. Сначала кашель был горловой, и Катя переселила Виктора в гостиную, чтобы не заразил малышку. Как водится, простуду лечили растворимыми аптечными порошками и чаем с мёдом. Когда пошла третья неделя кашля, Катя погнала мужа в поликлинику.
- Двусторонняя пневмония, - сказал Виктор по телефону, - меня кладут в стационар, но я отказываюсь. Буду ездить на уколы три раза в день.
Голос у него был извиняющийся. От этого Кате стало стыдно вдвойне. Нельзя так растворяться в ребёнке, это несправедливо и низменно, в конце концов, она же не первобытная самка с тупыми инстинктами.
- Витенька, мы с Алиной перейдём в маленькую спальню, а ты будешь в нашей. Здесь теплее и места больше. Нечего спорить! Ты больной, лежи и слушайся!
Катя позвонила матери и свекрови, записала под диктовку множество рецептов травяных отваров и целебных супов. Она каждые полчаса вбегала к Виктору с новым снадобьем, добавочной подушкой, растиркой. Виктор, правивший на ноутбуке рабочие документы, просил с улыбкой:
- Хватит бегать, я ж не при смерти...
На уколы он ездил сам. Лишь однажды Катя собрала большой пакет (коньяк, торт, кофе, конфеты), оставила Алину с соседкой-старушкой и поехала благодарить врача и персонал. Врачом оказалась молодая женщина-брюнетка, напоминавшая ласточку прелестной стрижкой с чёлкой-клювиком. Все пальцы у неё были в изысканных кольцах. А "персоналом" работала Марина, бывшая приятельница-ученица.
- Ой, здравствуйте, Екатерина Алексеевна! - радостно вскрикнула Марина. - Я вас сто лет не видела! Как ваша малышка? Я стеснялась у Виктора Георгиевича телефон спросить...
Катя сухо ответила - всё хорошо, спасибо, и повернулась спиной, не желая снова отдавать себя на поругание предательнице. Но Марина всё вертелась около, говорила, что она здесь на практике, делает уколы Виктору. Пришлось подарить ей коробку конфет. Через пару дней Марина позвонила на домашний телефон. Катя опять разговаривала сухо, но уже дольше. Марина рассказала, что тем летом, вскоре после выпускного, у неё умер отец, пришлось переехать к тётке в соседний городок. А Наташа отправилась учиться в Москву и пропала без вести, подавали во Всероссийский розыск, приглашали экстрасенса - всё бесполезно. Кате стало страшно. Получалось, что не девочки бросили её, а она накинула свою чёрную тень на два невинных молодых существа. Заразила их бациллами смерти.
- Ты заходи в гости, Мариш, - сказала она, - я всё время дома сижу.
Марина и Татьяна Дмитриевна, соседка, были избранными, с кем Катя приятельствовала в Храмове. Родители её и Виктора, у которых гостили по выходным, переписка в социальной сети с несколькими женщинами - вот и весь круг общения. Мир сузился до предела. У Виктора были друзья по работе, но он никогда не приглашал их домой. Катя не хотела.
К концу октября Виктор почти выздоровел. Инъекции отменили, остались только физиопроцедуры и лекарства. Виктор попросил врача закрыть больничный.
- На процедуры я могу с работы съездить, - сказал он.
Катя проводила осень плодотворно - наварила варенья, связала свитер мужу и кофту Татьяне Дмитриевне, покрасила кухню в нежно-оранжевый цвет. Настроение у неё, особенно после того, как Алина заговорила, постоянно было оранжевым. До рассказа Марины.
- Вы на меня, может, обидитесь, Екатерина Алексеевна... но будет плохо, если вам чужие скажут...
Она показала Кате фотографии в своём мобильнике. Снимала издалека, увеличивая, как можно сильнее, но узнать легко - Виктор и врачиха, похожая на ласточку. Сидят в машине, держась за руки, входят в калитку врачихиного дома, целуются в храмовском парке, за дурацкой скульптурой белочки с коробом грибов.
- Ах, сволочь, - простонала Катя, - ах, гадина! Марин, когда у неё ближайшее дежурство?
Оказалось - сегодня в ночь, на «Скорой». Катя оставила Алинку с Татьяной Дмитриевной, и ушла из дома, чтобы не видеть Виктора. Он звонил-звонил после работы, но Катя не отвечала, бродила по тому самому парку с белочкой, время от времени прихлёбывала водку из чекушки и шагала быстро вокруг засыпанного палой листвой фонтана. Старалась не плакать. Слёзы всё равно набегали иногда, Катя садилась на лавочку, растирала веки пальцами в шерстяных перчатках, и ей было безразлично, что она похожа на сумасшедшую или алкоголичку.
Наконец мобильник показал девятнадцать ноль-ноль, и Катя пошла к больнице. Несмотря на выпитое, двигалась она легко и ровно. И всё казалось не трагичным, а смешным: пожилой врач, приёмного покоя, кушающий курицу за столом, заваленным «историями болезней», бабка в пуховом платке, повязанном на спине крест-накрест, фельдшерица, измеряющая бабке давление, небритый алкаш, сидящий в ванне за наполовину задёрнутой синей шторкой…
- Мне нужна доктор Бурова, - сказала Катя твёрдым голосом.
- А вы по болезни? – спросила, не оборачиваясь, фельдшерица.
Катя не ответила, пошла мимо бабки, доктора с курицей, ванны - во второй кабинет. Ласточка вспорхнула ей навстречу из-за стола. Катя без единого слова ударила её кулаком в лицо. Попала в ухо, потому что ласточка инстинктивно увернулась. И врезалась головой в шкаф, где жалко звякнула медицинская металлическая дребедень. Обе молчали. Катя, стиснув зубы, била, ласточка безмолвно летала из угла в угол. И летали вслед за ней жёлтые и белые бланки с потревоженного стола. Увидев кровь на белоснежном халатике, Катя остановилась. Посмотрела на свои пальцы. Кровь врачихи смешалась с собственной её кровью – из пальцев, разбитых о зубы.
- Чтоб ты сдохла, сука, - сказала Катя ласточке, опустившейся на пол в беззвучных рыданиях.
И вышла, отпихнув у двери пожилого врача.
Утром, ещё не рассвело, Катя собрала вещи и понесла их в машину. Виктор пытался задержать её, схватил за оба запястья, просил шёпотом, словами, криком. Они едва не подрались. Катя победила.
- Отстань от меня, сволочь! А то хуже будет. Ты уйдёшь на свою работу, а я повешусь!
Он сдался. Катя погрузила багаж, дождалась, пока Алинка проснётся, спокойно собрала её и уехала к родителям. Конечно, все были в шоке – никто не подумал бы такого о Викторе. Он любил Катю безумно, до свадьбы бегал за нею так, что весь Катин курс смеялся, все соседки умилялись.
- Это от провинциальной скуки, - сказал Катин отец, - глушь и безнадёжность малых городов превращают нормальные человеческие чувства в извращения…
- Не заступайся, - мрачно сказала Катя, - предателям оправдания нет.
Приходила два раза свекровь, упрашивала, при Кате орала на Виктора по телефону, материла его последними словами. Увидев, что дочь снова стала похожей на выпотрошенную заживо рыбу, мать Кати попросила сватью не приходить пока.
- Как бы её снова не пришлось к психиатру вести…
Через неделю позвонил Виктор. Катя вышла гулять с Алиной. Только что затих очередной сумасшедший дождь, с градом и ошмётками снега. Небо над крышами многоэтажек было похоже на акварельную мазню ребёнка – розовые, жёлтые и лиловые потёки на грязном фоне.
- Катенька, прошу тебя, возвращайся. Её больше нет, и не будет.
- Ты что, пристрелил её? – насмешливо спросила Катя. – Дабы не вводила во искушение?
Голос Виктора странно осел, как будто что-то давило ему горло.
- Она уволилась после этого скандала. Уехала в свой город. И там… выбросилась с девятого этажа. Мне её родители звонили… она записку оставила…
Катя стояла, пришибленная волной небывалых эмоций – чудовищная радость смешивалась с отчаянным ужасом. Это было похоже на сон, в котором убегаешь от тысячного по счёту монстра, падаешь в пропасть, катишься со снежной горы высотой в миллион метров.
- О, господи, - сказала Катя, - меня точно… пора в лепрозорий… на необитаемый остров или в пустыню…
От нескончаемых ветров шестой осени у Кати постоянно болела голова. Она только что вышла из областной детской больницы, где пробыла с Алинкой весь август. Ларингит, перешедший в трахеобронхит, заточил Катю в обитель ненавидимых белых халатов, лишил последних лучей солнца. Она вернулась бледная, всё время хотела спать и утратила интерес ко всему на свете. Даже книги читала лениво. Выходя из дома, по крайней необходимости, за продуктами, Катя с омерзением смотрела на храмовские улицы. Заборы - облезлые, кошки - тощие, везде горы мусора в чёрной не асфальтированной грязи. Этот город нечаянно выпал из Вселенной, как картофелина из грузовика, и валяется на обочине всех миров, забытый, убогий. Ветер гнал по дорогам листву и мусор. Хоть бы он сдул нас с этой обочины, думала Катя, всё равно куда, пусть даже в преисподнюю.
Виктор, мучимый чувством вины за прошлогоднюю историю и за то, что запланировал отпуск на неудачный август, принёс Кате путёвку в ярком конверте.
- Что это? - спросила она.
- Турция. Съезди, отдохни, ты так намучилась в больнице.
- А ребёнок?
- У твоей мамы отпуск, она приедет сюда, я уже договорился.
Катя не возмутилась, почему он договаривался без неё. И не испугалась путешествия в одиночестве. Ей именно этого и хотелось - солнца, ветра, побыть вдалеке от ничтожного Храмова! Она повисла на шее у Виктора, а потом с подозрением заглянула ему в лицо:
- У тебя, может, новая красавица в белом халате завелась?
У Виктора глаза погасли и дрогнули углы губ. Катя мысленно влепила себе затрещину. Мать рассказывала ей, что Виктор после страшного финала "врачебной истории" пережил депрессию, едва ли не сильнее, чем Катя после потери близнецов. Сама Катя этого не помнила, она два месяца жила, как в мокрой вате.
- Прости! А может, вместе поедем? Ведь всего десять дней?
Виктор сказал, что не может сейчас. У фабрики сменилось руководство, и, соответственно - продукция, графики поставок... Катя не слушала его. Её мысли заливала яркая радость.
В первый же день Катя посетила турецкую баню, счистила с тела и души навязшую многолетнюю тоску. Её зрению открылись краски мира - настоящего, а не выброшенного на обочину. Соль Средиземного моря растворяла печали.
"Я не хочу домой. Я не хочу сидеть с ребёнком. Я не хочу работать. Буду всегда лежать под солнцем и впитывать кожей запахи тропических цветов..."
Было понятно, что это ерунда, самомассаж нервов, но Кате нравилось так думать. Она познакомилась в ресторане отеля с женщиной средних лет, пила с нею вино, хохотала над каждым пустяком. Вместе они бродили по лавочкам, плавали в море, танцевали. На третьей по счёту дискотеке Кате всунули записку в ладонь. В прыгающих лазерных огнях она едва разобрала смешные каракули. Подняла взгляд - черноволосый красавчик смотрел на неё от дальней колонны.
- А почему нет? - сказала Катя вслух. - Кому докторша, кому турецкий официант.
Она была порядком пьяна, поэтому забыла о подруге и о благоразумии. Села с Мурадом в такси и поехала на другую дискотеку. Вокруг был неизвестный большой город, иностранная речь, непонятные вывески. Наверное, тысячи опасностей таились в чужеземной ночи с огромными звёздами и жаркими запахами специй.
- Мне на всё наплевать, - говорила Катя как будто Мураду, а в действительности, сама себе. - Потому что жизни у меня нет. Есть призрачное существование... как будто нечаянно зерно с другой планеты залетело сюда... из него выросла я... и вижу, что всё мне тут чужое, и никогда мне не прижиться в этой почве...
На смеси турецкого и английского Мурад говорил, что Катя - супер, самая красивая, только почему-то грустная. Он купил ей бутылку вина, сладостей, сигарет, а потом любил так страстно, что Катя вернулась в отель размятая, словно кусок подтаявшего пластилина.
- In the evening, - сказал Мурад, целуя её в такси, - I will wait for you on exit.
- Окей, - ответила сонная и бесчувственная Катя.
Целый год Катя видела необыкновенные сны. Цветочные царства, где можно нежиться среди гигантских лепестков, сменялись космическими видениями - кометами в чёрном небе, ливнями падающих звёзд. Катя просыпалась в два, три часа ночи, шла на кухню, заваривала травяной чай. И пила его, сидя у компьютера. Она завела страничку на сайте знакомств, вывесила там свои фотографии. Самыми удачными были те осенние снимки с рябиновыми ветками и кленовыми листьями. Кате писали многие мужчины, в том числе иностранцы. Шведский фермер звал её замуж. Катя проверила по карте, где находится его город. Оказалось, что это хутор, высоко в горах, в окружении хвойных лесов. Катя представила, как она будет просыпаться там ночами - на сотни километров вокруг тишина и холодное небо, пронзённое макушками заснеженных елей... Кошмар какой! Владелец гостиницы недалеко от Версаля писал ей по-русски. Он унаследовал язык и славянский тип лица от русской мамы. Он обещал готовить для Кати пикантные блюда из морепродуктов и возить её в путешествия по разным странам. Катя заинтересовалась, но когда француз заказал для неё через Интернет-магазин золотой медальон, Катя испугалась, что Виктор узнает, и выбросила француза из своих контактов.
Лето сложилось удачное, всей семьёй съездили в Испанию, а потом, вдвоём с Виктором - на машине в Санкт-Петербург. Катя всё время смеялась, наряжалась в яркие открытые платья, несколько раз устраивала "шашлыки" у себя в саду. Правда, приезжали только родители и брат Виктора с гражданской женой, да Марина помогала Кате с угощением.
- Какое лето в этом году длинное, - сказала Катя на одном из пикников, - кажется, осень никогда не наступит. Ненавижу осень!
Накануне трёхлетия дочери Катя сходила в школу и написала заявление об уходе. Директор подписал без единого слова, а завучи обиделись - не предупредила заранее, а они рассчитывали, что она выйдет из отпуска, и не искали другого педагога...
- Наплевать, - говорила Катя, - они меня всегда ненавидели. Осиное гнездо.
Место работы ей было приготовлено - на фабрике Виктора, в бухгалтерии. Катя ведь была экономистом по диплому. Работа не слишком нравилась - нудные цифры, от которых к полудню уже рябит в глазах. Но коллектив был нормальный - молодые женщины, весёлые, следящие за модой. С Алиной уговорили сидеть Татьяну Дмитриевну - и пенсионерке заработок, и ребёнку - спасение от детсадовских инфекций. Виктор и Катя ездили вместе на работу, с работы, на обед, с обеда.
- А не скучно так? - спросила Марина. - Всё время вдвоём... никакого разнообразия.
- Жить вообще скучно, - ответила Катя, - только выбора нет. Не бросаться же с девятого этажа, как та сволочь.
Она легко прожила тёплый янтарный сентябрь и волшебно-красивый пурпурный октябрь. А в ноябре завыли ветры, зарядили грязные дожди. И Катя каждый день просыпалась с чувством, что жизнь её на исходе. Что-то будет ужасное. Катастрофа, или рак, или шизофрения.
Он напал в парке, где Катя ждала Кирилла. Кирилл был давний друг по сайту знакомств. Катя переписывалась с ним пять месяцев, и, наконец, решила встретиться. Она сама выбрала место и время. Кирилл жил за семьдесят километров от Храмова, в родном городе Кати и Виктора. Рядом находилась школа, где Катя училась в детстве. Неизвестный напал сзади, ударил по голове, разорвал одежду и изнасиловал. Вернее, пытался изнасиловать - у него ничего не получилось. Поелозил сверху и убежал, вспугнутый криками. Два подростка, наверное, старшеклассники из бывшей Катиной школы, помогли ей подняться из чёрной сырой травы и предложили вызвать полицию.
- Не надо, - пробормотала Катя, - спасибо, ребят... Я не хочу разборок.
Несмотря на страшную боль в затылке, она осознавала, что насильник, скорее всего, и был Кирилл. Какая гадость, думала Катя, какое поганое извращение - клеить женщин в сайтах знакомств, чтобы демонстрировать им в парковой траве свою импотенцию!
"Так мне и надо", - думала она, - "нашла на жопу приключений. Идиотка! Простуженная на всю крышу!"
Пришлось ловить такси и ехать к матери - в грязном пальто и разорванных колготках домой не явишься. Катя сказала родителям, а потом и мужу, что приехала в командировку, ждала автобус, гуляла, а в парке на неё напал грабитель. Наверное, наркоман. Отнять ничего не успел, Катя отбивалась и созвала криками прохожих.
- Надо же в полицию сообщить! - говорил Виктор. - Почему ты сразу не позвонила?
- Я была в шоке, - ответила Катя, - да ну их! Разведут байду на полгода, а никого не поймают!
Она строила безумные планы, рисовала себе картины мщения. Она заведёт другую страничку на сайте знакомств, с неё выйдет на Кирилла, подстережёт, брызнет баллончиком в рожу или бросит горсть соли в глаза. А потом будет бить ботинками в пах, пока не сделает из его хозяйства яичницу-болтунью... Но ничего не осуществилось. Кирилл исчез с сайта. Видимо, никакой он был не маньяк, просто обиженный Богом придурок. "Дурак дурака видит издалека", - прошептала Катя, невесело усмехаясь.
Совершенно неожиданно, на фоне полного здоровья и чудесной тёплой погоды, умерла мать Виктора. Это было потрясение для семьи и множества знакомых покойной. Всем казалось, у Веры Ильиничны семь жизней в запасе - такая она была энергичная. Слабовольный и безликий супруг сидел, забившись в угол, вдали от толпы всхлипывающих, ахающих и сплетничающих. Похоже, он один и плакал по Вере Ильиничне. Оба сына мрачно молчали. Катя жалела свекровь, но слёз не было. Слишком пошло вырядились подруги покойной, городская торговая знать. Слишком странно смешались ароматы лилий и разнообразных духов.
На кладбище стало проще. Голубое небо и шуршащие на дорожках рыжие листья чудесно иллюстрировали постулат: "Смерть есть сон". Вера Ильинична просто решила отдохнуть от беготни и командных выкриков. Поспать среди золота и лазури. Но Катя не осмелилась бы сказать это Виктору, не говоря уж о его отце.
- Привет, - сказали сзади, - сколько лет, сколько зим... Жаль, что при таких обстоятельствах.
Говорившей оказалась Юлька Зайцева, стариннейшая подруга. Катя и Юля были вместе в детском саду, школе и вузе.
Если бы не особенные глаза - один серый, другой - зеленовато-коричневый, Катя не узнала бы подругу. Восемь осеней унесли, как сухую листву, Юлькины пухлые прелести и роскошные волосы. Она исхудала, как... как палка (не хотелось на кладбище думать: "как смерть, как скелет"). На голове был коротенький ёжик, словно у мальчика, недавно перенесшего педикулёз.
- Ты красотка. Как всегда, - сказала Юлька без нотки зависти. - У тебя ведь дочка?
Катя подтвердила - да, второго пока не хотим. И стала спрашивать одновременно жадным и умоляющим голосом - как, где, почему...
- Я была замужем, но разошлась. Вернее, он ушёл, когда узнал, что у меня рак. Родители нашли клинику в Германии, но денег не было. Вера Ильинична часть суммы дала сама, часть выпросила по разным фондам. У неё было много полезных знакомых. Фактически, она мне жизнь спасла...
Катя вспомнила, что Юлькина мать дружила с Верой Ильиничной, тоже с детства. Что она, Катя, встретила Виктора на семейной вечеринке у Зайцевых. Что он ухаживал сначала за Юлькой, но та уже встречалась со Славиком.
- Я всё это время жила, как под наркозом... я ничего не знала...
Юлька прервала сбивчивую Катину речь, запросто взяла её под руку и повела к пожилым родственникам Веры Ильиничны, раздававшим поминальные стаканчики с водкой. Алкоголь, как ни странно, привёл эмоции Кати в порядок.
- Мы должны восстановить всё... нашу дружбу, то время, когда нам было хорошо и весело... забыть все эти ужасы.
Юлька усмехнулась - неплохо бы купить таблетки, стирающие память, но тогда забудешь, где кухня и туалет... К молодым женщинам подошёл сначала пьяный, опухший от слёз Игорь Иваныч, кузен покойной. А потом - юноша в коротком чёрном пальто, он взял Катю и Юлю под руки и увёл подальше от скорбного старичка.
- Это Тошка. Мой брат. Помнишь его?
Катя помнила младенца, которого они с Юлькой катали в коляске по двору, малыша в песочнице, школьника с заусенцами на пальцах (она решала ему алгебраические примеры). Период превращения мальчика в мужчину она пропустила. Впрочем, он не такой мужчина, как Виктор или его брат. Антон худой, изящный, от него пахнет трогательной смесью ароматов: молодая трава, шерсть щенка, дымок от осеннего костра.
- Ничего себе! Какой взрослый! Уже, наверное, в универе учишься?
- Уже заканчиваю, - в тон Кате произнёс Антон, - а я, оказывается, не ошибался в детстве. Ты не казалась похожей на фею. Ты, правда, похожа...
Катя и Юлька засмеялись, и оглянулись смущённо - всё-таки, похороны. Но церемония шла к исходу - сыновья вели под руки шатающегося от рыданий и водки отца, пошло одетые дамы укладывали покрасивее венки и букеты на свежем холмике.
- В автобус! Родственники и друзья - в автобус, - кричал распорядитель с чёрной повязкой на рукаве.
Поминки устроили в лучшем кафе города, расположенном в старом парке. Когда-то Виктор привёл сюда Катю, чтобы сделать ей предложение. Правда, тогда была зима, и в окна не заглядывали рыжие кленовые ветки.
Оркестр играл подходящую к случаю грустную классику. Все мужчины и три четверти женщин через полчаса утратили дар связной речь. Слишком много водки, музыки, речей.
- Пойдём, покурим, - сказали Кате почти в ухо.
Она пошла с Антоном. Перед кафе курили поминальные гости, но Антон увёл Катю в глубину парка. По этой аллейке, видимо, редко проходили гуляющие. Царство опавших листьев. Они гремели под ногами, точно бронзовые. Они падали сверху, прямо на людей, не стесняясь руки Антона, замершей на запястье Кати, её растерянных глаз, слабо сопротивляющихся губ.
- Только не говори, что ты с детства был в меня влюблён, и все эти годы обо мне думал.
- Влюблён - был, но думал я о разном.
- И о разных женщинах?
- Безусловно.
- Да ты такой же козёл, как все мужчины!
Катя засмеялась. Антон повёл её за руку к парапету набережной. Здесь была устроена смотровая площадка, великолепный вид на реку. Волны от заката и отражений деревьев казались красно-рыжими.
- Как будто в реку вылилось много-много крови, - сказал Антон.
- Со мной опасно связываться, - ответила Катя.
- Из-за Виктора?
- Из-за меня самой. Все, кто слишком близок ко мне - умирают.
- Твой муж - жив. Дочь, родители - тоже.
- Это не касается родственников, - серьёзно ответила Катя.
Антон поймал в её глазах красные отблески - отражения закатных волн или страшных мыслей. Не испугавшись, он обнял Катину талию и припал к её губам. Ни малейшего привкуса смерти, честное слово.
Возможностей для свиданий представлялось мало. Виктор изредка уезжал в командировки в Москву. Но встречаться в крошечном Храмове, где стены, кажется, просвечивали насквозь, а заборы умели подслушивать, было рискованно. Тем не менее, Катя шла на риск. Она отводила Алину к Татьяне Дмитриевне, говоря, что к ней приехал специалист по иглоукалыванию. На два-три часа Антон и Катя перемещались в другое измерение - там, где жарко, радостно, и где находят приют все безумцы, поэты, предатели и преступники.
- Я только с тобой - живая. Всё остальное время я сонная. Или контуженная.
Антон говорил, что Катя слишком лабильна - поддаётся любой эмоции. Так нельзя. Я не о любви, объяснял он. Я о сне, в который ты сама себя погрузила. Нельзя провести всю жизнь в тоске по неизвестности. Ты вообразила себе некую другую жизнь, и печалишься, потому что не можешь обитать в выдуманном мире.
- Я ничего не придумывала. Всё само так сложилось...
Иногда Катя ездила к Антону. Она говорила Виктору – командировка, и, действительно, брала с собой финансовые документы и заходила во всякие инстанции. Её коллеги из бухгалтерии начали догадываться и шептаться. Кто-то видел Катю с Антоном в Храмове. Но Виктор не подозревал.
Катя была на семь лет моложе Виктора. Антон - на семь лет моложе Кати. Магия семёрок пугала Катю даже больше, чем "зараза смерти". Но разница в четырнадцать лет между двумя мужчинами никогда не будет в пользу старшего.
Молодая кровь определяла жаркий темперамент, резкие и одновременно нежные прикосновения, смелые слова и отчаянные поступки. Волосы Антона благоухали молодой травой, шерстью щенка, горьковатым дымом. Ключицы его были остры, кожа на груди гладка, стоны, срывающиеся в моменты наслаждения - искренни.
Однажды Антон позвонил Кате за час до обеденного перерыва.
- Я в Храмове. Стою в двадцати метрах от твоей фабрики.
- Ты с ума сошёл! - в ужасе и восхищении прошептала Катя. - Через час Витька меня повезёт на обед!
- Пошли его к чёрту. Выдумай что-нибудь. Я безумно соскучился по тебе.
Катя сказала коллегам, что к ней приехала подруга по очень срочному делу, а Виктору просто послала СМС. В машине, одолженной, как всегда, сестрой Юлькой, в чёрном ноябрьском лесу, под низким небом, исторгающим свинцово-тяжёлый дождь, Катя и Антон погружались в безумие. Совершенствовали свою ненормальность, оттачивали её.
Девятой осенью Виктор узнал тайну. К тому времени Катя сняла на окраине Храмова домишко, много лет стоявший пустым, и, руками наёмных рабочих, сделала в нём небольшой ремонт. Антон сам оклеил спальню тёмно-красными обоями. Он же сшил винного цвета шторы и полог для кровати с бесчисленными складками и подборами - как у королевы Марии-Антуанетты.
Два самых красивых платья в гардеробе Кати, бархатный костюм и осеннее пальто также были сшиты Антоном. Катя не скрывала авторства от Виктора и коллег.
- Это брат моей подруги детства. Он учился на модельера. У него свой салон.
"Салон" - громко сказано, всего лишь ателье, в основном, укорачивали готовые брюки, вшивали "молнии", подрубали постельное бельё. Но для желающих создавали модельную одежду. Катя всем раздавала рекламки Антона. Её коллега заказала в "салоне" платья для выпускного праздника в детском саду - себе и дочке. Осталась довольна, всем хвалила мастерство Антона, всем разболтала о его связи с Катей.
- Она смотрит на него глазами влюблённой кошки! Только о нём и говорит! Бедный Виктор Георгиевич!
Бедный Виктор ничего не замечал, даже когда Катя поехала с Антоном в Таиланд. Для конспирации они взяли с собой Алину и Юльку. Виктор добровольно отказался от путешествия. Московское руководство завода прочило его в директора. Ожесточённая финансовая и ведомственная грызня занимала все мысли Виктора. Он всё чаще уезжал в командировки, освобождая поле любовных битв. А возвращаясь, встречал Катю необычно страстной, повышенно ласковой - изменница всегда более пылка, чем верная жена.
Двенадцатого октября Виктору рассказали о предательстве Кати и дали адрес "обители любви". Рассказал художник из цеха росписи, отчасти приятель, отчасти завистник. Виктор сразу поверил. Может быть, из-за истории с докторшей-ласточкой, он давно ждал от Кати ответного удара. Или подозрительные командировки жены копились-таки в его памяти.
Виктор оставил машину метров за сто от дома. Влюблённые не держали собаки. И калитку не запирали - не от потери бдительности, просто рябиновые рощи и захудалые стариковские дома на краю городка не таили опасностей. На крыльце Виктор снял ботинки и бесшумно прошёл по коридорчику. В комнате с тёмно-красными обоями горела на комоде лампа в старинном абажуре. Виктор почему-то вспомнил прабабушкину мебель, которую выбрасывал первой осенью в Храмове. Свет лампы чётко показал тени за пологом винного цвета. Виктор услышал негромкий возглас. Катины стоны и вскрики в его собственных объятиях были выразительнее. "Актириса с погорелого театра", - подумал он с лёгким отвращением.
Он вернулся в прихожую - такого рода помещения называются в Храмове "предбанник". Ничего подходящего не нашлось - ни топора, ни лома. Виктор взял короткое полено, которым подпирали дверь в чулан. До самой спальни он не знал, кого собирался ударить. Но Антон встретил взгляд Виктора прямо. Любовная нега в его глазах обратилась в чёрный ужас. Спецэффект, которого не достигнуть ни одному кинорежиссёру. А Катя пыталась нагнать блаженство по-амазонски - то галопом, то рысью... Удар пришёлся ей в затылок. Несколько секунд Виктор ошеломлённо созерцал бурое пятно на алой простыне. Потом он взял с комода катины сигареты и зажигалку и вышел на крыльцо.
Вот и всё. Финал, итог девятой осени, окрашенный в цвет октября - бурое на красном. Виктор втягивал дым, отдающий дикими травами, и пытался не думать о тюрьме, Алине, работе.
- Виктор Георгиевич, - сказал Антон из "предбанника", - Катя очнулась. Я ей лёд и холодильника приложил. Может, "скорую" вызвать?
Виктор затушил окурок и пошёл в дом. Окно было распахнуто настежь. Катя, полулежа в подушках, прижимая к затылку компресс, смотрела на закат, размазанный над дальним лесом. Знакомый аромат- то ли грибная сырость, то ли горький дым от огня, вливался спальню. Катя думала - воздух первой осени. И цвет неба такой же, и расположение облаков...
октябрь 2013
Медынь